Охота на Хемингуэя

26

Едва сойдя с лестницы, я легко нашла то, что искала. Внутри архива было темно и прохладно — температура, влажность и освещение контролировались во избежание порчи ценных материалов. По стенам были развешаны увеличенные старые фотографии цвета сепии со сценами из жизни городка.

Мартин Суини сидел в отдельной комнатке позади архивных фондов. Специальная лампа освещала стол, заваленный кипами бумаг. Поблизости никого не было видно.

— Присаживайтесь. — Он указал на свободное кресло.

— Вы, наверное, очень заняты? — Я кивнула на разложенные на столе материалы. — Спасибо, что уделили мне время.

Мартин снял очки и искоса посмотрел на меня.

— Не думаю, что мне стоило делать это после вчерашнего случая с Бет. Насколько понимаю, копы подозревают, что вы причастны к обоим преступлениям. Если спросите моего мнения, то я считаю, что обнаружить два трупа — это больше чем просто совпадение.

Это мне твердили все вокруг. Я согласилась с его утверждением, но молча. Как умолчала и о своем звонке в Институт страхования с просьбой сообщить, каков шанс невиновного человека обнаружить два трупа? Я получила ответ, что такой статистики не существует. И совет обратиться в телепередачу «Самые разыскиваемые в Америке».

— Можете поверить мне на слово — я не причастна ни к одной из этих смертей. Я работаю на страховую компанию. Я уже сказала вам это вчера, и копы это подтверждают. Послушайте, эти фотографии поселка на стенах просто замечательные! Эти виды никогда не примелькаются.

— Вы бы так не говорили, кабы жили здесь, — с полной серьезностью возразил Мартин.

— Вам не нравится Оук-Парк?

— Я вырос здесь, как и Хемингуэй. Мы оба начали жизнь как дуоперы.

— Кто?

— Дуоперы — Дорогие Уроженцы Оук-Парка. Ты рождаешься либо дуопером, либо гризером. По счастью, мы оба выросли из этого.

— Вы помогаете создать местное сообщество поклонников Хемингуэя.

— О Боже, нет! Сейчас он здесь вроде почетного сына города, но во время жизни земляки не жаловали его. В свой черед Папе не нравились «широкие лужайки и узкие умы» Оук-Парка. У него никогда не возникало желания вернуться сюда. Вот факт, — провозгласил Мартин, уставившись в потолок. — Мать писала ему в двадцать первый день его рождения: «Не приезжай сюда, пока язык твой не отучится оскорблять и позорить твою мать». С того времени между ними началось отчуждение. Кто обвинит Хемингуэя за то, что год спустя он уехал в Париж, сбежав от религиозного, узколобого провинциализма, достигшего в двадцатые своего зенита?

Он собрал страницы, над которыми работал, и сложил из них аккуратную стопку.

— Это местное хемингуэевское сообщество расходится со мной в пристрастиях, — продолжил Мартин. — Оно не в силах принять факт, что Эрнест напрочь отрекся от самодовольных, «не суй нос не в свое дело» пуританских манер, которыми так гордятся в Оук-Парке. Теперь, когда история совершила полный оборот, Оук-Парк решил, что нуждается в Хемингуэе. Вы не поверите, на какие трюки идут местные власти, чтобы привлечь туристов. Даже устраивают каждый год забег быков по главной улице.

Он фыркнул.

— Как в Памплоне, хотите сказать?

— Ха. Реальная история произошла в июне сорок четвертого. Хемингуэй и еще один американский писатель попали на рога к быку на ринге Памплоны, когда шли посмотреть на фиесту. Но здесь, в оук-паркской версии, настоящих быков не используют. Вместо этого местных бизнесменов наряжают в бычьи шкуры с рогами и пускают по перекрытой для машин улице. Папа помер бы со смеху.

— Понимаете, эти люди просто заблуждаются, — продолжал Мартин. — Им стоило разобраться, что сделало из Эрнеста мачо, и произошло это не в Оук-Парк. Это случилось в Мичигане, где отец брал его с собой на охоту, на рыбалку, в походы, помогал выработать дух искателя приключений и исследователя. Матери этот дух был не по нраву. Она старалась доминировать над сыном, даже пыталась одевать его в девичье платье.

— Я этого не знала.

— Никто в Оук-Парке не желает признать, что годы, проведенные здесь писателем, не были счастливыми. Все началось когда его родители переехали в фамильный дом матери, а мать его была настоящая Принцесса Грейс. С этой поры на мужскую часть семейства Хемингуэев начались гонения. Грейс во всем гнула свою линию. Говорят, за ней оставались все споры, она всех заставила плясать под свою дудку.

— Звучит не слишком весело, — согласилась я. — Должно быть, Хемингуэй расплачивался за это всю жизнь. Впрочем, разве тот или иной дисбаланс не наблюдается в большинстве семей? Разве дисфункция не есть норма?

— Это подтверждает мою теорию. Достигнув совершеннолетия, Эрнест, как и большинство мужчин, решил сам о себе заботиться. Он поклялся никогда больше не жить ни под чью диктовку и сюда, в Оук-Парк, приезжал меньше полудюжины раз. Был на похоронах отца, но не матери.

У меня мелькнула мысль: а что аборигены Оук-Парка думают о теориях Мартина? Пока я изобретала окольный путь выспросить об этом, мой собеседник продолжил.

— Поразмыслите сами: если с нежного возраста вас заставляют жить по чьей-то указке, вырастет из вас послушный сын или дочь? Нет, взрослым вы станете стремиться ко всему, что было запретно в пору детства. Уж я-то знаю, — вздохнул он. — Сам прошел через это.

Мы оба рассмеялись.

— Вам известно, почему Хемингуэй просил называть себя Папой? — спросил Мартин. — А знаете, что когда его отец застрелился, мать прислала Эрнесту пистолет, с помощью которого он это сделал? Мило, не правда ли?

— Но я, кажется, читала где-то, что Хемингуэй сам просил мать прислать тот пистолет.

— Да, существует такая легенда, но я не верю в нее. Убежден, что любые выводы должны базироваться на фактах. Вот почему я тщательно изучаю школьные годы Хемингуэя, проведенные в Оук-Парке, и анализирую рассказы, которые он писал для школьной газеты, — его рука обвела разложенные на столе материалы. — Однако вы упоминали, что хотели нанять меня на работу.

— Верно, — сказала я. — Оценивая найденные рукописи, вы пришли к мнению, что это фальшивка. «Америкэн Иншуренс», как вы уже слышали, имеет в этом деле свой интерес. Если оригиналы рассказов не найдут, компания намерена доказать, что это просто подделка. Согласны ли вы представить «Америкэн Иншуренс» свое заключение, базирующееся на выявленных вами фактах? Мы заплатим десять тысяч долларов.

— Мне пришлось проделать уйму исследований, это будет стоить как минимум двадцать пять тысяч.

Прежде чем согласиться, я подумала: сочтет ли Мэтт «разумной» обозначенную сумму.

— Знаете, я искренне хочу ошибаться, — заявил Мартин. — Но припомните: Дэвид отказывался показать кому угодно, даже мне, более чем маленькие фрагменты. Это наводит на мысль. Не хотелось бы плохо отзываться о друге, но Дэвид был… как бы сказать… очень умен. А как «Америкэн Иншуренс» — ее эксперты видели весь материал до того, как дали добро на страховку?

— Нет. Полис оформили, исходя из фрагментов. Первоначально меня наняли удостоверить подлинность находки, но теперь компания более заинтересована провозгласить ее фальшивкой.

— Понимаю, — кивнул Мартин.

— Как сможете вы отстоять свою точку зрения в споре с другими литературоведами, которые публично утверждают, что это настоящий ранний Хемингуэй?

— Они заблуждаются. Это вполне объяснимо: текстовый анализ позволяет делать предположения, но ничего не доказывает. Если это работа Дэвида, то он был прекрасно знаком со всеми этими компьютерными программами. И вполне мог обмануть их.

Суини улыбнулся, затем продолжил.

— Далее, вам не кажется странным, что таинственный некто просто вот так взял и выслал на имя Дэвида саквояж с тщательно каталогизированными рукописями? Я хочу сказать, почему именно Дэвиду, бога ради? И откуда пришла эта посылка?

— Насколько понимаю, Дэвид пытался найти отправителя.

— То, что ему удалось найти рукописи, слишком большое совпадение, особенно у нас, в научном мире. Мы вместе с ним без конца колесили по Мичигану в поисках всего, имеющего отношение к Хемингуэю. У нас имелась теория, что утерянный Хедли саквояж могли найти и выслать согласно обозначенному на бирке имени на мичиганский адрес. В конце концов в Париже они прожили еще совсем немного. То есть мы считали, что саквояж кто-то передал в бюро находок вокзала «Гар де Лион», откуда его переслали в Штаты, куда-нибудь в Мичиган. Я ставил на Петоски. [34]

Мартин помолчал немного, потом заговорил снова.

— Но чтобы их вот так взяли и прислали Дэвиду по почте? Вздор, никто не расстался бы с рукописями, все знают, какова их ценность.

Дверь распахнулась, и в кабинет решительно ворвалась ярко-рыжая девица в розовой одежде. Кивнув Мартину, она процокала на шпильках к угловому столу.

— Это куратор, — шепотом пояснил Суини. — Ее зовут Олив.

— Удалось найти что-нибудь существенное, Мартин, — поинтересовалась Олив.

— В этой стопе ничего, — ответил тот. Он взял сложенные по правую руку бумаги и вернул ей. — Но кое-что еще надо просмотреть.

— Наш Мартин — прям как настоящий ученый, — хмыкнула мисс Олив, обращаясь ко мне. — Он примыкает к меньшинству, считающему что почетный сын нашего города, Эрнест Хемингуэй, провел в этой школе не лучшие свои годы. Так ведь, Мартин?

В голосе ее угадывался сарказм. Скрытая бородой челюсть Мартина поджалась, и я сделала вывод, что этих двоих сложно назвать приятелями.

Олив даже не дала ему шанса ответить.

— Мартин не понимает концепции счастья.

— Я просто стараюсь придерживаться фактов, — возразил тот. — Будучи подростком, Хемингуэй переживал тут, в Оук-Парке, трудные времена. А факты есть, — Мартин подмигнул мне. — Когда он пошел в первый класс, вместе с сестрой, та была на пол головы выше его. Он был слишком хлипок, чтобы отличиться в спорте — это всем известно. На футбольном поле Эрнест выглядел таким жалким, что товарищи прозвали его «свинцовый зад».

Мисс Олив надулась. Щеки вспыхнули так, что сравнялись с огненной шевелюрой.

— А еще, — развивал атаку Мартин, чувствуя, что нащупал слабое место, — Эрнест был слишком близорук, чтобы отличиться в стрелковом клубе. И ненавидел играть на скрипке, на чем его мать настаивала.

— В самом деле? — удивилась я.

— И еще, — Мартин воздел палец, подчеркивая важность заявления и бросаясь на мисс Олив, как лев на раненую антилопу, — разве мы не установили, что как-то раз Хемингуэй проковырял карандашом дырки в «яблочке» своей мишени, перед тем как прикрепить ее?

Суини громко рассмеялся.

— Это ведь не совсем то, что в Оук-Парке называют честной игрой, не так ли?

Губы мисс Олив сжались еще плотнее, она отвернулась и приветственно помахала высокому, худощавому субъекту в вельветовых слаксах и клетчатой рубашке, только что вошедшему в помещение Фонда. Он поздоровался с ней, а при виде Мартина от природы угрюмая физиономия нового гостя сделалась еще мрачней.

— А, привет Хэл! — радостно кивнул ему Мартин. — Мисс Макгил, это Хэл Шульц, директор Фонда Хемингуэя в Оук-Парке. Хэл, я как раз собирался напомнить мисс Олив, как матушка Эрнеста собиралась нанять ему учителя по латыни. Или как он опозорился в решающей игре? Или как вынужден был пойти на выпускной бал со своей старшей сестрой?

— Мартин, — рявкнул Хэл Шульц, засунув руки в карманы брюк цвета ржавчины, — как выразилась Дороти Паркер, «ни об одном живом человеке не говорили столько глупостей и мерзостей», как о Хемингуэе. И ты теперь продолжаешь эту традицию, громоздя свою полуправду на полуложь. Сколько мы уже говорили, что не рады видеть тебя здесь? Ты вынюхиваешь весь негатив в отношениях между Хемингуэем и Оук-Парком и выкладываешь на публичное обозрение.

— Правда, — возразил ему Мартин. — Мне нужна только правда. Как, надеюсь, и вам.

— Даже самые резкие критики соглашаются, что Хемингуэй был серьезным, одаренным писателем, — ответил Хэл. — У него имелась мощнейшая харизма, отражавшаяся и в творчестве.

— Тут все гораздо сложнее, — сказал Мартин. — Почему он так обошелся со многими из тех, кто помогал ему взбираться по лестнице: с Гертрудой Стайн, Эзрой Паундом, Скоттом Фицджеральдом? Его эго росло пропорционально славе, и моя теория заключается в том, что базисом для этой агрессии стало то плохое, с чем он столкнулся здесь, в добром старом Оук-Парке. Жизнь в Мичигане создала положительную сторону его натуры, а вот взрастивший маленького Эрнеста Оук-Парк в ответе за отрицательную.

И Хэл и Олив яростно затрясли головами.

— Мисс Макгил, перед вами тот самый парень, который придумал устраивать забег быков по улицам Оук-Парка. Жалкое зрелище, и мне грустно, Хэл, что ты пал так низко. Почему бы тебе не поехать вместе со мной на праздник Хемингуэя в Ки-Уэст в этом году?

— Это невозможно, и ты прекрасно об этом знаешь, Мартин! Почему тебе всегда надо вносить раздор? Ты знаешь, как нужны нам те рукописи, и в конце концов мы их получим!

Я встала, прервав перепалку.

— Послушайте, Мартин, я здесь по другому поводу. Если мы договорились, то я готова заплатить за ваше заключение как специалиста.

— Отлично, — отозвался Суини, и мы вместе направились к выходу. — Но я знаю, как отразится оно на репутации Дэвида, поэтому надеюсь, что документ не получит огласки.

В дверях мы столкнулись с высокой, анорексичного вида дамочкой, едва не припершей меня к стене.

— Привет, Андреа, — радушно поздоровался Мартин.

Едва кивнув ему, дамочка прошмыгнула внутрь и оживленно зашепталась с Хэлом, прикрыв тем самым наше отступление. Мы быстро прошли по коридору — ему, как и мне, не хотелось вступать в дальнейшие разговоры.

Над парковкой поднимались заметные глазу волны жара. «Когда же сменится погода?» — подумалось мне. Ни малейшего признака собирающегося дождя, хотя в Чикаго, как везде у нас на Среднем Западе, смена погоды происходит стремительно.

Я не знала, чему верить насчет Хемингуэя, но была рада, что избавлена от необходимости иметь дело с Хэлом, мисс Олив или Андреа. После общения с этой троицей даже часа расслабления в саду дзен не хватит. Мартин, скорее всего, прав: подростковые годы Хемингуэя были несчастливыми. Но с кем из нас бывает иначе, в большей или меньшей степени? Ах, эти добрые старые деньки строгого распорядка!