Огни Хафельберга

Глава третья. Напарники

Появление контролёров из шелдерской группировки всё же имело серьёзные последствия. Марцель простудился. Прячась за раскрытым ноутбуком и вслушиваясь в чихание напарника, Шелтон с едва уловимой иронией читал лекции о разумном поведении и недопустимости возлежания в насквозь мокрой от пота футболки около свежих трупов при наличии сильного северо-восточного ветра. Ульрики сочувственно вздыхала, носила от фрау Кауфер баночки с медом и связки лекарственных растений, а потом готовила на кухне дурно пахнущие отвары.

Взволнованная Грета ходила вокруг прихворнувшего постояльца на цыпочках, ухала и так и норовила закормить его своими фирменными деликатесами. А Марцель бесился, ныл, клянчил то сеанс биокинеза, то домашнюю пиццу, пил жаропонижающие и послушно дышал над кастрюльками стравой, чудодейственными ингаляциями ульрики. Так прошло два дня.

Утром третьего Шеллтон разбудил напарника в несусветную рань, пихнул в руки цивильную рубашку, тёмные джинсы и велел быть готовым к выходу через пятнадцать минут. «Мы что, на похороны собираемся?», — тоскливо поинтересовался Марцель, разглядывая на вытянутых руках помятую рубашку. Блёкло-синий цвет вызывал желание удавиться или кого-нибудь удавить. «Бе! Её хотя бы погладить надо!» «Не на похороны, но ты почти угадал», — ухмыльнулся Шелтон.

Он был уже полностью одет и сейчас утрамбовывал ноут в сумку. «Мы идем в церковь. Во-первых, посмотрим на нового священника, Александра Декстера. Интересно. Во-вторых, есть шанс, что Штайн заявится на службу. В-третьих, там же может появиться и пирокинетик». «С чего ты взял?» Марсель свесился с кровати, подтягивая к себе чемодан в поисках свежих носков. «Тьфу, одни белые остались».

Шилтон вжигнул молнии и уложил сумку на колени. — Предположил, после твоего рассказа. Сестра Анхелика ведь видела кого-то незадолго до пожара.

Ну, да… А-а-а… — Марцель лихорадочно почесал нос. Чихать хотелось неимоверно. — А-а-а… Нет, показалось. Ты продолжай, продолжай… Что там с чуваком в шляпе? — Полагаю, что он и есть пирокинетик. Я опросил монахини кое-кого из ближайших к монастырю магазинов, и одна женщина рассказала, что видела, как некто шел вниз по улице, к реке, когда горела пристройка. — И? — искренне не понял Марцель.

Знаю, знаю, я идиот, разжевывай давай. В это время Шванг, все остальные бежали по направлению к монастырю, а не от него, — произнес Шелтон с особенной интонацией. — Сам представь, маленький город, сирены, огонь, неужели найдется кто-то настолько нелюбопытный, что просто развернется и пойдет прочь, и почему этот нелюбопытный оказался на улице глубокой ночью. — Круто, — мгновенно среагировал Марцель.

Думаешь, он вернется на место преступления? — Думаю, что у него было в монастыре какое-то дело, или, возможно, он частый посетитель. Поэтому мы идем на службу, — подытожил Шелтон и, хмыкнув, заметил, — кстати, у тебя осталось шесть минут на сборы. — Твою ж мать! Рубашку Марцель успел выгладить только наполовину. Рукава так и остались мятыми. Ярко-желтые очки с подвеской-черепушкой Шелтон у напарника бессовестно отобрал, сухо заметив «На всякий случай напоминаю, что мы идем в церковь, а не в клуб, Шванг.

Сигареты тоже лучше оставить здесь, дабы избежать искушения». — Издеваешься! — тихонько взвыл Марцель. Когда напарник отвернулся, он тайком распихал по карманам целых две пачки и, поддавшись влиянию момента, цапнул со стола цепочку с брелоком и надел на руку. Да иду я уже, иду, не надо делать такую недовольную спину.

Тучи, еще с ночи нависшие над Хаффельбергом не разогнал даже предрассветный ветер. Вокруг царил сырой полумрак, такой, что нельзя было и примерно определить время. Шесть часов утра, семь, восемь, холодная мелкая-мелкая морось медленно пропитывала одежду, и вскоре Марцель начал жалеть, что не накинул на плечи чего-нибудь посолиднее. Шелтон в кашемировом свитере ровно вышагивал рядом, явно чувствуя себя превосходно, и на ходу пытался отключить звук на мобильном.

Глядя на стратега, Марцель рефлекторно хлопнул себя по карманам, однако нащупал только сигареты и чертыхнулся сквозь зубы. После случая с посланниками Блао, оставлять телефон дом оказалось ужасно скверной приметой. Люди подтягивались к церкви со всех сторон. На ступенях, ближе к арке ворот, стояла немолодая монахиня, то и дело украдкой позёвывавшая в кулак. В руках у неё была жестяная коробка для пожертвований, и примерно каждый четвёртый, проходя мимо, опускал в прорезь мелкую монетку, так же нехотя, будто следуя формальности, как и монахиня.

Воровато оглянувшись на стратега, Мартель тоже кинул в коробку предпоследнюю трёшку, заныканную для сигаретных автоматов, и, улыбнувшись монахине, сбежал по ступеням, чтобы поскорее спрятаться от ветра и моросящего дождя под крышей. А в церкви было тепло. Электрические светильники хитро прятались где-то на стыках под лепниной, где купол переходил в стены, и поэтому казалось, что роспись на своде сияет изнутри.

Лазурь неба, снежная белизна одеяний, золото нимбов и ало-алые, невыносимо яркие ленты пояса. Внизу царил коричневый сумрак. Деревянные скамьи, затемненные ниши, каскады свечей, один-два огонька на ступень. Почти все места были заняты.

Кое-кто даже стоял за скамьями у входа, несколько группок молодых людей. Сильно пахло миртом и ладаном, и в горле у Мартеля сразу запершило, а потом вообще захотелось чихать. — Куда сядем? — поинтересовался он Гнусава, нажимая на переносицу. — А-а-а! Я тут всех распугаю, если опять оно начнётся. — У края, там два места, — указал Шелтон кивком на предпоследнюю лавку. — У боковых проходов.

А что до твоей аллергии? Он незаметно положил руку Марцелю на основание шеи и слегка сдавил. Телепатия уловила слабое болевое эхо, как если ущипнуть себя за ногу, и свербеть в носу тут же перестало. Марцель на пробу принюхался к ладанному воздуху и радостно осклавился. — Вот спасибо. А чего раньше не делал так, а? — В воспитательных целях, — туманно пояснил Шелтон и подтолкнул напарника в спину.

— Иди и садись, иначе всю службу простоим, а мне нужно, чтобы ты сосредоточился на работе, а не на ноющих коленках. На той же скамье сидело целое семейство. Рядом с Марцелем пожилая чета, следом женщина в длинной юбке, видимо, младшая дочь, затем постоянно шушукающаяся парочка и трое детишек разных возрастов.

Девчонка лет шести хотя бы изображала для приличия, что находиться здесь ей интересно, и сидела безмятежно, сложив руки на коленях, а двое младших мальчишек в джинсовых комбинезонах тыкали друг в друга пальцами и хихикали. Бабка то шикала на них, то толкала в плечо муженька, временами начинающего всхрапывать, в промежутках умудряясь сделать пару замечаний молодой мамаше, увлеченной пересказом сплетен супругу.

Общая атмосфера легкого хаоса и недовольства была такой густой, что даже появление выводка чертей осталось бы незамеченным, не то что перешептывание неусидчивого телепата с напарником.

Слушай, а чего их столько? Тут всегда такая церковь забитая?

Я бы не удивился, учитывая количество жителей в городе и отсутствие других храмов, — ответил Шелтон, машинально поглаживая сумку с ноутбуком у себя на коленях. — Но, скорее всего, людям просто любопытно взглянуть на нового пастора. Что-то его не видно, кстати. — Опаздывает, — кихикнул Мартель, заработав сумрачный взгляд от бабки справа. — Простите, — повинился он, опустив голову, как пай мальчик.

Бабка смягчилась и снова принялась тиранить засыпающего мужа. — Вряд ли, — качнул головой Шелтон, — просто не хочет заранее подниматься на омвон. Кстати, видишь балкон там, над органом? Это место для хора. Мартель сощурился. — Ага. Тьфу, там монахи не сидят, оказывается, а отсюда не видно. — Когда встанут, будет видно, — успокоил его Шелтон.

Обрати внимание на третью женщину справа. Из-за специфического освещения разглядеть что-либо на балконе было трудновато, и поэтому Марцель прислушался. В жуткой переполненности храма все мысленные голоса сливались в сонный, любопытно предвкушающе недовольный гул. Но один разум выбивался из общего хора достаточно сильно, чтобы расслышать его даже за полтора десятка метров. — Рут! — Тише!

Недовольно тронул Шелтону руку напарник. — Да, это она. — Интересно, зачем монахиня, взявшая обет молчания, присоединилась к хору? — Что-то мне подсказывает шванг, скучно не будет. Шелестящий гул нарастал, мысли мешались голосами. Некоторое время Марцель вслушивался в него, пытаясь различить отдельные потоки, но быстро сдался. Сил на такие попытки уходило слишком много, а на крючок цеплялась всякая мелочь — размышления об исповеди, любопытство по поводу облика нового пастора, жгучее желание уснуть, снова любопытство.

Натолкнувшись на сияющий образ пикантно-полураздетого Шелтона в чьем-то сознании, Марцель поперхнулся и завертел головой в поисках дамочки с неподобающими мыслями. Нашел, хмыкнул и пихнул напарника локтем в бок, горячо шепча на ухо. — А на последней лавке в углу сидит Анна с семьей.

Она про тебя думает. — Семья? — Анна! — беззвучно хохотнул Марцель. — На, глянь! И он перекинул ему образ. Лицо у Шелтона стало каменным. — Убери руку, Шванг, и займись делом, а не поиском непристойностей.

Они меня сами находят.

Буркнул Марцель и уставился на роспись по своду. Позади кто-то прикрыл дверь. — Герр Вебер, проходите, пожалуйста, сюда. Марцель развернулся так, как будто его полоснули стеклом по спине. Слева от входа, за спинами стоящих вдоль крайней скамьи людей кто-то протискивался. Марцель издалека различил блондинистую шевелюру с характерным пробором, Герхард Штернберг, а вот перед ним шел… «Не туда смотришь, кретин!»

почти беззвучно выдохнул Шелтон. «Декстер!» И когда Марцель обернулся, то священник уже поднялся на омвон. Электрический свет у стыка между стенами и сводом померк, и как-то вдруг оказалось, что омвон и пространство вокруг освещено только белыми свечными огоньками и бледным утренним светом, пробивающимся сквозь витражи. Страницы писания мягко сияли в темноте, и червоточенный в пространстве был стоявший над ним Александр Декстер в буднично-темных священнических одеяниях и со склоненной головой.

Марцель медленно выдохнул и отпустил телепатию. Мысленный гам захлестнул нутро мутным речным потоком. Александр Декстер что-то сказал, потом еще и еще. Все встали, и Марцель с ними, вытягивая шею, пытаясь за чужими спинами рассмотреть, протянуть зыбкую ниточку контакта.

Зрение странно обострилось. Он видел капли испарины на шее у дебелой женщины на две скамьи впереди, видел удивительно объемный и рельефный контур перстня на чьей-то руке, определенно мужская кисть, но женская-женская кружевная манжета, а чужие спины загораживают фигуру.

Он видел вышербленную на лавке в первом ряду белое дерево на сколе вытертого лака, и складки на лиловой юбке у девушки, как линии жизни и судьбы, и отблеск свечного огонька на амвоне, дрожащая, идеально круглая рыжая монетка, и тонкие пальцы Александра Декстера с четкими белыми лунками у основания ногтей, и свет, дрожащий у него на ресницах, и черные, как уголь, волосы, разделённые строго на прямой пробор, и чёрные улыбчивые глаза. Он видел это через других, вмешиваясь в разум, цепляясь за восприятие, и плёл, плёл, плёл свою паутину.

А потом Александр Декстер, словно услышав что-то, поднял голову и встретился взглядом с Марцелем. Есть контакт! Глаза Александра Декстера не казались чёрными, действительно были такими. Первую секунду Марцелю показалось, что он шагнул на асфальт, а увяз по пояс в смоле, и теперь его затягивает глубже, и нельзя даже пальцем на ноге шевельнуть.

Это нечто не имело ни цвета, ни вкуса, ни запаха, ни текстуры, просто замедление, вязкость, как овеществленный концепт, а не менее захватывающий разум все больше и больше.

«Я не хочу туда, не хочу, не хочу!».

Ужас сковывал мысли, и Марцель, кажется, запрокинул голову к куполу, словно тонул и задыхался по-настоящему, когда электрическим разрядом по нервам прокатилось осознание — это не пустота, не бессмысленная вязкость, это самоконтроль. И страх исчез. Смола стала хрустальным лабиринтом с прозрачными стенами, в центре которого трепетал на ветру оранжевый огонёк.

Где-то в бесконечно далёкой параллельной реальности Марцель чувствовал, как Шелтон незаметно помогает ему сесть, поддерживает, не даёт упасть, как онемевший храм наполняет мужской голос, не слишком приятный, слегка скрипучий, но неплохо поставленный, как светлеет взгляд у бранчливой старухи по правую руку и как наблюдает из-под прикрытых век за священником её муж. Марсель шёл по лабиринту к огню, и чем ближе подбирался, тем выше и ярче тот становился.

А потом зазвучала музыка. Сначала она спустилась с высоты, медленно, как падающий с вершины башни шёлковый платок на ветру, окутала разум прохладой и чистотой, подхватила органными голосами и взметнула вверх к нарисованному небу и к святым с позолоченными нимбами, и… заиграла со всех сторон, совершенно реальная, осязаемая, резонирующая с той мелодией, что уже звучала в сознании.

Крустальный лабиринт остался далеко позади. В музыку вплелись женские голоса, слабые и невесомые, но удивительно гармоничные. Марцель порывисто оглянулся. Лицо Рут было совсем близко. Она жмурилась, и плотно сжатые губы ее белели узкой полоской. Марсель смотрел на нее глазами старой монахини по имени Андрея, в груди у которой трепетало бабочкиными крылышками предчувствие чуда.

И этот миг длился долго, долго, долго, насколько хватило только дыхания, а потом лицо Рут разгладилось. Так успокаивается вода после брошенного в озеро камня. Рут невидяще распахнула веки, Рут набрала воздуха и запела. Нарисованное небо раскололось.

Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, тварь, тварь, тварь!

Марцеля скрутило, свернуло пополам, и он с размаху до искр в глазах шарахнулся лбом о деревянную скамью. К горлу резко подкатила тошнота. Старуха рядом испуганно взвизгнула, но ее страх относился не к падению Марцеля. Свечи, длинные, тонкие, восковые свечи перед алтарем на Каскадах по бокам разом вспыхнули, взметнув пламя на полметра вверх, и стекли желтыми восковыми лужицами.

Марцель видел это сотнями глаз, а в виски вкручивалась жуткая, заунывная «ненавижу тварь», и разум беспомощно барахтался в чем-то гниющем. «Слева в углу!», — только и смог Марцель хрипло выдавить из себя, судорожно ухватившись за щиколотку напарника и с облегчением провалился в обморок.

Это знамение! Боже, боже, боженька, как же страшно, страшно, страшно!

Я видела это! Прости меня, прости, прости меня, прости меня, прости меня, прости, прости, прости меня, прости же меня!».

Когда мысленный бубнёж в голове стал невыносимым, Мартель очнулся. Под спиной было что-то жёсткое, ребристое, лицо покрывало холодная влага, мелкие-мелкие капли, то ли конденсата, то ли моросия. Затылок лежал на чем-то умеренном мягком и тёплом, и это что-то пахло обычным парфюмом Шелтона. — Головой на коленке, значит, как маленького! — разбойно ухмыльнулся Марцель, не размыкая век.

Проснулся, наконец-то, — сухо констатировал Шелтон. Горячая ладонь уверенно легла на лоб, прикрывая глаза. Марцель поморгал, нарочно щекотя её ресницами. И, вижу, уже достаточно оправился. Тогда садись и жди меня здесь, я должен кое-что уточнить у свидетелей, пока еще не все разошлись. Обсудим произошедшее чуть позже. Ощущая, как постепенно возвращается чувствительность и холод пробирается под влажную рубашку, Марцель осторожно принял сидячее положение.

Напарник перенес его на лавку в полисаднике между церковью и монастырем под лимонным деревом. С неба по-прежнему сыпалась дурацкая морось, но к югу тучи начали разбегаться, и в просветы между ними проглядывала насыщенная синева. Шилтон, убедившись, что с Марцелем всё в порядке, поднялся, перекинул ремень сумки через плечо и направился к церкви. Оголтелые птицы надрывно распевали, как весной.

Глубоко вздохнув, Марцель достал сигареты, со второй попытки прикурил от шипящей спички и медленно затянулся. На сей раз голова не болела, и телепатия не спешила глохнуть. Мысленный гамм слышался так же отчетливо, как и, но шёл фоном, как шум в метро. Сначала раздражает, потом за пять-шесть остановок привыкаешь к нему и перестаёшь замечать. «Значит, я претерпелся к этому психу? Интересно». — пробормотал он.

Сигаретный дым слегка горчил и царапал горло. Марцель прикрыл глаза и, снова забравшись на скамью, вытянулся на ней, согнув ноги в коленях. Думать о чём-то не хотелось категорически. Навалилась Та блаженная лень, которая ласково закатывает человека в одеяло воскресным утром, смягчает подушку под щекой и смежает веки. На границе зоны слышимости маячило чьё-то присутствие. Когда Марцель докурил первую сигарету и вслепую потянулся за мокнущей в изголовье пачкой, этот кто-то начал приближаться.

Сонно приоткрыв один глаз, Марцель вывернул шею. С галереи спускался человек в священническом одеянии. — Ну, почему-то я так и думал, — пробормотал телепат, сгробастал сигареты и, нехотя, сел по-человечески. Теченник вроде бы шел не особенно торопясь, но добрался до закутка с лимонным деревом за каких-то полминуты.

Здравствуйте, э-э-э, святой отец. — Можно просто Аликс, — бесчувственно улыбнулся он. Это, — дернул он белый воротничок, — ненадолго. — Ну-ну, — фыркнул Марцель, искасо глядя на собеседника. Строгий прямой пробор, гладкие черные волосы, неподвижные вороньи глаза, нос с горбинкой и тонкие бледные пальцы пианиста — где-то уже этот выразительный контраст мелькал.

— И как тебя по-настоящему зовут? — Алекс. — Случайно не Ноаштайн? — Я всегда носил имя Александр Текстер и никакое иное, — улыбнулся лже-священник. И я действительно окончил семинарию. Марцель заглянул в хрустальный лабиринт. Огонь горел ровно и ярко. Ага, но заботиться об этом приходе не собираешься.

Не всю жизнь. Не всю это на сколько? Пока не решу свои проблемы. По хрусталю пробежала дрожь. А я тебе зачем? Прямо спросил Марцель. Вихляние из стороны в сторону стало уже надоедать, а прочитать что-то в прозрачном лабиринте кроме бликов пламени не получалось. — Ты нарочно ждал, пока Шелтон уйдет. Я видел. — Ждал. Не стал отпираться лже-священник и одним змеиным движением придвинулся к Марселю почти вплотную, так, что можно было даже почувствовать мятный запах в теплом дыхании.

— Я видел тебя с Ульрике. Она не хочет говорить со мной. Сам я ее не смогу поймать. Уговори Ульрике встретиться со мной. Тебя она послушает. — А-а-а… Марцель растерялся. Желудок выкручивало то ли от скверного предчувствия, то ли от голода. — Зачем тебе ульрики, Алекс?

Только поговорить… Не отводя взгляда, качнул головой он. В черных глазах было не различить, где кончается зрачок и начинается радужка. — Ничего больше. — Ага… — снова повторил Марцель. Затем прислушался к себе, пригляделся к трепетанию пламени в центре хрустального лабиринта и, вытянув дрожащими пальцами сигарету, протянул ее Декстеру. — Прикоришь?

Он улыбнулся. — Конечно. Черные глаза на секунду обрели призрак цвета. Синий, зеленый, живой. Удерживая взгляд Марцеля, Декстер наклонился к сигарете на расстоянии разжатой ладони и медленно выдохнул, глядя снизу вверх. Кончик сигареты затлел. Марцель криво улыбнулся и, с трудом поднеся ее к губам, втянул дым. Руки и ноги были как ватные, а голос охрип.

Спасибо. — Не за что.

Значит, после этого я должен тебе поверить? Интересно.

Я ничего не скрываю, — выпрямился священник, поджимая губы. — Это, по крайней мере, честно. У Марцеля вырвался смешок. Не поспоришь, но выдавать свои маленькие грязные секретики парням вроде меня, чревато нехорошими последствиями, не находишь, а? А вдруг бы я заорал и убежал, или полицию вызвал? Так поступают обычные люди. Декстер, наконец, отвернулся, наощупь сгребая сигаретную пачку.

Я научился различать своих и чужих, к тому же ты человек ульрики, поговоришь с ней, я действительно не причиню ей вреда. Она мне очень нужна. — Вы любовниками были, что ли? — ляпнул Марцель и чуть не проглотил сигарету, закашлившись.

Чёрт, Шелтон правильно говорил про мой язык.

Лжесвященник рассеянно прикурил, так же, как Марцелю до этого, и затянулся, откидываясь на спинку скамьи. — Первый раз увидел её два дня назад в оплоти.

Интересное уточнение.

Марцель вгляделся в хрустальный лабиринт. Пламя завораживало и ужасало. — Верю, насчёт всего, но пока ничего не обещаю. Мне надо подумать. — Хорошо. Неожиданно улыбнулся он и протянул руку сигаретой, осторожно касаясь щеки Марцеля костяшками пальцев. Столбик пепла сыпался за воротник, но Женя ощущалось чем-то далёким, как образ из сна.

Спасибо.

Пока не за что. Когда Александр Декстер ушёл, Марцель кубарем скатился с лавки, сорвал полную пригоршню мокрой травы и принялся олихорадочно оттирать щеку, следы прикосновения словно горели, следы прикосновения словно горели, его знобило. Шелтон вернулся спустя восемь с половиной минут, Марцель считал. Стратег оглядел промокшего насквозь напарника и нахмурился.

Я планировал сразу пойти в кафе Анны на завтрак, но, видимо, придется заскакивать домой и переодеваться. Что тут случилось? — Ну, мы поговорили тут с Алексом, то есть Александром Декстером. Марцель, пошатываясь, поднялся на ноги и поплёлся к напарнику.

Шелтон, он жуткий тип, он точно пирокинетик, сигарету мне поджёг, а я… Чёрт, мне в первый раз курить расхотелось,

Думал вообще там уписаюсь, а он ещё так руку протянул и меня, меня за лицо трогал.

Чёрт! У тебя было когда-нибудь чувство, что перед тобой необычный живой человек, а какая-то чума под человечьей шкурой, что пискнешь не так, и тебя просто сожрут, а может, не сожрут, может, ещё похуже что, а ты даже ничего не успеешь сделать, а оно неконтролируемое — Вообще!

И что ему придет в голову через секунду, ты не… Марцель захлебнулся вдохом и в изнеможении уткнулся лбом напарнику в грудь. Шелтон сглотнул. Пульс у него сбился с ритма и участился. — Думаю, что мне периодически приходится чувствовать нечто подобное.

Ты не мог бы сейчас отпустить мой свитер? — А, да, — вяло ответил Марцель, отцепляясь от напарника, хотя больше всего сейчас хотелось забраться ему холодными руками под свитер и насильно перелить в спокойный разум безумные впечатления последнего часа. Ты знаешь, он ульрики искал, ему от нее что-то очень нужно, и еще он ее немного боится, но зла ей не желает, и знает много такого, что вроде бы хочет мне рассказать, но не может, потому что тогда он нарушит правила и лабиринт рухнет.

Лабиринт самоконтроля, хрустальный такой, а посередке огонь. Ну, и его правда зовут Александр Декстер, он не Ноаштайн. — Это я уже понял. Шелтон педантично оправил одежду. И Декстер не наш пирокинетик, хотя с нашим он безусловно связан. В следующий раз нужно будет расспросить его поподробнее. Кстати, ты прав, пирокинетик определенно был в левом углу, там сильно нагрелись все металлические предметы.

Больше нигде в церкви похожего не произошло, кроме случая со свечами, я имею в виду. Это был разум мужчины? — Ага, — зябко передернул плечами Марцель. — Старика. Может, и не старика, кстати, но ощущает он себя каким-то жутко старым, просто разваленной. — Прекрасно, — удовлетворенно улыбнулся Шелтон.

В левом углу на последней скамье было четверо таких, кто подходит под это описание. Во-первых, Иоганн Вебер, во-вторых, Лайонел Цорн, Его бывший сослуживец по полиции, оставивший службу по состоянию здоровья. Насколько я понял, Цорн с Вебером постоянно общаются, и даже сейчас Цорн занял другу место на лавке. В-третьих, Ганс Хайнце, он сидел на лавке прямо перед Вебером. Раньше Хайнце работал в пожарной бригаде.

И, наконец, Клемент Линден, это дед Анны, и он до сих пор является законным владельцем кафе, хотя после несчастного случая отошел от дел. Шелтон машинально провел рукой по сумке с ноутом. Клемент Линден стал инвалидом после того, как три года назад пострадал от взрыва газового баллона. «И раз уж мы собираемся в кафе Анны, я хочу кое-что там проверить». Дома у Вальцев Марцель не выдержал и сбежал в ванную. Греться и оттирать прикосновения Александра Декстера.

В итоге на щеке и на шее образовалось два красных пятна от мочалки, и кожа теперь слегка зудела. Испорченную рубашку Марцель Марсель аккуратно сложил, запаковал в пластиковый мешок для мусора и сунул в контейнер для непищевых отходов. «Ничего, что я долго?», — осторожно спросил он из коридора, растирая на ходу голову полотенцем. «Я как раз уточнял кое-что», — отмахнулся от него Шелтон, не отлипая от ноута.

«Фен Фрау Гретте лежит на столе в коридоре. У тебя десять минут». Марсель справился даже быстрее. К тому времени ветер уже почти разогнал тучи. Неряшливые серые клочья все еще летели по осенней яркому небу в невидимых потоках, но противный Морресии след простыл. В солнечных лучах мелкие капельки воды блестели стеклянной крошкой. Проходя под старые яблони, Марцель нарочно чуть-чуть обогнал напарника, а потом подпрыгнул и дернул за кончик ветки.

Шелтон флегматично заслонился от холодного душа кожаной сумкой, и только в мерном шелесте океанских волн его разума Марцелю почудилось нечто вроде «пароли мало». В кафе Линденов было на удивление людно. После чрезвычайного происшествия на проповеди многие и хотели обменяться слухами и мнениями. Большая часть свидетелей склонялась к версии знамения свыше, но вот толкования этого самого знамения расходились. Послушав с полминуты там и здесь, Марцель обнаружил, что новый священник так или иначе вызывал симпатию почти у всех.

И только фрау Кауфер в окружении свита излющих кошек, прошествовавшая через площадь, лишь ненадолго остановившаяся у веранды Линдена, фыркнула. «Пожары тут и раньше были, только божественным силам их не приписывали. Видимо, кто-то сильно не хочет, чтобы новый святой отец обосновался в Хаффельберге. Сразу трое или четверо боязливо подумали на Бригитту «Ведьма», и она, словно расслышав, тяжело развернулась и ушла.

Марцеллю это отчего-то запомнилось. Анна быстро отыскала для них свободный столик на двоих, попутно опрокинув табличку «Зарезервировано». Шелтон назаказывал еды на целый полк, а потом, когда принесли свежевыжатый сок для аперитива, подозвал напарника. А теперь полюбуйся на эти портреты. Ничего не напоминает? Первый Марцель нашел сирену.

Затем Гертруду Соль, дамочку в старомодном платье. Она была на портрете точь в точь такой же, какой явилась тогда у Вальцев, только лицо казалось более молодым и светлым. Блондинку из переулка звали Зигрид Хомфайр. Ощущая слабый приступ дурноты, Марцель проследовал к краю ряда и, встав на цыпочки, взглянул на последние портреты. С третьего от конца фото на него глядела Даниэла Ройтер, с пятого — Рут, только подпись на обороте гласила «Лиза Ганич».

Нервно облизнув губы, Мартель прошёлся вдоль стены с портретами, потом ещё и ещё, вглядываясь, запоминая, и запоздало приметил под самым потолком дагерротип в рамке из серого гранита. Это была Ульрике. «Ты…» В горле пересохло, и язык не слушался. «Ты когда ее нашел?» Шелтон неслышно приблизился и остановился у Мартеля за плечом, как будто отгораживая от Гомана в кафе.

Несколько дней назад. На обороте есть дата, точнее, отметка. Сентябр 1857. Очевидно, это означает сентябрь 1857 года. — Погоди трясти, Шванг, — вырвался у Шелтона с мешок. — Это вполне может быть родственница твоей подружки. Сестра Анхелика упоминала, что фрау Кауфер в молодости была вылитая у реки, так что, скорее всего, это просто сильные гены.

— Кстати, об Анхелике, — свохватился Шелтон и подтолкнул напарника к более новым портретам. — Не узнаешь никого? Мартель растерянно скользнул по разнокалиберным деревянным рамкам с черно-белыми фотографиями. Красивые девушки, улыбающиеся, преимущественно светловолосые и светлоглазые, и ни одного даже отдаленно знакомого лица.

«Ня!» Шелтон протянул руку и щелкнул по третьему сверху портрету ровно напротив Марцлева носа. «Вот она, Анна-Мария Беккер, на тот момент восемнадцатилетняя. Очаровательно, да?» «Она и сейчас очаровательна», — растерянно откликнулся Марцель. Кончики пальцев холодило стекло, закрывающее фотографию. С неё смотрела девушка, как их принято называть милыми и куколками.

Лицо сердечком, легкомысленные тёмные кудряшки, ясные глаза, обрамлённые густыми ресницами. В ушах у Анны-Марии анхелики, были тяжёлые на манер цыганских серьги с крупными камнями. «Ты не представляешь, как круто её слушать, у неё такие мысли чистые, ну, помнишь, как воздух в горах тогда? Воздух и свет, ага!» Марсель провёл пальцами по стеклу наискосок, оставляя еле заметный влажный след.

«Значит, не все девушки с этой стены потом умирали насильственной смертью?» «Не все», — мягко ответил Шелтон. «Давай вернёмся за стол. Кажется, Анна уже принесла заказ». Для позднего завтрака стратег почему-то заказал шпинатную лазанью и салаты. Это он-то, не выносящий ничего, хоть отдалённо напоминающего фаст-фуд. Со второго захода Анна доставила кофейник и блюдо со штруделем.

Все на стол не поместилось, и кофейник пришлось сгрудить на стул. Наблюдая за суетой, Марцель отстраненно ковырял остывающую лазанью у себя на тарелке. Запах аппетитным не казался, но стоило надкусить одну единственную оливку, украшавшую порцию, как в желудке заурчало. «А я, оказывается, проголодался», — с легким удивлением сообщил напарнику Марцель. «Еще бы», — усмехнулся Шелтон, — «после раннего подъема и сильного стресса полпачки сигарет натощак будет маловато.

Расскажешь подробнее, что тебе там наговорил Александр Декстер? — Да я уже все рассказал, собственно. Марцель ожесточенно вонзил вилку в лазанью, отхватывая слишком большой кусок. — Он ждал, пока ты смоешься по делам, потом спустился ко мне из галереи и начал запугивать. Ну, то есть, как я понял, он на самом деле пугать не хотел.

В общем, попросил меня свести его с ульрики, сигарету вот прикурил. — А ты что решил? — Что подумаю, — нахмурился Марцель. — Не, если бы он хотел отловить Ульрики, то пришел бы к ней в дом, ну или у Вальцев бы дождался. Там что-то другое, ему совершенно точно нужно добровольное согласие, чтобы поговорить с ней. Кажется, Декстер ее хочет о чем-то попросить.

Как думаешь, о чем? — О том, что может дать только она, — без тени улыбки предположил Шелтон. Шелтон. — Сложно сказать. — Не хочешь спросить его прямо?

Я?

Его? — Все понятно, — кмыкнул Шелтон, подвигая к себе тарелку с лазаньей. — Значит, сам с ним поговорю. Насколько я понимаю, о твоих способностях Декстер осведомлен? — Ну, или типа того. Он знает, что я непростой человек, и что ты тоже, и тебя считает более опасным, вот, как будто слышала тебе что-то от кого-то. — Интересно, откуда?

Задумчиво уставился Шелтон на кусок у себя на вилке. Густой соус медленно капал на тарелку. — Впрочем, у меня есть одна идея. А пока вернемся к нашему пирокинетику и женским портретам у тебя за спиной, Шванг. К сожалению, многие из них не подписаны. Сопоставить имена и дальнейшую судьбу первых красавиц Хаффельберга получилось только за последние сорок лет, и статистика вырисовалась занимательная.

Шелдтон автоматически потянулся за ноутом, но сообразил, что ставить его будет некуда и передумал. «Хотел показать схемку», — пояснил он. «Ладно, обойдемся без наглядного материала. Так вот, я пробил наших красавиц по базе данных полицейского участка. Сведения там далеко не полные, однако четко прослеживается тенденция. Девушки, получившие титул первой красавицы, в течение четырех лет после этого либо уезжали из Хаффельберга навсегда, либо становились жертвой несчастного случая.

Таких девять человек, если тебе интересно, Шванг. Исключение составляют Лиза Ганич, которая ушла в монастырь, Клара Пфеффер, вышедшая замуж за одноклассника и сразу родившая двойню, и Эвангелина Вебер. Изумительной красоты женщина, к слову, обрати на нее внимание потом, Шванг, сдержанно заметил Шелтон. Марцеля провел холодный пот.

«Опять Веберы», — вызывает подозрение. Со вздохом согласился Шелтон и отложил вилку, так и не попробовав лазанью. Но если виновен и Оган Вебер, то в схему никак не укладывается одна деталь. Свидетели говорят, что перед автокатастрофой Рихард серьёзно разругался со своим старшим братом, потому что тот хотел заново провести расследование по делу Даниэлы Ройтер. Однако затем Рихард уехал из участка на автомобиле и зачем-то направился за город.

Иоганн оставался на месте, но бензобак был подорван с помощью пирокинеза. Что-то не сходится, как считаешь? — Интересно, я один за этим столом чувствую себя идиотом. — Ничего не сходится, — пробурчал Марцель, соскребая вилкой со дна остатки плавленого сыра. — Полная хрень. С одной стороны, куда бы ты истории ни ткни, попадешь в Вебера или в Штернберга, ну, а с другой — убийца брата из Иоганна не выходит.

«Значит, пока будем искать зацепки по другим линиям», — подытожил Шелтон. Итак, Лайонел Цорн, Ганс Хайнце и Клемент Линден. Все трое живут уединенно, на людях практически не появляются, но дружат между собой.

Цорн работал в полиции, Хайнце — в пожарной бригаде, Линден помогал полиции, возглавлял одно время дружину. «И сегодня мы проверяем Линдена», — подхватил Марцель. От этой мысли было и радостно, и жутко. Вероятность натолкнуться на того самого психа приводила в тихую панику. Шанс уничтожить его окрылял. — Не хочешь спросить, почему? — Э-э-э… Марцель поднапряг память. — Ну, он пострадал на пожаре. И портреты погибших девушек висят именно у него, так?

Так, — подтвердил Шелтон. — И я уже расспросил Анну. Как ты догадываешься, она была бы счастлива познакомить меня со своей семьёй. — Не делай такое лицо, Шванг, будь любезен. Словом, Анна рада была бы пойти мне навстречу, однако сегодня происшествие в церкви сильно напугало её деда, и он слёг с недомоганием. Гости в ближайший день-два нежелательны. А вот потом собирается навестить семью брат Анны — Томас.

Линдены по этому поводу хотят устроить небольшую вечеринку, и мы уже приглашены. «С кривой ухмылкой», — цалютовал Шелтон напарнику чашкой с кофе. «Так что готовься вскоре побыть паинькой». «Побуду», — легко согласился Марцель. «Так, погоди, чего-то мне этот Томас напоминает. Случайно не тот парень, которому 33 и который до сих пор учится в Харбине?

Ну, который может быть Ноуаштайном?» «Ты сегодня бьешь все рекорды сообразительности», — хмыкнул Шелтон. — Видимо, контакт с Александром Декстером подействовал на тебя положительно. Надо будет время от времени просить его проводить с собой воспитательные беседы. — Чокнулся. — Я шучу, шванг. Сядь, пожалуйста, и положи на место вилку, если уж ты доел. На тебя смотрят. — Пускай смотрят, — буркнул Марцель, плюхаясь на стул и бросая вилку в пустую тарелку.

Анна, разносившая на другом конце зала кофе, заинтересованно вытянула шею. — Хватит стебаться. Меня и так сегодня два раза пришибло». Шелтон улыбнулся. «В качестве извинения могу предложить целый вечер свободного времени. На двухчасовом поезде я уезжаю в соседний город. Нужно встретиться с информатором и узнать, как прошло возвращение киллера-неудачника. В принципе, информатор человек надежный, так что я и один могу съездить.

А ты вытаскивай своё ульрики и иди гулять. Только постарайся не оставаться в одиночестве после наступления темноты, чтобы не напороться на очередных призраков. — Лучше я с тобой поеду, — скинулся Марцель, но Шелтон, продолжая улыбаться, повторил, — отдохни, пообщайся с Ульрике, я справлюсь один. Телефон только держи при себе, и если со мной возникнут серьезные проблемы, обратись к доктору Леоне, благо найти его несложно.

У Марцеля по спине пробежал холодок ужаса. — А могут возникнуть проблемы? — Гипотетически, может быть всё, что угодно, — пожал плечами стратег. — Но с вероятностью 96% я вернусь на одиннадцатичасовом поезде. Постарайся к тому времени быть дома. — А с тобой точно нельзя? — Отдохни, — повторил Шелтон с нажимом, и океан его разума начал покрываться ледяной корочкой недовольства.

И никаких визитов ни к одному из подозреваемых. — Только свежий воздух, хорошая еда, спокойствие, и это твоя ульрики в гомеопатических дозах. — Она меня постоянно прокатывает. Неожиданно для себя пожаловался Марцель, и Шелтон удивлённо вскинул брови. — С чем? — С чем, с чем? С чем? — огрызнулся Марцель, остро жалея, что вообще что-то ляпнул на эту тему.

— Проехали. Просто я уже недели три не занимался… Чёрт, это тоже проехали. «Мне бы твои проблемы», — с неуловимой ноткой сарказма откликнулся всеслышащий и всепонимающий Шелтон. — Ещё кофе. — А я уже выпил, — сомнением заглянул Марцель в свою чашку. — Ого! Да, давай. И штрудель.

Мысль о предстоящем отъезде Шелтона вызывала беспокойство, но вместе с тем вертелась вокруг неё ещё одна, тоже волнующая и очень рискованная.

Может, мне попробовать поискать призраков специально? Ведь если я буду готов, то не испугаюсь и разберусь наконец, почему у меня в их присутствии телепатия отключается.

Провожал напарника на поезд Марцель вместе с Уллирики. Вышло это случайно. Перед отъездом Шелтон заскочил в комнату, переодеться потеплее, прихватить зонт и, как Марцель подозревал, валяющийся без дела за подкладкой чемодана пистолет. В это время Уллирики на кухне варила в кастрюльке какой-то ведьмина зелья и шиповника, мята, мёда и лимонных корок, но высунула на шум свой любопытный нос в коридор и, конечно, заинтересовалась, куда Шелтон едет такой красивый.

Такой красивый — это не в привычном образе обаятельного профессора, а как стратег, консультирующий банду, со всеми полагающимися атрибутами вроде темных очков или тяжелого перстня с металлической печаткой на безымянном пальце. «Куда устраивать кому-то проблемы?», радостно сдал Марцеля напарник и схлопотал пинок. У Лирики подумала-подумала и заявила, что тоже хочет поучаствовать.

В итоге на поезд Шелтона сажали под вопли вроде «Не забудь перенести нам их головы!» и «Бей сильнее, не бойся! Я потом сама отмою твои ботинки от крови!» Стратег старательно делал вид, что эти двое психов не с ним, а Марцель ржал как конь, пока последние вагоны не скрылись в туннеле и только потом обессиленно распластался по холодным плитам платформы. «Нервы, нервы», — выдохнул он, жмурясь на ясное небо.

Это из-за случая в церкви?

Ульвике присела рядом и сочувственно погладила его по щеке. — Из-за всего вместе, — пробормотал Марцель, зажмурившись на мгновение крепко-крепко, так, что глазам стало больно. — Давай заварим кофе в термос и пойдем валяться где-нибудь на холме и смотреть на город. До самого вечера. — Давай, — легко согласилась она, — и еще бутербродов сделаем. К дому Вальцев Марцель плелся, ощущая город чем-то своим, неотделимой от сознания частью, так же, как Шельдорф раньше.

Походя, касаясь мысли официанта в пивнушке, завихрений сплетен в головах у кумушек перед пекарней, как большую кошку оглаживая сознание рыжей девчонки, рисующей мелом звезды на мостовой перед крыльцом дома, ловя музыкальный отклик со стороны монастыря, Марцель чувствовал себя не пришельцем, а хозяином, и это ощущение хотелось длить и длить.

У Вальцев улерике неторопливо отсыдило шиповниковый отвар из кастрюли в термос и достала из холодильника упакованные сэндвичи. Наблюдая за вознёй, Марцель подпёр щёку ладонью. — У меня такое чувство, что ты заранее знала, как мы день будем проводить. — Неа, — тряхнула головой Ульрики, — просто хотела провести его именно так. — И? — Ну, мои желания сбываются.

Тогда пожелай мне личный остров, — ляпнул Марцель и засмеялся. Ульрике серьёзно покивало. «Может, не сразу, но он у тебя обязательно будет». А потом они валялись на траве, делили сэндвичи на двоих и смотрели на город, казавшийся с холма игрушечным. Дул восточный ветер, и облака летели грязными клочьями в невидимых потоках. Зелень словно вымывалась из жухнувшей листвы и пропитывала синеву небо.

На ратуше сверкал золотом флюгер и крутился как сумасшедший. Ульрике по секрету сказала, что он сделан в виде лисицы и может отводить зло. Тогда Марцель почему-то вспомнил портреты на стене.

Кафе Линденофф и обронил «А я видел твой дагеротип. Неплохо ты сохранилась с девятнадцатого века».

«Спасибо за комплимент», — невозмутимо ответила Ульрике и цапнула из корзинки предпоследний сэндвич. «Я же говорила, что старше тебя». «Жуть!» — Да не говори, а Бригитта Кауфер моя праправночка. — Ага, — хохотнул Марцель, скашивая взгляд на Ульрике. Она с задумчивым видом обнюхивала ломтик копченой рыбы на сэндвиче. — А мы с Шелтоном — спасители человечества.

В будущем. — Почему нет? — философски вздохнула Ульрике. — Бедное, бедное человечество. — Кстати, зря ты не ешь рыбу. Вкусно ведь? — Да ну! — скривился Марцель, откидываясь на спину, и спохватился. — Так, не уходи от темы. Так что насчет того до геротипа? — Еще один портрет в галерее мертвецов. — равнодушно пожал о плечами Ульрике.

Марцель прислушался.

Нет, не врешь.

Интересно. А ты знаешь, что половина тех девушек и правда умерла насильственной смертью? — попробовал он зайти с другой стороны. Ульрике отложила надкусанный сэндвич, неотрывно глядя в одну точку, где-то между городом и небом, и застыла. Ее сознание захлестнула огненная волна.

Искры с нопом, взлетающие к звездам, жадные языки пламени, вылизывающие до черноты человеческие руки, налет пепла на багровых углях.

Знаю.

А вот откуда ты знаешь это, Мартель? — Ну, Шелсон раскопал хроники и… — Нет, я не об этом. Ульрики обернулась к нему. Зрачок у нее был похож на точку и по цвету почти сливался с темно-темно-карей радужной оболочкой. Две куцые смешные косички от висков щекотали кончиками голые плечи.

Откуда ты вообще узнал, что нужно искать в Хаффельберге мертвецов?

Мы… В горле у Мартеля резко пересохло, он потянулся за термосом, но передумал и отдернул руку. Ульрики продолжала смотреть в глаза, не мигая. «Я…» Солгать было невозможно, совершенно нереально, язык постепенно немел, как в кабинете у стоматологов, колобшего слишком много анестетика. «Я видел их…» Губы ульрики тронула тень улыбки.

«Их…».

И Марцель сдался. «Девушек, красивых девушек, которые вдруг начинали гореть и кричать без звука…» — отчего-то добавил Марцель, глядя в сторону. Ветер колыхал в верхушке травы, как огромное изжелто-зеленое море, расплескавшееся от спуска с горы через холмы и к темной громадине леса. Невероятно далеко у самого горизонта упрямо ползла через долину серебряная змея электрички, к черной норе у основания гряды, сочившейся призрачным запахом дыма и острой кедровой смолы.

Дневной свет, нереальный, как на раскрашенных ретро-пленках в фильмах тридцатых годов, лился, кажется, со всего неба одновременно, измеряя от игольных проколов на куполе, и солнце было всего лишь самым большим из них. Мартель зажмурился, вытравливая из головы навязчивую картинку. Ульрики тихо вздохнула и перекатилась по шелестящей траве, прижавшись к нему боком.

«Их можно увидеть лишь тогда, когда реальность становится тонкой, на грани», — прошептала она прямо.

На ухо, закидывая руку ему за спину, на плечо, прикладывая ладонь к виску. Пальцы у нее были горячие, и дыхание тоже.

В сумерках, между днем и ночью, между сном и бодрствованием, когда внезапно просыпаешься один в темноте, на перекрестках, между одной дорогой и другой, в зеркалах, на мостах, между безумием и холодным рассудком, я тоже их вижу, Марцель, Марцель, и чаще всего ту девочку в клетчатой рубашке и широких джинсах, рыжую. — Дани…

Сссс!

Положила ульрики пальцем ему на губы, и Марцель снова онемел.

Не называй их имена.

Ты и так ходишь по грани. Поэтому я и заметила тебя тогда. Я тебя очень долго ждала, Марцель.

Под рёбрами у Марцеля словно пузыри от шампанского забурлили. Он понял, что это смех только когда услышал себя со и испугался сам. — Жуткие какие-то вещи, говоришь? — натужно выдавил он, открывая глаза. Солнечный ретро-эффект уже развеялся, долина стала обычной зеленой долиной, залитой ярким дневным светом. — Шутишь, да? Я даже не могу… — он хотел сказать прочитать тебя, но осекся.

Ульрике не Шелтон, хотя рядом с ней так же спокойно, как и с ним. — Вот чёрт! Хотел бы я понять, что это значит, но я имею в виду всё это! Ульрике шутливо боднуло его в плечо и хмыкнуло.

Поймёшь, если научишься слушать.

А ты, значит, не скажешь? Мартель повернул голову и в упор уставился на Ульрике, как раньше она на него. — Предположим, я хочу дать тебе выбор? — загадочно ответила она. И прежде, чем Марцель что-либо спросил, добавила «Ты же не хочешь, чтобы я опять говорила сейчас жуткие вещи, да?» В голове у нее был огонь, пожирающий Хаффельберг.

Не хочу, — согласился Марцель, — не сейчас, ведь можно еще потянуть время, можно ведь?

Марцель перевернулся на спину, увлекая за собой и ульрики. Она уютно пристроила голову у него на плече и обняла, подсунув руку под поясницу, так, будто была такого же роста или даже ниже. Глядя в небо на серую вереницу клочковатых облаков, Марцель гладил улерьки от затылка к лопаткам с нажимом, как большую кошку, и старался не думать ни о чем. Получалось неплохо.

Ближе к восьми вечера, когда закончились не только бутерброды, но и шоколад, и даже шиповниковый отвар в термосе, на новенький ярко-желтый мобильник пришло сообщение от Шелтона с лаконичным «Задержусь немного». — От твоего друга? Ульрики бесцеремонно повернула к себе экран и пробежала глазами текст. — Ого! — уныло согласился Марцель. — Черт! Хоть бы сказал, на сколько задержится. — На пару часов, — оптимистично предположила она.

На пару дней, — передразнил ее Марцель.

Ну, перезвони ему, если волнуешься.

Если он сам не позвонил, значит, нельзя, — вздохнул Марцель. — Дурацкий вечер. — Может, поужинаем вместе, а потом пойдем куда-нибудь? Звать фрау Кауфер к себе в комнату у вальцев было глупо, а к фрау Вальц еще глупее. Но очень, очень хотелось.

Поужинать запросто, но потом у меня планы, — разбила.

Нечаянно Олерьке все мечты.

Извини, нужно поговорить кое с кем из монастыря.

Со священником? — скинулся Марцель. — С каким еще священником? — искренне удивилась Улирике, даже в мыслях у нее, кажется, промелькнул вопросительный знак.

Отец Петер уехал вроде на неделю еще, ну, ему и не до разговоров было, особенно в последние дни.

Не-е-е, — отмахнулся нетерпеливо Марцель. При воспоминании о погружении в разум больного старика делалось дурно. — Я про нового, ну, который Александр Декстер. — Этот? Ульрике аж в лице изменилась. Марцеля на мгновение захлестнули чужие, очень сильные эмоции, одновременный страх и неприязнь, и чувство вины, и злая радость. — Ну уж нет. — А ты с ним знакома?

Полюбопытствовал Марцель. — Эй, ты куда? Но Ульрике уже поднялась рывком, сунула пустой термос в сумку и побежала с холма. — Верни корзинку, Гретья! — крикнула она, не оборачиваясь, и голос у нее металлический, Ульрике! Ты обиделась? Прокричала в ответ совершенно обескураженный Марцель, торопливо вставая на ноги. Правую икру покалывала, как иголочками. Мышцы затекли от неудобной позы.

Нет! — рявкнула Ульрике и побежала быстрее. — Ну, твою ж мать! — Марцель растерянно обвел взглядом беспорядок, оставшийся после пикника. — Это что? Уйти от ответа? В прямом смысле? Ульрике так и не обернулась ни разу. Злобно пнув муравейник, поросший травой, Марцель принялся потихоньку собираться. Он аккуратно скатал в шарик фольгу от бутербродов и от шоколадки, собрал в пакет салфетки, стряхнул с клетчатого пледа крошки на траву и только потом начал неторопливо спускаться с холма к тропинке.

Плед неприятно оттягивал руку и выглядел как обвисший флаг побежденного государства в какой-нибудь древней битве. По дороге через город Марцель несколько раз ловил на себе взгляды и слышал мысленные смешки «Он идет, чувак, с пакетом мусора и рваной тряпкой под мышкой, и злился. Сначала на Ульрике, которая не подумала оставить ему хотя бы рюкзак, потом на подзадержавшегося Шелтона, потом на всех Хаффельбергцев с копом.

Из чувства противоречия он заскочил в пиццерию и купил самую большую пиццу с четырьмя дополнительными добавками, которую, конечно, никак не смог бы съесть в одиночку, выкурил на ходу сигарету и бросил окурок прямо на мостовую, не потушив. Маленький бунт прошел незамеченным, и даже здоровенная чёрная кошка с жёлтыми глазами, наблюдавшая акт вопиющего нарушения порядка от начала до конца, только зевнула и уставилась в другую сторону.

— Все вы, сволочи, равнодушные, — пожаловался Марцель в пустоту и, перехватив поудобнее плед и коробку спицей, поплёлся к вальцам. Дома Гретта трагически сообщила, что у мужа мигрение и шёпотом попросила Марцеля вести себя потише. — Да-да, конечно, — кисло ответил он и подумал, что как раз хотел врубить что-нибудь погромче.

Без всякого энтузиазма, проглотив пару кусков пиццы, Марцель накинул джинсовку и отправился шляться по городу в сумерках. «Самое подходящее настроение, чтобы встретить привидения». К ночи Хаффельберг в очередной раз вымер. Остались лишь вездесущие кошки в подворотнях. В отсутствие туристов и ключевых футбольных матчей закрылись еще в семь обе пивнушки, только в одной из них протирал бокалы и любовался коллекцией автографов от заезжих звезд пожилой владелец, который отнюдь не горел желанием возвращаться домой и общаться с женой-скандалисткой.

Хмыкнув, Марцель подсадил в его разум образ милой и доброй фрау, которая просто ужасно волнуется за мужа-выпивоху и неторопливо отправился дальше. Постоял на мосту с четверть часа, потом прошлёпал к тому переулку, где увидел вторую девушку и, перемахнув через низкую оградку, стащил из чужого сада яблоко. Оно было далеко не такое сладкое и хрустяще-сочное, как в Клаустале, по дороге к дому ройтеров, но сам факт воровства придавал ему благородный налет исключительности.

Вымотанный долгой прогулкой и уже успокоившись, Марцель неторопливо возвращался домой к Вальцам, когда увидел в конце улицы у поворота ульрики в длинной широкой юбке. «Надо бы извиниться, хрен знает за что, но надо!» промелькнуло в голове, и он ускорил шаг, а затем и на бег перешел на ходу, окрикивая ульрики, но та, не обернувшись, скрылась за поворотом.

«Не заметила или встречаться не хочет? «Чёрт, Декстер, я с тебя за это спрошу, только Шелтон может распугивать моих девушек». Но за поворотом Марцель никого не нашёл. Только успел увидеть, как мелькнула фиолетовая юбка за стволом древней лиственницы. Вблизи оказалось, что дерево загораживало от взглядов с дороги широкую дырку на месте выломанного прута в высоком металлическом заборе. Проскользнуть внутрь оказалось секундным делом, и Марцель тут же очутился по пояс в высокой траве.

Кое-где стебли были слегка и это кое-где отчетливо выстраивалось в еле намеченную тропу. Такую, какая могла быть, если бы там полминуты назад прошел не слишком аккуратный человек. Нервно одернув джинсовку, Марцель снял темные очки и потащился по следу. С каждым шагом все сильнее пахло застарелой гарью, а трава становилась выше. Потом тропа уткнулась в заросли шиповника. С трудом отыскав лазейку, Марцель прополз под кустами и очутился прямо перед развалинами какой-то постройки, чуть поменьше огромного дома Вальцев.

Место было явно подчищено. Основные завалы убраны, но остался фундамент и закопченные остовы стен по грудь высотой, и трава там не росла. А чуть дальше, на углу остова разрушенного здания виднелся в сумраке девичий силуэт. Широкая юбка, раскинутые руки, распущенные волосы. — Ульрике! — радостно крикнул Марцель и дернулся вперед, но тут его как током прошила.

У Ульрики таких длинных волос не было. «Ты…», — начал он и прикусил язык, внезапно осознав, что не слышит чужих мыслей, даже тени, хотя расстояние до девушки явно меньше двадцати метров. «Иди сюда». Мартель до побелевших костяшек вцепился в остатки стены перед собой и облизнул губы. «Пожалуйста», — добавил зачем-то. Девушка медленно опустила руки и обернулась.

А затем начала приближаться. Марцель почувствовал, что спина у него покрывается бисеринками пота, а горло как будто передавливает невидимая рука. Во всем теле появилась странная легкость. Кажется, отпустишь камни стены и улетишь к небу, как наполненный гелием воздушный шар. А девушка приближалась, рывками, словно продираясь через невидимые липкие сети. Она старательно обходила высокие перегородки, придерживая юбку, но от этого ощущение потусторонней жути не ослабевало, а только крепло.

«Шелтон!» — как заклинание прошептал Марцель, чувствуя, как звенит в ушах, и отчаянно пытаясь вспомнить, как это слушать телепатически.

«Шелтон!».

До девушки оставалось десять шагов.

«Шелтон! Шелтон! Шелтон! Шелтон! Шелтон!».

Пять, и даже в тени вековых деревьев глаза различали ярко-фиолетовый цвет широкой юбки и морковно-рыжий крупных локонов.

«Шелтан!».

Она остановилась за полшага от Марцеля, тонкая, низенькая, с большими глазами ребенка и ангельски спокойной улыбкой. Остановилась и протянула руку в попытке прикоснуться к его щеке. Касание пальцев Марцель так и не ощутил, зато, наконец, услышал. На какие-то секунды, но этого хватило.

Больно, горячо, пусто, больно, больно, больно.

Когда Марцель очнулся, была уже глубокая ночь. Звезды ровно сияли и казались нереально большими, как в мультике про каких-нибудь прекрасных героев и отважных принцесс. Или наоборот. Тело ломало, как после изнурительной лихорадки. Холодок от сырой земли потихоньку пробирался сквозь куртку и джинсы, а запах Гарри был такой, что в горле першило. Марцель потер щеку рукой, а потом взглянул на пальцы.

Они были в чем-то черном, до омерзения похожем на сажу.

Наверное, надо встать.

В неуютном холоде августовской ночи повеяло мягкой, ласковой океанической прохладой. На губах появился привкус соли и чего-то пряного. Пошатываясь, Марцель поднялся и поплелся к источнику водяной свежести, безопасности, дома, к центру мира. Трава обвивалась вокруг щиколоток и запястьей, щекотала метелками лицо, потом на пути появилась железная решетка, как из-под земли выросла, и Мартель полез вверх, меланхолично думая, что напороться на острое навершие животом будет больно.

«Я должен добраться!» Он мешком перевалился через верх и опустил руки со всего маха ударившейся землю. В плече что-то хрустнуло, но и только. Мартель с полминуты лежал в пыли, ощущая щекой все шероховатости утоптанной обочины, пыль и мелкие камешки и высохшие травинки. «Должен добраться до него и рассказать».

Свет фонаря был стерильно белым, как в больнице. Цепляясь за металлический столб, Марцель поднялся на ноги, перевел дыхание и медленно побрел вдоль забора, туда, откуда тянуло влажной прохладой и обещанием защиты. Земля снова ушла из-под ног, и Марцель замер, до боли цепляясь за прутья забора, чтобы переждать секундную слабость.

В голове бурлила жуткая каша, обрывки чужих мыслей воспоминаний, несбывшиеся желания, оставляющие на языке привкус перестоявшего зеленого чая, неизбывная тоска от невозможности что-то изменить, как бесконечно звучащая нота «до», вытягивающая в ниточку нерв за нервом. Марцель пытался справиться с этим, как обычно, задвинуть на задворки сознание и забыть, забыть, но росток чужого разума, ожившая тень личности, пробивалась в нем с упорством кухонной плесени. А что я должен рассказать ему?

После очередного помутнения сознания водяная прохлада стала ближе, и Марцель с усталой безнадежностью опустился прямо на обочину, привалившись плечом к деревянной лавке. Это была не его прохлада. — Гершванг! Марцель с трудом разлепил глаза и улыбнулся. Со стороны это должно было смотреться страшновато.

Ты мне это говоришь, Герхард. — Мы же, вроде, на «ты».

Ага. У кого еще может быть такая жуткая зеленая рубашка?

Марцель, ты в порядке? — повторил Герхард, наклоняясь к нему. Марцель инстинктивно подался вперед, к спасительной прохладе разума-стратега, к точке возврата из любого безумия. — Тебе плохо? — Я не пьяный, — прошептал Марцель, жмурясь. Мысли прояснялись, но очень медленно. Однако сейчас хотя бы можно было отделить свое сознание отошмётка в чужой личности.

Шелтон, Шелтон, ну где тебя носит, придурок? И дело не в наркотиках, конечно. У меня недавно был инфаркт, и я сейчас…

Надо же, и лгать не пришлось. Герхард поверил сразу и полностью. От него пахнуло острой жалостью и искренним желанием помочь. — Сиди здесь, я сейчас вызову скорую. — Не надо. Марцель уцепился за его штанину, стараясь проецировать абсолютную уверенность. — Это просто стенокардия, а у меня аллергия на девяносто процентов лекарств. Надо переждать, и всё.

Посидишь со мной немного? — Я отнесу тебя в участок и вызовем скорую. Твердо повторил Герхард и вновь присел рядом, на сей раз, чтобы замерить пульс. Потом он просунул одну руку Мартелю под колени, другую за лопатки и поднял его вверх без усилий, как ребенка. — Ты сейчас явно не в том состоянии, чтобы мыслить разумно. Пульс зашкаливает, и вообще ты холодный, как рыба.

Марцель представил себе последствия визита в клинику, представил лицо Шелтона и мысленно извинился перед Герхардом. — Нет, сейчас мы останемся здесь, — твердо произнес телепат, накрывая ладонью щеку Герхарда, и меньше чем за полсекунды смял все сознательно волевые установки, полностью подчиняя себе чужой разум. — Ты просто посидишь со мной, хорошо? Все-таки Герхард оказался слабым стратегом, куда слабее Шелтона.

Мыслительные потоки в мгновение ока смерзлись в неуклюжую глыбу на самого дна, а когда потекли вновь, то были уже изменены. — Хорошо, — скованно кивнул Герхард и медленно опустился на лавку, как и был с Марцелем на руках. — Спасибо, Герхард. В голове упрямо вертелось, что надо бы воспользоваться случаем и прослушать офицера полностью, но Марцель слишком устал.

Подчинение далось легко, но это была только видимая легкость. На самом деле, нервные ресурсы находились уже на пределе. Еще немного, и либо обморок в лучшем случае, либо инсульт, что куда более вероятно. А мысленные потоки недостротега Герхарда текли так завораживающе спокойно, и водная прохлада обнимала таким родным ощущением, что хотелось просто закрыть глаза и ненадолго погрузиться в нее полностью. Просунув руку Герхарду под рубашку, Марцель прижал ладонь к его ребрам прямо над сердцем.

Тут же потянула в сон, но опыт подсказывал, что если отключиться, то сознание очистит себя само, и та бесценная информация, что хаотически бурлила сейчас в Марцелевой голове, поблекнет, а самые важные подробности забудутся. — И часто у тебя бывают такие приступы? «Да». Герхард приходил в себя слишком быстро, но мысли о вызове скорой у него теперь не мелькали.

«Когда как?», — сонно ответил Марцель, осторожно нащупывая грань между спокойствием и полным забвением.

«Просто сейчас я увидел кое-что необычное. А Даниэла рассказывала тебе о призраках?».

«Не мне», — покачнул головой Герхард, поудобнее пристраивая Марцеля у себя на коленях. Он сейчас воспринимал телепата кем-то вроде своего младшего родича, одного из таких же белобрысых и беспокойных племянников-школьников. На завтра это впечатление должно было развеяться без следа, и тогда даже у такого неполноценного стратега возникли бы подозрения. Но проблемы Марцель предпочитал решать по мере поступления.

Дядя Рихарду и Ане, да они вообще много странного рассказывали о Хаффельберге, говорила, что это нечто вроде колыбели для сверхъестественного, у нас в саксонской зоне якобы есть только одно такое же место, Гаммельн, и будто бы и там, и здесь рождаются необычные дети. Не знаю даже, — качнул он головой неопределенно. — Мне всегда казалось, что более обычного и скучного места, чем Хаффельберг, не найдешь. — Это как посмотреть, — фыркнул Марцель.

А она не говорила, почему Хаффельберг стал особенным. — Ну, — Герхард всерьез задумался, — упоминала что-то такое. Кажется, то ли следы каких-то там первых, то ли настоящих.

Манон, что ли? Надо будет потом подкинуть идейку Шелтону.

Понятно. Марсель зажмурился, прогоняя сонливость. Нужно было собираться с силами, отправляться домой и там уже без опасности подслушивания перезвонить Шелтону и всё ему рассказать. — Как ты думаешь, кто убил Даниэлу? Марсель сначала ляпнул, а потом прикусил язык. Особое отношение Герхарда скоро развеется, а память о странных вопросах останется, ведь на форматирование памяти сил уже не оставалось.

Но Герхард ответил так, как будто давно ждал этого вопроса. — Тот же, кто убил дядю Рихарда! На Марцеля дохнуло такой ненавистью, адресованной неизвестному убийце, что на секунду исчезли все представления о времени и пространстве. — Уже поздно! — долетело как сквозь ватное одеяло. — Тебя отнести домой? — Отвезти, — уточнил Марцель, — я маленький, но гордый, и вообще как-то не хочется портить тебе репутацию.

Герхард засмеялся, а образ, промелькнувший у него в голове, был слишком размытым, чтобы различить хоть что-то. — Не думаю, что кто-то еще будет шляться по городу в половине пятого утра. — А сейчас полпятого? — искренне удивился Марцель, не без помощи Герхарда вставая на ноги. — Кстати, что сам-то ты делал? — Тоже гулял, как я? — Вроде того, — соврал Герхард, и в голове у него высветилось шел из участка.

Марцель попытался копнуть глубже из любопытства, но сумел выцепить только неясные образы — то ли девушки в мужской одежде, то ли парня с неряшливой стрижкой перьями, чем-то немного напоминающего самого Герхарда. А дальше глухая стена, не могу, не знаю, не имею права помнить. — Ну, ладно, — нехоть отступил Марцель, — мы с тобой еще Мы пообщаемся на тему поздних прогулок.

Уже у самого дома Вальцев, поблагодарив Герхарда за помощь и попрощавшись, Марцель достал мобильник и посмотрел на экран. Ни одного пропущенного вызова. Комната была пустой и выставшей из-за открытого окна. Шелтон так и не появился. Ближе к утру Марцель понял, что шансы дождаться напарника и слить ему свои воспоминания близятся к нулю. Перерыв комнату в поисках ручки и блокнота, телепат запоздала, вспомнила мобильники, и только тогда догадался включить диктофон.

На то, чтобы наговорить памятку для себя, ушло три с половиной минуты. После этого Марцель, не раздеваясь, забрался на кровать Шелтона, завернулся в покрывало и уснул, как убитый. Разбудила его Ульрике, уже ближе к полудню, встревоженная и одетая во все черное.

Идем со мной, — тихо приказала она, — нужно встретить твоего друга.

Откуда ты знаешь, что он… Сонно пробормотал Мартель, норовя зарыться под покрывало с головой. Ульрике не позволяло, тормошила, тянула, дергала за ухо. — Да понял я, встаю, встаю. — Выпей, — пихнула она ему в руки кружку с горячим шоколадом и присела рядом на кровать. — Смешной ты со сна, взъерошенный. — Я? — испугался Мартель и провел рукой по волосам.

Вот чёрт! И он сунул кружку обратно ульрике. — Подожди, я на пять минут, — сказал, и, не слушая возражений, умчался в ванную.

Шелтон еще не приехал. Плохо.

Включив воду, Мартель настроил подходящую температуру, стянул футболку и сунул голову под кран. Потом, вслепую, ухватил баночку с полки, горячо надеясь, что это не какой-нибудь депилятор, и намылил волосы.

Надо переодеться, а то одежда пахнет горелым. «Чёрт!

Я же забыл про Герхарда. Интересно, он мне в глаза после вчерашнего смотреть сможет?» Марцель не выдержал и по-глупому засмеялся, наглотавшись пеной от шампуня. Но веселье почти сразу сошло на нет, стоило вспомнить о словах Ульрики. Дверь в ванной тихо скрипнула. «Твоя одежда?» — ровно произнесла Ульрики, складывая прямо на полстопку. Выглаженная футболка, джинсы, носки и даже бельё всё то, что было на Марцеле в ночь, когда он упал с моста в реку.

— Я ее постирала. — А-а-а, спасибо. Марцель сдернул полотенце, накинул на плечи и только потом завернул кран. — Так что насчет Шелтона? — Твой телефон утром меня разбудил. Пожала она плечами. — А первый поезд из Шелдорфа прибывает сегодня в двенадцать сорок шесть. — Я проспал звонок Шелтона. Марцель принялся яростно растирать волосы, искосопоглядывая в зеркало на себя и на отраженную Уллирике.

Она сидела на бортике ванны, беспардонно рассматривая полуголого мартеля и улыбалась.

Чёрт, мне не жить! А во сколько это было?

Что было? — не сразу откликнулась Ульрике.

Ах, да, полчаса назад. Я тебя сразу разбудила. Не злишься больше? — За что? — За Александра Декстера.

Не-а, — качнула она головой.

Ну, не ходи с ним больше. Же. Он опасный человек.

Окей, учту, — легко согласился Марцель, повесил мокрое полотенце на сушитель и присел на корточки, разбирая принесённую одежду.

Так, отвернёшься или будешь смотреть?

Ульвики хихикнула.

Ты же говорил, что скрывать тебе нечего.

Я от своих слов не отказываюсь, — хмыкнул Марцель и, выпрямившись, потянул молнию на джинсах. «Почему в такие моменты все всегда заедает?» «Дай помогу!» Ульрике незаметно, как призрак, оказалась перед Марцелем на коленях. «У тебя ткань в собачку попала!» «Попала? Куда?» Обалдела, переспросил Марцель, чувствуя температуру пальцев Ульрике даже через джинсы.

«Так, хватит, я сам!» Он решительно отпихнул ее руку. Ульрике засмеялась, глядя снизу вверх, но глаза у были серьезные.

А говоришь, скрывать нечего.

Я просто не хочу, чтобы мне что-нибудь прищемили. Особенно то, что нечего скрывать. — буркнул Марцель, отворачиваясь и одним махом расстегивая молнию. — Только и всего. Джинсы и белье одним неряшливым комком полетели в корзину для грязной одежды. — Ты правда хороший. — внезапно выдохнула Ульрики, обнимая его со спины. Разница в росте ощущалась болезненно остра. — то ли из-за ноготы Марцеля, то ли из-за покровительственно нежных мыслей Ульрики.

— Извини, я тебя на улице подожду, — сказала и вышла. Когда дверь ванной закрылась, Марцель подошел к зеркалу, сдвинул все тюбики на полке в сторону, чтобы открыть больше пространства, и выпятил грудь. — М-да, — протянул он, разглядывая себя, — ни особого рельефа.

Мышц, ни кубиков на прессе, ничего такого, что обычно воображают женщины. Чёрт! На мне даже волосы еле-еле растут. Вот ни за что не поверю, что Шелтон с его биокинезом не мог сделать меня чуть повыше ростом. Сволочь! Гармоничное сложение, чтоб его… А сам вымахал!

При мысли о напарнике вернулись все утренние тревоги. Быстро одевшись, Марцель расчесал Карена прямой пробор, оскалился в зеркало и пулей вылетел из ванной. Ульрике ждала его, сидя на пороге. В одной руке у неё был здоровенный сэндвич, а в другой — одноразовый стаканчик с уже остывшим какао. Поперёк коленей лежал зонтик-трость с белой ручкой под слоновую кость. — Позавтракаешь на ходу? — то ли уточнила, то ли и приказала Ульрике, и Марцель кивнул, перехватывая сэндвич и стакан.

— Ага, спасибо. Сколько у нас времени до поезда? — Двадцать шесть минут, — откликнулась Ульрике, не глядя на часы. На фоне чёрной водолазки волосы отливали рожевато красным, словно были подкрашены хной. «Успеем? Курить придётся уже на платформе!» печально подытожил Марцель и откусил сразу половину сэндвича. «Очень вкусно! М-м-м!

Ну, бегом!» Пустой стаканчик остался сиротливо стоять на верхней ступеньке. С трудом поспевая за ульрики, задыхаясь от долгого бега, уже на окраине города Марцель вдруг почувствовал, что за ними следят. Он потянулся инстинктивно к источнику сдержанного интереса и сбился с шага. Там был тот же опасный огонь, что пылал в разуме Александра Декстера, но без хрустального лабиринта. — Там!

Резко обернулся Марций, впиваясь глазами в пивнушку на повороте. — Ульрике, погоди, я… Не останавливайся. Бледная как смерть, она дернула его за рукав и потащила вперед, одновременно ныряя в тень деревьев на обочине. — Значит, все-таки следит. Последняя Ульрике прошептала так тихо, что можно было подумать, что это всего лишь померещилось. — Ты о чем? — насторожился Марцель, но уступил нажиму и снова перешел на бег.

— Слушай, ты не только говоришь, но и думаешь загадками. Скажи прямо, чего ты от меня хочешь?

Ребенка.

Чего? — Марцель в состоянии полного охренения налетел на дерево и едва успел руку выставить. В запястье что-то противно хрупнуло, а все пирокинетики, слежки и даже опоздание Шелтона мгновенно вылетели из головы. — Чёрт! Да я серьёзно! Ульрикия наклонилась и быстро коснулась губами его лба, как целуют покойников в гробу.

У тебя тоже свои секреты, которые ты пока не произносишь.

Вслух, — тихо сказала она, неотрывно глядя ему в глаза.

Ты сильнее, чем ты думаешь, и терпеливее, поэтому подожди немного, хорошо?

Она совсем не шутила и действительно нуждалась в Марцеле. Это и стало решающим фактором. — Хорошо, — согласился он, — сколько там до прибытия электрички? — Восемь минут. Придется опять бежать. Ульрики улыбнулась. — Успеем. Пока они бежали по дороге к станции, марселю мерещились на обочине подсолнухи. Боковое зрение улавливало то один, то другой чёрно-жёлтый круг на фоне блёклой зелени выгоревшего поля и подступающей грозы.

В ноздре щекотал призрачный запах, островато-сладкий и шершавый. Поймав себя на странном определении, Марцель как будто очнулся и осознал, что до сих пор держит за руку Ульрики и эти дразнящие подсолнуховые мысли и образы не его.

Она помнит время, когда луга вокруг были засеяны цветами.

На востоке, далеко у кромки леса вспыхнула на секунду серебристая искра. Поезд выехал на яркое солнце. «Три минуты!», — крикнуло Ульрике. Воздух на вдохе обжигал легкие. На платформу Марцель вылетел в тот момент, когда электричка полностью остановилась и двери открылись. Шелтона не было. «Ульрике, а с какого хрена ты взяла, что он…» начал было Марцель, и тут почувствовал, что его накрывает знакомым ощущением океанской прохлады.

«Шелтон!» Стратег щурясь на солнце вышел из вагона, отчетливо припадая на левую ногу. Ульрике, отставшая на полшага, вышла вперед и протянула ему зонтик-трость. — Тебе это пригодится, ага. — Спасибо. Ровно поблагодарил её Шелтон. — Не откажусь. — Шванг, вернёмся сразу к Вальцам, или у тебя были другие планы? — Я с тобой, — выпалил Марцель, машинально прижимая руку к животу.

В боку колола от долгого бега. — Кто бы сомневался, — усмехнулся напарник, вступая вперёд. Марцель дёрнулся от боли, простреливший ногу от щиколотки и до бедра, и только потом сообразил, что это чужое. — Ты сейчас похож на дьявола, — сказала вдруг Уллирике.

Весь в чёрном, хромаешь, убил кого-то и смеёшься.

Ты тоже в чёрном, Уллирике, и тоже смеёшься, хотя собираешься кого-то убить. Без тени улыбки ответил Шелтон, и Мартель нахмурился, пытаясь вникнуть в подтекст его слов. Но океан мыслей был тих, как в штиль. Мелкая рябь волн, бесконечная тёмная глубина и холодные течения у дна. Поезд медленно тронулся, а затем поехал быстрее, быстрее. В лицо Марцель упахнуло тёплым ветром.

Ульрике, придерживая взметнувшиеся пряди, махнула свободной рукой. «До вечера, мальчики.

Мне сейчас нельзя в город. Возвращайтесь одни».

«А ты куда?», — крикнул Марцель, перекрывая шум отходящего поезда. Ульрике попятилась, оглянулась на горы, улыбнулась. «Кмонон!», — и, разбежавшись, спрыгнула с края платформы. Прямо к истоку тропинки, теряющейся в голубовато-зелёных зарослях полыни. Марцель ринулся было следом, но остановился, когда Шелтон негромко заметил «Пусть идёт. Нам ещё много обсудить надо, не так ли?».

«Ага», — Марцель проводил взглядом фигурку Ульрики и реально чёрной тенью, скользящую вдоль нити тропы, всё дальше и дальше. «Кстати, почему ты хромаешь?» «Прострелили коленную чашечку», — просто ответил Шелтон. А биокинез, увы, не панацея. Чистый перелом я бы мог срастить быстро, но это… Через неделю или около того, думаю, смогу окончательно устранить последствия.

Однако пока придется потерпеть. — В тебя стреляли? — спросил Марцель, чувствуя, как желудок словно превращается в кусок льда. Желание убить кого-нибудь на секунду стало невыносимо острым. — Кто? — Тот, кто следил за информатором. — Шуанг, успокойся. За рамки своих планов я не вышел, — улыбнулся Шелтон, успокаивая. — Давай спускаться к городу.

Окей, — покорно согласился Марцель, стараясь приладиться к шагу напарника так, чтобы идти бок о бок как можно ближе, но не мешаться. — Расскажешь? — Собственно, я уже главное рассказал, — пожал плечами Шелтон. В меня стреляли, но также стреляли и в моего информатора. Как итог, он наконец почувствовал себя настолько в опасности, чтобы начать сотрудничать с одной структурой и, скажем так, на время позабыть о своей преданности Блау.

С другой стороны, я позволил Стрелку совершенно случайно — уголки губ у Шелтона дрогнули — перехватить флешку с информацией. Стебби будет в восторге. Надеюсь, он не применит воспользоваться этой информацией. — И? — И тогда, в середине сентября, случится коллапс. — Совершенно случайно, ага?

Разумеется. На ступеньках Марцель подал напарнику руку и только на середине спуска осознал, что, наверное, хромому человеку все же удобнее держаться за перила, а не за коротышку друга. Да, тем более такого, который даже чемодан несет с большим трудом. Но Шелтон воспринял помощь как должное, оперся всем весом так, словно доверял полностью.

Ладонь у него была сухая и прохладная, и, в отличие от ульрики, никаких мозолей или огрубелостей.

Как будто у ребенка…

Марцель невольно скосил взгляд на длинные и чуткие пальцы напарника, оплетающие его собственную ладонь.

Интересно, если он руку сожмет, у меня кости сломаются? Скорее всего, да.

У тебя тоже был непростой понедельник, судя по кругам под глазами. — А? — не сразу сообразил Марцель.

А, не, сложная ночка.

То есть? — Ну, ты не ругайся только. Я искал призраков, чтобы понять, почему в их присутствии у меня отключается телепатия. Ну и нашел, в общем. Шелтон остановился, зажал зонтик подмышкой и, удерживая Марцеля за плечо одной рукой, другую положил ему на лоб. — Вижу, счастливое воссоединение прошло без трагических последствий, — сухопроизнёс он через несколько секунд.

И как результаты? — Я понял, это не посторонний телепат, это я сам, — тихо ответил Марцель. Шилтон не спешил убирать руку со лба, словно держал состояние напарника на контроле. — Как тогда, в психушке, куда меня Ирэн запихнула. Тогда я научился не слушать мир, ну, всех, концентрировался сначала на одном санитаре, который дежурил в соседней комнате.

Марцель сглотнул, слова были как здоровенные шершавые кубики, царапались в горле и душили. А потом перестал вообще хоть что-то слышать, я даже тебя сначала увидел, и только потом… А, ты и сам помнишь. В общем, сейчас происходит та же хрень.

И знаешь, я еще кое-что понял.

И что же именно? Шелтон продолжал стоять неподвижно, только теперь он слегка поглаживал большим пальцем повиску Марцелля, по-прежнему прижимая прохладную ладонь ко лбу. — Почему они на меня так жутко действовали? Вот ты не думал, почему? Марцель почувствовал, что покрывается испариной, то ли из-за воспоминаний, то ли из-за взгляда Шелтона. — догадывался.

А я нет. Но вот подумал и решил проверить. И ты прав был. — Ты знаешь, ведь полностью закрыться от мира телепат не может, — Марцель облизнул пересохшие губы. Левое колено немного ныло, чужая навязчивая боль, сейчас позволявшая Шелтону мониторить состояние напарника без привычных иголок под ногтями. — Все равно долетают отголоски. И тот ужас, та жуть, от которой я пластом валялся потом, это было просто чутье, оказывается.

Меня цепляло краем то, что они ощущали постоянно.

И вчера, или сегодня уже, в общем, у меня получилось услышать ее целиком, наверное, на секунду, может, дольше.

Она постоянно умирает, Шелтон, вот что она чувствует. Они все чувствуют.

А её, ту вчерашнюю девочку, звали Анки-Мёллер, и она сгорела заживо в пристройке за школой. Родители до сих пор думают, что их разгильдяйка-дочка сбежала тогда с вещами в Эссен, к парню, а она просто хотела переночевать в пристройке, чтобы их напугать, и он её нашёл. «Он», — с видимым безразличием уточнил Шелтон, — палец всё так же скользил по виску, вверх-вниз, то неощутимо, то с нажимом.

Ну да, убийца, — Марцель зажмурился. — Знаешь, Анке только его увидела далеко еще в начале дорожки, у самой калитки, и уже поняла, что умрет. Не стала никуда убегать, потому что знала, что не убежит. Просто села на свой рюкзак, достала плеер из кармана и стала слушать музыку. Ну, знаешь, эту старую-старую песенку «Бэнь-бэнь, ты меня Я пристрелил, бэнь-бэнь, и я рухнула на землю, и так далее. Слушала и представляла, как это она падает на траву.

И смотрит в небо, и думает о том, что все равно это было классно — встретить его, хотя он ее и… бэнь-бэнь. Анки придумывала никак не связанную с реальностью историю, но зато со смыслом, потому что умирать бессмысленно, только потому что она родилась какой-то там особенной.

Было слишком жутко. Убийца даже близко не подошёл, он в дверях остановился и стал глядеть на неё ни слова не говоря, и Анке.

Посмотрела на него разок, а потом зажмурилась и стала.

Терпеть. И терпит до сих пор, знаешь почему, Шелтон? Марцель прерывисто вдохнул, чувствуя, что захлёбывается воздухом и словами, потому что она не хочет, чтобы кто-то точно так же сидел на рюкзаке в захламлённой пристройке и ждал, пока чудовище придет за ним. Они все остались здесь ради этого, понимаешь? — Понимаю.

Время превратилось в омерзительную тягучую субстанцию, и в ней увязали мысли, слова, призрачный остро-сладкий запах подсолнуха и прохлада чужих пальцев у виска и старая музыка из воспоминаний «Бэйн, бэйн, ты меня пристрелил». И она ведь все осознает, Шелтон, каждую секунду своего бытия и безысходность ожидания.

А когда она увидела меня, то улыбнулась, потому что.

Я мог ее слышать. Они ждали меня, меня или такого, как я, кто смог бы их не просто понять, но и устранить причину страданий.

Последние слова Мартель прошептал напарнику куда-то между шеей и плечом в плотный шелковистый ворот водолазки. — Не жалеешь, что вообще приехал сюда? — негромко спросил Шелтон. Руку он теперь держал у Марцеля на затылке. — Не знаю, — честно сказал Марцель, — меня уже тошнит от страха. Но если бы к ним никто не приехал, и они продолжали ждать, это было бы хуже, думаю.

Сердце колотилось, как сумасшедшее «бэйн, бэйн, бэйн». Жуткий звук. «Может, пойдем домой уже?» — предложил Шелтон спустя маленькую бесконечность. «Мне не слишком легко стоять, опираясь на больную ногу». «А?» — Марцель отмер. «Да, точно. Пойдем. Знаешь, я там записал на диктофон по свежим впечатлениям, ну, Ну, каким это Анке запомнила пирокинетика? Чисто внешность.

Может, ты что-нибудь сообразишь, когда прослушаешь. А то я подробностей почти не помню. — Тогда вечером, — решил Шелтон после секундных колебаний. — Сейчас я собираюсь пообедать, а потом заняться нашими финансовыми делами.

Банки, биржи — твоя стихия, — хмыкнул Марцель, наконец.

Отлипая от напарника. — Я бы все же предпочел медицину, — без тени иронии ответил Шелтон. Марцель подозрительно уставился на него. — Когда ты так откровенничаешь, это немного пугает. Стратег отвернулся и пробормотал в сторону. — Когда ты не понимаешь очевидного, это пугает еще больше. — Чего-чего? — Ничего, — улыбнулся Шелтон.

Дай руку, я обопрусь. И надо придумать, что мы скажем фрау Гретти по поводу моей хромоты. — Все элементарно. Мгновенно загорелся Марцель. «Всё началось с того, что ты спас от грабителей красивую девушку, а потом вдруг появился поезд». Ни о чём не подозревающих Вальцев ждал весьма нескучный вечер.

Обычная, на первый взгляд, вечеринка у Линдонов превратилась в событие воистину городского масштаба, как только стало известно, что симпатичный профессор из Шелдорфа тоже придет. Об этом Шелтону по секрету рассказала ужасно раздосадованная Анна, когда приносила дежурную порцию вечернего кофе. — Это началось с клуба Макромея, я вам клянусь, — трагически прошептала она, осторожно переставляя чашки и молочник с подноса на стол.

Наша красавица Регина, чертова потаскушка, Том, бедняжка, какая же она потаскушка, заметила вас в дядином магазине, а потом на занятиях в клубе намекнула, что имеет виды на вас курт. Трепливая, самодовольная дура! Разумеется, остальные девочки это без внимания не оставили. Устроили чертово соревнование. Так что на ваше внимание на вечеринке будут претендовать очень многие.

— Я пойму, если вы откажетесь от приглашения, — добавила Анна с запинкой. — Никому не отдам, лучше сдохну, да-да-да. Марцель проглотил смешок и стрельнул в напарника взглядом. Шелтон, похоже, читал мысли Анны не хуже Заправского телепата. — Нет, отказываться мы со Шванком не планировали, — обворожительно улыбнулся стратег, глядя ей в глаза.

Она рефлекторно прикусила губу. — А с нашествием девиц как-нибудь справимся? Вы ведь поможете Анна? — Я? О, да, конечно, да! О, боже, что мне надеть? Мы ведь увидим вас в шикарном вечернем платье, да? — коварно промурлыкал Мартель, не удержавшись. Шелтену это не понравилось, и расплата не заставила себя долго ждать.

— Нет, я все понимаю, но зачем мне идти в этом? — Потому! — коротко ответил стратег, не отвлекаясь от медицинских процедур. Биокинез он использовал каждые несколько часов, но колено не спешило заживать. Сустав практически не гнулся, а без обезболивающих ныл так, что зубы сводило даже у Марцеля. После каждого сеанса приходилось заново накладывать эластичную повязку, как сейчас, перед вечеринкой.

— О, да! — саркастически протянул Марцель со свирепым выражением лица, зачёсывая волосы перед зеркалом. Обычно аккуратная до последнего волоска карета опорщилась вороньим гнездом. «Охренительный аргумент!», — «А что не так?», — спокойно переспросил Шелтон, отвлекаясь от перевязки. Марцель подозрительно оглянулся. Даже в одних трусах, сидя на покрывале с мультяшными кошками, напарник излучал ощущение холодной угрозы.

Этакий комнатный айсберг, поджидающий очередной беспечный океанический лайнер в глубокой синей воде. — Ну да. Настроение испортилось окончательно, стоило осознать, что официальной формы одежды, указанной в приглашении, избежать не получится. — А сам-то почему идёшь в одолазки? — Потому что у меня нет с собой достаточно комфортного делового костюма, который бы не травмировал кожу. — А у тебя таких проблем нет?

Ты надо мной издеваешься, — прошипел Марцель, намазывая волосы гелем. — Я в этой жилетке буду выглядеть как клоун. Стратег хмыкнул и выпрямил ногу, чтобы получше затянуть перевязочную ленту. Боль и позорная слабость накрыли через полторы секунды, скользь рикошетом, но достаточно чувствительно, чтобы охнуть и прислониться лбом к шершавой тёплой деревянной стене. — А он там не свалится по дороге?

Чёрт, надо было отказаться от вечеринки. — Не как клоун, — долетела через стеклянную дверь. — С твоим ростом, скорее, как школьник. — Хорошо воспитанный, аккуратный школьник. — И да, все же советую надеть подтяжки. Костюм тебе слегка не по размеру, брюки могут и свалиться. — Откуда ты вообще взял все это барахло? — У Аны, — с улыбкой добил напарника Шелтон, — она любезно одолжила мне вещи своего троюродного племянника.

Он как раз окончил среднюю школу. Судя по фотографиям, типичный милый провинциальный мальчик Марцель взвыл. — Какого черта у мальчиков в тринадцать лет рост больше, чем у меня? — Ладно, ты мне за это позже ответишь. — За рост? — За костюм. — Жду не дождусь.

Шелтон, наконец, закрепил конец ленты и потянулся за брюками. — Поторопись, если не хочешь, конечно, как Золушка, прийти на бал последним и привлечь всеобщее внимание. Вместо ответа Марцель демонстративно включил фен и взял другого И только когда напарник потерял бдительность и начал надевать водолазку, воспользовался его временной беспомощностью и мстительно направил струю горячего воздуха из фена ему на живот. Шилтон глухо ругнулся, но не смог ничего сделать, пока не продел руки в рукава и не одернул водолазку.

Марцель к тому времени успел состроить невинную физиономию. «Случайно фен упал?» — голосом примерного школьника сказал он. «Я, кстати, готов. А ты, Золушка?» Отвечать что-либо на это, стратег посчитал ниже своего достоинства. Начало вечеринки у Линдонов было в семь, но, видимо, бюргеры по-своему понимали слово «пунктуальность», потому что без десяти дом уже был полон гостей.

А она же в умопомрачительном черном платье с декольте на грани приличия стояла на пороге и зябко куталась в невесомую паутинку шаль. — Тебя ждет, — шепнул напарнику Марцель и благоразумно отскочил в сторону. — Хорошо, если бы ульрики пришла, — заметил Шелтон, не глядя на напарника. — Интересно, какая у вас будет разница в росте, если она встанет на каблуки? — Сволочь!

Улыбайся, Шванг, — ты сегодня хороший мальчик. Завидев издалека стратега, Анна взволнованно скомкала концы шали и, приподняв подол, засеменила по лестнице вниз. — Слушай, Шелтон, у нее, по-моему, даже талия сегодня есть. Спорим, твоя принцесса неделю сидела на диете, чтобы произвести впечатление. Вообще-то, она сидит на диете с того дня, как мы впервые зашли в кафе Линденов, флегматично откликнулся стратег.

Странно, что ты этого не заметил. И я бы не сказал, что она страдает от лишнего веса. Биологически все в пределах нормы. А, ну да, и Рэнджи тоже была пышкой. Тебе виднее. «Анна, вы сегодня просто обалденно выглядите, правда. Я тогда про платье пошутил, кстати». «Вы очень удачно пошутили, Шванг», — с неуловимыми нотками угрозы заметил Шелтон.

«Да, Анна, присоединяюсь к комплиментам. Вы сегодня просто обворожительны. Как прошла встреча с братом?».

«Ой…».

Она настолько смутилась, что у нее не сразу вышло собраться с мыслями. Щеки полыхали чахоточным румянцем. — Курт, спасибо! Том уже давно приехал. Харбин его так изменил, он даже разговаривает с акцентом. Хотите, я вас познакомлю? — Конечно, — улыбнулся Шелтон, — и с ним, и с вашим дедом, и со всей семьей. Очень любопытно, какие люди воспитали такую очаровательную девушку, как вы, Анна.

Кстати, как здоровье Гера Линдена? Он уже оправился от происшествия в церкви. — Дедушка Клемент не очень, — вздохнула Анна и как будто невзначай шагнула ближе к Шелтону, чтобы при ходьбе касаться его локтем. — Он плохо спит. Ему постоянно снятся кошмары про тот взрыв. Мы с мамой даже вывозили дедушку в коляске на прогулку, но его там что-то рассердило, и пришлось вернуться.

Похоже, у Гера Линдена непростой характер, — предположил стратег, осторожно отодвигаясь от Анны. — А когда вы отвозили его на прогулку, говорите? — Позавчера днем. Хотели прогуляться до станции, но не получилось. Вздохнула она и скосила на Шелтона взгляд. — Простите, если я не в свое дело вмешиваюсь, но мне показалось, или вы правда прихрамываете? — Правда, — со скорбным лицом ответил стратег.

Ничего особенного. Слегка повредил колено, когда ездил по делам в другой город. Но в танцах я сегодня пас. Анна счастливо улыбнулась. — Регина ужасно расстроится. Ой, то есть я хотела сказать, может, тогда посидите со мной за бокалом вина? То есть я хотела сказать, мне надо вас познакомить с моим братом, он тоже историк, и… Анна окончательно запуталась и сбилась с мысли.

Я с удовольствием воспользуюсь любым вашим предложением. Элегантно пришел на помощь стратег. — А с вашим братом, думаю, интереснее будет поговорить шванку, ведь они оба студенты, верно? — Да, — радостно согласилась Анна, — брат на меня совсем не похож, а вот с Марцелем они точно найдут общий язык. Кстати, мы сделали сегодня заливное из языка, это наш семейный рецепт, обязательно попробуйте.

Фамильное гнездышко Линденов оказалось не слишком-то и просторным. Обычный дом на два этажа, ухоженный сад, уже тронутый ржавчиной осени, гаражи и череда весёленьких зелёных мусорных баков для раздельного сбора отходов. Электрический свет в окнах, приглушённая музыка в стиле ретро, запах кофе, пива и мяса. Совсем как в семейном кафе на площади. На тротуаре были припаркованы в ряд вылезанные до блеска автомобили, но не слишком новые или дорогие.

Видимо, некоторые гости поленились идти пешком через город. Кто-то смеялся, кто-то скучал и ждал возможности напиться, кто-то с пристрастием разглядывал наряд соседки. — Да-да-да, она молодица, но ведь свои пятьдесят не спрячешь, да-да. У кого-то болел живот и стёртые до мозолей пятки, кто-то предвкушал бесплатный банкет и возможность наконец-то хоть на одну ночь остаться не одной.

Марцель потряс головой, чувствуя, что вот-вот поплывёт. — Душно. Собственный голос показался песклявым и жалким. — Но мы же еще даже не вошли, — удивилась Анна. Клаустрофобия в легкой форме. С улыбкой, лишающей самой возможности размышлять здраво и непредвзято, пояснил Шелтон и обернулся к напарнику. — Шванг, вы не могли бы помочь мне подняться по лестнице? Кажется, я переоценил возможности своего колена.

Зато мои возможности ты оценил правильно. — Ага. Обопритесь на мою руку, профессор. — Спасибо. Кивнул благосклонно Шелтон и добавил еле слышно, «Что-то ты в последнее время хронически в плохой форме, Шванг. Может, тебе надо отдохнуть? Мы уже почти закончили здесь, и тебе не обязательно дожидаться окончания дела. Если хочешь, уезжай».

В последней фразе было что-то не то. Мартель почувствовал это позвоночником, как шершавую туго натянутую проволоку, слегка царапнувшую по коже. Вроде бы и не больно, но одно неосторожное движение… — Я не калека! Анна испуганно обернулась на слишком громкий возглас. Стратег крепче стиснул пальцы на локте у Марцеля. — Разумеется, Шванг, но вам следует помнить о своих маленьких слабостях, чтобы не оказаться однажды в больнице с осложнениями.

— И не псих. — Согласен, профессор, но и вам следовало посидеть дома, пока коленка не подживет. Когда лестница закончилась, Марцель отстранился так быстро, как это позволяли приличия. Мысли словно облепила тёплая густая паутина. Жалость. Шелтон жалел его.

Нет, не просто жалел. Видел беспомощным, нестабильным существом, нуждающимся в направлении и опеке. От беспомощности был один вздох до бесполезности. А бесполезных вещей Шелтон рядом не… Мартель обречённо зажмурился и с головой ушёл в мишанину чужих мыслей. Так проще было не думать. Стратега тут же обступила стая местных хищниц, привыкших к поклонению лидирующим позициям в негласном рейтинге, а потому чересчур самоуверенным и надоедливым.

Анна, опьяневшая от собственной смелости, застывшей улыбкой огрызалась на уколы и пробные удары, тщательно замаскированные под обычные комплименты. Шелтон же, изображая смущение от пристального внимания множество незнакомых людей, тянул информацию из всех источников. Кто кому приходится дочерью или сестрой, у кого где живут родственники, какой магазин держит брат Регины Тобиас Кляйн.

Любой кусочек пазла может пригодиться. Или нет? Марцель даже не понял, его это мысль или напарника, и, нахохлившись, побрел к закутку под лестницей, где стоял овальный столик с напитками. Знакомая прохлада обожгла так внезапно, что с языка само собой слетела… Герхард? Ах, да. Вряд ли он будет рад меня видеть. Рад встрече, Шванг. Несчастный полицейский был до того бледен и перепуган, что даже стал в кое-то веке выглядеть на свой возраст.

Больше двадцати двух ему бы сейчас точно никто не дал. И всё порочное очарование типажа а-ля актер-фильма для взрослых куда-то напрочь подевалось. «Да мы же вроде перешли на ты», — широко улыбнулся Марцель, излучая доброжелательность. Слушай, давно хотел поблагодарить, если б ты тогда не довёл меня до дома, честное слово, я б сдох.

Только вот, надеюсь, я никакой эпической хрени не наплёл тогда, а?» С видимой обеспокоенностью поинтересовался Марцель громким шёпотом, стреляя глазами по сторонам. «Нормальные люди несут хрень после трёх-четырёх коктейлей, а я когда болею. В общем, если что, извини, сам-то я всё равно плохо помню, что произошло». Герхард сглотнул и расслабился. — Ничего особенного не случилось.

Но я думаю, что вам, тебе, стоит обратиться к врачу. Однажды такой приступ может закончиться плохо. Мартель поюжился. Скользь брошенная фраза вежливости резонировала с неким глубинным страхом, который даже вслух называть не хотелось. — Ну, все когда-нибудь кончится, — натянуто улыбнулся он. — Как насчет Мартини? «Да вроде это женский напиток».

«Ну тебя, зато вкусно», — хмыкнул Марцель, и Герхард наконец рассмеялся. «Похоже, ты себя не очень комфортно чувствуешь во время подобных мероприятий». «Ага. Типа они для меня слишком шумные. В последнее время». Марцель отпил из бокала и хохотнул, словив картинку из восприятия Герхарда. Фрик в школьном костюме и жизнерадостных круглых оранжевых очках прикусывает черную маслину.

«Ты тоже, вроде как, не особо рад бесплатной кормёжке». «Тут Регина Кляйн», — протяжно вздохнул Герхард, плюхаясь рядом с Марцелем на диван. Себе он взял не мартини, а пиво. «А значит, будет скандал. Всё-таки вечеринка в честь возвращения Тома, а он вряд ли забыл о бомбициях Фройляйн-Кляйн». «А что с ними такое?»

заинтересованно подвинулся Марцель ближе, чтобы ловить не только слова, но и мысли собеседника, частично отключившись от остального мира. В общем, хоре гостей что-то постоянно раздражало, как таракан на стене, которого видишь только боковым зрением, но приглядываться как-то не хотелось. — Ну, расскажи, а? Я могила. Герхард с удовольствием отхлебнул из кружки, наблюдая за тем, как Шелтон с вежливой улыбкой отвечает, облачённой в роскошное алое платье Регине.

Да это, в общем-то, не секрет. — Фройляйн Клайн никак не могла решить, хочет ли она стать фрау Линден или фрау Штернберг. — А-а-а! Марцель на секунду замешкался, вылавливая из мысляных потоков Гирхарда целостные образы. — Хочешь сказать, она и к тебе клеилась? Вот прям на полном серьезе? — Она ушла от дома ко мне, не удосужившись поставить меня в известность.

Пьяно хохотнул Гирхард, и Марцель заподозрил, что что это была уже далеко не первая его кружка пива. — Ты представь, девушка бросает тебя ради школьника-соседа. Хорошая ситуация, да? А если вы еще и приятелями были до диверсии со стороны подружки? — Ну, хреново будет, — согласился Мартель вслух. — Ага. А вот меня бы вообще не удивило, если б моя подружка ушла к Шелтону. — Вот-вот. Поэтому подвое нам троим еще можно встречаться, но если мы собираемся все вместе…

Короче говоря, скандал — дело времени. Люблю шоу. Смотреть? Я тоже. А участвовать уже не особенно». Герхард поставил кружку с пивом на колено и запрокинул голову, упираясь затылком в спинку дивана. На электризованные светлые волосы тут же прилипли к синтетической обивке.

«И чего они ко мне лезут постоянно? — Нашёл, что спросить, — фыркнул Марцель. — Почаще смотри на себя в зеркало, может, поймёшь. У тебя вид жертвы. Меня тоже, кстати, поэтому я кашу под психа. — И как, помогает? — оживился Герхард. Марцель оскалился, глядя поверх съехавших на кончик носа очков.

— А ты сам как думаешь? У Герхарда дёрнулось веко. — Э-э, то, что у меня появилось сейчас желание свалить подальше — признак успеха? — Определённо, — неприлично заржал Марцель и едва не поперхнулся. — Слушай, а кто это там на нас так косится, ну такой шпендель в камуфляжных штанах? — Ростом примерно с тебя, — уточнил Герхард, не глядя, и Марцелю остро захотелось надеть ему на голову бокал из-под Мартини.

«А, это как раз Томас Линдон». Томас в это время не отрываясь смотрел на Регину, точнее на Регининой ноги в сетчатых чулках. И только цинично злое выражение выдавало в нем взрослого. Когда у человека такое лицо, возраст не спрятать ни за дредами, ни за кислотными принтами на рубашке, ни за ворохом плетенных из разноцветных ниток браслетов.

Марцель скосил глаза на Герхарда и, поддавшись порыву, засветил Томасу в мозг картинкой и образом заклятого соперника, благоразумно прячущегося под лестницей в компании пива и фриканья определенного социального положения. Том наживку заглотил мгновенно, и даже Регининый Чулки не могли уже спасти Герхарда от приятеля, настроенного на дружескую беседу. — Геро! — протянул он еще издалека. Получилось похоже на героя, только с явной издевкой. — Привет!

Спешу тебе посочувствовать. Кажись, тебя уволили из банка. «Реджи вчера мне в подробностях рассказала, и у кого же поднялась рука обидеть такого лапочку, как ты?» «У Реджи номер два», — спокойно ответил Гирхарт, отгораживаясь от него полупустой кружкой. «Представь, они в больших городах попадаются чаще, чем в наших краях. Я тоже рад тебя видеть, Томна».

«Как Реджи оценила твои дреды?» «Никак», — осклабился Томас. Морщит свой аристократический носик. «Кстати, не знаешь, что это за хлыщ? Ну, который весь в белом и сияет, как посланец небесный. Реджи на него стойку сделала», — добавил он с гремучей смесью ненависти, зависти и злорадства в голосе. «А это мой профессор», — нагло встрял Марцель.

И, судя по физиономии, он вашу Реджи активно посылает. Судя по ее физиономии, до неё ещё не дошло. Так выпьем же за то, чтобы до всех доходило быстро и качественно!» С энтузиазмом подхватил Томас, сцапывая со столика первый попавшийся бокал с алкоголем. «Кстати, ты кто?» «Мартельшванг. Студент. Он того, как бы паиньки в белом».

«А он на самом деле не паинька?» «Да шутишь! Недавно двоих кокнул и не поморщился». «Силён мужик!» Том с удовольствием зажмурился и вылил в себя сразу полбокала. — Фу! Оливки! Гадость! — Вообще-то, маслины. — Спасибо, геро! Что бы я без тебя делал? — Женился бы на Реджи.

Бинго! За это надо выпить! Марцель откинулся на диван, касаясь плечом Герхарда и с восторгом слушаясь в сумбур в голове у Тома Линдона. Сочетание изворотливой расчетливости стратега и хаос вечного подростка, не пойми кого к кому больше ревнующего, бывшую девушку к другу или друга к бывшей девушке, пьянило сильнее, чем второй по счёту Мартини. В диалог и вслушиваться-то не хотелось, но кое-что западало в память против воли.

А твоя красотка-сестричка больше не приедет, а? — Вряд ли. И она мне не сестричка, а племянница. Они с братом прочно обосновались в городе. Да и вообще, кажется, собираются переехать в другую зону. Может, в Провансальскую. Племянница всегда хотела перебраться поближе к морю, а брат поддержит любой её каприз. Но перед окончательным отъездом, может, они и навестят Хафельберг.

Так что лови момент, Том. — Только не уезжайте, боже святый, как я скучать буду. — Да ну его этот Хафельберг, совсем испортился. Рэджи одевается, как девочки с улицы Ля-Грасс, отец Петер то ли помер, то ли уехал. Анна перестала выпекать кексы по выходным, всюду бродят какие-то сияющие профессора, а подозрительный священник отобрал у меня бутылку текилы.

Это на моей вечеринке, прикинь! Сказал, благословляю тебя на трезвость, а сам потом пил какой-то хитрый коктейль, ну, из тех, которые сверху горят, а ты снизу их через трубочку цедишь. Ну, ты понял, герой! Марцель вздрогнул как от удара. «Александр Декстер здесь?» «Эй, Шванг, ты куда?» долетел как издалека голос Томаса Линдона, совершенно очевидно не являющегося Ноаштайном.

«А выпить?» «Не-не, мне хватит, а то здесь всем мало не покажется», сознался Марцель, выглядывая в толпе тёмные священнические одеяния. Помнить, что Пирокенептик где-то рядом, но не видеть потенциального врага, не знать его планов было невыносимо. «Пойду проветрюсь, вернусь попозже». — Да, кстати, Томми, скажи ты уже честно, что в гробу ты видал эту Реджи, даже вообще без чулок и в никаком платье, и ни хрена ты уже не сердишься на своего геро.

Миритесь тут, а я пошёл. И прежде чем, ошеломлённый его напором, Линдон хоть что-то сообразил, Марцель смылся. Герхард смотрел ему в спину, потягивая пиво, и разум у него был подозрительно трезвый. Протиснувшись мимо Шелтона, с переменным успехом вежливо и на разные лады отшивающим приставучую красотку в красном, Марцель выскочил на террасу.

Там отловил одного из младших Линдонов, и в упор поинтересовался, где в последний раз видели нового священника. «Отца Александра?», — проблеял неудачно подвернувшийся долговязый парень. «А, которого дедушка Клемент пригласил. Они вроде разговаривали о чем-то на втором этаже. Ну, в комнате с кондиционером. Спасибо за помощь». Как полагается хорошим мальчикам, поблагодарил его Марцель. «Кстати, как тебя звать? Ос…

Оскар? И чего ты на меня так пялишься, Оскар?» «Ну…» Насмерть перепуганный парень тут же уставился на свои ботинки. «Просто у меня была такая же жилетка. И брюки. Только я из них вырос». «Это глюки, парень!» Доброжелательно хлопнул его Мартель по плечу. «Ладно, бывай.

Кстати, долговязом быть плохо. «Всё время будешь стукаться головой о люстру». Уже взлетая по лестнице, Марцель боковым зрением заметил, как Шелтон, прихрамывая, идёт за ним. Анна, захваченная врасплох собственной матерью, пыталась спешно завершить беседу и догнать стратега, пока Регина, потерпевшая поражение в первом раунде, не пришла в себя. На втором этаже было абсолютно пусто и холодно, как в склепе. Кто-то поставил кондиционер на 18 градусов, а затем ушёл.

Марцель по очереди заглянул в две комнаты, пока не обнаружил Александра Декстера. Лже-священник сидел под лампой с громадным розовым абажуром и читал книгу, перевернутую вверх ногами. Комната была, кажется, буквально пропитана терпеливым ожиданием. «Привет», — тихо поздоровался Марцель. Стоило переступить порог, и хмелец головы сразу выветрился. Чат вечеринки словно остался где-то далеко позади, то ли на первом этаже, то ли на соседней планете.

А вокруг медленно вырастали стеклянные стены узкого лабиринта. — Привет, Марцель! — дружелюбно улыбнулся Александр Декстер и захлопнул книгу. — Как прошел разговор с Ульрике? — Плохо. Она обиделась и сбежала, — честно сознался Марцель. — А ты специально заявился, чтобы меня спросить, да? — Нет.

Спокойно ответил он. — Меня пригласил Клемент Линдон. Есть основания думать, что вскоре он умрет, и ему понадобилась исповедь, только и всего. — В день вечеринки? «Ты?» — нервно хихикнул Марцель. Александр тронул абажур, и тот качнулся. По стенам разбежались гротескные тени. «Нет, я пришел еще утром, но беседа затянулась. Так бывает иногда, когда человеку есть о чем сказать.

А зачем пришел ты, Марцель? Хочешь спросить меня о чем-нибудь?» Черные глаза его напоминали стекло, или камень, вроде того, из которого были сделаны четкие сестры Анхелики. Марцель сглотнул. — Да-да. Как ты связан с нашим пирокинетиком? Ты знаешь, кто убивает ведьм? Зачем он это делает? А зачем ты приехал в город и ищешь ульрики? Кто такая ульрики? — Я… — Мартель попытался выговорить хоть один вопрос, но тонкие трещины в стеклянном лабиринте подсказывали.

Молчи. Огонёк в сердцевине хрустального цветка жадно выгибался. «Не, потом поспрашиваю. Лучше сначала еще раз с Сульрики поговорю, а потом ты мне все расскажешь. Идет?» «Идет», — снова улыбнулся лже-священник. Слово о ведьмах. Рут сегодня уезжает из города на десятичасовом поезде. Официально о том, что она вернется в мир, объявили еще вчера.

Подробности знает только сестра Анхелика, но, кажется, Рут приняла одно из самых сложных решений в своей жизни. Из монастыря она выйдет в 9.20. Я хотел ее проводить, но, видимо, не получится. Клемент Линден просил меня подождать еще немного. Марцель облизнул пересохшие губы. Розовый абажур слегка покачивался, и тени вместе с ним.

«А зачем ты мне это говоришь?» «Кто знает?» — пожал плечами Александр Декстер и потянулся за книгой. Марцель успел прочитать на обложке некоторые занимательные размышления о несуществующих, но так и не понял, о чем таком несуществующем идет речь, лжесвященник пристроил книгу на коленях. «Просто так сказал, решай сам, что делать». На сомнения и раздумья хватило всего секунды. Марцель развернулся и, хлопнув дверью, кинулся к лестнице.

«Надо с ней хотя бы попрощаться, ведь я подтолкнул ее к этому». В узком коридоре он налетел на что-то ледяное и сердитое, и не сразу понял, что это Шелтон. «Извиняюсь», — пробормотал Марцель, отстраняясь от муторной боли в колене. Снова не своей, но редко сноновящей. «Ищешь кого-то?» «Тебя», — сухо ответил стратег, приваливаясь к стене. «Собираешься переговорить с Александром Декстером?

Что ж, идем. Я тоже не прочь с ним пообщаться». «Я уже», — отмахнулся Марцель. «Черт, черт. Откуда это чувство, что я опаздываю? «И вообще, тебе с твоей ногой нужно не по лестницам шляться, и уж тем более не по улицам!» Он сообразил, что едва не проговорился и прикусил язык. Шелтон назвать собой было нельзя, инстинкты в опиле об этом громче пожарной сирены. Одного в темноте напарника он бы не отпустил, а сам бы не пошел, ведь Линдена еще не проверили.

«А дело прежде всего… Короче, иди наслаждайся вечеринкой, а я пока мотнусь перекурить!» «Лжешь», — с одного взгляда определил Шелтон. «И куда ты собрался?» «В монастырь, причем в женский», — огрызнулся Марцель. «Кстати, я прослушал Томаса Линдона. К Ноуэштайну он не имеет ни малейшего отношения.

Короче, я прошвырнусь и вернусь, а ты подожди тут». «Нет, ты никуда не пойдешь». Шелтон даже не сделал попытки остановить его физически, словно был полностью уверен в том, что ослушаться напарник не посмеет. — А я ведь, правда, не смогу, только если… Курт, вы здесь? Анна, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, появилась на верхних ступенях лестницы, как из ниоткуда.

А мы вас все ищем. Мама как раз хотела спросить, правда ли… — Вова, иди, побеседуй с матерью девушки. С отчаянием утопающего Марсель уцепился за последний шанс. И уже предчувствуя, что совершает ошибку, вклинился в разум Анны, на мгновение усиливая ее влечение к Шелтону до непреодолимой мании. «Не скучайте тут!» Марцель ухватил напарника за руку и разом вывалил на него полный слепок с внутренних ощущений Анны.

Головокружение, почти прикосновение к мечте, жар, мурашки по спине, томление, ужас, взмокшие ладони, восторг, теснота ушитого платья, щекочущий ноздрий запах мужского парфюма, тянущее ощущение внизу живота, чувство вины, жажда. Взгляд у Шелтона стал стеклянным. Даже стратег не может сразу принять всю гамму чувств другого человека.

Марцель развернулся на пятках и опромятью кинулся с лестницы, перепрыгивая через две-три ступеньки за раз. За его спиной Анна, вытянувшись струной, целовала Шелтона в губы и жмурилась. Духота переполненных комнат на первом этаже, скользкая от моросящего дождя плитка дорожки, обжигающий ладони холод металлической калитки на выходе и… Свобода! Только пробежав две улицы без остановки, Марцель смог перейти на шаг. Лёгкие буквально разрывались.

Вот же чёрт! Мокрый ствол вековой липы, кажется, сам ударился в плечо, и Марцель обессиленно привалился к нему. Шершавая кора царапала щёку. «Что я сделал-то?» Новый мобильник неприятно оттягивал карман. Прежде чем отключить его, Марцель глянул время. «Без пяти девять, а до монастыря ещё топать и топать». До ворот он добрался уже в полумёртвом состоянии. Сперва от усталости не получалось расслышать ничего, кроме глухого «тум-дум-дум» в ушах, но потом до телепатического слуха долетели отголоски музыки.

Уже не из монастыря, а откуда-то спереди. «Дорога к станции, значит, я ещё не опоздал». Когда до женщины в длинном допят плаще упрямо катящий чемодан по мокрой дороге оставалось шагов 10, Марцель задумался, с чего начать диалог и как вообще объяснить своё появление, но потом махнул на условности рукой.

«Привет, Рут, с багажом не помочь? Трудно, наверное, одновременно и чемодан катить, и зонтик нести». Она застыла, как вкопанная. Порыв ветра выдернул зонтик из ослабевших пальцев и закувыркал по дороге. «Опа!» Марцель извернулся и ухватил зонт за ручку, пока тот не улетел в кювет. «Ну, так как насчёт помощи?» Рут склонила голову на бок. В темноте выражение её лица было не различить, только отдельные жесты, и даже их Марцель скорее слышал телепатически, чем видел.

«Если ты поможешь с чемоданом, это будет неплохо». Голос был глубоким, металлически чистым и холодным, как небо осенью. «Ой!», Марцель прикусил язык, «ты заговорила?» Рут глубоко вздохнула и где-то далеко откликнулась вздохом гитара. — Одним нарушенным зароком больше, одним меньше, а Рихард всегда говорил, что мне надо было идти в оперу.

Сейчас, думаю, не поздно, на третьем десятке? Марцель почувствовал, что губы у него изгибаются сами собой, то ли в улыбке, то ли в ухмылке. — Никогда не поздно. Ну, разве что на смертном адре… Тут голову Марцеля повело, и он пошатнулся. Рут испуганно вздрогнула. — Эй, эй, спокойно, это я просто слишком быстро пробежался. И слишком резко влил в Шелтона Анины мысли.

Слушай, а давай я покачу чемодан, а зонт мы вместе подержим, а то на меня капать будет, я же ниже. Рут почему-то засмеялась, и заиграли свирели, и зазвенела призрачная эхо-камертона, финальная, филигранная настройка звука. — Давай. Кажется, сама возможность говорить доставляла Рут огромное удовольствие. — Я очень рада, что ты пришел. На самом деле, тут страшновато идти, ведь фонари не горят.

А почему? Мартель подхватил чемодан за выдвижную ручку и поднял зонтик повыше, так, чтобы Эрут могла держаться. Прикосновение теплых пальцев к его озявшей руке вызвало волну мурашек. — Наверное, экономят электричество. Помнишь, весной в газетах писали о сокращении государственных расходов на энергию? — Ну да. Но я думал это про витрины и всякие там мигающие вывески ночных кабаре. Марцель трепал языком как попало, не думая о том, что говорит, и слушал, слушал, слушал переливы музыки.

Теперь она не сжалась по уголкам, не забивалась в темные щели между сознанием и подсознательным, гремела, как может греметь целый оркестр, и в этом звуке была неуемная жажда жизни. Иногда музыка стихала, и начинали играть соло отдельные инструменты. И тогда Марцель уплывал, следом за ностальгическими гитарными переборами, со скрипичной светлой тоской, с лукавым смехом флейты.

— А что ты будешь делать в столице? — Честно? Наверное, все же попробую поступить в консерваторию. Если подведет голос, попробую состояться как композитор. Знаешь, Марцель, мне теперь ужасно хочется изменить этот мир, доказать, что я не зря оставляю Хаффельберг, что вообще все не зря. Рихард говорил, что я никогда для себя не жила, потому что боялась, и теперь мне кажется, что он прав.

Дождь становился сильнее, и его мягкий шелест вплетался в мелодию, как голос еще одного особенного инструмента. Где-то далеко в небе грохотало, глухо и не страшно. Тепло желтели впереди огни станции, похожие издали на игрушку. «Когда будет твой первый концерт, пригласишь меня?» «Конечно!» Она засмеялась.

«О нем напишут во всех газетах. Ты точно не пропустишь!» Рут крепче стиснула пальцы, и музыка просочилась, кажется, прямо в вены Марцеля. «Мне раньше казалось, что забыть — это предать. Но теперь я думаю, что любовь может проявляться в чем-то ином. Не обязательно мучить себя каждый день. Ведь нет никого, кому это было бы нужно, но если создавать что-то новое в мире, что-то прекрасное, может получится искупить вину.

— А если ты не виновата? — Если я не виновата, то все равно останется музыка, и я уже не буду врать себе, оставаясь в том месте, которому не принадлежу. Извини, я так много о себе говорю. — Тебе можно, — хмыкнул Марцель, — ты сто лет о себе не говорила. — Да ну! — рассмеялась она. — Скажешь. Сто лет.

Я не такая старая. — Ой! Это не поезд? Он что, раньше прибывает? — Да, какое раньше? Это просто оптическая иллюзия. Шелтон говорит, что на ровном месте расстояния скрадываются. — Эй, верни багаж, я повезу. — Рут, ты чокнутая так бежать? — Ага! — радостно откликнулась она. Чемодан подпрыгивал на неровностях и дребезжал так, что уши закладывало.

Позабытый зонтик крутился на ветру и, как живой, отскакивал все дальше от дороги. — Да погоди ты, успеем! — крикнул Марцель, но дождь заглушил возглас. — Сейчас я тебя догоню! Он кинулся сперва за руд, потом за зонтиком, ухватился за мокрый край купола из прозрачной пленки, потянул на себя, с трудом дотянулся до ручки. Дождь стекал по плечам вместе с торопливой мелодией фортепьяно. — Догоняй!

Мартель закрыл зонтик, перехватил его поудобнее и, сломя голову, понесся за руд, уже взбирающийся по ступенькам. В желтоватом электрическом свете ее плащ как будто сиял изнутри всеми оттенками алого, как кленовая аллея осенью. Она рывком подтянула чемодан на последнюю ступеньку, развернулась и взмахнула рукой, улыбаясь. На плаще появилось черное пятно, прямо на животе. Споткнувшись, Марцель плашмя рухнул на землю, а когда поднял голову, руд была объята огнем.

И ничего нельзя было сделать. Марцель вытянул руку, сились достать, удержать, рванулся за пределы собственного разума к руд, окутывая ее невидимым покрывалом, но все, что он сумел сделать, — это разделить ее боль и музыку. Боль ушла ему, а ей осталась удивленная, на половине так-то оборванная скрипичная песня.

Тело почернело, точно бумажная кукла, брошенная в камин, и разлетелась хлопьями сероватого жирного пепла. Таким же пеплом рассыпался клетчатый красно-зеленый чемодан. За один вдох. — Нееет! — выдохнул Марцель, подтягиваясь на пальцах и рывком проползая вперед. Под обломанные ногти забивалась грязь, а содранные ладони соднила. Сквозь ватную пелену беззвучия, сквозь пустоту, оставленную исчезнувший музыкой руд пробивался чей-то низкий монотонный голос.

«Нет, нет, нет!» Он поднялся на колени и попытался встать, но тут из темноты выскочила кошка. Черная, мокрая, взъерошенная и шипящая, как тридцать три гадюки. Она подпрыгнула, извернулась в воздухе и полоснула Марцеля по лицу, так что он опять повалился на обочину, инстинктивно закрывая глаза.

Кошка метнулась к нему на грудь, урча, фырча, расцарапывая сжимывая когтями руки и вылизывая щеки. — Нельзя, туда идти нельзя, пирокинетик может сжечь все, что видит, если я выйду на свет. С грохотом подкатил поезд, желтоглазое металлическое чудовище. Кошка ткнулась Марцелев шею холодным носом и жалобно мяукнула. Монотонный голос, отдающий застарелой гнилью, бубнивший, кажется, прямо на ухо, вдруг начал отдаляться.

— Нельзя, снова круг, снова замыкается. Сама виновата, не знала своего места, не хотела искупить, искупить. О, прости меня! Снова круг, круг! С механическим шелестом закрылись двери вагона. Поезд тронулся.

Да к черту все! Отпихнув сумасшедшую кошку, Марсель вскочил и побежал к перрону. Вагоны быстрее и быстрее проносились мимо, пока поезд не вильнул хвостом и не скрылся за краем станции. Гнилой голос стал постепенно затихать. «Не уйдешь, сволочь!» Но когда Марцель выскочил на платформу, там не было никого и ничего, кроме неряшливого пятна сажи на светло-коричневых плитках. Он распластался на полу, прижимаясь чекой к этому пятну, и захотел умереть.

Шел дождь. Настырная кошка сопела в ухо и щекотала жесткими усами. Мокрая одежда липла к коже. Ветер, гуляющий по открытой платформе, кажется превращал ткань в ледяную корку. Анимение потихоньку расползалось из закоченевших ступней ладоней по всему телу, словно кровь заменялась постепенно фреоном. Когда холод достиг груди, Мартель закрыл глаза и погрузился в темноту.

— Прости меня, пожалуйста, прости! Реальный мир ворвался в его сон потоком обжигающей горячей воды. — Открой глаза, я знаю, что ты очнулся. Стоило Марселю разомкнуть губы и попытаться хоть что-то сказать, как его опять размаху окунули в воду. Затылок ударился обо что-то твёрдое, и воздух разом выбило из лёгких.

Но прежде чем Марсель захлебнулся, за вихры его на макушке дёрнули наверх, как морковку из грядки. За раздирающим грудь кашлем он не сразу осознал, что бедного телепата никто топить не собирается. Огромная ванная в доме Вальцев, знакомая розово-голубая плитка на стене, пластиковая ширма душевой кабины, злой как черт Шелтон, все в той же белой водолазке для особых случаев. — Нет, топить меня все-таки будут.

Вижу у тебя в глазах тень мысли, — холодно произнес стратег. — К сожалению, только тень. Марселю показалось, что ледяной океан из разума напарника потихоньку перетекает в ванну. Глубина в полметра сразу показалась ужасно опасной. — Ха! Ты… Ты меня нашёл, да? — Как видишь. Убедившись, что телепат способен прямо сидеть, не сползая под воду, стратег отстранился.

Как ты думаешь, о чём сейчас пойдёт речь? Воспоминания, слегка поблегшие из-за экстремального пробуждения, сжали горло стальной рукой. — Он убил её, Шелтон! Он… — Нет, не об этом! — повысил голос стратег, и от него пахнуло такой всепоглощающей яростью, что Марцель инстинктивно отшатнулся, теряя равновесие, и опять нахлебался воды.

О твоем поведении на вечеринке! Ты хоть понимаешь, что наделал? Ты вообще хоть изредка задумываешься, что творишь? С каждой фразой голос его звучал тише, каждое слово будто вбивало раскаленный гвоздь в позвоночник. Ты просто используешь людей, поддаешься порыву и внушаешь большим чёрт знает что, снимаешь естественные запреты и никогда не думаешь о том, что это за собой повлечёт. — Я думаю, я думал, что Рут будет хорошо. Из-за меня её сожгли заживо. Шелтон, я…

— Заткнись и дослушай. Кстати, это вторая твоя проблема — ты не умеешь слушать. Больное колено подогнулось, и Шелтон едва успел сесть на табуретку рядом с ванной. На окипенно-белой водолазке среди пятен от воды выделялись несколько блеклых розоватых мазков, на плечах и в районе горла.

Уже долгое время я смотрю на твои идиотские выходки сквозь пальцы. Видимо, зря, потому что чувства меры у тебя отсутствуют напрочь. Ты не знаешь, когда стоит остановиться, а ведь есть области, в которые вмешиваться нельзя. Ты ведь сам на своей шкуре испытал, что посягательство на разум и свободу воли, много хуже убийства, больнее.

Марцель почувствовал, как его вновь начинает постепенно накрывать онемение, но уже другого рода. Теперь оно шло не от холода, а как будто вырастало изнутри. — Почему за попытку изменить судьбу всегда наказывают не тех, кто виноват? На платформу первым должен был подняться я или мы вместе? — Если ты про Ирен… — Да, я о ней. Бледное лицо Шелтона напоминало сейчас венецианскую фарфоровую маску.

«Она совершила посягательство на твой разум, и теперь ты делаешь почти то же самое. На вечеринке ты фактически подложил под меня Анну Линден. Более того, ты позаботился и о внушении для меня», Шелтона передернула. «Это хуже, чем изнасилование, когда тебя лишают воли, заставляя делать то, что ты не хочешь». Мартель не выдержал. «Она всё время смотрела на тебя и хотела…»

Исполнение некоторых желаний убивает. «О, да, ты не представляешь, насколько ты прав. Я понимаю…» «Если бы понимал, то не творил бы… такого…» — спокойно произнёс Шелтон, но внутри у него всё свело от омерзения, и это чувство он испытывал именно к Мартелю. «И ещё… ты не просто совершил подлость по отношению ко мне и Кане. Ты еще и предал меня, мое доверие, мое… Все…

Я думал, что могу полагаться на тебя, не опасаться удара…» Груз чужого отвращения давил уже невыносимо. Марсель дышал мелко и часто, прикрыв глаза. Не помогало. Не помогало. Черт с ними, с глупостями и ошибками, с их последствиями я справлюсь, но не с подлостью того, кто должен прикрывать мне спину. Когда-то Ирэн тоже, как и ты, посчитала, что она имеет право на предательство.

Марцель не дослушал, внутри будто лопнуло что-то, невидимая нитка, которая привязывала к реальности. — А что, если меня уже убили, сожгли тогда на платформе, как Эрут, и всё это просто такой ад, в аду ведь отвечают за ошибки, да? Марцель резко выдохнул, отпустил бортик в ванны, погрузился под воду и вдохнул полной грудью. Легкие резануло, но это было совсем неважно. Боль снаружи уравновешивала пустоту внутри и исковывала движение.

Рефлексы кричали, что надо бороться, стремиться наверх, дышать, дышать, дышать, но апатия превращала тело в камень. Руд было хуже, им всем было хуже. Сквозь толщу воды пробилось чье-то раздражение, затем, недоверчивое удивление, явление, мироздание начало выцветать. Когда Мартеля выдернули наверх и заставили перегнуться через бортик, выкашливая на пол воду, он даже был слегка разочарован.

— Зачем? Вытащил! — спросил он, надышавшись, и в упор уставился на напарника. Теперь Шелтон сидел на мокром полу, а табуретка валялась рядом. Грохота от падения Мартель не услышал или не запомнил. — Я ценю твое чувство раскаяния, но не настолько, чтобы потом ради него объясняться с полицией по поводу утопленника в ванной.

Хрипло откликнулся Шелтон. От него разило странной смесью эмоций — удивление, настороженность, вина. Марцель попытался приподняться, чтобы вылезти из ванны, но не получилось. Руки задрожали и подогнулись. — Могу и подальше свалить — в лес, в горы, в другой город. Поезда каждый день ходят. Легальных документов у меня нет, так что труп никто не опознает и с тобой не свяжет.

Не подходит, — машинально откликнулся Шелтон, пристально вглядываясь в лицо напарника. Серые глаза потемнели, зрачки расширились, и Марцель нереально четко видел черный ободок вокруг узкой радужки, как оптический прицел. Совершенно бесполезная смерть. Более того, дело Нуаштайна еще не закончено. — Тогда я пойду в офис Блау и вытравлю всем мозги. Свидетелей не останется, твое задание аннулируется, «А если кого и будут искать, то меня», — предложил Марсель, подумав.

— Да нет, вряд ли я уложу там всех. Наверняка мне и войти-то не позволят. — Кроме Блау есть еще и другие. Шелтон подался вперед, как будто хотел положить напарнику руку на лоб. Марсель зажмурился. — Рут, умерла. — Рут, что? Марселя пробило на истерический смех.

Руки ослабли, и если бы не Шилтон, успевший схватить напарника за плечо, то опять пришлось бы нахлебаться воды. — Охренеть! Я уже второй раз говорю. Только что дошло? — У тебя крыша поехала? — ласково поинтересовался Шилтон и, ухватив напарника под мышки, легко вытащил его из воды, как щенка, и усадил рядом с собой на кафель. — Давно! — хихикнул Марцель, сгибая ноги в коленях и приваливаясь к напарнику.

После горячей ванны на прохладном воздухе кожа мгновенно покрылась мурашками. Не мерзли только ноги, потому что носки с марцеля стратег перед купанием снять так и не удосужился. — Он убил её, Шелтон!

Пшшш!

И она вспыхнула, как бумажная фигурка! Ты жёг когда-нибудь письма в камине? Она так же загорелась, раз и всё, а потом чемодан, и осталось только пятно на платформе. Шелтон потянулся, собираясь ухватить полотенце с крючка, но понял, что не достанет, и просто обнял напарника, неловко опираясь плечом на бортик ванны. — Так вот, куда ты торопился, и почему не позвал меня?

А ты бы пошел? — Нет, наверное, и тебя бы не пустил. Вместо ответа Марцель уткнулся лицом ему в шею. Ворот водолазки пах аниной помадой. — И все равно я ничего не смог сделать, хотя и сбежал к ней. — Повезло, что ты вообще остался жив. — Ага, — дыхание у марселя перехватило и пришлось переждать спазм. — Я споткнулся и упал, а она поднялась на платформу.

Там было светло, и он её увидел. А потом подошёл поезд, и он уехал на нём. — Хорошо, — произнёс Шелтон ровно, слабо сжимая плечо напарника. — Значит, он испугался тебя. Не ожидал появления свидетеля и предпочёл скрыться. И ещё, теперь мы точно знаем, что пирокинетиком был не Клемент Линден. — Да? А почему? — слабо удивился Марцель.

Водолазка Шелтона медленно намокала. — Потому что вчера вечером он умер. — Вот сволочь! — машинально вырвалось у Марцеля, и он тут же поправился. — То есть, я хотел сказать, какая трагедия, и когда же он точно умер? — Примерно в то время, как ты беседовал с Александром Декстером, — нахмурился стратег. — И не надо делать такое лицо. Я знаю, что ты ходил говорить с ним.

Поэтому мне и пришлось подняться. И пока я… Шелтон осёкся, как будто смутившись, но это не могло быть правдой, конечно, потому что его ничто не могло смутить. Пока я разбирался с последствиями твоего внушения, фрау Линден обнаружила, что её отец мёртв. Разумеется, после этого о продолжении вечеринки не могло быть и речи. Анну мне пришлось усыпить, а потом сказать ей, что она якобы потеряла сознание, услышав новости о смерти деда.

К счастью, она не вспомнила о том, что предшествовало обмороку, или сделала вид, что не помнит, что в сущности одно и то же. Марцель почувствовал себя неуютно и поджал ноги. Запах аниной помады, исходящий от водолазки Шелтона, стал невыносимым. В коридоре я столкнулся с Александром Декстером. Тем временем продолжил стратег. «Он любезно сообщил мне, что ты в необыкновенной спешке выскочил из дома и побежал по направлению к станции.

Я тут же вышел следом, однако из-за хромоты добрался до платформы лишь через два с половиной часа. Обнаружил себя в состоянии гипотермии, все жизненные функции были угнетены, но непопроимого вреда здоровью удалось избежать. Один я, разумеется, не смог бы переместить тебя к Вальцам, поэтому мне пришлось воспользоваться помощью Ульрики. — А она-то там откуда взялась?

Ревниво проворчал Мартель. — Ты ведь не копаешь под неё, нет? — После того случая, когда ты упал с моста, я взял у Ульрики номер телефона для экстренной связи. Сегодня мне пришлось им воспользоваться, — пожал плечами стратег. В конце концов, не так уж много людей в этом городе, которые не увидят ничего необычного в просьбе подогнать в четыре утра машину или иное транспортное средство к железнодорожной платформе.

Тачку Ульрики доставила через полчаса. — А у неё есть тачка? — оживился Марцель. Ульрики и автомобили как-то не сходились в одной плоскости. — Хотя, если представить её за рулём какого-нибудь старенького кабриолета, выйдет неплохо. — Да, есть. Тёмно-зелёная садовая тачка для перевозки тяжёлых грузов. Привычно разбил Шелтон фантазии напарника в дребезги. Вместе мы доставили тебя к Вальцам, затем Ульрики ушла в свою комнату, а я наполнил ванну.

— Дальше ты знаешь. — Ого! — К сожалению, после произошедшего я чувствую себя не лучшим образом. Поэтому предлагаю сейчас пойти спать, а уже утром решать, что будем делать с пирокинетиком. — Хорошо. — покорно согласился Марцель. Открывать глаза, вставать, идти куда-то, искать сухую одежду и расстилать постель не хотелось.

Ему казалось, что он лет двести смог бы просидеть так, уткнувшись лицом Шелтона в плечо, греясь от температуры его тело и слушая мерно ракочущий океан мыслей. — Мог бы, если бы теперь глубоко под синей волной не мерещился ему непробиваемо толстый слой не тающего льда. — Шванг, — произнес вдруг Шелтон негромко, — сейчас мы закрыли тему и не будем говорить о твоей выходке. Однако не думай, что я забыл.

Под ребрами опасно кольнуло, как от недостатка кислорода. — Понял. — Нет, не понял. — дослушай до конца. Он сделал паузу и рассеянно провел пальцами у Марцеля за ухом, убирая свесившуюся на скулу мокрую прядь. Откровенно говоря, сегодня мне стало не по себе. Я всегда знал, что в определенных случаях мне нечего противопоставить твоим способностям, но никогда не думал, что ты действительно обратишь их против меня.

Сегодня я отправился за тобой, несмотря ни на что, всего, потому что каждый имеет право на ошибку. Но если такое повторится, не уверен, что я пойду тебя искать снова, и что тебе будет куда возвращаться. Мартель зажмурился так, что глазам стало горячо и больно. — Понял.

Теперь правда понял. — Хорошо, — выдохнул Шелтон, — очень хорошо. Второе. Ты будешь беспрекословно подчиняться мне хотя бы до окончания этого дела. Беспрекословно, ясно? Это означает, что если я скажу тебе, например, через пять минут сесть на поезд, отправиться в Тюссо, найти дом номер двенадцать пятнадцать по улице Лиль и ждать там две недели, ничего не предпринимая, ты так и сделаешь.

Даже если все призраки Хаффельберга во главе с Ульрике встанут в кружок и будут просить тебя остаться. Ясно тебе? — Да. — Да, — тихо ответил Марцель, — я обещаю. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не говори этого. Мне действительно хотелось бы избежать крайних мер. Чужим непривычно мягким голосом произнес Шелтон.

Ты ведь слышишь меня сейчас через тактильный контакт и знаешь, что я не лгу. Но больше не будет ни последнего раза, ни прости я нечаянно. Я просто не могу себе этого позволить. — Поэтому будь послушным, хорошо? — Сказал же, что буду! Мартель вывернулся из-под его руки и рывком поднялся на ноги, ухватившись за полотенце на стене.

Шелтон как будто не заметил, он по-прежнему разглядывал мокрый кафель, прикрыв ресницы. Водолазка с одного бока уже была мокрая насквозь. — А это, у вас с Анной-то было что-нибудь, ну, в том смысле… — Технически нет, — спокойно ответил Шелтон. «И, кстати, Шванг, я по-прежнему не люблю прикосновений, а влюблённые люди очень жадные.

Впрочем, хватит об этом, помоги мне подняться». Шелтон встал, стараясь не опираться на больную ногу, и похромал к комнате. Марцель, оставшись в одиночестве, стащил с себя мокрые носки, растёрся полотенцем и сложил испорченную одежду в корзину для нестиранного белья. Белое к белому, тёмное к тёмному. Ему, затем достал фен и долго-долго сушил волосы. Думать ни о чем не хотелось, а за плечом в зеркале как будто стояла Рут.

Когда он наконец зашел в спальню, Шелтон лежал на кровати в позе эмбриона, подмяв под себя подушку. Марцель застыл на несколько секунд посреди комнаты, а потом стащил с кровати одеяло и пристроился у него в ногах, так, чтобы ни в коем случае не коснуться. Небо за окном было желто-серым. До рассвета оставалось всего ничего.

Марцель проспал весь день. К вечеру проснулся, забрался на подоконник и закурил. Закат был, как лазерное шоу, яркий, холодный и ненатуральный, того же цвета, как тлеющий кончик сигареты. «Я живу в кукольном домике, а где-то рядом бродит чокнутый мальчик со спичками». Затушив акурокораму, он скинул его вниз в розовые гортензии. Затем прогулялся до туалета и снова лёг спать теперь уже на своей кровати.

Шилтона нигде не было. Второй и окончательный раз Марцель проснулся только на утро ровно в девять. Пахло свежесваренным какао и чем-то ванильно-здобным. «Хочу я есть или не хочу?» — пробормотал Марцель что-то смутно классическое и рывком встал на мостик, с трудом удерживая равновесие на слишком мягком матрасе, проседающем под кулаками и ступнями. Мышцы приятно заныли. «Да, определённо хочу», и он завалился на бок, одеяло вздулось пузырём и медленно опало.

А внизу приготовления к завтраку были в самом разгаре. Ульрики в короткой джинсовой юбке и клетчатой рубахе выпекала блинчики, Шелтон помогал Гретти достать из холодильника и расставить на столе вереницу разнокалиберных баночек, апельсиновый джем, ореховую пасту, шоколадное масло, плавленый сыр. Вальц почитывал газету, вслух возмущаясь результатами выборов в совет Еврокона. — Черт возьми, почему от Нормандской зоны прошло в два раза больше кандидатов, чем от Саксонской? Да мы втрое больше их по населению.

Втрое! А где все конвейеры по сборке автомобилей? У нас. Да они даже шоколад наш едят. — Возможно, именно потому, что мы так заняты, в совете заседают они. С неразличимой мягкой иронией поинтересовался Шелтон. Вальц, багровея, надул щеки, но не нашел, что ответить, и уткнулся в газету.

Гретта рассмеялась по-старчески скрипуче и только потом заметила Марцеля.

Ох!

Расцвела она такой искренней улыбкой, что ему стало стыдно. — Не пойми за что. Авансом. — Наконец-то вы проснулись. Вам сегодня лучше, да? Профессор Шелтон рассказал, как вы ужасно отравились пивом у Линдонов. Грех, конечно, осуждать их сейчас, ведь в семье такое горе, но все-таки выставлять испорченный продукт на стол…» Она осуждающе цокнула языком.

«Значит, отравился… Пивом? Ну-ну, я тебе это припомню, напарник…» «Мне сегодня охрененно хорошо!» — оскалился во все тридцать три зуба Марцель и плюхнулся на стул напротив вальца. «Кстати, как там дела у Линдонов? — Профессор, вы ведь хотели пойти поддержать Анну? Елейным тоном протянул Марцель, сочурев глаза. — Фройлейн, Анна совершенно разбита обрушившимся на нее несчастьем, — непринужденно ответил Шелтон, откручивая крышку на банке с ореховой пастой.

Крышка не поддавалась. — Если я правильно понял, она собирается уехать из Хафельберга на неделю или две после похорон. Она открывает дверь, краснеет и бледнеет, бормочет что-то приветственная, опуская взгляд, теребит слишком длинные рукава невзрачной розовой водолазки и так старательно не смотрит в его сторону, что ее становится жалко.

Да-да-да, Курт, спасибо вам за заботу. Вы очень любезны.

Нет-нет-нет, я в полном порядке, очень занята. Похороны, вы понимаете, много работы. Да-да-да, пусть ваш студент выздоравливает скорее. Губы у нее искусаны до крови, болячки запеклись некрасивой корочкой. Марцель сглотнул и отвернулся. — Я же извинился. — Что, что вы говорите? — насторожилась Грета, и он кисло улыбнулся.

Так, сам с собой разговариваю. В это время Ульрики как раз вернулась из кухни с очередной порцией блинчиков. — Это последняя, — объявила она, брякая тарелку на стол. — Остальное тесто я в холодильник убрала. — Привет, Марцель. — Привет. Машинально отозвался телепат и только потом взглянул на нее. Глаза у Ульрики покраснели, а веки почему-то казались тяжелыми. — Ой, ты в порядке?

Почему она выглядит, будто всю ночь плакала? Мартель потянулся к ней, словно бы хотел помочь сервировкой, но на самом деле за тем, чтобы коснуться ее руки и услышать. Но Ульрики в последний момент отпрянула, как знала под оплеку жеста. — Ага, — шмыгнула она носом, — тяжелая погода какая-то. — Говорят, ночью будет жуткая гроза. Пойду плиту выключу. Без меня не начинайте, ладно?

Конечно, доченька, — проворковала Грета, садясь за стол и подпирая подбородок рукой. — Скорей бы ты уже мирилась с Бригитой. Вот она, наверное, на такую внучку не нарадуется. Мартель выждал секунд тридцать, пока Ульрике гарантированно не дошла до кухни, а потом выскочил из-за стола со скороговоркой «Пойду возьму себе чего-нибудь» и сбежал. Ульрике стояла, склонившись над раковиной и тщательно умывалась холодной водой.

Ну, ты чего? — негромко спросил Марцель, подходя ближе. Ульрике вздрогнула. — Эй, ну я же не идиот, и вижу, что с тобой какая-то хрень происходит. Просто расскажи мне. Ульрике ожесточенно сдернула кухонное полотенце с крючка и шарахнулась от Марцеля. — Не то, чтобы это было не твое дело, — невнятно сказала она, приваливаясь спиной к холодильнику и вытирая лоб и щеки, но некоторые вещи так сразу вслух и не выскажешь.

Марцель сделал еще шаг, и еще, и еще. Теперь оставалось только протянуть руку и невзначай и ободряюще положить Ульрики на плечо. Но потемневший взгляд останавливал его вернее, чем нацеленный в лоб пистолет. — Главное, начни говорить, а я попробую понять, идет? Ульрики медленно выдохнула, отворачиваясь. Скомканное полотенце упало на пол. Идет. Она, не глядя, протянула руку, на ощупь нашла ладонь Марцеля и сжала.

Он сразу понял, что это Руд, хотя образ был расплывчатым, словно цвета наплывали друг на друга, и одновременно трехмерным, и еще слегка напоминал то, как видят мир люди, страдающие дальнозоркостью. Очень медленно Руд повернулась, вскинула руку, повела ею слева направо, потом справа налево, а потом на плаще под сердцем появилось неряшливое пятно. Черное в центре, белесоватое по краям, оно пожирало ткань, пока вдруг не вспухло языками пламени, и уже через секунду рот вспыхнула вся, целиком, как фотография брошенная на угли.

Очертания фигуры поплыли, руки удлинились гротескно и посыпались на кафель, и само тело осело ворохом золы, а локоны, локоны цвета огня, взметнулись к небу сизоватым дымком.

— Ты видела ее? — хрипло произнес Марцель, отдергивая руку.

Ты там была?

Ага, — выдохнула Ульрики в сторону. Опоздала.

Она вдруг шагнула к нему сама и обняла так, что дыхание перехватило. — Горячо, черт, черт, черт, как же горячо! Ульрики пылала, как в лихорадке, или как будто сама была готова вспыхнуть, как Рут, как Даниэла, как девочка Анки из школы. Коленки у нее дрожали, и Марцель чувствовал эту дрожь всем телом.

— Не плачь, — прошептал он, стискивая плечи Ульрики и ощущая себя невероятно, бесконечно сильным.

Не могу, правда, не могу.

Ты ведь такой же, да? Невыносимо смотреть, как они умирают. — И остановить это тоже невозможно, потому что слишком страшно! Прошептала она жутковато сухим голосом, как будто стекло хрупнуло.

Я вернулась, потому что они звали, но не могу найти его. Это добро иссыхает от времени, а зло растет, растет, как пустыня и пожирает все вокруг. Уже не семь поколений, а семь раз по семь, и я каждый раз убегаю и зову на помощь, но никто не приходит, только.

Ты, только ты…» Мысли Ульрики заполнили кухню безликими тенями. Глухо, как сквозь стеклянную перегородку в реанимации, долетал старчески кашляющий смех Вальца, мерно, холодно и чуждо грохотали незримые океанские волны.

Когда-нибудь ты расскажешь мне всё. — Это ведь не вопрос?

Неа. Марцель осторожно погладил её по волосам. На взгляд со стороны жёсткие и сухие, на ощупь они оказались скользкими, как шёлк. — Чёрт, душно здесь. Ульрике вскинулось. — Уйдём отсюда.

Ненадолго, но подальше. Давай.

Глаза у неё были чёрными-чёрными, с узкой каёмкой радужки по краю зрачка. — Давай, — согласился Марцель. К окну они повернулись одновременно. Пока Ульрики сдвигал из подоконника корзину с яблоками, Марцель наскоро черкал мелом по магнитной доске на холодильнике. Мел крошился, буквы осыпались, но торопливая «ушел буду поздно» вышла достаточно разборчивым. Оконные створки распахнулись, впуская сырость и холод с улицы. Скинув тапки, Марцель вслед за Ульрики перемахнул через подоконник и оказался в саду на задворках дома.

«А что мы будем делать?» Дыхание у него сбилось меньше, чем за минуту бега, давала о себе знать ночь, проведенная на выставшей железнодорожной платформе. — Ловить его! Ульрики обернулась на бегу, простоволосая и босая, полыхающая лихорадочной решимостью человека, который устал терять. — На живца!

На тебя! Подвернувшийся камешек ужалил голую ступню, как змея, и Мартель едва не сбился с шага. — Да! В голосе Ульрики колокотала ярость. — Надоело! До моста они долетели на одном дыхании. Однако над водой невольно замедлили шаг, а потом и вовсе остановились. Марцель, чувствуя, как покалывает в легких, плюхнулся на деревянный настил и похлопал рядом с собой ладонью. Ульрике села рядом, подогнув под себя одну ногу, и привалилась к нему плечом.

Есть идеи? — тихо спросил Марцеля, дышавшись. — Ну, кто это может быть? — Не знаю, — растеряно ответила Ульрике. — Наверное, он связан с законом или с церковью. Они всегда прячутся около власти. — Может, тогда это мэр? — Ульрике покачало головой. — Мэр Хаффельберга — женщина. — А женщина не может быть? — Нет, никогда.

Сились понять, Марцель прикоснулся сперва к ее запястью, а потом обнаглел и запустил руку под клетчатую рубашку. Ульрике не возражало. Наоборот, повернулась так, чтобы ему было удобнее. Мысли потекли сквозь пальцы речной водой, нестройные образы, похожие на размытые отражения в мутной волне.

Сын, и его сын, и сын его сына.

Словно обжегшись, Марцель отдернул руку, но тут же обнял ульрики снова, заглаживая вину. — Понятно. А ты-то здесь при чем? Вопрос оказался той самой спичкой в бочке с порохом. — Они сами виноваты, — Ульрики вскочила на ноги и отступила к перилам, не спуская с Марцеля глаз. — Они это заслужили. От густой, концентрированной ненависти горло свело.

Марцель попытался что-то сказать, но вместо слов вышел хрип, заморосил мелкий дождь, обжигающий холодный, и деревянные поручни моста казались теперь теплыми.

Я ни о чем не жалею.

Жалеешь, — неожиданно ясно произнес вдруг Марцель, когда Ульрики на мгновение замолчала, чтобы перевести дыхание. — Жалеешь, поэтому и возвращаешься сюда снова и снова, и поэтому хочешь сейчас умереть, думаешь, что на этом все закончится. Ты ведь знала, что он следит за тобой, и поэтому убежала через окно, да? Ульрики вцепилась в перила, до побелевших пальцев. — Да.

И в этот же момент удушающий гнев, сдавивший Марцеля, как в клещах, раскололся на две части, и ульярики принадлежало лишь меньшее из них. На то, чтобы принять решение, оставалось меньше секунды. Перила моста были уже непозволительно горячими. Сейчас. Марцель рванулся вперед, выставляя руки перед собой и изо всех сил толкнул ульярики в грудь. Падать с моста во второй раз было почти не страшно.

Вынырнули они одновременно. Марцель, выкашливая воду и судорожно молотя руками по воде, чтобы удержаться, ульрики сердитой русалкой. Волосы облепили ее лицо так плотно, словно это была маска. — Зачем ты это сделал? — Голос прозвучал под мостом гулко и искусственно. — Он хотел бы… Марсель наглотался воды, с трудом сумел удержаться на поверхности и погреб к берегу, и лишь выбравшись на траву, продолжил.

— Он хотел тебя сжечь прямо сейчас, может, и меня заодно. Но его способности ограничены, он способен уничтожить только то, что видит, вот и пришлось нырнуть. Ульрике закрыла глаза и нырнула, только волосы нефтью расплескались по поверхности воды на мгновение. У берега она появилась только через полминуты. Как будто искала на дне совет, что делать.

Ты прав. Первое, что сказала Ульрике, выбираясь из воды и на ходу отжимая волосы навок. Мокрая рубашка липла к телу и слегка просвечивала. Это было глупо. Если я умру, вряд ли что-то изменится, всё только зайдёт на второй круг, точнее, уже не на второй, она… Неважно, не помню. Она вздохнула и села рядом с Марцелем. Месть… Дурацкая штука.

Что будем делать? — Ну, переоденемся, — неуверенно предложил Марцель, а потом вспомнил, при каких обстоятельствах удрал из дома и простонал. — У-у-у, Шелтон меня убьет, или еще хуже. Черт, ульрики, я очень хреновое время выбрал для побега. Мне только вчера устроили грандиозный разнос за разгильдяйство, а я опять…

А тебе нужно всегда спрашивать у Шелтона разрешения, что делать? Марцель мрачно уставился на свои босые ноги, измазанные в зеленоватом иле и в земле.

Вообще-то да, но я же не могу тебе так ответить.

Ну, нет, но если всё пойдёт по худшему сценарию, мне можно будет вообще не возвращаться, лечь под кустом и сдохнуть. — Сдохнуть вменяемом, потому что слетать с катушек ещё.

Хреновее. — Он тебе ничего не сделает, — уверенно заявила Ульрике.

И добавила, подумав, — я заступлюсь. — Ещё чего не хватало, чтобы за меня заступалась женщина, — возмутился Марцель.

Вот тогда и не ной. И вообще, он тебе что, настолько нужен, зависишь от него?

Гортань свело, как от глотка лимонного сока. — Почему он мне настолько нужен? Я… Я не хочу свихнуться. Мне… Мне нужно слушать его океан, чтобы не забыть, кто я. Я просто привык. Я не хочу искать никого другого. Мне не нужны ни стратеги, ни тактики. — только его океан. Из-за меня он убил Рен. Он все-таки вернулся за мной, нянчился со мной

девять лет, вытаскивал из дерьма, берег, не давал.

Свихнуться, и я не знаю, зачем. — А он к тебе не привык? — Зачем мне быть и куда идти, если не с ним?

Ему удобно, — буркнул Марцель и пошевелил пальцами на ногах. Подсохшая грязь неприятно стягивала кожу и осыпалась неряшливыми комочками. Пока я приношу пользу, он меня терпит, позволяет оставаться рядом. Ну, я типа рыбы прилипал и вообще-то. Ему пришлось из-за меня отказаться от очень важного человека или от будущего даже. — Может, он просто выбрал другое будущее?

Марсель пожал плечами. — Мы с ним как фрики смотримся, да? Ну, в смысле, странно. — Как идиоты, — улыбнулась Уллирике, — оба. — Настоящего очень мало, и если рядом с тобой оказывается что-то настоящее, это надо беречь. Или кто-то настоящий. — А я не берегу, — Мартелет вернулся.

Ульрик ею внезапно наклонилась и прижалась к его плечу, так что когда Мартелет обернулся, то оказался с ней лицом к лицу, едва ли не сталкиваясь носами.

Так подростки целуются, да? А если я скажу, что ты можешь идти со мной? И я тебя никогда не оставлю. Ты пойдешь?

Очень тихо спросила Ульрике. У Марцеля появилось ощущение, что кости начинают плавиться, как пластилин. В голове зазвенело. — А ты обещаешь? — Да. — так же серьезно сказала она, и Марцель сразу поверил. Ульрике не лгала ни единой мыслью, и он знал, что она сможет его удержать.

Не на грани нормальности, уже за гранью, но там он тоже не будет чувствовать себя несчастным, потому что и сама ульрики ненормальная.

А вдруг это и есть твой выбор, Мартель?

Другая судьба. У Шелтона уже был шанс.

Справедливо, если и у тебя будет. Так себя чувствуют те, кто продает душу. Темнота наваливалась со всех сторон, ненастоящая, иллюзорная, но такая густая, что в ней можно было захлебнуться. Марцель дышал учащенно, но кислорода все равно не хватало. Капельки речной воды стекали с мокрых волос и щекотали спину. Ветер заунывно гудел под мостом на одной ноте. Или это только мерещилось?

А он без меня? — Да. — Почти беззвучно выдохнула Ульрике.

Если это правда, и ты действительно рыба прилипала, Тогда он не заметит и просто пойдет дальше, а ты получишь то, что будет по-настоящему твоим. Ты же хотел семью и детей, которые не будут такими как ты.

А ты… Марсель не договорил, захлебнувшись словами, но Ульрике все поняла.

А я хочу….

Он прикусил язык. Дальше говорить было нельзя. Только целовать. И опять получалось по-дурацки. Мокрая одежда, босые ноги, расползающаяся под коленями сырая земля. Волосы липли к телу и лезли в рот, и Ульрики отфыркивалась как кошка, и горячо дышала ему в ухо, пока он целовал шею и плечо, и в мыслях у нее была ночи костры. Где-то совсем близко разговаривали две женщины, и голоса становились все ближе.

Но Марцеле уже было плевать, как было плевать на сырость и холод, и когда Ульрики отстранилась и произнесла.

Не сейчас, пожалуйста.

Он готов был завыть. — Ты издеваешься. — Нет. Она на мгновение замерла, прижимаясь к нему всем телом, и от этого стало тепло.

Но пусть это будет правильно. Для меня важно. Даже если для тебя не…

Марцель собрал всю волю в кулак и сел, отстраняясь. — Для меня тоже важно, — вздохнул он, пытаясь сидя застегнуть джинсы. — Слушай, у тебя дома нет запасной одежды? Если я сейчас вернусь к Шелтону, то будет катастрофа. Уйрики прищурилась и внимательно оглядела Марцеля с головы до ног. — Ну, мужской одежды нет, хотя у Бритты вроде был сын.

Может, от него что-нибудь осталось? Прогладим утюгом, и можно надеть. Все лучше, чем мокрое. — Ага, — кивнул Марцель, вставая на ноги. Ещё бы по городу пройти, не привлекая лишнего внимания. — Чёрт! Он исчез! — Кто? — Ультрики поднялась и тщательно одёрнула испачканную юбку. — Пирокенетик! — Кто-кто? — Убийца Рут, — нахмурился Марцель, прислушиваясь.

Но Хаффельберг затих, затаился, словно выжидая, и даже мысли двух женщин, неторопливо прогуливающихся вдоль реки, казались приглушёнными. — Не, никого. — О! Засада! Я надеялся, что смогу вычислить его на слух. — Ой, чёрт! — он запоздало прикусил язык, сообразив, что только что сдал себя с потрохами. Ульрикия только улыбнулась в сторону. — Я знала, что ты особенный, ещё когда увидела тебя в первый раз в магазине. Я не понимаю тебя, просто чувствую. — Это хорошо, — слегка расслабился Марсель, — просто некоторые вещи…

Нельзя говорить вслух, потому что они теряют свою ценность», — закончила Ульрике и вдруг шагнула к нему вплотную и наклонилась к уху.

Поэтому не спрашивай меня ни о чем, хорошо?

Марцель кивнул как заколдованный. — Хорошо. Они выбрались из-под моста, когда снова начал накрапывать дождь. Город как будто вымер от сырости и холода. Немного пахло дымом, и то ли от этого запаха, то ли от озноба тело сотрясало крупная дрожь. У Марцеля зуб на зуб не попадал. Ульрике, похоже, совсем не мерзло и не смущалось ни из-за грязи на своей одежде, ни из-за отсутствия обуви.

Как думаешь, если еще походим по городу, то найдем его? — Легче поступить по-другому, — пробурчал Марцель, обхватывая себя руками. Согреться это не помогало ни на гран. — Пойдем сразу к этому Иоганну Веберу. — Почему, — насторожилось Уллирике, — почему именно к нему? — Ну, сдавать еще и напарника Марцелю не хотелось, поэтому он просто сказал, — у нас и до этого было четыре подозреваемых из-за случая со свечками в церкви — Клемент Линден, Лайонел Цорн, Иоганн Вебер и Ганс Хайнце.

Ну, самый подозрительный был Линден, но он вовремя помер. Потом еще Цорн странный, вроде как жутко злой, но Ну, ты сама рассказывала, что он из ружья палит по тем, кто без дела ходит на кладбище. Но он живет не в городе, а я пару раз слышал пирокинетика, ну, убийцу, именно в городе.

Ну, потом Хайнце, этот типа работал в пожарной бригаде. Страшно подозрительно, но он живет вроде в другой стороне, до него топать далеко. А Иоганн Вебер тут, рядом, недалеко от участка. Плюс у него вообще семейка со странностями, взять хоть Герхарда. — Герхард — почтительный и вежливый юноша, — старомодно похвалила Ульрике и нахмурилась. — А что ты будешь делать, если Иоганн правда окажется тем самым убийцей? — Ну, не знаю, — Мартель растерялся, прикидывая варианты.

— Ты крови боишься? — Нет. — Тогда много чего можно сделать. — Нет, так нельзя, — упрямо вздернула подбородок Ульрике.

Нужно сделать правильно.

У тебя на этой правильности пунктик, — не удержался от шпильки Марцель. Ульрике ускорила шаг.

Если ты делаешь что-то неправильно, то последствия будут ужасны. Вся эта история и началась с одного неправильного.

Поступка. — Тебе видней, — уступил Марцель, — и как будет правильно? — Не знаю. — С достоинством египетской царицы, — ответила Ульрике, и Марцель сдался окончательно. — Хорошо, я подумаю, а пока будем действовать по обстоятельствам. Фрау Кауфер приняла вид мокрой до нитки парочки как должное. Молча открыла дверь и впустила их внутрь, позволила натоптать две цепочки грязных следов до ванной и не сказала ни слова, когда корзина для белья пополнилась одеждой, пропахшей речной тиной.

Кошки сидели повсюду — на лестнице, в шкафах, под столом, под ванной в раковине, в душевой кабине — и равнодушно щюрили глаза. Марсель завертел головой, выглядывая старую знакомую, желтоглазую черную кошатину, но той нигде не было. Уже в ванной, растираясь махровым полотенцем, он спросил у лирики то, что давно вертелось на языке.

Слушай, я тут думаю и никак не могу понять. Пирокинетик охотится за теми, кого считает ведьмами. Ну, Даниэла и ее хобби — спиритизм, девчонка-гадалка школы, певичка-сирена с песнями про колдовство и заговоры. Рут сама себя считала ведьмой. Мартель сглотнул, потому что во рту внезапно стало кисло. — Но почему он не тронул Бригитту Кауфер?

Бритта не ведьма, — тихо откликнулась Ульрике.

Она обычная старуха с плохим характером, умная, но этого мало.

Второй вопрос задать было еще сложнее. — А чем ведьмы отличаются от обычных людей? Ульрике зябко закуталась в полотенце. — Трудно сказать. Друг от друга они отличаются даже больше, чем от людей. Они не всегда рыжие и зеленоглазые, как рут, часто некрасивые,

Но в них есть что-то такое, что способно изменить мир, просто одним своим существованием.

Волшебная музыка или умение видеть мертвых, или слова, слова, которые сбываются, или чтение судьбы по знакам, песни, которые зовут людей к чему-то непреодолимо прекрасному. Марцель тяжело оперся на раковину, ноги едва держали его. — А ты, чем ты особенная? — Ничем. Я просто живу так, как хочу.

Ульрике не солгала, Марцель это почувствовал, но смысла в ее словах было куда больше, чем он смог уловить. На сетчатке отпечатался фантасмагорический образ, перекресток из трех дорог, беспрерывно меняющихся местами, точно колода карт, которую тасуют ловкие руки. А на перекрестке сидела темноволосая встрёпанная девочка и чертила в пыли стрелки веточкой лаванды. — Не понимаю. — И не надо, — улыбнулась она.

Давай одеваться. На этот раз Ульрики повела его не в свою комнату, а на чердак. Впереди гордым проводником шествовала пушистая белая кошка, изредка подергивая хвостом. Чердак оказался пыльным. — Нам точно сюда? — осторожно спросил Марцель, поправляя полотенце на поясе. Вдоль стены стояли в ряд коробки и сундуки, даже на вид старинные.

Круглое окошко было задернуто кружевной занавеской, посеревшей от времени.

Ага.

Так, давай вон тот попробуем, — нерешительно предположила ульрики и шагнула к ближнему сундуку.

Не заперт. Хорошо.

Тут же все грязное! — возмутился Марцель, но, заглянув в сундук, вынужден был признать. — Может, не очень грязное. Ух, какие штаны прикольные! Белые! А это не женские? А, черт с ними! Давай сюда! И тот белый свитер! Буду как Шелтон, весь сияющий! Примыслия, напарники между лопатками засвербело, как в предчувствии нагоняя. Свитер вязала Брита, слегка растерянно откликнулась Улирики.

И он точно на мальчика. — Ну, клёво! — Марсель сложил полотенце на крышке соседнего сундука и влез в штаны. — Вот невезуха. Если они тоже намокнут, то без белья неприлично будет. — Значит, постараюсь не намокать. — А свитер мягкий. — Ещё бы. Сделан с любовью. У Лирики зябко подняла воротник халата.

Ты отнеси пока в ванну полотенце, а я схожу и оденусь. Жди меня на кухне.

Марцель послушался. Он кинул полотенце все в ту же корзину для белья, потому что оно было безнадежно испорчено густой чердачной пылью, а затем по памяти нашел кухню, совмещенную со столовой. Как и в первый раз, там везде дремали кошки. На стульях, на столе, на микроволновке. Бригитта Кауфер, кутаясь в шаль, помешивала чай серебряной ложечкой. — Это моего сына. — Что?

Не сразу сообразил Марцель. — Это вещи моего сына, — хмуро повторила Бригитта Кауфер. Шаль лежала у нее на плечах, как толстая паутина. — Я говорила ему, что нельзя уезжать из Хаффельберга. Он не послушал, бежал с этой дурочкой. Сердце у Марцеля кальнуло, но это была чужая боль. — И как они поживают?

Умерли давно, — пожала плечами фрау Кауфер. — А я теперь сумасшедшая старуха в черном. — А-а, извините, — ляпнул Марцель, не зная, что сказать. — Вам, наверное, неприятно, что я его вещи взял. — Бери, — разрешила фрау Кауфер. «Всё равно некому отдать. Сухая ветвь, пустоцвет», — забормотала она.

Образы в её мыслях были неразличимы и пропитаны флёром печали. «Не уберегла, не смогла, кровиночка моя…» Здоровенный серый кошак, до того крутившийся вокруг кокетливой полосатой кошечки, подбежал к Бригите Кауфер, мяукнул и принялся отереться о её ноги.

Марцель.

Она растерянно опустила руку и потрепала его по ушам. — Интересно, если Бригитта — сухая ветвь, а ее сын умер, то откуда взялась Ульрике? Или его жена успела родить? Что-то подсказывало Марселю, услышав напарник эти размышления, то сразу назвал бы его идиотом. За недогадливость. — Ты идешь? — заглянула Ульрике на кухню, теребя ручку зонта.

Иду, — подскочил Марсель и поспешно вышел в коридор. «Чёрт! Да ты опять в чёрном! Издеваешься?» «Не-а, у меня почти все вещи чёрные», — хмыкнула Ульрики. «Кстати, я ещё и ботинки нашла. А носки бери мои, они тёплые». «Ну да, только тёплых носков мне не хватало. В смысле, спасибо».

Дождь на улице перестал, но тучи стали гуще и темнее, как будто их кто-то специально утрамбовывал. Зябко переминаясь с ноги на ногу на крыльце, Марцель пошарил по карманам и чертыхнулся. Сигареты остались в комнате на втором этаже гостиницы Вальцев, так же, как и спички и очки с цветными стеклами. Без всех этих мелочей было неуютно. — Как голый стою на площади, — пожаловался он себе под нос. — Хотя…

Не. Тогда бы я себя не так хреново чувствовал. — Курить хочу. «У Вебера попросишь, он дымит, как паровоз», — пожала плечами угряки. — Поэтому всю его зелень пришлось отвезти в участок. — И там бедняжка Герхардт вкалывает, как проклятый, а злобные монстеры и диффенбахи мечтают его сожрать, — радостно закончил Марцель.

Мысль о том, чтобы попросить у Пирокинетика сигарету, вызывала приступ нервного веселья и чувства дежавю. А город был болен. Изменился, кажется, сам воздух, его не хватало, словно на каждом вдохе вместе с глотком кислорода в легкие просачивалась пустота, постепенно заполняя альвеолы пузырьками ничто, а потом кровь разносила ее по всем клеткам организма. И Марцель чувствовал себя непринадлежащим материальному миру, остро, как никогда прежде.

Украдкой глядя на свою растопыренную ладонь, он подсознательно ждал, когда она вдруг станет полупрозрачной, как отражение в оконном стекле или рассыпется мелким бисером. Ульрике тоже ощущала нечто подобное. Она сжимала зонт с такой силой, что по краю ногтей появлялись белые лунки, и иногда поднимала взгляд к разбухшим, истинно черным, как гематомы, тучам, словно молилась, но с губ ее не срывалось ни единого звука, а мысли были расцвечены вспышками голубоватых молний.

«Будет гроза! О, пусть будет гроза!» и чудился пряно-лекарственный кедровый запах. Весь путь до семейного гнездышка Веберов Марцель вслушивался в мысленный шум, боясь и одновременно желая уловить грохот холодных океанских волн.

Но Шелтон как сквозь землю провалился или уехал из города.

«Нет, он не мог уехать сейчас, я просто лажаю, ага, не могу сконцентрироваться».

«Боишься?» — нарочито громко спросил Марцель. — Хорошее время! — не впопад, ответила Ульрикия. В мыслях у нее призраком промелькнуло лицо девочки со светлыми, как лен, волосами. — Что-то большое сдвинулось с места. — Ага, крыша. У меня. — Дурак! Устала вздохнула Ульрикия, слепую нашла его руку и слабо сжала пальцы.

Не умирай, ладно?

От неожиданности Марцель поперхнулся вдохом. — Э-э-э, умеешь ободрить. Извини. Ульрике отвернулась и ускорила шаг, утягивая Марцеля за собой. Из подворотней бесплотными тенями шмыгнули две кошки, белая и трехцветная. Трехцветка тут же скрылась в кустах, а белая на секунду замерла статуэткой, вытянув шею и, приподняв полусогнутую переднюю лапку, фыркнула на Марцеля, сузив глаза, и увязалась следом, отставая шагов на пять.

«Мне начинает казаться, что кошки — это неспроста», — рабормотал он. — Что? — растерянно откликнулась Ульрикия, обернулась, увидела белоснежную красавицу и улыбнулась. — А, это из наших… из ваших, в смысле, фрау Кауфер? Как зовут? — Вроде бы, Сирен, надо будет переспросить.

Ульрикия снова оглянулась на кошку, словно спрашивать собиралась у нее. — Ты придумал, что будешь делать с убийцей? — Пока нет. — Ох, твою ж мать, мы уже пришли! На гравийной стоянке обнаружилась памятная астрель пижонского белого цвета. Слева от въезда на стоянку была калитка, а у калитки табличка с полицейской символикой. Марцель сглотнул. — Ну что, заходим?

Ульрики кивнула и, в три шага преодолев расстояние до калитки, нажала кнопку звонка под табличкой. У Марцеля желудок скрутило. «Дура! Ещё поори, чтоб этот вышел!» Словно услышав мысленный окрик, Ульрике заметила в сторону. «Там сейчас не только Иоганн, семья большая, не врываться же?» «Нет!» — нехотя согласился Марцель.

Но тут от крыльца повеяло сдержанным любопытством, дрогнули пластинки жалюзи на маленьком окошке справа от двери, и через несколько секунд замок щёлкнул.

Ульрике, здравствуй.

А Герхарда сейчас нет, он на дежурстве. Голос был сонным и солнечным, как осеннее утро. Марцель на секунду зажмурился, впитывая только эмоции, ощущения, воспринимая не глазами, а на слух и мысленно — морскую прохладу разума, угасающий солнечный свет, прозрачность красоты. — Привет, Эва. Нет, мы не к Герхарду. А Иоганн дома?

Но Евангелина Штернберг была похожа и не похожа на свой портрет в кафе Линденофф. Золото волос изрядно разбавило седина, а из глаз исчезла жажда познания жизни. Осталось отстраненное восхищение наблюдателя. Легко было представить, как в центре сумасшедшей суматошного Шелдорфа Эва Штернберг сидит где-нибудь в кафе, греет вечно зябнущие руки на кружке с галинтвейном и смотрит через дымчатое стекло, как снуют люди на улице.

И шляпка, у нее обязательно должна быть старомодная шляпка. А еще в чертах Эвы и ее жестах не было ни грана чувственности или порочности. Как будто Герхард с его лицом актера из фильма для взрослых унаследовал внешность от кого-то другого.

«Дома», — мягко улыбнулась Эва, — «Ульрике, ты не представишь мне юношу, которого привела?».

А-а-а, — коротко откликнулась она и задумалась ненадолго, Эва, сунув зонтик под мышку, а руки в карманы. — Это Марцель Шванг. Мы вместе. — Тот самый Марцель, — понятливо кивнула Эва. — Что ж, добро пожаловать! — повела она рукой, и Марцель с ульрики открыли калитку, прошли по хрустящей гравиям дорожки и поднялись на крыльцо. — Герхард о тебе рассказывал, — продолжила Эва уже в доме.

— Так что заочно мы знакомы, можно сказать. А Иоганн сейчас на веранде, на втором этаже. Сделать для вас какао? — Не, спасибо! Марцель попытался улыбнуться, но получилась ухмылка. — Мы ненадолго. Типа по делу.

Да, понимаю. Иоганн мне говорил.

Загадочно ответила Эва и вдруг погладила Марцеля по щеке сухими прохладными пальцами. Накатило одновременно ощущение безнадежности и облегчения, чужих, смазанных чувств. Интересно, а мать Шелтона была на неё похожа? Дом Веберов оказался ужасно старым и похожим на них самих, на всех. Изысканные кованые подсвечники и каминные решётки, белые свечи с запахом вербены, пастельные картины на стене вдоль лестницы, на окнах серо-стальная органза с голубоватым блеском — Эва.

Фотографии на комоде, кто-то смеющийся и в зелёной полицейской форме, слишком неброские для бутафорских мечи над камином настоящие, жаркие угли, металлическая кружка, забытая на краю стола, Рихард, такой, каким он был в воспоминаниях Руд.

Слишком роскошная, провоцирующая воображение шкура на полу в гостиной, аккуратная стопка книг, пошлейший вздох в ночи и сверху теория психоанализа и о государстве, и верхняя книга заложена ручкой с искусственным колпачком и нелепая яркая рубашка, перекинута через спинку кресла Герхард. Марцелю было очень, очень интересно, чью душу олицетворяют волчьи головы на щитах в гостиной. «Ты часто здесь бываешь?» «Ну, иногда», — неопределенно ответила Ульрике.

Длинная черная водолазка задралась сбоку, не настолько, чтобы видеть узкую полоску обнаженной кожи, но достаточно, чтобы ее дофантазировать. «Раньше бывало чаще. И как ты думаешь, Иоганн может…» Марцель недоговорил. — Не знаю, веришь или нет, но за три года я видела его всего дважды и не говорила ни разу. — Тогда я иду первым.

Марцель обогнал ее на лестнице и оттеснил плечом. Ульрики позволило ему это, удивленное и снисходительное одобрение дохнуло в затылок теплом. Второй этаж был слишком темным и молчаливым, не то чтобы опасным, пустым, только с веранды еле ощутимо веяло сырой прохладой. Когда они вошли, Иоганн спокойно закрыл книгу и отложил на диван рядом с собой. «Э-э-э, добрый вечер!»

жизнерадостно оскалился Марцель, впиваясь в него глазами. Иоганн не был стратегом, просто хладнокровный и умный старик с навсегда отпечатавшимся в сознании умением убивать людей. Такое случалось после войны, оттуда возвращались либо ранеными, искалеченными, либо со штампом изнутри черепной коробки. «Ты бы представился для начала!» Ворчливо отозвался Иоганн и снова вернулся к своей книге. — Здравствуй, Ульрике.

Давно тебя не было в этом доме. — А ты следишь? Она обогнула замершего на пороге Марцеля и села на пол у ног Иоганна, глядя снизу вверх темными глазами. — Я слежу за тем, кто следит за тобой, — угрюмо ответил Иоганн и послюнил палец, чтобы перевернуть страницу. — Так как тебя зовут, а, парень? — Шванг. Марцель чувствовал, что оскал у него все больше напоминает звериный. Иоганн не был пирокинетиком, точно так же, как не был стратегом. Но при этом он ненавидел ульрики настолько, что у Марцеля челюсти сводило.

Больше на кличку похоже. «А это и есть кличка?» — доверительно сообщил Марцель и тоже сел, но не на пол, а все-таки на диван, рядом с Иоганном. Хотя окна и были закрыты, по веранде гуляли такие сквозняки, что не спасал даже свитер. — И зачем ты пришел? — в упор спросил Иоганн. — Ульрике я давно жду.

Когда же она, наконец, придет спросить, да… А ты здесь каким боком, мальчик с кличкой? — Правда, зачем? Пришел убить Пирокинетика, но его здесь нет, а есть занудный старикашка. Ульрике все так же смотрела на Иоганна и в мыслях у нее лепил дочь. «Я…», — начал Марсель и сбился. Зацепок никаких не было, а единственный образ, который мог стать ключом к разгадке, к первому правильному ходу утекал, как песок сквозь пальцы. Знание, слово, вина…

«Кто убил твоего брата?» Несчастный случай! Яган начал говорить даже раньше, чем Марсель закончил вопрос. Плохая дорога, дождь, плохая дорога, дорога, никто не виноват, ничего не знаю. В точку.

И ты настрого запретил Герхарду лезть в это расследование. Марцель не был придурком, чтобы там не говорил Шелтон. Просто другие методы. Меньше логики, больше интуиции. Почему? Если это просто несчастный случай, ну, дал бы парнишке самому покопаться там. Быстрее бы убедился в твоей правоте, а? Яганна оказалась не так-то легко смутить каверзными вопросами. — Герхард не годится для работы в полиции, — ворчаливо откликнулся он.

— Сопля! — Сопля! Его бы отправить в горячую точку, вернулся бы мужчиной, а так его Эва разваловала. И, кстати, парень, по какому праву ты задаешь вопросы? Марцель придвинулся ближе и накрыл холодной ладонью сморщенную руку Иоганна, замер, улыбнулся, медленно растягивая губы, не моргая, ровно дыша.

«Может, потому что я не сопля, в отличие от одного старикашки, который покрывает убийцу своего брата, потому что боится?» Марцель потянулся мысленно, оплетая разум Иоганна и расчленяя его на фрагменты, как неаккуратно собранный пазл. «Боится? Чего ты боишься, Иоганн Вебер из расстрельной команды вроде как миротворческого контингента Еврокона в Северной Африке?» В воспоминании о том, как Иоганн спускал курок, глядя в глаза обезоруженным чернокожим высохшим как скелеты боевикам плавали на поверхности сознания, только сдвинь в сторону рязку ежедневных забот.

А вот глубже, глубже, спрятанное от всех, таилось нечто. Секрет. Ударь шоковой волной по мозгам, и потайной ящик откроется. Иоганну хватило упоминания о первом в его жизни убийстве. Они захрипели одновременно, Иоганн, от душащей боли в левой части груди такого привычного и страшного ощущения Марцель от зацепившего рикошетом воспоминания.

Воздуха, впродуваемой сквозняками в веранде, отчаянно не хватало. Хотелось распахнуть окна и высунуться на улицу по пояс, ловя на язык пресные капли дождя. «Ты любишь Эву!» Марцель сморгнул на бежавшие слезы. Глаза резало, как будто в них перец попал. «Ты так сильно любишь сестру, что боишься слова против в него сказать, потому что до сих пор он не трогал ее только потому, что ты ее брат.

Ты еще сильнее боишься с тех пор, как он убил Рихарда, и ты понял, что он может забрать любого — Эву, Герхарда, всех. Как его зовут? У Мартеля в голове словно отпечаталось чужое лицо. Там, в воспоминаниях Эогана, еще молодое, неискаженное сетью морщин, почти красивое.

Чёрные-чёрные волосы, тонкий нос и такие же глаза, как у Александра Декстера. Но лица было недостаточно, чтобы найти постаревшего убийцу в городе. «Скажи имя!» Марцель, превозмогая фантомные ощущения тянущей боли под рёбрами, вцепился в сухие плечи Иоганна. «Ну, пожалуйста!» «Хватит!»

Ульрике вдруг подскочило и рывком потянуло Марцеля на себя. Они вместе покатились по полу. — Убьёшь же его! — Ну и? Они перевернулись ещё раз, и Ульрике расчётливым движением крепко приложила Марцеля головой об пол.

Так нельзя! - Прошептала, обжигая ухо дыханием. - Нельзя! Без причины!

Иоганну становилось хуже. Марцель зажмурился. — Надо вызвать врача! — наконец выдавил он из себя. — Хреново! Подкинули мы подлян Куэве! — Она не обидится. Ульрекия слезла с Марцеля и направилась к двери. — Жди здесь, я ее позову. И не трогай пока Иоганна. — Не буду, — буркнул Марцель в сторону. — Все равно бесполезно.

Ему слишком больно, чтобы я копался в мозгах. Когда топот на лестнице стих, Марцель уткнулся в свои колени лицом и медленно выдохнул. Хотелось выть. Ключ к разгадке был совсем рядом. Он корчился на диване от сердечного приступа и хрипел. Полный вакуум в мыслях, без шансов. Ульрики поднялась обратно через полторы минуты, заглянула в комнату, убедилась, что Иоганн еще жив и позвала Марцеля. «Идем, скорая вот-вот приедет. Ты же не хочешь с врачами сталкиваться, а?» «Не-а», мотнул головой Марцель.

Общаться сейчас он ни с кем не хотел. Вот и сбить кого-нибудь кулаками, пока не начнёт соднить в костяшках, да, хотел. Тогда идём. Незаметно сбежать не получилось. Они замешкались, а в это время к подъездной аллее подрулила жёлтая машина скорой. Марцель почуял Герхарда и несколько незнакомцев, явно родственников, и быстро раздумал выходить через парадную дверь.

Ульрики цапнула его за рукав и потянула куда-то вглубь дома, не к чёрному ходу, в библиотеку. «Отсидимся здесь», — прошептала на ухо.

Потом выйдем, потерпи, это ненадолго.

Ненадолго растянулась на полтора часа. Ульрики периодически выбегала, якобы посмотреть, нельзя ли уже выйти, но на самом деле врала. Марцель пытался за ней проследить телепатически, но все время терял в одном и том же месте — в коридоре между кухней и гостиной. Зато остальных было слышно даже слишком хорошо. Иоганн бредил первым убийством и отчаянно боялся умереть сам, потому что там, за гранью, ждали они, иссохшие, с пыльной черной кожей, с белыми звериными зубами.

Герхард вышагивал из угла в угол и сжимал в кармане мобильный. Позвонить или не позвонить? Все равно они не помогут, они по другой части. И врач, и обе медсестры, и скорые были давным-давно знакомы с Иоганном. Врач звал его офицер Вебер и повторял «Держитесь».

Эва сидела в кресле, обхватив себя руками, ощущала холод собственных пальцев на коже, как нечто чужое и старалась не думать ни о чем, но из углов тянула стынью и сыростью.

И что-то шептала «ты и знала, что это закончится так».

Потом Иоганна увезли. С ним уехал Герхард и те самые неопознанные и незнакомые Марцелю родичи Веберов. Эва осталась в доме одна, не считая незваных гостей. Врач снабдил ее таблетками, строго наказал принять успокоительное и лечь спать, а уже потом, когда она успокоится, ехать в больницу. Ему теперь ничего не грозит, фрау Штернберг, но вы же понимаете возраст. Отъезд в скорой совпал с очередным загулом Ульвики, и Мартелю пришлось терпеливо дожидаться ее возвращения вместо того, чтобы бежать из выставшего дома тотчас же.

Кто же знал, что отсыпаться Эва пойдет в библиотеку. Ах, это вы! Кажется, бледная и измотанная фрау Штернберг совсем не удивилась. — Марцель, так? — Марцель, — вздохнул он. Представляться Эве кличкой почему-то не хотелось. — Э-э-э, ну, извините, я не хотел.

Эва устала кивнула, принимая его извинения. Вот так, просто, без лицемерных «нет-нет, вы не виноваты, это несчастный случай». — Сейчас ему уже лучше. — Я волновалась, — тихо созналась Эва и, наконец, села, поставив на стол стакан с водой. Блистер с розовыми таблетками, резко пахнущими валерьяной, она терзала пальцами, как будто шелест фольги успокаивал. — Беды приходят оттуда, откуда их не ждут.

Я ждала, что придет некто вроде вас, но так боялась проговориться, что Иоганн взял разговор на себя. А оказалось, что вам было нужно совсем другое. Кто вы, Марцель, и чего вы хотели от Иоганна? — Проговориться? Да? Интересно, о чем? Марцелю очень хотелось влезть в голову к Эве и вытащить наружу все маленькие секреты Веберов, но чувствовал, что так у него на руках может оказаться еще один полутруп.

Сколько ей там лет? Пятьдесят? И она сегодня перенервничала. Он с трудом затолкал любопытство поглубже. В конце концов, главным было найти пирокинетика, а семейные тайны обычно хранились строже, чем банковские коды, но оказывались важны только для одной конкретной семьи. «Я ищу убийцу Рихарда Вебера», — относительно честно признался Марцель, — «убийцу Даниэлы Ройтер и других».

Эва, как раз собиравшаяся принять успокоительное, медленно отложила таблетку на стол. Бледные пальцы дрожали.

Что ж, удачи. Надеюсь, вам повезет больше, чем Иоганну.

Марцель подался вперед, ловя скользкую мысль. — То есть, вы знаете, что его все-таки убили, Рихарда?

Подозреваю. Знаю.

Эва не хотела признаваться в этом даже себе. — Понятно. Раз так, я спрошу. — И все-таки ответьте, кто вы, Марцель? — мягко перебила она его. — Студент. Ухмылка по ощущениям расползлась от уха до уха. Изучаю кирпичную готику вместе со своим профессором в маленьких провинциальных городках. Церкви там всякие, замки, дома, типа того.

«О», — Эва опустила взгляд, — «чем я могу помочь?».

«Значит, поняла. У вас есть идеи, кто может быть убийцей?» — в лоб спросил Марцель. Проще было впечатать картинку прямо в разум Эвы, но умные люди, как говорил Шелтон, имели тенденцию догадываться о паранормальных способностях и доставлять некоторые неудобства. Обычно эти неудобства разрешались быстро, но Марселю не хотелось видеть Эву мёртвой, или взвихнувшейся, или потерявшей память.

— Это кто-то из города, — ответила Эва после недолгой заминки. — И Аган его знает. Попробуем по-другому. — Ладно, на кого больше похож Александр Декстер? На Аганца Хайнца или на Лайнелла Цорна? Зрачки у Эвы расширились.

Ни на одного из них, — сказала она, подумав. — Вы думаете, что убийца может быть его родственником?

Папаше или дедом, — пожал плечами Марцель. — Иначе слишком много пирокинетиков на один маленький городок.

А если вам спросить у самого отца Александра? - Предположила Эва. Снова взяла таблетку, сжала в кулаке, провела пальцем по кромке стакана с водой. Марцель проследил взглядом за блеском светло-золотого обручального кольца и вздохнул. «Не пойдет! Я не самоубийца!».

«Тогда у меня есть еще одна мысль. Подождите немного».

Эва решительно поднялась, сунула розовую таблетку в карман и направилась куда-то вглубь библиотеки, за второй ряд книжных шкафов. Вернулась быстро и не с пустыми руками.

«Вот».

Она выложила на столик перед Марцелем фотоальбом в толстой обтянутой зеленым бархатом обложки.

«Здесь фотографии Иоганна из Кадетского училища. И позже. В общем, все, что было до поездки в Африку.

Я тогда была еще девочкой и плохо помню то время. Возможно, тот, кого вы ищете, есть на этих фотографиях.

«У меня только одна просьба». Марцель огладил пальцами шершавую обложку и поднял на Эву взгляд. «Какая?» Тихо попросила Эва. У Марцеля появился металлический привкус на языке. — А-а-а! Понял. Не вопрос. Сейчас ульярики вернется. Я видела ее в саду за домом. — Ну, тогда уже иду. Спасибо, Эва.

Вы чудесная! — честно сказал Марцель и инстинктивно потянулся к ней. Дотронуться до бледной кожи, ощутить кончиками пальцев биение голубой жилки на шее, сохранить на ладони запах вербены и яблока, но натолкнулся на ледяную корочку страха в мыслях и отпрянул. Страх превращает красивое в уродливое и жалкое. Запугивать Эву и уродовать ее — нет, этого Марцель не хотел.

Махнув рукой на прощание, он поплелся по коридору, удерживая под мышкой тяжелый альбом. Надеюсь, там все фотографии подписаны. Когда он вышел из дома, Эва длинно выдохнула, выдавила из блистера сразу четыре таблетки, положила на язык и запила теплой водой. И только потом расплакалась. Дальше Марцель слушать не стал, насильно переключил восприятие на поиски ульрики, разрывая тоненькую ниточку контакта.

Ульрики нашлась на самых задворках сада, у забора. Она стояла, опираясь на металлическую перекладину и смотрела на пустую дорогу, ведущую к реке. — Почему сбежала? — Стыдно было Эве в глаза смотреть. — А мне, значит, не стыдно? — искренне возмутился Марцель. Ульвике выпрямилась и сунула руки в карман, ищуря глаза. — Ты бесстыжий.

Кстати, что принес? Целых четыре секунды Марцель раздумывал, огрызнуться на бесстыжего или ответить по делу. — Ладно. В конце концов, я, правда, не особенно страдал от мук совести. Альбом. Там, может быть, фотография того убийцы. Сразу узнаем, кто он. А то что-то мне больше не хочется шляться по домам добропорядочных горожан и доводить людей до инфаркта. Мы и так много наследили в Хаффельберге.

А Блау проколов не любит, и без разницы, что эти проколы к его поручению никак не относятся. — Интересно, — протянула Ульрике, склоняясь над ним и проводя рукой по обложке, так же, как он за пять минут до того. — Может, зайдем в какой-нибудь кафе и посмотрим там? Марцель уже хотел сказать «да», но тут вспомнил, при каких обстоятельствах сбежал утром из дома и скривился. «Не, в кафе нельзя, еще нельзя к тебе и к Вальцам.

Там Шелтон будет меня искать в первую очередь, а если найдет…».

Он сглотнул. «Он мне весь мозг вы… выест, без соли…» О том, что Шелтон может просто-напросто послать его на все четыре стороны и свалить из города, Марцель Марцель старался не думать. — Не думать. — Хорошо. — Неожиданно легко согласилась Ульрикия. — Нельзя так нельзя. Тогда идем в башню. — Куда? — не понял Марцель. — В башню.

В монастырь. — А можно? — Почему нет? — пожала плечами Ульрикия. — Самое подходящее место. Уж поверь мне. Ты иди, а я тебя догоню. Только захвачу кое-что по дороге. Ну вот. Ну, еду какую-нибудь, пиццу будешь? Без анчоусов только. Поищу. Ульрике махнула рукой и улыбнулась. Встретимся тогда в башне.

К монастырю Марцель крался за дворками, через чужие сады, по узким проулкам между участками, как угодно, лишь бы не попасться случайно Шелтону на глаза. Уже начинало темнеть. До Веберов они добрались около четырех, значит, с учетом беседы и ожидания, время близилось к половине седьмого. Нависшие тучи тоже света не добавляли, и в сгущающихся сумерках Марцель чувствовал себя немного спокойнее. А в доме Вальцев все так же горел свет, и красные занавески также делали его похожим на огонь.

Ворота монастыря были закрыты, но калитка оказалась не запертой. Марцель толкнул ее и быстро шагнул во внутренний дворик, оглядываясь по сторонам и вслушиваясь в чужие мысли. Никого. Уже, оказавшись внутри монастыря, Марцель сообразил, что все должны быть на службе, на вечерней, как вроде бы говорила сестра Анхелика, а значит, бояться нечего.

В башне было промозгло и зябко. Ежесь и натягивая рукава на пальцы, Марцель поднялся по лестнице. Он никуда не торопился, когда уставал, то останавливался и садился на ступени. Наверное, поэтому он не слишком удивился, когда услышал сперва отголосок знакомых мыслей, а затем и топот. — Ты через ступеньку прыгала, что ли? — Ага, — улыбнулась Ульрике и торжественно подняла над головой пакет. — Только пицца помялась.

Она и мятая вкусная, — пробурчал Марцель и галантно забрал у Ульрики пакет. — Ух, тяжелый! Ты что туда напихала? — Еще минералку, две бутылки, влажные салфетки и покрывало. Марцель чуть не оступился. — В пиццерии продается и покрывало? Ульрике прыснуло в кулак. — Не-а, я стащила там с дивана. Потом верну.

Да и за пиццерией сегодня Дитер присматривает, а он балбес, может, и не заметит. — Мне уже начинать тебя бояться, — фыркнул Марцель. — И почему, интересно, кажется теперь, что мной вертят уже два человека? — Потому что у тебя хорошая интуиция, — спокойно предположила Ульрике. Марцель поперхнулся смехом. На вершине башни оказалось темно и далеко не так холодно, как думалось.

Стояла тишь и абсолютное безветрие, душное и давящее. Грозовые тучи плотно обложили небо, и только на западе просвечивало красноватое пятно, заходящее солнце. Сама площадка была немного больше, чем запомнилась Марцелю по предыдущим визитам, и лето темнота сыграла шутку с восприятием. «Где будем покрывало стелить?» — Здесь! — ткнул Марцель пальцами себе под ноги.

Хотя бы не у самого спуска. Может, успеем заметить, если кто-нибудь начнет подниматься по лестнице. — Ну, деваться всё равно некуда, не прыгать же с башни. — Пожала плечами Ульрике. — Кстати, держи. И она кинула ему пачку сигарет. — Там внутри зажигалка. Марцель принюхался к сигаретам, ни ментол, ни яблоко, обычная курева. — Ульрике! — торжественно начал он.

Я тебя люблю. Очень. — Женишься? — Неа. Именно потому, что я тебя люблю и берегу от стрессов. Ульрики хихикнула, расправляя покрывало. — Садись уже. Сюда, поближе. — улыбнулась она и похлопала ладонью рядом с собой. — Будем смотреть фотографии. Кстати, не подпали альбом, нам его еще потом возвращать надо.

Ага, — согласился Марцель, поджигая сигарету. Руки слегка тряслись. Только прикурив, он понял, насколько был напряжен все это время. «Слушай, а снизу огонек никто не увидит?» «Даже если увидит, то подниматься не будет. Я здесь столько раз ночевала, и ничего». Придвинувшись вплотную к ульярке, Марцель щелкнул колесиком зажигалки и открыл альбом. С последней страницы. Фотографии были не слишком четкими и явно постановочными. С них смотрел один и тот же мальчик лет пятнадцати, в саду, за рабочим столом, в библиотеке.

Красивая женщина в длинном платье держит руку у него на плече и улыбается. На берегу реки. — Это Иоганн? Колесико нагрелось, и зажигалку пришлось потушить. — Наверно. Хочешь пиццу? — Давай. И зажигалка пока остынет. Пицца оказалась слишком острой. Пепперони и сушеные томаты, жгучего соуса загадочный Дитер тоже не пожалел.

К боку Марцеля прижималась ульрики, теплая, как печка, и сложно было понять уже, отчего так горят губы и лицо. От перца или от почти близости? По небу расплескалось голубоватое электричество. И снова, и снова. Гром прогремел через сорок секунд. Марцель стряхнул крошки со свитера и облизал пальцы.

Ульрики смотрела не отрываясь, и черт знает, насколько Только хорошо она видела в сгущающейся темноте.

«Минералки? Только я первая пью». «Давай». Она открутила крышку одним движением и начала пить. Марцель ощущал каждый глоток, как свой собственный. Пресная прохлада воды, пощипывание на языке после острого соуса, винтовая резьба на пластиковом горлышке. «Вкусно». Собственный голос показался ему хрепловатым. «Вода всегда вкусная». Горлышко бутылки сохранило иллюзорное тепло губ ульярики.

Марцель осторожно провел языком по пластиковой кромке, как будто надеялся уловить чужой вкус. Перец и томаты. Идиотская пицца. Из-за навалившейся духоты страшно хотелось стащить с себя жаркий колючий свитер. Что, дальше смотрим альбом? Ага. И дай мне еще кусок пиццы, а? Я буду есть и держать зажигалку, а ты листай тогда страницы. Кстати, чуть не забыл.

Марцель торопливо вытер правую руку о собственные штаны, а потом забрался Ульрике под водолазку. От ощущения теплой, гладкой кожи под ладонью слегка вело, и сконцентрироваться на нужном образе получилось не сразу. Зато перелить воспоминания почему-то оказалось легче легкого. «Это он?», Ульрике вздрогнула от неожиданности, но ничуть не удивилась, когда перед глазами у нее вспыхнула картинка из чужого разума.

Таким его запомнил Иоганн.

Ага, — Марцель медлил и не вытаскивал руку из-под водолазки, вместо этого начиная машинально поглаживать Ульрике поясницу. — Сколько ему лет в воспоминаниях Иоганна, как думаешь, на вскидку? — Двадцать тридцать. — Да, значит, есть шанс, что в этом альбоме мы его не найдем. Тут вроде только детские и юношеские фотки. Ну или Иоганн с Пирокинетиком ровесниками не были.

«Тогда, да, возможно, здесь будут фотографии мелкого пацана и его чересчур взрослого дружка». «Ха! Двусмысленно как-то звучит!» — нервно рассмеялся он. Ульрики нагнулась, чтобы достать пиццу из коробки. Марцель снова щелкнул зажигалкой. Оранжевый огонек после темноты казался невыносимо ярким. «Волосы убери, еще подпалю!» — тепловатым голосом произнес Марцель.

Вспышки молнии разрывали небо уже поминутно. Глухой грохот становился ближе. — Ага, — не отвлекаясь от альбома, протянула ульрики и, свернув волосы жгутом, перекинула через плечо вперед. — Глянь, не похож? Он склонился ниже. — Э-э-э, ты вообще на женщину показываешь, вроде бы. Смотри, как она его обняла. Ладно, отложи фотографию, потом внимательнее разглядим, при хорошем свете.

Дальше. Шея ульрики была молочно-белой, и из-за виток влажных волос, выбившихся из жгута, масляно-блестел. Мартелю навязчиво мерещился смолисто-островатый запах кедра и щекочущий дыма. «А если слегка прикусить позвонок, она удивится? Или просто опять отошьет?» В горле пересохло, и злосчастная пицца встала в нем комом. «А вон тот…»

Отряхнув руку от крошек, Мартель наклонился к альбому, стараясь смотреть только на фотографии. Не на ульрике, не на… Эту тоже вытащи. Вроде похож. На обороте ничего не написано?

Написано.

Сейчас. Палец вдруг прострелило болью, и Марцель инстинктивно тряхнул рукой. Зажигалка погасла и улетела куда-то в темноту. — Чёрт! Отвлёкся и обжёгся! Твою ж мать! — ругнулся Марцель под нос и зашарил руками по покрывалу, затем по каменному полу. Всё учащающиеся в сполохе молний озаряли пространство синеватым светом, но это скорее мешало, глаза не успевали толком привыкнуть к темноте.

Расслабься! — ровным голосом посоветовала Ульрике. Судя по звуку, она за перила улетела. — А что за звук был? — Никакого. — А-а-а, — Марцель не сразу сообразил, — чёрт, неудачно. Получается, зря обжёгся. — Сильно болит? — Ну, не очень. Ульрик я вдруг потянулась через плед, осторожно перехватила руку Марцеля и потянула на себя, заставляя наклониться.

На обожжённой коже тёплое дыхание чувствовалось до отора пиярка. — Оближет палец, или… А она улыбнулась и легонько подула. — У кошки поболи, у собачки поболи, а у мальчика заживи, — сказала торжественно и тихо, как будто настоящее заклинание читала. Самое смешное, что боль вправду прошла. Марцель поперхнулся нервным смешком.

Ты ведь меня опять разводишь, да? — Неа. Руки у лирики были горячие и сухие, а голос хриплый. — Сейчас нет. Воздух на вдохе щекотал небо. Громыхнуло вдруг совсем близко, прямо над головой, и на город обрушился проливной дождь. Стеной, как в тропиках, полностью отрезая от мира. Марцель не увидел, но почувствовал, что Ульрике закрывает глаза и не смог удержаться.

Она даже не разрешала, предлагала.

Рискнешь или нет?

Марцель рискнул. До этого поцелуи были глупые или пьяные, или и то, и другое вместе, но сейчас он словно заразился этим навязчивым правильно от ульрики. Выпрямился, становясь на колени, навис над ней, запустил обе ладони в волосы, слегка поглаживая затылок кончиками пальцев, заставил запрокинуть лицо и поцеловал.

Сначала неощутимо, едва касаясь, потом на секунду прижался плотнее, отпрянул, впитывая всеми телепатическими рецепторами ее ощущения и желания, снова склонился и очертил контур губ языком, обжигаясь призрачным послевкусием красного перца. Ульрикия прерывисто выдохнула, и он прижался плотнее, щекочая языком десны. Опять тот же вкус перца, чертова пицца, надо было брать что-нибудь сладкое, черт, черт.

Прикусил слегка губу и отстранился. Дыхание безнадежно сбилось, как у осматика. Ты ведь серьезно? Он не различал уже ток крови в висках и шум дождя. — Не издеваешься? — обмякнув, Ульрике уткнулось лицом ему в плечо. — Это ты издеваешься, — прошептала еле слышно, но каждое слово гудело в ушах, как подводный колокол.

Она забралась руками под свитер Мартеля и начала беспорядочно оглаживать ладонями спину, бока, поясницу, горячие-горячие ладони, жесткие, почти по-мальчишески.

Красивый, такой красивый и чистый!

И в мыслях у нее был сплошной Марцель — обнаженный, тяжело дышащий, с неприлично искусственными губами, в пустой белой комнате со связанными за спиной руками. У него вырвался смешок. — Ты забыла, кто здесь монстр? — выдохнул Марцель ей в макушку. Ульрик я царапнула ему спину ногтями. «После трёх обломов я обязан отыграться.

Не двигайся!» При такой близости телепатический приказ подчинял мгновенно. Ульрики даже испугаться не успела. Застыла послушной куклой, и только через несколько секунд у неё по спине прокатилась волна мурашек. Марцель отсел и торопливо стянул в себя свитер, ёжась от сырого сквозняка, скинул ботинки, аккуратно свернул носки и отложил в сторону, сложил по шву брюки и только только потом обернулся к Ульрике. В мертвенных вспышках молний она казалась восковой игрушкой.

Только глаза были живые и черные, как у настороженного зверька, а воображаемый Марцель тяжело дышал в белой комнате. — Я лучше, чем твои фантазии! — прошептал он на ухо Ульрике и прихватил губами мочку. Покатал ее языком, как леденец, отстранился и дунул. — Намного, намного лучше. Он сам себя едва слышал за грохотом дождя почерепиться, хлёсткого, жуткого, как будто небо извергало не воду, а ледяное крошево.

Выставь руку из-под крыши, изрежет в лоскутье, и сам воздух то ли стынет, то ли стонет на два голоса, мужской и женский. Марцель чувствовал себя так, словно он уже наглотался этого размолотого льда, в горле скребло, жар выкручивал кости.

Лучше.

Ульрике не могла говорить, но мысли у нее были отчетливыми как отпечаток в горячем сургуче. Мартель откинулся назад, опираясь на отставленную руку. Глаза уже привыкли к темноте и слепящим вспышкам, но Ульрике все равно оставалось темным пятном. Вся в черном, растрепанные волосы падают на левую половину лица, спина напряжена сутулина, приказ замереть и не двигаться никто не отменял.

«Закрой глаза». Он пересел почти вплотную и положил ей руки на плечи, огладил сквозь водолазку, не давая привыкнуть к ощущениям. Легко, полной ладонью, с нажимом, большими пальцами, укол ногтями, прикоснулся к предплечьям, к груди, очертил контур лопаток, поясницу и живот, как будто сам был слепым и изучал на ощупь каждый сантиметр тела. И все это молча, прижавшись лбом к горячему лбу, неровно дыша, почти не различая, в чьих венах пульс грохочет так, что заглушает сам дождь.

— Ты ведь ждала! Марцель подался вперед, скользь, касаясь щекой ее щеки, чувствуя, как влажные волосы щекочут шею, проник большими пальцами под край водолазки и медленно повел руками вверх, впитывая ощущение ульрики, а зно под сырого сквозняка по обнаженной коже, зуд в губах от невозможности целовать, мурашки по спине.

На долю секунды Мартель засомневался и едва не послал Игры к черту. Хотелось, чтобы и его гладили тоже, касались везде, заставляли выгибаться, сплетаться руками и ногами, предугадывали желания. — Ты хоть представляешь… — он сам не верил в то, что говорил. — Представляешь, насколько я терпеливый.

Очень….

Ульрике была, как марионетка на веревочках. Подняла руки и прогнулась, когда Марцель стягивал с нее водолазку, под которой ничего, только тело, гибкое, влажное от испарины. Замерла с закрытыми глазами, пока он непозволительно, невыносимо долго пытался расстегнуть ее джинсы, а потом снять их, слишком узкие и царапающие чувствительную кожу.

Когда он с изматывающей аккуратностью складывал одежду ульрике, руки у него уже тряслись.

Я маньяк, просто маньяк, просто…

А Марцель из ее воображения, уже не связанный, ласкал себя и смотрел поверх сползших очков, узких фиолетовых стеклышек, и подвеска с черепом на дужке раскачивалась неправдоподобно медленно. Он стиснул зубы и выдохнул. — Раз, два, три… — Ты меня доведешь, — выговорил, едва не сорвавшись на всхлип. С голосовыми связками творилось что-то странное.

Ульрике беззвучно рассмеялось, и Марцеля прокинул ее насмявшийся плед, заставил раскинуть руки и ноги, почти лег сверху, но только почти, касаясь разве что дыханием. Выждал неописуемо долгую секунду, а потом вкратчиво спросил. — Что ты сделаешь, Ульрике, если я сейчас скажу, как как ты там говорила, еще не время, давай продолжим потом.

И отпустил ее, снимая приказ на неподвижность. Ульрики вскинулась, как пружина выпрямилась, оплела руками, ногами, притиснула к себе так, что больно стало, и хрипло-выдохнуло в ухо «Убью!». Марцель засмеялся, кашляющим смехом из-за недостатка воздуха. «Мы идиоты!».

«Да!».

Это да было на выдохе, вибрирующие и хриплые, а точно остающиеся под кожей, уничтожающие саму способность мыслить словами, смешивающие фантазии и реальность, и Марцеллю оставалось лишь немного отстраниться и качнуться вперед на долю секунды, отставая от своего двойника.

Из воображения «самый-самый-самый-самый лучший, хороший, замечательный».

Она действительно так думала, не фальшивила ни единой стрункой души, и от этого сносило крышу напрочь и безвозвратно. И Марцель не мог остановиться. Он гладил, двигался, выцеловывал губы, щеки, скулы, выгибался, позволял дергать себя за волосы, сдавливать коленями бока, слизывать кровь с прокушенной губы.

Самое, самое, самое, самое лучшее, хорошее, замечательное!

Крик, наверное, слышал весь город. Марцель некоторое время просто лежал, рван и дыша, и вслушивался в канонаду ледяного дождя. Да уж, если гроза и скрыла звук, то телепатию… Бедные, бедные люди, метров на триста вокруг. Он хмыкнул, и улерикия, довольно сопящая ему куда-то в шею, сонно спросила, — Ты чего? — Так, кое о чем подумал, — зажмурился Марцель, крепче, прижимая ее к себе.

— Тебе не холодно? — Не-а, но скоро будет, и я локоть расквасила, тут пол неровный. — Бедняжка, сам-то… Переругиваться даже в шутку откровенно не хотелось, просто так лежать тоже. — Ульрике, ну не то чтобы это было важно, но все-таки тебе сколько лет? Она щекотно рассмеялась ему в плечо.

Больше семнадцати, не переживай. «И больше, чем тебе», — добавила, когда он царапнул её по спине. «Кстати, тебе тоже больше, чем ты думаешь». Влага на коже постепенно высыхала, и появлялось тянущее ощущение, лёгкий дискомфорт, напоминание о том, что в мире есть ещё что-то, кроме удовольствия. Казалось даже, что это чувство не столько физическое, реально существующее, сколько фантомное, воображаемое.

Так беспокойство наяву выливается в нашествие кошмарных тварей во сне. Марцель улыбнулся голодной темноте над своей головой. «Хочу в душ, нет, в ванну, нырнуть с головой, и чтобы ульрики рядом, в воде и пене. Мне тридцать четыре. А выглядишь на двадцать, или даже меньше». «Буду считать, что это комплимент», ухмыльнулся он.

«А с какого возраста ты себя помнишь?» Марцель чувствовал себя так, как будто его выдернули из-под теплого душа и сунули голышом под ноябрьский ливень. — Откуда ты знаешь про… Так, с какого? — С четырнадцати примерно, — раскололся Марцель. — Ну, мне так проще считать. Все вокруг считали, что мне четырнадцать-пятнадцать, а я сам не знал, вот и решил, что буду вести отчет с четырнадцати.

В конечном итоге, какая разница, сколько мне там лет на самом деле? Ульрики повернулась к нему спиной, откидывая голову на плечо. Волосы мягко щекотали шею. — И каким ты был тогда? Марцель сдул прядь с губ. — Ха! Ну, немного более лохматым. Ну и, может, пониже ростом. — Еще ниже, — прыснула Ульрике и заработала засос на плече.

— Ай! — Ты будешь кусаться. И я буду кусаться, — мрачным голосом посулил Марцель и обнял ее крепче. Ульрике старательно уводила разговор в сторону, как будто случайно о чём-то проговорилась и теперь жалела. «Почему, — ты спросила, — с какого возраста я себя помню? Что ты про меня знаешь?» Ульрике заворочилась, словно не могла решить, чего хочет больше — сбежать подальше или остаться с ним кожа к коже, но в итоге просто накинула на него и на себя край пледа.

Дождь снаружи припустила ещё сильнее, но вспышки молнии прекратились. «Я не знаю, — наконец произнесла она, — догадываюсь. — Я очень много видела. Телепатический контакт пока не успел свернуться, и поддерживать его было не тяжелее, чем дышать, но Мартель все равно не мог понять, о чем ульрики думает.

Образы и звуки ощущались едва ли неявственнее, чем реальный мир, но при этом смешивались в такую же невообразимую кашу, как граффити на заграждении вдоль трассы на скорости под 200 километров в час. — Танец, луна, река, город, костры, гарь, огонь. — Расскажи мне. Шепотом попросил Марцель, — хотя бы чуть-чуть. Ульрике молчало так долго, что стало холодно. Неровности каменного пола впивались в спину и бедра, но Марцель боялся пошевелиться и спугнуть момент.

— Ты слышал о пёстром флейтисте? — Ага, — от неожиданности не сразу сообразил Марцель. — Сказка, что ли? — Вроде того. Щекотно усмехнулась Ульрике и снова повернулась, утыкаясь ему в шею лицом. Теперь каждое слово ощущалось кожей, тёплое дыхание, движение губ. От пледа противно пахло мокрым флисом, но он всё же согревал.

То есть это много разных сказок, только герой один и завязка одинаковая. В город приходит горе, крысы, мыши, змеи, мор, голод и люди просят нечто прогнать беду. Назов оно откликается в облике музыканта, точнее флейтиста в лоскутном платье, и звучит мелодия, божественная или адская, это уже варианты, а потом, потом флейтист просит свою плату, но заранее знает, что жадные люди его обманут.

И когда так и происходит, флейтист снова играет. Марцель сглотнул, чувствуя, что в горле у него словно застрял репейник. Память звенела тревожным набатом. Еще немного, и воспоминания вернутся. — Ещё чуть-чуть, и тогда дети уходят за ним. Ульрикия тихо-тихо рассмеялась и Марцеля накрыла ознобом.

Нет, не все дети, только те, кто умеет слышать настоящую музыку. Я слышу. У него в голове как фейерверк взорвался, шёпот незнакомых голосов, его рука, тонущая в чьей-то огромной прохладной ладони, тишина, темнота, и… Марцель беззвучно выругался и вжался в ульрики, теплую, настоящую, живую. «Мне иногда снятся сны о месте, где нет ничего, ни звуков, ни запахов, ни тактильных ощущений, только пустота и чье-то присутствие», — сознался Марцель, чувствуя себя грешником на исповеди.

До этого о кошмарах знал только Шелтон. — Как ты думаешь, это как-то связано с моей амнезией? — Возможно. Медленно выдохнула Ульрике и мягко потерла щекой о его плечо. — Я уже встречала таких детей, как ты, тех, кто слышит, и они всегда ничего не помнят о себе.

Я видела одного мальчика в городе, далеко отсюда, он сидел на ступенях ратуши и смотрел на людей, точно это были куклы. И позже, много позже, я снова встретила его, и он был таким же, как прежде, но не узнал меня. Во рту Марцеля пересохло. Холод просачивался уже со всех сторон, через сыроватый флиз, через каменный пол и даже через ульрики.

— Насколько позже? — Через семьдесят три года, кажется. Ульрики ответила ровным голосом, каким говорят либо полностью уверенные в себе люди, либо окончательно поехавший из катушек-психи. — Конечно, семьдесят три года. — Ну да, обычное дело. — Вполне.

Ничего такого. — Ага. Интеллектуальная беседа увяла сама собой. У Мартеля появилось ощущение, что он ходит по самому краю крыши небоскреба и пытается опереться на ветер. — Э-э, Ульрике, если я сейчас спрошу тебя, кто ты и что — Что тебе нужно? Ты ответишь? Вдалеке бабахнуло. То ли гром, то ли взрыв, то ли земному диску надоело смирно лежать на трёх китах, и он кувыркнулся куда-то в бесконечность.

— Да. — А-а-а! — Марцель хотел задать вопрос, нет, миллион вопросов, но язык присыхал к нёбу, и в темноте мерещились то огненные сполохи, то чёрная желтоглазая кошка, то девушка, распадающаяся пеплом. — Семьдесят три года, семьдесят три… Ульрике… А если она… Ульрике… Как те огненные, уже мертвые… Ульрике, а ты правда ждала меня здесь? Я имею в виду в Хаффельберге.

У него как гора с плеч свалилась. Это был вполне безопасный вопрос. По крайней мере, в ответе Марцель не сомневался. — Не только я, и не обязательно тебя, — улыбнулась Ульрике, и он ощутил ее улыбку на ощупь и мысленно.

— А зачем мы пришли сюда, в башню? — Догадайся. Она вытянулась и поцеловала его в уголок рта, легко, едва коснувшись. Марцель инстинктивно облизнулся. — Значит, зажигалка, плед и еще влажные салфетки. — А ты предусмотрительная, — поперхнулся смехом Марцель.

Отчего-то стало легче. — Скажи еще, что это ты посоветовала Ноа Штайну залечь на дно в Хаффельберге? Он прикусил язык, но было уже поздно. — Черт, Шелтон меня убьет. — Ноа Штайн? Ульрике нахмурилось. — Не знаю никаких Штайнов. Хотя Ноа… Ноа… Внезапно она вывернулась из его объятии, подскочила и начала одеваться в темноте.

Лопнувшая телепатическая связь ударила на отмашках струна на несколько секунд, полностью дезориентируя Марцеля. — Эй, ты куда? — он перекатился по флисовому пледу, наткнулся боком на бутылку с водой и выругался. — Да ульрики, твою мать! — В церковь! — коротко ответила она. — Если твой Ноа родился в этом городе, то его имя есть в церковной книге.

Но я не знаю никаких «но», а разве что «вставай, надо пройти тихо, иначе горит нам в аду» или где-нибудь еще. Она опять засмеялась, но это был не зловещий, а нервный смех. Так быстро Марцель никогда не одевался. Как хорошо, что я не имею привычки разбрасывать одежду в пылу страсти. По лестнице они спускались держать за руки.

Первый Марцель, как отважный мужчина, не боящийся навернуться со ступенек, затем Ульвике, как единственная дама и особо способная в случае чего удержать спутника за шиворот одной рукой. — И дальше куда? — шепотом поинтересовался Мартель, когда они добрались до галереи. Здесь было даже темнее, чем в башне, и намного тише. — Прямо, — также тихо ответила Ульвике, — а потом бегом по улице.

Надеюсь, не слишком промокнем. — Разве что дождь за это время прекратится. Конечно же, когда они добрались до крыльца, лило как из ведра. До церкви Марцель доковылял промокшие до нитки, в ботинках и то ухлёпало. Ульрике покошачьи встряхнулась на ступенях и осторожно толкнула дверь. Внутри было тихо и тепло, где-то в глубине горели свечи. — Никого.

А ты кого ожидал увидеть? — Ну, Александра Декстера. Ульрике зашипело и отвесило Марцелю под затыльник. — Придурок! — Вы с Шелтоном были бы прекрасной парочкой, — съязвил он. — Ну, где твоя книга? — Иди ближе к свечам, — Ульрики кивнула на крайнюю скамью. — Попробуем хоть что-нибудь прочитать. Так, где она? Пока Ульрики рыскала по тайникам, Мартель плюхнулся на скамейку и достал из кармана фотографии.

Сам альбом так и остался наверху, в сырой башне, и совесть в образе прекрасной Евангелины Штернберг уже начинала маячить на задворках подсознания. Надеюсь, это все не зря. Свечи давали более ровный свет, чем зажигалка, и теперь становилось очевидным, что на обеих фотографиях рядом с Иоганном один и тот же человек, очень похожий на образ из воспоминаний. Только на ранней фотографии у него были длинные волосы и более мягкое выражение лица.

Со второй же смотрел по-военному стриженный молодой мужчина лет 30, обнимающий за плечи уже не улыбчивого ребенка, а подростка в кадетской форме. «Между фотографиями лет семь разницы, и это совершенно точно один человек, но глаза, глаза, почему он так изменился?» Марцель попытался вновь прочитать надпись на обороте, но буквы расплылись от времени.

«Йон?» «Нет, не похоже». «Лао?» «Не, это что-то китайское, а парень европеец». От размышлений его отвлекла Ульрики. Она в полном молчании подошла и села рядом, положив раскрытую книгу на колени. — Ничего себе, Фолиант! — Марцель спрятал фотографии в карман и склонился над записями. — Сколько тут страниц? Тысяча? Две? И почему ты открыл её именно здесь?

Записи двадцати двухлетней давности. — А-а-а… — Марцель не успел договорить, Ульрике ткнуло пальцем в строчку в нижней части листа. — Посмотри сюда. Это запись о рождении близнецов. Мальчику дали имя Николас, в миру — Клаас, а девочка — Наоми, — прочитал Марцель, чувствуя, как у него немеют губы. — Наоми и класс Веберы — внуки Маркуса и Катарины Вебер, дети Валентина и Урсулы Вебер, в девичестве Штайн.

Твою мать! Они у нас под носом были! Все сходится! Происхождение псевдонима, родной город, эти чертовы способности к стратегии, которые в их семейке у каждого второго… Нет, я не верю, что Шелтон все еще не догадался. Марцель осёкся. — А ведь он ходил к Вебером, дважды, причём давно, и уже тогда он понял.

Сердце застучало так, что стало больно, в глазах заплясали золотые пятна. — Почему он не сказал мне? — Марцель. Кулирики потрясла его за плечо, и он с трудом вынырнул из вязких мыслей. — Круто! Просто супер! — нервно улыбнулся. — Слушай, ты сильно обидишься, если я сейчас трусливо сбегу!» Ульрике опустила взгляд, как будто всё поняла. Впрочем, может, и не как будто.

Беги, — она шаркнула ногой по каменному полу. — Промокнешь ведь до нитки. Ты вернёшься? — Наверно. Марсель старался не смотреть на неё, врать было неприятно. — Буду ждать, — пообещала Ульрике без улыбки. — А если не дождусь, сама за тобой пойду. Ты ведь так и не ответил мне на вопрос. — На какой? — Насчёт нового пути и другой судьбы.

А-а-а! — Марцель с трудом взглотнул и ухмыльнулся. Образ Шелтона, пинком вышвыривающего его из своей жизни, был до ужаса реалистичным. — Не уверен, что у меня вообще выбор есть. Давай потом об этом, а? — Хорошо. — Покорно согласилась Ульрике, всё так же глядя в пустоту и поглаживая живот кончиками пальцев. — Иди. Она зажмурилась, и в воображении у неё вспыхнуло лицо Марцеля, — как ярко освещенная афиша или единственная цветная фотография в черно-белом альбоме с траурной лентой через уголок.

Марцель поднялся на ватных ногах и побрел к выходу. Почему-то натолкнуться на Александра Декстера теперь было совсем не страшно. За недолгие четверть часа дождь превратился в невнятную морость. Марцель шлепал по сырой мостовой, запрокинув лицо к небу, иногда оступался, но чудом держал равновесие, как пьяница. Иногда в придорожных кустах что-то шуршало и покошачий фыркало, и тогда появлялось ощущение, что затылок сверлит дружелюбный, но слишком внимательный взгляд.

Окно на втором этаже дома Вальцев горело мутным, тревожным, красно-желтым светом. Шелтон не спал. Он ждал. Ты в последнее время особенно непредсказуем. Стратег не злился, не упрекал и даже не пытался уязвить тонким сарказмом. Спокойная констатация факта, легкая усталость, легкий привкус вины.

Из-за последнего было страшновато. — У меня уже крыша едет, — нервно хохотнул Марцель, — с этим чокнутым городом, его кошками, призраками и прочей хренью. Извини, что сбежал утром, просто мне надо было голову проветрить. — Проветрил? — также спокойно поинтересовался стратег. — Ну да. — Замечательно. В таком случае у тебя есть пятнадцать минут на какао, переодевание и укладку волос, а затем мы уезжаем.

Я взял в прокате машину. «Она стоит на подъездной аллее. За ночь доедем до Коблинса, остановимся там. Завтра я расскажу дальнейшие планы». Марсель нелепо застыл посреди комнаты, щурясь на оранжевую лампу и чувствуя, как у него желудок перекручивается песочными часами. «А как же Ноаштайн?» Шелтон вежливо и холодно улыбнулся. «Тебя это не должно беспокоить. Я решу проблему самостоятельно».

Океан разума застыл под толстой коркой льда. Где-то там, очень-очень глубоко, всё ещё жили мощные течения, но чужакам вход был воспрещён. — Ты ведь не собирался мне рассказывать о том, что уже нашёл его, ну, Аштайна? — Нет. Шилтон даже и не думал лгать. Только сейчас Марцель заметил, что напарник одет по-дорожному. Тёмные брюки, чёрная водолазка, мафиозные кольца, как во время последней вылазки.

Скресел, и со спинки стула исчезла неряшливо развешанная одежда, со стола, записи и визитки. И только сиротливая горка любимого Марцеллевого хлама по-прежнему валялась в открытом ящике. Очки, брелоки, напульсники и новенький желтый мобильник. — А я его сам нашел. — Ну а, — сознался Марцель. Кровать натужно скрипнула, словно кроме веса обычного человеческого тела она приняла и всю тяжесть мыслей.

В церковной книге записей о рождении. Близняшки Вебер, Наоми и Клаас, умные детки из семейке стратегов, мне Уллирики подсказала. — Ах, Уллирики, конечно. Шелтон плавно сложил ноутбук, и дышать почему-то сразу стало тяжелее. — Я думаю, что тебе не стоит с ней так тесно общаться. Впрочем, судя по твоему виду, куда уж теснее.

Он ухмыльнулся, и гримаса на его лице, такая непривычная и потому пугающая, пачкала что-то в душе сильнее, чем можно было вынести молча. — Заткнись! Не твое дело! — Совершенно верно, не мое. Шелтон встал, опираясь на стол. Лицо оказалось в тени, невыразительное и жуткое пятно, расплывающееся перед глазами. Мартель сморгнул, и расплываться пятно перестало. — Что ты о ней знаешь?

Наверняка, лишь то, что она тебя использует, Шванг. А тебе это нравится. И ты не задумываешься, что не только сам тонешь, но и топишь меня. А теперь хватит разговоров. Переодевайся и спускайся к машине. Дважды я повторять не буду. — Нет, будешь! — Марцель взорвался. Его уже просто трясло, как в лихорадке. — Почему ты решаешь? Какого черта? Я что, права голоса не имею?

Как я должен уезжать? А убийца Рут — пирокинетик. — Хочешь, оставайся здесь. Один. Температура голоса Шелтона, наконец, сравнялась с температурой его мысленного океана. — Честно признаться, я уже устал от твоих капризов. Что же до пирокинетика и его жертв? Думаю, призраки не станут преследовать тебя в другом городе. — Это мне не подходит, — зло отрезал Марцель.

Твои проблемы. — Я должен остаться и найти пирокинетика. — Ты никому ничего не должен, — произнес Шелтон с нажимом, и глаза у него странно блестели. — Шуванг, от твоих пятнадцати минут осталось чуть больше десяти. Оранжевый свет лампы был жёстким и безжалостным, как тот огонь, что пожрал Рут, и Даниэлу, и ту девочку с плеером около школы.

Марцель встал с кровати и попятился к двери. — Мне нужно подумать. — Шуванг, стой. Шилтон поднялся и шагнул к нему, вытянув руку. Инстинкты шептали — сейчас, сейчас он дотронется до тебя, и все, пиши, пропало, усыпит и вывезет, как лишний чемодан. — Не делай глупостей, о которых будешь потом сожалеть. Я, — Марцель облизнул губы, чувствуя горьковатый привкус пепла.

— Извини. И ударил телепатически, дезориентируя на пару минут. Пришел в себя он уже на улице, за полквартала от дома Вальцев. Дождь прекратился совершенно, но стало будто бы еще темнее. Вдали, по краю неба, стелились редкие молнии. — Твою мать! — тихо и отчетливо произнес Марцель, безвольной биомассой оседая на землю. — Что я сделал-то?

Уезжать из города было нельзя. Марцель просто не мог, как будто пепел, оставшийся от труд, осел в легких и намертво привязал к этой земле. Струсишь, сбежишь, и в другом месте не сможешь дышать. — Но и отпустить Шелтона? Он ведь уедет, навсегда уедет, не станет ждать. Марцель чувствовал себя отвратительно слабым, но никак не мог решить. Последние отмеренные минуты свободы таяли слишком быстро.

Дайте мне знак, ну кто-нибудь, пожалуйста. Я же не могу, разорвусь, лопну. Он так ждал чуда, что даже не особенно удивился, когда поднял глаза и увидел в темноте едва-едва светящийся силуэт. Один, а рядом еще и еще… Их было девятнадцать, стоящих тесным кругом женщин в старомодных платьях и узких джинсах, совсем еще юных и старух, красивых, улыбчивых, милосердных.

Никакой пугающей тишины не осталось и в помине. Наоборот, ночь полнилась гулкими шепотами, болью и печалью. Марцель длинно выдохнул и, как вомут, шагнул. — Не исчезайте, пожалуйста. Я хочу вас выслушать. Теперь, наверное, я готов. И тогда первая из них, та, что стояла ближе, вспыхнула ярче и шагнула вперед.

Наслепительно рыжая, зеленоглазая, такая живая, руд, чьи глаза прощали заранее любую вину и ничего не требовали. И Марцель вытянулся ей навстречу. Одна напряженная струна, от позвоночника до кончиков пальцев, также безоговорочно готовый принять любое зло. Поток дымного пламени хлынул со всех сторон.

Он обнимал Марцеля, с каждым болезненным вздохом проникал глубже в грудь, в кровь, в сами кости, облизывал скулы и веки, бился в разуме беспросветной тоской, от которой хотелось выть, но горло сводило и каменели мышцы и… Когда все закончилось, Марцель чувствовал себя переполненным кувшином, в котором плескался густой черный яд. А вокруг таким же ровным кружком, как призраки, сидели кошки, едва различимые гибкие тени во мраке, красноватые отцветы глаз и утробное мурлыканье.

— Я так и знал, — подавился нервным смешком Марцель, — что кошки — это неспроста. Теплый пушистый зверек ткнулся в колени, замурлыкал, мазанул хвостом по лицу. Марцель хрипло засмеялся и встал на ноги. Кошки так и шли за ним безмолвным эскортом до самого дома Вальцев.

На уши давила тишина, странная, ненормальная, ни телепатических шепотов, ни далекого грома. Свет в доме не горел, ни в одном окне. Когда Мартель открывал дверь комнаты и их с Шелтоном комнаты, он уже знал, что увидит, но все равно это оказалось больно. Ни чемодана, ни ноутбука, ни стратега. Окна распахнуты настежь. У него всегда было ощущение конечности этой связи, что когда-нибудь она прекратится, внезапно, когда он будет меньше всего этого ждать, как сейчас, как сейчас, как сейчас.

Впервые с той секунды, как он принял решение остаться, Марцель почувствовал себя по-настоящему мёртвым. Он включил свет, подошёл к столу, выдвинул ящик, Безделушки были на месте, все очки с цветными стеклами, брелоки и напульсники. И та подвеска-черепушка тоже.

Она весело скалилась из глубины ящика и разве что только не подмигивала. Чувствуя, как от желудка расползается по телу нечто холодное и отупляющее, Марцель вытянулся на кровати. Той, где спал Шелтон. От подушки слегка пахло ментоловым шампунем, но больше порошком. Безлико и приторно. «Взять с собой брелок на удачу? Нет, жалко, сгореть же».

Очки и напульсники было жалко тоже, и Марцель нехотя поднялся с кровати. Нашел в столе относительно чистый лист бумаги и карандаш, размашисто написал «для Ульрике», надеясь, что фрау Вальц поймет правильно, и высыпал на этот лист все свои сокровища. Потом зажег настольную лампу и вытащил из кармана изрядно подмокшие и помявшиеся фотографии. На ярком свету расплывшаяся надпись на обороте карточки читалась не намного лучше, чем в башне и в церкви, но все же читалась.

Не Йон и не Лао, ну, конечно же, Лео Це, Лайнолд Сорн, старший дружок Иоганна по полиции, неудавшийся священник и кладбищенский сторож. Марцелю как-то совсем не кстати вспомнилось, что после убийства Рут Пирокенетик сел на поезд, который шел по направлению к горам. Я идиот. Надо было догадаться уже тогда. И Шелтон наверняка догадался.

Выложив фотографии на тот же лист бумаги, Марсель на всякий случай прижал их очками и тяжело поднялся. Невидимое пятно омертвения захватило уже всю грудину и поползло дальше, и к ногам, и к шее, замедляя ток крови и вселяя жутковатое спокойствие. Безысходная тоска и чужие воспоминания все так же плескались где-то на границе осознания, но теперь это не угнетало. Вряд ли пришлось бы долго терпеть.

Марцель тщательно перешнуровал ботинки, оправил свитер и торопливо сбежал по лестнице. В холле он порылся в комоде под зеркалом, отыскал древний пластиковый фонарик на батарейках, который Герр Вальц держал на случай конца света или атомной войны. Несмотря на треснувший корпус, работал фонарик нормально и Марцель забрал его без всяких угрызений совести. В конце концов, идти до логова Цорна было еще далеко, а густые тучи так и не рассеялись, а Вальц потом купит себе новый.

Кошки терпеливо ждали за порогом. Теперь их словно больше стало, не два десятка, а четыре как минимум. Желтоватый луч фонарика выхватывал из темноты лапы и хвосты, красновато отсверкивал в умных круглых глазах, мазал по гибким спинам и бледно-розовым на просвет ушам. После дождя под ногами хлюпало, но даже самые белые и пушистые из кошек оставались возмутительно чистыми, будто они бродили по своим особым, незапачканным кошачьим путям, где нет ни слякоти, ни грязи, ни призрачного запаха гари.

Марцель отстраненно разглядывал их и старался угадать знакомых. Слишком долгая дорога, слишком много времени, чтобы думать. Он шел к станции и вспоминал случаи, фразы, поступки, — бессистемно и жадно. Так греются у огня перед тем, как навсегда выйти в полярную ночь.

Захламленные тупики Шельдорфа, ночевки в картонной коробке из-под холодильника, замысканный пуховик вместо одеяла и пьяный монотонный голос женщины, читающей книги вслух по памяти. Шванг смотрит в небо через дырку в картоне и ждет чего-то очень хорошего. Оно обязательно случится. Да, да, об этом наперебой говорят голоса вокруг. Каждый хранит ожидание чуда глубоко внутри. Не могут же ошибаться абсолютно все.

Точка чистоты в центре города. Поток холодной воды. Она не спасет от жажды. Ее невозможно пить. Слишком солоно и остро. Но волны сбивают засохшую корку с кожи, и хочется раскинуть руки и упасть спиной в этот подаренный океан. А океан знает, что он уже подарен. Ему. Шванку из картонного тупика. Шелтон выносит его из клиники на руках.

Хватка на плече едва ли не ломает кости, ногти впиваются до кровавых лунок. Голова у Марцеля запрокинута и при каждом шаге вихляется из стороны в сторону, как на шарнире. Холодный воздух булькает в горле и лезет под куцую больничную пижаму. Хочется курить. Так сильно, что пальцы на ногах поджимаются, и это желание уже не чужое, но еще и не свое.

А свое рождается медленно, мучительно, где-то в нерве внутри позвоночника, желание ходить и осязать, видеть, слышать, чувствовать, делиться, просыпаться ночью от кошмара и украдкой касаться прохладной руки, впитывая спокойствие кончиками пальцев. И выгнутое небо трясется от беззвучного смеха. А потянешь такое счастье, придурок! Марцель не стал мудрить и просто отправился вдоль рельсов.

Та же дорога к горам и кладбищу, только под ногами не разъезжается от сырости. Кошки сновали в мокрых зарослях травы внизу, беззвучно скользили по гравийной насыпи, шарахаясь от цвета фонаря, но впереди всё время настырно маячил чей-нибудь пушистый хвост, как сигнальный флажок, и кто-то с утробным мурлыканьем бодал ноги лобастой головой, словно поторапливая. Город остался далеко позади, редкие огоньки, тёмная громадина монастырской башни и душное лоскутное одеяло снов.

Они вдвоём, на кухне у вальцев, и Шелтон в мягком белом свитере с высоким горлом, на столе — ноутбук, в гнездо воткнуты марцелевые ярко-фиолетовые наушники. Глаза Шелтона полуприкрыты, на экране ноута чернота и расходящиеся цветные круги, в наушниках бьется хаотический фриджаз. Стратег не работает, отдыхает, и к губам у Марцелия прилипли два слова «двадцать шесть, двадцать шесть, двадцать шесть».

Исключительность Шелтона уже настолько привычна, что не удивляет, и он почти всегда кажется человеком без возраста, слабости и желаний. Но сейчас в дрожи влажных ресниц и беззвучном движении губ, в разноцветном мельтешении на экране и в таких ярких капельках наушников на светлой и ровной коже снисходит на Шелтона нечто смертное, земное.

Мартель сирится угадать музыку по эху в чужом разуме, а Шелтон вдруг усмехается и целую секунду глядит ему в глаза. Молча. И от миллиарда вопросов остаётся только один. А какая музыка нужна ему на самом деле? Когда он просыпается посреди ночи, то вокруг никого нет. Соседняя кровать пустая, даже не смята. Шторы на окне задёрнуты, и небо видно лишь через узкую полосу, как через стык в крышке картонной коробки.

Марсель поднимается, кутая плечи тяжёлым одеялом, и тащится по коридору. В ванной шипит и бурлит вода, и немного пахнет ментолом даже издалека. Дверь приоткрыта на полсантиметра, и кажется, что клинышек света вбит между той темнотой, где замер Марцель, и пространством, наполненным ментоловым паром. Это знамение, знак. Но кто здесь умеет читать знаки? Марцель долго стоит, вглядывается в свет и дышит ментолом.

Хочется подойти и заглянуть внутрь, чтобы убедиться, что Шелтон еще здесь. Но даже если так, кто-кто ответит, когда, когда замолчали эти голоса вокруг, которые ждали чуда. Тучи скучались над горами, точно согнанные метлой. Ни просвета, ни даже искры от молнии.

Густая, масляная чернота. От железной дороги вверх по склону вела ухоженная тропа с вырубленными в земле ступенями. Выше и выше. Севера, огибая кладбище через яблоневый сад, где пахло брожением и гнилью, прямо к дому, торчащему посреди луга, как последний гнилой зуб. Марцель издали почуял, здесь, правильное место. Кошки расшипелись, задергали хвостами, но продолжили все так же изображать, что они якобы просто гуляют тут сами по себе и совершенно, совершенно ни при чем.

— Ждите здесь, дурочки, — хмыкнул Марцель, отключая фонарик. — Мало ли что. Проникнуть в дом оказалось до смешного просто. Дверь запиралась изнутри на задвижку. Нужно было только аккуратно выдавить стекло, просунуть руку в дыру, и вуаля, открыто. Тихо, кажется, спит.

Можно пока не бояться. Такой огромный и пустой, я бы с ума сошел жить здесь. Марцель старался не думать о том, что именно безумие мотянуло с верхнего этажа. Слабое, слабое дуновение кошмара, приторный дым и подсыхающий старческий пот. Вдоль лестницы на стене были развешаны репродукции в бездушных пластиковых рамах. Ничего оригинального, только пейзажи и постарали, сплошь нежные и романтические.

И только последнее, на самом верху — крик. Высветив лучом фонарика чудовищную белую маску, Мартель чуть не заорал и опять погасил свет. Инстинктивно. А потом так и не стал включать. В комнате у Цорна горел ночник, и это было, пожалуй, и самым забавным сюрпризом. «Нечистая совесть спать не дает, да?» Толстые ковры неприятно пружинили под ногами, и Марцельу казалось, что он топчется по чьей-то напряженной спине.

Лайонел Цорн спал, забившись в самый дальний угол огромной двуспальной кровати, зажатой между массивным гардеробом и книжным шкафом. Одеяло сбилось комом, подушки смялись в одну неряшливую кучу под плечом. Расслабленное во сне лицо выглядело моложе, лет пятьдесят-шестьдесят. Непозволительно мало, если знать реальный возраст. Из раскрытого рта тянулась ниточка слюны.

Марцель с тоской посмотрел на окно, забранное черными жалюзи, и медленно выдохнул. Конечно, Цорна можно было просто убить, задушить подушкой, перерезать горло кухонным ножом, проломить висок тяжелым подсвечником, отдать приказ сердцу остановиться, но все это ощущалось неправильным, тот самый лёгкий путь, который ведёт в ад. Он не поймёт, а должен понять, за что.

Воспоминания и чувства мёртвых женщин Штормом бились за тонкой границей между сознанием и подсознанием, словно хотели выбраться наружу. И Марцель знал, кому они предназначены, с того самого момента, когда фантомные пальцы Рут коснулись его щеки. Бесшумно скинув ботинки, Марцель поставил их у входа в комнату и осторожно забрался на широкую пропахшую кислым кровать. Конечно, Цорн проснулся. «Ведьма!»

А вот скрипучий голос мог принадлежать только глубокому старику, и никакое молодое лицо уже не спасало. «Не ведьма!» — оскорбился Марцель. «Я что, похож на девушку?» «А вообще, ты не так и ошибся, дедуля. Сегодня я буду за ведьм!» Цорн шарахнулся, вжимаясь спиной в стену, и в ту же секунду Марцель накрыла омерзительной волной безумие, — как будто его сунули в чан с гнилым фаршем.

Откуда-то повеяло испепеляющим жаром, пока еще иллюзорным, но от этого не менее жутким. — Сейчас он меня сожжет. Нельзя. Вслепую, на удачу, Мартель рванулся вперед, к живому, дрожащему, опасному, и прежде чем контакт толком установился, прежде чем он убил его самого, вылил из себя все воспоминания. Досуха. Как удалось скатиться с кровати, Марцель не помнил.

Его вывернуло прямо на пыльные ковры. Кажется, не только пиццей с минералкой, но даже и завтраком. Голову сжало болью так, что впору колотиться об угол шкафа, чтобы сбить иллюзорные металлические обручи, сдавливающие виски. Поток безумия прекратился, или Марцель почти оглох от перенапряжения. Он попытался отползти в сторону, но не вышло. Руки слишком дрожали. Сорн корчился на кровати, наматывая на себя одеяло.

«За что ты их?» Марцель хотел кричать, но получалось только хрипеть. «Такие красивые, умные, талантливые девочки! За что?» Сорн начал затихать, словно силы у него уже были на исходе. В ушах у Марцеля гудело, он подтянулся на локти и рывком придвинулся к кровати, потом еще, еще, так, пока не смог зацепиться за край и протянуть руку, хватая Цорна за лодыжку.

Безумие уже не пугало, потому что сам Марцель сошел с ума. «За что ты?» Жесткая простыня растревожила ссадины на щеке и кожу опять защипала. «За что их?» Разум Цорна уже превратился в вяло-кипящий бульон из кошмаров и боли. Только где-то в глубине оставался нетронутый островок. Марцель резко выдохнул и нырнул в чужое сознание, как в последний раз.

Кафельберг одинаков, что сейчас, что 80 лет назад. Там не происходит ничего, кроме, разумеется, самых важных вещей. А для Лео нет сейчас ничего важнее Анны-Лизы. У нее дурацкое имя, глупее только у ее сестры, хотя обе они смеются и говорят, что Анна-Мария звучит более внушительно, как органный концерт. Анна-Лиза беременна и не замужем, но она и не требует ничего от Лео, разве что быть рядом, а он и сам этого хочет.

«Я тебе верю», — говорит она и опускает взгляд. Лео верит ей тоже. Только ей он может показать свой главный секрет и быть уверенным, что она не станет хлопаться в обморок или кричать, что это происки демонов. Анна Лиза с восторгом глядит, когда Лео одним взглядом прожигает гневное письмо ее родителей с требованием немедля покаяться и вернуться в отчий дом.

Это мое проклятие. Я читал дедовы записи, — тихо сознается Лео и тут же улыбается. — Но я думаю, что смог его укротить. Анна-Лиза соглашается и только просит его быть осторожнее. Анна-Мария тоже, немного позже, и он не спрашивает, откуда она узнала. У сестер друг от друга тайн нет. И все идет хорошо, просто чудесно, пока отец Анны-Лизы не пытается силой увезти ее домой.

Лео в гневе, он повышает голос, но визгливого бокалейщика не перекричать. И как от такой свиньи родились такие прекрасные дочери? Когда происходит перелом, Лео не помнит. Кажется, когда отец бьет Анну-Лизу по щеке. Дальше только истошные крики и запах горелого мяса. Оказалось, что сжигать людей лишь немногим сложнее, чем бумагу.

У Анны-Лизы обожжено лицо. Но видеть она больше не сможет. Мать и сестра увозят ее в большой город, в госпиталь, и Хаффельберг захлестывают сплетни. Бороться с ними, что воду ситом вычерпывать. И больше всех усердствует мерзкая вдова из швейной мастерской. От вдовы пахнет яблоками, и она чем-то неуловимо похожа на Анну-Лизу и Анну-Марию, и от этого становится только хуже.

Исчерпав все средства, Лео вспоминает, что он может сделать кое-что нехорошее. Нехорошее выливается в пожар и шесть обгорелых трупов. Огонь перекинулся на соседний дом. Лео так никогда и не узнает, кто написал Анне-Лизе письмо, но в Хаффелберг она так и не возвращается, как и ее мать. И только к весне приезжает Анна-Мария, и от нее тоже пахнет яблоками, и в ее голубых глазах непреклонность безмятежного неба.

«Мы все виноваты», — говорит Анна-Мария, — «Лиза теперь боится тебя. Анна-Мария просит Лео не делать глупостей, остыть, возможно, позже сестра передумает. Анна-Мария обещает молиться за нее и за Лео, и Лео впервые задумывается о том, какая же из сестер по-настоящему любила его. Через два дня он узнает, что Анна-Мария приняла постриг и ушла в монастырь.

В церкви начинается пожар, и его едва успевают потушить. Лео чувствует, что разрушает все вокруг собственными руками. И он знает, кто в этом виноват. Марцель вынырнула с воспоминаний так резко, что его опять замутило. Сорн лежал тихо, уставившись в потолок широко открытыми глазами и мелко дышал. Было жарко, как в аду.

Ночник почему-то погас, и в комнате стало абсолютно темно. Только за окном мерцало что-то рыжеватое, то ли молнии, то ли зарницы, то ли сполохи пламени. «Так почему?» Тихо, но настойчиво спросил Марцель, не торопясь разрывать телепатический контакт окончательно. «Мне тоже досталось, знаешь ли, но я ведь не кипячу всем мозги направо и налево. Почему?»

Цорн бессмысленно простонал что-то и закатил глаза. Марцель безжалостно встряхнул его, не позволяя сползти в беспамятство, и повторил вопрос. «Яблоки», — вдруг сказал Цорн неожиданно ясным голосом. — Чего? — Марцель опешил. — Она всегда возвращается в город. Отец писал это. Так же громко и стеклянно продолжил Цорн. — Самое первое.

Если убить ее, то проклятие спадет. В сказках всегда так. Убить причину, убить злую ведьму. Ведьмы пахнут яблоками. Марцель бы, наверное, спросил о чем-нибудь еще, но тут рухнула стена. А за ней был огонь. — Как? — выдохнул Марцель, чувствуя, как сквозь пелену долгой бесчувственности пробивается чистый ужас. Все западное крыло дома, как корова, языком слезало.

Жар шел такой, что глаза слезились. — Ты же не можешь сжечь то, что не видишь, сволочь! Цорн то ли раскашлялся, то ли рассмеялся, и вдруг начал кричать. Громко, на пределе старческих легких, со зверинными подвываниями. В голове у него творилось что-то жуткое, ни одной цельной мысли, только пламя, адская боль и медленно рассыпающийся карточный домик. А настоящая крыша уже трещала, и падали на пол обгорелые куски, а шкаф за кроватью шатался так, будто его раскачивали, и хлопала верхняя дверца, из-под которой свесилось что-то длинное и белое.

Марцель отпрянул и сверзался с кровати, овдирая локти. Огонь пожирал комнату. Пол начал прогибаться, как живой, и снизу тоже шел убийственный жар, а ноги подламывались и проскальзывали по ковру, словно под каждую коленку вогнали по целому шприцу редокаина, и в глазах плыли золотые пятна.

«Нет, нет, нет», — как заведенный барматал Марцель, спиной отползая к окну, не в силах отвести взгляд от огненного кошмара в трех метрах впереди. «Не хочу, не так, не рядом с этим». От мысли, что он сдохнет в одной комнате со свихнувшим сапирокинетиком, в кислом запахе старческого пота и нестиранного белья, у Марцеля горло подкатила тошнота. Ковер под ногами сбился в складки, содранную кожу на ладонях соднила, и сухой раскаленный воздух царапал растрескавшиеся губы.

«Я ведь, правда, здесь сдохну», — с легким и каким-то спокойным удивлением прошептал Марцель. «Никто не придет, никто не придет». Шкаф все-таки рухнул, вперед, погребая цорна под ворохом обломков и пылающих тряпок. Марцель сделал отчаянный рывок и уперся спиной в стену. От окна над головой слабо тянуло прохладой. — Никто не придет. Я сдохну тут один. Я действительно…

Обдирая ногти до мяса, Марцель подтянулся к подоконнику, потянул створки раз, другой, пока они не разошлись в стороны, и перевалился через грязную доску вниз, смахнув заодно горшок с засохшей геранью, а внизу под окном были кусты, и что-то ткнулось в бок, ошеломляюще больно, до белых искр перед глазами.

Марцель сам не понял, как сумел проползти еще метр, два, три, целых четыре метра перед тем, как позади что-то жутко грохнуло, и со всех сторон посыпались горячие тлеющие обломки, а ноги страшной тяжести вдавило в землю. Он рванулся раз, другой, и обмяк, утыкаясь лицом в согнутую руку. Подыхать было жалко и жутко.

Марцель прикусил запястье до боли и зажмурился. Где-то далеко улья реки трепала за ушами томных пушистых кошек с умными глазами и улыбалась. Шелтон на арендованном седане ехал по дороге на Коблендс и всматривался в дождливую темноту. Может, он даже хотел вернуться через пару дней и забрать напарника и пока не знал, что уже слишком поздно. Наверное, он узнает об этом на следующий день, прочитав в газете о пожаре в Хафельберге, устало потрет виски, а потом обратится в банк и заблокирует счет Марцеля.

Или просто сотрет данные о напарнике. Он это умеет, вплоть до медицинской страховки на фальшивое имя. А потом уедет разбираться с Блау, или искать Нуаштайна, или все вместе. Но сюда он не вернется. Когда Мартель подумал об этом, то накатило такое облегчение, что даже боль в придавленных обожженных ногах притупилась, и тягучая пульсация в правом боку почти затихла.

Шелтон сюда не вернется, и не придется извиняться перед ним за идиотское поведение. Шелтону ведь плевать, он просто перевернет эту страницу и никогда не увидит обгорелый труп напарника. А горелые трупы всегда уродливые и жалкие. Я всего лишь исчезну. Марцель выдохнул, стараясь расслабиться, и начал вспоминать. Ничего конкретно, ни сцены из прошлого, ни разговоры, ни лица, только звук и ощущения.

Грохот волн и холодный, соленый воздух, пахнущий йодом. Вода пребывает со всех сторон, захватывает и утягивает на глубину, в бесконечно прекрасную, непознаваемо сложную, гулкую темноту, пока давление не распыляет его на молекулы, превращая в часть этой воды и тьмы. Если бы Марцель мог выбрать способ, то умер бы так, растворившись в чужом разуме.

Иллюзия самовнушения была такой полной, что он даже почувствовал океаническую прохладу, вдохнул, улыбнулся и позволил себе исчезнуть.

Ты настолько хотел сдохнуть, придурок?

Да, — ответил Марцель, и только потом осознал, что он может говорить, может говорить, и дышать, и жить, видеть тоже мог, в оранжевых сполохах догорающего пожарища, в слепящей белых потоках света автомобильных фар. С неба низвергался дождь, сплошной стеной, и все болело, и было ужасно холодно, и Мартир лежал на чем-то теплом и живом, и его гладили по голой спине, бережно и настойчиво.

— Почему? — Голос был Шелтона, и интонации, и даже запах, но Марцель так и не мог поверить. — Потому что я придурок! — он закрыл глаза и потерся щекой о совершенно мокрый кашемировый свитер. — Ты же сам сказал. Настоящий, едва ли не осязаемый океан грохотал вокруг, окатывал солеными брызгами и вымывал из разума сладковато-гнилостный привкус безумия.

Где-то рядом догорал дом цорна и тянуло гарью, но это было уже неважно. — Тебя только выпусти из виду, тут же образуется гора проблем. Странным хриплым голосом ответил Шелтон и замолчал. Марцель поёрзал немного и спросил то, что хотел узнать с самого начала. — Зачем вернулся?

За тобой. — Очень смешно. Обделаться можно. А серьёзно? Марцель чувствовал, что начинает захлёбываться истерическим смехом, но успокоиться никак не мог. Дыхание безнадёжно сбилось. — Ты же, наконец, освободился, избавился, да? От балласта, от психа. Я же всегда знал, что тебе надоест, что это всё временно, пока я тихий и удобный.

А сейчас одни проблемы. И лучше сдохнуть с пользой, чем свихнуться. — Марцель. Шелтон умел заставить его заткнуться одним словом, одним именем. — Посмотри на меня. Стратег уперся ладонями ему в плечи и легко заставил привстать. Марцель инстинктивно открыл глаза и увидел наконец лицо напарника.

Бледное, заляпанное грязью и сажей. — Смотрю. Голос охрип окончательно. — Я никуда не уезжал, — тихо произнес Шелтон, не отводя взгляда, и глаза у него были сумасшедшие и потерянные. Конечно, я знаю твои страхи и использую их, чтобы тобой управлять, но постоянно лажаю, потому что ты не управляем.

Когда ты сбежал, я отнес чемоданы в машину и отправился искать тебя на улице, чтобы сразу поймать и усыпить, вывести из этого чертова города в безопасное место и уже там думать, как решать проблему пирокинетика и Ноаштайна. Не имею понятия, где мы разминулись, но когда я вернулся, то нашел только твою трогательную записку. Знаешь, у меня тогда появилось ощущение, что я тебя только что убил собственными руками.

Это было достаточно больно. Ч-чего? Крыша у меня все-таки поехала. Точно. Вряд ли я сам бы успел сюда добраться, даже на машине, потому что дороге развезло. Но, к счастью, не только я оказался заинтересован в том, чтобы ты выжил. Шелтон с кривой улыбкой поднял руку, запустил Марцеле вспутанные волосы на затылке и слегка потянул.

Ты правда идиот, если настолько уверен в своей ненужности и ничтожности, и я не знаю, что с этим делать. Мне действительно нужны были рычаги давления на тебя, пусть даже такие жесткие, иначе мы оба под откос полетим. Но я и думать не мог, что твои внутренние монстры разрастутся настолько, что сожрут нас обоих. Стратегия не работает там, где задействованы эмоциональные привязанности. Это аксиома. Наверное, я тоже идиот. Уголки губ у него снова болезненно дернулись.

Может, стоило попытаться немного больше тебе доверять, Марцель? Ты меня называешь по имени? Разумеется. Если ты помнишь, это я его и придумал. «У меня сестру зовут Марси, ты на нее похож». Марцель подавился смешком. «На девчонку?» «На мою старшую сестру», — кмыкнул Шелтон, — «на человека из моей семьи.

Посмотри на меня, не так, как сейчас, телепатически». Марцель сразу понял, что он имеет в виду, но не поверил. «А можно?» Это самый быстрый способ развеять все недоразумения. Впрочем, подозреваю, что еще пожалею об этом. Шелтон закрыл глаза. И тогда Марцель понял, да, действительно можно.

Он развел руки стратега в стороны, а сам залез ему под свитер. Вдвоем там было тесновато, но зато кожа к коже, близко-близко, и телепатический контакт выстроился меньше, чем за секунду. Марцель немного подождал, вслушиваясь в рог от океанских волн, а потом нырнул. С головой, едва ли не растворяясь в чужом сознании, в самую-самую глубину. Шелтон и вправду был сложно устроен.

Марцель раньше и не представлял, насколько. Океан — это не только холодные и теплые течения, сокрушительные волны, приливы и отливы, это еще айсберги, затонувшие корабли, пиратские клады, жуткие глубинные чудовища и нелепые мелководные зверюшки, бездонные впадины, ядовитые твари, водоросли, кракены и русалки, огни святого Эльма, рыбы, мертвецы, медузы, песок и камни, солнце, небо и луна и все, что может отразиться в океане.

Шелтон постоянно думал о десятках разных вещей одновременно, от банковских операций до подробностей переговоров с Блау, и это не было сюрпризом, но то, что он так же полно может переживать и эмоции, бояться одновременно сотни нежелательных исходов, грызть себя же, день за днем мусоля свои ошибки, не прощая себя ни за одну из них, надеясь на тысячи благополучных выходов из тупика и… И еще у океана было сердце.

Оно билось в самой глубине, туда, куда не доплывали ни рыбы, ни монстры. Оно не было чем-то драгоценным, всего лишь задавало цель смысл, диктовала ритмы приливом и отливом, теплым и ледяным течением. Оно было маленьким, почти абстракцией, математической точкой отсчета, условной величиной, без которой все теряло смысл.

Месть Блау, попытки научиться управлять своими способностями, поездки к доктору Леоне, банковские операции и махинации. Его единственная, существующая теперь семья, Марцель Шванг, — Чокнутый телепат. — Я? — Марцель вынырнул из его сознания и из-под свитера задыхаясь. — Ты.

Спокойно подтвердил Шелтон и моргнул. Ресницы у него слиплись от влаги. — Когда Блау и Шельдерская группировка отняли у меня возможность когда-либо вернуться к семье, не рискуя навлечь на нее угрозу, рядом был только ты. Я знаю, что ты преследовал свои цели. Стабильность разума при наличии телепатических способности и прочее, но это все не так важно. Мне тоже нужно было за что-то зацепиться, за кого-то.

Я выбрал месть Блау и тебя. А потом случилась Ирэн, ты знаешь. — Прости, — Мартель отвел глаза. — Я знаю, что ты ее очень любил. Это был твой шанс получить нормальную семью, ну, по которой ты скучал. Чтобы куча детей и родственников разной степени шезанутости. «Ой, извиняюсь!»

Шелтон хохотнул. «Примерно так, разными степенями шизанутости ты меня точно обеспечил, а тогда с Ирэн мне пришлось делать выбор, а то, что достается высокой ценой и ценится больше. Ты мне достался ценой Ирэн, так что придется соответствовать, быть за мамочку, за папочку, за брата и за сестру Марси, закончил он покорно и засмеялся.

От смеха болели ребра, но все было хорошо. Шелтон нес чушь, не следя за собственной речью, но Марцель ухватала чувства и ощущений. Шелтон считал его семьей, частью себя, не вдаваясь в подробности статуса и нюансы определений. — Ты в курсе, что хрень несешь? — Разумеется. Я всего лишь пытаюсь говорить на одном с тобой языке.

Хочешь сказать, что я обычно хрен несу? — Как правило. — Сволочь! — с удовольствием констатировал Марцель. — Странно. — Дождь закончился? — Нет, — ответил голос, и это был не Шелтон. — Рано пока. Иногда все, что я могу сделать, — это подержать зонтик в нужный момент. Я рада, что ты жив, Марцель.

Спасибо, Курт. — Ульрике? Она была по-прежнему в черном, с убранными в хвост волосами. Кошки терлись у ее ног, грязные и мокрые, как маленькие чудовища. — Ага. Вставайте, мальчики, простудитесь. Марцель ухмыльнулся и мужественно попытался подняться на ноги, но тут силы закончились. Разом, словно кто-то отключил рубильник. Навалилась боль, на ноги, на отбитый бок, в глазах заплясали белые и золотые круги.

Мокрая земля уютно ткнулась в висок. Ульрике выругалось, Шелтон обошелся коротким «все ясно», а потом Марцеля вздернули за плечи, как куклу на шарнирах, и поволокли к машине. Стратег сел за руль, а Ульрике осталось на заднем сидении вместе с Марцелем — придерживать на поворотах, гладить по спутанным волосам, щекотно касаться плеча и отвечать на глупые вопросы.

Как вы меня нашли? Двигатель взревел, когда машина увязла в размягшей дороге, но звук казался далеким и ненастоящим, как бормотание включенного телевизора в соседней комнате. — Твой друг уже знал, кто пирокинетик. Остальное было легко. Кончиками пальцев она вычерчивала круги у Мартеля на лопатках, и от этого тягучая боль отползала куда-то за границу восприятия.

Шелтон говорил, что дороги развезло. — Это так, — негромко подтвердил стратег. Машина взревела еще громче, но почти сразу же ход выровнялся. — Я пытался проехать по короткой дороге, но она грунтовая, а весь последний день шли аномально обильные дожди. Пришлось развернуться и ехать обратно. Но тут, к счастью, я встретил ульрики, и она подсказала объезд по бетонке.

Ни разу не слышал про бетонку здесь. — Она есть, просто ей не пользуется, — Сонна подтвердила Ульрике. — А потом мы издалека увидели зарево пожара. Жутковато было. Мартель поёжился, по спине холодок пробежал. — Я думал, что сгорю там к чертям. — Так почти наверняка и случилось бы, — отстранённо произнёс Шелтон.

Но вдруг палил дождь, необычно сильный, я бы сказал, тропический. Нам даже пришлось остановиться на пару минут и переждать, но зато огонь стал гаснуть. — Какой я везучий! — довольно улыбнулся Марцель в колени Ульрике. — Везучий! — согласилась она и почесала его за ухом. — Ты очень хороший. Я для тебя все сделаю. Чего ты хочешь?

Тебя в вечное владение, большую семью и спасти мир! — хмыкнул Марцель. Ульрики на мгновение замерла, а потом продолжила гладить его по плечам. — Я не против. На некоторое время Марцель задремал, но когда машина подскочила на кочке, неудачно повернулся и едва не взвыл от боли в боку. Ощущения, притупившиеся из-за эйфории от встречи с Шелтоном, вернулись в полной мере.

Даже просто дышать было трудно. — Э-э, Шелтон, — сипло окликнул Марцель напарника. — Слушай, а я это… Сильно покалечился. — Всё в относительном порядке, — мягко ответил тот, — но ещё немного левее, и тебе бы пробило желудок, и тогда даже я бы не успел ничего сделать. Ты крайне неудачно упал на острую ветку. С ногами полегче, множественные ушибы, поверхностные ожоги и прочее.

— Ты меня лечил? — в упор спросил Марцель. Марцель. Ровный голос напарника и успокаивающие интонации вместо привычных недовольных придурков и идиотов немного пугали. «Эм, сам-то как? Опять иголки?» «Ты идиот», — так же ласково откликнулся Шелтон. Во-первых, хватит разглашать секретную информацию. Во-вторых, да, Марцель, мне нужна боль для стимуляции способностей.

Но никто не говорил, что это обязательно физическая боль. Марцель обдумал его слова и основательно завис. Потом обдумал еще раз и решил, что ему это снится. А тем временем машина выехала на нормальную дорогу, и ход стал ровнее. Тихий гул мотора убаюкивал, и постепенно Марцель провалился в пограничное состояние между бредом и сном.

Он смутно чувствовал, как машина останавливается, как хлопают двери, как его тащат вверх по лестнице, ругаясь в пол голоса, как стаскивают с него остатки обгорелой, изорванной одежды, как бережно моют в четыре руки под тёплым душем, и кто-то осторожно поддерживает голову, чтобы в уши вода не попала. В памяти отпечаталась мягкость полотенца, колотьё в боку при каждом неосторожном движении, прохлада свежих простыней, слабый запах ментола и собственный хриплый шёпот.

— Ну, куда вы, а? Я один, что ли? Чёрт! — Умру, ага, сволочи, не уходите. Марцель упорно ловил чьи-то руки и пытался подсунуть их под щёку вместо подушки, ругался, ворчал и огрызался, откровенно ныл сквозь сон, пока Ульрике не сказала что-то тихое и неразборчивое, а потом заскрепели сдвигаемые кровати. — Сссс!

Это точно была Ульрике, только она умела обнимать так уютно и успокоительно. — Не дрыгайся, он скоро придёт. Только ополоснется немного, ладно? Угу». Покладисто согласился Марцель, счастливо позволяя обнять себя со спины и прижаться тесно-тесно, согревая. Разум заполнили чужие разноцветные сны, яркие и фантасмагорические, как тропические птицы. А потом еле слышно щелкнула дверная задвижка, погас ночник, матрас немного прогнулся, и в ножке кровати лениво ударили океанские волны.

Мартель ревниво разворошил одеяло, собственночески подпихнул себе под живот чужую руку, оцепился пальцами во влажное ещё после душа плечо, выслушал поток беззлобных придурков и отключился. Просыпался он дважды. Первый раз, когда Ульрике ненадолго отлучилось куда-то и потом неосторожно наступила ему на ногу, пробираясь к своему месту у стены, второй — уже ранним утром.

Солнечный свет настырно пробивался сквозь неплотно задёрнутые шторы. Одеяло сбились в чудовищное гнездо, одно плечо вдавливало в матрас пули реки, умудрившиеся к тому же закинуть ногу Марцелю на живот, другое — Шелтон, у которого Марцель неосмотрительно увёл во сне подушку. Руки онемели до полной нечувствительности, в боку стреляло, но никогда Марцель не чувствовал себя лучше.

Позже выяснилось, что столкновение с пирокинетиком не прошло бесследно. То, что Шелтон дипломатично назвал «небольшими ожогами», на практике адски зудело и заживало удручающе медленно. Новая кожа была слишком чувствительной, по-детски нежной и совершенно безволосой. Марцель бесился, а Шелтон неизменно отвечал, что может только сделать её всю такой же, но никак не вернуть старую.

На рану на боку Марцель вообще старался не смотреть лишний раз, а когда приходилось менять повязки или воздействовать на нее биокинезом, трусливо закрывал глаза и глушил телепатию, потому что иголок под ногтями для стимуляции Шелтону было слишком мало. «Я постоянно жрать хочу и спать, это нормально?» мрачно поинтересовался Марцель вечером третьего дня. «Вполне», — безмятежно ответил стратег, не отвлекаясь от переписки с кем-то через почтовый агент.

«Когда есть обширные повреждения, то приходится восстанавливать много тканей. Организму нужно где-то брать материал и энергию. Ульрики обычно уходила куда-то на целый день, но к ночи обязательно возвращалась, залезала в кровать и обнимала Марцеля руками и ногами. Правда, он сам в это время обычно уже крепко спал. На пятый день сил стало больше, а боли меньше.

На месте раны на боку остался уродливый белый шрам, но Шелтон обещал, что со временем он рассосется. К обеду Марцель даже спустился вниз, пообщаться с вальцами и попробовать угадать, какую лапшу напарник развесил им по ушам. — Фу! Как банально! — возмутился Марцель, когда пожилая пара ушла в гостиную смотреть телевизор. — Мог бы придумать чего-нибудь пооригинальнее падения с лестницы. Пошлость какая-то.

Зато никто не задает вопросов. Хмыкнул Шелтон и подпер щеку кулаком, пристально глядя на напарника. — Ты сегодня себя хорошо чувствуешь? — Ну, сносно. — Как насчёт небольшой работы? Шелтон уже и не пытался играть роль застенчивого профессора. Любимые кольца и чёрные водолазки снова отвоевали место в гардеробе. Марцель покосился на оскаленную змеиную пасть, серебряное кольцо на среднем пальце и хмыкнул.

— Смотря какая работа. Скажем, потрепать нервы Герхарду Штернбергу. В конце концов, пора бы нам и выкурить из норы Нуаштайна. Марцель вскочил, чувствуя, как лопается мыльный пузырь апатии, душивший его в последние дни. — Ух ты! Сейчас переоденусь и идем. А что так срочно? Шелтон захлопнул крышку ноута.

Да так, птичка напела кое о чем. У тебя десять минут. Он управился даже раньше. Вытащил из чемодана чистые джинсы, водолазку, нашарил в пакете с носками пару одинаковых, в торопях напялил на себя и слетел по лестнице, на ходу ныряя в толстовку. «Я готов. А ты?» Шелтон уже стоял в дверях. «Нам нужно в ту рощу, где была стычка с ищей Камиблау. Помнишь дорогу?» «Еще бы».

Марцель едва ли не приплясывал от азарта, хотя Бог все еще болел от резких движений. «Расскажешь по пути, а? Почему именно туда?» «Хочу проверить одну теорию». Так же туманно откликнулся стратег. «От тебя требуется только считать память Герхарда за последние сутки». Энтузиазм разом выветрился. Мартель присел на табуретку и начал неторопливо шнуровать кроссовки. «Не доверяешь мне, а?»

Шилтон машинально стащил кольцо со среднего пальца и также медленно надел его снова. «Доверяю». Провокационно улыбнулся он. «Но так будет веселее. Поверь». Океанские волны шелестели загадочно и непреклонно. Марцель смирился. — Веселее, ага. Шелтон заболел, что ли? После достопамятного ливня прошла уже почти целая неделя, но земля до сих пор была сыровата.

В городе потоками воды вымыло кое-где булыжники из мостовой, и теперь дыры были огорожены красными лентами до приезда ремонтной службы. В саду прямо за площадью осыпались почти все яблоки, и теперь лежали под деревьями желто-бордово-красным ковром. Марцель слазил через забор, выбрал себе одно, вытер полой футболки и всю оставшуюся дорогу аппетитно хрустел. Шилтон косился на яблоко, но ничего не говорил.

Хочешь? — Я с этой стороны не кусал, — брякнул Марцель, а стратег неожиданно кивнул. — Давай. — М-да, день проходит под знаком тотального охренения. Тропинка, как ни странно, была почти сухой. Только кое-где оставались пока сырые участки, и на них Марцель заметил свежие отпечатки кроссовок. «Как думаешь, кто здесь прошел?» Он присел на корточке и тронул застывший след пальцем.

Под ногтем осталась черная грязь. «Высокий белый мужчина, молодой, спортивный, в кроссовках Фубер коллекции этого года», — хмыкнул Шелтон. — Впрочем, возможно, я и ошибаюсь. — Ага, ага, таким сволочным тоном не ошибаются. Когда они добрались до рощи на вершине холма, Шелтон взглянул на дорогу, ведущую вниз, и отправил напарника погулять, а сам присел на качеле с ноутом.

Марцель заметил это краем глаза и вздрогнул. На секунду вместо стратега померещилась Рут и в груди кольнула. Призрачно невесомо зазвучали музыкальные переливы, то ли в воспоминаниях, то ли все-таки наяву, но где-то невообразимо далеко. Если бы у меня было побольше мозгов и решимости, то она осталась бы жива. Внизу под холмом лежал город, побитый дождем, но все-таки живой.

Высилась колокольная башня монастыря, блестел в по осеннему тусклам солнце флюгер на ратуше, кто-то спешил на работу, кто-то в магазин, от кого-то ушел муж, кто-то медленно умирал в больнице, кто-то нянчил орущего младенца и задыхался от нежности, кто-то написывал аккуратным почерком приглашение на свадьбу, кто-то бродил по чужим мирам в городской библиотеке. И шум мысленных голосов сливался в ненавязчиво всеобъемлющую мелодию, которую могла сочинить Рут, а мог и пестрый флейтист из сказки Ульрики.

Эта мелодия кошкой терлась у колен мартеля и утягивала его вдаль, во времени и в пространстве. — Слушай, чувствуй, живи. Монстр ушёл из города. Или ненадолго уснул. — Шванг, — негромко произнёс Шелтон, но звук голоса пробрал до костей.

— Пора. — Смотри, там, на подъёме. Марцель вскочил на ноги, отряхнул джинсы от ссора и рванулся к тропинке. — Это он? — спросил, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. — В кожаной куртке и с плеером? — Ты видишь здесь кого-то еще? — смешно вздернул в брови Шелтон. — Пока ждем. Через пару минут он будет здесь, и давай отойдем с тропы.

Что-то меня тянет на сюрпризы. Герхард, как выяснилось, сюрпризов, напротив, не любил. — А, это вы, профессор, и… э… Шванг… протянул он дружелюбно, но Марцель успел заметить, как на мгновение у него исказилось лицо от паники. На дне холодного мысленного потока мелькнуло что-то тёмное. «Не ожидал вас тут встретить. Гуляете, да?

Вообще здесь очень красивые виды. Лучше, наверное, только в горах». Герхард мягко перебил его Шелтон, выступая вперёд. Большие пальцы за кожаным ремнём на поясе, металлические кольца опасно поблескивают, чёрная водолазка, чёрные джинсы, сумрачный взгляд и улыбка ангела. — Хватит нести чушь, ты ведь знаешь, зачем мы здесь. Герхард бледнее отступил на шаг, оглянулся беспомощно, надеясь увидеть рядом хоть кого-то, случайного прохожего, нежданного свидетеля, кого угодно, лишь бы не оставаться наедине с этими.

— Совершенно не понимаю, о чем вы, — пролип эталон, машинально теребя молнию на куртке. — Но на всякий случай напоминаю вам, что я офицер полиции. — А я — нет, — заговорщическим шепотом сообщил Марцель и радостно оскалился.

Герхард сглотнул и сделал еще шаг назад. — Даже больше скажу. Я вовсе не профессор. Шелтон не двигался с места, просто улыбался и смотрел потемневшим взглядом, но от этого даже у Марцеля коленки начинали подгибаться. — Вы ведь умный человек, Герхард, и понимаете, что значит такое признание? — Нет, — предушённо сказал он, и сознание на долю мгновения заполнило одна мысль.

— Нет, нет, нет, они убьют меня, пожалуйста, нет. — У меня нет оружия, Герхард, но убежать ты всё равно не сможешь. Тем же спокойным голосом продолжил Шелтон. — Не волнуйся, больно не будет, мы просто заглянем в твою голову. — Шванг, он твой. Марцель только этого и ждал. Всё, что успел сделать Герхард, — отступить на ватных ногах, на шаг, другой и выставить вперед руки.

Марцель с разбегу толкнул его в грудь, повалил на землю, сел ему на живот и коротко приказал «Лежать и не двигаться!». Герхард побелел как бумага. «Что, что ты будешь делать?» Марцель ухмыльнулся и наклонился к самому его лицу. «Ничего из того, о чем ты только что подумал, шалынишка. Не надо!» Герхарда колотила такая дрожь, что Марцелю даже стало его немного жалко.

Шелтон подобрал сумку с ноутом и подошел ближе, явно получая удовольствие от происходящего. — Ты что ноешь как маленький, а, геро? — протянул Марцель и откинул с лица Герхарда повлажневшую челку. Затем погладил с нажимом большими пальцами скулы, очертил линию бровей. — Расслабься уже, правда. Пытать тебя никто не собирается, не наши методы.

Мы обычно действуем тихо и чисто. Кстати, ты, скорее всего, вообще не узнал бы, что уже сдал своего драгоценного Ноа, потому что Шелтон предпочитает управлять ситуацией издалека. Там обрывок информации, здесь, и приз уже в руках. Сечёшь?» Марцель, продолжая трепаться, прижал ладони к его щекам, чтобы настроиться на контакт, но холодный поток разума все так же упрямо выталкивал наружу, несмотря на то, что паника захлестнула Керхарда с головой.

«Конечно, Сечош, ты же у нас неплохой стратег, оказывается. Так вот, все, что сейчас происходит, это небольшой подарок мне от дорогого напарника», — ухмыльнулся Марцель и потянул молнию вниз, расстегивая куртку. Под курткой у Герхарда оказалась форменная рубашка с мелкими тугими пуговицами. «Он знает, как я люблю возиться с мозгами стратегов.

Вы все очень вкусные, правда, похожи на прохладную воду, только по-разному. Шелтон, как океан, а ты напоминаешь ручей, только глубокий. И мне интересно, какая в тебе скрыта глубина. С каждой расстегнутой пуговицей Герхарда все сильнее захлёстывал ужас. Мартель чувствовал себя так, словно идет по ручью вброд и с каждым шагом погружается глубже.

Но до настоящего омута было еще далеко. — Зачем вам это? Губы у Герхарда едва шевельнулись. — Зачем, — искренне удивился Марцель, разводя полы рубашки в сторону. — Вообще-то это наша работа. Нам обещали хорошо заплатить за голову Ноа Штайна, а достать его, похоже, можно только через тебя. — Но знаешь что, Герро, — шепотом протянул Марцель, засучивая рукава.

— Шелтон тоже стратег, как и твой Ноа, и он как-то проговорился, что не хотел бы отдавать нашему нанимателю такое сокровище, что-то вроде цеховой солидарности, м? Марцель прижал руки от локтя до ладоней к груди Герхарда и обхватил его плечи, потом наклонился и шепнул в ухо «Всё будет хорошо, с ним, снова, точнее, с ней».

Это стало последней соломинкой. Герхард невидяще распахнул глаза. Телепатический контакт был установлен. Марцель прижался щекой к его ключице и провалился в чужой разум. «Значит, все, что случилось за последний день, хорошо?» День, как выяснилось, выдался крайне насыщенный. Марцель вынырнул пьяным от обилия информации. Герхард оказался болезненно стеснительным, очень неуверенным в себе, идеалистичным и горячо верящим в справедливость, так, как он ее понимал.

Марцель в первый раз видел человека, который на полном серьезе, считал, что когда-нибудь наступит мир во всем мире и более того, строил планы, как достичь такого исхода. С учетом способностей стратега это немного пугало и завораживало. Герхард побаивался красивых женщин за сорок, до сих пор был слегка влюблен в Даниэлу, мечтал уехать в столицу и сделать политическую карьеру, а еще…

Еще он обожал своих племянников, брата и сестру, Клааса и Наоми. «Ну ни хрена себе!» Мартель зажмурился, пытаясь удержаться в сознании и не упасть в обморок. «Шелтон, а ты знал, что Ноа — это не Наоми, а они оба? Ну, Клаас и Наоми одновременно.

И он, в смысле Герхард, знал, что они работали на Блау и что пришлют именно нас. Ну, то есть не нас, а телепата и кого-то там еще. Ноа ждал, когда приедет телепат.

Нет.

Зачем он ждал, а? То есть, они… — Вот у них и спросим сейчас. Шилтон протянул Марцель руку. — Сливай мне воспоминания. Ты ведь сейчас увидел, куда ходил Герхард? — Увидел, — прохрепел Марцель, обеими ладонями обхватывая руку напарника. — Еду относить своим милым племяшкам. И лекарства. Они простудились. Кстати, ты откуда узнал?

Говорю же, птичка напела. Шелтон принял чужие воспоминания, даже в лице не изменившись. — Птица есть на логотипе штат-банка, а у Герхарда счет именно там. — Теперь понимаешь? — Нет. Убит осознался Марцель. — Я взломал его личный кабинет, и уведомления о снятии денег со счета приходили не только Герхарду, но и мне. Шелтон нахмурился, видимо пытался усвоить полученную информацию, не отвлекаясь от разговора.

За продуктами в доме Штернбергов-Веберов обычно ездит Эва на своей машине, изредка в сопровождении Агана. Но весь последний месяц Герхард почему-то совершал крупные покупки в том же супермаркете, расплачиваясь карточкой. Так понятнее? — Не совсем, — вздохнул Марцель и только сейчас обратил внимание на то, как дышит Герхард. Мелко, неровно.

Эй, ты что, тебе плохо? — У Герхарда текли слезы безостановочно и тихо, и скулы были в красных пятнах, а в сознании билась одна мысль. — Не справился. — Вопрос Марцеля он проигнорировал, но зато спросил сам, болезненно улыбаясь. — Теперь убьете. Смерти он не боялся совершенно. Даже больше. Сейчас он почти хотел, чтобы Марцель достал пистолет и выстрелил, чтобы не пришлось потом возвращаться в убежище к Наоми и Клаасу и видеть их там мёртвыми.

Марцеллю это всё настолько напомнило его собственную недавнюю истерику, что желудок неприятно скрутило. — В конце концов, сколько ему лет? Двадцать два? Двадцать три? Двадцать шесть? Вот подстава! Он же ребёнок ещё, с его-то воспитанием. Это не улица и не банда.

А тут сначала начальница чуть не изнасиловала, пришлось с позором в родной городишко возвращаться, потом дядя в полицию пропихнул, потом знакомая девочка умерла и другой, любимый дядя заодно, а теперь еще и два страшных преступника собираются прибить ненаглядных гениальных племяшек. Мдаа…» Судя по тому, как смотрел на Герхарда Шелтон, мысли у него бродили схожие. — Нет, — наконец, ответил стратег и сел на траву рядом с Герхардом.

— Мы не собираемся тебя убивать. Судьба женой Штайна зависит исключительно от его поведения. — Их поведение. — И от твоего. Будь умным мальчиком и не суй нам палки в колеса. Ясно? Герхард кивнул. Губы у него тряслись. Марцель чертыхнулся, натянул в рукав водолазки на ладонь и промокнул Герхарду лицо. — Малолетний, плаксивый кретин!

Припечатал, яростно растирая ему мокрые щеки. — Так тебе все вечно и будут уже сопли вытирать. — Сначала мамочка, потом суровый дядюшка Иоганн, потом Ноа, теперь вообще я. Да зашибись! — Шванг, время! — неделикатно напомнил Шелтон, но отошел в сторону, чтобы не мешать. — Да знаю я, — буркнул Марцель и впечатал обе ладони по бокам от головы Герхарда.

Так, все. Я понимаю, что у тебя стресс, что ты на самом деле с младшей школы не ревел и все такое, но не в этом дело. Да, тебя сейчас хорошо нагнули, но это бывает, кстати, со мной тоже периодически, типа такова жизнь, понял? Но это не конец света, и да, к слову, мёртвые не мстят и ничего не исправляют, так что перед врагами ломай

любую комедию, только выживай, а уже потом решай, что с этим делать, забыть, как жуткий позор, или мстить, ясно тебе? — Ты там скоро? Шелтон успел уже упилить метров на 30 вниз по тропинке. — Сейчас! — нетерпеливо рявкнул Марцель и свирепо взглянул на Герхарда. Глаза у того по-прежнему были на мокром месте, но разум более-менее пришел в порядок. — Вот так лучше. — Да, чуть не забыл.

Три часа двигаться запрещается! — спохватился он и подкрепил слова телепатическим приказом. — Ну, а чтобы ты здесь не загнулся… Марцель обшарил карманы Герхарда и нашёл мобильник. Без проблем разблокировал, влез в список контактов, прощёлкал до «Том, придурок номер один» и сунул под нос Герхарду. «Твой ненаглядный Томас Линдон, что ли?» «Нет». Быстро соврал он, и Марцель удовлетворённо кивнул.

«Самое то». Потом он набил короткое сообщение с истерической просьбой скорее прийти на помощь, но обязательно одному, потоптался грязными ботинками по форменной герхардовой рубашке, и напоследок пару раз пнул его по ребрам, досаден, пояснив «Это для достоверности, очень способствует возобновлению дружбы. Кстати, скажешь что-нибудь про нас с Шелтоном, и ты труп, как и твой дорогой Ноа, я гарантирую».

Ослепительно улыбнувшись, Марцель потрепал герхарда по волосам и побежал следом за Шелтоном. «Как прошла воспитательная работа?» спросил напарник, когда запыхавшийся марцель едва не навернулся перед ним на скользкой дорожке. — Хреново, — огрызнулся он. — Ненавижу идиотов. Таких убить легче, чем… чем… а чем что угодно. Он, стратег, пожал плечами Шелтон. — Это хорошие задатки. И хорошая связь, возможно. Герхард нам когда-нибудь пригодится.

Да и с Нолаштайном легче будет говорить, если на руках не будет крови Веберов-Штернбергов. — А ты будешь договариваться? — разом оживился Марцель, дурное настроение как ветром сдуло. — А о чем? А как же заказ Блау? Ухмылка Шелтона стала откровенно хулиганской. — Увидишь, Ванг, поторапливайся, нам еще полтора часа тащиться.

«Тащиться» оказалось самым подходящим словом. До заброшенного дома, где обосновались близнецы, и идти было километров пять, не больше, но по такой дороге, что под конец Марцель начал считать Герхарда едва ли не героем за то, что тот сумел пройти по ней и не сильно испачкать кроссовки. Даже Шелтон один раз оступился и едва не улетел с обрыва во враг. Но самым большим сюрпризом стало то, что классы Наоми их ждали.

Завидев издалека приветливо распахнутую дверь, стратег помрачнел, решив, что парочка Ноуэштайн скрылась, но Марцель дёрнул его за рукав. — Они там, и, слышишь, это джаз, что ли, как будто из старого радио. Шелтон сощурился. — Слышу. Да, похоже. И это не джаз, а фри-джаз. Метров за десять повеяло запахом свежезаваренного кофе.

Марцель вслушивался на пределе телепатических способностей, но не смог уловить ни намека на агрессию или хитроумную ловушку. Тем не менее, Шелтон качнул головой. Я первый, и готовься бить, если что. В прихожей никого не обнаружилось, в первой комнате тоже. Марцель, испытывая смутное чувство вины за грязные следы на вымытом до блеска старом паркете, направился дальше по коридору, туда, откуда густо тянуло кофе, и едва не растянулся на пороге, услышав приветливое «А мы вас ждали? Вашу ж мать!», поперхнулся руганью Марцель и беспомощно оглянулся на напарника.

— Они еще и говорят хором. Трэш какой-то. — Да, действительно. С любопытством откликнулся Шелтон и подтолкнул его вперед. — Заходи. Не зачем заставлять хозяев ждать слишком долго. Я тоже давно хотел увидеть вас, Ноа Штайн.

Или Наоми и Клаас. — Лучше Ноа. Так же единодушно откликнулись они. Мартель моргнул. Все это походило на навязчивое навождение. Близнецы были похожи до безумия, несмотря на разнополость. Даже телепатия пасовала, потому что два сознания работали настолько синхронно, что казались единым целым. Наоми и Клаас, одинаково сероглазые, русоволосые, с короткой стрижкой перьями, в абсолютно идентичных бесформенных свитерах с высоким горлом и узких джинсах, в обнимку сидели на продавленном диване.

Перед ними на столике были горой сваленной сладости, стоял полный кофейник, скрытый пакет молока, сахарница и три чашки. Одна большая и две маленьких. — Кофе? — Лукаво поинтересовался правый близнец. Голос был слишком низкий для женского, но слишком высокий для мужского и не самый приятный, но его звучание чего-то завораживало.

— А он не отравлен? — буркнул Марцель и плюхнулся в кресло, пододвигая к себе кофейник. — Ты класс или на оме? — Не отравлен. Хихикнул близнец. «Я Наоми, но это неважно. Мы не разделяем себя на части, имена это только для остальных. Пей, Марцель Шванг, и не бойся». Ульрике сказала, что ты хороший, мы верим.

«А вы её знаете?» Марцель придирчиво осмотрел чашку, открёб что-то подозрительное со дна ногтём и налил кофе. Кинул два кубика сахара, понюхал молоко, но добавлять не рискнул, Слегка попахивала кисловатым. — Ну, да, — кивнул Класс и потёрся щекой о плечо сестры. — Мы дружили. А года три назад она попросила заехать в город и помочь ей кое с чем, но всё никак не получалось.

Только месяца два назад выпал случай. — Выпал случай и триста миллионов, — понятливо кивнул Шелтон и обратился к Марцелю. — Подвинься. Тут на двоих места хватит. Кресло широкое. «И сделай мне кофе». «Да, Ноа, именно о трехстах миллионах я и хочу поговорить». Вопрос один. Ноа переглянулись. «Как? Делить будем?»

«Именно». Наливая кофе в чашку, Марцель чувствовал, что у него потихоньку едет крыша. «Твои предложения, Курт Шелтон». Стратег вежливо улыбнулся. «Мне 299 миллионов и 1500 шванку на карманные расходы». Близнецы одновременно потянулись к кофейнику, чашке, пакету с молоком и сахарнице. Четыре руки сделали кофе, сунули в чашку две соломинки и только потом посмотрели на Шелтона.

«Твои аргументы. Для нас условия что-то невыгодные». «Очень выгодные». Улыбка Шелтона стала раза в два шире. Во-первых, я вас не убиваю, во-вторых, остается жив и здоров Герхард Штернберг, которого вы до сих пор надеетесь втянуть в свою банду стратегов, будущих властителей идеального мира.

В-третьих, я беру на себя объяснение Сблау и инсценировку вашей смерти. В-четвертых, вам все равно не нужны кровавые деньги мафии. Так вы священнику говорили. Наоми задумчиво побулькала трубочкой в кофе, Клаас уставился на Шелтона в упор. — Говорили, да. Мы бы так или иначе не оставили их себе, отдали бы на благотворительность.

Так что ты сейчас не нас обворовываешь, милый Курт, а бездомных сироток. — В Евроконгломерате еще остались бездомные сиротки? В наше-то просвещенное время! — выгнал брови Шелтон. — Какой кошмар! Куда смотрит правительство? Теперь трубочкой забулькал Клаас, а Наоми оживилась. — Предлагаешь устранить правительство? — Предлагаю для начала согласиться на мои условия, а потом посмотрим, — произнес Шелтон и вытащил из груды сладостей вишневую карамель в хрустящей серебряной бумаге.

— Кстати, кто из вас все-таки взаимодействовал с Блау? Он так трогательно держал в тайне вашу внешность. — Мы по очереди, — хихикнули Ноа. — Он думал, что мы — это девушка, которая притворяется парнем, поэтому и не трогал. Временно. Хотел оставить нас для себя. Любовница и стратег — это так удобно.

Вы поэтому сбежали? Ноа опустили взгляд, разом, и у Мартеля холодок пробежал по коже. — Нет. Просто умер наконец человек, жизнью которого Блау нас шантажировал. Шелтон очень аккуратно развернул карамель и положил рядом с чашкой. — Сочувствую. Кстати, это вы подкинули Блау идею нанять для ваших поисков именно меня. Наоми положила голову к брату на плечо и вздохнула.

Не совсем. Мы искали кого-нибудь, кто в тайне копает под Блау. Таких много. Но Ульрике просила привезти в город того, кто умеет слушать. Когда мы узнали о вас, то подумали, что убьем двух зайцев одним выстрелом. — Пирокинетик и Блау? — Да, — вздохнули они и подняли глаза на Шелтона. — Извини, мы просто стараемся выжить.

И загрести жар чужими руками. Понятливо и как-то слишком уж добродушно кивнул Шелтон. А не проще ли было заложить взрывчатку в дом Сорно? Ну, или открутить газовые вентили. С его темпераментом хватило бы и газа, я думаю. Класс шумно втянул кофе через трубочку. Наоми улыбнулась. — Так это был Цорн! — Вы не знали.

Мы не умеем слушать, как он, — спокойно кивнул класс на марцеля. — А без этого охотиться на проклятого было слишком опасно. Сирена умерла, Даниэлла умерла, и даже Рихард умер. «Мы хотим жить». — Трусливая позиция, — сухо констатировал Шелтон и покатал пальцами карамельку по столу. — Как я и предполагал, вы нас использовали.

Раскидали подсказки, почистили базу полиции, убрав упоминания о себе. Нам пришлось хорошо поработать на вас, Ноа, а за работу принято платить. Моя цена — двести девяносто девять миллионов и пятьсот тысяч для шванка. Я уже говорил. Но отставили чашку и прижались друг к другу, переплетая руки. «А зачем тебе триста миллионов?»

«Двести девяносто девять», — скрупулезно поправил Шелтон. «Хочу купить тропический остров и отправить Шванка немного отдохнуть, а то он такой бледный в последнее время, бедняжка». «По чьей вине, интересно?», — огрызнулся Марсель и расплескал кофе себе на пальцы. «По их вине, разумеется», — невозмутимо кивнул Шелтон на Ноа, — «поэтому тебе еще полагается пятьсот тысяч».

«И что я на них себе куплю, по-твоему?» — «Например, плавки, чтобы купаться на острове». — «Угу, целый вагон плавок. И вообще, если это будет наш остров, я буду купаться голышом». Шелтон пожал плечами. Тогда, к примеру, небольшой подержанный самолет, чтобы перевести на этот остров свою уль-реке. Но смотрели на них, смотрели, а потом вдруг рассмеялись, и смех у них был совершенно разный.

У Наоми почти беззвучный, у Клааса в голос. — Кажется, мы договоримся! — ответили они, когда наконец успокоились. — Ты пригласишь нас на свой остров, Курт Шелтон? — Почему нет? Он поднял вишневую конфетку и осторожно лизнул ее. — М-м-м, я всегда за долгое плодотворное сотрудничество.

И вы ведь всё уже давно решили, Ноа, верно? — Верно. Они снова посерьёзнели. — Ты устранишь Блау? — Уже. Шелтон щелчком отправил конфету по столу, и Наоми поймала её и сунула за щёку. Утром мне пришло сообщение от информатора, что Блау пропал без вести во время небольшой заварушки за власть. «У меня есть все основания считать, что он погиб, потому что последним его видел человек, который недавно имел задушевную беседу с Шванком».

«Ах, вот как!» Наоми хрупнула конфетой, Клаас потянулся за кофе. «Интересно, на какой счет перевести деньги?» Шилтон протянул сложенный в четверо блокнотный лист. «На этот, в течение недели, несколькими траншами. Обманывать не советую, если только вы не намереваетесь присоединиться к Влау.

Не намереваемся. Хотите еще кофе? Невинная «хотите еще кофе» растянулась на два с половиной часа, а потом полил дождь и лил опять до самого вечера. Ночевать пришлось в логове Ноа и буквально на соседнем диване. И Марцель всю ночь нервно проворочился, пока Шелсон не ткнул его в бок со словами «Успокойся, до утра я подежурю. Но ничего страшного в итоге не произошло. Утром снова был кофе со сладостями, а затем долгая дорога обратно в Хафельберг.

— Ты правда собираешься с ними сотрудничать? — поинтересовался Марцель уже в гостинице, собирая чемодан. — И что мы делать сейчас будем? Возвратимся в Шельдорф? Блау-то кокнули. — Возвращаться нельзя. — загадочно улыбнулся Шелтон. Интуиция подсказывает, что через пару дней у кое-кого сдадут нервы, и этот кое-кто, в свою очередь, сдаст всю организацию службы по борьбе с организованной преступностью. Так что, если мы не хотим…

— А-а-а, ты поэтому уезжал тогда из города, когда вернулся с простреленной ногой? В восторге от собственной догадливости перебил его Марцель. — Но ведь даже… «Да», — хмыкнул Шелтон, — «скажем так, тот эпизод помог одному человеку осознать, насколько он далёк от идеалов мафии.

Да, кстати, послезавтра мы уезжаем. Арендованную машину я уже сдал, поедем на поезде до ближайшего крупного города, потом с другими паспортами на самолёте, ну, хотя бы в британскую зону. Там по ситуации сориентируемся. Так что, если хочешь попрощаться с Ульрике, делай это сейчас». Марцель как-то сразу растерялся. «Да, я думал, мы ещё хотя бы неделю здесь пробудем.

По-идиотски получается. Её сейчас вроде нет дома». «Так позвони ей». Шелтон покопался в мобильнике и кинул его напарнику. Вот с этого номера она звонила. Марцель попытался дозвониться, не вышло. Телефон в доме фрау Кауфер, любезно подсказанной Греттой, тоже не отвечал. В конце концов, Марцель просто набил сообщение и сел на подоконник с чашкой чая. На фоне вечернего неба темной громадой выселся монастырь.

Чашка в руке вдруг показалась невероятно тяжелой. — Ты куда? — удивленно спросил Шилтон, когда Марцель начал судорожно искать одежду почище и поприличнее. — Хочешь еще кого-то навестить? — Ага, сестру Ангелику. Он махнул рукой и выбежал из дома. До службы оставалось еще минут сорок, и Марцель носился по монастырю как ошпаренный, беззастенчиво приставая ко всем встречным с просьбой отвезти его к сестре Анхелике.

Наконец, одна из молчаливых монахинь указала ему на небольшую пристройку за храмом, которую использовали как местный музей. Анхелика действительно нашлась там. Некоторое время он стоял на пороге и разглядывал ее, седую старуху с удивительно прямой осанкой и ясным взглядом. Смотрел и сравнивал, с портретом на стене в кафе Линденов, с которого улыбалась ослепительная красавица, с воспоминаниями Цорна, где она была бледной и решительной, с ее собственными воспоминаниями, пронизанными ароматом кедров и солнечным светом.

А потом спросил. — Ведь этот Цорн приходил сюда в тот вечер, когда случился пожар, да? Мужчина в шляпе и в коричневом плаще. Ангелика вздрогнула и улыбнулась. Ей было больно. — Да, я слышала, он умер недавно.

Молния попала в дом во время грозы, и все сгорело. Он был хорошим человеком, Марцель, но ему очень не повезло. Марцель прошел и сел рядом с ней, взяв ее за руку. Пальцы были холодными, как у ожившего мертвеца. — Вы так говорите, потому что вы очень добрая, а он Он не был хорошим человеком, и не надо по нему горевать.

Я тоже плохой, кстати. Хороших очень мало. Анхелика качнула головой. На губах с тыла все та же растерянная улыбка. Неправда, хороших больше, просто некоторые хорошие люди очень несчастны, а несчастье делает нас жестокими. Некоторое время Мартель просто гладил ее ладонь, не зная, что сказать.

Вокруг было очень много старых предметов, книги, фотографии, мелочи под стеклянными колпаками, вроде бы имеющие отношение к монастырю, и ничего по-настоящему ценного, кроме последних лучей заходящего солнца, льющихся через высокое стрельчатое окно. — Вы его любили, да, Анна-Мария? Она засмеялась и почти сразу раскашлялась, сухая и надрывно. — Давно меня так не звали. — Да, любила, люблю.

Марцель хотел сказать ей, что Рут погибла, но так и не смог. Вместо этого он попросил. — Вы ведь увидите сегодня Декстера, то есть отца Александра, да? Тогда скажите ему, что мы послезавтра уезжаем на поезде в девять сорок, и если он хочет встретиться с Ульрике, пусть найдет меня сегодня. — Хорошо, — тихо пообещала сестра Анхелика. Она по-прежнему улыбалась, но как только Марцель переступил порог, заплакала.

«А что бы их всех?» Марцель оборвал телепатическую связь и закурил. К Шелтону он вернулся уже поздно ночью. Александр Декстер заявился к Вальцам прямо во время завтрака, якобы для знакомства с паствой. Он вежливо расспрашивал Гретту о жизни в Хаффельберге и напрочь игнорировал осторожные попытки стратега прощупать почву.

Марцель немного полюбовался на это, а потом встал из-за стола и направился к двери. Проходя мимо лжесвященника, он словно невзначай мазанул пальцами ему по затылку и скинул всю необходимую информацию. Время встречи, место, условия. «Ты куда?» Уже не особенно заботясь о поддержании имиджа, окрикнул напарника Шелтон. «В твоем состоянии я бы не советовал». «В госпиталь», — перебил его Марцель и ухмыльнулся.

До отъезда оставалось еще два неприятных дела, и с одним из них нужно было разобраться прямо сейчас. «Так, значит, госпиталь у нас за рекой, и два часа остается до встречи. Должен успеть». Больничный комплекс в Хаффельберге ничем не уступал такому же в любом из центральных районов Шельдорфа, разве что люди так не толпились в холле, а дежурная могла сказать, кто в какой палате находится, даже не заглядывая в компьютер.

— Иоганн Вебер, — задумчиво протянула она, украдкой разглядывая недочитанный роман, спрятанный за стойкой. — Вы ведь не его родственник. Второй этаж, номер 24, одиночная. — Спасибо, — улыбнулся вместо ответа Марцель, узнав все, что хотел, и перегнулся через стойку, касаясь ухоженной руки. — Не думай обо мне. Лучше книжку почитай.

Пока дежурная рассеянная листала роман, и думать забыв о странном посетителе, Марцель поднимался по лестнице, массируя ноющие виски. После двух высокоуровневых воздействий за короткое время голова начала побаливать, пока терпимо, но чувствительно. Иоганну Веберу, впрочем, было еще хуже. После приступа он целыми днями спал. Лекарства, возраст, общая усталость. Возле него постоянно дежурил кто-то из родственников.

Сегодня почетное место у изголовья занял очередной мелкий и белобрысый племянничек, но от него Марцель быстро быстро избавился, внушив непреодолимое желание пересидеть полчаса в туалете. Когда парень выскочил из палаты и пронёсся по коридору, телепат хмыкнул и толкнул дверь. На столике стояла ваза с солнечно-жёлтыми одуванчиками, и грековатый запах перебивал даже лекарственную вонь. Марцель выхватил один и размял в пальцах, пачкая кожу липким, быстро темнеющим соком, переступил с ноги на ногу.

Заставить себя разбудить больного старика было почему-то трудно. — А, это ты! Первые слова Иоганна отдавали разочарованием. Марцель сцепил руки за спиной. — Я ненадолго, — сказал он, глядя в сторону. — Так, заскочил извиниться. Я тут на днях убил твоего друга Лео, и не сказать, что сильно об этом жалею.

Иоганн резко выдохнул и закашлялся. — Ты не врёшь? Злости в его вопросе не было ни грана, лишь бесконечное недоверчивое удивление. — Не вру, — хмыкнул Марцель, — так что можешь перестать трястись за свою ненаглядную Эву. И да, кстати, о Штернбергах. Прекрати уже вешать на бедняжку Герхарда заботу о твоих цветочках.

Он эти монстеры с дефенбахиями на дух не переносит. На этом всё. Бывай здоров, дедуля, — неловко оцелютовал Марцель и встал. — Погоди, — хрипло попросил Иоганн. Глаза у него были мутные, дыхание сбилось, и контрольная установка в изголовье кровати начала пищать. — Ты видел Эву? Она здесь? — Вроде бы, нет, — пожал плечами Марцель.

А что? — Здесь была женщина, — неожиданно ясным голосом произнес Иоганн. Она принесла корзину желтых цветов и села у окна. «Женщина в синем платье, совсем как у Эвы». Прибор запищал совсем дико, и Марцель поспешно выскочил из палаты, чтобы не столкнуться с врачом. Пальцы, вымазанные одуванчиковым соком, почему-то щипало.

Он бегом добрался до реки, а там присел, рискуя свалиться в воду с крутого берега, и начал старательно отмывать руки. До встречи с Ульрике в заброшенном саду за сгоревшей школьной пристройкой оставалось около часа. Этого хватило, чтобы обойти все прилежащие кварталы вдоль и поперёк, наворовать яблок и почесать за ухом пару вредных зеленоглазых кошачьих подростков, нежившихся на тёплых камнях школьных развалин. Ульрике, в отличие от тысячи-тысяч женщин, оказалась пунктуальной и пришла ровно в полдень, как и было назначено.

— Привет, — зевнула она, — и о чём ты хотел поговорить? — Э-э-э… — протянул Мартель, виновата, косясь в сторону. — Вообще-то это не я хотел… Извини… — Алекс, выходи, я тебя слышу… Зашуршали кусты, и Мартель заранее втянул голову, опасаясь заслуженной затрещины. Но гнев пал не на него.

Ты… — Ульрике разом стряхнула апатию и зашипела как кошка. — Какое право имеешь ты здесь находиться, когда… — Да. Александр Декстер, больше похожий на священника в своей теперешней одежде, в черной рубашке и джинсах, чем в прежней робе, легко перемахнул через остатки фундамента и подбежал к ульрике. Та шарахнулась, беспомощно оглянулась на Марцеля и все поняла. — Это ты его позвал?

Ну да, — не стал отпираться Марцель. — Поговори с ним. Если не ошибаюсь, он внук Лайонелла Цорна. Черноглазый и черноволосый Александр Декстер улыбнулся. Я — сын его дочери. Небольшая разница, но она есть. Я тебя давно ищу, Ульрике. Человек по имени Джильда подсказал мне, как справиться с огнем, но положить конец всему можешь только ты.

Секунду назад он был далеко, и вдруг оказался перед Ульрике на коленях с запрокинутым, как в молитве, лицом. Прости меня за смерть твоей матери, пожалуйста. Во всем только моя вина. Прости меня за то, что ты осталась одна. Прости меня за то, что тебе пришлось уйти из Хаффельберга, и за то, что ты не можешь вернуться сюда навсегда. Прости меня за то, что многие из тех, кто был тебе дорог, погибли в огне.

Прости меня за то, что проклятие не удалось остановить после первого круга, и оно росло еще и еще. Человек слаб, и я слаб, прости меня за все!» Она застыла как вкопанная, и Декстер все говорил и говорил, глядя ей в глаза, и Марцель не чувствовал ни грана фальши. Хрустальный лабиринт вибрировал и звенел, покрывался трещинами и грозился рассыпаться в любую секунду, а потом Ульрикия вдруг протянула руку и коснулась лица Декстера.

— Я прощаю тебя, и это я виновата. Если бы я простила тогда, то кроме нее никто бы не умер. Ульрикия вдруг упала, как подкошенная, и из глаз у нее полились слезы, неостановимо, как тогда у Герхарда.

Александр Декстер подхватил ее и бережно прижал к себе. Хрустальный лабиринт рассыпался сверкающей пылью. Огонь в медной чаше горел ровно и спокойно. — М-м-м… — промямлил Марцель, глядя в сторону. — Кстати, мы завтра уезжаем. Без пятнадцати десять. Если хотите, можете проводить. — Ну, я пойду. — А вы поговорите пока, поговорите.

Декстер обнимал Улли-реке и что-то торопливо шептал ей на ухо. Марцель велел своей ревности заткнуться и медленно побрел к дырке в заборе. Шелтон наверняка успел уже разозлиться. Последнее утро в Хаффельберге побаловало солнечной погодой. Жара выдалась летняя, не читая сырости и холоду последних двух недель. Марцель щеголял в одной футболке и рваных джинсах, любовался миром сквозь бледно-лиловые стеклышки очков и доставал улерики просьбами встретиться как-нибудь где-нибудь.

Улирике отвечала не в попад и вообще была странно рассеянной, и взгляд ее казался обращенным вовнутрь. Шелтон посматривал на нее искоса, а потом вдруг подошел и положил ей руку на лоб, одновременно вгоняя себе иголку в ладонь. Прислушался и выдохнул удивленно. Улирике мрачно уставилась на него.

— Скажешь ему? Шелтон усмехнулся. — Нет, пусть это станет сюрпризом. Мысли у них были совершенно нечитаемые. Впрочем, сюрпризы начались еще утром, когда провожать напарников до станции пришли Декстер Суллирик и вместе. У Марцеля тогда от нехороших подозрений аж зубы свело. Но ничего, парочка общалась, хоть и дружелюбно, но достаточно прохладно. Скорее, как вынужденные союзники, нежели как друзья.

По дороге к станции лже-священник и вовсе деликатно приотстал, наткнувшись на что-то интересное на обочине, и потом следовал на расстоянии метров в тридцать. Шаг он прибавил только уже у самой платформы, когда вся компания переминалась с ноги на ногу в ожидании поезда. И Шелтон скучал, пули реке зевало, а Мартель мучился, не зная, что сказать на прощание, а поэтому ляпал глупость за глупостью. — А ты правда купишь остров?

Спросил он стратега, вглядываясь в горизонт. — Поезда еще не было видно. — Почему нет? — улыбнулся Шелтон. — Ты ведь никогда не видел море? — Неа. — Значит, увидишь. Вдалеке что-то металлически сверкнуло. — Наверно, поезд. — А ведь нам с Алексом тоже придется уехать, — сказала вдруг Улирике, рассеянно взглянув на Декстера. Тот стоял в полоборота, прижимая что-то к своей груди и тоже смотрел на приближающийся поезд.

— Он сказал, что у него вроде есть брат или сестра. У дочери Цорна было двое детей, и оба ребенка после несчастного случая оказались в приюте. Младшего, Алекса, почти сразу усыновили Декстеры, а вот его брат или сестра тогда были в больнице, и забрать их не позволили. — Будете теперь их искать, — понятливо кивнул Шелтон.

Ну да, — согласились улерики. — Конечно, наверняка дар перешел только к Алексу и никакой опасности нет, но все-таки я хочу удостовериться в этом. Я наошибалась, мне и разгребать, да и Аликс хочет найти единственного живого родственника. Пара зацепок у нас уже есть, будем действовать по горячим следам.» Заметив, как телепат хмурится, она тепло улыбнулась.

И не переживай, Марцель, мы еще встретимся. — Я не переживаю, — пробурчал он в сторону. — Встретимся обязательно, мир не такой уж большой. А у нас будет… — Что-нибудь. — Ну, да, — пообещала Оль реке весело, — может, даже на нормальной кровати. Шелтон посмотрел на них и беззвучно расхохотался, и Марцель от неловкости пнул мыском кроссовка платформу.

Поезд медленно приближался. — Не волнуйся, я позабочусь о ней, как мог бы заботиться о сестре, — подал вдруг голос лжесвященник и подошел ближе. — Мы закончим свои дела и сразу попробуем вас найти. — А, тогда хорошо! — начал было Марцель и только тогда заметил, что пищит на руках у Декстера, маленький дрожащий пушистый комочек.

— Слушай, а откуда он у тебя? Декстер ласково почесал за ухом растрепанного кошачьего подростка и улыбнулся. — Это она, кажется. Прибилась ко мне по дороге. «Хочу взять её с собой. Точнее, с нами. Мы же вместе с Ульрики едем». Поезд просигналил совсем близко. До станции оставалось полкилометра, не больше. «А куда вы собираетесь?»

Марцель инстинктивно протянул руку, и котёнок лизнул его пальцы. «Какая добрая девочка. Наверно, в Вену», — пожал плечами Декстер. Всегда хотел посмотреть на Венскую оперу, да и след уводит именно туда. — Как думаешь, а ей там понравится? Котенок чихнул. Марцель посмотрел на апельсиново-рыжую шерсть, на любопытные зеленые глаза, и хмыкнул.

В опере? — Да, пожалуй.