Огюст Бланки

МАЙСКОЕ ВОССТАНИЕ

Невозможно идти на дело, какое решили совершить Бланки и его товарищи, не испытывая сомнений. Вопрос в том, чтобы сомнений было поменьше, а уверенности в успехе как можно больше. Такую уверенность внушал Бланки величайший разброд, который, как он считал, царил в стане врага. В самом деле, с декабря 1838 года Франция наблюдала поразительный спектакль на сцене высшей власти. Оппозиция, желавшая, чтобы король царствовал, но не управлял, развернула в палате шумные дебаты, пытаясь урвать у Луи-Филиппа свою долю власти. Наступление возглавляли воинственные, честолюбивые лидеры — Гизо, Тьер, Барро. 12 дней продолжались прения. Депутатам пришлось выслушать 128 речей. Правда, кабинет во главе с Моле, преданный Луи-Филиппу, все же удержался, собрав 221 голос против 208. Но король и его правительство решили, что такое слабое большинство ненадежно. В январе 1839 года Моле подал в отставку. Назначили новые досрочные выборы. Они состоялись в начале марта, когда оппозиция выиграла дополнительно 45 мест. Король вынужден был принять новую, на этот раз окончательную отставку Моле, верно служившего ему, как раньше он служил Наполеону, а затем Бурбонам.

Однако обстановка не только не прояснилась, но еще больше осложнилась. Лидеры оппозиции, выступавшие вместе за ограничение власти короля, теперь вступили в распри между собой. А Луи-Филипп играл на их противоречиях и пытался сговориться с кем-либо из них. Несколько месяцев Франция существовала без правительства, пресса издевалась над всей этой кутерьмой, кое-где усилились республиканские настроения, и на разных собраниях пели «Марсельезу». 29 апреля провалилась шестая попытка сформировать правительство. Все это Бланки рассматривал как показатель острейшего кризиса верхов, потерявших способность управлять.

Но это было довольно поверхностное заключение. Раздоры в правящих кругах выражали лишь столкновения личных амбиций. Существо орлеанистского режима, то есть власть крупной буржуазии, оппозиция и не думала ставить под сомнение. В своем самом резком антикоролевском документе она заверяла короля в верности. В этом пресловутом адресе содержалось такое обращение к Луи-Филиппу: «Мы глубоко убеждены, ваше величество, что только тесное единение властей, сдерживаемых в границах, определенных конституцией, способно обеспечить безопасность страны и силу вашего правительства. Твердая и искусная администрация, опирающаяся на благородные чувства… представляет вернейший залог того содействия, которое мы с такой охотой готовы вам оказать». Таким образом, то, что Бланки принимал за кризис власти, было всего лишь соревнованием в борьбе за право наиболее эффективно служить королю банкиров.

Подготавливая восстание, Бланки тщательно изучал узкие улочки, измерял их ширину, вычерчивал планы баррикад, но очень поверхностно представлял себе противника. О его состоянии он судил по парламентским демагогическим скандалам, по соперничеству тщеславных политиканов и продажных депутатов из-за выгодных постов и привилегий. Подлинные глубинные процессы социального развития основных классов французского общества ускользали от его внимания. Очень приблизительно он представлял себе и готовность к борьбе рабочего класса. Он видел, что рабочие живут все хуже, их ограбление, эксплуатация усиливаются и недовольство растет. Но от этого еще далеко до решимости браться за оружие. Ведь подлинных, органичных связей с рабочими Бланки не имел, хотя в «Общество времен года» и входило немало их представителей. Стремление к крайней секретности препятствовало установлению широких связей с массами. Бланки просто не приходила в голову мысль о том, что народ, то есть все бедняки в его представлении, даже испытывая страдания, чувствуя недовольство, могут и не броситься по первому внезапному зову к оружию. Тем более что по своему еще довольно свежему опыту 1830 года эти люди помнили, что их жертвы оказались совершенно напрасны и плодами победы воспользовались лишь самые богатые да разные политические авантюристы. Ощущение безнадежности революционной борьбы после 1830 года оказалось очень живучим среди парижских рабочих.

Многое другое тоже вызывало сомнения в успехе заговора. Но Бланки, как никто другой, понимал, что если бы революционеры решались действовать только при всех благоприятных условиях и верных шансах на победу, то революции вообще никогда бы не происходили. Способность идти на риск, надежда на удачу всегда будут составлять одновременно его необычайную силу и роковую слабость…

5 мая 1839 года утром члены общества в составе своих «недель» и «месяцев» собрались в условленных местах, готовые к выступлению. Их собирали уже не первый раз. Так проверялась готовность к борьбе, хотя такие сборы и не считались учебными. Собственно, рядовым членам общества и не полагалось знать заранее о дне восстания. Только руководители во главе с Бланки знали, что именно сегодня начнется настоящее дело. Однако и на этот раз после совещания и споров последовала команда незаметно разойтись, переданная условными знаками.

Решили перенести день восстания на воскресенье, 12 мая. На этом настаивал Барбес; слишком мало заготовили патронов, всего 10 тысяч. Но главный довод, который произвел впечатление на Бланки, был связан с полученным сообщением о том, что на днях должна произойти смена войск парижского гарнизона. Естественно, что солдаты новых частей, не изучившие запутанных улиц города, будут хуже ориентироваться в предстоящем сражении. К тому же на 12 мая назначены большие конные состязания на Марсовом поле, что отвлечет туда массу полиции, чиновников, офицеров. Вообще считалось особенно удобным начать восстание именно в воскресенье, поскольку рабочие не будут заняты в мастерских и это ускорит их присоединение к революционерам.

Такое присоединение казалось верным делом, хотя никакой специальной подготовительной работы среди народа не проводилось. Бланки рассчитывал, что достаточно будет огласить перед толпой в день выступления написанное им воззвание комитета «Общества времен года».

Воззвание отличалось главным образом своей краткостью. В остальном оно повторяло обычные фразы, содержавшиеся в документах многих французских революционных организаций разных времен:

Итак, как свидетельствует этот документ, восстание должно было начаться тем, чем оно обычно завершалось: созданием временного правительства. Под воззванием стояли имена его семи членов. Трое из них были совершенно реальными и действующими лицами: Бланки, Барбес и Бернар. Двое — Дюбок и Лапоннерэ — находились в это время в тюрьме. Наконец, Вуайе д’Аржансон и Ламеннэ впоследствии категорически отрицали свою причастность к этой затее. Бланки просто поставил их имена, чтобы придать авторитет самому воззванию, ибо только они среди всех членов «правительства» обладали тогда широкой известностью и авторитетом. Он считал допустимой такую мистификацию ради блага революции. Воззвание извещало также, что временное правительство избрало военных вождей для руководства боем; пятерых начальников дивизий несуществующей республиканской армии. Ее главнокомандующим объявлялся Огюст Бланки.

Из текста воззвания следовало, что восстание не имеет никакой конкретной политической или социальной программы, кроме свержения монархии Луи-Филиппа и замены его республикой. Остается непонятным, на что рассчитывал Бланки, составляя документ в такой общей, туманной, даже загадочной форме…

Во всяком случае, полученную недельную отсрочку из-за переноса дня восстания Бланки активно использует для более тщательной подготовки дела. Он несколько раз приезжает из Жанси в Париж, снова бродит в районе Ратуши, полицейской префектуры, около других намеченных им объектов нападения. Вновь и вновь он изучает места для постройки баррикад, распределение сил той тысячи бойцов, на которых Бланки рассчитывал для начала восстания. Вообще суть его тактики, видимо, сводилась к известному правилу Наполеона: «Сначала надо ввязаться в бой, а потом будет видно, как действовать дальше».

Между тем роковой миг приближается. Последние часы Бланки проводит в кругу семьи, с Амелией и маленьким сыном. Вот как рассказывает о его мыслях и настроении Алэн Деко: «В сущности, он бросался в страшную и опасную игру. Через несколько часов, возможно, его ждет власть, приветствия и слава. Но столь же возможно, что его ожидает смерть или тюрьма. Кто может знать заранее, чем завершится мятеж? Но без этого риска не теряет ли он вообще смысл и интерес? Когда в июле 1830 года сам Тьер ехал по Парижу в Нейи предлагать власть Луи-Филиппу, он тоже шел на огромный риск. Представим, что Карл X двинулся на Париж с войсками и подавил восстание. Для Тьера это означало смертный приговор и казнь. Орлеанисты 1830 года вступали в опасную игру. Но они завоевали власть и выиграли. Почему же я, Бланки, не могу прийти к власти?»

Приведенные соображения Бланки накануне восстания — плод воображения Алэна Деко. Но эта историческая реконструкция основана на всестороннем знании множества фактов, новых документов. И в ней верно схвачен психологический момент, хотя совершенно забыта социально-политическая сторона дела. Тьер шел на риск ради интересов крупной буржуазии, ради личной политической карьеры. Бланки стремится к власти во имя рабочего класса, ради его интересов, конечно, как он их себе представлял. И хотя социально-политический идеал Бланки очень смутен, между его действиями в 1839 году и поведением Тьера в 1830 году не только разница, но и пропасть…

На рассвете в воскресенье 12 мая 1839 года Бланки уже в Париже. Он наблюдает за тем, как в районе Сен-Мартен и Сен-Дени в винных погребках, пивных, в квартирах, на скамейках бульваров собираются члены «Общества времен года». Погода стоит великолепная, и на улицах все больше прогуливающихся парижан. Правительственные и административные здания как будто вымерли.

К полудню в кафе на углу улиц Мандар и Монторей собираются руководители общества. Здесь Бланки объявляет, что на этот раз предстоит не обычная репетиция, но настоящий бой. Его заявление встречено возгласами одобрения, ибо уже давно многие из революционеров обвиняют комитет в медлительности. Это нетерпение было одним из важных факторов, толкнувших Бланки на окончательное решение. Чтобы сохранить руководство людьми, рвавшимися в бой, необходимо быть всегда впереди; иначе заговор может вообще расстроиться, если бойцы перестанут верить в смелость вождей. Это Бланки чувствовал прежде всего.

Затем он и члены комитета отправляются в другие кафе поблизости, где собрались руководители «недель». Им также объявляют о принятом решении. Эту новость встречают с удовлетворением. Сам Бланки вспоминал позднее об этой сцене: «Напрасно было искать в этой молчаливой и суровой группе людей признаков волнения или страха. Они готовы слушать роковые приказы. Уста молчат, поскольку говорить будет теперь оружие».

Бланки подает условный знак. Он вынимает пистолет, к стволу которого привязан красный платок. «К оружию!» — провозглашает Бернар. «Да здравствует республика!» — громовым голосом кричит Барбес. Первый объект атаки — оружейный магазин братьев Лепаж на улице Бурт л’Аббе. Быстро взламывают двери. Через разбитые витрины Бланки и Барбес раздают захваченные ружья. Их нашлось свыше 150. Затем Барбес бежит к складу патронов, устроенному неподалеку, Мартин Бернар идет за другим снаряжением.

Когда они возвращаются, то застают Бланки в окружении группы возмущенных участников восстания. Они соглашались соблюдать строгую тайну и полную секретность до начала открытого выступления. Но сейчас, когда встает вопрос о жизни или смерти, люди хотят знать состав комитета, его планы и приказы. Некоторые даже заговаривают об измене. Мартин Бернар без колебаний раскрывает сокровенную тайну и объявляет состав комитета, чем сразу вызывает растерянность, а главное — разочарование. Ведь члены «Общества времен года» воображали, что их возглавляют сильные личности, известные, влиятельные. Такие, например, каким для движения карбонариев был прославленный Лафайет. Особенно всех разочаровывает фигура Бланки, маленького, худого, потерявшего от волнения голос. Реакция такова, что некоторые члены общества начинают расходиться, иначе говоря, просто дезертируют с поля боя. Вновь появившийся Барбес видит всю эту жалкую картину и набрасывается на Бланки с упреками. Но тот обретает наконец дар речи и, в свою очередь, напоминает Барбесу о его долгом отсутствии в решающие месяцы подготовки восстания.

Видя, что войско восставших быстро уменьшается, Бланки предлагает отказаться от захвата префектуры полиции и направить все силы на взятие Ратуши. Барбес решительно возражает и, забыв о том, что главнокомандующим является Бланки, призывает тех, кто верит ему, идти к префектуре без Бланки.

Отряд во главе с Барбесом удаляется в сторону Дворца правосудия. Здесь его встречает у полицейского участка лейтенант Друдино с группой полицейских. Раздаются первые выстрелы. Офицер убит на месте, падают и несколько полицейских. Убитые и раненые есть и среди восставших. Полицейский участок взят, но префектуру полиции штурмовать даже и не пытаются. Тогда отряд Барбеса отступает и приходит к площади Шателе, где условлена его встреча с отрядами Бланки и Бернара. А они уже движутся к Ратуше, как и было предусмотрено заранее. Здание Ратуши почти не охраняется. Начальник охраны даже пожимает руку одному из восставших, не понимая смысла происходящего. Охрану обезоруживают, и Ратуша взята. Итак, если Барбес потерпел неудачу, то Бланки добивается успеха. Это восстанавливает согласие, и все трое — Бланки, Барбес и Бернар — действуют совместно. Барбес выходит на балкон Ратуши и зачитывает перед не слишком многочисленной толпой текст воззвания, о котором уже шла речь. Производит ли это впечатление? Почти никакого. Правда, к восставшим кое-кто присоединяется. Прежде всего это иностранцы, в частности члены «Союза справедливых». За оружие берутся и отдельные рабочие. Но их очень мало. Когда отряды восставших передвигались в районе кварталов Сен-Дени и Сен-Мартен, то они выкрикивали революционные лозунги, пели революционные песни. И многие прохожие им аплодировали. Однако того массового всенародного порыва, о котором мечтал Бланки, не произошло.

Но что же делать теперь, когда главная позиция — Ратуша — захвачена, а Бланки фактически признан главнокомандующим? Гюстав Жеффруа пишет в своей книге о Бланки: «Апатия скоро овладеет инсургентами, недавно столь экзальтированными, когда они заметят, что толпа не следует за ними и что им приходится действовать во враждебной им, индифферентной среде. Бунты, как бы ни были героичны их участники, быстро замирают в несочувственной атмосфере, сломленные дисциплинированным войском. Едва одержав кажущуюся победу и приняв внешние знаки власти, предводителям восстания приходится занимать своих солдат, удивленных и разочарованных своей изолированностью, выдумкой новых целей».

Именно этим и объясняется, видимо, приказ Бланки взять штурмом мэрию седьмого округа Парижа. После жаркой схватки ее занимают, так же как и рынок Сен-Жак. Но это ничего не решает. Число восставших остается ограниченным и составляет всего около шестисот человек. Попытка привлечь к участию в восстании студентов успеха не имела. Поэтому десяток построенных баррикад некому защищать, когда к вечеру восставших начали окружать правительственные войска и отряды Национальной гвардии. Теперь огромное неравенство сил стало совершенно явным. Но восставшие до конца продолжают свою безнадежную борьбу, отступая от баррикады к баррикаде. Всего было убитых 50 человек, раненых — 190. Пулей в голову был ранен Барбес. Бланки даже сначала думал, что он убит. В половине девятого вечера все было кончено. Более двухсот человек арестованы. В последний момент Бланки удалось скрыться. Как же держался Бланки в ходе всей этой безнадежной затеи? Имеются некоторые свидетельства, что главнокомандующий в отдельные моменты испытывал растерянность. Морис Доманже, описывая захват оружейного магазина Лепажа, утверждает: «В эту минуту Бланки проявляет некоторую нерешительность, он дрожит, боится. Быть может, ему уже ясно, что восстание преждевременно? Или он поддается простому рефлексу? Все равно».

В самом деле, в дальнейшем Бланки действует со смелостью и уверенностью обреченного, как, впрочем, все остальные участники восстания. Алэн Деко так описывает настроение сражавшихся 12 мая революционеров, уже понявших, что победы не будет: «Существуют правила игры, которые некоторые называют честью. Сражаться до конца, чтобы показать приспешникам Луи-Филиппа, что республиканцы умеют умирать».

Любопытно, что на другой день, 13 мая, в том же районе Парижа и на тех же улицах вспыхивают бои. Но их ведут уже не члены «Общества времен года». Это как раз те самые рабочие, на которых рассчитывал Бланки. Однако их оказалось слишком мало, и к вечеру они были разгромлены.

Главной особенностью восстания 12 мая явилась, таким образом, его почти полная изолированность от народа. В этот день Виктор Гюго прогуливался по городу. И он пишет, что не заметил на улицах ничего необычного, кроме услышанного им издалека барабанного боя. Исчерпывающую оценку майскому восстанию дал Ф. Энгельс. Он писал, что «…произошло то, что обычно происходит при заговорах: люди, которым надоело вечное сдерживание да пустые обещания, что вот-де скоро начнется, потеряли, наконец, всякое терпение, взбунтовались и тогда пришлось выбирать одно из двух — либо дать заговору распасться, либо же без всякого внешнего повода начать восстание. Восстание было поднято (12 мая 1839 г.) и вмиг подавлено».

Если в подготовке майского восстания решающая и руководящая роль Бланки несомненна, то в самих событиях 12 мая все происходило иначе и сложнее. Здесь его руководство ощущалось слабо. Собственно, первым и последним актом его самостоятельного воздействия на события был момент, когда он вынул и высоко поднял пистолет с прикрепленным к нему красным платком, отдавая тем самым приказ начать восстание. Потом же события развертывались как бы сами по себе в обстановке хаоса неожиданностей, и они несли Бланки по течению. Словом, происходило то, что случается всегда, когда человек пытается влиять на происходящее, не понимая ни его смысла, ни направления его движения. В этом случае люди обычно сталкиваются с неожиданностями. Разве мог Бланки представить себе, что единственный «позитивный» результат организованного им восстания выразится в том, что длительный правительственный кризис, принятый им за кризис всей орлеанистской системы, разрешится как раз благодаря этому восстанию? В самом деле, как только стало известно о выступлении революционеров, в тот же день, 12 мая, все разногласия в верхах были немедленно отодвинуты в сторону и образовался кабинет во главе с маршалом Сультом.

Новое правительство, обязанное своим появлением майскому восстанию «Общества времен года», прежде всего приступило к расправе над его участниками, сначала с теми, кто попал в руки полиции. 27 июня перед палатой пэров, заседавших в Люксембургском дворце, предстала первая группа из девятнадцати заговорщиков, привлеченных к суду, во главе с Барбесом и Бернаром.

В обвинительном акте, в сущности, верно раскрывались корни мятежа, поскольку в нем напоминалось о заговоре Бабефа при Директории, устанавливалась связь с покушением Фиески на Луи-Филиппа, с пороховым заговором на улице Лурсин. В нем показывалась органичная связь всех тайных обществ, республиканских газет и «Общества времен года». На заседании были оглашены правила приема в общество, найденные у Барбеса в Каркассоне, но написанные Бланки, а также показания множества свидетелей. Однако подсудимые разочаровали судей: выполняя клятву, данную ими при вступлении в общество, они отказались отвечать на вопросы.

Неожиданно центральной фигурой процесса стал Барбес. Ему предъявили обвинение в убийстве полицейского офицера у здания префектуры. Но он решительно возражал против того, чтобы считать убийством смерть в бою, где противники находились в одинаковом положении. Барбес категорически отметал малейшие попытки объявить его действия бесчестными или неблагородными. Эта забота о своей репутации благородно-безупречного рыцаря довела его до того, что он назвал одного себя организатором «Общества времен года», единственным руководителем восстания 12 мая. Он взял всю вину только на одного себя; другие виновны лишь в том, что подчинялись ему.

Внешне все это выглядело как великодушное самопожертвование. В действительности за этой позой скрывалось тщеславное притязание Барбеса на ореол героизма и мученичества. Таким образом, отсутствие Бланки в первой группе подсудимых было эффектно использовано Барбесом. Но «забота» об облегчении участи других подсудимых и попытка возложить всю вину на себя не удалась. Хотя Барбес приобрел заветную славу, цели он не достиг. Оправдали только четырех; остальные получили разные наказания: от трех лет тюрьмы до вечной каторги. Мартина Бернара осудили на изгнание из Франции. Самого Барбеса приговорили к смертной казни.

Но многие французы, очарованные «благородством» яркой личности подсудимого, выступают в его защиту. Собирают подписи под петицией, требующей его помилования, и представляют ее в палату. Проводятся многолюдные демонстрации. За Барбеса просят знаменитые поэты Гюго и Ламартин. 14 июля Луи-Филипп вопреки мнению совета министров заменяет смертный приговор пожизненной каторгой.

А Бланки еще пять месяцев остается неуловимым для полиции. Его ищут повсюду, но он меняет свои убежища. Известно, что одно время его скрывал видный художник Давид д’Анже. Он сделал карандашный портрет Бланки с натуры. Перед нами меланхоличный профиль без бороды, сбритой, видимо, из соображений конспирации.

13 октября 1839 года на станции дилижансов около Ратуши полиция арестовала опознанного предателем Бланки в момент, когда он садился в экипаж, направлявшийся к Швейцарии. У него обнаружили географические карты, два паспорта на чужие имена и 400 франков денег. В тот же день Бланки заключен в тюрьму Консьержери.

13 января 1840 года начинается второй процесс над участниками майских событий. Среди трех десятков подсудимых находится и Бланки. Он оказался в центре всеобщего внимания. Действительно, все присутствовавшие в зале Люксембургского дворца, члены палаты пэров и те, кто до предела заполнил места для публики, ищут его среди обвиняемых. Он впервые стал известен, даже знаменит…

Политический деятель приобретает известность разными путями (если не считать возможности чисто случайной известности). Обычно это действия в роли депутата, министра, руководителя политической организации. Это речи, статьи, книги, то есть все виды общественной активности. Но Бланки мало занимался журналистикой, не опубликовал ни одной книги. Несколько статей и речей — вот и все, что дошло до сведения очень небольшого круга людей. Единственное, чем Бланки был известен, так это его судебными процессами и речами на этих процессах. Но основная, главная часть жизни Бланки связана с идеей тайного заговора. Поэтому она либо остается совершенно неизвестной, либо становится темой всяких вымыслов. Как раз это последнее обстоятельство и принесло Бланки неожиданную и далеко не радостную славу.

Во время первого процесса над майскими заговорщиками эффектная защита Барбеса, смешанная с саморекламой, поставила Бланки в такое положение в общественном мнении, когда на долю Барбеса в общей картине майского заговора достались все яркие и светлые краски, а Бланки — темные и мрачные. Буржуазные газеты, падкие до «пикантных» разногласий внутри революционного движения, устроили из майского восстания драму двух противоречивых характеров. Барбеса превратили в «благородного героя», а Бланки — в козла отпущения. Писали о его подлости, трусости: его бегство от ареста приравнивали к измене. Словом, на голову Бланки обрушилась самая низкая клевета, против которой он был бессилен. Ведь не мог же он тогда выступить с опровержениями претенциозных утверждений Барбеса, будто бы он основал «Общество времен года», подготовил и организовал восстание 12 мая.

Собравшаяся в суде публика, естественно, ожидала увидеть его в облике закоренелого каторжника. Теперь же все с удивлением взирали на этого маленького бледного человека в скромном черном одеянии. Только сверкающий порой взгляд выдавал силу характера, скрывавшуюся за невзрачной внешностью. Он был старше почти всех остальных, в основном двадцатилетних подсудимых; ему было уже 35 лет.

С самого начала Бланки ведет себя на суде совсем иначе, чем Барбес. Он отказывается отвечать на вопросы. Он стал говорить, лишь когда инсургентов стали обвинять в бесчестных и жестоких поступках. Бланки показал, что восстание было оправданным ответом народа на преступления июльской монархии, о которых он напомнил.

На седьмой день процесса с обвинительной речью выступил генеральный прокурор Франк-Каррэ. Его речь почти целиком направлена против Бланки.

— Господа, — начал он, — есть одно имя, которое доминирует во всем этом деле, имя, которое было у всех на устах в момент мятежа, имя, концентрирующее в себе одном всю мысль и всю организацию этого преступления. Это имя — Огюст Бланки!

Затем прокурор ярко осветил всю «преступную» биографию Бланки. Он пытался, в свою очередь, разжечь враждебность, уже существовавшую между Барбесом и Бланки. Первого он изобразил пылким рыцарем, вовлеченным на преступный путь, коварным, но трусливым, способным якобы сбежать с поля битвы в час опасности руководителем «общества бланкистов». Так впервые появляется новое слово, означавшее утверждение самостоятельного течения во французском революционном движении. Прокурор объявил Бланки опаснейшим врагом существующего строя, способным создавать и объединять большие группы заговорщиков, подготавливать восстания, подстрекать к насилию и вести за собой людей. Он потребовал для него смертной казни.

На другой день в палату пэров невозможно пробиться. Должен был выступать защитник Бланки, знаменитый республиканский адвокат, журналист и блестящий оратор Дюпон де Буссак. Ясно, что его задача прежде всего очистить личность своего подзащитного от грязной клеветы, жертвой которой он оказался. Открылась наконец прекрасная возможность спасти честь Бланки, не говоря уже о необходимости сделать все возможное для спасения его от смертной казни. Вот почему 21 января палата пэров была переполнена — все ждали эффектной развязки событий. И вот председатель палаты Паскье предоставляет слово адвокату. Дюпон де Буссак встает и заявляет:

— По соглашению с моим клиентом я отказываюсь защищать его.

В обстановке оцепенения и замешательства адвокат садится на свое место. Тогда Паскье обращается к Бланки и спрашивает, не хочет ли он что-либо сказать.

— Ничего, господин председатель, абсолютно ничего.

Почему Бланки отказался от защиты? Этот вопрос несколько месяцев интриговал воображение французов, пока Дюпон де Буссак в журнале «Ревю де Прогре» не раскрыл тайну. Адвокат рассказал, что с самого начала он со всем своим огромным опытом защиты многих революционных республиканцев был поражен трудностью возникшей перед ним задачи. Во время встречи с Бланки в его камере Консьержери он говорил своему клиенту, что если он будет говорить о его непричастности к заговору и отсутствии доказательств вины, то это окажет самое пагубное воздействие на репутацию Бланки. Все его враги получат новую возможность поливать грязью имя революционера, который вовлек в опасную авантюру столько неопытных и простодушных людей, а сам, скрывшись с поля боя, пытается выйти сухим из воды. Не дослушав объяснения своего адвоката, Бланки решительно заявил, что на суде не должно быть сказано ни одного слова. Действительно, если открыто признать фактическую картину, то есть главную руководящую роль Бланки в «Обществе времен года», признать тот факт, что он был вождем восстания 12 мая, то это будет выглядеть просто пародией на тот благородный спектакль, который устроил на первом процессе Барбес. К тому же это жалкое подражание «рыцарству» Барбеса, спасшему ему жизнь, не поможет Бланки. Если же просто оправдываться и опровергать обвинения, то, значит, подтверждать клевету. Бланки предпочитал быть казненным, но необесчещенным. Отсюда и неожиданная для всех сцена отказа от защиты на суде.

Но если проблему защиты на суде Дюпон де Буссак решил по соглашению с Бланки путем замены красноречия молчанием, то ему пришлось долго и терпеливо объяснять эту тактику трем женщинам, мучительно переживавшим судьбу сына, мужа, брата. Мать Бланки, его сестра и Амелия в ужасе. Они умоляют Дюпона сделать все, чтобы спасти жизнь Огюста. Как объяснить им всю сложность возникшей ситуации, требующей вообще отказаться от защиты? Как убедить их, что смерть родного человека на гильотине предпочтительнее, чем потеря его непонятной для них «чести»? Дюпон де Буссак долгими часами выдерживает мучительное объяснение.

Особенно тяжелы муки Амелии. Кажется, что она уже перенесла все мыслимое и немыслимое: неудачи, страх, клевету, тягостные месяцы неизвестности, когда Бланки скрывался от полиции. Несколько раз в ее доме полиция устраивала обыски. У нее забрали все, даже письма от любимого Густо, как ласково называла Амелия своего мужа. Ее вызывает судья и грубо повторяет ей все клеветнические вымыслы против ее мужа, убеждая, что эшафот — единственное, чего он достоин. А потом она, охваченная ужасом, горем, сомнениями, скрывается среди публики в палате пэров и слышит ужасающе хладнокровное заявление мужа о том, что ничего, абсолютно ничего он не будет говорить. 31 января объявляют приговор. Двоих оправдывают, 28 осуждены к тюремному заключению на срок от трех до 15 лет. И только ее муж осужден на смерть.

Бланки ожидал решения в своей камере в Консьержери. Здесь, в самом центре Парижа, на месте дворца французских королей — древняя тюрьма. За восемь веков ее старые камни видели множество обреченных. Последние дни и часы перед казнью провели здесь знаменитости вроде убийцы Генриха IV Равайяка. В эпоху революции в этих камерах готовились к встрече с гильотиной королева Мария-Антуанетта, Шарлотта Корде, жирондисты, якобинцы, сам Робеспьер…

Смертный приговор ему объявляют ночью, когда внезапно с лязгом открывается дверь камеры и входит целая группа людей: начальник тюрьмы, офицеры суда, несколько жандармов. Еще много толпится в коридоре.

Бланки внезапно просыпается. Он молча сидит на своей койке. Офицер говорит, что им поручено зачитать приговор. Чтение продолжается долго. Без всяких признаков волнения Бланки внимательно слушает. Но вот слова: «Приговаривается к смертной казни». Офицер невольно понижает голос, произнося их почти шепотом. Бланки просит повторить, и роковые слова звучат громко и отчетливо. Руки Бланки непроизвольно вздрагивают, он подымает их к груди. Это чисто рефлекторное движение. Но оно вызывает у жандармов опасения, что осужденный может в припадке отчаяния совершить самоубийство или нападение на охрану, как случалось в таких обстоятельствах. И на него напяливают смирительную рубашку, хотя Бланки ведет себя совершенно невозмутимо и не произносит ни слова. Он ждал смерти, и он готов…

Иначе воспринимает фатальный удар Амелия. Казалось бы, и для нее в этом нет ничего неожиданного. Но из-за слабости, а может быть, напротив, из-за какой-то особой жизненной силы она не в состоянии поверить в очевидное. У этой нежной молодой женщины вдруг просыпается энергия и воля, чтобы бороться за жизнь мужа, когда как будто нет никаких шансов на успех. Ведь если Барбесу, получившему помилование, помогла широкая волна общественного протеста, то Бланки совершенно одинок. Более того, клевета преградила путь какому-либо сочувствию к нему. Но умный и прозорливый Дюпон де Буссак советует Амелии просить аудиенции у короля Луи-Филиппа, которого так ненавидит и презирает ее осужденный на смерть супруг. Адвокат все предусмотрел и продумал. Луи-Филипп, царствование которого от начала до конца было сплошным преступлением, играл в милосердие. Он театрально распространялся о том, что вообще питает отвращение к смертной казни. Ведь его отец герцог Орлеанский, принявший во время революции новое имя Эгалите (Равенство), после неудачи маневров с целью использования событий для личного спасения кончил жизнь на эшафоте. Так почему же не воспользоваться мнимым милосердием лицемера?

Амелия едет в Тюильри, король принимает ее и, не слушая мольбы, с непроницаемой улыбкой подписывает 1 февраля 1840 года декрет о замене смертной казни пожизненным заключением. Он хорошо знает, что оно будет означать лишь другой вид смерти, медленный и более мучительный. Зато история прославит его милосердие…

3 февраля происходит свидание Амелии с мужем в Консьержери. В мрачной комнате, разделенной двойной деревянной решеткой, в присутствии жандармов Бланки видит свою любимую прелестную жену. Но она неузнаваема; страдания словно преобразили ее. Бледное, изможденное лицо, она похудела так, что платье висит на ней. Любовь, нежность, безнадежность, отчаяние в ее глазах. Бланки сразу почувствовал, что она больна. Ведь во время его заключения в Фонтевро Амелия переносила ужас тюрьмы тяжелее, чем сам заключенный. Теперь же она превратилась в какой-то призрак прежней цветущей красавицы. Увидятся ли они еще когда-нибудь? Бланки предлагает, чтобы, как только она поправится, Амелия поселилась рядом с той тюрьмой, где ему придется отбывать заключение. Она, конечно, немедленно соглашается. Но свидание уже подошло к концу. Все.

Холодной ночью 4 февраля Бланки и еще семеро его осужденных товарищей поднимают, выводят из камер и сажают в особую тюремную повозку для перевозки заключенных, именуемую в просторечье «корзиной для салата». Этот окованный железом огромный ящик на колесах должен доставить их в тюрьму, где им предстоит отбывать наказание. Осужденным объявляют, что их повезут в государственную тюрьму Мон-Сен-Мишель («Гора Святого Михаила»).

«Милосердный» король, выбравший это место для наказания майских инсургентов, действовал с хладнокровным садистским замыслом. Храм и монастырь Мон-Сен-Мишель был известен во Франции прежде всего как великолепный памятник готического искусства. Но Луи-Филипп знал, что под величественными залами и колоннадами, за стенами, покрытыми прекрасной древней скульптурой, находятся страшные каменные мешки, высеченные в скале. Еще в детстве, когда он и не мечтал о королевской короне, а был лишь герцогом Шартрским, он посетил эту древнюю монастырскую тюрьму в сопровождении своей гувернантки. Мальчик, еще не потерявший человеческий облик от обладания властью, которая всегда развращает высших правителей, он пришел в ужас и негодование от увиденного. Тогда он пытался сломать решетку, поставленную еще Людовиком XI. Но теперь он вспомнил о существовании столь прекрасного издалека, но ужасного внутри древнего монастыря…

Ныне это один из самых знаменитых исторических памятников Франции, расположенный между департаментами Ламанш и Иль-е-Вилен. Гигантская гранитная скала возвышается возле полуострова Бретань, у берега старой провинции Авранш. Ее естественная высота, дикое величие давно привлекали внимание. Здесь некогда друиды совершали жертвоприношения, чтобы успокоить море. Скала была островом во время прилива и становилась доступной только в момент отлива. В наше время Мон-Сен-Мишель связан с сушей насыпной шоссейной дорогой, по которой к знаменитому памятнику приезжают многочисленные туристы.

Согласно легенде еще в 708 году епископ Авранша Обер имел здесь чудесное видение. Явившийся ему святой архангел Михаил приказал соорудить на скале храм. Затем возник монастырь, и постепенно скала обросла башнями многочисленных монастырских построек. Мон-Сен-Мишель одновременно служил крепостью. Его безуспешно пытались захватить англичане во время Столетней войны и гугеноты в период религиозных войн. При Наполеоне здесь была учреждена каторжная тюрьма, которая и ожидала Бланки.

Говорят, что и сейчас Мон-Сен-Мишель является единственным историческим памятником Франции, который не разочаровывает, когда его впервые видят воочию. Эта вырастающая из моря и песка громадина, поразительное единство природного и человеческого творения, выражающая необыкновенную устремленность вверх, к небу, вот уже тысячу лет никого не оставляет равнодушным.

Бланки, питавший неприязнь к романтике и к такому ее воплощению, как готическая архитектура, не испытывал никаких приятных чувств, когда ему приказали выйти из тюремной повозки и идти под конвоем по единственной улочке деревушки, прилепившейся к скале. Он видел неспокойное по-зимнему море, другую, необитаемую скалу Томблен, возвышавшуюся севернее, однообразный скалисто-песчаный берег, омываемый прибоем. Узников вели к башне Клодин, к находившимся рядом тюремным воротам Шателе, которые открылись, чтобы, как страшная пасть, поглотить свои жертвы.

Совершаются обычные формальности приема заключенных в тюрьме, столь знакомые Бланки. Потом его снова ведут все выше по каменным лестницам, сводчатым коридорам, внутренним дворам, чтобы после перехода по этому лабиринту запереть в одиночную камеру. «Он чувствует себя, — пишет Гюстав Жеффруа, — глубоко запрятанным в эту каменную громаду, очертание которой он заметил лишь мимоходом. Расположенная на скале, окруженная зыбучими песками, где почва всегда готова провалиться и уходит из-под ног путника, тюрьма кажется заключенной в естественную тюрьму суровым тюремщиком, которой является сама природа. Поднимаясь по лестницам, проходя сводчатые коридоры и дворы, Бланки своим проницательным взглядом быстро уловил тайну постройки. Усилия человека здесь были направлены к тому, чтобы использовать материал и форму скалистой пирамиды, От основания до вершины здесь сплошной камень. Глыбы тесаного камня как бы прирастали непосредственно к скале. В каждом углублении, на каждом выступе скалы укреплена глыба, воздвигнута стена. Гранитные выступы оформлены в могучие устои, гранит же превращен в каменные кружева, украшен скульптурными изображениями и высится остроконечными башнями. Скала же является основанием для романских столбов и готических колонн. Иногда на высоте ста метров над уровнем моря гребень скалы торчит между плитами пола, как будто ее острый хребет прорезал гранит, под которым его хотели спрятать. Происходит борьба между дикой скалой и камнями, которые взвалили на нее».

Теперь здесь начинается борьба между человеком, которого решили нравственно, духовно раздавить, парализовать его волю, его яростный бунт против жестокой несправедливости жизни, и теми, кто пытается использовать суровую обстановку заточения в Мон-Сен-Мишель для сохранения своей власти и привилегий.