Охота на «крота»

Глава 1

Порой, вспоминая, с чего все началось, я мысленно возвращаюсь в то обычное сентябрьское утро. Бетси уехала на рассвете. Она работала в ресторане «Джамп-старт», что на Семидесятой трассе, и у нее была утренняя смена. Я видел, как она, стараясь не шуметь, передвигается по спальне — знакомый силуэт в привычном сумраке. Ей не нужен свет — она и так знала, что где находится, и еще — не хотела будить меня. Я лежал с открытыми глазами — всегда просыпался, когда она вставала, но пребывал в полудреме и был неподвижен, как могильная плита. Она наклонилась, поцеловала меня и прошептала:

— Курт, дорогой, не позволяй Мириам долго спать. — Поцелуй ее был так легок, что я не уверен, почувствовал я его или ощутил ее дыхание. Она задержалась на мгновение, потом выпрямилась. — Я люблю тебя, малыш, — сказала она, уходя.

Час спустя в комнату стали пробираться первые тусклые проблески рассвета. Я все еще лежал неподвижно и наблюдал, как на противоположной стене постепенно вырисовываются очертания окон. Сегодня мне не надо работать, и у меня больше не было энтузиазма или желания читать молитву. Теперь мне это казалось пустой тратой времени. Промелькнула мысль, как случается по утрам, что любовь заняла в моем сердце место веры. Ну что ж, я не против.

Мириам спала у себя в комнате, она явно переросла свою детскую кроватку. Ночная рубашка с диснеевской Покахонтас[1] прилипла к маленькому телу, волосы стали влажными. Мне нравилось спать с открытыми окнами и ощущать ночной воздух, проникающий в дом сквозь москитные сетки. Прошлая ночь выдалась очень уж душной и жаркой. Но перед рассветом стало попрохладнее, и Мириам выглядела умиротворенной. Пусть спит сколько ей заблагорассудится. Это мой ребенок, мой дом, и мы находимся в моем родном городе, штат Канзас. Никто и ничто не потревожит ее, пока рядом с ней папа.

Дверь холодильника едва скрипнула, когда я его открывал. Выпив молока из пакета, я нацедил себе кофе — Бетси сварила его перед уходом. Стоявший на кухонном столе маленький телевизор работал без звука. Бетси смотрела его, только если хотела узнать время или прогноз погоды. Все остальное, что показывали по телевизору, ее не интересовало. Я не стал включать звук, ограничившись картинкой. Улыбающиеся лица. Казалось, что тем утром все были особенно счастливы. Очень счастливы. Я положил пару вафель в старый тостер, и кухня наполнилась чудесным запахом.

Лица на экране перестали улыбаться. Кэти Коурик выглядела так, словно дела у нее шли совсем плохо. Мэтт тоже не в своей тарелке. Я никогда не видел его таким серьезным, разве что когда они рассказывали о раке кишечника.

Каким обыденным казалось то утро. Наблюдая за беззвучно движущимися губами на экране, я подумал, что они говорят о раке. Или об анорексии. Или о смерти человека, работавшего на телевидении. А потом показали небо над Нью-Йорком и башни Всемирного торгового центра. Одна из них горела, и дым расползался во все стороны. Это выглядело намного хуже, чем когда горел отель в Лас-Вегасе. Дым и гарь вздымались по бокам здания черно-серыми клубами. Какая-то тень врезалась в угол здания, и вторая башня взорвалась.

Прошло, наверное, полчаса, прежде чем в кухню пришла Мириам. Она направилась к холодильнику, мельком взглянув на экран телевизора, но то, что там показывали, особого интереса у нее не вызвало. Мириам вынула из холодильника пакет молока и посмотрела на меня. Она ждала, что я не разрешу, но я промолчал, и она стала пить прямо из пакета. Молоко потекло у нее по щекам. Мириам поставила пакет на место с какой-то неуклюжей грацией, затем подтащила к столу стул, залезла на него и взяла бумажное полотенце, чтобы вытереть лицо. После этого она вытерла пол, как ее учила мама. На случай если я этого не заметил, она показала мне бумажное полотенце, прежде чем бросить его в мусорное ведро под раковиной.

Сейчас все это память воспроизводит отчетливо, но тогда мне казалось, что я не видел стоявшую передо мной Мириам. Одна из башен Всемирного торгового центра обрушилась, потом то же произошло с другой. Наверное, погибли тысячи. Вероятно, десятки тысяч.

— Хочешь посмотреть мультики? — спросил я.

— Угу.

Я стал переключать каналы, но везде показывали, как падают башни. Наконец я нашел «Картун-нетуорк».

— Вот, кроха. «Суперкот». А мне нужно ненадолго сходить в гараж.

— Пап?

— Да, кроха?

— Можно включить звук?

— Включай, если хочешь, — ответил я. — Делай как тебе надо.

В гараже у меня была мастерская. Там я держал станок и пилы, и, кроме того, там были доски и фанера для кухонь, которые я собирал. Около стены стоял старый морозильник с крышкой наверху. Когда-то в нем хранились банки с колой и газировкой в каком-нибудь захудалом магазинчике. Теперь сверху и по бокам морозильник стягивали металлические скобы, которые закрывались большим висячим замком. Если бы кто-нибудь поинтересовался, для чего все эти предосторожности, то я ответил бы, что из-за Мириам. Я не хотел, чтобы она здесь играла, и все поняли бы меня.

Ключ лежал там, где я его оставил, — под нижним лотком в коробке с инструментами. Я вставил его в замок — он не поддавался. Нажал сильнее, и, почувствовав, что ключ стал сгибаться, пришлось действовать осторожнее. Я плавно двигал ключ в замке, чуть вынимая, и снова вставлял его в скважину. Наконец механизм щелкнул, ключ провернулся и замок открылся. Я почувствовал удовлетворение от проделанной работы.

— Еще не утратил сноровку, — сказал я вслух, и у меня вырвался тихий, протяжный стон.

Люди, приходившие утром в «Джамп-старт» выпить кофе, чувствовали себя в какой-то степени собственниками. Как будто только жители Уэстфилда могли посещать это заведение. «Джамп-старт» был не просто сетевым ресторанчиком, он был частью города. В те дни, когда у меня бывала работа, я привозил Мириам сюда часам к восьми. К этому времени уже уходили последние посетители. Но в то утро, когда мы приехали в девять тридцать, около ресторана было полно народу и люди толпились около входа, впивались глазами в маленький телевизор, который висел над стойкой.

— Ой, моя крошка! Мой дорогой! — воскликнула Бетси, увидев нас. Я держал Мириам на руках, и жена обняла нас. прижала к себе, как женщина, боявшаяся потерять семью. Слезы катились у нее по лицу. — Не представляю, что может быть ужаснее этого!

— Это похоже на Судный день, — сказал я.

— Я слышу тебя, брат, — раздался голос из толпы людей, смотревших телевизор. Не думаю, что это был кто-то из моих знакомых.

— Для некоторых это — настоящий Судный день, — повторил я, понизив голос и передавая Бетси на руки нашу дочь. — Но не для нас. — Бетси вытерла глаза. — Не возражаешь, если я возьму пару банок колы из холодильника?

— Какой же ты бессовестный! — возмутилась она.

— Просто хочу пить.

— Меня это не интересует.

— Положу их сюда, — сказал я, доставая свой потрепанный, старый рюкзак «Джен-спорт».

В «Джамп-старт» большая морозильная камера. Однако в нее нельзя войти свободно, и если хочешь добраться до дальних полок, нужно протискиваться. Я был уверен, что сотрудники ресторана не заглядывают в дальние углы этого помещения. Еще реже туда наведывается санитарный инспектор, поскольку Канзас — индейская территория. Я вытащил из кармана предмет, похожий на маленький красный огнетушитель без насадки, положил его на самую верхнюю полку в глубину и закрыл пакетиком со льдом.

— Ты взял, что хотел? — спросила Бетси, когда я вернулся.

— Упаковка с шестью банками — не слишком много?

— Малыш, сегодня никто не заметит пропажи. И не только сегодня.

Двенадцатого сентября в третьем часу ночи, когда спала даже соседская собака, раздался стук в дверь. Громкий и настойчивый. Это не стало для меня неожиданностью. Бетси вскрикнула во сне, не поняв, слышала ли она стук на самом деле, или ей это приснилось.

— Не волнуйся, — сказал я. — Ко мне должны прийти. Правда, я думал, что они выберут более подходящее время.

— Кто-то из твоих чертовых армейских дружков?

— Вроде того. Спи. Я постараюсь не шуметь.

— Не разбуди Мириам.

— Тише, — прошептал я.

— Это ты будь потише.

У двери стояло двое мужчин. Оба в мятых белых рубашках, и узлы галстуков ослаблены. Складывалось впечатление, что они спали в одежде.

— Курт Куртовик? — спросил старший из них, показывая удостоверение ФБР.

— Чем могу помочь, джентльмены?

— Вы знали Дэвида Биглера?

— Это мой зять.

— Он погиб в тысяча девятьсот девяносто третьем году.

Я рассматривал их в свете лампы, освещавшей крыльцо. У одного был аккуратный короткий ежик, как у отставного сержанта-инструктора, другой выглядел моложе и больше напоминал миссионера-мормона. Над ними вокруг лампы, освещавшей крыльцо, кружились мотыльки и комары.

— Верно, в тысяча девятьсот девяносто третьем. Да, кажется. Но это было так давно. Он влип в какую-то историю в Атланте. Я спрашивал Селму… мою сестру и его жену… наверное, миллион раз, но она мне так ничего и не рассказала. Почему бы вам самим не поговорить с ней?

— Она отправила нас к вам.

Я рассмеялся:

— Она хоть кофе-то предложила? Бьюсь об заклад, что нет. Проходите.

Чайник уже закипал. Наверное, Бетси поставила его, а потом вернулась в спальню.

— Что-то вы не особенно удивились, увидев нас, — заметил стриженый.

— Я рад вас видеть. После того что случилось сегодня утром, надеюсь, вы поднимете секретные архивы по всем этим диким случаям, вернетесь ко всем нераскрытым преступлениям. Думаю, то, что случилось с Дэйвом, должно вас теперь заинтересовать.

— Вы помните, как именно он погиб? — спросил миссионер.

— Я не знаю этого, черт возьми. Он и Дюк Болайд; Дюк тогда работал на кладбище. Так вот, они спутались с какой-то безумной религиозной сектой. Куда опаснее тех, что обычно встречаются здесь. Они поехали в Атланту. Там, кажется, была перестрелка? Или нет? Я уже не помню. Но Дэйва застрелили в большом здании Си-эн-эн и еще какого-то арабского парня повесили на стропилах. Но нашли ли Дюка? Думаю, нам стало бы известно, если бы его нашли.

Агенты никак не отреагировали.

— Вы это хотели выяснить?

— А вы не могли бы поподробнее рассказать об этом «арабском парне», — сказал стриженый.

— Ничем не могу помочь.

— Не можете или не хотите?

— Не могу… но очень хотел бы. Я даже не знаю имени этого араба. Да и вообще — был ли он арабом?

Глава 2

Я теперь почти не делаю десятимильных пробежек, как в прежние времена. Но в то утро, после ухода агентов, я понял, что не могу ничего делать, и решил пробежаться. Надев старые ботинки и туго их зашнуровав, я отправился к ручью Круклег. Тропа едва угадывалась в первых проблесках рассвета, и временами я сбивался с пути и бежал по мелководью, перепрыгивая с камня на камень. Я прополз под ограждением. Пот выступил очень скоро, после чего мне удалось полностью сконцентрироваться на дыхании, на боли давно нетренированного тела, на дороге и уйти в себя. Три четверти часа спустя над горизонтом показался красный купол солнца и осветил высокие зеленые стебли кукурузы и тонкий ручеек, журчавший среди тополей у пересечения Семидесятой и Сто пятой трасс.

Легкие у меня горели, но чувствовал я себя хорошо. Просто прекрасно! Вступив в густую тень деревьев, я продолжал бег в сумраке рощи, продираясь сквозь тонкие ветви терновника, которые, как хитроумные растяжки, преграждали мне путь. В глубине рощи посреди небольшой поляны нагромождение камней закрывало устье ручья. На поляне повсюду валялся мусор: пивные банки, коробки из-под еды, использованные презервативы. Зрелище не из приятных. Камни были исцарапаны, некоторые расколоты, многие исписаны именами старшеклассников и названиями сатанинских рок-групп. Кое-какие названия я слышал, большинство же было мне неизвестно.

Но меня заинтересовали не надписи на камнях и не то, что творилось вокруг, а то, как были сложены эти камни. Мне было интересно, как они здесь оказались. Их наверняка принесли люди. Возможно, из индейского племени осэйдж или канза. Можно лишь гадать, потому что в книгах из библиотеки это место не упоминалось. Все называли их просто «камни» или «камни Джефферсов», по фамилии семьи, которой когда-то принадлежала эта земля.

Со времени пребывания в форте Беннинг я искал место вроде этого, где несколько человек, собравшись вместе, могли бы своими руками построить дом для своих богов. Я видел нечто подобное недалеко от одной из проселочных дорог в Беннинге — грубая, дощатая церковь с одним-единственным помещением, просевшей крышей, осыпавшейся штукатуркой и рваными пластиковыми пакетами вместо оконных стекол. Внутри стояли две кое-как сколоченные деревянные скамьи и стол, сделанный из остатков старой мебели, выполняющий роль алтаря. За ним висел крест — две перекрещенные доски, прибитые гвоздями к стене. Когда я смотрел на него, то представлял себе руки сделавших его людей — грубые, с потрескавшейся кожей, с розовыми ссадинами на черных костяшках и большими мозолями на светлых ладонях, представлял, как эти руки сжимали распиленный дуб и забивали гвозди.

Я подумал, что, когда строишь Божий дом, то временами ощущаешь Его присутствие.

Именно это я искал в чистой вере и в преклонении перед единым Богом, но я ошибался. Я заблуждался, решив, что человек может убивать во имя Бога. В глубине души я верил, что обрету частицу могущества моего Бога. Прошло немало времени, прежде чем я понял, что убийства совершаются лишь ради убийства, и не более. Здесь же передо мной были строители, которые нашли свой путь в рай, если он вообще существует.

Но чувствовали ли присутствие богов люди, которые складывали камни вокруг ручья в Джефферс-Рокс? Возможно ли, чтобы их души и духи, которым они поклонялись, скрывались здесь, в этих забитых мусором расщелинах?

Мне не дано этого знать. Возможно, они и не индейцы, а всего лишь поселенцы, просто складывавшие сюда камни, о которые ломался их плуг. Но мне казалось, что камни образуют определенную форму и сложены в определенном порядке и с какой-то особой целью, выходящей за рамки обычных понятий. Что-то во всем этом было, и однажды в конце долгой, изнурительной пробежки я все пойму. Или почувствую.

Как создать обиталище Бога и как наполнить его духовностью?

Размышляя над этим, я повернул домой.

Как создать свой собственный дом? Что делает его твоим? Почему тебе там хорошо, а другому — нет?

Духовным началом, на котором держалась наша семья, наш дом, была Бетси.

Она «всего лишь маленькое существо — головастик, — как говорил ее отчим, помощник шерифа Бад Николс, — но храбрее грабителя». Мне казалось, что это не совсем верное определение, но очень близкое к истине. Я был выше ее на фут. Когда мы только начали встречаться, я как-то поднял ее в воздух, чтобы поцеловать и пожелать доброй ночи. Она замерла у меня в руках. «Тебе это приятно?» — спросила она, и я больше никогда так не делал.

Такой ли уж сильной была Бетси? Думаю, многое зависело от того, кто находился с ней рядом. Она могла постоять за себя, и поначалу до нее было непросто дотронуться. Но она была готова защищать и тех, кого любила, потому что в детстве ей досталось не так уж много любви. Отца своего она не знала. Мать растила ее одна, пока ей не исполнилось восемь лет. И вот тогда помощник шерифа Николс, как он сам любил говорить, сделал из ее матери порядочную женщину.

Отчиму хотелось, чтобы Бетси была мальчиком и чтобы она была его ребенком. Но Бетси не желала быть ни тем ни другим. Думаю, лет в пятнадцать-шестнадцать она вела необузданную жизнь: мальчики, выпивка, постоянные ссоры с отчимом. Потом ее мать умерла от рака груди, и Бетси ушла из дому.

Когда я встретил ее в 1993 году, после всех войн, в которых участвовал, ей было двадцать два. Она жила самостоятельно и выглядела настоящей женщиной. Она подошла ко мне в книжном отделе супермаркета «Уол-март» и произнесла первые, обращенные ко мне слова: «Вы хотите прочитать одну из этих книг?» На ней были шорты, шлепанцы и футболка как минимум на размер меньше нужного. По ее улыбке я понял, что она подтрунивает надо мной.

— А что? — поинтересовался я.

— Просто вы так долго смотрели на заднюю обложку книги, что я усомнилась, умеете ли вы вообще читать.

Не самое лучшее начало для знакомства, но потом все исправилось. Я пригласил ее на свидание, и мы встречались три месяца и раз пять расходились, пока я не предложил ей выйти за меня замуж.

— Зачем? — спросила она, когда я сделал ей предложение.

— Чтобы вместе строить жизнь, — ответил я. Думаю, это был правильный ответ, потому с тех пор именно этим мы и занимались, или по крайней мере пытались.

— То, что соединил Господь, не дано разорвать ни одному человеку, — произнес я вслух, ускоряя темп на обратном пути, возвращаясь к жене, к ребенку, к себе домой.

Глава 3

Звонок у телефона, стоящего в нашей спальне, не работал. Аппарат щелкал и трещал, как сломанный робот, и я едва расслышал его слабый треск, когда вышел из душа. Я ожидал услышать Бетси. В это утро у нее был выходной, но, вернувшись с пробежки, я не застал ее дома. Обычно она оставляла записку, в которой сообщала, куда они с Мириам идут. Но на этот раз записки не было.

— Салам алейкум, — прозвучал мужской голос.

— Алейкум салам, — ответил я, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Я узнал его. — Гриффин?

— Ха! Ты не забыл меня спустя столько лет?

— Не забыл.

— Боялся, что я позвоню?

— До настоящего момента — нет.

— Я сейчас в мотеле «Супер-8».

— Правда?

— Не хочешь позавтракать вместе?

— А нам есть о чем говорить?

— Просто вспомним старые времена. Кувейт, Боснию, Нью-Йорк, Атланту. Понимаешь, о чем я?

— Давай встретимся в «Полевой кухне», она на той же улице, что и мотель.

— Я бы предпочел «Джамп-старт». Никогда не знаешь, кого там встретишь.

— Если хочешь меня увидеть, то встретимся в «Полевой кухне».

Я невзлюбил Гриффина с тех пор, как увидел впервые его во время тренировки рейнджеров в Дагвее, когда он тайком молился в пустыне, совершая мусульманский обряд. Он возненавидел меня еще раньше, чем я его. Думаю, частично причина крылась в расизме: мои светлые волосы и голубые глаза. Некоторые афроамериканцы видели во мне идеальный объект ненависти. В горах Джорджии во время одного из рейнджерских учений Гриффин решил свести со мной счеты, и пару секунд я был уверен, что он действительно намерен убить меня. Позже, уже после того, как я побывал моджахедом в Боснии, я узнал, что Гриффин работает в команде разведслужбы в Нью-Йорке. Памятуя об этом, я пытался дозвониться ему из Атланты, когда возникла угроза настоящей катастрофы — настолько глобальной, что Америка уже никогда не восстановилась бы после нее. Но Гриффин не отозвался, и мне самому пришлось остановить чуму.

То, что он объявился сейчас в Уэстфилде, не сулило ничего хорошего. Пожалуй, для меня это была самая плохая новость.

Когда я отъезжал от дома на своем пикапе, меня немного удивило, что во дворе пусто. Куда подевалась машина Бетси? И где была она сама?

Гриффин сидел под навесом и листал газету. Увидев меня, он кивнул и подождал, пока я сяду. Потом свернул газету, еще раз пробежал глазами огромный заголовок и поднял газету, чтобы мне было видно: «Атака на Америку».

— Доброе утро, — приветствовал он меня. — Рад, что ты пришел.

— Что привело тебя сюда?

Гриффин долго смотрел мне в глаза, ждал, что я прерву молчание, но я просто разглядывал его. Последний раз, когда я его видел, он был в команде Клинтона. Тогда он выглядел мощным и накачанным, словно проводил в тренажерном зале сутки напролет. Теперь плечи были уже не такими квадратными, а лицо округлилось. Я решил, что у него сидячая работа.

— Вот решил повидаться с тобой, — ответил он.

— Не самое удачное решение.

— Послушай, Куртовик, мне все про тебя известно.

— Ну конечно. — Если бы он все знал, то меня не было бы сейчас в Уэстфилде, а сидел бы я где-нибудь в Ливенуортской тюрьме или вовсе уже давно покинул бы этот лучший из миров.

— Я знаю про тебя и моджахедов.

— Это было очень давно, — напомнил я. — Теперь я — простой плотник.

— Да, это я тоже знаю. Частный предприниматель.

Я пожал плечами.

— Слушай, Гриффин, чего ты хочешь?

— Чтобы ты поработал на Дядю Сэма, — прояснил он ситуацию. — Ты мне нужен.

— Меня это не интересует.

Он поднял газету, чтобы мне было видно фотографию горящего Торгового центра. Я кивнул.

— Ничем не могу помочь, — повторил я.

Он прищурился:

— Да что ты говоришь?

Я улыбнулся:

— Ты же больше не работаешь в разведке?

— Я сменил агентство.

— Так я и думал. И тебе нужно… дай-ка сообразить… тебе нужно, чтобы я вышел на связь со своими старыми приятелями из числа моджахедов?

— Что-то вроде этого.

— И это потому, что ты думаешь, что это сделали они.

— Мы знаем, что это сделали они.

— Правда?

— Да.

— Чушь! С момента нападения прошло только двадцать четыре часа, а вы уже точно знаете, кто это сделал? Если вы так быстро это поняли, значит, вы должны были знать достаточно, чтобы предотвратить трагедию. Нет, ты ничего не знаешь. Ты не имеешь об этом не малейшего представления. Впрочем, как и я. Я не знаю, что происходит. Но я скажу тебе одну вещь: у меня нет дружков среди моджахедов. Если они у меня когда-то и были, то их всех уже давно нет в живых. Ты все еще молишься?

Гриффин сделал жест рукой, словно мы играли в карты и он пасовал.

— Нет? — удивился я. — Ты поставил в известность своих боссов о том, как ты молился? Думаю, что нет. Бьюсь об заклад, ты слишком полагаешься на свою интуицию.

— Кстати, о моей интуиции. В девяносто втором году ты ушел из рейнджеров. Похоже, ты нашел свою религию, обрел Аллаха во время войны в Заливе или что-то в этом духе. Ты поехал в Боснию, откуда родом твой отец, и там присоединился к моджахедам. Потом вернулся в Штаты и устроился работать на ксероксе в Совет по международной политике у научного сотрудника по имени Шанталь Ричардс, женщины средних лет, которую ты трахал. Ты вступил в контакт с Рашидом Юсуфом, который занимался подготовкой террористического акта во Всемирном торговом центре. Его тело нашли в Атланте. Оно свисало с помоста в здании Си-эн-эн. Тело твоего зятя обнаружили в тот же день. Тогда же мы получили видеозапись, снятую в аэропорту Атланты. Ты называешь это интуицией?

— Твои ребята часто делятся информацией с ФБР?

— Мы сделаем это, если необходимо.

— Вы будете делать заказ? — Перед нами стояла официантка, и у меня было странное ощущение, что она возникла из воздуха.

— Еще кофе, — сказал Гриффин.

— Яичницу с ветчиной. Поджарьте с двух сторон, — попросил я. — И картофельные оладьи.

Официантка ушла. Гриффин кивнул и улыбнулся:

— Ветчина?

— Я завязал с религией, — пояснил я. — Не вижу больше смысла в проповедниках, имамах и священных войнах.

— Так, значит, ты — наш человек.

— Нет, я не работаю на правительство — ни сейчас и никогда больше.

— Не зарекайся, — отозвался Гриффин. — Скажи, что подумаешь.

— Нет, — уверенно повторил я.

— Ты будешь об этом думать, — сказал он. — Ты просто не сможешь не думать об этом.

И он был абсолютно прав.

Глава 4

Старый «сатурн» Бетси стоял перед домом. Я заглянул в него, когда проходил мимо, чтобы проверить, все ли в порядке. Наверное, Бетси и Мириам ездили в ресторан «У Уэнди» за гамбургерами, потому что сзади, там, где обычно сидела Мириам, был разбросан картофель фри и стоял недопитый коктейль. Впереди на пассажирском сиденье лежали газеты, пара книг и большая тетрадь с отрывными листами для занятий на курсах по веб-дизайну, которые Бетси по вечерам посещала в колледже южного Канзаса. Солнцезащитный щиток водительского сиденья был опущен, и я подумал, что Бетси смотрелась в зеркало, возможно, поправляла волосы. Она почти не пользовалась косметикой. Проверка показала, что ничего не случилось. Небольшой беспорядок в салоне, но в целом — все нормально.

Я собрал мусор в машине, поднял щиток, взял книги Бетси и пошел, прижимая их к груди, словно мы вместе возвращались из школы.

— Где вы были? — крикнул я, когда за мной захлопнулась дощатая дверь. Никто не ответил.

Страх пронзил меня, как электрический разряд. На кухне никого не было, в маленькой гостиной — тоже. Я прошел в холл и заглянул в комнату Мириам — пусто. Прислушался. Ни звука. Дверь в спальню открыта — на неубранной постели лежали сбитые в кучу простыни.

Не знаю, что я почувствовал в тот момент. Какая-то пустота. Как будто последние пять лет жизни бесследно исчезли. Словно ничего не было и ничего уже не будет. Ни прошлого, ни будущего, ни настоящего, и сам я стал невидимым и невесомым как призрак.

Простыни зашевелились.

— Ну? — прозвучал голос Бетси. — Тебе нечем заняться?

— Ох, малышка. — Я тряхнул головой, чтобы отогнать мысли, владевшие мной секунду назад, скинул рубашку и расстегнул джинсы. — Где Мириам?

— Я оставила ее у тети Ли. Решила, что нам нужно немного отдохнуть и взбодриться. — Она окинула меня взглядом с головы до ног. — Похоже, ты не готов приободрить меня. Заключи меня в объятия, круглые, как солнышко!

От нее пахло жизнью. Моя Бетси. Я прижал ее к себе покрепче, вдыхая ее аромат. Мы целовались, слегка касаясь друг друга губами, и возникшая страсть наполняла нас, проникая через губы и глаза. У нее были маленькие и круглые груди, и, когда я стал ласкать их языком при свете дня, наполнявшего нашу комнату, она вдруг остановила меня.

— Нет, малыш, не смотри на растяжки, — смутилась она.

Я не мог сдержать смех.

— Ты выглядишь просто идеально, — ответил я, стараясь ее успокоить.

Не было смысла говорить, как сильно я любил каждый дюйм ее тела и эти почти незаметные растяжки у нее на груди, появившиеся потому, что она кормила молоком нашу дочь. И эти чудесные розовые соски, становившиеся твердыми, когда я касался их пальцами и языком. Живот у нее был слегка округлым, мягким и теплым, как земля в летний день. Ее светло-каштановые волосы между ног блестели и источали животный запах любви, а лоно имело привкус соли и железа, как кровь, как сама жизнь.

— Смотри мне в лицо и выполняй свой долг, — сказала она.

И когда я вошел в нее, наполняя собой ее тело, медленно впускавшее мое, для меня не существовало иного мира, кроме того, в котором я сейчас находился.

Канзасское солнце лилось сквозь маленький световой люк в крыше и высвечивало вокруг нас на кровати квадрат, такой яркий, что нам пришлось закрыть глаза, пока мы лежали обнявшись. И в этот удивительный момент покоя я вдруг понял, что еще никогда в жизни не был так счастлив и в то же время так напуган.

— Давай поболтаем, — предложила Бетси.

— Я хочу слушать твое дыхание, — прошептал я. — Давай просто полежим.

Меня всегда удивляло, что женщины любят говорить о таких вещах, как любовь, семья, дом, в то время как мужчинам достаточно быть уверенными в их существовании. Такие вещи не возникают из разговоров. Они — мир внутри мира, который мы создаем, пока живем вместе, пока строим его общими усилиями. «И этот мир такой хрупкий», — думал я, лежа рядом с Бетси в нашей комнате, в нашем доме, в четырехугольнике света. Ты строишь и делишься, ты любишь и мечтаешь, ты борешься и плачешь… и строишь дальше. А потом приходят какие-то люди. Просто появляются и все рушат, рвут на части.

Гриффин. Мы говорили с ним не больше десяти минут, и за это время он раз десять привел меня в ужас. Он угрожал мне законом, угрожал моей семье, моему достоинству.

— Расслабься, малыш. — Бетси провела пальцами по моей щеке. — Что случилось? Ты какой-то напряженный.

— Все думаю о вчерашних событиях. Меня как будто насквозь продырявили.

— Все ощущают нечто подобное, милый. Все.

Я поцеловал ее.

— Да.

Я не мог рассказать ей, какая угроза нависла над нами. Я не мог сказать ей, как много я знаю о терроризме и насколько тесно был с этим связан сам.

Я — Курт Куртовик, тридцати четырех лет, родился в Канзасе, видел войну и смерть и не раз смотрел смерти в лицо. Я был солдатом американского правительства и Бога всемогущего. Долгое время думал, что на свете есть справедливость, и порой верил, что с помощью Господа смогу изменить Америку и весь мир.

Пройдя подготовку в армейской школе, готовившей десантников военно-диверсионных частей, я в совершенстве овладел техникой убийства, доведя его до искусства, и специализировался в области подрывного дела. После участия в боевых действиях в Панаме и в войне в Персидском заливе я принял ислам — забытую религию отца-иммигранта — и отправился в Боснию, на родину предков, надеясь там отыскать свои корни и обрести себя. Но вместо этого судьба подсунула мне лишь еще одну возможность — совершенствовать технику убийства. Но я больше не мог убивать, и меня захватила идея остановить убийства раз и навсегда. Стремясь к этому всей душой, я, однако, позволил убедить себя в том, что обрести спокойствие и восстановить мир можно, лишь заставив Соединенные Штаты испытать ту боль, от которой страдал весь остальной мир.

Я держал в руках чуму, которая, как я тогда думал, могла положить конец всем страхам и угрозам, но все же не отважился сделать это, хотя и просил помощи у Бога в осуществлении своих замыслов. Я не решился выпустить в мир чуму, высвободить мор, который мог уничтожить будущее моей страны. И я убил человека, который мог сделать это безо всяких раздумий.

Я был уверен, что об этом никто не знает. Никто не видел этого. Я вернулся домой и жил в тихом неведении на Мэйн-стрит, где над домами развевается американский флаг. Уэстфилд, штат Канзас. Я уехал отсюда, потому что считал, что у меня здесь нет корней, но, вернувшись, понял, что это место стало мне родным и близким, как плоть моя. Я слился с городом и смотрел на мир глазами моих сограждан. И я полюбил Бетси. Когда уходил воевать, она была маленькой девочкой, на которую я не обращал внимания, но стала прекрасной женщиной, когда я вернулся. Мы построили собственную жизнь и обрели будущее.

Как защитить все, если лучше других знаешь, какая опасность может таиться в завтрашнем дне и нужно лишь мгновение, чтобы она обернулась ужасом?

— Бетси, — сказал я, — похоже, я возвращаюсь на службу в армию.

Она замерла.

Я перевернулся на бок и посмотрел ей в лицо, прямо в глаза.

— Я уеду ненадолго. Возможно, на несколько недель. Или месяцев. Мы будем регулярно получать жалованье. Это не так уж плохо.

— О Боже, Курт. — Она повернулась ко мне. — О Боже! Не надо… ну не надо. — Она долгое время молчала, и я почувствовал, как она каменеет у меня в объятиях. — Только возвращайся ко мне, — прошептала она. — Возвращайся к нам.

— Сам Бог не помешает мне этого сделать. — Я и представить не мог, что меня ждет.

— Пап, ну еще рано сказку рассказывать.

— Хочешь сказать, тебе еще рано ложиться спать?

— Да.

— А хочешь сказку я расскажу сейчас, а спать ляжешь попозже!

— Давай!

— Жил на свете злой старик. Он был очень злой?

— О да! Очень-очень!

— Верно. И этот злой старик жил на большой старой горе. А знаешь, как его звали?

— Горный старик.

— Да ты уже слышала эту сказку!

— Продолжай, папа.

— И все в округе, даже те, кто жил довольно далеко от горы, боялись этого старика. Они знали, что он превращал мальчиков и девочек в птиц.

— Больших птиц.

— Страшных птиц. С огромными когтями. Они падали камнем вниз с неба и…

— Не надо щекотать меня, папа! Не надо!

— Иногда птицы уносили маленьких детей и прятали их далеко в горах.

— Плохие птицы.

— Очень плохие.

— Бывало, что птицы проклевывали дырки в облаках, и начинался дождь, а дети хотели играть на улице. Иногда они создавали большие облака дыма, от которого щипало глаза. А еще они гадили людям на головы.

— Папа!

— Да, именно так все и было! Но однажды птицы совершили большую ошибку. Они похитили принцессу, которой было… ну, ей было столько же лет, сколько тебе. Они унесли ее в горы и бросили в пещеру. Знаешь, как звали принцессу?

— Мириам.

— Правильно. Мириам была очень красивой принцессой. Она носила такие же туфельки, как и ты, только они, как звезды, сверкали драгоценными камнями. Она носила шелковое платье, голубое, как небо. А в ее длинных золотистых волосах, таких же прекрасных, как у тебя, были две золотые заколки, сиявшие ярко, как солнце. Принцесса Мириам осмотрела пещеру и сказала: «Нет! Я не останусь на этой свалке!» Она ждала, пока не увидела луч света, проникший в пещеру сверху. Это был совсем слабый и тонкий лучик света. Но когда она поймала его своей золотой заколкой, он стал ярче и осветил всю пещеру так, что дети увидели друг друга, а главное, они заметили веревочную лестницу, которую все это время скрывала тьма. Один за другим, следуя за принцессой Мириам, они выбрались наверх и… Я расскажу тебе продолжение в следующий раз.

— Нет! Сейчас!

— Каждое утро старик завтракал за большим столом на крыше огромного старого замка, стоявшего на вершине горы. Оттуда он видел все земли и всех людей, которые страшно его боялись. Маленькие мальчики и девочки, превращенные им в птиц, сидели в клетках и на жердочках вокруг него и громко кричали. Поэтому старик не услышал, как Мириам и дети выбрались из пещеры и как они шли на цыпочках вдоль стен по коридорам его замка. Они подбежали сзади и толкнули его так сильно, что стол и древний стул, на котором сидел старик, свалились в черную пропасть, и пропасть поглотила их. Хлоп!

— А когда старик исчез, все птицы снова превратились в мальчиков и девочек. Пещера в горе превратилась в прекрасный, освещенный солнцем сад. И все решили, что Мириам должна стать королевой этих земель и править жившими в этих садах людьми. Мириам была очень счастлива, и с тех пор каждое утро она приглашала своего папу выпить с ней молока, и иногда они пили его прямо из пакета. И жили они все долго и счастливо.

Бетси стояла у книжной полки, занимавшей одну из стен нашей спальни, и водила пальцами по корешкам книг — многие из них потрескались, некоторые почти отвалились, — осторожно дотрагиваясь до них, словно могла что-то узнать по их фактуре и состоянию на ощупь.

— Ты долго этого ждал, — смущенно произнесла она.

Внутри у меня все сжалось. Бетси даже представить себе не могла, насколько она была права, как долго я ждал этого момента и как я его боялся. Она знала, что я десантник, знала, что был последователем разных религий и что я входил в «особый антитеррористический отряд». Я рассказал ей все это, еще когда мы только встречались. И я тогда не очень надеялся, что она мне поверила. Будучи падчерицей заместителя шерифа Уэстфилда, она привыкла к вранью военных. Не думаю, что я сказал ей что-то помимо этого. Во всяком случае, я не выложил всю правду.

— Посмотри на эти книги, — сказала она, — их здесь сотни.

В основном это были книги по истории. Они стояли в хронологическом порядке, начиная с Библии моей матери и Корана отца. Там была «Священная война» Карен Армстронг. «Крестовые походы глазами араба» Амина Маалуфа. Маленькая книга «Ассасины»[2] Бернарда Льюиса. Думаю, это была реальная история исмаилитов[3] и Горного старца,[4] который правил ими девятьсот лет назад. Я был потрясен, как насилие и воля могли слиться воедино и какой разрушительной силой они обладали. Эти книги помогли мне понять мир, с которым я соприкоснулся и от которого отвернулся. Они научили меня видеть разницу между верой и фанатизмом, между спасением и разрушением.

— Эти книги отняли у меня тебя, — продолжила она. — Помню, когда ты читал их, казалось, что ты где-то далеко.

— Они спасли меня, — ответил я, но тут же понял, что это слабое оправдание.

— Спасли от чего?

Это трудно было объяснить.

Я смотрел из окна служебного самолета на вспыхивающие внизу, в пяти милях от нас, огни. Маленькие городки, затерявшиеся среди больших ферм. Сердце Америки под покровом ночи.

— Как думаешь, есть шанс, что все уже кончилось? — поинтересовался Гриффин.

— Нет, — ответил я, — еще ничего не кончилось. И началось все это не вчера. Ты же знаешь. И я знаю. И убийцы это знают. О том, что идет война, не знают только люди внизу, под нами. Они до сих пор не знают, как им себя вести. Они всю свою жизнь провели в центре урагана. Вокруг них были смерть и разрушения, а они видели только голубое небо.

— Не знал, что ты такой сентиментальный, — усмехнулся Гриффин.

— Сейчас все стали такими, — отозвался я, отрывая взгляд от Америки и глядя в лицо человеку из управления. — Ты лучше мне скажи вот что, Гриффин. В нашем огромном мире полно людей, которые ненавидят США. И если раньше что-то спасало нас от них, некий магический щит, то его больше нет. Как ты собираешься обеспечить нам безопасность?

— Надо устранить плохих парней, — заявил он.

— Кого именно?

Я откинулся назад и закрыл глаза, пытаясь вспомнить прикосновения, запах, вкус Бетси и ее глаза цвета темного меда, в которых стояли слезы.