Охота на канцлера

Марокко (Касабланка)

Номер, в который вошли Анна и Тадеуш, был как и любой другой в курортной гостинице средней руки — опрятный, почти аскетически обставленный, с темными шторами от солнца на окнах. Официант принес заказанный Бальцеровичем коньяк и вышел, притворив за собой дверь. Тадеуш сидел напротив Анны на единственном кресле, загорелый, гладко выбритый, элегантный…

Коньяк еще не был допит, когда внезапный порыв бросил их друг к другу. Усадив Анну на кровать, Тадеуш долго целовал ее смуглые колени. Анна не сопротивлялась…

Телефон дребезжал долго и настойчиво. Анна вздохнула и потянулась к нему. Тадеуш перехватил ее кисть:

— Разве ты давала кому-нибудь этот телефон?

— Я оставила его в здешнем представительстве авиакомпании «ЛОТ». Пусти! Может быть, случилось что-то экстраординарное…

Бальцерович неохотно отпустил руку Анны. Однако вместо голоса Вальдемара Бутковского, агента «ЛОТа» в Касабланке, Анна услышала Леха Мазовецкого. У нее чуть не выпала трубка из рук. Но она быстро овладела собой и дослушала Мазовецкого до конца.

— Что произошло? — встревоженно воскликнул Бальцерович, вглядываясь в побледневшее лицо Анны.

— Звонил Лех. Приказал через двадцать минут быть в кафе «Лампа Аладдина». Это за углом.

— Лех… Он здесь?

Анна оставила глупый вопрос без внимания. Соскочив с кровати, стала торопливо одеваться. Впрочем, это заняло у нее немного времени. Солнце над Марокко, как всегда, стояло в зените, и Анна ходила в короткой юбке, белой кофточке без рукавов и легких туфлях. Из-за жары она даже не одевала бюстгальтер.

— Не ходи к нему, — нахмурился Тадеуш. — Слышишь? Я запрещаю тебе!

Анна смерила его презрительным взглядом и сказала ровным голосом:

— Если я еще хоть раз услышу от тебя подобные слова, ты просто перестанешь для меня существовать.

Анне показалось, что за время, прошедшее после их последней встречи, Лех сильно осунулся.

— Я вижу, ты не теряешь здесь времени даром, — проницательно обронил Мазовецкий.

Он пил апельсиновый сок со льдом. Анна заказала себе то же самое.

— Да, — секунду подумав, ответила стюардесса. — Хотя порой Тадеуш бывает невыносим, — с иронией добавила она.

— Меня беспокоит Герек. Ты помнишь, как он вел себя, вытянув жребий?

— Конечно.

— С тех пор он пребывает в глубокой депрессии. Замкнулся в себе. Нервничает. Огрызается на невинные шуточки. Стал ходить в синагогу и читать по вечерам Талмуд. В последний раз он делал это в шестнадцатилетнем возрасте…

— Герек может провалить задание! — мрачно заявила Анна.

Мазовецкий покачал головой.

— Я ставлю один злотый против миллиона долларов, что он даже не возьмется за него. К сожалению, я только сейчас понял, как развит у Герека инстинкт самосохранения. И насколько он умен. Этот тип сделает все, чтобы спасти свою шкуру.

— Ты думаешь…

— Я уверен: Герек выберет единственно возможный вариант — попытается предать нашу организацию. Это даст ему возможность избегнуть участия в покушении на канцлера и избавит от нашей мести. Итак, у нас тоже нет другого выхода, кроме как ликвидировать Бронислава раньше, чем он выдаст нас органам безопасности. Поэтому я и приехал к тебе.

— Ты хочешь, чтобы я ликвидировала предателя? — сверкнула глазами Анна.

— Нет, не ты. А Тадеуш.

— Тадеуш еще совсем мальчик! Он упадет в обморок при виде крови!

— Именно поэтому я и хочу проверить его! — Глаза Леха сузились. — Хорош же он будет, если в решающий момент испугается и запросит пощады. Ты должна поговорить с Тадеушем. Деятельность нашей организации вступает в решающую фазу. Если наши ряды не будут тверды, как гранит, нам лучше самораспуститься.

— И отдать Польшу на поживу Германии? — сказала с отчаянием в голосе Анна. — Я поговорю с Тадеушем…

— Я всегда знал, что на тебя можно положиться. Вот деньги. Они могут понадобиться Тадеушу. — Лех протянул Анне туго набитый бумажник. — Сейчас я исчезну. Когда дело будет сделано, я сам разыщу тебя в Варшаве.

Любопытный портье, скучавший за стойкой в полутемном холле отеля, на цыпочках прокрался на второй этаж и замер перед дверью номера, в котором день назад остановилась влюбленная парочка. Он ни на минуту не сомневался, что имена, под которыми записались в книге постояльцев мужчина и женщина — Ричард Тон и Мэри Боббинс — были вымышленными. Парочку выдавал характерный акцент, который указывал на то, что мужчина и женщина — выходцы из Восточной Европы.

Приставив ухо к замочной скважине, портье услышал вздохи и стоны, которыми обычно отмечается истинная страсть. Завистливо вздохнув, он спустился вниз и включил телевизор. Возраст, когда девушки дарили его своими ласками, давно миновал. А на подношения любовницам средств не хватало.

Но Анна даже среди безумств любви оставалась твердой и последовательной. Она всегда знала, что ей нужно, и в этом была ее сила. Стюардессе не потребовалось много времени, чтобы сломить сопротивление Тадеуша и вырвать у него согласие на ликвидацию Герека. Бальцерович поклялся своей возлюбленной выполнить приказ Мазовецкого и скрепил клятву жгучим поцелуем.

США (Вашингтон)

Олег Смирнов, бывший сотрудник КГБ, уже несколько лет как перебравшийся в Америку и завоевавший большой авторитет специалиста по раскрытию сложнейших преступлений международного характера, был вызван в Вашингтон к одному из ведущих сотрудников Центрального разведывательного управления Брюсу Локкарту.

Годы тяжелых разочарований, трагической гибели невесты наложили свой отпечаток на всегда бодрого и оптимистически настроенного Олега. Седая прядь волос, тяжелые мешки под глазами и небритый подбородок сделали его непохожим на прежнего частного детектива, который с успехом выполнял самые запутанные задания Брюса.

Когда Олег вошел в кабинет Локкарта, тот с сомнением поглядел на него.

— Ты все еще пребываешь в полной прострации или готов выполнить новое задание? — спросил он.

Смирнов тяжело опустился в кресло.

— Да нет, пора приходить в себя. Новое дело будет как раз кстати, — сказал он, придавая себя по возможности бодрый вид.

— Ну, ну, — проговорил Брюс. — Так дело вкратце состоит вот в чем. Мы получили сведения, что польская террористическая группа некоего Леха Мазовецкого готовит покушение на канцлера Германии Фишера. Наш президент в общем-то не склонен вмешиваться в польско-германские отношения, хотя поляки постоянно пытаются заручиться поддержкой США в отношении западных земель Польши, на которые претендует Германия.

Но покушение на канцлера — это уже нечто иное. Мы не можем позволить, чтобы какие-либо террористические организации убивали президентов и глав правительств! И поэтому решили помочь немцам.

Ваша задача — выйти на группу Мазовецкого, узнать место и время теракта и сообщить эти данные немецкой разведке.

— Вы ознакомите меня с материалами, которые удалось собрать по польской группе вашим сотрудникам?

— Конечно. Компьютер с необходимыми данными всегда в вашем распоряжении.

Англия (Лондон)

После первых двух дней выступлений Веры в помещении нового цирка Соломону пришлось срочно заключать контракт со строительной фирмой. Присланные ею плотники трудились всю ночь. К утру число мест в цирке возросло до восьмисот. Соломон облегченно перевел дух. Очереди у билетных касс наконец исчезли…

Вера Наумова чудом спаслась в Варшаве, когда ее вытащили из-под обломков сгоревшего самолета компании «ЛОТ». Месяц она провалялась в варшавском госпитале, но, к счастью, все ограничилось шоковым состоянием и вывихом левой руки, который удачно вправили. С неделю тренировок в Лондоне — и Вера вновь с успехом выступила на арене цирка.

Соломон и Вера смогли быстро погасить долги. Теперь цирк перешел в их полную собственность. Кроме Веры, в нем выступали воздушные гимнасты, укротитель тигров, два дрессированных слона, умевших качать на хоботе зрителей, факир с волшебным ящиком, в котором он распиливал пополам свою жену, и три клоуна.

Пресса, хотя порой и подпускала едкие шпильки, в целом отзывалась о «Медрано» благожелательно. Личные состояния Веры и Соломона с каждым днем увеличивались.

На деньги, полученные от лорда Уорбертона и оставшиеся после покупки жеребца, Вера купила двухэтажный домик в двух шагах от Гайд-парка, «БМВ» и несколько серебряных и фарфоровых сервизов. Время от времени она появлялась на устраиваемых «Сотби» аукционах старинной мебели, цены на которых были доступны представителям средних классов, и увозила домой три-четыре покупки. Постепенно жилище Веры заполнилось со вкусом подобранной мебелью работы мастерских Чиппендейла.

Гинзбург провел энергичные переговоры с американскими антрепренерами и объявил Вере, что договорился о двухмесячных гастролях цирка в Соединенных Штатах.

— Это не только даст нам прибыль, — рассуждал Соломон. — Гастроли принесут тебе известность и сделают «Медрано» еще популярней.

По утрам Вера, вызывая зависть гуляющих в Гайд-парке, гарцевала на лужайках и отведенных любителям верховой езды дорожках на Альстоне — жеребце, при столь драматических обстоятельствах вывезенном из Афганистана. Вера каждый день ставила Богу свечку за свое чудесное избавление.

Верховые прогулки доставляли циркачке истинное удовольствие. Альстон четко исполнял команды, никогда не артачился и не капризничал. Великолепные природные данные позволяли жеребцу неутомимо носиться по парку и без видимого труда преодолевать препятствия, перед которыми спасовала бы любая лошадь.

Альстон и двадцать тысяч фунтов так и остались единственными знаками внимания со стороны лорда Генри и Сесиля. Вера посмеивалась над Соломоном. Богатый жизненный опыт Гинзбурга подвел его на этот раз. Ни отец, ни сын Уорбертоны и не думали ухаживать за ней.

До отъезда в Америку оставалось три дня. «Медрано» должен отправиться туда на комфортабельном лайнере «Викинг», в трюм которого уже начали загружать наиболее громоздкие предметы реквизита.

Возвращаясь с прогулки в Гайд-парке, Вера рассеянно прислушивалась к легкому постукиванию копыт Альстона по асфальту. Мысленно она была уже в Америке, которую до сих пор видела только на экране телевизора.

Польша (Варшава)

Бронислав Герек долго смотрел в глазок, прежде чем открыть дверь. Наконец замки щелкнули. На лицо Тадеуша упала узкая полоска света.

— Что случилось? — пытливо вглядываясь в лицо Бальцеровича, спросил Бронислав.

— Хотел прогуляться с тобой по набережной Вислы. Надо обсудить ряд важных вещей.

На лице Герека отразилась борьба. С одной стороны, его заинтриговало предложение Тадеуша. С другой — сработал инстинкт самосохранения.

— Может быть, поговорим здесь? — не слишком уверенно предложил он.

— Опасно! Наш разговор могут услышать… — Тадеуш на мгновение замялся. Потом, словно бросаясь вниз головой в омут, выпалил: — Чего играть в прятки. Я, как и ты, ненавижу Леха. И желаю от него избавиться. Вдвоем нам будет легче освободиться от этого безумца.

— Подожди минуту. Я оденусь.

Герек торопливо накинул на себя плащ, потом сходил в соседнюю комнату. Тадеуш заметил, что его правый карман слегка оттопырился. «Неужели вооружился?» — встревожился Тадеуш. Но Бронислав уже торопил его:

— Пошли скорее. Через полчаса будет совсем темно.

Они вышли из дома и свернули налево. Узкая улица, обсаженная тополями, сбегала прямо к набережной Вислы. Рядом проходило несколько оживленных автомагистралей. В светлое время суток в воздухе постоянно пахло бензиновой гарью. Поэтому тополя были чахлые, а стены домов потускнели раньше времени.

Но Висла была по-прежнему прекрасна. Казалось, она не изменилась с тех пор, когда ее воспели польские поэты. Река причудливо серебрилась в сиянии полной луны, на диск которой время от времени набегали облака. «Это мне на руку, — подумал Бальцерович. — Я убью его, как только тучи закроют луну».

— Не буду скрывать, я возненавидел Леха в основном из-за Анны. Не могу перенести, что этот фанатик распоряжается ее душой… и телом… как своей собственностью. А чем досадил этот идиот тебе? — спросил он, тяготясь возникшей паузой.

По его расчетам полная темнота должна была наступить через три-четыре минуты.

— Потому что по натуре я миролюбивый человек, а Лех — зверь. Еврей не может быть убийцей. Все евреи — созидатели, творцы, а не разрушители. Родители с раннего детства твердили мне: гордись тем, что ты еврей. Чем бы ты ни занимался — финансами ли, политикой ли, искусством — везде добьешься успеха. Другие будут рукоплескать плодам твоих трудов…

— Почему же ты вступил в нашу организацию?

— Потому что я польский еврей. Я не могу забыть того, что сделали немцы с моим народом в годы второй мировой войны. Во время восстания варшавского гетто погибло несколько моих родственников, в том числе — родной дед. Я не могу допустить и мысли о том, что это повторится. А Гельмут Фишер ведет дело к тому. Но когда я вступал в организацию, на меня нашло какое-то затмение. Я не мог предположить, что борьба с германским экспансионизмом приведет к тому, что именно мне, Брониславу Гереку, придется взять в руки «стингер» и выстрелить в канцлера!

Луну закрыло большое облако, и над Варшавой опустилась темнота. Тадеуш крепко стиснул нож в кармане плаща.

— Я привел тебя сюда, чтобы выполнить решение организации. Ты приговорен к смерти, — мрачно сказал он.

Бронислав рухнул на колени, вцепившись в левую ногу Бальцеровича:

— Прошу тебя, Тадеуш, ради всего святого, ради нашей дружбы, ради моих двоих детей не убивай меня!

Бальцерович заколебался. «Анна плохо знает Бронислава! Если бы она знала его лучше, то никогда не позволила бы ликвидировать! — пронеслось в голове Тадеуша. — Однако и не выполнить приказ нельзя!»

— Если я не покончу с тобой, Лех убьет меня, — глухо проговорил он.

— Вот… я взял паспорт, деньги… — судорожно выгребал из правого кармана документы и банкноты Герек. — Я предчувствовал такой исход, поэтому взял все с собой. Если ты отпустишь меня, я немедленно поеду в аэропорт, сяду на самолет, летящий в Аргентину или Парагвай, и исчезну навсегда. Никто — даже жена и дети — никогда не узнают, что я жив! Сменю имя, найду работу в самом глухом уголке и навсегда исчезну из памяти тех людей, которые знали меня.

— Поклянись, что не отступишь от своих слов! — тяжело дыша, выдавил Бальцерович.

— Клянусь Иисусом Христом, Пресвятой Девой Марией, великим Яхве клянусь, что немедленно улечу в Южную Америку, — захлебываясь слюной, торопливо проговорил Герек.

— Ладно… Иди!

Тадеуш повернулся и зашагал в противоположную сторону.

Герек замер на месте. Он поверить не мог, что ему удалось избежать смерти, которая стояла так близко. Потом его душу охватили страшные подозрения. Герек подумал, что слова Тадеуша — всего лишь хитрая уловка, призванная вселить в него надежду и заставить потерять бдительность. А на самом деле Бальцерович затаился где-нибудь за фонарем или за кустом и ждет подходящего момента, чтобы выстрелить в спину.

Кусая губы, Герек некоторое время еще продолжал неподвижно стоять на месте. Потом кинулся наутек. Он бежал по обсаженной тополями улице до тех пор, пока в боку не закололо, а глаза едва не выкатились из орбит. Лишь тогда Герек замедлил бег и перешел на шаг. Он несколько раз оглядывался, но не заметил преследователей.

Вскоре Бронислав вышел на оживленную улицу Короля Болеслава. Увидев проезжающее такси, он остановил его взмахом руки и, крикнув шоферу: «министерство внутренних дел», забился в угол автомобиля.

— Вы очень спешите? — не оборачиваясь, спросил таксист.

— Да! А что?

— А у меня бензин на «нуле», — сокрушенно вздохнул водитель. — Разрешите на пару минут завернуть на заправку?

Впереди как раз засветилась реклама фирмы «Тексако».

— Ладно, — смилостивился Герек. — Только побыстрее!

Водитель на полной скорости влетел на автозаправочную станцию и опустил шланг в бак. С глухим бульканьем потек бензин.

Такси взяло с места так быстро, что едва не сбило невысокого мужчину в серой кепке, который шел по тротуару близ станции. Бормоча проклятия, водитель успел затормозить в самый последний момент. И тут зазевавшийся прохожий рванул на себя дверцу машины и взгромоздился на переднее сиденье.

— Руки вверх! — зловеще бросил он, обернувшись к побледневшему Гереку.

Шофер между тем развил бешеную скорость. Такси направлялось в сторону городских окраин.

Герек поднял руки вверх и застыл. Он решил, что уйти из цепких когтей Леха Мазовецкого ему так и не удалось.

Англия (Лондон)

Из кухни доносился манящий запах поджаренных хлебцев и яичницы с ветчиной. После прогулок в Гайд-парке у Веры просыпался зверский аппетит. Служанка Нэнси знала вкусы хозяйки и к ее возвращению приготовила сытный завтрак.

Вера скинула пиджак, бриджи, переоделась в легкий спортивный костюм, облегавший ее стройное и гибкое тело.

Хрустя крахмальным передником, Нэнси налила кофе, поставила перед циркачкой тарелку с яичницей и блюдо с тостами. Вера с удовольствием уселась завтракать.

— Пока вы отсутствовали, мисс, вам принесли посылку, — указала Нэнси на большую коробку в углу.

— От кого?

Слова служанки заинтриговали Веру. За все время жизни в Англии, она еще ни разу не получала посылок.

— Не знаю. Подали еще письмо.

Нэнси вышла и через несколько секунд вернулась с изящным белоснежным конвертом.

Заметив на его лицевой стороне выдавленный дворянский герб, Вера заволновалась.

— Дай нож! — нетерпеливо воскликнула она.

Вскрыв конверт, циркачка обнаружила записку с подписью Сесиля Уорбертона. Юный лорд просил ее принять небольшой сувенир.

Когда Нэнси, по просьбе Веры, разорвала хрустящие бумажные обертки, циркачка захлопала в ладоши. Сувенир представлял собой точную копию Виндзорского замка из шоколада.

Вооружившись ножом, Вера срезала две башенки и положила их на тарелку.

— Запакуй замок. Я отвезу его в цирк. Пусть все порадуются вместе со мной!

Съев башенки, Вера подперла щеку рукой и задумалась. «Милый Сесиль! Вот что значит настоящее аристократическое воспитание!»

Польша (Варшава)

Когда в шестом управлении польского министерства внутренних дел зазвонил телефон, дежурный капитан Остафиньский сразу же передал трубку начальнику секретариата, полковнику Любаньскому. Тот внимательно выслушал собеседника, попросил его подождать у телефона и побежал к генералу Шимчаку.

— Господин генерал! Звонит доверенное лицо главы преступного синдиката из Гданьска Болеслава Цимкевича. Он утверждает, что бандиты захватили полковника нашего Управления некоего Бронислава Герека и предлагает обменять его на своего сына Антонина, который отбывает срок в Варшавской тюрьме.

— Герек, — наморщил лоб начальник управления. — Герек… Нет, полковников с подобной фамилией у нас нет. Но, может быть, этим псевдонимом воспользовался кто-то из наших сотрудников, занятый в тайной операции?

Генерал снял трубку и позвонил в отдел кадров, но в конце концов разочарованно сказал Любаньскому:

— В министерстве работает всего один Герек — техник, обслуживающий копировальные аппараты в Архивном управлении. А такого псевдонима не брал себе ни один оперативный сотрудник… А кто, собственно, звонит? Неужели сам пан Цимкевич?

— Нет, конечно. Бандиты дали совершенно незнакомому с ними посреднику телефон и текст, который он должен был зачитать.

— Ладно… Скажи ему: пусть позвонит через двадцать минут.

Перед генералом Шимчаком, слегка ссутулившись, сидел его заместитель полковник Ридигер, держащий в руках черный фломастер, конец которого завис над распахнутым на чистой странице блокнотом.

— Когда мы схватили Антонина Цимкевича, то предполагали, что через некоторое время старик Болеслав даст о себе знать. Так и произошло. Он предложил обменять своего сына на якобы захваченного его людьми полковника МВД Бронислава Герека. Я проверял: таких полковников в системе нашего министерства нет. Но вся эта история — та ниточка, которая может привести нас к старому Цимкевичу!

— Понятно, — кивнул Ридигер.

— Если будет вырисовываться что-то конкретное, тебе может понадобиться помощь Кшиштофа Лещинского и его людей. Обратись к нему.

— Это приказ? — с иронией спросил Ридигер. — Вы ведь знаете мое отношение к этому хвастуну. Он же просто профессионально ни к чему не пригоден. Помните, как Лещинский провалил дело по захвату террориста Мазовецкого в аэропорту «Окенце»?

— И именно поэтому его и надо поддержать. Кшиштоф сейчас в подавленном состоянии, на всех смотрит волком. Если наше управление протянет ему руку в трудную минуту, он будет помнить этот жест до конца жизни. — Генерал Шимчак устало усмехнулся. — Когда ты сядешь в мое кресло, то поймешь: чем выше человек поднимается по служебной лестнице, тем более извилистым и сложным становится его путь.

— Я вовсе не собираюсь садиться в ваше кресло, — с обидой в голосе проговорил полковник Ридигер.

Подхватив блокнот, на чистой странице которого фломастером было выведено: «Болеслав Цимкевич», он стремительной походкой вышел из кабинета начальника шестого управления.

На квартире у Анны экстренно собрались заговорщики.

— Наша организация понесла первую потерю, — объявил Мазовецкий. — От подлых рук грабителей, позарившихся на кошелек с жалкими двумя сотнями злотых, погиб наш товарищ Бронислав Герек. Светлая ему память!

Несколько секунд все сидели, низко опустив головы. Во взглядах Куроня и Михника, которые, будучи до мозга костей польскими националистами, недолюбливали еврея Герека, можно было прочитать откровенное злорадство. Тадеуш Бальцерович был подавлен и старался не поднимать головы, чтобы не встретиться взглядом с Лехом. Он знал: это может его выдать. Анна же совсем не думала о Гереке. Бронислав был мертв. Не имело смысла вспоминать о нем. Анна размышляла о том, когда же они нанесут наконец смертельный удар по Гельмуту Фишеру.

— Это заставляет нас еще теснее сплотиться ради осуществления нашей великой цели. Памятуя о том, какие жаркие дискуссии разгорелись на прошлом заседании по вопросу о том, кто будет стрелять в канцлера, я хочу предложить иной принцип отбора кандидата на это святое дело. Может быть, среди нас просто найдутся добровольцы?

— Я готов сделать это, — после некоторого раздумья произнес Тадеуш, перехватил восхищенный взгляд Анны и зарделся.

«Она понимает, что этот героический поступок я совершаю ради нее — ради моей возлюбленной!» — подумал он. Ему, конечно, хотелось также искупить вину, которую он чувствовал за собой. Ведь он довольно своеобразно «выполнил» приказ Леха о ликвидации Герека.

— Прекрасно! Я научу тебя, как обращаться со «стингером». К сожалению, мне удалось вывезти из Афганистана только одну ракету, так что предметной тренировки не получится. Придется стрелять один-единственный раз и наверняка! Покушение на Фишера запланировано на двадцатое марта.

— В этот день он будет выступать перед народом? — спросил Куронь.

— Нет. Двадцатого марта в президентском дворце будет проходить совещание германского кабинета по польскому вопросу. Если «стингер» попадет в зал, где соберется все правительство, помимо Фишера погибнет немало других германских националистов. Завтра мы в последний раз соберемся в Варшаве, а послезавтра начнем по очереди выезжать в Германию.

Франция (Париж)

Холодный сырой ветер трепал волосы на голове Тюренна. В последние дни ему было не до парикмахерской. Пожилой привратник, подойдя к стеклянной двери, несколько секунд внимательно смотрел на него. Потом в микрофоне переговорного устройства прозвучало:

— Вы к кому?

— К Мишелю Вальману. У меня важное дело.

Тюренн почистил костюм и плащ, повязал свой самый лучший галстук и знал, что выглядит пока еще представительно. Его уверенный внешний вид и голос произвели впечатление на привратника. Стеклянная дверь распахнулась.

— Я позвоню господину Вальману.

Мишель перехватил руку привратника.

— Вальману не понравится, если ты сунешь нос в это дело.

— Это почему же?

— А ты, что думаешь, Вальман ангел? — усмехнулся Тюренн. — Неужели и впрямь считаешь его законопослушным барашком?

Привратник задумался. Такие мысли и раньше приходили ему в голову. Бальзак не зря говаривал: «За каждым большим состоянием стоит преступление».

— А у меня к Вальману как раз не совсем законное дельце, — веско заявил Тюренн и решительно направился к лифтам.

Он знал: привратник поверил ему и не станет поднимать тревогу.

Дверь в кабинет Вальмана была полуоткрыта. Банкир, оставшийся один на этаже, что-то увлеченно считал на микрокалькуляторе.

— Здравствуй, Вальман, — тихо произнес Тюренн, входя в кабинет банкира и запирая дверь на засов.

Лицо Мишеля перекосилось. Он потянулся к селектору. Но Франсуа в несколько прыжков преодолел отделявшее его от стола расстояние и прижал руки банкира к полированной столешнице:

— Не вздумай поднимать тревогу! Поплатишься собственной шкурой!

— Ты сошел с ума! — с придыханием проговорил Вальман. — Если немедленно не уберешься отсюда, то прямиком отправишься в тюрьму!

— Я уберусь не раньше, чем ты выдашь мне чек на полмиллиона франков!

Услышав о такой сумме, банкир внезапно обрел хладнокровие.

— Ты в последний раз просил меня по телефону двадцать тысяч, и я послал тебя к черту, — ехидно произнес Вальман. — Теперь аппетиты растут!

— Не сомневаюсь, что ты безропотно отдашь мне полмиллиона, если не захочешь проститься со своей поганой жизнью, — прошептал Тюренн, выхватив из-за пазухи пистолет.

Банкиру хватило мгновения, чтобы незаметно сдвинуть под столом ногу вправо и надавить носком лакированного ботинка на вмонтированную в пол кнопку.

Теперь Вальман успокоился. Он знал, что через несколько секунд два-три мощных «пежо», набитых хорошо тренированными молодыми полицейскими, сорвутся с места и примчатся к нему.

— Ладно, Франсуа, — великодушно заявил он, — твоя взяла. Я признаюсь, что поступил несправедливо.

— Выписывай чек на полмиллиона! — побагровел Тюренн.

Его мутило от льстивых рассуждений Вальмана, на краю могилы ставшего вдруг кротким, как овечка.

Банкир вытащил из кармашка ручку с золотым пером «Монблан», раскрыл чековую книжку и стал каллиграфическим почерком выписывать чек.

В это время мозг Мишеля лихорадочно отсчитывал секунды. По его расчетам, полицейские машины уже должны были подъезжать к зданию банка Вальмана. Сирены Тюренн не услышит: банк обслуживало специальное полицейское подразделение, главной задачей которого было соблюсти безопасность богатых клиентов. Полицейские принимали все мыслимые меры предосторожности, чтобы не спугнуть бандитов раньше времени и не заставить их в припадке отчаяния покончить со своими жертвами или же попытаться взять их в заложники.

Внезапно Вальман разорвал чек и бросил его в урну.

Тюренн побелел от бешенства. Щелкнув предохранителем, он подбежал к Вальману и прижал холодное дуло ко лбу банкира.

— Что ты делаешь, Франсуа? — отшатнулся финансист. — Да, я разорвал этот чек. Решил переписать его на большую сумму. Ты прав: несправедливость должна быть вознаграждена. Впрочем, коли ты возражаешь… — На физиономии банкира заиграла гнусная улыбочка.

Тюренн опустил пистолет. В глазах бывшего владельца цирка светилось нескрываемое торжество. Благодаря своей смекалке, а где надо и наглости, он победил этого самоуверенного скупого старика!

В ту же секунду за дверью послышалась приглушенная возня. Потом в дверь яростно заколотили чем-то тяжелым.

Тюренн с перекошенным лицом метнулся к банкиру:

— Ты обманул меня, сволочь!

Вальману больше всего хотелось сейчас обратиться в гусеницу и забиться в какую-нибудь щель. Полицейские мощными ударами взломали дверь.

— Руки вверх! — мгновенно оценив обстановку, крикнул командир спецподразделения, ворвавшийся в кабинет первым. Он целился в грудь Тюренна короткоствольным «узи».

Нападение полицейских превратило Тюренна в бешеного зверя. Все достижения цивилизации и блистательные итоги эволюции, в результате которой на Земле возник венец творения — человек разумный — были вмиг отброшены. Не помня себя от ярости, Тюренн наставил пистолет на полицейских и выпустил всю обойму.

Но Франсуа было далеко до профессиональных полицейских. Он лишь слегка ранил командира в плечо. Пуля, начиненная сильнодействующим снотворным, попала в грудь Тюренна, и он бессильно опустился на ковер перед столом Вальмана.

— Не очень-то вы спешили, — упрекнул полицейских банкир. — Если бы не моя смекалка, этот негодяй смог бы вытянуть у меня полмиллиона франков и смыться, не оставив следов!

Польша (Гданьск)

— Да никакой он не полицейский! Неужели не ясно? — кипятился Казимир Лято.

— Может быть, он такой важный чин в министерстве, что боится назвать свое настоящее имя и должность, — отрезал Стефан Мащик.

Оба молча уставились на Герека. Бронислав сидел в старом разбитом кресле на первом этаже скромного особняка в северном предместье Гданьска. Руки и ноги его были прикручены веревками к креслу. Только что к груди Герека подносили раскаленный докрасна паяльник, и он пока еще не пришел в себя. Голова потерявшего от боли сознание Бронислава бессильно свесилась к правому плечу.

— Полицейские сказали, что обдумывают вопрос об обмене этого кретина на сына босса, — угрюмо проговорил Мащик. — Это ровным счетом ничего не значит! Они могут водить нас за нос.

— Черт, — потер вспотевший лоб Лято, — мне почему-то начинает казаться, что мы зря вляпались в это дело!

Мащик с иронией посмотрел на Казимира:

— Ты стал похож на слабонервную барышню…

— У нас один выход: заставить этого кретина заговорить. Под дулом пистолета. Если он будет молчать или в самом деле не имеет никакого отношения к министерству, с ним надо кончать. И побыстрее сматывать удочки. Мы здесь второй день, и мне что-то явно не по себе…

— Да, если полиция доберется сюда… На втором этаже четыреста килограммов взрывчатки!

— Ну, это меня не волнует. Даже если полицейские перевернут вверх дном весь дом, они ничего не обнаружат. Им и в голову не придет искать между балками пола. Кстати, предчувствие может и обманывать меня. Скорее всего, мне только кажется, что полицейские ищейки идут по нашему следу. Но с этим, — кивнул в сторону Герека Казимир Лято, — пора разобраться.

Мащик подошел к Гереку, пощупал пульс. Потом набрал в стоявшем рядом с креслом ведре кружку холодной воды и плеснул Брониславу в лицо.

Герек застонал. Мащик снова окатил его. Пленник приоткрыл помутневшие глаза и тут же закрыл. Ему было страшно глядеть на своих мучителей.

Лято схватил Бронислава за волосы и отчаянно дернул. В руке остался окровавленный клок волос. Гереку пришлось открыть глаза.

— Сейчас, мерзавец, ты либо признаешься, кто ты на самом деле, либо прощайся с жизнью! — прошипел Мащик. Он выхватил пистолет и сунул дуло в рот Брониславу. Герек отчаянно замотал головой, пытаясь освободиться. Но Казимир был настороже. Он вновь схватил Герека за волосы и силой повернул его голову к Мащику.

— Признайся: ты работаешь в министерстве внутренних дел? — прорычал Яцек.

— Помолчи! — вдруг предостерегающе поднял руку Казимир. Он осторожно подошел к приоткрытому окну и выглянул наружу.

Домик, в котором подручные Болеслава Цимкевича пытали Герека, был окружен миниатюрным садом. В нем росли две груши и три куста сирени. Между ними располагались цветочные клумбы. Сейчас деревья стояли еще без листьев и лишь кое-где на земле пробивалась изумрудная травка.

Казимир внимательно осмотрел садик. Ничего подозрительного он не заметил. «С ума сойти можно, — напряженно размышлял Лято, высунувшись из окна. — Слышал же я слабые шорохи…»

Внезапно перед самым носом Казимира взметнулась вверх нога в шнурованном черном ботинке и коричневом галифе. Лято едва успел отшатнуться. Замешкайся он на доли секунды — и мощный удар ногой в грудь повалил бы его на пол.

— Берегись! — заорал он, отбегая в глубь комнаты, но в это время входную дверь уже высаживали мощными ударами ног.

Казимир опрометью бросился на второй этаж, а Мащик застыл перед Гереком с пистолетом в руке. Все произошло так неожиданно, что он даже не нашел в себе силы сопротивляться, когда ребята из группы Кшиштофа Лещинского выбили у него пистолет и скрутили за спиной руки.

Лейтенант Шолтысик участливо склонился над Гереком. Один из бойцов вложил в его руку острый десантный нож, и Шолтысик перерезал путы Герека. Бронислав блаженно потянулся и зло посмотрел на упиравшегося Мащика, которого бойцы уводили к машинам.

В это время затаившийся под диваном на втором этаже Казимир Лято срезал ножом линолеум, раздвинул половицы и достал из кармана зажигалку. Яростно крутанув колесико, он поднес пламя к взрывчатке.

Кшиштоф Лещинский вылез из своего автомобиля и прислонился спиной к капоту. Его шатало, как пьяного. После «позора в „Окенце“», как окрестили его антитеррористическую миссию злоязычные журналисты, генерал Шимчак подарил ему уникальную возможность отличиться и заставить злопыхателей забыть о неудаче в аэропорту. И снова все его надежды развеялись в дым…

Польша (Варшава)

— Мне кажется, с некоторых пор я нахожусь в центре внимания организаций, претендующих на право охраны государственной безопасности, — криво улыбаясь, заявил Мазовецкий в день отъезда в Германию. — Подтверждение тому — прибытие отряда особого назначения в аэропорт «Окенце». Тогда меня спасла от разоблачения и ареста счастливая случайность. Но больше на подобное рассчитывать не приходится. Дважды в жизни редко везет…

Мазовецкий договорился, что «стингер» в Германию повезут Тадеуш и Анна.

— Вы будете изображать молодоженов. Это у вас хорошо получится.

Однако он решительно воспротивился робкому предложению Тадеуша заключить в целях наилучшей маскировки настоящий брак.

— Анне это ни к чему. Ты можешь попасть в лапы полиции. Тогда достаточно будет поднять твои документы, и Анна попадет под подозрение. А наша борьба должна продолжаться!

Польша (Згожелец)

Мотор подержанного «фольксвагена», на котором ехали Анна и Тадеуш, работал как часы, и к половине шестого вечера заговорщики подъехали к контрольно-пропускному пункту на польско-германской границе в районе Згожелеца.

Увидев длинную очередь автомобилей, Тадеуш заволновался. Не успел он встать в конец, как сзади пристроились новые машины. Очередь двигалась медленно. Тадеуш заглушил мотор, выскочил из «фольксвагена» и подбежал к окошку автомобиля, стоявшего впереди.

— Пан не знает, отчего задержка?

— Вы что, газет не читаете? — изумился сидевший за рулем запыленного «фиата» седоусый поляк. — Немцы ввели ограничение на ввоз спиртного. Не больше трех бутылок водки на человека.

— А вина?

— Вина можно ввозить сколько угодно, — вздохнул водитель. — У немцев оно отличное и они не боятся конкуренции.

Вернувшись в «фольксваген», Тадеуш объяснил:

— Немцы ввели запрет на провоз водки.

Анна спокойно пожала плечами:

— Нас это не должно волновать. Мы спиртное не везем…

— Я бы на твоем месте не был так спокоен! Если они начнут обыскивать автомобиль, то могут наткнуться на «стингер». Он всего лишь прикрыт ковром и бумажными пакетами.

— Ты что, трусишь?

Интонация Анны выражала неприкрытое презрение. Тадеуш в который раз подивился ее выдержке и промолчал.

Очередь подошла через сорок минут. Из фальшивого бензобака «фиата», проходящего осмотр перед ними, немецкие таможенники, не скрывая своего торжества, извлекли двадцать контрабандных бутылок «Выборовой». У Тадеуша сжалось сердце, когда он встал на проверку.

— Молодожены, — произнес Бальцерович на скверном немецком языке. — Решили провести медовый месяц в вашей замечательной стране.

Анна подарила таможеннику самую обаятельную улыбку, на которую была способна.

— У вас великолепная жена! — воскликнул таможенник. — Медовый месяц с ней пролетит быстро!

Он не стал даже досматривать багажник «фольксвагена». Перед ветровым стеклом автомобиля поднялся бело-черный шлагбаум. Машина выехала на широкую автостраду и словно птица понеслась по ней.

Германия (Берлин—Бонн)

В аэропорту «Тегель» Лех взял в аренду у «Хертца» белую «хонду» и не спеша покатил в центр Берлина. Времени у него было предостаточно.

Хотя Лех и был до мозга костей польским патриотом, он не мог не признать, что Берлин по-своему красив. В то время как в Варшаве все деревья стояли еще голые, в парке Тиргартен зеленела трава и тянулись молодыми клейкими листочками к солнцу липы и платаны. Рядом возвышалась величественная громада рейхстага без купола. А за ним в прозрачном воздухе поднимались величественно-помпезные Бранденбургские ворота. Прохожие были одеты ярко, по-весеннему, у большинства на лицах вспыхивали беспричинные улыбки. А в Варшаве веселились в основном иностранные туристы с туго набитыми бумажниками…

Проехав по Унтер-ден-Линден, Мазовецкий стал выбираться из города в направлении на Потсдам-Ганновер. К пяти часам Лех уже въезжал в Бонн.

За аккуратно подстриженными деревьями сверкали витрины дорогих магазинов. Заметив впереди вывеску «Офелия. Меха», Лех поискал глазами свободное место для парковки. В этот момент стоявший между черным «кадиллаком» и синим «вольво» серебристый «мерседес» начал отъезжать от бровки. Лех мгновенно затормозил. «Мерседес» выкатился на дорожное полотно, и поляк немедленно устремился в образовавшийся проем.

По соседству с «кадиллаком» и «вольво» его белая «хонда» выглядела убого. «Зато хозяева этих дорогих лимузинов, в отличие от меня, не имеют шанса оставить свое имя в истории», — утешил себя Лех и вошел под своды «Офелии».

В магазине было всего две покупательницы. Одного взгляда на их туфли «от Тиффани» и сумочки из крокодиловой кожи было достаточно, чтобы понять: эти дамы принадлежат к тому сословию, представителей которого не отпугивают написанные на ценниках «Офелии» цифры.

Лех прошел мимо ряда шуб из меха шиншиллы. Они висели перед огромным зеркалом, занимавшем всю стену. Цены колебались от тридцати до ста пятидесяти тысяч марок.

«Дороговато, но если продать парочку „стингеров“, — немного пофантазировал Лех, — можно было бы собрать деньжат на такую шубейку…»

Мелодичное позвякивание колокольчика у двери возвестило о появлении еще одной покупательницы. Это была Кунигунда фон Мольтке в сопровождении адъютанта ее мужа — капитана Хедемана в сером штатском костюме.

Кунигунда подошла к одной из шиншилловых шуб завораживающего сиреневого оттенка. Капитан накинул ее на плечи министерше.

— Ну, как? — кокетливо изогнувшись перед зеркалом, спросила Кунигунда.

— Вам идет любая одежда, фрау, — с полупоклоном ответил Хедеман. — Но эта шуба вам особенно к лицу.

— Да, но прежде чем покупать такую дорогую шубу, мне придется попросить разрешения у мужа, — со вздохом сказала Кунигунда.

Хедеман повесил шубу обратно на плечики и похлопал по ней, расправляя складки. Бросив прощальный взгляд на шубу, фрау фон Мольтке направилась к выходу.

Дождавшись, когда дверь закроется, Лех подошел к шубе, которая еще хранила тепло жены министра обороны и вооружений. Сделав вид, что рассматривает ценник, поляк незаметно запустил руку в правый карман шубы. Вздохнув, словно и ему пришлось бы спрашивать разрешения на покупку, Лех вышел из магазина.

Мазовецкий сел в машину, немного проехал по улице и припарковал «хонду» у магазина вычислительной техники «Космос». Он отыскал портативный Notebook в самом дальнем конце ряда выставленных для продажи компьютеров. Убедившись, что никто за ним не наблюдает, поляк вставил в компьютер дискетку, извлеченную из кармана шубы, которую положила туда Кунигунда. Через несколько секунд на экране высветился план президентского дворца. Красной стрелкой была обозначена комната, в которой должны были собраться на свое завтрашнее заседание члены кабинета ФРГ.

Шантаж сработал великолепно! За негативы, предъявленные Лехом, Кунигунда готова была выполнить любое его задание.

Услышав шаги приближающегося покупателя, Лех торопливо вывел на дисплей одну из развлекательных программ. По экрану забегали, гоняясь друг за другом, футболисты.

Плотный мужчина в джинсовом костюме, улыбаясь, стоял за спиной Леха и смотрел на игру. Внешне поляк был спокоен, но в его душе клокотала жгучая ненависть к этому типу. Тот, заметив недоброжелательный взгляд, через полминуты отошел. Лех смог снова вывести на дисплей содержимое дискетки Кунигунды.

Заседание кабинета должно было начаться в пять часов в так называемой «Зеленой комнате». Так назвали ее за цвет обоев и штор. Для целей Мазовецкого она подходила более всего, так как была угловой.

Вытащив дискетку из компьютера, он улыбнулся продавцу и вышел из «Космоса».

На улице Лех огляделся по сторонам, но не заметил ничего подозрительного. Он быстро пошел вперед. Вскоре поляка обогнало черное «вольво». Неожиданно водитель резко вывернул руль, и машина, въехав колесом на тротуар, задела Мазовецкого, который, больно стукнувшись затылком об асфальт, ненадолго потерял сознание.

Олег Смирнов выскочил из «вольво» и побежал к распростершемуся поляку. Быстрым движением осмотрел карманы и, наконец, нашел то, что высмотрел еще в «Космосе» — маленькую компьютерную дискетку. Убедившись, что Лех жив, Олег сел в машину, рванувшую с места, и исчез с места происшествия.

Мазовецкий очнулся, протянул руку к ноющему затылку: она была вся в крови. С трудом встав на ноги, он медленно зашагал по улице. В первой же попавшейся поляку аптеке ему оказали первую помощь, забинтовав голову. Теперь Лех чувствовал себя уже совсем неплохо. Судорожными движениями он обшарил карманы. Дискетки не было…

Англия — США (Лондон — Нью-Йорк)

Оказавшись на борту «Викинга», Вера Наумова стала гражданкой небольшой республики со своим королем — капитаном корабля и обширными владениями, представлявшими три палубы огромного «Викинга» и трюм, где стояли клетки со слонами, тиграми и лошадьми «Медрано». Норвежский трехцветный флаг развевался на корме и на мачте судна, принадлежавшего богатым судовладельцам братьям Вильхельмсенам из Бергена.

Атлантический океан был на редкость спокоен. Могучие гребные винты неумолимо гнали «Викинг» к берегам Соединенных Штатов. На горизонте не было видно ни единого клочка суши. Это придавало морскому пейзажу особую прелесть.

На «Викинге» жизнь шла во всем ее дивном многообразии. Работали пять баров и три ресторана, крутили фильмы в кинотеатре, пассажиры плавали в двух бассейнах. В обширной оранжерее по веткам тропических деревьев скакали макаки, ползали лемуры, хриплыми голосами перекликались попугаи, проносились в воздухе миниатюрные колибри, а в мутной воде искусственного пруда нежился боливийский кайман по кличке Фредди — главная достопримечательность этого небольшого зоопарка.

Капитан «Викинга», широкоплечий норвежец Арне Йохансен, охотно разрешил Вере совершать прогулки на лошади по верхней палубе. По утрам Альстон неторопливо бежал вокруг бассейна, труб и радиорубки. В первые дни он пугался видневшихся далеко внизу свинцовых вод океана, но потом привык и перестал обращать на них внимание.

Соломон Гинзбург сидел в одном из баров «Викинга» и увлеченно подсчитывал доходы. Рядом с его локтем росла горка исписанных листков. Про стакан виски с содовой он и думать забыл.

Вера подсела к нему:

— Уже одиннадцать часов. Чего ты все считаешь?

Соломон хитро прищурился.

— Результаты будущих битв. Не удивляйся! Я — тоже полководец. Только в моем подчинении не солдаты, а артисты. Но добыча у меня, как и у военных, одна: золото. Чем его больше, тем лучше.

Под грудой исписанных листков Вера разглядела карту Соединенных Штатов. Она была исчеркана жирными синими и красными линиями.

— Ты бы выпил виски, — насмешливо посоветовала Вера.

— Чего? А, виски… — Соломон послушно поднес стакан к губам. Поперхнувшись, поставил его на место… — Пытаюсь выбрать наилучший маршрут, — отдышавшись, кивнул он на карту. — У меня есть два варианта: либо мы добьемся успеха в маленьких городах и на его волне будем брать такие твердыни, как Чикаго, Торонто, Нью-Йорк, либо сразу ввяжемся в бой… Ты куда?

— На носовую палубу. Подышать воздухом.

За исключением узкой сиреневой полоски там, где солнце недавно опустилось за горизонт, небо над океаном стало темно-синего бархатистого цвета. На нем, словно драгоценности на сафьяновой подкладке, переливались звезды.

Вера ощущала под собой едва заметную мощную дрожь судовых двигателей. Свежий бриз шевелил волосы на голове молодой женщины.

— Мисс Наумофф? — услышала Вера тихий голос.

Перед ней стоял стюард в белоснежной отглаженной форме. В руках у него был серебряный поднос с фирменным конвертом. «Письмо от лорда Уорбертона?» — быстрыми толчками забилось сердце Веры.

— Только что получено с почтового катера, мисс, — поклонившись, передал Вере письмо стюард.

Дождавшись, пока шаги стюарда затихнут, циркачка встала под мощной лампой, заливавшей ярким светом носовую палубу, нетерпеливо разорвала конверт и первым делом взглянула на подпись. Письмо было от Сесиля.

«Я люблю вас. И ничего не могу с собой поделать, ничего! Я полюбил вас с первого взгляда — в Гайд-парке. Неделю назад я написал вам письмо, да только не отправил, разорвал. Что мне делать?»

В ночном воздухе возник нарастающий с каждым мгновением рокот лопастей вертолета. Вера невольно задрала голову вверх и увидела мигающие зеленые и красные огоньки на днище винтокрылой машины. Она на несколько секунд зависла над лайнером, затем развернулась и улетела прочь.

Вера снова поднесла к глазам письмо Сесиля Уорбертона и перечитала его с тихой улыбкой.

— Вера, — услышала она негромкий голос.

Циркачка едва не выронила письмо из рук. Перед ней стоял лорд Генри.

— Я не мог больше оставаться без вас и прилетел сюда на вертолете.

Вера удивленно посмотрела на лорда, неподвижно стоявшего спиной к борту. Она молчала, не зная, что ответить. Уорбертон шагнул к Вере:

— Вы околдовали меня.

Голос лорда прерывался. Он подошел к Вере, схватил ее за руку и почувствовал, как вся она отозвалась на его движение. Вера склонилась к нему, не узнавая сама себя, вся поглощенная и наполненная этой внезапно вспыхнувшей любовью. И лорду Генри казалось, что он существует всего лишь как отражение во влажных глазах Веры. Она положила руки ему на плечи и поцеловала. Его лицо показалось ей огромным.

— Пойдемте. На палубе холодно, — пробормотал наконец лорд Генри.

Хлопнула окованная железом дверь. Пробежав по обитым мягким ворсом ступенькам винтовой лестницы, Вера толкнула спиной дверь своей каюты.

Лорд Генри вошел вслед за ней. Он обнял Веру и почувствовал очертания нежной женской спины, шелк мягких волос, запах духов «Хлоя»… Маленький полураскрытый рот призывал без слов.

Уорбертон слышал только свое участившееся дыхание…

Целый час выраставший перед глазами Нью-Йоркский порт, блистательный фасад Соединенных Штатов, показался Вере печальным, оттого что был неотделим от предстоящей разлуки с лордом Генри.

Отвернувшись от иллюминатора, она на мгновение припала к Уорбертону, уткнувшись головой в его плечо.

— Господи, — вздохнул Генри, — да не переживай ты так.

Пристав на цыпочки, Вера в последний раз поцеловалась с ним и пошла в трюм. Надо было проведать Альстона. Лошади обычно нервничают перед выгрузкой с парохода на землю.

Германия (Вальхензееталь)

Курт Шпеер охотно принял предложение фон Мольтке поохотиться вместе. Но на этот раз министр обороны и вооружений пригласил творца внешней политики Германии не в окрестности Франкфурта-на-Одере, а в долину озера Вальхензее.

Когда вертолет с опознавательными знаками германских ВВС опустил Шпеера на уютную лужайку, с которой долина была видна как на ладони, у министра иностранных дел захватило дух. Ему никогда раньше не доводилось видеть такой красоты.

Поросшие вечнозелеными елями горы карабкались круто вверх. Их снеговые шапки блистали подобно сахарным головам в лучах яркого альпийского солнца. Сплошной зеленый ковер леса прерывался изумрудным пятном небольшого озера. И над всем этим голубело бездонное небо.

Где-то неподалеку звенел говорливый ручей. Перекликались певчие птицы, деловито постукивали клювами дятлы. Шпеер с особой остротой ощутил, как не хватает ему всего этого в городе, где пение птиц заменяют гудки автомобилей, а траву — истертые полоски асфальта.

Из леса навстречу Шпееру вышел Отто фон Мольтке в охотничьем костюме. На голове у него красовалась тирольская шапочка с серебряной пряжкой и кокетливым серым перышком.

За ним следовал один из адъютантов министра — майор Клинсман. Он держал в руке охотничье ружье фон Мольтке и большую зеленую сумку.

— Если хотите, для вас здесь есть охотничий костюм, — сказал Отто, дружески обняв Шпеера.

Министр иностранных дел с помощью майора облачился в зеленый костюм и надел тирольскую шапочку.

Отто предоставил ему на выбор три ружья — «Айа Шервуд», «Беретту С 686» и «Браунинг». Взвесив ружья на руке, Шпеер остановился на «Айа Шервуд», ложе и приклад которой были инкрустированы серебром и перламутром.

— Вообще-то часть этой долины принадлежит Австрии. Там за рекой Изар — их заповедник Карвендельгебирге, — сделал широкий жест Отто. — Но поскольку с Австрией ее связывают лишь совершенно непроходимые зимой горные тропы, в экономическом отношении Вальхензееталь всегда оставалась частью Германии. Год назад мы резко ограничили въезд сюда туристов и предложили жителям трех здешних деревень Гармиш-Партенкирхен, Кохель и Шарниц содержать в порядке лес и разводить диких животных. Результаты не замедлили сказаться… Смотрите сами! — воскликнул фон Мольтке, указывая на выпорхнувшую из-под куста боярышника дрофу.

Шпеер поднял было ружье, но министр обороны и вооружений мягко опустил ствол вниз:

— Не торопитесь…

Вслед за Клинсманом они стали подниматься в гору. Через несколько минут у Шпеера закололо в боку, а по упругой походке фон Мольтке даже не чувствовалось, что он хоть немного устал.

Наконец Шпеер не выдержал:

— Я не успеваю за вами! — крикнул он.

— Привал, — мгновенно распорядился Отто.

Клинсман расстелил под огромной столетней елью большой кусок брезента. Министры с комфортом растянулись на нем. Усыпанная иголками почва оказалась такой мягкой, что лежать на ней было даже удобнее, чем на матрасе.

— Открой-ка бутылку «Рейнрислинга», Клинсман, и достань бутерброды! — приказал фон Мольтке.

Подкрепившись, охотники продолжили путь. Шпеер полной грудью вдыхал альпийский воздух. Наконец они дошли до места, где высокие ели, постепенно снижаясь, переходили в луговину. Среди некошеной травы выделялись заросли рододендронов и черники, яркими точками горели примулы и цикламены. А дальше шли уже скалы и ледники.

— Теперь — тихо! — прошептал Отто.

Он выставил левую ногу вперед и щелкнул предохранителем.

Казалось, животные гор поняли, зачем к ним пришли эти мужчины, потому что над лугом повисла напряженная тишина. Даже дятлы, стук которых постоянно сопровождал охотников, внезапно замолкли.

В этот момент Шпеер заметил белого с черным кончиком хвоста горностая, устроившегося на сером плоском камне рядом с кустом черники. Его маленькая головка быстро поворачивалась во все стороны, находясь в постоянном движении.

Министр вскинул ружье и выстрелил. Предостерегающий крик Отто прозвучал слишком поздно.

Шпеер давно не охотился. Пуля угодила в основание хвоста горностая и оторвала его. Покалеченный зверек с резким криком устремился на обидчика. Прежде чем Шпеер успел что-либо понять, горностай вцепился ему в шею. В довершение беды на крик подбитого зверька прибежали его сородичи и не замедлили наброситься на министра иностранных дел.

Фон Мольтке только и успевал перезаряжать свою двустволку. Он убил шесть зверьков. Тем временем майор Клинсман с трудом оторвал от Курта раненое животное. Горностай успел все же сильно искусать руки, лицо и затылок Шпеера.

— Черт, — с трудом переводя дыхание, проговорил фон Мольтке, — мне надо было вас предупредить, что здешние горностаи очень агрессивны. Стоит хотя бы случайно задеть одного, как все остальные бросаются мстить…

— Ничего, — пробормотал Шпеер, прикладывая поданный Клинсманом платок к ранам. — Ничего…

— Может быть, прекратим охоту? Вам надо показаться врачу! — обеспокоенно взглянул на него Отто.

— Не волнуйтесь…

— Тогда придется подняться выше. Выстрелы напугали крупных зверей, и они долго не приблизятся к этому месту.

Шпеер кивнул. Клинсман подхватил его ружье, зеленую сумку. Цепочка охотников двинулась вперед.

Через несколько десятков метров луг круто обрывался в глубокую ложбину. С другой стороны возвышался высокий уступ. Сквозь покрывавший его плотный ковер травы торчали похожие на кости гигантских доисторических животных валуны.

Спускаться приходилось очень осторожно. Утренняя роса, блестящим бисером окропившая траву и кустарники, еще не успела испариться. Подошвы ног скользили. Охотникам то и дело приходилось хвататься пальцами за пучки травы, чтобы удержаться на склоне.

Но подъем на высокий уступ оказался в несколько раз опаснее и труднее спуска в ложбину. Несколько раз Шпееру казалось, что еще мгновение — и он сорвется вниз. Однако вид уверенно карабкавшегося вверх фон Мольтке возвращал министру уверенность, и он продолжал восхождение.

Наконец усилия охотников были вознаграждены. Они стояли на широком плоском уступе, с которого открывался дивный вид на долину и казавшиеся игрушечными домики деревни Шарниц. С противоположной стороны вырастала гора-трехтысячник Гросглокнер. Ее склоны, покрытые внизу серыми лишайниками, а вверху блестевшие от снега, льда и инея, почти отвесно поднимались к небу. Лишь на самом верху стены сужались и переходили в подобие египетской пирамиды, увенчивающей Гросглокнер.

А между склонами горы и охотниками застыло стадо альпийских каменных козлов — козерогов. Оно состояло из двух стройных самцов с метровыми рогами, косо согнутыми назад, трех самок, рога которых были гораздо меньше, и пятерых козлят. Мех у всех был грубый и густой, но разной окраски: у самцов и самок — желтоватый, у козлят — серый.

Альпийские каменные козлы не заметили появления людей, так как ветер дул охотникам в лицо, когда они карабкались вверх по уступу. Но теперь, выйдя из состояния столбняка, козлы кинулись к почти отвесному откосу.

Шпееру показалось, что козлами овладело безграничное отчаяние. Одного взгляда на гору было достаточно для того, чтобы понять: взобраться по ней вверх и уйти за пределы досягаемости охотников — невозможно.

Но когда козлы подбежали к горе, у Шпеера глаза полезли на лоб. Животные стали смело взбираться на склон и с каждой секундой поднимались все выше и выше. При этом козлята, чья серая окраска идеально подходила под цвет покрывавшего камни лишайника, стали едва различимы.

— Каменные козлы с удивительной легкостью лазают по горам, — улыбаясь, проговорил Отто. — Неровности каменной стены, которые едва различает человеческий глаз на близком расстоянии, для них достаточны, чтобы удержаться. А щели в скале и небольшие ямки, которые неизбежно образуются при выветривании, служат им ступеньками. Но теперь — за дело!

Вскинув ружье, он дважды выстрелил в голову одному из самцов. Козел с жалобным блеянием рухнул вниз. Шпеер прицелился в самку и плавно нажал на спусковой крючок. Но в момент выстрела она скакнула вверх и пуля лишь выбила несколько кусочков камня в том месте, где только что находилась голова самки.

— Черт, — выругался Курт.

Клинсман проворно перезарядил его ружье. Шпеер снова прицелился. На этот раз он решил не ждать и сразу нажал на спусковой крючок, как только мушка совпала с туловищем самки.

Но то ли его рука слишком дрожала от возбуждения, то ли внезапно налетевший порыв горного ветра изменил траекторию полета пули, однако и на этот раз министр иностранных дел промазал.

— Наверное, у вас непристрелянное ружье, — заметил Отто и протянул Шпееру свою двустволку. — Попытайте счастья с этим!

Курт повертел в руках двустволку фон Мольтке, стараясь привыкнуть к ней. Она была в полтора раза тяжелее его ружья. Вздохнув, вдавил приклад в плечо. Немножко «потанцевал» ногами, стремясь поймать то положение, которое обеспечит наибольшее равновесие при стрельбе.

Самка, которую хотел убить Шпеер, успела за это время подняться еще выше. С каждой новой минутой поразить ее становилось все труднее. Курт решил не терять времени.

Первый выстрел оказался неудачным. Но в двустволке имелся второй патрон. Пулей из него Шпеер сумел прострелить бедро козлихе.

Она жалобно взвыла и принялась сучить раненой правой ногой, стремясь удержаться на горе. Остальные козлы, до этого отчаянно рвавшиеся вверх, застыли, глядя на изнемогающую самку.

Козлиха еще несколько секунд судорожно удерживалась на скальной поверхности, но вскоре силы изменили самке, и она полетела вниз. Несколько секунд спустя глухой звук падения возвестил о ее гибели.

— Как она боролась за жизнь! — прищурившись, заметил Отто. — Совсем как человек — до конца!

Шпеер вернул ему ружье и пошел смотреть на свою добычу. Подстреленная самка весила не меньше восьмидесяти килограмм. Он вопросительно взглянул на Отто. Фон Мольтке прочитал его мысли:

— Когда мы пообедаем, нас и туши козлов заберет вертолет.

Зеленая сумка майора Клинсмана оказалась настоящей скатертью-самобранкой: адъютант фон Мольтке извлек из нее и расставил на белоснежной скатерти две бутылки «Шато д’Икем», русскую черную икру, лимоны, две тарелки с шампиньонами, анчоусы и пиццу. Благодаря термосу, шампиньоны и пицца были горячими, словно их только что сняли с плиты.

Министры принялись за еду, а Клинсман отправился осматривать туши альпийских козерогов.

— Сегодня в пять заседание кабинета, — обронил фон Мольтке.

— Да… — неопределенно протянул Шпеер.

— Вертолет прибудет через десять минут и нам как раз хватит времени распить «Шато д’Икем», — заметил фон Мольтке, разливая вино в высокие хрустальные бокалы.

— А ведь вы были бы рады, если бы горностай загрыз меня насмерть! — неожиданно сказал Шпеер.

Рука Отто с бокалом замерла в воздухе.

— Впрочем, если бы на моем месте оказался Гельмут Фишер, вы были бы еще более счастливы. А горностая наградили бы всеми военными орденами Германии!

Фон Мольтке медленно опустил бокал на скатерть:

— Что с вами, Курт?

— Вы, очевидно, держали меня за идиота. Но я оказался гораздо умнее, чем вы предполагали, Отто, — с ненавистью отозвался Шпеер. — Мне с самого начала было ясно, что вся демагогическая игра, которую вы затеяли вокруг проблемы безопасности канцлера, не более чем прикрытие, маскирующее ваш истинный замысел. Вы не собирались мешать ликвидации Фишера, чтобы попытаться занять его место. А вся ваша так называемая забота о его безопасности — что-то вроде алиби, которое вы старательно создавали на протяжении последних шести месяцев.

— Я не понимаю вас, герр Шпеер! — торжественно произнес фон Мольтке.

— Вы старательно создавали образ германского патриота, истового служаки, больше всего на свете озабоченного престижем родины, — отхлебнув вина, продолжал Шпеер. Он словно не расслышал реплики фон Мольтке. — Но за этой маской скрывается человек, алчно жаждущий власти и готовый ради этого на все!

— За кого вы меня принимаете? — удивленно спросил фон Мольтке.

— Не беспокойтесь! Бесспорных доказательств у меня нет. Вы слишком хитры и умело скрываете свои замыслы. Но вас выдают глаза, выражение лица, складки на нем. Достаточно внимательно понаблюдать за вами, когда вы находитесь в обществе Гельмута.

Шпеер допил вино, поставил пустой бокал на скатерть. В слегка разреженном горном воздухе послышался нарастающий рокот вертолета.

— Я высказал все, что давно копилось у меня на душе. Думаю, вам лучше знать это. Но все равно спасибо за великолепную охоту…

Германия (Бад-Эмс)

Яцек Михник и Войцех Куронь сидели за столиком открытого кафе перед ратушей городка Бад-Эмс и потягивали пиво. Время от времени Михник озирался по сторонам. Наконец он заметил высокую стройную девушку в черной кожаной куртке и таких же брюках. Она уселась за свободный столик, спиной к ратуше, и заказала рюмку красного вина.

— Действуй! — прошептал Куронь Михнику. — Это явно местная уроженка, которая изнывает от безделья.

Михник встал, одернул легкую серую куртку, заменявшую ему пиджак, и подошел к незнакомке. Учтиво поклонившись, он попросил разрешения присесть рядом. Официант принес вино. Яцек заказал то же самое и кинулся в атаку.

— Я и мой друг проводим в Германии две недели отпуска. Побывали в Берлине, Мюнхене, Дюссельдорфе, Майнце, осмотрели все картинные галереи и архитектурные памятники и решили завершить путешествие прогулкой на лодке по Рейну. Но вот беда — мы не взяли с собой жен, а без женского общества любое путешествие становится унылым. Не составите ли нам компанию?

Девушка допила вино, оценивающе взглянула на Яцека. Михник, словно невзначай, поднял левую руку и на его запястье блеснул золотой «Ролекс». Девушка полезла было в сумочку за сигаретами, но поляк предупредительно протянул ей свои «Мальборо» и щелкнул зажигалкой.

— Сабина, — представилась девушка.

— Якоб.

— Вилли, — назвал себя подошедший Куронь. — Сабина, мы в этом городке впервые. Вы не поможете нам найти агентство, где можно нанять катер?

— Конечно, помогу, — улыбнулась девушка. — И давайте сразу перейдем на «ты».

Германия (Бонн)

— Сабина… мы причаливаем! — послышался обеспокоенный голос Яцека Михника. Куронь только что шепнул ему, что через десять минут катер достигнет предместий Бонна.

— Ну и что! — капризно воскликнула девушка и еще крепче прижала Яцека к своей груди. — Неужели тебе плохо со мной?

— Что ты, напротив, — забормотал Михник, — но…

— Тогда еще раз покажи, на что ты способен!

Сабина неистово сжала Яцека в объятиях, и поляк почувствовал, как в нем против воли просыпается желание.

— Якоб, пора!

Резкий голос Куроня заставил Яцека прийти в себя. Он с сожалением оторвал от себя девушку и, скрипя зубами, произнес:

— Одевайся. Мы причаливаем.

Сабина обиженно взглянула на поляка, но Яцек уже отвернулся от нее.

Девушка фыркнула и пошла в каюту одеваться. Куронь в это время стоял в рубке и внимательно следил за облицованными красноватым гранитом берегами Рейна. Часы показывали 4.20. Они находились уже в черте города.

Произведя некоторые вычисления, Куронь увеличил скорость катера и в 4.29 причалил к лодочной стоянке на левом берегу невдалеке от президентского дворца.

Сабина и Яцек выбрались на палубу катера. Вид у девушки был донельзя хмурый. Ветер, гнавший упругую короткую волну по темной поверхности реки, растрепал ее длинные волосы.

— Я никогда не встречал такой красотки, — задорно сказал Яцек и обнял Сабину за плечи. — Давайте посидим в ресторане. А потом погуляем по городу. Может, придумаем что-то еще более заманчивое…

Глаза Яцека стали масляными.

Сабина перестала дуться и рассмеялась:

— С тобой не соскучишься, Якоб!

Лех взял карту Бонна и нарисовал на набережной красный крест:

— Здесь тебя будет ждать катер.

— Как я узнаю его? — спросил Тадеуш, натягивая чехол на «стингер». Он только что проверил ракету. Она была в исправности.

— Яцек и Войцех поднимут датский флаг — красный с белым крестом.

— Похож на польский, — усмехнулся Тадеуш. — Надеюсь, он принесет мне удачу.

— Удачу может принести только хладнокровие и твердая рука. Ты хорошо запомнил, где находится «Зеленая комната»?

— Да.

— Счастья тебе. — Лех поцеловал Бальцеровича в лоб и проводил до двери номера.

Он ничего не сказал друзьям о пропавшей дискетке. Но, по-правде говоря, и не придал этому большого значения. Может быть, она просто выпала во время дорожного происшествия? А если и нет, менять план было уже слишком поздно.

— Я ведь могу и не вернуться.

— Надейся на лучшее, — пробормотала Анна. Она прибавила газу, но так и не успела проскочить на желтый сигнал светофора. Стюардесса досадливо хлопнула ладонями по рулевому колесу белой «хонды».

— Анна… — голос Бальцеровича дрогнул. — Я благодарен тебе за то, что узнал счастье в твоих объятиях.

Карбовская нахмурилась. Когда на светофоре загорелся зеленый огонек, она резко тронула с места и, проехав около пятисот метров, остановилась у обочины. Потом повернулась к Тадеушу:

— Я тоже благодарна тебе за любовь. Прекрати разговоры о том, что ты можешь не вернуться! — Она прижалась к узким губам Тадеуша, крепко поцеловала его и ободряющее добавила: — Не вешай носа! Все будет хорошо! Ты убьешь канцлера, и мы, как договорились, отправимся на какой-нибудь необитаемый остров в Тихом океане!

Больше они не останавливались. В тридцати метрах от катера Анна высадила Тадеуша, и поляк потащил «стингер» к катеру.

В ресторане «Елисейские поля» поляки заказали роскошный обед: айсбайн, шампанское, икра, омары, миноги, мороженое с фисташками. Яцек не переставал расточать Сабине комплименты. Девушка расцветала на глазах. Она еще никогда не проводила время в такой приятной компании.

Когда они приступили к миногам, Яцек внезапно застонал и схватился за живот. Сабина с тревогой посмотрела на него. Войцех с беспокойством откинул кресло в сторону и подошел к другу. Михник что-то слабо прошептал.

— Что с ним? — спросила Сабина.

— Наверное, омары. Сейчас отведу его в туалет. Думаю, все уладится… Он взял Михника за плечи и повел к уборным. К ним подбежал встревоженный официант и поддержал поляка с другого бока.

Сабина доела миноги, выпила бокал шампанского. Прошло уже десять минут, а Якоб и Вилли не возвращались.

«Такой хороший ужин — и надо же, расстроился желудок…» — подумала Сабина, принимаясь за мороженое.

Время шло, а поляки по-прежнему отсутствовали. Сабина забеспокоилась и обратилась к официанту, помогавшему Якобу добраться до туалета:

— Не знаете, куда запропастились двое молодых людей?

— Как куда? Уехали в отель.

— Какой?

— Не знаю, — пожал плечами официант. — Сказали лишь, что один из них почувствовал себя плохо и вы расплатитесь за ужин. Ведь вы были с ними? Тот, другой господин, который не был болен, выходя из ресторана, шепнул мне, что оставил вам деньги…

С мостика Тадеуш ясно видел шпили башен президентского дворца. Мотор катера работал на самых низких оборотах. Через три-четыре минуты катер проплывет мимо окон «Зеленой комнаты», выходящих на Рейн.

Часы показывали 4.59. Тадеуш начал распаковывать «стингер».

Курт Шпеер первым получил слово для доклада о германо-польских отношениях. Он встал, расправил в руках странички и стал зачитывать параграф за параграфом. Время от времени министр останавливался, чтобы ответить на вопросы, которые возникали по ходу доклада.

Отто фон Мольтке, поджав губы, злобно следил за ним. Он не мог забыть утреннего инцидента в Вальхензеетале. «Если уж он заподозрил меня во всех смертных грехах, то нечего было давать указания Клинсману, куда доставить тушу альпийского козерога!» — с обидой подумал Отто.

Внезапно двери «Зеленой комнаты» распахнулись. В нее стремительно вошел Курт Хаусхофер.

Шпеер оборвал себя на полуслове. Канцлер недовольно взглянул на начальника военной разведки и контрразведки. Потом перевел взгляд на Отто фон Мольтке. Министр пожал плечами. Он не имел понятия, чем вызвано вторжение Хаусхофера.

Курт наклонился к уху канцлера и что-то взволнованно зашептал ему на ухо. До фон Мольтке донеслись последние слова Хаусхофера: «Дело касается также министра обороны и шефа службы безопасности».

Канцлер поднялся со своего председательского места и сумрачно заявил:

— Прошу извинить меня. Вместе с господами фон Мольтке и Роммелем мне придется на минуту покинуть вас.

Четверо высших должностных лиц Германии потянулись к выходу из «Зеленой комнаты».

Когда фон Мольтке последним выходил из комнаты, он обернулся и встретил презрительный взгляд министра иностранных дел. Отто нахмурился, опустил голову и поспешил покинуть помещение.

— Только что получено сообщение о том, что группа польских террористов собирается произвести выстрел управляемой ракетой типа «стингер» по «Зеленой комнате» около пяти часов! — слегка шепелявя от волнения, произнес Хаусхофер.

Фишер посмотрел на Роммеля. Шеф службы безопасности покачал головой. Его ведомство такие сигналы не получало. Канцлер бросил взгляд на стрелки больших круглых часов, висевших под потолком.

— Уже пятнадцать минут шестого, а ни одна ракета не влетела в окна «Зеленой комнаты». Нецелесообразно из-за такого пустяка прерывать важное заседание кабинета.

— Но, господин канцлер, сведения поступили от агента ЦРУ, русского разведчика Смирнова, который давно работает на американцев. А он дело свое знает.

— А, русский, — заметил канцлер, — вот уж кому я ни на грош не верю.

Хаусхофер хотел еще что-то сказать, но под холодным взглядом канцлера осекся и вслед за ним вышел из кабинета.

Взрыв «стингера» унес жизни почти всех членов германского кабинета, кроме случайно оставшихся в живых канцлера, министра обороны и вооружений и начальников двух служб безопасности.

Полиция наглухо перекрыла все выезды из Бонна. Начались тотальные обыски.

Прошел уже час с момента взрыва, но поиски террористов не принесли положительных результатов. Эксперты установили, что взрыв в «Зеленой комнате» произведен ракетой типа «стингер». А ее могли запустить откуда угодно — из любого дома на правом берегу Рейна, с вертолета или из кузова грузовика.

Полиция не смогла найти даже свидетелей выстрела. Лишь одна пенсионерка, выгуливавшая собачку на площади перед президентским дворцом, утверждала, что слышала со стороны Рейна звук, напоминающий выстрел.

На всякий случай полицейским было дано распоряжение осмотреть все суда, плававшие по Рейну с половины пятого до половины шестого.

Но Тадеуш Бальцерович, сошедший с катера на берег через четыре минуты в окрестностях Кельна, давно добрался до города и сейчас блаженствовал в мягком кресле курьерского поезда, мчавшегося по маршруту Кельн — Гамбург.

— Ну, вот и все, — сказала Анна Леху, когда на экране телевизора в доме, где Мазовецкий снял квартиру, в последний раз мелькнули кадры хроники из президентского дворца. — Тадеуш честно выполнил свой долг. Он не мог предугадать, что канцлер именно в этот момент покинет «Зеленую комнату». Сейчас я поеду в Гамбург. Мы возьмем билеты до Папеэте и попробуем пожить на каком-нибудь диком тихоокеанском острове…

— Подожди…

Лех достал из сумки вчетверо сложенную газету небольшого формата. Анна с удивлением узнала «Вестник министерства внутренних дел Польши».

— Репортеру «Сейчас» доступны даже закрытые газеты серьезных ведомств, — усмехнулся Лех. — Прочитай заметку на второй странице под заголовком: «Кшиштоф Лещинский уходит в отставку».

Прочитав газету, Анна закусила нижнюю губу. Ее плечи опустились, и она даже не стала поправлять упавшей на лоб пряди.

— Скажу честно: я с самого начала не был на сто процентов уверен в Тадеуше. Как видно, он не стал убивать Бронислава сразу и позволил болтливому еврею произнести щемящую душу исповедь. Скорее всего, Герек пообещал твоему другу навсегда исчезнуть — уехать в Азию или Африку, взять новое имя и затаиться до конца жизни в глухом уголке света, в котором его никто никогда не потревожит. Разумеется, как только Тадеуш отпустил его, Герек побежал в полицию. Но то ли вышла какая-то накладка и он не успел донести на нашу организацию, то ли…

— Что? — глухо спросила Анна.

— То ли кое-какие функционеры в польских органах государственной безопасности, к которым попала информация от Герека, сочувствуют целям нашего движения. Ведь в Польше сейчас трудно встретить человека, который был бы доволен возрождением германской военной машины…

— Ты думаешь, те, кому по долгу службы следовало ликвидировать нашу организацию, предпочли вместо этого заткнуть рот Гереку?

— Если моя теория верна, то ради смерти канцлера эти поляки готовы пожертвовать десятками тысяч Гереков. Но что тебе делать с Тадеушем — решай сама. Тут я не указчик.

Он довел Анну до двери квартиры, крепко сжал руку стюардессе:

— Будь осторожна. Сейчас немецкие полицейские подобны голодным волкам, шныряющим в поисках добычи!

Рука Анны показалась Леху безвольно вялой и очень холодной.

Франция (Руан)

Франсуа, закинув руки за голову, лежал на кровати и бесцельно смотрел на белый потолок камеры. В субботу столярные мастерские тюрьмы не работали. Занять себя было нечем.

Сосед Франсуа по камере Патрик Дювалье увлеченно читал на верхней койке роман Франсуазы Саган. Перевертывая страницу, он нагнулся вниз и с сожалением посмотрел на Франсуа:

— Сбегал бы в спортивный зал. Чего в камере киснуть?

— Неохота, — хмуро произнес Тюренн и отвернулся к стене, облицованной белым кафелем. Прямо перед глазами Франсуа висела фотография обнаженной красотки. Он вырезал ее из «Плейбоя» и приклеил на стену в первый же день заключения в тюрьме.

…Следствие и суд прошли на удивление быстро. Уже через неделю после попытки вытянуть из Вальмана полмиллиона франков Тюренна везли в специальном автобусе вместе с другими осужденными в Париже преступниками в Руанскую тюрьму.

Нападение на престарелого банкира да еще ранение полицейского «тянули» как минимум на пятнадцать лет, но открытое судебное заседание было невыгодно Вальману. В его ходе могли всплыть пятнающие репутацию банкира подробности его взаимоотношений с Верой и тем же Тюренном. Дело Франсуа заслушали поэтому при закрытых дверях, и он получил десять лет. Франсуа и не пытался добиваться его пересмотра. Он знал, что тягаться с Вальманом — все равно что с жалкой каменной пращой бросать вызов дивизиону крупнокалиберных гаубиц.

— Сходил бы в тюремную больницу, — предложил Дювалье.

— Что я там забыл?

— Ты что, не слышал, там работает новый доктор? Она только что окончила Страсбургский медицинский институт, и у нее уже перебывала вся тюрьма. Настоящая клубничка!

— Ну, и как же я туда попаду? Здоров, как бык! — глубокомысленно заметил Тюренн.

— Совершенно здоровы только мертвецы, — глубокомысленно изрек Дювалье. — А пока человек жив, у него всегда находятся болезни. В тюрьме самая распространенная из них — невроз. Скажи, что у тебя болит спина, позвоночник или что-то еще в этом роде. Новый доктор лечит иглоукалыванием. И разбивает при этом сердца, — трагически закатил глаза к потолку Дювалье.

— Слушай, ты, тип с разбитым сердцем. Ты действительно думаешь, что я могу попасть к ней?

— Ничего нет проще! Скажи надзирателю, что у тебя ноют суставчики, и он запишет тебя к докторше!

— На что жалуетесь? — врач быстро заполняла больничную книжку Тюренна.

— Депрессия. Нет аппетита. Отвратительный сон.

Бывший владелец «Монплезира» с жадностью рассматривал худые загорелые коленки врача, которые не прикрывала короткая красная юбка. Зеленый халат обтягивал стройную фигуру девушки, выгодно подчеркивая высокую грудь. Густые золотистые волосы волной рассыпались по спине и плечам. Заключенные не лгали Тюренну. Они действительно придумывали себе разные хвори, чтобы лишний раз полюбоваться на красивую докторшу.

— Ну, эти симптомы встречаются у всех, кто попадает в тюрьму, — рассмеялась девушка. — Я называю эту болезнь «тюремным синдромом».

Раскрыв черный чемоданчик, она извлекла оттуда что-то вроде блестящего металлического карандаша на длинном гибком шнуре. Воткнула вилку в розетку и пригласила Тюренна сесть в кресло:

— Вы когда-нибудь слышали про лечение иглоукалыванием? Нет? Чудесно! Тогда у вас будет о чем вспомнить, когда выйдете из тюрьмы!

Концом «карандаша» она прикоснулась к мочке правого уха Тюренна. Франсуа сначала ощутил легкое покалывание, а потом его словно пронзило электрическим током, заставив вскрикнуть. Но сразу же вслед за этим по телу Франсуа разлилось давно не испытанное ощущение блаженства.

«Карандаш» коснулся еще нескольких точек: на лбу, шее и под правой лопаткой. Тюренн почувствовал небывалую легкость во всем теле.

— Вы настоящая волшебница…

— Завтра зайдите снова, — улыбнулась докторша.

Сделав отметку в книжке, она нажала кнопку и вызвала следующего заключенного…

— После сеанса наступило значительное улучшение, — явившись к докторше на следующий день, с порога заявил Тюренн. — Я словно заново на свет родился.

— Ну, это вы преувеличиваете, — засмущалась врач.

Однако Франсуа видел: его похвала пришлась по душе молодой врачихе. Она усадила Тюренна в кресло, зажала в длинных тонких пальцах прибор для иглоукалывания.

— У вас отличный маникюр…

— Вы как будто решили завоевать мое сердце! — рассмеялась докторша.

— В присутствии красавиц я становлюсь красноречив, как Демосфен!

— Ладно, Демосфен, сидите спокойно! А то иголка попадет не туда, куда нужно.

Быстрыми точными движениями девушка прикладывала кончик иглоукалывателя к мочкам ушей Тюренна, к его шее, верхней губе. Франсуа явственно ощущал, как прибывают у него силы.

Но и отчаяние не оставляло Тюренна. Если бы ненависть к Вальману могла превратиться в электрический разряд, банкир давно был бы испепелен. «Я силен, молод, талантлив, — с горечью думал Франсуа, — но лучше бы был старым потасканным неудачником. И сидел бы спокойно в этом каменном мешке. Проклятый паук! — мысленно обращался он к Вальману. — Ты отнял у меня не только состояние, но и уважение друзей, погубил лучшие годы моей жизни!»

Германия (Гамбург)

Тадеуш сидел в кафе на втором этаже гамбургского аэропорта и пил пиво. Здесь он должен был встретиться с Анной.

Бальцерович уже изучил расписание самолетов, вылетающих по маршруту Гамбург — Папеэте. Ближайший «Боинг‑747-400» компании «Эр-Франс» стартует через два с половиной часа. Сорокаминутная посадка в Париже и дальше до Папеэте… Тадеуш забронировал два билета на этот рейс.

О том, что Анна появилась в кафе, Тадеуш понял сразу, хотя и сидел спиной к входу. Просто в помещении сразу же наступила тишина. Мужчины, прекратив все разговоры, жадно смотрели ей вслед.

Тадеуш радостно вскочил и бросился стюардессе навстречу, но словно наткнулся на невидимую стену. Анна смотрела на него отстраненно, как на неодушевленный предмет. В ее взгляде можно было, пожалуй, прочитать еще и брезгливость.

— Садись, — приказала она остолбеневшему Тадеушу.

Бальцерович послушно уселся. «Я хочу, чтобы ты вернулся, — пронеслись у него в голове слова Анны, сказанные в Бонне. — И мы, как договорились, уедем на какой-нибудь необитаемый остров в Тихом океане…» Разве он виноват, что Фишера не оказалось в «Зеленой комнате». Он честно выполнил свой долг. Он…

— Почему ты не убил Герека?

Напряженное лицо Тадеуша сразу размякло, сделалось безвольным и жалким.

— Это неважно, — хрипло произнес поляк. — Герека все равно как бы не существует.

— Лех все правильно сказал. Герек обещал, что, если ты отпустишь его, он сразу уедет на край света, сменит имя, профессию и, когда придет срок, спокойно расстанется с жизнью, так никем и не узнанный.

— Анна, — запинаясь, начал Бальцерович, — ты сама видела, что, когда надо было убить врага польской нации Гельмута Фишера, я ни секунды не колебался. Но… убить безоружного и, в общем, невиноватого Герека, не смог…

— Посмотри, как надул тебя «безоружный и невиноватый»! — Анна протянула Тадеушу «Вестник министерства внутренних дел Польши» с крупным заголовком на всю полосу: «Кшиштоф Лещинский уходит в отставку». — Он тут же помчался в полицию, прекрасно зная, что его показания — гибель для всех нас! Этот человек так ценил свою жизнь, что был готов заплатить за нее разгромом всей организации! Лех считает: нас спасли сотрудники в польских органах государственной безопасности, так же страстно, как и мы, желавшие смерти Фишера.

Анна откинулась на спинку стула и махнула рукой:

— Э, да что теперь об этом говорить! Герек мертв, ты выполнил свой долг до конца и со спокойной совестью улетишь в Папеэте, а мы… мы будем продолжать борьбу!

Анна поднялась и, не оглядываясь, пошла к выходу. Тадеуш бросился было за ней, но его взбудораженные мысли быстро пришли в порядок. Бальцерович понял, что гнаться за потерянным счастьем бесполезно и безрассудно. «Чего мне еще надо? — думал он. — Видеть ее? Зачем? Не все ли кончено между нами?»

К тому же у выхода его вполне мог караулить Лех Мазовецкий. Выходить из кафе одному было верхом безрассудства.

Тадеуш подождал, пристроился к пожилой паре и только тогда вышел из кафе. «Лех не решится стрелять в меня, чтобы не попасть в двух невинных старичков», — решил он.

Продолжая, как тень, следовать то за одним, то за другим пассажиром, поляк дошел до стойки «Эр-Франс» и оплатил один из забронированных билетов. И лишь оказавшись в салоне «Боинга‑747‑400», вздохнул свободно.

Германия (остров Майнау)

Обед проходил в тягостной тишине. У его участников было слишком свежо воспоминание о другом обеде. Всего несколько месяцев назад вместе с ними за этим столом сидел Курт Шпеер. Сейчас его прах покоился на Тевтонском кладбище в центре Берлина.

Подали коньяк и сигары. Фрау Фишер кивнула мужчинам и вышла.

— Ей-то что, — пожаловался канцлер. — Знай, крутит педали велосипеда, бегает трусцой или играет в теннис. А я несколько раз на день вспоминаю, как меня чуть не разорвало на куски!

Канцлер поставил рюмку коньяка на стол, подошел к окну. Вишни уже покрылись белыми нежными цветами.

Фишер отошел от окна и обнял фон Мольтке за плечи.

— Ты спас меня от смерти, Отто. Я этого никогда не забуду!

Министр встал и щелкнул каблуками:

— Не преувеличивайте мои заслуги, Фишер! Если уж на то пошло, и вас, и меня спас Хаусхофер. Ведь я тоже ничего не знал!

Канцлер закусил губу.

— Отто, — помедлив, не слишком решительно произнес он, — отдай мне Хаусхофера. Роммель доказал, что он полный чурбан. Я хочу назначить Курта шефом секретной службы. По-моему, это единственный человек, который сумеет эффективно защитить меня.

Фон Мольтке насупился.

— Но без Курта я как без рук… — министр выпустил большой клуб дыма. — Может быть, остановимся на компромиссном варианте? Хаусхофер станет шефом секретной службы, но будет продолжать руководить и военной контрразведкой… Сделать это можно, объединив секретную и разведывательную службы моего министерства в единый орган.

— Прекрасная идея! — просиял канцлер. — Сегодня же будет подготовлен приказ.

Германия (остров Фер)

— А где фрау Кунигунда? — полюбопытствовал Хаусхофер, усаживаясь напротив фон Мольтке.

Отто нахмурился и стал внимательно вглядываться в его лицо. «Нет, это сказано безо всякой задней мысли», — решил он и успокоился.

— Она осталась в Бонне, приводит в порядок свой гардероб.

Фон Мольтке разлил коньяк и поднял рюмку на уровень глаз.

— Курт, — бросил он на подчиненного пронзительный взгляд. Как могло случиться, что Фишер поручил тебе продолжать вести за мной наблюдение через завербованного Роммелем майора Эрика Мюллера, по совместительству любовника моей жены?

От неожиданности у Хаусхофера перехватило дыхание. Потом его глаза налились кровью, а рот исказила злобная гримаса:

— Мюллер?! Шпион Роммеля?! Да это же классический пример того, когда кусают руку, делающую добро. Ты спас этого майора, приблизил его к себе, а он сотворил такую гадость…

— Боюсь, вся эта история с «заговором военных» была просто придумана Роммелем, чтобы вызвать мое сочувствие к Мюллеру и помочь ему втереться в доверие. Что бы там ни говорили, у Роммеля задатки неплохого разведчика и психолога. Впрочем, — жестко усмехнулся фон Мольтке, — главное не в нем. Роммель и пальцем бы не шевельнул, не прикажи ему канцлер.

— Значит, Фишер приставил к тебе соглядатая? — звенящим от возмущения голосом спросил Хаусхофер.

Фон Мольтке специально уселся так, чтобы его лицо находилось в тени и он мог без помех наблюдать за Хаусхофером. Лицемер улыбается, сочувствует, говорит не так, как честный человек. Всякая фальшь — маска. Как бы ни была она искусно надета на лицо, рано или поздно ее все равно разглядишь.

Но Хаусхофер не лгал. Он был искренне возмущен и поведением Фишера, и предательством Мюллера, и легкомыслием Кунигунды.

«Этому человеку можно доверять… пока», — решил в конце концов фон Мольтке.

— Тот, кто роет яму другому, часто не замечает, как попадает в нее сам, — усмехнулся министр. — Пусть канцлер воображает, что я до сих пор не знаю, кто такой Мюллер.

Хаусхофер молча склонил голову в знак согласия с человеком, благодаря которому он к пятидесяти годам сделал феноменальную карьеру — из чемпиона Германии по борьбе в полутяжелом весе стал шефом одной из самых мощных разведывательных служб в мире.

За окнами виллы фон Мольтке глухо билось в песчаные берега Фера неспокойное в этот час Северное море.

Германия (Мюнхен)

Шеф баварской полиции Рольф Таннлегер откинулся на спинку мягкого кресла, нажал одну из кнопок дистанционного переключателя. Он вновь прокрутил видеокассету, только что переданную ему в полицай-президиум с патрульной машины. Изображение двух мужчин, сидящих в синей «тойоте» с гессенскими номерными знаками, оставляло желать лучшего, но компьютер уж вынес свой вердикт: это те самые лица, что пересекли германо-польскую границу как раз накануне покушения на канцлера и были замечены в Бонне, но потом потеряны полицией на целых десять дней.

Таннлегер устремил задумчивый взгляд в потолок. Он был расписан сценами из сельской жизни. Баварские крестьяне в белых рубахах и коротких черных штанах жали пшеницу, варили пиво, ухаживали за виноградниками, а их жены в цветастых красно-сине-белых юбках и чепчиках баюкали детей, мололи зерно, ткали и вязали.

«Поляки рассчитали правильно: вместо того, чтобы сломя голову бежать из Германии, предпочли лечь на дно, пока сумятица не уляжется и бдительность пограничников притупится, — размышлял Таннлегер. — Но это им все равно не поможет. Они забыли, с какой полицией имеют дело. От нее еще никто не ушел!»

Шеф полиции наклонился к микрофону, связался с командиром преследующего «тойоту» дорожного патруля. Тот сообщил, что машина миновала Бад-Тельц и держит курс на Инсбрук.

«Все правильно: они пересекут германо-австрийскую границу и сразу растворятся в разнокалиберной толпе туристов, которая заполняет Баварию и Австрию каждым летом, — сощурившись, прикидывал Таннлегер. — Может быть, даже проведут несколько веселых дней в Инсбруке, Зальцбурге или Линце — если у них, конечно, есть деньги. А потом преспокойно вылетят рейсом „Аустриэн эйрлайнз“ в Варшаву. Вена еще со времен Габсбургов представляла собой кипящий котел, в котором причудливо перемешались все нации и наречия мира. На поляков там никто и внимания не обратит».

— Возьмешь поляков на австрийской границе, — приказал шеф полиции старшему патруля и пояснил: — Для пущего драматического эффекта.

Он хорошо знал, когда перед преступниками вырастает непредвиденная преграда, отсекающая путь к заветной цели, до которой остается рукой подать, они становятся исключительно податливыми на допросах…

Германия (Гармиш-Партенкирхен — Шарниц)

— Посмотри, какая красота! — тормошил Войцех Куронь Яцека Михника, указывая на похожее на фьорд озеро Вальхензее. Вода в нем была небесно-голубого цвета.

Михник бросил быстрый взгляд в сторону озера и снова перевел его на дорогу. Попавшие в асфальт кусочки слюды то и дело вспыхивали под жгучими лучами майского солнца. Мелькнул дорожный указатель — «До Гармиш-Партенкирхена — 5 километров». Губы Михника разжались, изобразив слабое подобие улыбки. Еще десять километров — и они на австрийской границе.

— Брось волноваться, — хлопнул его по плечу Куронь. — Считай, что все обошлось. Раз немцы дали нам проехать от Бонна до Гармиш-Партенкирхена, значит они не поняли, кто готовил покушение на их поганого канцлера.

— Я успокоюсь только тогда, когда «тойота» выедет на австрийский автобан, — отрезал Михник и снова сосредоточил свое внимание на управлении машиной.

«Тойота», набрав скорость, вылетела на ровное горное плато. Скоростное шоссе огибало Гармиш-Партенкирхен с востока. Низкие домики альпийского городка, ярко раскрашенные в белые, красные, зеленые, желтые цвета, мелькнули за стеклами машины. Плато со всех сторон обступали высокие горы. На востоке маячил пик Венк, с юга к небу вздымались Хаусберг и Кройцек, оба высотой по 1719 метров; их словно подпирал более высокий Альпшпитце; а с северо-запада во всем блеске суровой красоты горделиво поднимался Цугшпитце. Самая высокая гора Германии была ориентиром кратчайшего пути в Австрию. Горные массивы были покрыты снегом и льдом. Белые шапки, венчавшие их подобно императорским коронам, переливались в лучах ослепительного горного солнца, как бриллианты из королевской сокровищницы.

Дорога плавно повернула к Цугшпитце. Через несколько секунд слева блеснуло озеро Эйбзее. Оно возникло в глубоком разломе между Цугшпитце, походившем на средневековый рыцарский замок, окруженный рвом с водой, и примыкавшим к горе-гиганту плато.

Михник, внимательно вглядывавшийся в окрестный пейзаж, заметил на скальной стене Цугшпитце, обращенной к Эйбзее, несколько ярких точек. Скалолазы бесстрашно штурмовали почти отвесную крутизну. Как видно, они выбрали это место для подъема не случайно: воздух над Гармиш-Партенкирхеном постепенно раскалялся под лучами дневного светила, а от поверхности Эйбзее исходила освежающая прохлада. Мелькнувший справа указатель известил, что до границы осталось два с половиной километра.

Выражение тревоги, не сходившее с лица Михника с того самого момента, когда со стороны Рейна в «Зеленую комнату» президентского дворца влетел «стингер», постепенно исчезало. Он прибавил скорость, обгоняя микроавтобус «фольксваген», маячивший впереди. Мощный мотор «тойоты» отозвался грозным гудением, и машина в несколько мгновений обошла «фольксваген». Дорога стала круто спускаться вниз, открывая великолепный вид на обширную альпийскую долину. Впрочем, самым приятным зрелищем для Михника был серый домик австрийской погранично-таможенной службы в Шарнице. Яцек видел, как следующие в Австрию машины проскакивают мимо него, не замедляя ход, и еще больше увеличил скорость.

«Фольксваген», безнадежно отставший, вдруг стал быстро приближаться. Михник усмехнулся. Видно, у водителя микроавтобуса взыграло самолюбие. А, может быть, захотелось проверить утверждение рекламирующей эти микроавтобусы фирмы, что данная модель способна разгоняться до скорости 200 километров в час за семь секунд.

Но Михник тоже не любил уступать и прибавил газ. Пропускной пункт вырастал на глазах.

— Не гони, — тронул его за плечо Куронь. — Нас могут задержать за банальное превышение скорости.

Вздохнув, Михник убрал ногу с педали акселератора. Рисковать в ситуации, когда все трудности и волнения остались позади, было бы чистым безумием.

«Фольксваген» стал резво обходить их, но Михник не подал вину, что это его задело. Перед самой границей он сбросил скорость и развернулся поперек дороги. Шины «тойоты» завизжали, оставляя на асфальте жирные черные полосы. В воздухе запахло паленой резиной. Несколько секунд спустя обе машины застыли перед серым домиком таможни. Три вышедших из него австрийских пограничника помогли переодетым в штатское немецким полицейским надеть на поляков наручники и усадить их в «фольксваген». Микроавтобус помчался по дороге на Мюнхен.

Польша (Варшава)

Гроза была так сильна, что из-за раскатов грома Лех и Анна плохо слышали друг друга.

— Мы остались одни. Если, конечно, не считать Тадеуша, — с мрачной усмешкой проговорил Лех. — Яцека и Войцеха арестовали на границе в Шарнице. Газеты пишут, что они были в шоке — до австрийской земли оставались считанные метры. Считали, что все трудности позади. Тут-то их и взяли.

Анна глубоко затянулась сигаретным дымом и прикрыла глаза — видимо, старалась представить себе эту сцену.

— Похоже, нам тоже не выпутаться. Немцы будут допрашивать Войцеха и Яцека, применяя новейшие средства. Как бы они ни старались, языки все равно развяжутся… — сказала она.

Лех промолчал. Собственная мысль, высказанная Анной, раздражала его.

— Но мы все равно не отступимся от своего. Будем бороться до конца, чего бы это ни стоило. Правда же, Лех?

Мазовецкий бросил на Анну короткий взгляд и отвернулся. Он хорошо знал ее спокойную и непреклонную волю, какое-то кроткое упрямство, светившееся в глубине голубых глаз и сидевшее в ее изящной белокурой головке.

— Можешь не сомневаться. Подожди, я принесу вино.

Запотевшая бутылка «Шато Мутон-Ротшильд» настроила на романтический лад. Когда бутылка опустела, Лех, зайдя сзади, положил руки Анне на плечи, а потом, скользнув ладонями вниз, крепко сжал ее пальцы.

Волосы стюардессы пахли свежим сеном, от строгого белого костюма исходил легкий запах духов. Она повернула голову, и с минуту они смотрели друг на друга.

— Ну как, нравлюсь я тебе? — негромко спросила Анна.

Он прижал ее к себе:

— Мне все в тебе нравится.

Их щеки соприкоснулись, губы встретились, и она глубоко вздохнула — то ли от страсти, то ли от изумления.

— Целуй меня еще…

Лех бросил взгляд на часы.

— Здесь больше не стоит оставаться. Мой коллега Дитрих Корона дал ключи от своего загородного домика. Это в нескольких километрах к северу от Валбжиха, там мы будем в большей безопасности, чем здесь…

Анна согласилась, но прежде чем одеться, они снова припали друг к другу. На какое-то время убого обставленная спальня Леха показалась им лучше любого дворца…

Германия (Бонн)

— Уже начали давать показания? — хищно сощурился Хаусхофер. — Прекрасно! Повышение вам обеспечено. Да, я немедленно извещу господина Фишера. Это известие будет ему лучшим подарком.

Услышав довольное сопение Таннлегера на другом конце провода, Хаусхофер положил трубку и тут же стал набирать номер канцлера. Специалисты «Сименса», закончившие вчера монтаж прямой телефонной линии с Майнау в канцелярию Фишера в президентском дворце, заверили, что в мире нет такой силы, которая могла бы организовать прослушивание разговоров по ней.

— В Мюнхене находятся задержанные на германо-австрийской границе два поляка, которых подозревают в причастности к покушению на вас, — сказал Хаусхофер. Выслушав поздравление канцлера, шеф секретной службы продолжил: — Поляки будут доставлены в Бонн. С ними займутся наши лучшие специалисты. Но я решил воспользоваться ситуацией, чтобы устроить фон Мольтке хорошенькую проверочку. Если он всерьез причастен к покушению в расчете на то, чтобы расчистить путь к креслу канцлера, его реакция будет показательной. Я не поленюсь съездить к фон Мольтке, чтобы сообщить ему эту новость лично. Ни одна его реакция не ускользнет от меня. Всего хорошего, господин канцлер.

Положив трубку, Хаусхофер сунул руку во внутренний карман пиджака и извлек оттуда миниатюрную записную книжечку с золотым обрезом. На страничке с литерой «Ш» — «шпионы» — помимо Эрика Мюллера, уже значились другие зашифрованные фамилии: ординарец фон Мольтке майор Клинсман и один из его помощников капитан Хартмут. Кольцо вокруг министра обороны и вооружений сжималось.

«Даже если канцлер и ошибается в отношении фон Мольтке, мы будем надежно застрахованы: какие бы планы ни вынашивал министр, мне сразу же станет известно о них. Латиноамериканский вариант в Германии не пройдет. Военные не смогут вырвать власть», — с удовлетворением подумал Хаусхофер и заторопился к выходу. Визит к фон Мольтке не терпел отлагательства.

— Наконец-то! — радостно выдохнул фон Мольтке, когда Хаусхофер закончил свой рассказ. — Теперь мы сможем покарать мерзавцев поляков и воздать им то, чего они заслуживают!

Хаусхофер внимательно вглядывался в лицо министра обороны и вооружений. «Если фон Мольтке лжет, тогда я — самый бездарный сотрудник органов безопасности! — решил он. — Будь Отто хоть сто раз великий актер, он не смог бы сыграть так убедительно. Фишер явно заблуждается…»

— Ты, конечно, уже распорядился о перевозке этих негодяев сюда, в Бонн?

Хаусхофер кивнул.

— Я знаю твоих парней. Преступники, попадающие к ним на допрос, раскалываются, как грецкие орехи. Поэтому надо уже сейчас думать о демарше, который мы устроим полякам. Хотелось бы, чтобы они надолго запомнили этот урок!

— Я позвоню в МИД, Хофмайеру.

— Нет, — покачал головой фон Мольтке, — даже министр иностранных дел — здесь недостаточная величина. Обвинительный вердикт полякам должен вынести тот, кого выбрали своей мишенью террористы.

Фон Мольтке снял трубку прямой связи и соединился с канцлером.

— Фишер выступит по телевидению и радио в девять вечера, — сказал он, отойдя от телефона. — Надеюсь, к этому часу ты выбьешь все сколько-нибудь значимые сведения из поляков!

Германия (Мюнхен — Бонн)

Полицейский «мерседес» с зарешеченными окнами мчался по автостраде Мюнхен — Бонн. Его сопровождали два «БМВ» с включенными проблесковыми маячками. Едва завидев их, водители немедленно освобождали левую полосу.

За рулем «мерседеса» сидел Ганс Аплер — личный шофер Таннлегера. Рядом — помощник шефа баварской полиции Дитрих Штреземан. Он курил сигарету и ленивыми движениями стряхивал пепел в никелированную пепельницу в правой дверце автомобиля. Из радиоприемника лилась тихая музыка.

— Эй! — услышал он громкие стуки в прозрачную перегородку из пуленепробиваемого стекла, — нам скучно!

— Может, включим им радио? — вопросительно посмотрел на Штреземана Аплер.

Заместитель Таннлегера согласно кивнул. Шофер щелкнул одним из тумблеров, и музыка стала слышна в отсеке заключенных.

Водитель повертел регулятор, нашел радио Польши, и лирическую музыку сменил бархатистый голос польского певца. Штреземан улыбнулся. Эта песенка станет последним приятным воспоминанием для поляков. Если следователи соберут неопровержимые доказательства их причастности к убийству членов немецкого кабинета, смертный приговор неминуем.

Стряхнув пепел, Штреземан отвернулся и стал рассеянно смотреть в окно. Ярко разрисованные баварские крестьянские домики сменили серые строгие виллы, стены которых виднелись из-за густой зелени подстриженных деревьев и кустарников. Кортеж приближался к германской столице.

Если бы Штреземан удосужился бросить взгляд назад, он поразился бы происшедшей с поляками перемене. Они жадно вслушивались в каждое слово речитатива, который негромко напевал… Лех Мазовецкий. «Я не забыл о вас, не бросил в беде. Вас спасут, будут помогать влиятельные люди Германии. Предложение убить канцлера исходит от шефа разведки Курта Хаусхофера. Он предложил вам деньги. Запомните имя: Хаусхофер».

После этого Лех перешел на балладу о коровах, мирно пасущихся на траве, об идиллической жизни в деревне, о не нарушаемом ничем спокойном ритме сельской жизни. Произнесенное на польский лад имя Хаусхофера потонуло в шипящих согласных, которыми так богат польский язык. Затем голос Леха сменила проникновенная музыка Шопена.

Переглянувшись, Войцех и Яцек воспряли духом. Лех помнит о них и приложит все силы к тому, чтобы вызволить из тюрьмы. Надо лишь в точности следовать его указаниям.

Германия (Бонн)

Весь день канцлера состоял из совещаний, приемов, заседаний и чтения срочных депеш. К шести вечера он уже так вымотался, что сначала даже не сообразил, о чем говорит один из помощников. Наконец до сознания Фишера дошли слова растерянно мявшего в руках листки бумаги молодого человека:

— Уже должен был быть готов черновик вашего выступления по телевидению и радио, а от Хаусхофера не поступало никакой информации.

— Что за черт!

Канцлер чуть не сломал в раздражении остро заточенный карандаш. Он уже настроился выступать сегодня вечером, а нерасторопность Хаусхофера срывала все его планы.

— Накормите их! — приказал начальник тюрьмы Хансйорг Таушер.

Он присутствовал на допросе Яцека Михника и Войцеха Куроня. Поляки битых три часа отвечали на самые разнообразные вопросы опытных офицеров секретной службы и порядком устали.

Двое охранников провели арестованных в небольшую комнату без окон. В середине стоял пластмассовый столик. Один из охранников остался вместе с поляками, второй вышел и через несколько минут вернулся с подносом.

Полбуханки хлеба, котелок с вареной картошкой, пара сосисок, тарелка с салатом — составили обед заключенных.

Вся пища, попадавшая в эту комнату, предварительно проверялась, специальные приборы реагировали на малейшее присутствие ядов, пусть даже в безопасных для здоровья количествах. Тем не менее, охранник должен был есть из одной миски с арестованными. Инструкция предписывала ему приступать к еде раньше поляков. Тем самым возможность отравления сводилась к нулю.

Второй охранник внес поднос, на котором стоял пузатый кувшин с апельсиновым соком, солонка, перечница и пластмассовая бутылка с кетчупом. Правила, обеспечивающие безопасность заключенных, ввел Таушер, назначенный начальником тюрьмы более двадцати лет назад.

После обеда полякам дали немного отдохнуть и затем под конвоем отвели в комнату для допросов. Там уже сидели офицеры секретной службы с раскрытыми блокнотами.

— В чем дело, Курт? — в голосе канцлера слышалось ничем не прикрытое раздражение. — Мои помощники уже начали составлять речь, а от тебя до сих пор не поступило информации…

— Я выезжаю к вам, — тяжело вздохнув, сообщил шеф германской службы безопасности.

— А по телефону сообщить мне никак нельзя? — ядовито осведомился канцлер.

— К сожалению, нет.

Не прошло и десяти минут, как Фишеру доложили о прибытии Хаусхофера.

— Эти негодяи утверждают, что именно я предложил им совершить покушение, пообещав каждому по два миллиона долларов и обеспечение личной безопасности!

Хаусхофер замер, желая узнать, какое впечатление произвели его слова. Канцлер сидел спокойно с непроницаемым лицом.

— Интересно, — бесцветным голосом произнес он.

— Разумеется, все понимают, что это бред, но поляки весьма связно рассказывают о подготовке покушения: как они купили в Афганистане «стингер», как приехали в Бонн…

— Преступники весьма точно выбрали цель — «Зеленую комнату», — оборвал его Фишер, — а насколько я понимаю, точное местоположение помещения, где должно было проходить заседание правительства, являлось государственной тайной. Поляки как-нибудь объясняют свою осведомленность?

Щеки Хаусхофера покрылись красными пятнами.

— Они утверждают, что я навел их на «Зеленую комнату».

Фишер встал, подошел к камину, поворошил угли и сел на место. Бесстрастная, чеканная улыбка застыла на его лице. Шеф германской службы безопасности перевел взгляд на камин. Огонь охватил сухое полено и вспыхнул.

— Я слышал, что в распоряжении секретной службы есть средства, с помощью которых можно заставить человека говорить правду, как бы тщательно он ее ни скрывал. Почему вы не прибегнете к ним? — холодно осведомился канцлер.

— Мы хотели заснять на видеокамеру сцену признания поляков, чтобы потом показать ее по телевидению. А если применить средства, о которых вы упомянули, то показывать их публике уже будет нельзя. Они должны сознаться и так.

Фишер поджал губы:

— Нынешние признания польских террористов бросают тень и на вас, и на меня, и на все правительство. Шеф службы безопасности Германии, как жена Цезаря, должен быть вне подозрений!

По виду канцлера Хаусхофер догадался, что беседа закончена, и поспешил ретироваться из кабинета Фишера.

США (Нью-Йорк, Чикаго, Сент-Луис, Канзас-сити)

На американской земле Соломон Гинзбург решил избрать наступательную тактику. Без предварительной обкатки программы в маленьких городах он устроил гастроли «Медрано» сначала в Нью-Йорке, потом в Чикаго. Артистов повсюду ждал успех. Наибольшее количество аплодисментов и цветов выпадало, как и следовало ожидать, на долю Веры. В довершение к этому она получила более сотни предложений руки и сердца.

Не стало исключением и выступление «Медрано» в Сент-Луисе. Сидевший в первом ряду мужчина с маленькими черными усиками на благородном смуглом лице преподнес Вере такой огромный букет роз, что два борца «Медрано», посланные Соломоном, с трудом протиснули его сквозь двери артистической уборной циркачки.

Возвратившись после представления в отель «Сент-Луис», Вера приняла холодный душ и уселась перед телевизором. На экране мелькали кадры веселого мультфильма «Розовая пантера». Несмотря на триумфальные выступления артистов «Медрано» в Америке, Вере уже хотелось вернуться назад, в Англию. И дело было не только в более спокойном ритме жизни Лондона. Вера скучала по лорду Уорбертону.

…Когда на розовую пантеру обрушился кусок скалы и неунывающий зверек превратился в лепешку, задребезжал телефон. Вера неохотно сняла трубку.

— Мадам, какой-то мужчина с букетом добивается встречи с вами, — услышала Вера голос портье «Сент-Луиса».

— Пусть обратится к мистеру Гинзбургу.

Вера швырнула трубку на рычаг. Наверняка это был один из многочисленных поклонников ее таланта. Ей меньше всего хотелось видеть их.

Пока Вера отвечала на звонок, розовая пантера уже успела восстановить свои формы и сейчас удирала от громадного злобного койота. В эту секунду в дверь тихо постучали.

— Кто там?

Дверь распахнулась, и на пороге Вера увидела человека со смуглым лицом и маленькими черными усиками. По виду это был богатый латиноамериканский плантатор. Тот самый, что презентовал ей огромный букет после выступления.

— Я дал портье сто долларов, и он пустил меня, — нимало не смущаясь, признался мужчина.

От такой наглости Вера оторопела. Потом она вспомнила о Джованни Моруа, Оле Свенсоне, Максиме Берси, Мишеле Вальмане — о всех тех людях, которые, пользуясь ее бедственным или зависимым положением, пытались удовлетворить свою похоть. «Несомненно, это владелец какого-нибудь колоссального ранчо, привыкший ни в чем себе не отказывать. Сейчас он предложит несколько тысяч долларов за то, чтобы переспать со мной, и будет страшно удивлен, когда я откажусь», — пронеслось в голове Веры. Металлическим голосом она отчеканила:

— Будьте любезны покинуть мой номер.

— Я думал, вы будете мне рады, — с грустью произнес посетитель с сильным испанским акцентом.

— Будьте добры уйти отсюда! Я не шучу!

Мужчина вздохнул и пошел… Нет, не к выходу, а в ванную.

— Вы что, с ума сошли? — всплеснула руками циркачка и побежала вслед за ним. — Немедленно уходите, а не то я устрою скандал, слышите?

Незнакомец тем временем пустил сильную струю воды и стал умываться.

— У вас что, дома ванны нет?

Внезапно мужчина дернул себя за волосы, и в руках у него оказался густой темный парик. Взору Веры открылась коротко стриженая белокурая шевелюра. Отклеив маленькие черные усики и смыв с лица краску, незнакомец превратился в лорда Уорбертона.

— Я устроил весь этот маскарад, дорогая, чтобы не вызывать ненужных пересудов, — смеясь, объяснил он.

Вера доверчиво прижалась к широкой груди лорда Генри:

— Ты не представляешь, как мне тебя не хватало все эти дни!

Лицо лорда стало серьезным.

— Мне тоже не хватало тебя… Но, раз мы вместе, не будем терять время!

Он бережно подхватил циркачку на руки и, словно самую драгоценную ношу в мире, понес к широкой кровати. На наволочках и простынях была вышита золотыми нитками буква «С», а в обрамлении лавровых листьев — эмблема «Сент-Луиса».

— Мы с тобой словно Антоний и Клеопатра, — шепнула Вера.

Расслабленная любовью, она была в восторге от необузданности своего любовника…

В девять утра труппа «Медрано» отправилась в Канзас-Сити.

Пока все рассаживались в автобусе, Соломон Гинзбург расплачивался за пребывание в отеле. Получив от портье конверт с бумагами, оставил ему сто долларов «на чай» и поспешил присоединиться к артистам.

Канзас-Сити принял «Медрано» так же радушно, как и другие американские города. Внимание зрителей вдохновляло артистов, и они не жалели сил.

После представления автобус отвез циркачей в мотель «Три сезона». Соломон предпочел дать отдых артистам и выбрал гостиницу за городом.

Он попросил принести себе виски с содовой, но пить не стал. Машинально поглаживая стакан рукой, долго не решался набрать номер Веры. Ему пришлось подождать, прежде чем циркачка сняла трубку.

— Ты вытащил меня из ванны, — объяснила Вера.

— Не возражаешь, если я зайду через пять минут?

Вера встретила его в голубом японском халате, расписанном хризантемами. Она была так красива, что у Гинзбурга захватило дух. Чувствуя, что почва ускользает у него из-под ног, Соломон приступил к делу:

— Это, конечно, твое личное дело, но нельзя ли быть осторожнее? Если о том, что в отель «Сент-Луис» наведывался лорд Уорбертон, узнал я, значит и жене его все станет известно. А как ты уже успела убедиться, она ревнива!

Кусая губы, Вера посмотрела на Соломона. Потом спросила:

— Ты что, подслушивал у двери?

— Если бы это было так, то тебе ничего бы не грозило, — вздохнул Гинзбург. — Но о визите лорда мне сообщил портье «Сент-Луиса». А американские газетчики… Если бы ты знала, что это за люди, то никогда бы не решилась на подобное безрассудство. Связь британского лорда с русской циркачкой для них более лакомый кусочек, чем Уотергейтский скандал. Если вы попадетесь им на заметку, завтра об этом рас трезвонят на весь мир!

— Хорошо, я учту это, — сухо сказала Вера и отвернулась.

— Я надеюсь, — со значением в голосе произнес Соломон и вышел.

Ночью к Вере снова пришел лорд Генри. Нежно сжимая любовницу в объятиях, он прошептал:

— Я так люблю тебя!

— Я тоже, мой дорогой. Но сейчас тебе пора идти. Спокойной ночи!

Лорд Уорбертон надел свой темный парик, но лицо красить не стал. Низко надвинув на лоб шляпу, он прошел мимо сонного портье и, выйдя на улицу, остановил такси.

— В аэропорт, — коротко бросил англичанин.

Он отправлялся в Даллас, куда должны были прибыть артисты «Медрано». Это было последнее выступление цирка в Америке.

Германия (Бонн)

Положив на тарелку порцию картошки и сосисок, охранник, как обычно, прокомментировал:

— Похоже, все в порядке.

Яцек Михник и Войцех Куронь вежливо улыбнулись. Пока они жевали сосиски и выуживали распаренные картофелины из котелка, надзиратель уже закончил обед.

— Преснятина, — заметил Куронь, протянул руку за солонкой, посолил картофелины и сосиску. Подумав, Михник последовал его примеру.

А вот надзирателю, наоборот, на соль глядеть было тошно. Вчера к нему приезжал брат жены, рыбак с Северо-Фризских островов. Он привез в подарок бочонок свежезасоленной селедки. Охранник накинулся на рыбу и, почувствовав сильнейшую жажду, долго запивал ее пивом.

Неожиданно Куронь пробормотал что-то нечленораздельное. Яцек с удивлением взглянул на него, но тут во рту у него начало жечь, как от огня. Ему стало не хвататъ воздуха, и Михник широко открыл рот, судорожно глотая кислород. Охранник, сидевший напротив поляков, с недоумением уставился на них. Войцех облизнул губы и попытался объяснить немцу, что ему плохо, но слова застряли у него в горле. Огонь распространялся по всему телу и вскоре тело его потряс мощнейший спазм. Стул под Войцехом качнулся. Он упал на спину, ударившись затылком об пол.

Охранник, выйдя из оцепенения, бросился к Михнику. Но и Яцеку уже никто не мог помочь.

Польша (Валбжих)

Анна читала журнал для женщин и время от времени бросала слегка удивленные взгляды на Леха. Мазовецкий, только что оживленно с ней беседовавший, неожиданно замолчал и с отсутствующим видом уставился в потолок. В сельском домике Дитриха он не находил покоя. Мыслями Лех был далеко.

«Смерть Яцека и Войцеха пошла только на пользу делу, — думал он. — По всему выходит, что немцам не удалось ничего из них выжать. Поэтому канцлер и Отто фон Мольтке выглядели такими подавленными, когда журналисты атаковали их вопросами на пресс-конференции. Жалко, что нас осталось только двое. А канцлер жив! Ну ничего, ему придется заплатить за смерть моих товарищей!»