Огни маяка

Николай Жданов
ДОРОГИ ДРУЗЕЙ

Стремителен обновляющий поток дней! Давно ли еще воина выла сиренами на улицах наших городов, вбивала надолбы на перекрестках дорог, рыла рвы, разрушала созданное годами труда.

И вот уже ветер Победы развеял чад и пепел войны. Камни развалин стали материалами новых строек, полевые аэродромы снова засеяны льном или овсом, парки Победы, посаженные на местах боев, шумят свежей листвой.

И Константин Васильевич Чебуренков, старшина первой статьи, моторист с торпедных катеров, давно уже вернулся в колхоз и в настоящий момент возит на своем зисе зерно по долгим трактам родного Алтайского края. Стираная форменка его посерела, и даже темные пятна от погонов сравнялись, выцвели, но по прежнему неукротим огонь его неутомимой души.

Недаром же. получив от него последнее письмо, ворочается по ночам на койке и часто выходит курить знаменитый друг его Курбан Атабаев, боцман с катера «Т-26». Письмо это не видел никто, и никому не показывал Курбан большой, в две ладони, портрет из газеты, вложенный в конверт. Но многие из мичманов догадываются, что происходит в душе Курбана.

Время разлучило старых боевых друзей, и вот уже год, как разошлись их дороги, хотя и тянутая по прежнему друг к другу их сердца.

Отвоевался моторист Чебуренков и, прощаясь с подразделением, горячо убеждал он друга, как только выйдет ему срок, — не откладывая, выправить билет на Алтай до станции Семиверстная, а там встретит он боевого друга, и станут они вместе делить мирную трудовую судьбу. Захотят — и колхоз поедут, там работы — гора; захотят — на стройки поедут, заводы подымать, города восстанавливать.

Минул год, и пришла пора Курбану решить будущую свою судьбу, а тут — это письмо и портрет.

Часто после спуска флага, когда загорается над бухтой щедрое южное небо и звезды обмениваются световыми сигналами с огнями фонарей, Курбан тихо бродит один у мола и думает о своем…

Много на свете открытых дорог, а надо выбирать одну. Но жадная к жизни душа у Курбана Атабаева, и многое манит его к себе и зовет…

Хороши весенние зори в степи, и с детства сладок Курбану запах поднятой плугом земли. Хорошо трепещет на легком речном ветру парус тихой рыбачьей ладьи. Заманчивы огни домен и заводских корпусов, и высока участь стать нужным человеком, мастером или бригадиром на стройках возрождающихся городов.

Но сильно полюбилось Курбану море, родным стал ему дивизион. Здесь перенес он тяжелую весть о гибели брата, о геройской смерти отца-партизана, здесь закалился и возмужал, здесь узнал он душу машин и торпед. Здесь узнал сладость боевой славы и честной дружбы морской! И трудно Курбану сделать решающий шаг.

Трудно и заманчиво…

В отряде славилась их дружба с Чебуренковым. Терпением и выносливостью, отвагой и выдержкой испытывала эту дружбу война. Нельзя забыть того, как, потеряв в бою товарищей, на поврежденном катере вдвоем добирались на базу. Не забыть того, как пулей врывались в гавань врага и, нарочно приняв на себя огонь, наносили на карту расположение немецких береговых батарей.

По всему Черноморью гремели их имена. До Москвы дошел слух о храбрых друзьях. Их портреты на фоне кормовых пулеметов и глубинных бомб появились в центральной морской газете,

А теперь тихо на катере. В полном порядке боевой механизм, брезентовыми чехлами покрыты стволы пулеметов. У команды катера нет никаких замечаний ни по дисциплине, ни по боевой учебе. Все так, все на месте!

Еще тогда во времена их совместного плавания, в пору походов и боев, Курбан за серьезность характера, знание дела был отличен и выдвинут; званием он был выше своего Друга. Мичманским его погонам с широкими, будто у генерала, золотыми полями втайне завидовал Чебуренков. И теперь Курбан может смело сказать и себе, и другу — не запятнал он высокого звания моряка-командира, оправдал доверие и впредь будет оправдывать.

Но смущает душу Курбана вопрос: не начал ли уже обгонять его друг Чебуренков? Не правильнее ли новая его дорога? Вот и портрет его в две ладони из большой газеты. Смотрит с портрета знакомое лицо друга-моториста, а под портретом подпись — бывший отважный фронтовик-черноморец такой-то и такой-то организовал текущий ремонт машин, обеспечил бесперебойную подвозку хлеба к элеватору.

Здорово берет Чебуренков, хорошо берет. Чем же ему. Курбану, зацепить душу друга? Всюду в газетах пишут теперь о бригадирах-стахановцах, мастерах. Пишут, что скоро вспыхнут вновь огни Днепрогэса, что новые домны и блюминги вступают в строй, что на 800 километров проложили дорогу саратовскому газу к самой столице — Москве. И уже передавали по радио, что знаменитый Самсон из Петергофа скоро будет вновь отлит.

Как же ответит он Чебуренкову, тронет ли его душу простым известием об исправности боевой учебы, о хорошей дисциплине и прочих тихих делах?

Не лучше ли действительно отказаться от старой своей моряцкой военной мечты? Уйти, как Чебуренков, на сушу да двинуться с ним на стройки и в возрождающиеся города?

А сильна привычка к морю, к товарищам, дорог Курбану устоявшийся уклад строгой, суровой и деловой жизни моряка. И где-то в сознании прочно сидит у него мысль, что и тут нужен он стране не меньше, чем Чебуренков в колхозе или бригадир у станка.

Много раз садится Курбан Атабаев за столик в ленинской каюте и, обмакнув в чернильницу перо, начинает писать ответ своему другу. Но снова и снова рвет он начатое письмо и опять идет к угольной стенке и бродит там один, прислушиваясь к рокоту волн.

Приехал на базу инструктор из политотдела, знакомый капитан Глаголев. И его начал преследовать Курбан вопросами:

— Разъясните, товарищ капитан, какая сейчас главная, так сказать, задача? И что важнее-оборону крепить или, например, Днепрогэс восстанавливать?

Инструктор ему терпеливо все объясняет.

Но Курбан все это знает, он обо всем этом думал и видит — он сам должен решить этот вопрос.

Замполит не торопил Атабаева, только молча приглядывался к тому, что делается в озабоченной душе боцмана.

Но вот пришли в базу новенькие катера. Несколько дней стояли они под чехлами у пирса. Серый брезент возбуждал любопытные взгляды моряков. Заглядывался и Курбан на новые корабли. Заметил: покрупнее они прежних, осадка, видимо, побольше. Какую скорость дадут — сразу не скажешь.

Но, вероятно, много можно узнать нового, если испытать их в переходах, в учебном маневренном бою. Кому только доверят эти новые корабли? Мало опытных командиров осталось в отряде. А Курбан в душе пока еще не вполне доверяет молодежи: опыт дается временем, знания — опытом, а где же это у них? Надо еще учить их, учить.

А тут вечером вызывает Курбана к себе замполит. Их беседа длится довольно продолжительное время в маленькой комнате штабного домика, где у крыльца на вахте стоит часовой. О чем? Уж, верно, н о будущем флота страны и о том, что не врозь идут дороги друзей, если бьются их сердца в лад с сердцем страны…

Поздно возвращается к себе в каюту Курбан Атабаев. В эту ночь он не ворочается на койке и не выходит курить. Крепко, как раньше после боев,, спит он до самого утра, а утром твердой походкой направляется в ленинскую каюту, решительно пододвигает к себе чернильницу и крупными буквами выводит на листке:

Рапорт.

…Надо сказать, что никто в подразделении не удивился такому концу томительных раздумий Атабаева. Но зато как удивился он сам лукавству своего друга, когда явился к замполиту со своим свежим рапортом о зачислении на сверхсрочную.

Замполит, прочитав рапорт, крепко пожал руку Курбану, а потом еле приметно усмехнулся умными своими глазами и говорит;

— Разрешите также передать вам сердечное поздравление от друга вашего Чебурснкова Константина.

И еще раз пожимает руку, предлагает Курбану сесть и достает из стола лист, исписанный знакомым размашистым почерком Чебурснкова.

— Да,- говорит,- чтоб ясней вам было, можете почитать.

А на листе написано:

«Дорогой капитан-лейтенант, замполит товарищ Елисеев! В последнем письме своем высказываете вы осторожное сомнение: не мешаю ли я своими письмами другу моему Атабаеву

Курбану выбрать себе дорогу, которая дороже для него всех других?

Позвольте же мне сказать вам начистоту и откровенность моей совести, что безнадежно для меня, да, думаю, и для других, сбить моего друга с его курса. А курс у него одни — мор кой и будет морским на всю жизнь. И вот помяните мое слово: не сегодня, так, значит, в другой день, но придет он к вам с рапортом. И хоть очень хочется мне иметь его другом своим здесь, среди полей, но как будете вы поздравлять его с принятым решением, пожмите покрепче и за меня его верную руку… А пишу я ему про все здешнее, чтобы он, как будущий морской офицер, не очень бы подымал голову и не думал, что он один нужный человек па земле, а к нам чтоб, гражданским людям, некоторое уважение имел. Тем более ведь может опять наступить такой момент, что и я вновь стану па боевую вахту под его же бесстрашным командованием.

Остаюсь бывший старшина 1-й статьи и моторист известной вам боевой единицы

Чебуренков Константин Иванович».