Огонь на ветру

Глава I ДОМ, ПОХОЖИЙ НА БАШНЮ

Город Тбилиси расположен в котловине, окружённой с юга и севера исполинской стражей – горами и прорезанной, словно мечом, бурливой, стремительной Мтквари.[1] Горы то подступают к самой воде, то раздвигаются и полого уходят ввысь. Но и тогда местность изрезана длинными оврагами – балками. Не имея возможности развиваться вширь, город вытянулся вдоль русла реки. Особняки князей и вельмож, церкви, дома дворян-азнауров заняли улицы правого низкого берега. Жилища простых горожан отступили назад и поползли по крутым извилистым улочкам, петляя до самых гор. Чем дальше от Мтквари, тем улицы круче и постройки беднее.

Помимо жилых кварталов, обнесённых кирпичной стеной, располосовавшей во всех направлениях склоны, Тбилиси, как все укреплённые города, располагал собственной крепостью. Называли её Нарикала, и высилась Нарикала на площадке высокой скалы с незапамятных лет. Едва на дальних сторожевых вышках вспыхивали сигнальные огни, как закрывались накрепко проездные ворота, падали отвесно решётки из толстых прутьев, повисали на железных цепях вздыбленные мосты.

Под надёжной защитой башен и бастионов укрылся царский дворец с ведомствами и казнохранилищем. В крепости постоянно толкался народ. Горожане, вельможи, воины являлись сюда по делам и без дела – узнать городские новости, встретить нужных людей. Но дом, где вершились государственные дела и попасть в который считалось особой честью, хотя он меньше всего напоминал пышный дворец, – этот известный тбилисцам дом стоял не в крепости, а у реки.

Южная стена начинала свой путь по гребню хребта и, в обход обрывистой балки устремившись к воде, упиралась в нижний, глухой и высокий ярус каменного здания из тёсаных серых плит. Суровостью облика мощная постройка напоминала четырёхугольную башню. Узкие щели окон двух верхних ярусов в простых, без узоров, наличниках казались бойницами, и вырезанный над входом герб служил единственным украшением стен.

Князья и вельможные азнауры – вся знать, чьи доходы с владений позволяли содержать свиту воинов, – получили с недавнего времени право на отличительный знак, иначе говоря, герб. Дом, похожий на башню, принадлежал князю Закарэ Мхаргрдзели, старшему сыну прославленного Саргиса. Великий полководец Саргис длинным своим мечом завоевал для себя и своих потомков почётное право на прозвище Мхаргрдзели, что означает «Долгорукий». Два сына Саргиса, такие же, как когда-то отец, неустрашимые воины и полководцы, занимали высшие должности при дворе. Закарэ носил звание амирспасалара, главы военного ведомства. Младший – князь Иванэ – осуществлял надзор за внутренними делами страны и был управителем царских дворцов и земель, охотничьих, лесных и всех прочих угодий.

Если снаружи дом выглядел суровым и неприветливым, то убранство внутренних помещений поражало причудливой роскошью. Вдоль стен тянулись тахты. Резные табуреты, расставленные по углам, отсвечивали перламутром. Пол был застлан коврами; ноги ступали по мягкому ворсу, как по взрыхлённой земле. В дверных проёмах висели полотнища китайского шёлка. Пахло свежестью, лесом. В бронзовых фигурных курильницах тлели просмолённые сосновые ветви, источая запах хвои.

Друзей, пришедших пожелать ему доброго утра, Закарэ встретил по-домашнему, просто: в рубахе, перехваченной узким кожаным ремешком, в мягких, без каблуков, сапогах.

– Счастлив и рад видеть тебя, господин Басили, и тебя, мой Шота, и вас, дорогие братья, сыновья моего дяди Вахрама.

Закарэ указал на тахту, приглашая садиться, хлопнул в ладони. Слуги внесли восьмиугольный стол с яствами и напитками. На глиняных расписных блюдах высились горы фруктов. За прозрачными стенками стеклянных сирийских кувшинов жарче рубина играл и искрился охлаждённый шербет.

Закарэ сам наполнил чаши тягучим тёмно-красным напитком, подождал, пока гости утолили жажду и обменялись первыми приветственными словами, не торопясь произнёс:

– Не уйдёте вы от меня сегодня с пустыми руками, дорогие друзья, но вложу я в ваши ладони любопытную новость. На рассвете доставили мне письмо, прибывшее с берегов Гирканского[2] моря. Пусть подскажет ваша сообразительность, кем написано это послание.

К Закарэ Мхаргрдзели, первому сановнику государства, гонцы поспешали со всех сторон ведомого мира.

– Без ключа задачу не разрешить. В горе пшеничных зёрен как сыскать конопляное семечко? Сделай милость, скажи, открой поскорее.

Нетерпение гостей доставило Закарэ удовольствие. Он усмехнулся, обвёл всех внимательным долгим взглядом:

– Письмо предназначено для светлого взора царицы цариц солнцеликой Тамар, но вам я открою: мы надолго лишились радости наслаждаться мудрой беседой дорогого всем нам Чахрухадзе, чьи пламенные строфы не раз вселяли мужество в уставшие наши сердца. Движимый жаждой знания и достославной своей любознательностью, наш друг и поэт замыслил посетить северные земли Руси. «От Гирканского моря по реке Волге, или, как говорят арабы, Итиль, я решил отправиться в русский город Владимир» – вот доподлинные слова из присланного им послания.

Если бы в окно влетела стрела или в безоблачном небе сверкнула молния, это не вызвало бы большего изумления.

– Неоглядная даль, край земли!

– Он увязнет в болотах, погибнет в непроходимых лесах.

– Арабские путешественники не заходили в лесную Русь.

Восклицания посыпались, как звенья из лопнувшей кольчуги.

– А ты что скажешь, Шота, о безумной затее нашего Чахрухадзе? Ты сам только что переплыл море и проделал полный опасностей путь, – спросил Закарэ у самого молодого из своих гостей, не проронившего до сих пор ни слова.

Шота стоял у окна. Внизу неслась Мтквари. Оконная ниша, толщиной в стену, скрывала от глаз прибрежную полосу. Казалось, что дом спустился на воду и плывёт, как корабль. Быстрый поток в белых, вспененных гребешках увлекает его всё дальше.

Услышав обращённый к нему вопрос, Шота повернул к сидящим своё бледное смуглое лицо с открытым, высоким лбом.

– Когда странник вернётся, он расскажет нам про лесную родину князя Гиорги, – прозвучало в наступившей вдруг тишине.

Гости смущённо переглянулись. Ни лихие рубаки Закарэ и Саргис Тмогвёли, Саргис при этом ещё и писатель, ни придворный историк Басили и никто другой при дворе не отважились бы на подобное своеволие. Князь, о котором заговорил вдруг Шота, приходился тёзкой покойному государю, отцу Тамар. И того, и другого звали Гиорги. Но если о государе Гиорги говорили с почтением, то имя князя Гиорги полагалось забыть и, уж во всяком случае, не произносить на людях. Но лишь на одно мгновение беспокойная тень метнулась в глазах Закарэ Мхаргрдзели. Он тут же справился с охватившим его недовольством, сокрушённо развёл руками, притворно вздохнув, сказал:

– Остаётся лишь пожалеть, что не удосужился Чахрухадзе выучить русскую речь. Впрочем, он, верно, не оплошает и проявит не меньшую находчивость, чем знаменитый персидский мудрец.

– Расскажи, сделай милость, – подхватил историограф Басили.

– Извольте, потешу ваш слух правдивым рассказом. Случилось однажды персидскому шаху ждать в гости индийского царевича. Царевич вот-вот во дворец прибудет, а как беседовать с ним, шах не знает. Думал он думал, и призвал к себе мудреца. «Скажи-ка, мудрец, сколько всего языков у народов земли?» – «Двести один, о великий шах». – «Сколько из них ты знаешь?» – «Двести, великий шах, и только один мне неведом», – догадался ответить мудрец. «Повелеваю тебе быть толмачом при моём разговоре с гостем». – «Откуда ждёт гостя великий шах?» – «Индийский царевич пожалует». – «Все молнии неба на мою голову. Индийский язык – это и есть тот самый, которого я не знаю».

Рассказчик Закарэ был превосходный. Он в лицах изображал тупого важного шаха и хитрого юркого мудреца, становился то толще, то тоньше, менялся, казалось, сам рост.

Гости долго и весело смеялись. Разошлись за полдень.

Оставшись один, Закарэ мысленно поблагодарил Шота. Вольно прозвучали слова о князе Гиорги, да напомнили ему, управителю государства, о свершённой было оплошности.

Добрососедством с могучей Русью Грузия дорожила. Мир тщательно берегла. Засылались послы, отправлялись подарки. Грузинские царевны выходили замуж за русских князей.

Когда великий прадед Тамар мудрый Давид Строитель переселял на грузинские земли степное кочевье в сорок тысяч семейств, он прежде всего направил посольство к Владимиру Мономаху. Послы убедили великого русского князя, что союз с кочевниками не обращён против Руси, и дружественные отношения с Русью не претерпели ущерба.

Ныне причиной раздора может сделаться князь Гиорги – правнук Владимира Мономаха. Как же он, Закарэ Мхаргрдзели, не подумал об этом и не последовал примеру Давида Строителя? Поистине, сама судьба посылает на выручку небывалое путешествие. Чахрухадзе состоит на государственной службе, занимает почётную должность одного из царских секретарей. Так пусть он поедет на Русь не только поэтом-странником, но и негласным посланцем. Пусть заверит великого русского князя Савалта в добрых чувствах царицы Тамар и заодно разузнает, не готовит ли князь Савалт к походу полки, чтобы прийти на помощь своему племяннику, князю Гиорги.

Закарэ хлопнул в ладони, велел явившемуся на зов слуге подать чернильный прибор.

Из дома, похожего на крепостную постройку, Шота вышел вместе с Басили. Тот, кто писал хронику царства, способен лучше других истолковать события, и Шота давно искал случая поговорить с придворным историографом.

– Три года я провёл в Константинополе, совершенствуясь в знаниях, приобретённых на родине в Икалтойской академии, – начал разговор Шота. – Великий Плиний завещал нам все часы жизни посвящать учению, и, как верный последователь римского учёного, я окружил себя книгами. Атласы были моими товарищами, словари и грамматики – единственными собеседниками. Но вот я вернулся и оказалось, что события этих лет прошли мимо меня. Что вызвало бурю, пронёсшуюся над страной? С кем столкнулся на узкой тропе князь Гиорги? Я ни разу его не видел, но его образ вторгается в мои размышления. За какие провинности низвергнуты в опалу сановники ещё недавно всесильные?

– Я отвечу тебе словами того же Плиния, почитаемого нами обоими: «Нет ни одной книги, из которой нельзя извлечь хоть малую частицу пользы», – помедлив, сказал Басили. Он говорил, как двигался, не спеша, не шёл, а нёс своё грузное тело, переставляя ноги с важным достоинством. – Не к лицу хвалить собственный труд, и всё же книга, которую я пишу во славу богоподобной Тамар, развеет туман незнания, как солнечный луч предрассветную мглу.

– Когда завершится великий труд?

– Порадую тебя и скажу: возможно, в ближайшие годы.

Басили остановился передохнуть. Подъём был достаточно крут, а до дворца, куда направлялся Басили, оставалась ещё добрая половина пути. Шота посмотрел вниз. Плоские крыши домов и островерхие кровли храмов весело проглядывали сквозь деревья. За переливчатой лентой реки карабкались на крутизну левобережного склона жилища предместья и гордо высился замок Исани – местопребывание вдовствующей Русудан, благородной и почитаемой всеми тётки царицы Тамар. Шота поднял голову вверх. Впереди, в звонкую синеву неба неслись башни крепости.

Внимательный взгляд придворного историографа привык подмечать при дворе каждую малость. От Басили не укрылось, с каким восхищением разглядывал его спутник город, и он воспользовался этим, чтобы увести разговор подалее от опасных тем.

– Как солнце сияет среди планет, так Тбилиси сияет среди городов, – проговорил Басили, едва они двинулись дальше. – Центр Картли и Кахети, столица семи грузинских земель, мощная преграда врагу и перекрёсток торговых путей – вот малое, что можно сказать о Тбилиси. Имя достославного основателя города, царя Вахтанга Горгасали, навсегда останется в памяти благодарных потомков и займёт почётное место в любой исторической хронике. Но должен ли историограф, обращаясь к временам отдалённым, вспоминать предания и легенды или достойнее ограничить своё перо тем, что доподлинно знаешь?

– Историограф расскажет об основании города, и легенда возникнет сама собой, – быстро отозвался Шота.

Басили не ответил ни на один из его вопросов, но тема, предложенная для разговора, была интересна, и Шота заговорил вдруг напевно, устремив взор вперёд, словно раскрылась перед ним невидимая другому книга и он читал строку за строкой.

– День стоял жаркий. Воздух под тёмной листвой гудел от зноя. Свита устала. Кони измучились, начали отставать. Но недаром Вахтанг получил своё прозвище Горгасали – «Волчья голова». Он летел, пригнувшись в седле, слитый с конём. Впереди мчался олень. Вот Горгасали выпрямился, натянул тетиву. Смертью взвилась стрела, догнала оленя. Олень упал, тяжело поднялся, сделал неверных три шага и рухнул в источник. «Убил!» – ликуя, вскричал Вахтанг. Но благородный зверь тут же выплыл на берег, стукнул копытом и умчался быстрее ветра. Подоспела свита, увидела: царь стоит у ручья, по воде белым облаком стелется пар, плывёт окровавленная стрела. «Источник целебный, – проговорил Вахтанг. – Быть здесь городу и носить ему имя Тбилиси, что значит „Тёплый“».

Шота вскинул над головой узкие ладони, уронил, замолчал.

– Ты поэт, Шота, и живописуешь словами, как живописец красками. Историографу красками служит точность. Если сквозь подлинные события прорастёт сорняк вымысла, то как отличат потомки правду от лжи?

– Легенды не вымысел. Это память, живущая в сердце народа.

Шёл 1191 год, кончалось двенадцатое столетие, и Басили поторопился напомнить об этом.

– Царь Вахтанг основал на серных ключах город Тбилиси в пятом столетии. Кто может помнить случившееся семьсот лет назад, если событие не записано на камне или бумаге?

– Должно быть, ты прав, – усмехнулся Шота. – К тому же иные считают, что не оленя настигла стрела, а фазана, и в источнике птица не вылечилась, а сварилась, так что Вахтанг получил одним разом и целебную воду, и вкусный обед.

– Видишь, ты сам разглядел, насколько непостоянны и зыбки легенды, – кивнул головой Басили. Он не заметил насмешки. – Важней сохранить для потомков священную правду цифр, сказать, например, что в Тбилиси живёт сто тысяч жителей.

– Сто тысяч жителей, – откликнулся эхом Шота.

Цифра его поразила. В голове вдруг возникли картины, разноцветные, озвученные, яркие. Великое множество подвижных фигур засуетилось, взялось за дело, словно сошлись все жители вместе, чтобы показать каждодневный, нелёгкий городской труд. Кузнецы забили по наковальням, горшечники пустили кружиться гончарные круги, сапожники принялись резать кожу, каменщики возводить стены, хлебопёки мять и месить в квашнях тесто.

– Благодарю тебя, господин Басили, за назидательную беседу, – пробормотал Шота, поклонился и быстро ушёл.

Басили пожал плечами и продолжал свой путь. Во дворце его ждало покойное помещение, где он писал свою хронику. Особый слуга варил для него чернила, заострял перья и содержал в порядке исписанные листы.