Огненные рейсы

ОПЕРАЦИЯ «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО»

К концу ноября — началу декабря 1941 года всему человечеству нашей планеты стало ясно: разработанный гитлеровцами и рассчитанный на молниеносную войну план «Барбаросса» провалился. Война, вопреки всем планам и надеждам фашистов, принимала затяжной характер, а это с каждым месяцем и днем приближало победу нашей страны.

Советское Верховное Главнокомандование планировало и осуществляло мероприятия, направленные на изгнание врага с захваченной территории и победоносное завершение войны. В их числе был перевод части танкерного флота с Черного моря на Дальний Восток и Север.

Благодаря постоянной заботе Коммунистической партии и Советского правительства вместе со всем народным хозяйством страны развивался морской транспорт и его неотъемлемая часть — нефтеналивной флот. Уже в конце первой пятилетки, в связи с увеличением перевозок нефтепродуктов, появилась необходимость создания специализированного пароходства. В 1932 году была организована Дирекция наливного флота Черного моря — «Совтанкер», который к началу Великой Отечественной войны имел 22 наливных судна, общим дедвейтом 170 122 тонны, пароход «Стахановец» и два буксира — «Вежилов» и «Тайфун».

Танкерный флот состоял в основном из новых крупных судов отечественной постройки. Николаевские корабелы еще в годы первых пятилеток начали поставлять стране танкеры, не уступавшие лучшим зарубежным образцам, — «Азербайджан», «Вайян-Кутюрье», «В. Аванесов», «Донбасс», «И. Сталин», «Кремль», «Москва», «Серго», «Эмба», «Сахалин» и другие. Накануне войны, в 1940 году, они перевезли 5 250 тысяч тонн сырой нефти, бензина, мазута и других наливных грузов для народного хозяйства страны. В «Совтанкере» выросли замечательные кадры моряков. Экипаж танкера «Советская нефть», спасший французских моряков в открытом море, знали далеко за рубежами нашей Родины.

С началом боевых действий на черноморском театре танкерный флот, наряду с другими судами бассейна, активно включился в перевозки грузов для фронта, принял участие в эвакуации народнохозяйственных ценностей из прифронтовых районов побережья и переброске жидкого топлива для участвующих в сражениях боевых машин.

Уже 28 июня 1941 года «Совтанкер» получил задание штаба Черноморского флота «...срочно перебросить из Батуми 14 800 тонн мазута ^Новороссийск, Севастополь, Одессу, Очаков и Николаев»[50].

Моряки танкерного флота успешно справились с этой важной оперативной задачей. В общей сложности за вторую половину первого года войны они перевезли 611 тысяч тонн нефтепродуктов и 53 тысячи тонн других грузов[51].

О сложности работы, о трудностях плавания в прифронтовой полосе рассказывают дошедшие до нас строки политдонесений.

Сравнительно молодой Черноморский нефтеналивной флот, только частично приспособленный для перевозок небольших партий нефтепродуктов в таре (в особых сухогрузных трюмах), стал фактически пионером в области использования палуб для перевозок тяжеловесов и негабаритных грузов еще в довоенное время[53]. А после начала войны черноморцы стали смело использовать имевший место в мировой практике опыт загрузки танков зерном. Наиболее широко он был применен в октябре 1941 года, когда потребовалось ускорить переброску около 140 тысяч тонн хлеба из Крыма, Мариуполя и глубинных пунктов Азовья[54]. Под эти перевозки, наряду с сухогрузными судами, было поставлено почти 75 процентов танкерного флота[55].

Обстановка, сложившаяся на сухопутных фронтах и морских театрах в конце 1941 года, вызвала необходимость усиления нашего Северного и Дальневосточного пароходств танкерным и ледокольным флотом. Решить эту задачу в то время можно было только за счет внутренних ресурсов страны и прежде всего путем переброски тоннажа с Черного моря, так как суда этого типа, имевшиеся на Балтике, были блокированы немецко-фашистскими захватчиками в Финском заливе.

Учтя все эти обстоятельства, Государственный Комитет Обороны СССР в конце октября 1941 года принял решение о переводе с Черного моря на Север ледокола «А. Макаров», танкеров «В. Аванесов», «Туапсе», «Сахалин», «Вайян-Кутюрье», «И. Сталин», «В. Куйбышев», «Серго» и «Эмба»[56].

Переговоры с турецким правительством по этому вопросу дали положительные результаты. Было получено согласие на проводку наших судов через Босфор и другие территориальные воды Турции. Правда, турецкое правительство оговорило свое согласие условием: ни одно из наших судов не должно принадлежать к Вооруженным Силам. Поэтому ледокол «А. Макаров»[57], который во всех иностранных справочниках числился как вспомогательный крейсер в военное время, решено было пока задержать и отправить позже, если будет достигнута соответствующая договоренность и успешно завершится операция по переброске остальных судов.

Вместо ледокола «А. Макаров» в группу судов, отправлявшихся на Дальний Восток, был включен «А. Микоян» — корабль ледокольного типа, построенный в начале 1941 года на николаевских судоверфях[58].

Руководителем экспедиции был назначен начальник пароходства «Совтанкер» И. Г. Сырых.

Судьбу свою Иван Григорьевич связал с морем давно. Подростком еще плавал матросом на небольших суденышках, приписанных к Новороссийскому порто- флоту. В начале тридцатых годов работал портовым грузчиком в Туапсе, а потом стивидором и одновременно учился на рабфаке. Здесь он, завоевав ударным трудом и активным участием в комсомольской работе авторитет у портовиков, стал коммунистом. Его рекомендовали на учебу в Москву. Закончив Промышленную академию, Иван Григорьевич возвратился в родной коллектив и в 1937 году стал начальником пароходства «Совтанкер». Молодой, энергичный, он многое сделал для улучшения перевозок наливных грузов в Черноморско-Азовском бассейне. Пароходство накануне войны не один раз завоевывало почетные места в социалистическом соревновании.

18 ноября 1941 года в журнале истории Черноморского флота была произведена запись о получении на имя командующего флотом вице-адмирала Ф. С. Октябрьского распоряжения адмирала И. С. Исакова о том, что помощником начальника экспедиции назначен капитан второго ранга П. И. Тарадин.

Тарадин вылетел в Новороссийск 20 ноября 1941 года, имея при себе план предстоящей операции по переводу судов на Дальний Восток[59].

Военный совет Черноморского флота к этому времени уже многое сделал для подготовки экспедиции. Был разработан план перехода судов через Черное море к Босфору, выполнение которого возлагалось на вице-адмирала Л. А. Владимирского. Все намеченные к переводу танкеры и ледокол «А. Микоян» должны были собраться в Поти. В зависимости от скорости судов из них формировались два отряда, которым для конвоирования от Поти до Босфора придавались эскадренные миноносцы.

Выход отрядов из Поти был назначен в сумерки. Идти они должны были вне видимости берегов. В случае отставания одного из судов остальные должны были следовать дальше, не задерживаясь, а к Босфору подойти в темное время суток или на рассвете.

Руководство экспедиции, капитаны танкеров и ледокола были поставлены в известность и о том, что Военный совет Черноморского флота распорядился на всем пути следования вести гидросамолетом воздушную разведку и поиск подводных лодок противника.

Рекомендовалось строжайшее соблюдение всех мер предосторожности. Радиосвязь на время перехода категорически запрещалась, исключая случаи аварии[60].

Таков был план операции, объявленной совершенно секретной. Командованию экспедиции для ее выполнения предстояло проделать большую организаторскую работу, так как даже сбор предназначенных к переводу судов в одном пункте был связан с немалыми трудностями. Ведь все они находились в море, выполняя боевые приказы.

...Капитан танкера «Сахалин» Придо Адович Померанц вторые сутки не уходил с мостика. Судно, с трудом преодолевая тугие накаты свинцовых волн, держало курс на Севастополь. В обычных рейсах капитан Померанц полностью полагался на своих помощников, их знания и опыт, приобретенный за годы совместного плавания. Но теперь, когда за каждым всплеском волны можно было ждать появления перископа вражеской подводной лодки, а в облачном небе, как хищники, выслеживали свои жертвы немецкие торпедоносцы, в сложных штормовых условиях, Придо Адович находился рядом с вахтенным штурманом. Он без нужды не вмешивался в команды своих коллег, но всегда был готов прийти на помощь в трудную минуту, принять решение, от которого зависела судьба экипажа, судна, груза.

И ближайшие помощники капитана, как и весь экипаж «Сахалина», знали, что решение Померанца будет единственно правильным. На Черноморском бассейне он справедливо пользовался репутацией человека инициативного, решительного, не боящегося разумного риска, если этого требовало дело. Все помнили, как в апреле 1941 года «Сахалин» вошел в Керченский канал, а лоцмана, чтобы провести судно к порту, не оказалось. Придо Адович провел танкер сам[61]. Его смелое решение позволило избежать задержки в проводке других судов, скопившихся на подходе к каналу, а инструкции о заходе в Керченский порт с тех пор были пересмотрены: опытным капитанам разрешалось заходить в порт самостоятельно, без помощи лоцманов.

Нелегкой и непростой дорогой пришел Придо Адович на капитанский мостик. На судне, пожалуй, не было ни одного человека, который бы по-хорошему не завидовал жизненному пути командира. Многие, кто плавал с ним длительное время, знали его биографию. Родился он в 1886 году на побережье пролива Муху в Эстляндской губернии. Уже в раннем детстве полюбил море, когда с отцом, рабочим одного из предприятий города Хаапсалу, по воскресным дням плавал на утлом суденышке под парусом к островам Сарема и Хиума, где рыбачили их дальние родственники.

Жизнь эстонского рабочего, как и любого труженика царской России, была тяжелой. Придо рано начал зарабатывать на хлеб. В 1902 году устроился кастрюльником на норвежское судно, бросившее якорь в порту его родного города, затем плавал учеником, матросом на английских пароходах, до изнеможения драил палубу и круглыми сутками орудовал лопатой возле топок, дышал угольной пылью и задыхался от невыносимой жары. Потом почти пятнадцать лет трудился на российских торговых судах.

Великая Октябрьская социалистическая революция застала молодого моряка в Петрограде. Он с радостью приветствовал исторический залп «Авроры».

С 1923 года Померанц крепко-накрепко связал свою жизнь с Одессой. Он плавал боцманом на судах «Госчапа», как сокращенно называли созданное в сентябре 1922 года Государственное Черноморско-Азовское пароходство. Успешно окончив морской техникум, получил назначение в «Совтанкер». Плавал вторым и старшим штурманом. В 1936 году ему, уже опытному судоводителю, доверили танкер «Вайян-Кутюрье», затем «Ялту», а в 1937 году назначили капитаном теплохода «Сахалин».

С первых дней войны «Сахалин» в походах. Порты Крыма, Кавказа, осажденная Одесса...

Капитан Померанц, как и все советские люди, непоколебимо верил, что победа в схватке с гитлеризмом будет на стороне народа, вставшего на защиту родного Отечества. И для приближения этого светлого часа отдавал все силы. Члены экипажа всегда поражались работоспособности капитана, а когда началась война, казалось, он вообще не знал отдыха.

Услышав сообщение о приказе Верховного Главнокомандования оставить Одессу и эвакуировать ее гарнизон в Крым, капитан стал еще более сосредоточенным. Он сутками не сходил с мостика, руководя отражением атак вражеской авиации.

Сахалинцы стали уже опытными воинами. Многие из них хорошо овладели комендорским делом и умели отражать вражеские налеты. Славу особо метких зенитчиков имели секретарь судовой парторганизации помполит В. И. Чекурда и матрос-рулевой С. П. Герасимов.

... «Сахалин» шел в Севастополь.

— Можно считать, ночь миновала, — обронил, ни к кому не обращаясь, вахтенный штурман Телохин и обвел взглядом сереющий горизонт.

— Кажется, без особых происшествий, если не считать шторма, — откликнулся помполит. — Да и шторм вроде бы утихает. Смотрите, тучи расходятся. Севастополь солнышком встретит.

И тут по всему судну загремели колокола громкого боя. Тревога! Тройка вражеских самолетов вошла в разворот, чтобы спикировать на танкер. Моряки мгновенно заняли места по авральному расписанию. Комендоры встали к орудиям.

— Право на борт, — спокойно произнес капитан, принявший командование судном.

— Еще, еще право! Так держать!

Когда вражеские стервятники начали один за другим срываться в пике, моряки открыли огонь. Через несколько минут «Сахалин» поддержали артиллеристы эсминца, вышедшего навстречу с главной базы. Противник вынужден был сойти с боевого курса, а танкер, приняв военного лоцмана, благополучно прошел по каналу между минными полями, оставив позади боновые заграждения.

На траверзе Константиновского равелина радист вручил капитану радиограмму:

«...Примите все меры ускорения разгрузки судна тчк Следуйте Камыш-Бурун под оборудование городской электростанции тчк Срочно возвращайтесь Новороссийск тчк Сырых».

Придо Адович не знал тогда, что аналогичные радиограммы получили также капитаны танкеров «В. Аванесов» и «Туапсе». Не знал, конечно, и того, какое задание его ждет.

Как только в Новороссийске собрались отобранные для экспедиции суда, они получили приказ идти в Батуми (по ряду обстоятельств, указанный ранее пункт сосредоточения был изменен). Морякам объявили, что им предстоит выполнить важное правительственное задание, которое требует серьезной подготовки. Необходимо обновить оснастку, танкеры окрасить, вычистить, подремонтировать.

Это никого не удивило: суда нуждались в ремонте и сделать его, вероятно, лучше всего в Батуми. Удивление по приходу в Батуми вызвало распоряжение демонтировать зенитные установки.

Но приказ есть приказ. Оружие аккуратно снимали, заботливо смазывали и отправляли на склад, хотя каждый знал: долго оно там не задержится. Война!

Прибывший в Батуми представитель Главного штаба Военно-Морского Флота СССР капитан 2-го ранга П. И. Тарадин на совещании капитанов ледокола и танкеров рассказал о плане операции. Здесь же были разработаны все детали предстоящей экспедиции, уточнен план взаимодействия с командирами боевых кораблей, выделенных для сопровождения каравана в район Босфорского пролива.

25 ноября 1941 года вице-адмирал Владимирский дал «добро» на выход в море, и в ночь на 26-е караван снялся с якоря.

ПЕРЕХОД БАТУМИ — БОСФОР

Трудно ждать ласки от моря поздней осенью, когда сталкиваются над ним в поединке и вспучивают его до небес яростные ветры, несущие с собой то колючие ливни пополам со снегом, то секущие струи нудного мелкого дождя, то непроглядные туманы. Метеорологи не обещают морякам легкого плавания в таких погодных условиях. Но надеяться на лучшие не приходилось, и ледокол «А. Микоян» вместе с танкерами и выделенными для охраны лидером «Ташкент», эсминцами «Сообразительный» и «Способный» — целый караван — покинули порт.

Ледокол и танкеры шли кильватерным строем, а рядом в ночной мгле на небольшом расстоянии от каравана разрезали крутые агатовые волны корабли конвоя.

Двигались медленно — не больше десяти узлов. Груженые до отказа сырой нефтью, предназначенной для Турции, танкеры чувствовали себя в штормовом море более уверенно, чем быстроходные, но валкие эсминцы, которые в условиях шторма увеличить ход не могли.

Штурманы проложили курс до самого Стамбула. Время рассчитали так, чтобы на место прибыть рано утром, до рассвета. Но море разыгрывалось не на шутку, и самым реальным расчетам грозил пересмотр...

В рубке «Сахалина» Придо Адович колдует над картой. Семен Максимович Телохин, которому как раз в эту ночь выпало стоять свою штурманскую вахту, всматривается в темень и пытается уловить хотя бы очертания идущего впереди «Туапсе». Но это ему не удается, так как завеса дождя с каждым мгновением становится плотнее. На мостике и помполит Василий Иванович Чекурда. Он опытный моряк и хорошо понимает всю трудность штормового перехода, в котором опасностью угрожает не только стихия...

— О чем думаете, комиссар?

— Кажется, не успеть нам, Придо Адович, до рассвета к Босфору. Смотрите, что наш Посейдон выделывает!

— Посейдон — это ничего, — растягивает каждое слово капитан. — Пока что он работает на нас.

— Да, — подхватил Телохин. — В такую погоду вряд ли немцы сунутся.

— Пойду взгляну, как там в машинном, — сказал помполит.

В машинном отделении рев бушующего моря не слышен. Мерно постукивают поршни, мелькают шатуны, дрожат тонкие черные стрелы под стеклами круглых, как рыбий глаз, приборов. Все заняты своим делом.

— Так и за три дня к Босфору не доберемся, — вздыхает вахтенный механик Семен Братченко.— Идем как по акватории порта. Реверс за реверсом. Машину же надорвем.

— Знали бы вы, что делается наверху! — ответил Чекурда. — Зги не видать!

— Да, мы чувствуем, как покачивает.

— Ну вот... А ведь мы не одни идем. И сигнализация ограничена.

— Ладно, товарищ помполит, — улыбнулся Бритчен- ко,— это я так, для разговора. Мы не подведем.

Да, такие не подведут. Случались сахалинцам и посложнее переделки, когда приходилось не только штормам противостоять, но и неприятельских мин избегать, и от вражеской авиации отбиваться, но никогда еще железное сердце танкера не давало перебоев. В золотых руках второго механика комсомольца Семена Бритченко, моториста Ивана Крашенюка и их товарищей оно всегда работало без перебоев.

В курилке, куда зашел Василий Иванович, — дым коромыслом. Идет горячий спор. Бойкий на язык матрос Аркадий Акулов петухом налетел на боцмана Куприя:

— Вот вы, Дмитрий Осипович, — боцман. Значит, должны все знать. Так и скажите, куда мы чапаем?

— Хоть и боцман, а знаю, что знаю, — парировал Куприй.— Идем в Царьград, везем туркам нефть.

— Ага, вроде бы и войны никакой нет, — съехидничал матрос Иван Дубинин. — Везем нефть на продажу.

— Да-а, как в мирные времена, — вздохнул кто-то.

— А ведь только с вами, Дмитрий Осипович, капитан на «ты», — вернулся к началу разговора Аркадий, — мог бы он по дружбе и проговориться, куда мы после Стамбула.

— Да-да, наш капитан проговорится! — засмеялись все.

— А все же, Дмитрий Осипович, — не отставал от боцмана Аркадий, — объясните. А, может, вы скажете, товарищ помполит?

Василий Иванович присел к накрытому белой скатертью столу, придвинул к себе пепельницу, достал портсигар.

— Мы вроде бежим куда-то, — с горечью произнес боцман. — Везем туркам нефть, когда наши товарищи кровь за Родину проливают...

— Раз везем — значит, надо, — сказал Аркадий. — Меня волнует, что дальше делать будем. Вот бы этот кроссвордик решить, товарищ помполит!

— Все вы знаете, что мы выполняем правительственное задание. И раз нам его доверили, должны гордиться оказанной честью.

— Жаль, товарищ помполит, что от фронта уходим, только воевать научились.

— Нас впереди ждут большие трудности и чтобы их преодолеть, немалое мужество потребуется. Ведь идет мировая война. Через двое-трое суток будем знать больше, думаю только, что дорога предстоит дальняя.

— А теперь отдыхать, друзья. Дело к полуночи, — поднялся Чекурда. Выходя из курилки, вслух подумал: — Свежеет. Как бы урагана не было...

Опасения помполита оправдались. Море разыгралось не на шутку: зюйд-вест до одиннадцати баллов, иногда переходящий в ураган. Заступая на вахту, рулевой Степан Герасимов замерил в 6.00 скорость ветра. Доложил капитану:

— Двадцать пять метров в секунду!

— Оповестите всех членов экипажа: переходным мостиком пользоваться только в спасательных поясах,— распорядился Придо Адович.

Наступило утро, но никто не увидел восхода солнца: оно так и не смогло пробиться сквозь низкие черные тучи и темно-серую пелену дождя. Капитан Померанц несколько раз вслух поругивал погоду. Но в душе был рад, что она надежно укрыла караван от налетов вражеской авиации. Подумал, что и подводные лодки вряд ли отважатся выйти на охоту в такой шторм. Все же старпому Станкову приказал:

— Выставьте вахтенных для наблюдения за морем.

И добавил уже не в порядке приказа, а как бы объясняя самому себе:

— Ночью все равно: смотри, не смотри — ничего не увидишь.

— Да еще такой ночью, как была эта! — подхватил старпом.

— А днем напороться на мину — очень обидно, — закончил после паузы свою мысль Придо Адович.

Выполняя приказ военного командования, караван продвигался вдали от турецких берегов. Весь день не утихал шторм. За изморосью еле-еле угадывались контуры идущих рядом судов и кораблей конвоя. К ночи опять все поглотила темнота.

Пережитые моряками невзгоды в этом переходе вспоминает контр-адмирал В. Н. Ерошенко, бывший командир лидера эскадренных миноносцев «Ташкент». Он пишет:

Отблески света заметили на танкерах. Забили тревогу. Каждый занял место согласно расписанию. На ходовой мостик танкера «Сахалин» взошел начальник экспедиции И. Г. Сырых.

— Что бы это могло быть, Придо Адович? — обратился он к капитану.

— Думаю, ничего страшного.

— Основания?

— Встреча с фашистами обошлась бы без иллюминации.

— Верно.

И действительно, вскоре мимо колонны танкеров по левому борту, похоже курсом на Синоп, проследовали небольшие турецкие транспорты.

— Отбой, машина средний ход! — скомандовал капитан.

Судно вздрогнуло и начало набирать скорость. Моряки скатывали шланги, забирали на место пожарный инвентарь. Боцман возился под дождем у баталерки, свертывая кошму.

К утру 29 ноября море поутихло, в воздухе потеплело. В дымке утреннего тумана все чаще и чаще стали появляться рыбацкие баркасы, фелюги с черными косыми парусами — первые вестники приближающейся суши. А вскоре открылись и темные, покрытые вечнозелеными зарослями кустарника берега Северной Анатолии.

Море стало более спокойным, хотя волна, как говорят моряки, еще не забилась. Загруженные до предела танкеры шли спокойно. Показался высившийся на европейском берегу Босфорского пролива Румелифенери (Европейский маяк). Корабли конвоя отвернули вправо и легли на обратный курс.

— Счастливого плавания! — был последний прощальный семафор с «Ташкента».

В этот момент невесть откуда вынырнул и развернулся у ледокола «А. Микоян» небольшой катерок под турецким флагом. Затем он обошел все три советских танкера и на каждом оставил лоцмана.

— Добрый день, мастер! — по-английски приветствовал турок Придо Адовича, поднявшись в сопровождении вахтенного на мостик «Сахалина». — Будем стоять два часа. Так что давай кофе и икру, угощай старого агу, — заявил лоцман.

— Насколько мне известно, по-вашему «ага» означает также «бедный человек», а ведь вы, лоцман, не можете быть бедным, — пошутил капитан.

— Сегодня в Турции все бедные.

— Почему?

— Кругом война.

— Да... Теперь понятно. Потерпите, ага, все будет, только скажите: почему так долго ждать?

— Идет ремонт боновых заграждений. Скоро кончат.

Придо Адович был предусмотрительным хозяином.

Он хорошо знал нравы турецких морских властей, десятки раз ходил по Босфору с лоцманами. Поэтому в его каюте уже все было подготовлено. Буфетчица Анастасия Саломашенко с помощью дежурного кока Якова Бондаренко, одно время работавшего официантом в ресторане лучшей одесской гостиницы «Лондонская», сервировали стол, сварили душистый черный кофе.

Начальник экспедиции И. Г. Сырых и капитаны судов очень беспокоились, что из-за шторма не удалось подойти к Босфору в темное рремя суток, как было намечено в начале операции. Однако за столом еще более встревожились. Лоцман сообщил, что многие турки были осведомлены не только о подходе первого каравана. Турецкий пайлот, как здесь называют лоцманов, почти точно перечислил и те танкеры, которые предполагалось отправить через Босфор вторым эшелоном.

— Вот тебе и конспирация, — возмущался Иван Григорьевич, когда турок ушел из-за стола и занял свое место на ходовом мостике.

— — Где-то промашка, — только и сказал капитан, старательно раскуривая трубку, набитую на сей раз натуральным турецким табаком из лоцманского кисета.

Еще более тревожную весть принес на «Сахалин» военно-морской атташе в Турции капитан первого ранга К. К. Радионов, когда караван встал на якорь в бухте Золотой Рог у Стамбула. Он рассказал, что 28 ноября слышал по радио сообщение немцев, будто советские суда были обстреляны турецкой береговой батареей.

— Вы представить себе не можете, как я рад видеть вас целыми и невредимыми! — пожал он руку Придо Адовичу и Ивану Григорьевичу.

Никто из присутствующих тогда не знал, что эту передачу противника зафиксировали также советские радиостанции, в связи с чем вице-адмиралу Октябрьскому из Главного штаба Военно-Морского Флота был отправлен запрос о том, как прошла операция. Поскольку на обратном пути лидеру «Ташкент» уже разрешалась связь с командованием Черноморского флота, в штаб пошло донесение: «Первый эшелон прошел хорошо, Владимирский вернулся всеми кораблями, танкеры на месте, никаких обстрелов...»[62]

— Нам связь с Большой землей запрещена, а как бы хотелось передать туда, что пока все хорошо, — вздохнул Сырых. — Не понимаю, — обратился к Радионову, — для чего немцам понадобилось такое заведомо ложное сообщение?

— Думаю, для провокации. Для чего же еще? — ответил тот и добавил: — Не волнуйтесь, Иван Григорьевич, о вашем благополучном переходе на Родине узнают.

— Без связи как без рук, — вступил в разговор Чекурда. — Целых три дня не имеем известий о положении на фронтах. Как там? Как Севастополь?

— Могу обрадовать, — улыбнулся капитан первого ранга. И зачитал несколько последних сводок Советского информбюро.

С особым воодушевлением было встречено сообщение о том, что 29 ноября наши войска, сломив упорное сопротивление противника, заняли Ростов-на-Дону и нанесли значительное поражение группе войск Клейста.

Когда К. К. Радионов дошел до заключительных слов: «Противник, бросая оружие, начал беспорядочный отход на запад», — все бурно зааплодировали. На судах советского каравана состоялись митинги. Моряки поклялись не жалеть сил, а если потребуется, и самой жизни для выполнения поставленной перед ними задачи.

Начальник экспедиции И. Г. Сырых передал К. К. Радионову рапорт Советскому правительству, в котором, в частности, писал: «Первый этап перехода показал высокую выучку моряков каравана, сумевших обеспечить в тяжелых штормовых условиях бесперебойную работу механизмов на всех судах, штурманы показали искусство ориентироваться в сложной обстановке, преодолевать трудности боевого перехода».[63]

Часть поставленной задачи выполнена. Но все же более легкая часть. Впереди — Дарданеллы, Эгейское и Средиземное моря. Впереди — океан...

ЛЕДОКОЛ УХОДИТ НА ЮГ

29 ноября вечером на танкере «Сахалин», где находился начальник экспедиции И. Г. Сырых, собрались все капитаны судов каравана. Пришел на совещание и советский военно-морской атташе в Турции капитан первого ранга К. К. Радионов.

— В связи с тем, что секретность операции сорвана, возникла необходимость пересмотра ранее намеченных планов, — обратился он к присутствующим. — Но прежде, чем мы приступим к обсуждению наших дальнейших действий, — несколько слов общего характера.

К. К. Радионов дал глубокий анализ той весьма непростой обстановки, которая сложилась в конце ноября 1941 года в районе Юго-Восточной Европы и Ближнего Востока, где шла ожесточенная борьба между Англией и Германией за влияние на Турцию.

Из сообщений печати моряки знали о том, что турецкое правительство 25 июня 1941 года провозгласило нейтралитет в войне Германии с Советским Союзом. Однако в этот же день в турецком национальном собрании состоялась ратификация договора о дружбе между Турцией и Германией. По поводу этого акта были произнесены речи, восхваляющие гитлеровский поход «против коммунизма».

Вообще, с началом войны в Турции очень активизировались всевозможные профашистские элементы, развивающие идеи пантюркизма. Во главе их стояли многие политические деятели, в том числе и редактор газеты «Джумхуриет» Юнус Нади, Менеменджиоглу и другие.[64]

К. К. Радионов рассказал руководителям экспедиции о том, что турецкий премьер-министр в беседах с германским послом фон Папеном не скрывал своих симпатий к гитлеризму и ненависти к народам СССР. Глава турецкого правительства одобрял гитлеровские планы физического уничтожения десятков миллионов советских граждан. Одновременно он заявил, что «уничтожение России является подвигом фюрера».[65]

Подогреваемые националистическим угаром, пан-тюркисты вновь вытащили на свет сумасбродный план территориальных приобретений за счет СССР. В июле 1941 года турецкий журнал «Бозкурт» поместил карту, из которой следовало, что пантюркисты хотели бы захватить почти половину Советского Союза. Они устремляли свои взоры на весь Кавказ и области к северу от него до Ростова и Сталинграда, все Заволжье от устья Волги до Казани, всю советскую Среднюю Азию, Крым и большую часть Сибири.

Эту авантюристическую политику тогдашних турецких правителей искусно подогревали гитлеровцы. Они топили турецкие суда в Черном море, сбрасывали бомбы на турецкие города и, по своему обыкновению, приписывали свои злодеяния Советскому Союзу. Турецкое правительство поставляло в Германию промышленное и сельскохозяйственное сырье, покрывая, в частности, потребности немецкой военной промышленности в хромовой руде. Через проливы проходили суда, доставлявшие германским армиям подкрепления, продовольствие и вооружение. Нарушая конвенцию, заключенную в 1936 году в швейцарском городе Монтре о режиме черноморских проливов, Турция пропустила в Черное море в 1941 году ряд судов, в том числе германский сторожевой корабль «Зеефальке» и итальянский корабль «Тавризио»[66].

Турецкая печать всячески скрывала от населения правду о положении на фронтах войны, не публиковала сообщений Совинформбюро. В то же время правительство Турции открыто поощряло антисоветскую пропаганду, создание разного рода антисоветских организаций, которые в большинстве своем находились на содержании у гитлеровцев.[67]

Рассказал К. К. Радионов и о причинах срыва секретности перехода ледокола и танкеров. Как ему стало известно, еще 27 ноября 1941 года в 11 часов дня директор турецкого нефтяного общества в Стамбуле Талаат пригласил к себе коллегу из американской нефтяной фирмы «Сокони Вакуум» Эрота Уокера и сообщил:

— Где-то 29 ноября советские танкеры привезут в Стамбул нефтегрузы. Необходимо сейчас же вступить в переговоры со всеми здешними нефтефирмами насчет размещения такого большого количества нефти. Нефть будем выгружать во все нефтебазы, а если не хватит места, то и в нефтеналивные шаланды.[68]

Этот разговор велся в присутствии двух мелких чиновников нефтяного общества. Тогда же в кабинет заходили еще два турка.

Уокера крайне удивило сообщение турецкого коллеги. Его, Уокера, опытного специалиста, хорошо знающего порт, в совершенно секретном порядке информировал адмирал Келли в Анкаре о возможности доставки в Турцию нефти на советских танкерах и спрашивал совета относительно быстрейшей разгрузки. А тут разговор в присутствии других лиц! Поэтому на вопрос Талаата, известно ли Уокеру что-либо о приходе советских танкеров, он ответил, что ничего не знает.[69]

Однако сообщение Талаата слышали те, кому слышать не полагалось.

— Таким образом, товарищи, вы видите, что положение значительно осложнилось, — сказал в конце совещания К. К. Радионов. — Хотел бы только рекомендовать капитану Сергею Михайловичу Сергееву и капитану-наставнику Ивану Арсентьевичу Боеву сегодня же ночью увести ледокол «А. Микоян» в Мраморное море и дальше по заданному курсу. Полагаю, что немецкая разведка уже принимает соответствующие меры. Однако никто не может думать, что корабль уйдет немедленно. Каково ваше мнение, капитан Сергеев?

— Экипаж готов следовать по заданному курсу хоть сейчас.

— Сейчас не нужно, еще светло. А ночью снимайтесь. Мы все подготовили. После совещания останьтесь вместе с капитаном Боевым.

— Есть!

Остальным придется некоторое время постоять в Стамбуле. Во-первых, надо разгрузиться. Во-вторых, продумаем тактику дальнейшего перехода. Полагаю, что нецелесообразно идти через Дарданеллы караваном.

В ночь на 30 ноября ледокол «А. Микоян» снялся с якоря и направился в Мраморное море. Судно спокойно прошло Дарданеллы, острова Самос, Кос и Родос, занятые итальянскими войсками. Противник, видимо, не рассчитывал, что советские моряки так быстро покинут Стамбульский рейд. Но тишина бывает обманчива, и на ледоколе бдительно несли вахту, пристально следя за воздухом, всматриваясь в морскую даль. Трудно было поверить, что в необычно красивых, точно сапфировых, водах Эгейского моря притаилась смерть.

Утром 2 декабря прозвучал сигнал тревоги. Со стороны мыса Мармарис к ледоколу заходил вражеский самолет. Но он не застал врасплох советских моряков, хорошо изучивших повадки фашистских стервятников.

Находившийся на борту ледокола лейтенант английского флота Харкенесс в представленном им отчете своему командованию писал о том, что если бы на ледоколе «А. Микоян» было вооружение, хотя бы легкое, то он мог бы обратить противника в бегство. Но все его вооружение состояло из шести револьверов и одного автоматического ружья. «...Не могу не заметить,— подчеркнул Харкенесс, — высокое и хорошее моральное состояние, стойкость русских офицеров и матросов».[70]

Девять месяцев продолжался переход ледокола «А. Микоян» к порту назначения. За это время члены экипажа не раз сталкивались с тяжелыми испытаниями. Во время ремонтных работ в палестинском порту Хайфа, где размещалась английская база снабжения флота, на одном из танкеров произошел взрыв и начался пожар. Горящая нефть растекалась по акватории порта, где скопилось множество нефтеналивных и других судов. Началась паника. Многие команды танкеров и спасательных судов разбежались. Только экипаж «А. Микояна» организованно вел борьбу с огнем, отгоняя его от бортов судна струями воды из мониторов. Тогда командир порта обратился к советскому экипажу с просьбой помочь ликвидировать пожар на танкере, оставленном командой. Двое суток моряки ледокола во главе с боцманом Тимофеем Морозом боролись с бушующим пламенем. Благодаря их усилиям было спасено от верной гибели несколько норвежских, английских и датских судов.

Командование английской базы в письме, переданном капитану ледокола С. Сергееву, благодарило личный состав судна «...за мужественное поведение во время спасения английских солдат и иностранных моряков».[71]

В Хайфе ледокол вынужден был простоять более месяца. Здесь были устранены повреждения, нанесенные судну противником в Эгейском море. Только 2 января 1942 года «А. Микоян» получил указание следовать на Дальний Восток в Петропавловск-Камчатский.[72]

Нападение противника на советское судно в Эгейском море свидетельствовало о том, что гитлеровцы следят за переходом танкеров и примут более активные меры с целью сорвать эту операцию. Поэтому было решено действовать еще осторожнее, усилить бдительность, тщательно закамуфлировать танкеры, изменив их внешний облик, чтобы ввести противника в заблуждение.

НА РЕЙДЕ ЦАРЬГРАДА

Красив вид Стамбула с моря днем... Словно из воды поднимаются его дворцы и минареты. Величественно выглядит храм Айя-Софья.

Красив город над Босфором и ночью. Залитые лунным светом минареты на фоне ночного неба возвышаются над сказочными силуэтами зданий, как бы перекликаясь с величественными пирамидальными тополями...

С интересом слушали моряки беседы помполита о Стамбуле, о Турции, заглядывали и в энциклопедию, которая из богатой библиотеки одна только и осталась на судне (все книги, подшивки газет и журналов пришлось оставить в Батуми). Но ни красоты древнего города со старинными крепостями, ни рассказы о его достопримечательностях не могли отвлечь моряков от мыслей о доме, Родине, объятой пламенем войны. Радиостанции на танкерах по-прежнему молчали. Получить вести с Родины можно было только от работников советского консульства в Стамбуле.

Электромеханик, секретарь комсомольской организации, Аркадий Гражданцев, приняв от Василия Ивановича Чекурды сводку событий на советско-германском фронте, полученную в консульстве, знакомил с последними известиями матросов палубной команды, забегал на мостик к штурманам и рулевым, опускался к механикам и мотористам, заглядывал и на камбуз.

14 декабря сводка Совинформбюро принесла радостное известие о провале немецкого плана окружения и взятия Москвы. На судне состоялся митинг, на котором черноморцы поклялись любой ценой прорваться сквозь огненное кольцо в Эгейском море. Никто не сомневался в том, что разведка фашистской Германии будет следить за каждым шагом советских танкеров. Еще в конце ноября 1941 года газеты публиковали сообщения западных агентств о том, что в Турции, особенно в Стамбуле, появилось много немецких «туристов»: 85 процентов сданных иностранцам за последний месяц меблированных квартир и комнат, говорилось в этих сообщениях, снято немцами, все они располагают большими средствами и расточительно расходуют их.[73]

Никто не знал тогда, насколько широко раскинула свои щупальца фашистская разведка во многих странах. Только после войны стало известно, что еще с 1936 года в США, Мексике, Аргентине, Великобритании и Турции действовала фашистская агентура. Еще тогда Канарис начал готовить операцию «5 ключей»: пять особо доверенных гитлеровских агентов получили по 20 миллионов долларов и задание заняться большим бизнесом и ждать часа, когда они понадобятся рейху.[74]

Никто не знал тогда, что даже у британского посла в Анкаре сэра Нетчбэлла-Хьюджессена служил личным камердинером платный агент гитлеровцев Эльяс Базна, получивший кличку Цицерон.[75]

Но сообщение в печати о наплыве в Турцию туристов из Германии многих навело на размышления. Что такое туризм в военное время, как не стремление под благовидным предлогом забросить в другую страну своих соглядатаев? Да еще «туризм», так щедро субсидируемый?!

Поэтому вопрос дальнейшего перехода советских танкеров, особенно через воды, контролируемые фашистами, волновал не только участников перехода, но и советское посольство в Турции. С военно-морскими силами Великобритании, действовавшими в бассейне Средиземного моря, была достигнута предварительная договоренность о том, что они возьмут под свою охрану советские суда. Но моряков беспокоило: когда, с какого момента англичане будут эскортировать наши суда на участке Чанаккале (Дарданеллы) — Порт-Саид и если по каким-либо причинам это окажется невозможным, то каким путем они берутся обеспечить безопасность перехода наших судов хотя бы до острова Кипр?[76]

В ходе переговоров по этому вопросу стало ясно, что командование британского средиземноморского флота не хочет брать на себя ответственность за проводку советских судов через контролируемые фашистами воды, ссылаясь на то, что их корабли заняты обеспечением развернувшегося наступления английской армии в Ливии. Была выражена только готовность послать на советские танкеры английских морских офицеров, которые смогут дать советским морякам рекомендации относительно выбора курса в турецких территориальных водах.

Такой шаг англичан не явился чем-то неожиданным для начальника советской экспедиции и его коллег. Советские моряки с самого начала перехода надеялись прежде всего на себя, следуя мудрому изречению А. В. Суворова «на себя надежность — основание храбрости».

— Мы здесь ходили до 1939 года, — сказал капитан «Сахалина» П. А. Померанц, — пройдем и теперь.

Экипажи танкеров «В. Аванесов», «Сахалин» и «Туапсе» тщательно готовились к опасному переходу в непосредственной близости от немецких и итальянских военно-морских баз, развернутых на многих островах в Эгейском море.

ПРОРЫВ БЛОКАДЫ

Постороннему взгляду трудно по внешнему виду стоящих на якоре судов определить, что делается на них, к чему они готовятся, куда собираются. Даже очень внимательному наблюдателю с берега могло показаться, что советские танкеры намерены в Стамбульском порту простоять долго. Идет неторопливая разгрузка, без лишней суматохи пополняются запасы продовольствия, производятся какие-то ремонтные работы, перетряхиваются постели из кубриков, драятся палубы...

На самом деле советские моряки трудились до седьмого пота. Как уже говорилось выше, решено было танкеры закамуфлировать, придать им очертания других судов. Это требовало изобретательности, большого труда, и, наконец, материалов. В приобретении их, перевозке на танкеры большую помощь морякам оказывали сотрудники советского консульства в Стамбуле.

Моряки все делали для того, чтобы нужные материалы доставлялись незаметно. Однако полностью избежать общения с местным населением было невозможно. Чуть ли не каждое утро стамбульские рыбаки подвозили к танкерам и предлагали по сходной цене рыбу. На борт частенько поднимались гости — представители местных властей. Они нередко задавали один и тот же вопрос: куда советские танкеры пойдут после Стамбула? Члены экипажа неизменно отвечали, что после сдачи груза и небольшого ремонта теплоходы отправятся к родным берегам, скорее всего в Батуми.

Капитаны и их старшие помощники частенько навещали красивый особняк на улице Независимости (Истикляль Джаддеси), в котором помещалось советское консульство. И не только по неотложным делам, хотя это случалось чаще всего, но и просто для того, чтобы встретиться с советскими людьми, побывать на родной земле. Да, мы не оговорились. Именно на родной земле. Когда строился этот дом «по ту сторону Черного моря» для русского посольства в Османской империи, его фундамент был заложен в земле, доставленной в трюмах кораблей из России. После Великой Октябрьской революции в этом доме разместилось советское посольство, а когда турецкая столица была перенесена в Анкару, помещение заняло консульство Советского Союза.

— Этот дом, что судно в океане, — частица нашей страны, — сказал Придо Адович.

Готовясь к длительному переходу, капитан еще в Черном море решил систематически делать заметки. Значительная часть его записей перешла затем в рейсовый отчет.

Мы воспользуемся заметками капитана о событиях, которые произошли во время подготовки танкера «Сахалин» к прорыву огненной блокады и переходу на участке Стамбул — Фамагуста — Порт-Саид.

К записи от 21 декабря при составлении рейсового донесения Придо Адович добавил еще несколько строчек:

Танкер «В. Аванесов» закончил маскировочные работы несколько раньше, чем «Сахалин», и в 18.00 19 декабря 1941 года вышел из Дарданелл в Эгейское море.[78] На борту у него находились два английских морских офицера — Чакстейн и Роджерс, а также турецкий лоцман Мунир Эгемен.

Всем, кто занимался отправкой советских нефтеналивных судов из Стамбула, было, конечно, известно, что на многих островах в Эгейском море расположены военно-морские и авиационные базы итальянских и немецких фашистов. Знали о сильных и хорошо вооруженных гарнизонах на островах Лесбос, Хиос, Самос, Кос и Родос, расположенных совсем близко от турецких берегов. Но известие о благополучном прорыве ледокола «А. Микоян» сквозь заставы, расставленные фашистами на островах Греческого архипелага, вселило надежду, что и второе судно, следуя по пути ледокола, благополучно минует опасности. Однако случилось иначе.

В 15.00 21 декабря советским дипломатам в Стамбуле англичане передали две телеграммы, полученные от консула Великобритании в небольшом городе на азиатском берегу Дарданелл — Чанаккале. В них сообщалось, что танкер «В. Аванесов» торпедирован, экипаж высадился на мыс Баба-Бурну (у входа в Митиленский залив) и на турецком пароходе будет доставлен в Стамбул.[79]

О том, как это произошло, писал в своем рапорте английский офицер:

На «Сахалине» в первые дни не знали, что случилось с «В. Аванесовым». Заканчивали последние работы по камуфлированию, подкрашивали зашитые фанерой места, укрепляли брезент над «палубным грузом».

Распоряжался всем этим, как всегда, боцман:

— Чтобы везде был полный порядок, чтобы никто наш танкер не принял за танкер.

— Не волнуйтесь, Дмитрий Осипович, наведем полную тень на плетень, — с улыбкой уверял Акулов.

Наконец, к ночи 22 декабря все было готово, а утром 23-го «Сахалин» поднял якорь и лег курсом на Стамбул, чтобы ввести в заблуждение местные турецкие власти. Около Принцевых островов развернулись и двинулись обратным курсом — к Дарданеллам. Шли малым ходом, чтобы к проливу подойти в сумерки. Маневр удался. В девять вечера вызвали лоцмана, который должен был провести танкер через Дарданеллы. Но войти в пролив «Сахалину» тогда не пришлось: лоцман передал Придо Адовичу письмо от английского консула в Чанаккале с предписанием вернуться в Эрекли и ждать дальнейших распоряжений. Из этого же письма узнали на «Сахалине» об участи «В. Аванесова». Единственным, что как-то облегчило эту печальную весть, было сообщение, что никто из команды потопленного танкера не погиб.

Капитан Померанц в своем дневнике тогда записал:

«Жаль «Аванесова». Но это нам урок. Будем больше полагаться на себя».

Когда Придо Адович писал эти строки, он еще не знал, что экипаж торпедированного судна прибыл в Стамбул, что многие изъявили желание пополнить команду «Туапсе» и идти с ней. Пережитое не поколебало волю советских моряков. Они готовы были снова идти на прорыв сквозь огонь и новые испытания.

Работа нашлась всем аванесовцам. Старший механик В. И. Щуров с группой мотористов влились в команду танкера «Туапсе» и вторично пошли на прорыв блокады. Ответственное задание получили другие шестнадцать человек из экипажа «В. Аванесова». Они отправились в порт Синоп, чтобы принять ранее интернированный турецкими властями советский буксир «Красный Водолей» и доставить его в Батуми. Капитаном буксира был назначен известный уже читателю И. А. Боев, сопровождавший как капитан-наставник ледокол «А. Микоян» до Порт-Саида, а помполитом — Г. И. Волощенко, занимавший эту должность на танкере «В. Аванесов».

Не менее важное поручение выпало и на долю капитана потопленного танкера Б. П. Осташевского. Ему вместе с капитаном В. С. Беляевым поручили вести в черноморские порты теплоход «Сванетия». С началом войны это судно — самое быстроходное на Черном море (оно развивало скорость до 16—17 узлов) — было задержано турками в Стамбуле и стало пристанищем для работников советского посольства в Берлине, которых в июле 1941 года вывезли сюда через Болгарию. Они жили на «Сванетии» до тех пор, пока в Стамбул на пароходе «Бессарабия» не были доставлены эвакуированные из Москвы немецкие дипломаты. Произошел обмен. Советских граждан переправили на материковую часть Турции, откуда по железной дороге они добрались до нашей границы, а «Сванетия» осталась в Стамбуле.

И вот теперь капитан Осташевский должен был отвести это судно на Родину. Забегая вперед, скажем, что, несмотря на немецкие подводные лодки, перископы которых все чаще и чаще появлялись у турецких берегов, он сумел привести «Сванетию» без конвоя в Батуми. Бывалому моряку помог большой опыт, знание театра войны на Черном море, правильный выбор курса с учетом обстановки в районе северных турецких берегов.

А знал он эти берега досконально. И не только как моряк, которому еще в юности приходилось ходить вдоль них на разных судах. Познакомился он с ними и со стороны суши, правда, далеко не по собственному желанию.

В годы гражданской войны плавал он на небольшом пароходе «Добыча», приписанном к Севастопольскому торговому порту. И стала эта «Добыча», как впоследствии шутил молодой моряк, острый на слово одессит Осташевский, добычей недобитых врангелевских вояк, удиравших в Европу. Силой оружия заставили белогвардейцы команду судна следовать в Стамбул. В пути моряки всячески саботировали приказы разъяренных офицеров. Когда пароход все же дотащился до Стамбула, всю команду ссадили на турецкий берег и бросили на произвол судьбы. Немало пришлось русским морякам хлебнуть горя в чужом краю, прежде чем добрались они до родины. Почти три месяца довелось мытарствовать и Борису Пименовичу, пока, наконец, не удалось устроиться на турецкое судно «Ришт-паша» и вернуться с ним в родную Одессу...

Рано утром, 24 декабря, танкер «Сахалин» бросил якорь в Эрекли.

— Мы снова здесь, мы снова перед вами, — изогнувшись в картинном поклоне, продекламировал Аркадий Акулов.

Но шутки никто не подхватил. Все свободные от вахты моряки молча стояли на палубе, курили, смотрели на знакомые очертания порта, на траверзе которого им так долго пришлось уже стоять и к которому так нежданно- негаданно пришлось вернуться снова.

— Околачиваемся мы тут, братцы, в чужих водах, а у нас на Родине земля горит, — вздохнул судовой плотник Яков Яковенко.

— Уже лучше бы, как «Аванесов»,— пан или пропал, но не стоять без дела, — подхватил моторист Дацевич.

— А может, все-таки лучше не пан и не пропал? — обернулся на эти слова Аркадий Гражданцев.— Может, лучше пока здесь постоять, а потом все-таки пробиться, как «Микоян»?

— Это, конечно, лучше — согласился Дацевич, — но ведь душа болит, Аркаша. Ты же в последнее время ни словечка не сказал о том, что у нас дома делается.

— Кто может поделиться с другим тем, чего сам не имеет? — грустно улыбнулся Гражданцев.

— И даже ради Нового года ничем не обрадуешь, тезка? — подключился к разговор}' Акулов.

— А ведь и правда Новый год скоро, — раздалось сразу несколько голосов.

— Отпраздновать бы с елочкой, — мечтательно произнес судовой врач Садовников.

— Как дома, у мамы, — в тон ему добавил Акулов.

— А что ж, и отпразднуем! Назло врагам! — решительно заявил Василий Иванович, вышедший на палубу как раз к концу этого разговора.

— И с елочкой?

— Будет и елочка, — загадочно улыбнулся Чекурда.

В. И. Чекурда рассказал морякам о том, что узнал только что сам. Гости капитана — местные чиновники из Эрекли — передали письмо английскому офицеру Кадексу, а тот сообщил Придо Адовичу, что экипаж «В. Аванесова» в полном составе прибыл в Стамбул.

— А с фронта никаких новостей? — спросил кто-то.

— К сожалению, нет.

Под Эрекли отпраздновали Новый год. Весь день 31 декабря токарь Иванов и плотник Яковенко чем-то занимались в лазарете вместе с Николаем Васильевичем Садовниковым. К вечеру, когда весь экипаж собрался в кают-компании, на минуту потух свет, а потом вспыхнул снова. На столе красовалась елка. Зеленая, колючая (ребята додумались: подобрали ветошь нитка в нитку, окрасили ее масляной краской и просушили: получились настоящие зеленые колючки, которыми потом обернули деревянный каркас), усыпанная хлопьями ваты...

У всех потеплело на душе. Забылись на минуту невзгоды и тревоги последних дней, отошли на задний план заботы. Люди — и молодые, и постарше — как будто вернулись в прекрасные светлые дни мирного времени. Даже известный на судне неулыба Дацевич смеялся от души, когда увидел на «елке» главное украшение — связку ключей — намек на его обязанности кладовщика, которые он выполнял по совместительству и до того рьяно, что, как говорили на судне, «у него среди зимы снега не выпросишь», а тут даже ключи на елку отдал...

Но еще больший праздник для сахалинцев был 4 января, когда в Эрекли из Стамбула пришел танкер «Туапсе». Все с волнением слушали подробности разгрома немецко-фашистских захватчиков под Москвой.

— Отступают, сдаются в плен, — рассказывали туапсинцы.

— Это им, гадам, за «Аванесова»!

— За все фашистская мразь получит сполна.

Капитан «Туапсе» В. Н. Щербачев передал П. А. Померанцу инструкции от советского военно-морского атташе и представителя Наркомата Морского Флота СССР в Стамбуле П. С. Муравского. Он же сообщил о том, что из Батуми подошел танкер «Вайян-Кутюрье», который, видимо, тоже пойдет на прорыв.

Только через двое суток капитан Померанц снова достал дневник:

Капитан Померанц был осведомлен о выработанном англичанами плане проводки танкера через Дарданеллы и дальше. Они предлагали идти в турецких водах днем, без маскировки, официально предупредив правительство Турции («и противника»,— подумал Придо Адович) через прессу о сроке выхода танкера из Дарданелл.

Этот вопрос еще 27 декабря 1947 года обсуждался советскими представителями в Анкаре с английским адмиралом Келли. Последний рекомендовал отправить танкер в новолуние 15 января.

— Судно пойдет турецкими водами днем, а ночью будет отстаиваться на якоре, — советовал Келли.

Адмирал даже просил турецкий генеральный штаб помогать переходу и оповещать экипаж танкера в пути об обстановке на театре.[82]

Но Придо Адович решил еще после случая с «В. Аванесовым» полагаться прежде всего на себя, на свой опыт и вел судно по графику, выработанному без участия английских офицеров. Они были этим несколько разочарованы, но не считаться с разумными предложениями русских коллег не имели достаточных оснований. Поэтому представители Великобритании постепенно отошли от активного участия в проводке судов и ограничивались ролью консультантов. В командование танкерами на переходах не вмешивались.

Очередную запись капитан Померанц сделал 9 января:

Во время стоянки в Кир-Василий на «Сахалин» приходили два турецких солдата-пограничника. Их встретили приветливо, накормили, как говорил кок Бондаренко, «под завязку». Придо Адович договорился с ними, что в случае какой-либо опасности для танкера они предупредят экипаж двумя выстрелами из винтовки.

Такая мера оказалась не лишней. Как только на «Сахалине» услышали условный сигнал, немедленно сменили стоянку. И не напрасно: минут через сорок раздался сильный взрыв. Утром знакомые пограничники рассказали, что заметили какую-то подводную лодку, потому, мол, и выстрелили два раза, как было условлено.

Действительно, выпущенная лодкой торпеда как раз угодила бы в судно, ведь взрыв произошел на месте прежней стоянки. Теперь ни у кого не оставалось сомнений в том, что кто-то с берега докладывает о продвижении советского судна и его стоянках.

17 января Придо Адович записал:

В дальнейший путь танкер «Сахалин» двинулся с наступлением темноты. И в обычных, мирных, условиях плавание в лабиринте островов Греческого архипелага, особенно ночью, сопряжено с немалыми трудностями, а сейчас, когда за каждым мысом, за каждым поворотом можно наткнуться на вражеское дозорное судно или подводную лодку, было чрезвычайно тяжелым. Капитан Померанц распорядился усилить наблюдение за морем. Шли, почти прижимаясь к турецкому берегу, — метрах в 45—50 от него. И с материка, и островов доносились какие-то звуки, лай собак, мелькали огоньки. Хорошо, что танкер мало заметен на фоне высоких берегов Южной Анатолии. Когда проходили узости, все члены экипажа стояли на постах по боевому расписанию. И были готовы дорого отдать свои жизни и вверенное им судно, если бы не удалось избежать встречи с противником...

Однако вернемся снова к записям П. А. Померанца.

За короткими, по-телеграфному лаконичными записями капитана П. А. Померанца трудно увидеть все испытания и невзгоды, которые выпали на долю экипажа танкера «Сахалин». Каждую минуту по сути беззащитное судно мог обнаружить вражеский самолет или дозорный катер, каждую минуту оно могло подорваться на мине или стать жертвой фашистской подводной лодки.

Несколько раз Придо Адович говорит в своем дневнике, что «Сахалину» приходилось идти, буквально прижимаясь к турецким берегам. Но ведь эти берега были тоже чужие. Турецкие территориальные воды считались нейтральными, но не очень доброжелательным был этот нейтралитет: «Сахалин» трижды подвергался обстрелу пограничников с турецкого берега. Этих инцидентов, как и многих других, П. А. Померанец не зафиксировал. Закончил он свой дневник перехода 21 января 1942 года, записав:

22 января «Сахалин» прибыл в Бейрут. Позади остались две недели тревоги и нечеловеческого напряжения, позади Дарданеллы и Эгейское море.

Согласно полученным из Стамбула указаниям английские офицеры и турецкий лоцман Али Рахим Кебеджи покинули «Сахалин» и возвратились на берега Босфора. «Сахалин» в сопровождении английского корвета взял курс к берегам Египта.

— Как же это понимать, товарищ помполит? — спрашивали Чекурду моряки. — Там, где было всего труднее и опаснее, мы шли одни, а здесь с охраной?

— Ну, здесь тоже небезопасно, — возразил Чекурда, — сами видели, сколько мин с английского корвета расстреляли.

За ходом операции по переводу танкерного флота из Черного моря на Дальний Восток внимательно следили советские представители в Турции. Ведь именно здесь, в районе Босфора и Дарданелл, а также у южных турецких берегов, были наиболее опасные участки для плавания наших судов. Да и местная администрация нередко чинила препятствия, создавая дополнительные трудности нашим морякам.

Это хорошо видно из докладной записки капитана первого ранга К. К. Радионова от 15 января 1942 года. Он, в частности, писал, что «начальник таможни и полиции Стамбула до сих пор еще не разрешает погрузить продукты на танкеры и перевезти несколько человек с одного танкера на другой согласно заявке нашего консульства от 13.1.42 г. Выход «Туапсе» поэтому задерживается».[83]

В результате только 21 января 1942 года, после долгих проволочек, танкер «Туапсе» удалось вывести из Дарданелл в Эгейское море.

Капитан Владимир Иванович Щербачев, полагаясь главным образом на собственный опыт, уверенно повел свое судно дальше.

Используя темные и длинные зимние ночи, моряки танкера «Туапсе» постепенно преодолевали опасные зоны у островов Миос, Родос и других итальянских военных баз и ушли к Кипру.

Плавание советских танкеров в прибрежных турецких водах затруднялось анархическим поведением местных гарнизонов.

Пограничники без всякого повода неоднократно подвергали ружейному и пулеметному обстрелу экипажи наших нефтеналивных судов.

3 февраля 1942 года советский посол в Анкаре получил из Стамбула телеграмму. В ней сообщалось, что танкер «Сахалин» трижды обстреливался турками с берега во время стоянок в пустынных бухтах вне запретных зон.[84] Буквально через день пришел новый тревожный сигнал. Советские моряки ставились в известность о том, что «итальянцы держат в Додеканезе 6—7 подводных лодок, 2 старых миноносца, авиацию, торпедные катера. Главная база — Лерое. Авиация, торпедные катера частично базируются на Родос. Каждую неделю миноносец обходит все острова до Митилены. В Афинах 8 немецких подводных лодок».[85]

Поскольку предполагалось, что операция будет продолжена и через Дарданеллы пойдут остальные танкеры, как это планировалось, советские дипломаты принимали меры для устранения тех затруднений, которые моряки встречали в турецких территориальных водах.

С этой целью советский посол в Анкаре С. А. Виноградов еще 2 января 1942 года посетил министра иностранных дел Турции. Последний в беседе указал, что ему известен факт потопления танкера «В. Аванесова», но еще не установлено, где он был потоплен, в турецких территориальных водах или вне их.

— Если будет доказано, — заверил министр, — что танкер потоплен в наших водах, то турецкое правительство заявит протест.

Одновременно министр выразил удивление, что но выходу из Дарданелл танкер освещался прожекторами с турецкого берега и обещал заняться выяснением этого вопроса.

В тот же день советское посольство почтой известило правительство Турции о потоплении танкера «В. Аванесов» в турецких территориальных водах.[86]

Немного позже посол СССР в Турции информировал военно-морского атташе Радионова, находившегося в Стамбуле, об операции по переброске танкеров. Он сообщил, что б февраля 1942 года беседовал с главой турецкого правительства Нуманом Менеменджиоглу о том, чтобы наши танкеры впредь могли свободно заходить в пустынные бухты, расположенные вдоль южного турецкого побережья.

Премьер-министр ответил, что он изучит этот вопрос, и если благополучное разрешение его не затронет турецкого нейтралитета, то он даст необходимые указания местным властям. Он обещал также подумать над тем, чтобы обеспечить конфиденциальность этого мероприятия, если наша просьба будет удовлетворена.[87]

Однако этот вопрос вскоре был снят с повестки дня. Советское правительство сочло необходимым приостановить перевод части черноморских танкеров на Дальний Восток.

Это вызывалось, во-первых, тем, что фашистская Германия приняла ряд мер для дальнейшего укрепления своих вооруженных сил на Средиземном море. Так, весьма осведомленный корреспондент английской газеты «Дейли мейл» сообщал из Мадрида, что немецкий адмирал Редер во время встречи с итальянским адмиралом Риккарди предъявил ему требования Гитлера о том, что до начала нападения на Мальту итальянские корабли должны быть переданы в распоряжение германских морских офицеров. Редер также сообщил, что в район Средиземного моря направляются германские штабные офицеры, которые должны находиться на всех итальянских кораблях. Они должны установить взаимодействие между итальянским флотом и военно-воздушными силами держав «оси».[88]

Наряду с этим Советское правительство получило информацию о напряженной внутриполитической обстановке, которая сложилась в Турции.

Во-вторых, изменилась обстановка как на всем советско-германском фронте, так и на черноморском театре. Гитлеровцы потерпели сокрушительное поражение под Москвой. Советские войска высадили в Керчи и Феодосии десант, что значительно укрепило положение осажденного Севастополя. На Керченском полуострове был образован Крымский фронт. Для бесперебойного снабжения этих войск потребовалось большое количество не только сухогрузных, но и нефтеналивных судов. Учтя все эти обстоятельства, правительство предложило наркому Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецову задержать в черноморских портах некоторые танкеры, предназначенные-для переброски через Босфор.

Узнав о том, что переброска танкеров в Средиземное море приостановлена, английский адмирал Хорвард Келли направил 16 февраля 1942 года из Анкары в Стамбул письмо советскому военно-морскому атташе.

Операция закончилась только для тех советских судов, которые не успели пройти через проливы. Среди них был и танкер «Вайян-Кутюрье», получивший предписание вернуться в Черное море, приняв на борт начальника экспедиции И. Г. Сырых. А ледоколу «А. Микоян», танкерам «Туапсе» и «Сахалин» предстояло длительное плавание к советским дальневосточным портам.[90]

Однако возвратимся к событиям, которые разворачивались в это время на черноморском театре военных действий.