Глава 39

Вернувшись в город уже во второй половине дня, Астафьев первым делом попытался найти Колодникова.

— Где начальство? — спросил он дежурного по городу.

— С утра где-то по городу рыщет, — отозвался тот. — С жуткого похмелья был. Денег у меня занял. Что, попробовать вызвать?

— Попробуй, если получится, — согласился Юрий и прошел к себе. В его кабинете уже вовсю трезвонил телефон.

— Да, Астафьев!

— Привет, Юра, это Мазуров, — донесся знакомый голос. — Правда, что сегодня еще один труп?

— Да, — вздыхая, подтвердил Юрий, — у Марьевки. «Грибник», его почерк.

— Это плохо. Следов никаких?

— Почти что нет, так, отпечатки кроссовок, и то, может быть, это случайный след. Слушай, Михалыч! Ну-ка подскажи мне вот что. «Грибник» в этот раз позарился на золото. Взял цепочку с кулоном, перстень и сережки. Как думаешь, куда он все это понесет?

— Что-то на него это не похоже, — удивился Maзуров.

— Я тоже так думаю, но в остальном все, как и прежде. С точностью до мелочей, сомнений никаких.

— Если он отнесет золото к цыганам, то это дохлый номер. Там у Андрея есть завязки. Но попробуй проехаться по ломбардам, чем черт не шутит.

— Спасибо, Михалыч.

Не успел он положить трубку и притянуть к себе телефонный справочник, как снова раздался звонок. На этот раз звонил Колодников.

— Что там у тебя, Юра?

Уже по голосу майора лейтенант понял, что тот явно подшофе. Он поморщился, это было совсем некстати. Если в три часа дня Колодников уже пьян, то на этом он обычно уже не останавливался. Однодневные запои повторялись у него с периодичностью примерно одного раза в неделю. В таком состоянии работать Андрей был не способен, ему нужно было напиться вусмерть. Правда, на следующее утро он включался со зверским усердием и готов был трудиться хоть целые сутки, нещадно подгоняя при этом других.

Астафьев обрисовал картину последнего убийства, рассказал про золото.

Андрей понял все мгновенно.

— Хорошо, ты занимайся ломбардами, а я сейчас сгоняю к цыганам, пошукаю у них. Может, что и получится.

Положив трубку, Колодников посмотрел на своих собутыльников. Это был все тот же Виктор Демидов и совсем молодой участковый по фамилии Молчанов. Звали его Владимиром, крепкий, среднего роста, с курносым, простодушным лицом. Форма на нем была совсем новенькой, необмятой. Парень всего как два месяца вернулся из армии, женился и неделю назад устроился в милицию. Толком еще ничего не понял, участок знал плохо, и Демидов его как бы опекал. С участковыми в Кривове была большая напряженка, так что до этого Виктору приходилось курировать кроме своего и этот район, доставшийся теперь Молчанову. Сегодня состоялось крещение новичка, а проще — испытание его на умение пить водку.

— Ну вот, кто-то хотел к цыганам съездить. Его желание исполняется. Сейчас поедем к Ляле, — сказал Колодников.

Демидов засмеялся, обнажив желтоватые, прокуренные зубы.

— Да это же ты сейчас сидел талдычил, что к Ляле надо съездить, песен давно не слушал. Ты перебрал уже, что ли?

— С чего это? С двух пузырей на троих? Обижаешь! Поехали. Бери Володьку, введем его в курс дела. Только сначала заедем за «горючим».

Уже в машине, а сегодня они катались на демидовской «копейке», он ввел участковых в курс дела о новой жертве «грибника».

— А почему именно к этой Ляле? — спросил Молчанов.

— Она самый авторитетный человек в городе по части золота. Среди цыган, разумеется, — пояснил Андрей. — Твой будущий постоянный «клиент».

— Да, «рыжье» она любит, своего не упустит, — подтвердил Демидов.

— Кстати, несмотря ни на что, очень даже неплохая цыганская семья, — поднял палец Андрей, — посмотришь, Владимир, а потом сравнишь с другими.

К удивлению Молчанова, они поехали не в частный сектор, так называемый «цыганский поселок», а к самым новым в городе девятиэтажкам, голубым красавцам с квартирами улучшенной планировки.

Дверь на втором этаже им открыла невысокая, худенькая цыганка неопределенного возраста, в синем цветастом халате. Густые волосы ее были зачесаны назад и собраны в пышный «узел».

— О, какие к нам гости пожаловали! — сказала она, как показалось Молчанову, даже с радостью.

Гости же действовали с удивительной нахрапистостью. Демидов сразу же тормознул в прихожей рослого детину с чисто русским лицом и пролетарским обличьем.

— Ты кто такой? Что тут делаешь?

— Да сосед это наш, с третьего этажа, шофер, договаривались, чтобы он нас свозил в Железногорск, маме обследоваться в больнице надо! — зачастила на повышенных тонах цыганка.

Но Демидов уже заставил мужика повернуться лицом к стенке, поднять руки и начал тщательно шмонать его по карманам и обшлагам пиджака.

Колодников тоже не терялся, шустрым колобком он прокатился по квартире и уже все выяснил на предмет постоянных и пришлых обитателей.

Трехкомнатные апартаменты поразили новоиспеченного участкового не только своими габаритами и удобной планировкой, но и хорошей, даже с точки зрения обывателя, обстановкой и чистотой. Полы в комнатах застелены паласами, на стенах — ковры, в зале — современная стенка, а телевизор раза в два больше, чем дома у Владимира. Ничего в квартире не напоминало табор. Удивило еще и то, что обе лоджии оказались застекленными, изнутри обшиты вагонкой.

Главной в этой цыганской семье была старая, толстая цыганка, в накинутой цветастой шали, без единого седого волоса. Это и была знаменитая Ляля, к которой так стремился Колодников. Сам он в этот момент уединился в одной из комнат с худощавым, смуглым до африканской черноты цыганом в кепке-жириновке.

Одет был парень стильно, под пиджаком черная рубаха с воротником-стоечкой и золотой цепочкой поверх, узкие черные джинсы, остроносые туфли. Увидев на пороге комнаты Молчанова, Андрей нетерпеливо махнул ему, дескать, не мешай, и начал что-то проникновенно втолковывать своему слушателю.

— …это в ваших же интересах… — донеслось до ушей Владимира.

Демидов к этому времени отпустил взопревшего от нежданных процедур соседа-шофера и уже на кухне препирался с Лялей.

— Да знаю, как вы бросили ханкой торговать! Народ так валом и прет! Постой полчаса, и все увидишь. Ты что, думаешь, у меня глаз нет? Ошибаешься!

— Клянусь здоровьем детей, бросила я это дело! Все, старая стала, не до этого уже! — клятвенно прижав к груди руки, твердила Ляля. — Гадаю потихоньку, но народ плохо сейчас идет. Самогонку гоню, это верно. Но не на продажу, для себя! Вон брага стоит, — показала она на большую пластмассовую бочку, абсолютно инородный элемент на уютной кухне.

— Ладно, хватит мне заливать, — отмахнулся Демидов и достал откуда-то из рукава бутылку водки. — Самогонки нам твоей не надо, тащи лучше закуску.

Когда водка была разлита по рюмкам, в кухне появились Колодников и цыган в «жириновке», которого, как оказалось, звали Павлом. Пришла и худощавая женщина, Люда, дочка Ляли. Она достала из холодильника тарелку с холодцом и налила тарелку щей, одну на всех. После этого уселась на табуретку около плиты и закурила. Дымили, впрочем, все, включая Лялю и какую-то женщину с типично русским лицом, торчавшую на пороге. Молчанов понял, что она в этом доме на правах прислуги. Про такое он уже слышал, и не раз. За ширево наркоманки часто просто уходили в рабство.

— А Ляле рюмку? — удивился Колодников. Но его остановила сама хозяйка.

— Не надо мне, Андрей, все, отпила свое, — умирающим голосом начала она. — Вчера в больнице была, мне знаешь какой диагноз поставили? Цирроз печени.

Теперь надо в Железногорск ехать, проверяться в диагностическом центре.

— Это плохо, — посочувствовал Андрей. — Ну, тогда, Ляля, за твое здоровье.

Они выпили. Молчанов с некоторой опаской ковырнул холодец, черт его знает из чего они его делают, но тот оказался очень даже съедобен. Из любопытства отхлебнул он и щей. После такой дегустации он пришел к выводу, что его Нинка готовит ничуть не лучше этих цыган. Тем временем Колодников начал атаковать Люду.

— Люд, спой, а? Так мне нравится, как она поет, — пояснил он Молчанову. — Такой голос! Спой, Люда!

— Что говоришь, а? Гитары нет, как петь?! — возмутилась та.

Тут на пороге кухни появился еще один персонаж. Высокий парень с красивым, тонким лицом. Было в нем что-то даже иконописное, молочной белизны кожа, голубые глаза.

— О, Ворошилов пришел! — оживился Демидов. — Здорово, наркоман!

— Что ты моего мужа позоришь?! — закричала Люда, пытаясь, не вставая с табурета, стукнуть участкового ладонью по спине.

— А кто же он тогда есть? — засмеялся Демидов. — Наркоман он и есть. Эй, Ворошилов, как тебя там, Сашка, что ли? Сделай доброе дело первый раз в жизни, найди гитару.

Парень изобразил было на лице обиду, но после тихо сказанных Лялей пары фраз кивнул и покинул квартиру.

— Нет, Ляля, я вот при всех вас прошу, если это золото появится, дайте мне знать, хорошо? — перешел к основному делу Колодников.

— Да ну что ты говоришь, Андрей! — всплеснула руками Ляля. — Я же все понимаю! Это же совсем нелюдь какой-то, женщин душить и насиловать! А завтра он на мою Людку нападет, спаси господи? Или на внучку! Зачем нам его укрывать?!

Менты выпили уже по второй, когда появилсяВорошилов с гитарой в руках.

Пашка, брат Люды, тут же взял ее, пробежался пальцами по струнам, недовольно мотнул головой, взял со стола нож, которым Люда резала холодец, и подсунул его под деку. После этого он побренчал, подкручивая колки, а затем запел хрипловатым, вибрирующим, чисто цыганским голосом. Голос его не был силен или красив, но он брал чем-то другим, какой-то затаенной болью души.

Мама, я уехал в край далекий По этапу на край земли.

Ты прости за все своего сына, Замоли ты все его грехи…

Молчанов слушал и удивлялся. Он никогда не думал, что у цыган тоже могут быть такие вот, тюремные песни. Он-то думал, что они поют только про степь да волю. Пашка спел две песни, а затем на кухню просто ворвался еще один Лялин сын. Он был не такой черный, как его брат, высокий, стройный, с роскошными черными усами и открытым, даже красивым лицом.

— О, Лешка пришел! — обрадовался Колодников. — На, Леша, выпей и сыграй нам что-нибудь.

Опрокинув рюмку, Лешка закусывать не стал, а сел на табуретку напротив Молчанова и запел:

Прощай, моя любимая сторонка, Прощай, моя любимая жена!

Меня увозят в край далекий пароходом, Откуда возвращают не всегда…

Голос у Лешки оказался еще лучше, чем у брата. А уж когда после поднесенной рюмки запела Люда, у Молчанова перехватило дыхание. Вырывавшийся из ее худенького тела голос заполнил всю комнату — ему было мало этого помещения.

Она пела тоже что-то о тюремной цыганской доле, о воле, о сердце матери. Когда она закончила, Колодников протянул ей рюмку и умоляющим голосом попросил:

— Люда, спой что-нибудь чисто цыганское! На своем!

— Да вот еще! — отмахнулась та и притянула к себе проникшую на кухню девчонку лет шести. К ее появлению на свет Ворошилов вряд ли имел какое-то отношение. Слишком смуглой, черноглазой и черноволосой была эта дочь степей.

Концерт продолжался. Снова пел Лешка, потом он передал гитару брату. Тут Владимир заметил еще одну, сначала незаметную ему разницу между братьями. Пашка играл лучше Лешки, но при этом он был левша. Беря ту же самую гитару, он переворачивал ее наоборот, так что струны меняли свой порядок, и басы оказывались снизу. Как это у него получалось, участковый понять не мог. В детстве он сам немножко пробовал играть на гитаре, но смог освоить только три аккорда.

— Слушай, как это у тебя получается? — не выдержал и спросил он Пашку. — Ты же наоборот играешь? Вас кто-то этому учил?

— Нет, — засмеялся Лешка, — кто учить будет, просто смотрели, как отец играет, и все.

— Да ты что, знаешь у Пашки какая практика, — хмыкнул Демидов. — Всеми ночами зэкам играл, от отбоя до подъема. Ты второй раз, Паша, сколько лет сидел, восемь?

— Да, — кивнул тот. Отдав в очередной раз гитару, он теперь лузгал семечки. — Больше садиться не хочу.

— Я его сажал, — с довольной улыбкой сообщил Владимиру Демидов, — с Андрюхой вон. И Лешку тоже.

Теперь Молчанов уже ничего не понимал в этих странных отношениях. Менты и их бывшие и будущие арестанты сидели на одной кухне, пили водку, пели, смеялись над шутками друг друга. Между тем бутылка кончилась, Колодников достал деньги и отдал их маячившему на пороге Ворошилову. Минут через пять тот принес необходимый всем ингредиент веселья, и праздник продолжился.

— И часто у вас тут такие вечеринки? — спросил захмелевший, разомлевший душой Молчанов у сидевшего напротив Лешки.

— Бывает, — белозубо улыбнулся тот, — ну любим мы это дело, — признался он. — Как начнем — и весь вечер песни, пляски допоздна.

Тем временем Люда сдалась под напором Колодникова и перешла от тюремной лирики к цыганским песням, заунывным и печальным. Через полчаса уже понявший весь расклад Молчанов послал Ворошилова за «подкреплением». В конце этого импровизированного концерта Люда сказала:

— А теперь будет петь моя дочь!

Девчонка еще сильней прижалась к матери, но под аккомпанемент дядьки вступила в нужном месте. Пела она чисто, по-детски старательно выговаривая слова, но уже чувствовался и музыкальный слух, и перешедшая по наследству от матери сила голоса.

Эта песня окончательно добила Колодникова.

— У тебя деньги есть? — тихо спросил он Демидова. Тот пьяно качнул головой и ватными пальцами достал бумажник. Андрей вытащил из него сотенную и повел в коридор девчонку.

— Андрей, не балуй ребенка! Не балуй! — сердито закричала сначала мать, а потом и бабка юной певицы.

Но тот только отмахнулся от них, отдал деньги и начал мучать диск телефонного аппарата. Еще бренчал на гитаре Лешка, а Колодников заглянул на кухню и махнул ментам рукой:

— Поехали. Юрка уже, кажется, то золото в ломбарде нашел.

Молчанов так и ушел в полном недоумении. Он так и не понял, как же вести себя с этими цыганами. Да и вообще, что у него теперь за такая странная работа, то ли сажать цыган за продажу наркотиков в тюрьму, то ли пить с ними водку? А может, и то и другое?

Загрузка...