Охота на «крота»

Глава 7

Жена человека, с которым я хотел встретиться в Гранаде, была закутана, как монашка, но оказалась намного миловиднее, чем я ожидал. Когда я пришел, она сидела в одиночестве за прилавком маленького оптового магазина, где торговали восточной едой и специями. Это была одна из жалких лавчонок, которые во множестве расположились на окраине города.

Едва переступив порог магазинчика тем душным днем, я почувствовал, что нахожусь на верном пути. В адресной книге Абу Сейфа находилось много интересных записей. Кое-кого из этих людей я знал, но они находились далеко — на Балканах и в Африке. У меня не осталось права на ошибку, и этот адрес «дружка» в Испании, человека, которого должны были звать Бассам Алшами, показался мне наилучшим вариантом. Внутренний голос подсказывал мне, что нужно ехать сюда, и теперь с деньгами управления я мог это осуществить. Если что-то пойдет не так, я быстро это пойму и отправлюсь в Африку, где, надеюсь, смогу найти одного хорошего знакомого.

— Le puedo ayudar?[7] — спросила женщина за прилавком.

Она была немногим моложе меня и более рослой, чем большинство моих знакомых женщин. Меня поразили ее волевое лицо и удивительно сильные руки. Это и все, что я мог разглядеть. На ней было платье с длинными рукавами, манжеты застегнуты на все пуговицы, и, разумеется, она носила серый платок-хиджаб — символ скромности и благочестия. Это было своего рода униформой жен и сестер членов мусульманского братства. Платок полностью скрывал волосы и был заколот булавкой под подбородком. Тем не менее он эффектно обрамлял высокие скулы и оттенял яркие, темно-карие глаза, которые она не отвела, встретившись со мной взглядом. Кондиционер в магазине отсутствовал, и ей, наверное, было душно в таком одеянии. Она осторожно переступила с ноги на ногу.

— Le puedo ayudar? — повторила она.

— Вы говорите по-английски? — спросил я.

— Да, немного.

— Отлично. — Я старался быть дружелюбнее. — Могу я увидеть мистера Алшами?

— Его нет, — ответила она. Над верхней губой у нее выступила капелька пота.

— Он вернется сегодня?

— Нет. Его нет в Испании.

Я сохранил дружелюбный тон. Наши взгляды встретились.

— Надеюсь, он скоро вернется. Я от его друга.

— У Бассама много друзей, — заметила она.

— Наверное.

Я осмотрел магазин и вдруг подумал, что он может служить отличным укрепленным пунктом — слишком много пеньковых мешков стояло у стен. Но здесь пахло специями, а не песком. Некоторые мешки были открыты, чтобы покупатели могли попробовать содержимое: фисташки, черный перец, зеленый, незнакомый мне порошок, красно-оранжевый порошок, название которого я забыл, кусочки смолы, похожей на карамель, но пахнувшей, как духи. Я взял один и понюхал.

— Incienso,[8] — пояснила она.

— Что, простите? — Я немного говорил по-испански, но не понял, что она сказала.

— В церкви, понимаете? — Она сделала движение рукой, будто что-то раскачивала. — Humo… курить? — Теперь она беспомощно развела руками и рассмеялась.

Я снова поднес смолу к носу и закрыл глаза. Это был почти забытый запах церквей в Сербии, и я глубоко вдохнул его, закрыв глаза.

— Ладан, — сказал я и бросил кусочек назад в мешок.

— Ладан! — повторила она. — Спасибо.

Она достала блокнот и ручку из тумбочки, как школьница, готовящаяся к уроку. Пока она писала, я заметил, что у нее были очень сильные для женщины руки.

Вдоль противоположной стены стояли большие банки, наполненные чем-то жидким.

— Бензин? — спросил я.

— Нет, — рассмеялась она, — мед.

— Мед?

— Miel. Мед. Я правильно говорю? — Она вышла из-за прилавка и открыла одну из банок. Ее темно-серое платье было длинным и бесформенным и полностью скрывало ноги. Взяв пластиковую палочку, она макнула ее в мед, затем подождала, пока густая коричневая жидкость стечет обратно в банку, поймала пальцем последнюю каплю и протянула палочку мне.

— Нет, спасибо, — отказался я.

Она улыбнулась и, не придавая этому особого значения, слизнула сладкую каплю с кончика пальца.

— Сеньор Алшами — ваш отец?

— Он мой муж, — ответила она.

— Он надолго уехал?

— Я не знаю. Его нет уже две недели. Иногда он отсутствует по два месяца. Он не любит рассказывать о своих поездках.

— Разумеется. — Я еще раз обвел глазами магазин и достал из кармана пустой футляр из-под ножа для бумаги Абу Сейфа. — Не знаете, где можно найти нож, который подошел бы к нему?

— Думаю, их везде продают. Но… может, у брата моего мужа. В его магазине. В Альбаисине. — Она посмотрела на меня, затем на часы, висевшие на стене, и пожала плечами. — Сейчас я закрываюсь — время молитвы. Но я напишу вам адрес. Это рядом с церковью Святого Николая. — Она написала детским почерком название улицы. — Где вы остановились?

— Пока нигде.

— У вас есть машина?

— Нет.

— Хотите, я отвезу вас в этот магазин? И я знаю место, где можно остановиться. Встретимся здесь, около магазина… в четыре часа?

— Как вас зовут?

— Пилар. — Она пожала мне руку, задержав ее на несколько мгновений в своей.

— Пилар, — повторил я. — Мусульманское имя?

— Нет, испанское. Но я мусульманка, как и мой муж.

В магазине сотовых телефонов я купил испанскую сим-карту для мобильного телефона, потом уселся в кафе под открытым небом, заполненном рабочими-строителями. Напротив, рядом с кассой, был стенд с открытками — достопримечательности Гранады, которые я еще не осмотрел, виды Альгамбры, Хенералифе, Двора львов. В Боснии я часами слушал проповеди о величии мусульманского мира и о Гранаде. Когда Европа переживала мрачное Средневековье, у мусульман здесь было время расцвета. Но потом они как-то постепенно утратили былую славу. Возможно, христиане оказались более жестокими, безжалостными и голодными. Возможно, просто их время кончилось. Их поставили на колени и разбили на мелкие племена. Это было пятьсот лет назад, но им уже не суждено было по-настоящему подняться.

Большая часть открыток рассчитана на водителей грузовиков, которых не особенно волновали достопримечательности Гранады. На них были изображены женщины с огромными, как подушки, грудями, вылезавшими из крошечных бикини; девушки с голыми попками на пляжах Андалузии, пенисы со смешными нарисованными на них рожицами. «Вива, Испания!»

В «Джамп-старт» зазвонил телефон. Трубку взяла не Бетси.

— Рут? — спросил я. — Моя жена здесь?

— У нас сейчас завтрак в самом разгаре. Разве ты не знаешь? — удивилась Рут, которая была лучшей подругой Бетси в ресторане. — Это ты, Курт?

Я повесил трубку. Я мог перезвонить сегодня вечером или завтра. Не стоило спешить.

Стальная дверь магазинчика была заперта. Даже под конец дня солнечный свет, отражавшийся от белого здания из шлакобетонных блоков, слепил глаза, отчего зрачки превращались в точки — голова просто раскалывалась от этого света. Я постучал еще раз. К моему облегчению, замок загремел — кто-то вставил в него ключ изнутри.

— Adelante Un momento, por favor,[9] — сказала Пилар.

— Спасибо, — ответил я. — Так мило с вашей стороны.

В темноте магазина я едва различал ее силуэт, лица не было видно совсем. Она закрыла дверь и потянулась к выключателю, но очень медленно, словно чего-то выжидая… но чего?

— Не двигайся, — раздался мужской голос позади меня. — Стой, где стоишь!

Я, разумеется, оглянулся. Но выстрел из дробовика отбил у меня всякую охоту делать это, и я застыл как вкопанный. Что-то посыпалось из мешка, стоявшего у стены.

— Мне не хотелось бы убивать вас, — сказал мужчина с фальшивым британским акцентом. — Но вам придется ответить на несколько вопросов.

— Вы — коп? — спросил я, пытаясь рассмотреть его лицо, но не мог.

— Что вам нужно от Бассама Алшами?

— Помощь, — с готовностью ответил я.

— Я вам не верю. Где вы взяли ножны?

— У Абу Сейфа.

— Он умер.

— Нет! Когда?

— Не ты задаешь вопросы, — оборвал меня мужчина.

Я по-прежнему не мог разглядеть его лица и сконцентрировал все внимание на направленной на меня двустволке. Двустволка двенадцатого калибра на два патрона. Один уже израсходован. Я прикидывал расстояние между нами, когда мне на голову обрушился прут. Удар отшвырнул меня в глубь помещения. Била женщина, еще и еще, подаваясь всем телом при каждом ударе. Я опустился на колени. Ружье по-прежнему смотрело мне в живот. Оно было слишком далеко, чтобы я мог дотянуться до него, но достаточно близко, чтобы при выстреле меня разорвало пополам.

Страх обостряет восприятие, и теперь я вдруг вспомнил, как сладко пахли специи, почувствовал, как остро горячей волной желчь обдала желудок, ощутил солоноватый вкус крови разбитой губы и плитку пола, холодившего щеку.

— Ну-ка сядь! — скомандовал мужчина. — Чего развалился!

Я хотел выполнить его приказ, но всякий раз, когда я пытался это сделать, железный прут опускался мне на плечи или на поясницу.

— Сядь! — крикнул он снова, и я заметил, как он подал женщине знак остановиться. Я перекатился на спину, радуясь, что могу подчиниться ему, и медленно сел. Я посмотрел себе на ноги, удивляясь, что все еще чувствую их.

Мужчина передал оружие женщине. Она взяла его с удивительной легкостью и намного ловчее его. Мужчина хромал. Поначалу я этого не заметил. Быстро, насколько позволяла хромота, он направился в глубь магазина. Очень сильная хромота. Оба-на! Он волок что-то большое и круглое. Хромота стала еще заметнее. Да он просто калека. Я улыбнулся.

— Положи руки на бедра, — скомандовал он.

Я подчинился.

Меня сдавила шина, прижав руки к телу.

Глава 8

— Я знаю, что ты чувствуешь, — заговорил мужчина, — тобой начинает овладевать паника.

Концом стального прута он ткнул насаженную на меня шину. Я упал, как тряпичная кукла, набитая ватой, и мгновение спустя я попытался изогнуться, чтобы ступни, колени и плечи нашли опору на покрытом плиткой полу. Женщина положила ружье между двух больших раскрытых мешков и взяла железный прут. Она со всей силы била им меня по плечам и рукам, нанося удары снова и снова. Затем стала молотить меня по шее и голове, словно хотела вбить меня в пол. Я не мог защищаться и грохнулся лицом об пол. Шина давила на диафрагму, и я не мог вдохнуть. Поток воздуха был перекрыт. Мной действительно овладела паника. Я даже не мог пошевелиться.

— Тебе повезло, — продолжил мужчина. — Я хочу задать тебе несколько вопросов. Когда со мной вытворяли подобное, мне никто не задавал вопросов. Поэтому я не мог дать ответов, которые бы положили этому конец. Так что тебе повезло.

— Повезло, — повторил я, или мне показалось, что я это произнес.

— Ты работаешь на американское правительство?

Про себя я рассмеялся. Не знаю, какой звук был слышен на самом деле.

— Сними с него обувь, — приказал мужчина женщине. Я почувствовал, что у меня с ног стащили кроссовки, затем носки. Она саданула стальным прутом мне по пяткам, боль пронзила все тело.

— Еще раз, — послышался голос.

Новая вспышка боли. Мочевой пузырь не выдержал, затем и кишечник.

— Я… я…

— Ты… — выжидательно прозвучал голос.

— Я — один из вас.

— Ты пришел, потому что… Ах да, потому что Америка пострадала, и ты решил, что, возможно, Алшами к этому причастен. Ведь так? Знаешь, мне трудно понять тебя.

— Я — один из вас.

— Не испытывай моего терпения, — предупредил мужчина.

— Ла Аллах, — начал я вступление к молитве, — илла Аллах, Мухаммед. — Боль, от которой замерло сердце, лишила меня голоса.

— Богохульник! — возмутился он. — Мы не желаем это слушать. Где ты видел Абу Сейфа?

— В мечети Илинга.

— Когда?

— Месяц… месяц назад.

Удар. И еще. Вопросы повторялись. Снова и снова. Много раз. А вместе с ними — и боль. Потом на некоторое время я провалился в сон. Снилось ли мне тогда что-либо — не помню.

Когда я приоткрыл глаза, кошмар все еще был реальностью. Я лежал на полу лицом вниз в крови и дерьме. Шина перекрыла циркуляцию крови в руках, и я их просто не чувствовал. Все тело болело. Больше я ничего не чувствовал, только боль. Но теперь в помещении горел свет, который, как солнце, жег мне глаза сквозь веки.

— Нам надо отдохнуть, — послышался голос, — и как следует поразмыслить. — Я услышал, как он что-то пьет. — Сегодня тебе крепко досталось. Интересно, удастся ли тебе когда-нибудь поправиться? Или ты умрешь? А сейчас ты точно предпочел бы смерть. Видишь? Я знаю все этапы этого процесса. Я очень опытный в этом деле… очень опытная жертва.

Было слышно, как женщина ходит по комнате. Потом мужчина снова что-то отхлебнул.

— Десять лет я провел в тюрьме Тадмор. Ты знаешь, где это? Нет. Ты не знаешь. Это рядом с большой достопримечательностью Сирии. Маленькие английские старушки ходили к развалинам Пальмиры и восхищались языческой башней Баала. Они проходили мимо Тадмора и смотрели в другую сторону. Эти леди отправляли друзьям открытки с описанием потрясающей поездки и, полагаю, даже представить себе не могли, что рядом находилась тюрьма или что можно жить даже вот в такой шине, что на тебе. Выживешь ты или умрешь, мой американский друг, но ты никогда не сможешь сказать, что эта шина была чем-то обычным в твоей жизни. И ты должен быть благодарен мне за это.

Я услышал, как кто-то зевнул. Это была женщина. Она что-то сказала по-испански, и они пару минут переговаривались, затем я услышал, как она идет к двери. Я не знал, куда она направлялась, уйдет ли на всю ночь или скоро вернется. Я не знал ничего, кроме того, что в этот момент меня не били.

— Теперь ты сломлен, — снова заговорил мужчина. — Ведь так?

Я не мог говорить.

— Знаю. У пытки есть своя психология, свои составляющие. Нас никогда не учили этому в медицинской школе… Видишь ли, я врач… Но за десять лет человек может многому научиться и многое узнать о выносливости или ее отсутствии. И в этом есть какая-то… как вы говорите?.. Притягательность.

В Тадморе пытка была публичной. Ты мог понять, насколько сильную боль испытывали другие, глядя на их страдания, слыша их крики, еще до того, как пережил это сам. А раз понимаешь, что значат крики, потому что был свидетелем происходящего, то вырабатывается определенная реакция на определенные звуки… например, треск ломаемой кости.

Я слышал его слова очень отчетливо, но сам, похоже, не мог контролировать звуки, которые издавало мое тело.

— Знаешь, — поделился со мной мужчина, — сегодня я не слышал ничего подобного.

Он замолчал на некоторое время, и каким-то внутренним чутьем я понял, что сейчас избиение начнется снова. Говоривший поднялся, выключил бивший мне в глаза свет и вышел в другую комнату. Я лежал расплющенным лицом на скользкой черепице, и мне было не видно, что он делает, но я слышал, как льется вода.

Неожиданно в магазине зажегся верхний свет.

— Лежи и не двигайся, — приказал он, — и закрой глаза. — Поток холодной воды обрушился мне на голову и шею.

— Спасибо, — прохрипел я.

Вода слабым потоком стекала к сливу в полу. Она была красной от моей крови.

— Всегда пожалуйста, — по-доброму сказал мой мучитель. — Видишь ли, вода — одна из самых больших радостей для человека. Поэтому ее так много в раю и совсем нет в аду. Хочешь еще?

— Да, — выдохнул я.

Он ушел в другую комнату, где снова раздался шум воды. Я попытался изогнуться, чтобы рассмотреть его лицо, но не смог. Каждый мускул шеи и плеч был скован болью. Он встал позади меня.

— Послушай, — сказал он тоном врача, — ты грязный, и я собираюсь снять с тебя штаны, но только для того, чтобы смыть с тебя все это.

Он дважды плеснул воду мне на зад и на гениталии, и я увидел, как нечистоты с потоком воды уходят в сток.

Постепенно я стал понимать, что за игру он ведет. Когда он меня бил в темноте, то был плохим копом. Включив свет и обдав меня благословенной водой, он превратился в хорошего копа. Сначала он вызывал страх, теперь — признательность. Я прекрасно понимал, как работает его чертов ум, но был благодарен ему за воду.

— Скоро вернется Пилар, — сообщил он, — и нам придется начать все сначала, если только… — он подождал, пока я осознаю сказанное, — если только ты не расскажешь о себе чуть больше и о том, что ты здесь делаешь.

— Я… не знаю.

— Скверное начало.

— Я испугался…

— Продолжай.

— Я сильно испугался после того, что произошло в Нью-Йорке.

— С чего бы это?

— Я был моджахедом.

— Правда? Вот так неожиданность!

— Да, был! Мой отец родом из Боснии. Я был в Цазине, в Зенице.

— Среди моджахедов много шпионов.

— Я не знаю.

— Может, ты и моджахед. А может, шпион. Возможно, и то и другое. Это не так уж плохо. Во всех нас много чего намешано.

Он хотел внушить мне надежду, чтобы потом можно было отнять ее у меня. Допрос не должен был закончиться быстро, а к тому моменту, когда он все же кончится, я должен быть мертв. Я не знал, имело ли это для меня какое-нибудь значение. Мне здорово досталось. Очень здорово. И с чего это я взял, что смогу спасти Америку? Или хотя бы свою собственную семью? Бетси. Мириам. Мысль о них должна была бы придать мне сил, но на деле лишила меня последней надежды. Изможденное от боли и страха тело сдалось. Я больше не мог сопротивляться.

Мокрая шина стала слегка соскальзывать. Я попытался пошевелить пальцами рук, на которых лежал, но они потеряли всякую чувствительность. Ногами я чувствовал прижатые к ним руки, но руки не чувствовали ног. Нужно было сосредоточиться на этом. Я, насколько хватило сил, втянул живот, чтобы дать возможность восстановить циркуляцию крови в руках. Шина снова стала подвижной, но в этот момент у меня потемнело в глазах от боли.

— Мы все идем на компромисс с силой, — послышался голос. — Ты когда-нибудь заключал соглашение с Богом?

— Нет.

— Вижу, ты еще не утратил способность лгать. Я больше не стану задавать тебе вопросы до возвращения Пилар.

Он вышел и некоторое время отсутствовал. Вернулся он со стаканом чаю. Я почувствовал запах мяты. Тогда я заговорил:

— Я пришел к Абу Сейфу за помощью.

— Больше никакой лжи, — отрезал он. — Абу Сейф мертв. Убит. И из того, что мне известно, получается, что убил его ты. Ты ведь не убивал его?

— Нет.

— Ты — его убийца, не так ли?

— Да.

— А, — протянул мужчина. — Ну наконец-то. В этом главная проблема пытки: как понять, что человек говорит правду?

— Пожалуйста, — взмолился я. — Пожалуйста, выслушайте меня.

Он отхлебнул чай и никак не отреагировал. Я начал всхлипывать.

— Пожалуйста… пожалуйста… — Я продолжал повторять эти слова, пока они не утратили для меня своего значения.

— Люди скажут что угодно, лишь бы боль прекратилась, — сказал хромой. — Все. Если есть время, то полученную информацию можно проверить, посмотреть документы. Но если нет ни информации, ни документов, как можно определить, что правда, а что нет? В таком случае боль становится единственным мерилом истины. Боль да еще чутье следователя.

— Пожалуйста… выслушайте.

— Но ты понимаешь, что можешь угодить в еще одну ловушку. Наступает момент, когда следователь не верит уже ничему, если это не следствие боли. Ничему. Как ты думаешь, я тебе сейчас верю?

В пальцах стало покалывать, возникло болезненное ощущение, как это бывает после долгого онемения. Я лежал неподвижно и как мог пытался направить всю оставшуюся энергию в руки, чтобы можно было пошевелить пальцами.

На улице послышался звук подъезжающей машины. Дверь в магазин отворилась, и вошла женщина. Теперь на ней были голубые джинсы, кроссовки и что-то вроде рабочей блузы, а голову и шею прикрывал черный хиджаб. Она положила сумочку на прилавок, как будто ей предстояла обычная рабочая смена.

Они с незнакомцем пару минут переговаривались на испанском. Свет у меня над головой погас, а галогенная лампа снова светила мне в лицо, как солнце из черноты космоса. Но больше ничего не произошло. Они продолжали разговаривать. В магазине снова открылась входная дверь, значит, там кто-то оставался. Я слышал, как заработал двигатель и как звук становился все слабее и слабее, по мере того как автомобиль отъезжал. Кто-то прошел в дальнюю комнату и поставил кипятить воду. Ритуал пытки возобновится довольно скоро, но они заставят меня ждать его и постоянно думать о том, что это вот-вот начнется.

Глава 9

Когда понимаешь, что ты — покойник, уже ничто не сдерживает. Врач своими разговорами пытался зажечь во мне слабый огонек. Пока он говорил, я вел себя очень осторожно. Но я знал, что мне крышка. И моя уверенность в этом перевешивала все то, что он пытался мне внушить. Сейчас у меня было только одно представление о рае: я хотел взять то ружье и с большим удовольствием нажать на спусковой крючок. Вероятно, там больше не было патронов. Может, поэтому его и оставили на мешке с этими чертовыми фисташками, где-то там, в темноте. Наверное, его здесь вообще не было. Его могли забрать, когда я отрубился. Может, мне вообще не удастся вспомнить, где оно находится. Как знать? И кому до этого какое дело? Если мне пришел конец, то я и так уже получил по полной программе. Свобода была лишь другой формой фразы: «Мне нечего терять». И после разговора с врачом я чувствовал себя абсолютно свободным.

Из соседней комнаты донесся стон. Стонала женщина. Я задрожал. Что бы она там ни делала, я надеялся, что это займет ее на некоторое время.

Лицо и плечи заскользили по полу, когда я попытался, отталкиваясь ногами, продвинуться в сторону ружья, которое, как мне казалось, находится где-то слева от меня. Слишком медленно. Я перекатился так, что шина оказалась у меня под поясницей. Вспышка света, острая, слепящая боль. Но я продолжал двигаться. Я изо всех сил отталкивался ногами, и мне удалось передвигаться быстрее. Еще быстрее! Неожиданно я уткнулся лицом в пеньковую ткань мешка и вдохнул какие-то специи, похожие на истолченный в муку огонь. Я давился и кашлял, но удержался от падения и остался стоять на коленях. Затем, чуть повернувшись, я наткнулся на другой мешок. Еще один удушающий порошок. Потом фимиам. Щекой я почувствовал холод вороненой стали.

Внезапно зажегся верхний свет. Она шла из дальней комнаты. Пускай идет. Пусть подойдет поближе. Совсем близко. Опускаясь, я согнулся над мешком. Шина, облепившая меня вокруг живота, погрузилась в рассыпавшееся содержимое мешков. Я не ожидал такого поворота событий, но это спасло меня. Теперь у меня была точка опоры. Ружье оказалось подо мной, дуло направлено в сторону комнаты. Я согнулся над ним, погружая шину еще глубже в мягкое содержимое мешка, чтобы было удобнее взяться за ружье. Вот и спусковой крючок. Ружье ожило — горячий ствол упал мне на ноги, в ушах зазвенело. Я постарался, насколько позволяла шина, согнуться, ожидая, что меня забьют до смерти. Но ничего не произошло. Я встал и осмотрелся.

Она лежала на полу. Выстрел, как укус огромной акулы, вырвал большой кусок у нее в боку, кости правой руки почти полностью обнажились. Кровь и куски плоти забрызгали белые мешки с крупой, стоявшие у противоположной стены. Из-под разорванной рабочей блузы виднелась длинная белая обнаженная нога, спина неестественно изогнулась. Пару секунд женщина дрожала и извивалась в агонии, потом затихла и умерла. Ее платок, застегнутый под подбородком, намок от крови, текшей изо рта и из носа.

Я добрался до прилавка и, зацепившись шиной за его край, медленно содрал ее с себя. Руки дрожали, меня всего трясло, и я не мог двинуться с места. В дальней комнате рядом с аккуратно сложенными джинсами, которые она оставила на стуле, я нашел ее сумочку и вытряхнул содержимое. Мария Пилар Секо де Шами. Там был указан ее домашний адрес. Спотыкаясь, я подобрал с пола свои брюки и потащился к раковине, чтобы как можно тщательнее и быстрее их выстирать. Я натянул их мокрыми и вышел в жаркую ночь Гранады.

Полицейские в больнице, разумеется, мне не поверили, когда я рассказал, что я — обычный турист, которого избили и ограбили. Но город жил за счет туризма, и если жертва не хочет подавать жалобу, полицейские не станут превращать рутинные расспросы в допрос. Они не спросили меня о Пилар, и я подумал, что ее найдут только через несколько дней, когда запах трупа перебьет аромат специй.

Я отправился к ней домой на следующий день после ее смерти. У меня были ключи, которые я взял у нее в сумочке. Прежде чем войти в дом, я следил за обстановкой около двух часов, стоя на противоположной стороне улицы. Квартал был большим и современным, но здания выглядели обветшалыми. Утром здесь мало народу. Несколько женщин, изредка появлялись мужчины. Но никто из них не хромал, и никто не был похож на доктора, лицо которого я представлял смутно.

В квартире царила стерильная чистота. В маленькой спальне напротив двери стоял компьютер. Жесткий диск отсутствовал. Не было ни дискет, ни дисков. Все чисто.

Я стал рыться в шкафах, тумбочках, заглянул под кровать. Довольно странное жилище. Ни свадебных фотографий, ни альбомов. Я решил, что детей у них тоже не было.

На стене в гостиной висела раскрашенная табличка с надписью на арабском языке: «Аллах». Я заглянул под нее. Ничего.

Ничего.

Телевизор. Под ним коробка с дешевыми видеокассетами. В основном фильмы о кун-фу, о которых я никогда не слышал.

Проверил автоответчик. Никаких сообщений. Заглянул в мусорные ведра в поисках каких-нибудь клочков бумаги, рецептов, чего угодно, что дало бы мне хоть какую-нибудь зацепку. Но они были чистыми и пустыми.

Надпись на клочке бумаги, который дала мне Пилар, немного озадачил таксиста. «Альбацин?» — спросил он. Я кивнул. Он внимательно посмотрел на меня, словно пытался читать мои мысли по синякам у меня на лице. Он поехал вверх по узкой извилистой улочке. У переулка, куда его автомобиль уже не мог протиснуться, он остановился и заявил: «Алджибе дель Гато. Он небольшой. Вы найдете дом номер четыре».

Но дома номер четыре там не было.

Я осмотрелся в поисках магазина для туристов или какой-нибудь лавки, где могли продаваться сувенирные ножи для резки бумаги. Потом стал изучать вывески на улице подробнее. «Кале Алджибе дель Гато». В одном конце переулка находилась надпись: «Кале Мария де ля Миель». На другом — «Кале Пилар Секо». Опять ничего.

— Ресторан «Джамп-старт», лучшие гамбургеры в Канзасе, чем могу помочь?

— Привет, милая.

— Привет, незнакомец.

— Как вы все там поживаете?

— «Все» — хорошо. А моя маленькая девочка — не очень.

— Что это значит?

— Она скучает по своему папе.

— Он тоже скучает по ней. Он так по ней скучает, что ты и представить себе не можешь. И по ее мамочке тоже.

Повисла долгая пауза.

— Ты получила посылку?

— Еще вчера.

— Хорошо. Очень хорошо. Но, знаешь, кое-кто может перестать платить.

— Что это значит? О чем ты говоришь?

— Я хочу сказать… я хочу сказать, ведь это была хорошая посылка?

Там было двадцать пять тысяч долларов.

— Очень хорошая, но я не понимаю, что происходит. О чем ты говоришь? Ты перестанешь играть в эту дурацкую игру?

— Да.

— Мне не нужны эти проклятые деньги, я хочу, чтобы ты вернулся.

— Конечно.

— Тебе не кажется, что президент, армия и американское правительство смогут обойтись и без тебя?

— Нет. Я… я не могу сейчас говорить. Мне пора, милая.

— Трус! — крикнула она в трубку. — Ты просто трус!

Безумно хотелось спать, и на час или два я отключился, но потом действие обезболивающих кончилось, и ноги, плечи и грудная клетка болели невыносимо. Я вколол себе ибупрофен. «Леденцы для рейнджеров», как мы их называли. За неимением морфия это было самым лучшим средством. В соседнем номере был еще один американец. Такой пьяный, что едва держался на ногах, когда шел по коридору в ванную комнату, чтобы извергнуть содержимое желудка. Случалось это довольно часто. Один раз он прислонился к моей двери, и я подумал, что его вырвет прямо здесь. Я выключил свет и приготовился к драке. На нем были только кальсоны. Он уставился на меня блестящими синими радужками, которые выделялись на фоне красной паутинки сосудов белков глаз. Думаю, он меня даже не увидел, но сумел подавить тошноту и потащился дальше.

Комната в гостинице была похожа на камеру, наполненную неподвижным горячим воздухом. Ничто не могло отвлечь меня от крутившихся в голове мыслей, и когда я очнулся в темноте, думая о Бетси, то почувствовал, что сердце у меня словно рассыпалось в пепел.

Я думал, что не могу сдаться, но понимал, что и продолжать не в силах. Разве может быть что-то более важное, чем мое возвращение в Канзас? Если я не вернусь домой, то могу потерять все, что пытался защитить. Но как мне защитить их от моего прошлого? И что будет, если поднимется вторая волна террора? Я надеялся, что Гриффин, управление и эти проклятые федералы справятся со своими обязанностями лучше, чем я. Затем я подумал, что, наверное, самое время помолиться, но сразу же возненавидел себя за эту мысль.

После Боснии и после того, как я чуть было не выпустил в мир страдания и кошмар, я понял, что людям лучше не просить помощи у Бога, потому что ответы, которые, как им кажется, они слышат, ужасающи. Я лежал, глядя в потолок. Да. В этом я прав: лучше искать Бога, чем найти его. Я искал, и пока я искал, я был хорошим парнем. Но когда мне показалось, что я его нашел, я стал самым отпетым мерзавцем.

Курт, тебе нужны не молитвы, а аргументы. Должно же быть какое-то объяснение тому, что ты видел. Алшами может быть кем угодно — врачом, террористом, палачом, но он еще и бизнесмен. Импорт-экспорт. Он продает специи и продукты. Где их берет? Я был не в состоянии анализировать. Но я мог начать работу.

В коридоре пьяницу выворачивало наизнанку. Я заглянул в открытую дверь его комнаты — на полу перед кроватью валялся паспорт.

Маленькое, похожее на лавчонку интернет-кафе в центре Гранады было все еще открыто, и даже с улицы я слышал звуки выстрелов, взрывов и стоны умирающих. Несколько подростков с остервенением резались в «Квейк-3» или «Контр-страйк» — интерактивные стрелялки с темными коридорами, таинственными врагами и воображаемыми террористами. Шум раздражал меня и вызывал волнение. Несколько мальчишек погрузились в интерактивный американский футбол, и я часто ловил себя на том, что смотрю в чужие мониторы. Я чувствовал себя игроком, который бежит через поле, ожидая подачи. Вырываюсь вперед, но не знаю ни расстановки сил, ни даже как выглядит нападающий.

Сосредоточься. Читай. Прошло только две недели с момента нападения на Нью-Йорк и Вашингтон, и на бесплатных интернет-сайтах было выложено огромное количество информации: газетные статьи, судебные документы, бесконечные мнения аналитиков. Дома американцы все еще скорбели, все еще изучали сведения, известные им о людях, которые находились в самолетах смертников. Их скорбь вызывали не только гибель людей и разрушения, они не просто хотели мести. За их горем и гневом стоял вопрос, который они не переставали задавать себе: «Как получилось, что эти девятнадцать человек жили, работали, ели, пили и радовались вместе с нами, здесь, на земле Свободы, и не научились любить нас?»

За рубежом президент Буш привлек всеобщее внимание к Афганистану: Усама, «Аль-Каида», «Талибан» и все эти «агенты зла» в Кабуле и Кандагаре. Между тем европейцы арестовывали обычных подозреваемых в терактах — людей, за которыми они следили годами. Но существовала серьезная проблема, и достаточно было заглянуть в газеты, чтобы понять: люди, захватившие самолеты АА077, АА011, ЮА175 и ЮА093, действовали не из Афганистана. Их операциями руководили из Европы и из Америки. И они никогда не были обычными подозреваемыми. Теперь их миссия завершилась, а с ней и их жизнь. Этот след вел в тупик.

Я извлек немало информации из сообщений прошлых лет. Было много статей об алжирце, задержанном на канадской границе в конце 1999 года с бомбой, которой он собирался взорвать международный аэропорт в Лос-Анджелесе. Он выдал сообщников, стал свидетелем обвинения и давал показания в суде об операциях Усамы. Он сообщил, что лагерь для подготовки террористов в Афганистане был интернациональным, рассказывал, что видел там шведов и немцев, говорил, что видел, как собак убивали цианидом, и знает, что его собираются распылять вблизи больших зданий, и это приведет к смерти сотен людей. Еще он рассказал о человеке, который принимал добровольцев, отправляющихся на священную войну, когда они приезжали в лагерь, и давал указания, куда им направляться. Его звали Абу Зубаир. Новобранцев присылали к нему в Пакистан, где он осматривал их своим единственным здоровым глазом.

Абу Зубаир был тем человеком, который окончательно отделял акул от мелюзги. Но в 1999 году Абу Зубаир пропал из поля зрения. Похоже, никто не знал, куда он делся. Возможно, он находился сейчас в Афганистане, но точно так он мог находиться в одной из пакистанских тюрем. А может, он исчез, потому что был единственным человеком, который знал каждую рыбешку в море, и теперь получил новое предписание: подготовить вторую волну террора.

Но больше всего меня заинтересовало прикрытие Абу Зубаира. Он торговал медом. В книге Абу Сейфа было несколько адресов экспортно-импортных компаний. После того как я сверил информацию по всем этим фирмам, оказалось, что у них есть один общий продукт, независимо от того, где они находились — в Нью-Йорке, Гранаде, Адене, Пешаваре или Найроби. И не имело значения, как они назывались — «Товары Шами», «Сладости Асла». Это был мед.

Я ушел из интернет-кафе около трех часов утра. Выстрелы, стоны и взрывы все еще отзывались эхом на улице. Вдалеке я увидел Альгамбру. Возможно, это действительно было величайшим достижением ислама. Я не знаю. Не видел ее вблизи. Но с того места, где я находился, она соответствовала моим представлениям об Аламуте — городе, где Горный старец жил во времена крестовых походов. Там он создал рай и убеждал своих последователей в том, что у него есть ключи от него, прежде чем отправить их сеять ужас по всему миру и через века.

С наступлением ночи улицы спального квартала, где жили Пилар и Бассам Алшами, становились безлюдными. В одном или двух окнах горел свет, но на главной улице и в прилегавших к ней переулках царила мертвая тишина. Мои шаги гулко простучали на лестничной площадке, поворот ключа в замке отозвался эхом в пустом коридоре.

Придя сюда во второй раз, я не знал точно, что искать. С тех пор как я покинул квартиру, в ней ничего не изменилось. Шторы по-прежнему были опущены. Маленький восточный ковер в прихожей все еще был откинут. В комнате, где стоял компьютер, царил все тот же беспорядок.

В ящике около телевизора лежало около дюжины видеокассет, некоторые — в коробках, другие — без. Я стал вставлять их в видеомагнитофон и включал быстрый просмотр. Они были даже не из Гонконга. Большая часть выглядела так, словно их делали на Филиппинах. Единственным фильмом с Брюсом Ли был «Выход Дракона». Но, открыв коробку, я обнаружил, что на кассете не было этикетки.

Оказалось, что это домашнее видео. Первая сцена была снята на улице, люди в основном были черными. Мужчины в рубашках с короткими рукавами, некоторые — в галстуках. На паре магазинных вывесок красовалось слово «Найроби», поэтому я решил, что именно там все и снимали. Женщина — блондинка в шляпе-сафари, в рубахе и брюках цвета хаки — стояла на людной площади. За спиной у нее торчало два небоскреба и еще какие-то невысокие здания. Африканцы прогуливались позади нее, не обращая на женщину никакого внимания. Теперь она стояла на противоположной стороне улицы напротив магазина подарков и сувениров между двумя вырезанными из дерева жирафами и махала рукой. Затем она же на другой улице и по-прежнему махала рукой. Снова уже виденный небоскреб. Черное стекло в обрамлении белых каменных стен. Парковка с охраной у входа. Еще одно невысокое строение. Много машин. Шум движения. Африканцы в рубашках с короткими рукавами и в галстуках. Прошел уличный торговец с тележкой, на ней — разноцветные фрукты. Блондинка в шляпе снова махала рукой. Знакомый небоскреб и низкое здание за ним. Она обернулась, посмотрела на них, потом взглянула в камеру и помахала рукой.

Я промотал эту часть пленки. Женщина махала рукой и поворачивалась, а позади нее над невысоким зданием развевался американский флаг. Я промотал всю пленку и стал смотреть ее снова. За исключением сцены с жирафами во всех эпизодах фигурировало одно и то же невысокое здание. Теперь я разглядел охрану вокруг него. Еще одна сцена с парковкой, потом — эпизод с постом охраны перед ней. И на всех кадрах блондинка в шляпе махала рукой и смеялась. Из-за шума машин было невозможно расслышать, что она говорила, но, похоже, она считала, что человек с камерой, не проронивший за все время ни слова, был самым забавным существом на земле. На записи не было даты. Но я знал, что его сняли до августа 1998 года. Здание на заднем плане было американским посольством в Найроби. 7 августа 1998 года его взорвала группа боевиков из «Аль-Каиды».

Экран стал серым, по нему побежал «снежок». Я стал искать бумагу и ручку, чтобы сделать кое-какие заметки. В комнате с компьютером я нашел огрызок карандаша и желтую оберточную бумагу.

«Más lento. Muy, muy lentamento.[10] — Голос донесся из гостиной. Голос врача. — El cinturón». Я почувствовал, как у меня внутри все похолодело. Голос был записан на пленке. «Primero, el cinturón».[11]

Глава 10

Кассета все еще крутилась. Блондинка находилась в помещении, похожем на большую комнату в отеле. Белые шторы опущены, и все же в комнате достаточно светло. На ней уже знакомая шляпа-сафари. Она смотрела на свой живот и расстегивала пуговицы на рубашке, под которой была короткая футболка, не доходившая до пупка и плотно облегавшая тяжелые груди. На футболке было что-то написано. У нее был плоский живот, и она слегка напрягла мышцы, позируя перед камерой. Блондинка расстегнула парусиновый пояс.

Женщина стояла у кровати, а на переднем плане я видел голые мужские ноги. Правая была высохшей, ее покрывали шрамы. «Дай мне пояс». Он протянул руку. Она смотрела в объектив, раскачивая перед ним поясом. Только теперь я узнал в ней Пилар.

Она сняла рубашку, бросила брюки на пол и встала перед камерой, положив руки на бедра. На ней не было ничего, кроме трусиков, шляпы и футболки. На футболке я прочитал надпись: «Дружок». Потом она сняла шляпу и потрясла головой. Светлые крашеные волосы, густые и тяжелые, как грива, каскадом упали ей на плечи.

Это была женщина, которая так тепло пожала мне руку, так больно била меня металлическим прутом и так быстро умерла. Пленка продолжала крутиться.

Она сняла футболку и трусы и стояла перед камерой нагая. В ней не было ничего возбуждающего фантазию. Никакой скромности. Обнаженная, она была полна такой же решительной самоуверенности, как и задрапированная с головы до ног. На руках и животе у нее мягко вырисовывались мускулы. Ее тело было совершенно лишено волос.

В зеркале позади нее я увидел человека с камерой. Рубашка расстегнута, без брюк, и он был явно возбужден. Но камера скрывала его лицо. Я разглядел только седые волосы и черную, с проседью, бороду.

«Положи камеру на стол», — сказал он. Она взяла продолжавшую работать камеру. Теперь было видно всю кровать, но свет, падавший из окна позади нее, превращал мужчину в темный силуэт.

Пилар развела его ноги и стала тереться о его пах, опутывая поясом его талию и связывая руки. Она поднялась на коленях, он изогнулся под ней и перевернулся на живот. Она целовала и кусала его плечи, затем — поясницу, спускаясь все ниже. Когда она приблизилась к заднице, то просунула руку между его ног и сжала член. Теперь ее язык был у него между ягодиц. Она задержалась там на некоторое время, потом стала целовать его ноги, лаская языком шрамы, потом спрыгнула с кровати и стала лизать его ступни, пальцы и… конец пленки.

— М-да, — сказал я в пустой квартире, — да ты просто больной сукин сын! Но как же ты выглядишь?

Я снова стал просматривать отдельные фрагменты пленки, где, как мне казалось, можно было бы рассмотреть его лицо. Я настраивал цвет и контрастность; самое лучшее изображение, которое мне удалось получить, было в сцене, где он лежал, распростершись на кровати, глядя в объектив камеры. Но его лицо было сильно затемнено и искажено экстазом или ужасом, а может, и тем и другим. Поэтому я не был уверен, что смог бы узнать его при встрече.

На следующее утро я отправил кассету Маркусу Гриффину, здание ведомства № 2А, Лэнгли, Виргиния. К кассете приложил записку без подписи:

Я послал кассету обычной почтой. Это давало мне немного свободного времени.