Охота на волков

Глава 1

Они присели на лавку. Клест вытряхнул из кармана пачку сигарет и закурил.

— С этой повязкой ты похож на мусульманина, — Шмон, хихикая, кивнул на забинтованную голову приятеля.

— Мусульманина? Это почему?

— Они ж все в чалмах ходят. Тюрбан такой белый на шарабане.

— Посмотрел бы я на тебя в таком тюрбане!

— А чего? Я бы, наверное, смотрелся! В посольство мог бы какое-нибудь сунутся. Морду сажей натереть и вперед… Эй! Тебе чего?

Последний возглас адресовался багроволицему пьянчужке, вплотную приблизившемуся к скамье.

— Прикурить, ребятки, — прохожий выразительно пошевелил пальцами возле губ. Лицо его в багровых пятнах судорожно подергивалось, глаза странно поблескивали.

— Бог подаст. Вали, вали! — Шмон отмахнулся. Пренебрежительно забросил ногу на ногу. Покачивающаяся подошва вскользь проехалась по брючине пьянчужки, оставив нечистый след.

— Да ладно, дай ему!… — Клест, морщась, снова вынул пачку с сигаретами. — Держи, синяк.

— Вот спасибочки! — мужчина как-то странно потянулся за куревом — сразу двумя руками. Однако сигарета его не интересовала. Левая ладонь с силой запечатала рот Клеста, правая шилом ударила в грудь. Клест не вскрикнул и даже не дернулся. Из заснеженных кустов за скамьей беззвучно шагнул второй мужчина. Шапка онемевшего Шмона полетела в снег. Чужие пальцы сгребли волосы, рывком запрокинули голову.

— Пей, постреленок! — к губам его поднесли флягу с водкой. Ноздри крепко зажали. Шмон попытался было воспротивиться, но невидимый кулак вонзился в живот, дыхание сперло. Он глотал, кашлял и давился. Ему давали отдышаться и снова подносили флягу.

— Вот и молодец! — мужчина с синюшным лицом протер рукоять шила, вложил в ослабшие пальцы паренька, сдавил багровой ручищей. «Помеченное» таким образом оружие бросил возле скамьи. С куртки Шмона содрал пару пуговиц, одну вложил в ладонь Клеста.

— А теперь домой! — опьяневшего Шмона рывком подняли со скамьи, грубовато подтолкнули. — Самым стремительным ходом! догоним, пожалеешь…

— Минутку! — один из мужчин ухватил его за ворот, хлестко мазнул по лицу костяшками пальцев. Из разбитого носа потекла кровь.

— Теперь порядок!…

Неловко балансируя руками, Шмон побежал. На снегу за ним потянулась цепочка багровых пятен. Глядя ему вслед, пьянчужка с багровым лицом вынул из кармана губку, принялся тереть щеки, возвращая лицу естественный цвет. Второй в это время, вернувшись к кустам, уничтожал собственные следы.

Пачка с сигаретами все еще лежала на коленях Клеста. Убийца поднял ее, вытряхнул парочку на ладонь, остальные разбросал возле скамьи. Щелкнул зажигалкой, прикурил.

— Двигаем? — его приятель настороженно оглянулся.

— Не суетись, все тихо… — говоривший протянул дружку вторую сигарету. — Я вот чего не понимаю: зачем им понадобилась эта пацанва? Лабуда какая-то!

Приятель пожал плечами.

— Им виднее. Может, видели что. Или сынки чьи-нибудь…

— Все возможно, — тот, что совсем недавно изображал пьяницу, с сомнением покачал головой.

Сыпал утренний снег, электромонтажный фургон урчал двигателем под одной из опор линии электропередачи. На поднятой платформе лениво перетаптывался обряженный в униформу ремонтник. В руках его мелькал громоздкий инструмент, изредка рабочий перегибался через перильца ограждения и что-то кричал вниз. Кричал, впрочем, для посторонних. Из кармана «желтухи» торчал коротенький прутик антенны. Время приближалось к восьми, начинал задувать легкий ветерок. К первому ремонтнику вскоре присоединился второй. Пристально глядя в сторону дачного, оплетенного колючей проволокой забора, он поднес к лицу портативную рацию, буднично забубнил:

— Еще сантиметров на тридцать повыше. Слышь, Коль?

Платформа послушно пришла в движение, с гулом приподнялась и замерла.

— Ага, вот и они!… — напарник проворно присел на колено, с расстеленного на полу брезента поднял автоматическую винтовку, держа за цевье, передал коллеге. — Чисто не выйдет. Раскидаем гильзочек.

— Плевать! Сейчас этого добра вокруг, как клякс собачьих. — Вскинув к плечу ружье, мужчина припал глазом к оптическому прицелу. — Как в кино… Двое у машин толкутся, один под забор мочится. Так… Вышел пузан в шапке… Еще один… А вот и наш клиент!

— Ты уверен?

— Ряха характерная. И ухо помято… Он самый. Паук.

Рука с рацией вновь взлетела к губам.

— Все, Коля, начинаем!

Затворы заклацали одновременно. Мощные глушители превращали поток выстрелов в вереницу невинных хлопков. Лишь весело позванивали сыплющиеся на металлический верх фургона гильзы. Лица стрелков были сосредоточены, вздрагивающие стволы упорядоченно перемещались, холодно и зорко выцеливая очередную жертву.

Настоящих профессионалов среди охраны Паука не водилось. Огонь невидимых стрелков застал выходящих из дому врасплох. Двое богатырей в спортивных куртках немедленно ткнулись носом в снег, «пузан в шляпе» успел выхватить наган и даже попытался укрыться за строением, но, не понимая, откуда ведется огонь, не сумел толком соориентироваться, рванувшись навстречу пулям. Сам Паук попытался юркнуть назад, но не сумел сделать и пары шагов, с перекошенным лицом осев на ступенях. Заранее поделив цели, стрелки, обосновавшиеся на платформе, не спешили. Стрельба велась, как в тире, и в каждого из оказавшихся под открытым небом успевали всаживать по две, а то и по три пули. В грудь и в голову, в голову и в грудь. Исключение сделали для Паука. Вождь бритоголовой шатии получил двойную дозу. Но умер, как и все. Столь же быстро. Щелкали перезаряжаемые магазины, смерть разгуливала по далекому дворику, настигая мечущихся людей, укладывая их в снег одного за другим. Раскололось одно из стекол. Прицелы давали достаточное увеличение, чтобы разглядеть внутреннее обустройство дачи Паука. Оттого и зацепили подкравшегося к окну автоматчика. Пока он падал, еще одна пуля пробила его грудь.

— Щегол! Шмальнуть пытался! — человек в желтухе мгновенно перезарядил магазин, крякнув, перевел ствол. Двое стрелявших не принадлежали к числу разазартившихся охотников. Толково и твердо они исполняли приказ, одним из пунктов которого значилось указание, запрещавшее оставлять живых свидетелей.

— Кажись, все?

— Похоже на то…

Винтовки смолкли, разогревшиеся стволы курились дымом. Налетевший ветер в пару секунд разогнал кисловатый запах сожженного пороха. Ремонтник коротко отрапортовал в портативную рацию, подтверждающе махнул рукой. Сначала вниз поползла платформа, чуть погодя, тронулась и машина. Ей надлежало вернуться в парк. В числе угнанных она еще даже не значилась.

— А в доме напротив, — продолжал рассказывать Леня Логинов, — жил алкаш с лицом привидения…

— У привидений бывают лица?

— Ну хорошо — физиономией. Устраивает? В общем, когда он выходил на балкон, на него было страшно смотреть. Бледная и костистая пародия на человека. И от пят до макушки весь в наколках. Пил постоянно. Не воду, само собой. И, понимаешь, все время находил нужным воспитывать жену и сына. А мы это, разумеется, слышали. Чаще всего воспитание сводилось к угрозам. За какую-нибудь двойку этот мен обещал сынишке выдернуть ноги и руки. А жену костерил за немытую посуду, за тараканов, за котлеты. Словом, квартирка была еще та. Что называется — интеллигенты в первом поколении. Не визг собаки, так обязательно чьи-нибудь вопли. Не знаю, как терпели такого соседи…

— И что ты сделал?

— Разве я говорил, что сделал?

— Но ведь сделал же?

— Почему ты так решила? Ничего я не сделал… — Леонид отвел глаза в сторону.

— Ну и зря! — закутавшаяся в простыню Ольга бродила по комнате, бесцельно прикасаясь к самым разным вещам, пальцем поглаживая деревянные полки и корешки книг. Взяв со стола одну из плат, с интересом понюхала.

— Вкусно пахнет! По-моему, конфетами…

— Это канифоль. А канифоль — она канифолью и пахнет… — Лежа на диване Леонид поднял над собой руку, медленно сжал в кулак. Взглядом тяжело прошелся по стиснутым воедино фалангам, вздувшимся жилам, холмистому контуру костяшек.

— Знала бы ты, как я ненавижу всю эту братию! — вырвалось у него. — Всех этих нынешних бритых и ширяющихся. Собственно, даже не их, а то, на что они способны. Нет у них, понимаешь ли, ограничительной планки.

— Почему?

— Сшибли. В неудачном прыжке.

— Что за ерунду ты городишь? Кто сшиб?

— А все вместе! Политики, телевидение, сами люди… И получается, что с этим надо жить, надо мириться. А как? Рад бы закрыть глаза, но ведь не выйдет. Я все ж таки не страус, — человек.

— А хотел бы быть страусом?

— Струсом? А что? Не так уж это, наверное, и плохо… — лоб Леонида прочертили страдальческие морщины. — Ведь у кого-то получается. Научил бы кто-нибудь, что ли!

— Да уж, — Ольга кивнула. — Как порой невыносимы люди, которые счастливы, которым все удается.

В голосе ее сквозила неприкрытая ирония. Леонид шевельнул бровью, неуверенно предположил:

— Какой-нибудь Монтень?

— Почти, — Ольга уронила плату на кресло и ойкнула. Вернув изделие на место, с тяжелой грацией развернулась. — Антон Павлович Чехов, если, конечно, слышал о таком.

— Кое-что, — Леонид заметил, что Ольга бродит по комнате в одном-единственном тапке. Второй она где-то посеяла, что, впрочем, ее совсем не беспокоило. Царственная неряха, способная гордиться своим царствованием среди пыли и мусора.

— Просто людей, Леня, надо больше любить! На чем заостряешь внимание, то и замечаешь. Кто людей любит — больше видит и любви. А ненавидящий — всю жизнь воюет. С женой, с соседями, с собственной тенью.

— Может быть, тень у него такая?

— Тень обыкновенная — черная. Дело в нем самом.

— Как же тогда быть с ключом?

— Каким ключом?

— Да тем, что все время бьет по голове? По-моему, таких, о которых ты рассказала, он и достает чаще всего. Тех, что норовят просуществовать славненько да ладненько. Вспомни, кто в революцию уцелел! Много мы теперь дворян видим?… То-то и оно! Всех перевешали да перетопили. Остались самые трусливые да юркие, что за границу вовремя смылись.

— А зубастых твоих много уцелело? Ежов, Берия, Ягода… А Колчак с Корниловым, а Троцкий?

— Не та арифметика. Ты на людей нынешних погляди. Просто выйди на улицу и оглянись. Это ж горе голимое! Ну, никак мы не похожи на потомков князей да графов. Все больше на сапожников да извозчиков. Или на тех, что по лесам бродили с обрезами…

Ольга вздохнула.

— Никак не могу понять, Лень, то ли ты и впрямь такой злой, то ли просто псих?

Не отвечая, Леонид нехорошо рассмеялся.

— Вот видишь? Сам, значит, понимаешь, раз смеешься.

Тишина, последовавшая за ее словами, болезненно резанула по нервам. Сказанное сложно было взвесить и холодно оценить. Простенькие фразы вошли в мозг и в сердце, немедленно обратившись в обиду. И засвербило в голове иное, о чем думать абсолютно не хотелось. Возможно, самое обидное в жизни и есть всегда правда? Или хотя бы частица ее?…

Искоса взглянув на Ольгу, он пробурчал:

— А кто из нас не псих? Все психи.

— Тоже верно! — с каким-то внезапным задором Ольга крутанулась на месте, передернула плечами, поправляя простыню. Увидев ее, распахнувшуюся, Леонид сморгнул. Мысли о горьком и мрачном мгновенно улетучились.

— Хочешь, я тебе цветов куплю? Целый букет? Или коробку «Птичьего молока»?

— Глупый! Зачем спрашивать, покупай!

— А ты не ругай, коли умная! — он сел. — И перестала бы ты, что ли, разгуливать.

— Чего так?

— А того, что замерз я…

Лицо Ольги приняло выражение усталой снисходительности, и глаза ее сразу стали дьявольски умными. Леониду вдруг подумалось, что она наперед знает мысли всех своих кавалеров. И заранее потешается, читая непроизнесенные монологи. А может, заранее переживает тоску от столь блеклой предсказуемости. Глупо, смешно, а играть положено. И играет, наверное. С должным прилежанием. Чтобы не казаться чудной, не выделяться.

Он ощутил озноб. Ладони сами собой нырнули под мышки. Интересно, какой кретин первый изрек, что женщины дуры? Может, все как раз с точностью до наоборот?…

— Ну иди же сюда! — порывисто протянув руку, Леонид поманил Ольгу всеми пятью пальцами одновременно. Она закуталась в простыню плотнее и, сделав один дразнящий шажочек, остановилась. Словно погладила по голове и тут же отдернула кисть.

— Бедный мальчишечка, — затеял войну со всем миром! Вообразил, что никто на всем белом свете его не понимает.

— Так оно и есть, — Леонид проглотил предложенную наживку, слишком поздно сообразив, что вновь движется в заданном Ольгой направлении. Умелая рука вела его за ушко, словно нашкодившего мальчишку.

— Так оно и есть! — повторил он более сердито. — И свет твой вовсе не белый, а черный — черней некуда.

Ольга приблизилась к дивану, спокойно позволила обнять себя за бедра. Ноготками провела по спине Леонида, наверняка зная, что именно этого он от нее ждет.

— Бедный-бедный! Как тебе, должно быть, тяжело.

— Бестия! Хитрющая бестия! — перехватив Ольгу за талию, Леонид повалил ее на диван. Простыня соскользнула на пол, обнажая восхитетельную белизну Ольгиной кожи.

— Звонят, — она перехватила его руку, выразительно расширила глаза. — Кто это может быть?

— Какая разница!

— А вдруг что-то важное? Или у Сережечки Максимова беда стряслась?

Леонид с грозным мычанием оторвался от Ольги, рывком натянул на себя трико.

— Кто бы ни был, убью! И виновата будешь ты!

Через несколько секунд, стараясь двигаться на цыпочках, он быстро вернулся в комнату. Увидев его напряженное лицо, она тут же обо всем догадалась.

— Так и есть! Александр мечет икру… Это он?

Леонид кивнул.

— И кажется, он слышал, как я звенел цепочкой, так что придется открывать.

— Зачем же было красться? Подумаешь! Обычное дело… Муж приехал из командировки — и так далее, — Ольга фыркнула. — Мне что, прятаться в шкаф?

— Нет, там тесно. Да и ножки, боюсь, того… Давай-ка, лучше в ванную…

Сашка пришел плакаться, это Леонид сразу понял. И оттого, что один горевал, а второй тяготился необычным своим положением, разговор не клеился. Гость то и дело вскакивал, подбегал к окну, вглядываясь в сгущающийся уличный сумрак. Нос его, приплюснутый к стеклу, поначалу белел, чуть погодя медленно наливался кровью. На него было жалко смотреть, и Леонид смущенно покашливал, то и дело потирая лоб, отделываясь односложными предложениями.

— Это жизнь, Саня, что ты хочешь…

— Я понимаю! Даже чувствую, что днем все будет казаться по другому — прояснеет, что ли. Когда светло, оно всегда веселее. И снов тех же не боишься, храбрость вроде появляется какая-то, спокойствие… Может, от окружающих подзаряжаешься. То есть, когда среди людей. Все ведь живут — и ты живешь. Вместе со всеми. Только это пока на работе. А дома? Да еще ночью? Ведь такое, Лень, начинает приходить в голову, что потом обливаешься! Сколько их всяких шастает по улицам — шарамыжников, ублюдков разных! А у нее сумочка яркая и туфельки новые. Не убежит, если что. Хотя… Снег ведь, какие туфельки, — Саша крякнул. — Видишь? Уже и заговариваться начинаю.

— Ну, и напрасно. Шел бы домой, да димедрольчику для сна принял… — Леонид глядел куда-то вскользь гостя. — Я тебе точно говорю: все это — мнительность и ничего больше. Только доведешь себя до болезни.

— Да разве ж я не знаю? Все знаю и все понимаю, только состояние такое, что ни прилечь, ни книгу почитать. Раньше-то я в это время уже спал, а теперь не могу. Разучился…

Александр придвинулся вплотную.

— До того дошло, что вчера молитвы стал в уме перебирать. А что? Раньше ведь молились — и не глупее нас были!

— Не глупее, оно так…

— Вот видишь! Есть на свете что-то большое и сильное! Есть! И с возрастом это понимаешь. Потому как насмотришься на ситуации и на людишек. Хрена лысого они создали бы что-нибудь путное без посторонней помощи. Только гадить и умеем, отнимать от природы железной лапой… Вот мне и кажется, что попробовать стоит. В смысле, значит, помолиться. Другой-то жизни не будет. И хуже не будет. А так, кто знает, может, и выйдет какая помощь.

— От Бога?

— Ну да! То есть, может, это и не Бог, а разум какой-нибудь космический или вообще что-нибудь непонятное, но мне-то какая разница? Так и так получается, что все под ним ходим.

— Наверное, — Леонид некстати припомнил о своем недавнем визите в церковь. — Ты вот что, Сань… Иди домой и возьми себя в руки. Мужик ты или нет? Снотворное какое-нибудь прими. Главное сейчас — просто заснуть.

Он понимал, что говорит чушь, что случись все иначе и не прячься в эти минуты Ольга в ванной комнатке, совсем иное бы он пел и с иными интонациями.

— Пойду поброжу возле подъезда, — Саша поднялся. — Остыну малость, а может, и дождусь ее. Вдруг прячется где-нибудь поблизости. Она ведь такая…

Леонид мысленно психанул. Захотелось гаркнуть, что вовсе она не такая, что это сам Александр ТАКОЙ — слюнтяй и редкостный рохля, и что не слезы бы ему крокодиловы лить, а призадуматься, отчего и почему так приключилось, что любимая женщина гуляет где-то на стороне. И объяснить, что, чем больше слез, тем меньше сострадания — даже со стороны близкой женщины. Мысленно он все это и выкрикнул. Самым злым голосом. Однако вслух пролепетал совсем другое:

— Все у нее в порядке, Сань. Зря ты так. Ты ведь знаешь ее характер. Надулась и ушла к подружкам. А тебе… Тебе надо просто лечь и выспаться. Завтра встанешь и посмотришь на все иными глазами.

— Ты думаешь?

— Ну конечно!

Он проводил Александра до порога, аккуратно прикрыл за ним дверь. За спиной немедленно прошелестела простыня.

— Да… Любят мужчинки поговорить! И на исконно скупые слезки не слишком-то скупы…

Он резко обернулся.

— Замолчи!

— Что? Будешь отчитывать?

— А ты, похоже, довольна? Мужик родной и законный вот-вот с ума спрыгнет!… Пойми ты, нельзя так!

— А как? Ты знаешь, как? — укутанная в простыню, Ольга пыталась подпоясаться махровым полотенцем, но она тоже нервничала, с узлом у нее что-то не получалось.

— Помог бы лучше, всезнайка…

Терзаемый двойственным чувством, он шагнул к ней, но в этот миг затрещал телефон. Вздрогнув, Леонид даже вскинул руку, словно от чего-то защищаясь.

— Возьми, возьми, — насмешливо проронила Ольга. — Это наверняка опять он.

Но она ошиблась. Звонил Сергей Максимов. Выслушав его, Леонид торопливо распахнул шкаф и принялся одеваться. На вопросы Ольги отмахнулся. Спохватившись, поймал ее за руку, чмокнул в ладонь.

— Максимов, — догадалась она. — Опять игра в казаки-разбойники?

— Опять… А с Санькой ты бы все-таки что-то придумала. Придумаешь, хорошо?

— А кому тут еще думать? Всегда так и бывает. Все мы за вас решаем и думаем — простые русские бабы…

Максимов заметно прихрамывал, однако на хромоту свою не обращал ни малейшего внимания. Слева от него, высунув розовый язык, трусил Петр. Хромающий хозяин, должно быть, вызывал у него недоумение, но, как и положено воспитанному псу, вслух своего недоумения не высказывал.

— Говорю тебе, там все оцеплено. Около десятка трупарей…

— Какого черта тебе понадобилось туда соваться? — Леонид не скрывал раздражения.

— Ну, мало ли… Поглазеть хотел. Сам знаешь, куда тянет махровых преступников.

Они проходили мимо остановки, на которой перетаптывался народ, и Максимов на некоторое время примолк. Минуты через полторы снова заговорил:

— Это не совпадение, Леня, точно тебе говорю. Олежка наш постарался! Гадом буду, он!

— Если так, то мальчик заигрался, — зло процедил Леонид. — Не знаю, каким образом удалось ему прокрутить это предприятие, но он явно заигрался.

— А я тебе с самого начала толковал! — Максимов фыркнул. — Мальчик-то он мальчик, но из зубастых.

— Видел я его зубы… — Леонид нахмурился. Сказать было нечего. Он и сам не ответил бы толком, чем было вызвано его раздражение. Он действительно злился на Олега, чудовищно злился, но первоосновой злости являлся страх — страх незнания и страх предчувствия… Тем и отличаются взрослые от детей. Даже, обладая сходной информацией, первые продолжают сомневаться, вторые не сомневаются никогда. Икару, летевшему к солнцу, конечно не было тридцати и сорока лет. Легенды лгали. Махая самодельными крыльями, к светилу возносился златокудрый юнец…

Глава 2

Животом и грудью навалившись на подоконник Баринов Геннадий цедил из банки пиво и глазел на улицу, по которой шли и шли гомонящие толпы людей. Двадцать третье февраля общественность города встретила спонтанным выходом на центральные проспекты. Получилось что-то вроде демонстрации, и поглядеть было на что. Знакомые транспаранты, багровые, колышущиеся над головами знамена, огромные портреты вождей. Правда, вместо прежних генсеков несли в основном Сталина и Ленина, но это казалось еще более удивительным. Подобного Баринов вообще никогда не видел. Хотелось смеяться, но смех из груди не шел. Очень уж не праздничное настроение царило в толпе. Кому, как не вчерашнему задире Баринову, было отчетливо ясно, что демонстранты движутся напряженно, напоминая колонну солдат. И в то же время на солдат они совершенно не походили. По тротуару брели седовласые ветераны с гвоздичками в петлицах, немолодые женщины с вызовом размахивали детскими флажками. И тут же рядом мелькали стриженные подростки со свастикой на рукавах. Шагали не то чтобы в обнимку, но и не врозь. Оно и понятно. Что было делить усатому австрийцу и усатому грузину? И тот, и другой кромсали карту мира, засучив рукава, и оба навечно вошли в историю. Тем не менее Баринов смотрел, выпучив глаза. Что-то в стране здорово переменилось, если происходило такое. Будучи на протяжении нескольких лет отрезанным от свободного мира, он присматривался к нему заново, во многом не понимая, многого откровенно пугаясь. Тот самый период адаптации, которым стращал на занятиях лектор-психолог, оказался отнюдь не выдумкой досужих профессоров. То есть, тогда Баринову казалось, что все это чепуха, что воля есть воля и бояться ее нечего, однако сейчас он воочию убеждался, что лектор в сущности прав и приспособиться к новому не столь уж просто. Бурлящие за окном толпы навевали какой-то мистический ужас, и даже заморское приятное пиво не особенно бодрило.

Это была свобода, по которой они лили слюнки, во имя которой дошедшие до отчаяния глотали шурупы и полосовали лезвиями по венам. Некоторые, оказавшись за воротами, с плачем опускались на землю, некоторые припускали бегом. Там, за решеткой, сладость свободы оценивалась, как ни что другое, и, только оказавшись вне камеры, вчерашний зэк начинал понимать, что деготь и мед замешиваются в одной бочке и нет ничего абсолютно сладкого, как и абсолютно горького. Баринов сознавал, что должен радоваться, но радости не было. Он и сам не сумел бы точно охарактеризовать овладевшее им настроение. Это нельзя было назвать хандрой, но это не было и счастьем. Выбираясь на улицы, Баринов чувствовал себя резидентом, заброшенным в чужую державу. Скупая газеты и журналы, возвращался в квартирку, и читал все подряд. Порой мозг отказывался верить напечатанному, и тогда снова тянуло к окну или на улицу…

Возможно, во всем следовало винить одиночество. Он обживался на новом месте крайне осторожно, вступая в контакт разве что с продавцами и киоскерами. Иных знакомств пока не получалось, а Валентин, как объяснили ему, должен был прибыть только через неделю или две. Чем-то он привлек к себе чудилу-полковника, хотя на голубого последний не походил. Да и Валек не из таких, — если бы что учуял, давно бы вернулся на ринг. Лучше уж сдохнуть на брезенте, чем подставлять кому-нибудь зад… Баринову пока советовали отдыхать и набираться сил, что он и делал по мере возможностей. Во всяком случае ежедневные порции пива заметно округлили его лицо, чуток разбух и живот, усилив давление на ремень. Баринов постепенно возвращался к прежним «дотюремным» формам.

Квартирка была вполне сносная, выбранная по всем агентурным канонам. Второй этаж, позволяющий смыться обычным прыжком, пара довольно емких тайников, способных вместить средних размеров гранатомет, окна, выходящие на две разных стороны, с завидным обзором. Прописана жилплощадь оказалась на братьев Крутилиных. То бишь, о фамилии Баринов следовало забыть. Имя ему оставили прежнее, превратив в Геннадия Крутилина. Не слишком привычно, но и не страшно. Вечерами, в перерывах между газетами и телевизором, Геннадий доставал из стола новенькие паспорта, раскрывая на первой странице, внимательно всматривался в фотографии. Крутилин Валентин и Крутилин Геннадий… Теперь во всяком случае становилось ясно, почему из звена исключили Хазратика. Чем-то они с Валентином действительно были похожи. Хазрат не годился ни в дяди, ни в братья, ни в племянники. Расставаясь с Бариновым, Клим Лаврентьевич медовым голоском посулил «братьям» уйму работы. Сейчас Баринов был бы ей, пожалуй, рад. Люди, пережившие горе, спешат на работу, чтобы забыться. Нечто похожее творилось сейчас и с ним. На улице по спирали раскручивался загадочный сценарий, становилось холодно — от февральской свежести, от неуютных мыслей. Покончив с пивом, Баринов швырнул банку вниз, поеживаясь, затворил окно.

Слишком долго он ждал этого момента, чтобы держать себя в руках, чтобы говорить без дрожи в голосе. Набрав памятный номер, Валентин замороженным голосом попросил Викторию. Ответили ему добродушно, чуть ли не со смехом. Уже несколько месяцев как Виктория вышла замуж и переехала в Новосибирск. У Валентина хватило сил только на глуповатое «зачем?». На том конце провода в том же мажорном ключе пояснили: «А как же? Вместе с мужем». Он опустил трубку, какое-то время посидел на месте. Замороженно поднявшись, заходил из угла в угол. Ноги не гнулись в коленях, он чуть покачивался на разворотах. Стены, книжные полки — все проскальзывало мимо, ни на миг не задерживаясь в сознании. Внутри разливалась пустота, и мороз жесточайшей силы леденил кровь, снежным панцирем обволакивал сердце. Когда он остановился перед боксерским мешком Зорина, пальцы абсолютно самостоятельно, без всякой на то команды, сжались в кулаки. Валентин ударил самым сильным своим ударом — длинным крюком, наносимым чуть сверху. Таким бьют в перекрест, через руку противника, или когда предоставляется явная возможность нокаутировать. Удар — не из самых быстрых, но с наибольшей эффективностью использующий массу тела. Мешок полетел к стене, и Валентин подъемом ноги заставил его резко изменить траекторию. Ни о чем не думая, он лупцевал и лупцевал по пупырчатой тугой коже. Минуты через две засаднили костяшки, но остановился он совсем по иной причине. За спиной отворилась дверь, и Валентин стремительно развернулся. Увы, это была всего-навсего Аллочка.

А потом получилось так, что она усадила его за стол. Ничего не спрашивая, принесла с кухни чашечки с дымящимся кофе, из пузатой красивой бутыли плеснула ему и себе брэнди. Он не пытался возражать. Лишь на мгновение стало смешно, что совершенно посторонняя барышня ухаживает за ним, точно за маленьким. И ведь сумела что-то ПОЧУВСТВОВАТЬ! Иначе не было бы этих соболезнующих глаз, этих плавных успокаивающих движений.

Кофе он выпил залпом. В груди сразу потеплело. И снова она наполнила его чашку — на этот раз налила один коньяк. Валентин согласно кивнул.

— Когда-то у меня было такое-же, — Аллочка пожала острыми плечиками, округлое лицо ее чуть приблизилось. Она словно говорила о чем-то доверительном. — Скверно было, отравиться хотела. И ничего. Как видишь, сумела пережить.

Легкое недоумение змейкой скользнуло в пучине мыслей и пропало.

— Ты слышала?

Она покраснела, длинные ресницы чуть дрогнули. Возможно, Аллочка ожидала, что ее начнут упрекать, но благостные перемены уже произошли, брэнди подействовало. Протянув руку, Валентин осторожно пожал хрупкую девичью кисть и движением этим выразил то, что невозможно казалось выразить словами.

— Я в порядке. Не беспокойся за меня, просто…

Он замолк, чувствуя, что следующей фразой выдаст себя с головой. Потому что все было совсем не просто, и всю глубину происшедшей катастрофы ему предстоит узнать позднее — может быть, завтра или через неделю, когда случившееся дойдет до сознания, встанет перед ним во весь свой великанский рост. А сейчас он только приблизился к краю пропасти и, заглянув вниз, ощутил первый не самый страшный приступ головокружения.

— Не думал, что будет так, — он покрутил в пальцах опустевшую чашечку. — Больше у меня никого не было, понимаешь?

Аллочка кивнула. Они помолчали.

— Значит, говоришь, у тебя тоже такое было?

И снова длинные ресницы моргнули. Валентин вздохнул.

— В общем-то я в порядке… — он поморщился, вспомнив, что уже произносил эту фразу. — Разумеется, все пройдет. Мало ли что бывает. Ее можно понять. Годков совсем ничего, а женишок пропал — исчез и растворился. Правильно сделала…

— И вовсе нет! — решительно возразила Аллочка. В глазах ее блеснул сердитый огонек.

— Правильно, конечно, правильно, — Валентин невольно погладил мягкую руку Аллочки. — Она и сейчас в полтора раза моложе меня. Совсем еще девочка.

— Ты ее сильно любил?

Валентин неожиданно подумал, что мужик бы о таком никогда не спросил. Ее же, как всякую женщину, интересовало главное.

— Да, — шепнул он. Горло стиснуло незримая кисть. — Наверное, и сейчас люблю. Она… Она и впрямь была МОЕЙ, понимаешь? Есть красивые, хорошие, но чужие, а она была МОЕЙ.

— Кажется, понимаю.

— Кому-то повезло, — Валентин прикусил губу.

— Она знала про тебя… Ну что ты можешь оказаться здесь?

— А где я? — он горько усмехнулся. — Ты сама-то это знаешь?

— В семье полковника Рюмина.

— А почему? Какого черта он меня выдернул оттуда? Там таких — сотни маялись.

— Ты еще не догадался?

— Я не телепат, мыслей чужих не читаю.

Аллочка молча поднялась, вышла из комнаты. Вернулась через минуту с небольшим фотографическим портретом.

— Узнаешь?

Валентин нахмурился. Молодой белозубый парень с кучерявым, задорно выбивающимся из-под козырька чубом. И очень похож… Черт!… Валентин поднял глаза.

— Ты хочешь сказать…

— Это его сын, Василий. В восемьдесят третьем погиб в Афгане. Всего годик и проходил в лейтенантских погонах.

— Значит, я…

Аллочка кивнула.

— Сам видишь, и глаза, и нос — все твое. Вот дядя Костя и встрепенулся. Я это давно заметила. Только не знала сначала причины. А ты появился, и все встало на свои места… Только учти, я тебе ничего не говорила.

Валентин задумался.

— Спасибо. Теперь многое становится понятным.

— Ну, раз так… — Аллочка с картинной решительностью ухватила бутыль за горлышко. — Значит, еще по одной?

— Зачем?

— Не зачем, а за что!

— Так за что же?

— За жизнь, которая продолжается и продолжается. За Васю погибшего. Он ведь, считай, спас тебя, верно? И за нее выпьем. Чтоб была девочка счастлива…

Аллочка точно била по цели. Валентин глянул еще раз на фотопортрет и покорно протянул чашку. Не так уж сложно его было уговорить.

Аллочка курила, глядя в потолок, Валентин бездумно ласкал ее маленькие груди, зажмурив глаза, молчал.

— Тебе хорошо? — она чуть склонила голову, пытаясь заглянуть ему в глаза, и сама же себе ответила: — Плохо. Конечно, плохо. А я надеялась, ты расскажешь что-нибудь о себе.

— Обычно рассказывают?

Она обиженно дернула плечиком.

— Кто?

— Брось, я брякнул не то, — он погладил ее по волосам. Невнятно и не к месту пробормотал: — У вас хорошая звукоизоляция. Никаких соседей, никакой вибрации от попсы.

— Это точно! — Аллочка усмехнулась. — Живем, как в подводной лодке.

— А те желтые таблетки, что ты давала, это в самом деле успокоительное?

— Нет, конечно. Это квайлюд.

— Что?

— Квайлюд. Возбуждающий наркотик.

— О чем-то подобном я подозревал.

— Мескалин, говорят, лучше, но я не пробовала. Хотя на кого как. Вся эта химия очень избирательна. Одного на уши может поставить, а другой и не заметит ничего, — Аллочка говорила рассудительно, и Валентин удивленно приподнял голову.

— Однако!… И давно ты развлекаешься подобным образом?

— Какая разница? Главное, что я меру знаю. Сильные наркотики обхожу стороной. Я тебе не старлетка какая-нибудь! Некоторые, к примеру, уважают ЛСД, а мне вполне хватает и барбитуратов. Или марджана, — травка есть такая пакистанская.

— А дядя? Как же он ничего не пронюхал?

Аллочка повернула к нему голову, темная прядка непослушно упала на лицо, прикрыв нос и часть щеки. В полумраке блеснули ее зубы, она улыбалась.

— А про что он может пронюхать? Может, я шучу?

Он убрал прядку в сторону, погладив по щеке, спустился к шее, пальцами обхватил худенькую шею.

— Не ври.

— Хочешь осмотреть вены? Покажу. Все чистенько, не дура.

— Если ширяешься, то дура! Какая разница — через кровь, через рот или нос?

— Ты хочешь мне что-либо запретить?

— Хочу, — он произнес это с полной серьезностью.

— Лучше не надо, — перегнувшись через него, Аллочка потушила сигарету в керамическом блюдце. Взглянув в упор, лицом медленно опустилась на его грудь. — Не надо меня воспитывать, хорошо? Какая есть, такая есть, — ноги и руки ее оплели Валентина, не давая возможности шевельнуться. — Ну признайся! Неужели тебе не понравился квайлюд?

— Нет, — Валентин помотал головой. — Зачем мне квайлюд, если ты не старуха и не уродина?

— Боже мой, какой ты глупый! — губами она подобралась к его уху. — Скажи мне что-нибудь!

— Что, например?

— Скажи, что любишь, что я хорошая.

— Ты красивая.

— И все?

— Еще скажу… — Валентин на секунду замешкался, — скажу, что в тихом омуте черти водятся.

— Это верно! — Аллочка довольно рассмеялась. — Бедный полковник, правда?

Валентин сгреб ее за волосы на затылке, встряхнул чуть больнее, чем хотел.

— Так кто же тебя снабжает этой гадостью? Неужели дядечка?

— Тепло!… — она все еще продолжала улыбаться.

— Кто?! — Валентин почувствовал, что в нем закипает ярость. — Кто-нибудь из твоих прежних дружков? Зорин?

— Да нет же, нет! — она тщетно пыталась вырваться. — Зачем тебе это?

Валентин напряг пальцы, Аллочка взвизгнула.

— Больно! Ну пусти же!

Мышцы его обмякли. Разжав руки, он отвернулся к стене.

— Иди!…

Она не ушла. Сердито посопев, прижалась к его спине, неловко погладила затылок.

— Ты ведь не скажешь дяде, правда?

— Боишься за своего дружка?

— Не за него, — Аллочка помолчала. — За дядю…

Это уже было что-то новенькое, и Валентин немедленно обернулся.

— Не понял? — он смотрел недоверчиво. — Твоему всесильному дяде может кто-то еще угрожать?

— Могут, Валя, еще как могут!

— Так кто же это?

— Клим Лаврентьевич, — Аллочка снова прижалась к его груди, торопливо залопотала: — Только не спрашивай меня ни о чем. Я ничего не знаю! А эти штучки… В общем-то я сама их выпросила. Любопытно было попробовать. Вот Клим Лаврентьевич и дал. Он в этом смысле безотказный.

— Безотказный, — эхом повторил Валентин. — Кажется, начинаю соображать… Сначала угостил, потом еще пару порций подбросил, а после взял да пригрозил, что умоет дядечку с племянницей наркоманкой, так, что ли?

— У них с этим строго! За репутацией семей, знаешь, как следят! Хватит одной анонимки, чтобы из органов выперли. А у дяди сейчас что-то очень важное затевается. Под него подкапываются, понимаешь?

— А Зорин об этом знает?

— Какой ты! — Аллочка досадливо царапнула его за плечо. — Не говорила я ему ничего. И все! Отстань! Не будем больше об этом, ладно?

— Ладно, — он похлопал ее по спине. — Но если честно, я бы поопасался иметь такую племянницу.

— Еще чего! В племянницы я и не напрашиваюсь.

Машина полковника как раз проплывала мимо костров пикетчиков. Искристые облака с треском вздымались к небу, в багровых всполохах мелькали людские головы. Греясь у огня, вооруженные дрекольем и охотничьими ружьями граждане, возбужденно переговаривались, жевали бутерброды, прихлебывали из термосов. Отсветы огня плясали на взволнованных лицах, перекрашивая их в лиловые, зловещие тона. Чуть правее здания обкома улочку, что тянулась вдоль чугунной ограды Центрального парка, перегораживало подобие баррикады. Поверх старых шпал громоздились железные бочки, в одном месте красовался перевернутый мусорный контейнер. Ржавый его металл с облупившейся краской смотрелся грозно, чем-то напоминая орудийную башню корабля.

— Вот так мы и перенимаем традиции, — майор из городской инспекции сумрачно усмехнулся. — Деды с прадедами булыжник из мостовой выворачивали, внуки сооружают баррикады из мусорных баков.

— Нет больше мостовых, — буркнул Константин Николаевич, — в асфальт закатали…

Свое оконце он наполовину задернул шторой, пламя костров бередило глаза, заставляло щуриться.

— Чепуха все это! Детские забавы… Будь моя воля, пригнал бы сюда парочку БТР и причесал всю эту шушеру из пулеметов, — Клим Лаврентьевич несдержанно ругнулся. Каждый, таким образом, высказался совершенно независимо и сугубо о своем. Уловив этот нюанс, майор насмешливо приподнял бровь. Полковнику было не до смеха. Он недобро скосил глаза на помощника.

— Желаете повторения Тбилиси?

— А что? Не так уж там все было плохо. Может, и гадко с точки зрения гуманистов, но цели-то добились! Народ от гражданской вольницы вакцинировали. Прививка — штука болезненная, однако спасает от эпидемий. В той же Ингушетии — как поработали! Блеск! И никакой дружбы народов не поломали. — Клим Лаврентьевич сладко зажмурился. — Я так понимаю, хороший политик — тот, что способен в час «Ч» умело провести кровопускание. Сработали бы вовремя, никакой бы Чечни не было. И о Сумгаите с Карабахом не плакались бы по всему миру.

Майор на переднем сидении встрепенулся.

— А Вильнюс с Таджикистаном?

— При чем тут это? Я вам о врачах толкую, а не о ветеринарах.

— Хорошие врачи всегда были в дефиците.

— Увы, такова наша армия. Каждый второй — безмозглый болван, каждый третий — перестраховщик. Там, где рану следует просто прижечь, эти знатоки норовят ногу с туловищем оттяпать. Вот и раздуваем мировые пожарчики.

Полковник нахмурился. Собственные мысли, озвученные чужими устами, воспринимались уже как-то по-иному. И даже подумалось, уж не издевается ли над ним Климушка?

— Стало быть, вы полагаете, что нынешнее спокойствие в Ингушетии — целиком и полностью заслуга спецслужб?

— Чья же еще?

— Я считаю, что Аушева. Поставили бы иного, нахлебались бы горюшка. А этот мужик — головастый, знает, что делает.

— Знает-то — знает, только вот откуда он взялся, вы хоть имеете представление?

— Не думаю, чтобы наши аппаратчики приложили к этому руку. В любом случае — Аушев не из тех, что будет плясать под чужую дудку.

— А это уж как посмотреть. Если персонаж предсказуем, стало быть, он уже шахматная фигура! Фигура, которую можно передвигать по доске.

— Что же получается, вы думаете…

— То, что я думаю, милейший, не вашего ума дела, — Клим Лаврентьевич зло ухмыльнулся. — А если уж резать правду-матку, то я всегда был за тактику прививок. От чумы, от дифтерии, от излишнего либерализма. Поглядите в окно! Видите этих людей? Сегодня они пьянеют от чувства близкого локтя, от осознания собственной силы, а завтра эту самую силу они вполне логично попытаются пустить в ход. Куда и для какой-такой святой цели, решат уже не они, а некий прыткий и говорливый Гапонишко, коих на Руси во все времена хватало. И если б по Белому дому своевременно не ударили танки, то уже через день в столице заварилась бы такая буча, что сотенкой-другой трупов не отделались. Самодеятельность — это всегда самодеятельность, и пускать ее на самотек — все равно что играть в русскую рулетку. Кстати, вы когда-нибудь играли в эту забаву?

— Как-то не пришлось, — сухо ответил майор. — Других забав, знаете ли, хватало.

— Вот и я о том же! Будем потворствовать, провороним все на свете! Впрочем, уже проворонили. Страна — в сад коллективный превратилась, все поделили на огороды, в каждый запустили своего козла. По уму бы еще вчера надо было продемонстрировать силу, и никто бы сегодня на улицы носа не высунул. А мы прочесали в затылке… Впрочем, и сейчас еще не поздно. Всего-то и надобно, что пораскинуть умишком и помочь этим овцам угомониться.

— Ага! Огнем из пулеметов, — майор покривился.

— А вы как думали? Тут, батенька мой, альтернатив нет. Стадо лаской да словом с места не сгонишь. Только кнутом и псами! Иного они не поймут.

— Этак мы, черт знает, до чего договоримся!

— Чего же вы ожидали? Мирных дискуссий с добродушными парламентариями? Только ведь им жрать надо — парламентариям вашим. И денег они хотят за прошлый месяц и позапрошлый. И чтоб криминал весь повывели… Разные там концерны «Чайка-Даун» и прочих последователей «МММ». В этом и только в этом ключе они вас соизволят понимать.

— Что же делать?

— А делать надо то, чего они просят. На первое — разовую выплату из городского резерва, а на второе — президентов самых известных пирамид. Привезти под конвоем на площадь, зачитать приговор и шлепнуть на глазах у этих бездельников. Уверяю вас, впечатление произведет сильнейшее. И разом народишко поуспокоится! А что? Виновники всех бед наказаны, власть наглядно показала на что она способна. Можно и счета этой самой «Чайки-Даун» арестовать. Чрезвычайная ситуация все спишет, а пенсионеры будут довольны, — Клим Лаврентьевич мелко захихикал. — «Чайка-Даун»… Кто же такое придумал, интересно? Тоже, верно, даун какой-нибудь.

— Однако вы говорите о совершенно противозаконных действиях.

— А в Грозный мы входили законно? А по Белому дому шмаляли согласно какой такой статье Конституции?… Бросьте, батенька! Закон, сами знаете, — что дышло, куда повернешь, туда и вышло. И всегда так было и будет. Хоть при демократии, хоть при новом Адольфе.

— Так вы всерьез предлагаете принародно казнить пару-тройку козлов отпущения?

— Можно казнить, а можно и помиловать, — голосок Клима Лаврентьевича зазвучал почти елейно. — Если согласятся поучаствовать в меру сил и возможностей в разрешении бюджетного кризиса. Отчего-то мне сдается, что согласятся. И шахтерам заплатим, и школам, и больницам. Всего-то и надо — триллион-полтора. А у нас один нотариус в состоянии полмиллиарда налогов в год выложить…

Полковник слушал помощника и продолжал морщиться. Странное чувство не покидало его. Он мог бы многое повторить из сказанного, однако в изложении Клима Лаврентьевича вся эта теория звучала мерзко…

— А не нравится идея с расстрелом, другую предложим! Главное — понять, что тупиков нет, что все проблемы — целиком и полностью от вакуума в иных головушках. Все давным-давно расписано в десятках хрестоматий, опробировано на родных и чужих территориях.

— Ну-ну? И что же там прописано?

— Думаю, вы разочаруетесь!

— Почему же?

— Потому что прописаны там крайне банальные вещи. Нет ничего проще, чем навести в стране или в отдельном городе порядок. Выпускаете на улицы пару батальонов спецназа и все те же броневички. Можно пожарные машины подключить. Губернатор пущай катит из города куда подале — вроде как знать не знал о происходящем, а командование поручить старперу из тех, что давно на списание подлежат. Он вам все и исполнит в наилучшем виде. Исполнит, а через пару дней вы же его и гвозданете по заднице. Чтоб знал, сволочь такая, как на народ российский замахиваться. Пока суд да дело, глядишь волнения и схлынут. А там и пенсия подоспеет, Москва деньжонок подбросит на мороженое, дабы не лютовала пресса. И все, дорогой мой! Финита ля комедия! Второго такого бунта вы здесь не увидите еще лет сто. Потому что формально людишки будут удовлетворены, а страх-то останется в каждом! Где-нибудь на уровне подкорки.

— Жуткую картину рисуете!

— Жизненную! Так было всегда и всюду. На том и выстояли сотни государств.

— А как быть с общественным мнением?

— Нашли проблему! Мне-ни-ем!… — Клим Лаврентьевич издевательски растянул слово по слогам. — Как будто у толпы может быть мнение! Да плюньте и разотрите! Сами судите — Англия и Ирландия, Израиль и Палестина — сколько лет воюют и чихают громким чихом на общественность. Ирак матом кроет американских президентов, и тоже хоть бы что! Конечно, пальнули пару раз по Багдаду, но и тут ведь не обошлось без плевка на это самое мнение! НАТО еще прочухаться не успело, а уж ракеты вовсю лупили по целям. Потому что мнение это ваше всегда в случае нужды затыкали в одно неблаговидное место, — Клим Лаврентьевич назидательно погрозил пальцем. — Всегда, майор! Именно всегда! А когда этого не происходило, получалась одна голимая пугачевщина. Не отрядиками слабосильных дружин Емельку нужно было стращать, а сразу выдвигать регулярную армию. Пригласили бы того же Суворова, и в неделю все было бы покончено. Собственно, и пригласили, когда допекло. И зачистил генералисимус территорию в два счета. И нечего тут стесняться. Все наши горячие точки потому и превратились в горячие, что меры там принимались половинчатые. А серьезные дела так не делаются! Или шагай, мил друг, или стой на месте. Нет ничего глупее, чем качаться с занесенной ногой. Потому как шатко. Мы вам не собачки какие-нибудь!

— Вы с трибуны не пробовали выступать?

— Время не приспело. Да и не мое это дело — языком трепать. Хватает искусников…

Пискнула рация, майор торопливо схватился за переговорное устройство.

— Зэт пятый слушает. Что там у вас?

— На связи капитан Давыдов, Зэт пятый. Только что обстреляли здание штаба. Из автоматов. Имеются жертвы.

— Кого-нибудь задержали?

— Не успели. Стреляли с крыш. Трое или четверо. А там целая сеть примыкающих зданий. В общем ушли.

— Еще раз так уйдут, голову откручу, ясно?

— Ясно, Зэт пятый…

— Может, оно и к лучшему, — пробормотал Константин Николаевич.

— Что? — майор повернул голову.

— Я говорю: может, и к лучшему, что ушли. В городе и без того кавардак. Любая перестрелка грозит вылиться в серьезную потасовку.

— Если верить вашему помощнику, чем жестче меры, тем скорее все утихнет.

— Как знать, — туманно произнес полковник. — Само собой — оно тоже иногда неплохо.

— Не понимаю? — майор сидел вполоборота, с прищуром поглядывая на офицеров службы безопасности. — Вы не согласны с Климом Лаврентьевичем?

— В данный момент нет.

— Почему?

— Потому что любые меры — хороши, когда вы мало-мальски контролируете ситуацию. Сейчас этого нет. В нынешние шахматы взялось играть слишком большое количество игроков, и каждый тянет одеяло на себя. Если вам кажется, что порядок в городе наведут выведенные на улицы спецподразделения, вы заблуждаетесь. Губернатор воюет с мэром, замы жульничают, подыгрывая тому и другому. ОМОН бездействует, потому что начальник еще не решил, чью принять сторону. А есть еще партийные силы, националисты, люди, о которых мы вообще не догадываемся. Слишком много вокруг творится непонятного. Уверен, кто-то намеренно мутит воду.

— Кого вы имеете в виду? — лениво поинтересовался Клим Лаврентьевич. — Есть какие-то оперативные данные?

— Будут! Мои люди уже ищут, и, уверен, что очень скоро… — Полковник не договорил. Идущая впереди машина трижды мигнула задними огнями. Притормаживая, водитель проворчал:

— Что-то стряслось…

Через минуту к машине начальства приблизились бойцы в камуфляже и бронежилетах, в специальных двойных касках. У всех на ремнях покачивались АКСУ. Молоденький лейтенант, разглядев погоны майора, коротко козырнул.

— Не надо бы вам туда. Разве что только на танке…

— Что там еще приключилось?

— Сам не понимаю, — лейтенант и впрямь выглядел растерянным. — Сначала держали оцепление, людей успокаивали, а потом МВД своих бойцов подослало. Часть наших сняли…

— Кто снял? — вперед подался Константин Николаевич. — Фамилия командира?

— Не в курсе, — лейтенант растерянно заморгал. — Там генерал какой-то командовал, вот и началась путаница. То ли в него камнем кто швырнул, то ли еще что-то, только потом БМП сюда подъехало. И давай, значит, полосовать очередями. Сначала по кострам, а потом по ребятам. Кое-кого подранили. Пришлось открыть ответный огонь.

— Подбили?

— Никак нет, сумел уйти.

— Самый что ни на есть российский бардак! — громко прокомментировал Клим Лаврентьевич. — Свои в своих и грудью на пушку.

— Куда направилась БМП? Вы проследили?

— Так не на чем было. Одна только машина и стояла возле почты, так эти придурки ее в гармошку смяли, — лейтенант неопределенно махнул рукой. — А после туда рванули. По баррикадам и через Первомайскую. Бортовой номер никто не разглядел. Ребята говорят будто его замазали чем-то.

— Бесхозные БМП? Прелестно! — майор из инспекции скрежетнул зубами. — Ну а сейчас-то кто стреляет?

Примерно в квартале от них в самом деле продолжалась разрозненная пальба. Автоматные очереди перемежались одиночными выстрелами, изредка долетали командные крики.

— Это уже после началось. На крышах то ли снайперы появились, то ли еще кто. Сейчас там группы ОМОНА, но связи с ними нет, так что… — лейтенант красноречиво развел руками.

— Придется вам разбираться лично, Зэт Пятый, — насмешливо обронил Клим Лаврентьевич.

— Видимо, придется, — майор с руганью полез из машины.

— Прислать кого-нибудь в помощь?

— Не надо. Если что, вызову по рации.

— Ну смотрите, — Клим Лаврентьевич тронул водителя за плечо. — Давай, в штаб, родной!

Бронированный автомобиль начал разворачиваться. Шофер по рации продублировал команду для машины с охраной. Майор и увешанные оружием бойцы растворились в недобрых сумерках города.

— Как вам понравился этот осел?

— Он далеко не осел, и вы зря перед ним распускали язык.

— Ничего, когда все закрутится по-настоящему, ему станет не до того.

— Те, что вели огонь с крыш, — ваши соколики?

— Скорее всего.

Полковник сумрачно взглянул на часы.

— Когда выпускаем «черных»?

— Примерно через час… Надеюсь, на площадь у них хватит ума не соваться.

— А если не хватит?

— Что ж, тогда будут жертвы, — Клим Лаврентьевич обезоруживающе взглянул на полковника. — Или вы намеревались обойтись без них?

Константин Николаевич ничего не ответил. Прав был Климушка! Жертвы, конечно, будут. Пресловутые щепки при пресловутой рубке…

Глава 3

Парень, что перебегал улицу, сразу ему не понравился. Не только угловатым недобрым лицом, но и тем, что как-то очень уж особо придерживал на бегу правый карман куртки. Кошелек? Сомнительно. Отечественные щипачи давно отучили россиян класть лопатники во внешние карманы. Тогда что?…

Стриженный детина уже пробегал мимо, когда Баринов поймал его за рукав.

— Что за сыр-бор, братишка? Куда все несутся?

— Отвали! — парень взболтнул рукой, пытаясь освободиться, но Баринов держал цепко. — Э, в натуре!… — стриженый оглянулся, высматривая кого-то в конце улицы.

— Что тут у вас за война? Трудно, что ли, объяснить?

— А ты не местный?

— Был бы местным, не спрашивал.

Парень повел себя странно. Правая рука его ответно сграбастала одежду спрашивающего.

— Эй, Гога! Тут левак нарисовался. Ситуацией интересуется. Подозрительно!

— Да вы тут никак в шпионов играете, — Баринов обидно засмеялся. — Ага, вон и Гога твой канделяет, да не один, гляди-ка ты!

Свободной рукой паренек ухватил Баринова за ворот, рванул на себя, подставляя лоб. Баринов сам уважал этот прием и жестоко подловил любителя «брать на калган». Левым кулаком снизу вверх он подбросил молодца в воздух, не давая упасть, ухватил за шею, свободной рукой умело обыскал. За поясом у притихшего детины нащупал массивная рукоять. «Вот так-так! Самый натуральный наган!…» Баринов выдернул оружие, не целясь, хлестнул выстрелом поверх голов набегающих дружков Гоги. Стайка подростков, стремительно развернувшись, бросилась в обратном направлении.

— Ну и соплюны нынче пошли, — Баринов встряхнул парня, придавив к стене, поинтересовался. — Ну что, молодой? Дать еще по гудку или хватит?

Едва шевеля разбитыми губами, парень пробормотал:

— Мы тебя все равно достанем.

— Ути-плюти! Злости-то сколько!… — украдкой оглядевшись, Баринов сдавил кадык жертвы двумя пальцами. Ствол нагана уткнул в невысокий лобик. — Ты меня на оттяжку на бери! На куски порву! Говори, откуда волын?

— Купил.

— Купил? — Баринов расхохотался. — Ловок! В гастрономе на Пушкинской, верно?

— Дурак, это ж газовый!

— Что, что? — Баринов покрутил оружие перед глазами. — В самом деле… И что, свободно такие продаются?

Парень опять замычал неразборчивое, и Баринов слегка стиснул кадык.

— Ну?

— Четверть цены сверху и бери без всякой лицензии, — просипел парень.

— Здорово!… Ну, а в городе что за буза? Наши бьют ваших или наоборот?

— Я откуда знаю?

— Знаешь. Все ты, кобелек, знаешь! Потому и крутишься поблизости. Пошалить хочется под шумок, верно?

Парень трепыхнулся, и Баринов, поймав его на движении, перекинул через себя, словно куль с картошкой.

— Вот так гологоловый! Это называется бросок через бедро. А сейчас можешь бежать. Скажешь Гоге, что Соколиный Глаз вышел на тропу войны. Держитесь от меня подальше.

— Револьвер отдай, — парень сидел на тротуаре, глядел исподлобья ненавидящими глазами.

— Ах, это даже револьвер! — Баринов сунул оружие в карман, дружелюбно пояснил: — Чудила! Теперь это уже трофей. А я реституций не признаю!

— По-хорошему отдай!

— Вот, упрямец! — Баринову показалось, что где-то на третьем этаже зажглись окна. Парень поднимался. Со вздохом Баринов крутанул тело, послал ногу в сторону. Проще было ударить пяткой, но он ударил подъемом, жалея черепушку задиры. И все равно получилось жестко. Хрюкнув, парень полетел на дорогу.

— Буду я с тобой чикаться, — пробормотал Баринов. — Говорил же: «беги». И тоже по-хорошему…

С «трофеем» в руке он зашагал по улице. В городе, где-то ближе к центру, продолжалась канонада. Она-то, собственно и выгнала Баринова из берлоги. Можно было примириться с ценами и разухабистыми заголовками в газетах, однако стрельба в мирное время на мирных улицах ошеломила бы кого угодно. Усидеть дома Баринов, конечно, не мог. Поохав и повздыхав, он поперся на улицу искать приключений. Первые выводы можно было уже делать, и выводы эти восторга у Баринова не вызывали.

— Может, сварганим чифирчику! — Серега Максимов в готовности приподнялся. — Ты как, Валерий? Не против?

Валера, одногодка Олега, светловолосый и голубоглазый, безразлично пожал плечами.

— Валерик — за. А вы, господа спорщики?

Леонид ответил Максимову тяжелым взглядом, Олег вопроса, кажется, вообще не услышал.

— Ага, понял! — Максимов подмигнул Валерию. — Пошли, джигит. Научу науке блатной. Пусть господа выясняют отношения без нас.

Было слышно, как он ведет Валерку на кухню, хлопая по плечу, спрашивая про отношение к лимону и апельсиновым коркам. Олег покосился на Леонида.

— Ну, что, полюбовался? Тимка, к твоему сведению, выглядит хуже. Кроме синяков и трех швов — еще и гипс на руке.

— Ты на жалость не дави. Не моя вина, что их так отделали.

— Я и не давлю. Брюзжу просто. Алексей с ними каждый день возится. Зря ты на его счет сомневался. Оттаяли парни. Валерик, сам видишь, уже вовсю по улицам шастает, шило в кармане таскает. Ищет ТЕХ.

— Так ты ему не сказал?

Олег покачал головой.

— Сказал, что разобрались, а подробности… Подробности как-нибудь после.

— А по-моему, и после не надо. Играй уж до конца в свою конспирацию!

— Дубина ты, Леня! Я ведь тебе уже объяснял: это «Сеть», и вычислить кого-либо по ней чрезвычайно сложно.

— Но все-таки можно?

— Ну… Если только теоретически. Ты же знаешь, кто за всем этим стоит! Не пацаны зеленые.

— Тогда и дурить нечего. Стирай все к чертовой матери или сходи повинись перед полковником. Глядишь, и простит по-родственному.

Олег сердито отщипнул от бутерброда кусок мякиша, принялся раскатывать по столу. В глазах его попеременно вспыхивали то злость, то нерешительность.

— Не знаю… Впервые в жизни не знаю… Ведь это такой шанс! Как его упустить? Мы же теперь можем все! Абсолютно все, понимаешь!

Леонид фыркнул.

— Хочется и рыбку съесть, и в лодку сесть?

— А тебе будто не хочется?

— Мне — нет! Мне вполне достаточно моего скромного жития-бытия.

— Елы-палы! Чего ты боишься? Все прошло чисто! Никто ни в чем не усомнился, приказы были исполнены аккуратно и в срок.

— Тогда почему ты интересуешься моим мнением?

— Ну… — Олежа пожал плечами. — Считай, что твое мнение для меня не пустой звук.

— А если не пустой, то и хавай без обид. Нельзя с ними связываться, понимаешь? Лучше дантистом у акул быть. А от этих специалистов нужно держаться подальше! Тут тебе не Голливуд и не Ленфильм какой-нибудь, тут все взаправду. И ты, Олежа, — всего-навсего маленький человечек, в меру хитрый, в меру умный, и не более того. Одно неверное движение, — и размажут по стеночке, не заметив. Ты ведь в чужой карман залез! И не карман даже, а карманище!

— Но ведь жалко! — вырвалось у Олега. — Такой шанс!

— Жалко — у пчелки в попке. А ты разок попробовал — и хватит. Паука больше нет, Клест тоже в аду парится, — чего тебе еще надо?

Олег потупился.

— В городе и других гадов хватает.

— Значит, решил спасать мир? До полной и окончательной?

— Что ты ко мне пристал? Я же сказал: не знаю! Потому и решил посоветоваться с тобой!

— Свой совет я тебе уже дал. Завязывай и заметай следы.

— Я подумаю.

— Подумай… — Леонид рассеянно огляделся, заметил на стене роскошный календарь. Странный это был календарь, — изображал, если верить надписи, аэропорт «Кольцово», однако на переднем плане красовались какие-то «Боинги» и «Конкорды». Местные фотоумельцы сработали лихо.

— Где, кстати, твои родители?

— На даче, за городом. А что?

— Так, ничего… — поднявшись, Леонид шагнул к стоящему на столе компьютеру. — Значит, на этой фитюльке ты и раскнокал все полковничьи секреты?

— Не только. В клубе у нас более мощные машинки, хотя и это совсем не фитюлька. Четыреста восемьдесят шестой процессор, частота — сто мегагерц, ОЗУ — шестнадцать мегабайт…

Леонид пальцами провел по монитору, любопытствующе постучал по клавишам.

— Мда… И все равно не пойму, как это они проморгали! Ну не может такого быть, чтобы любой «лева» мог так запросто влезть в систему и выдать звеньям настоящее боевое задание.

— Правильно, не любой! — Олег загорячился. — Я уже объяснял: только тот, кто знаком с шифром и кодовой программой. А я, к твоему сведению, больше года ломал над этим голову. Так что простой эту систему не назовешь. Она проста в обращении, а если кропотливо покопаться во всех связях и зависимостях, голова опухнет.

— Выходит, их террористы живут среди обычных людей?

— Получается, что так. Причем — с оружием и конторой их ничто не связывает. Даже сами люди из федеральной службы не знают, кто конкретно будет исполнять конкретное задание.

— Даже так?

— На этом все и построено! Ты пойми, звенья абсолютно автономны. Никто и ничего о них не знает. Только кураторы. Но и те сразу после легализации групп всю документацию немедленно уничтожают. Семь мегабайт, которые я расшифровал, посвящаются не информации о диверсантах, а тысячам нюансов, с помощью которых на них можно выйти. Это и есть та система, где каждому дню и каждому месяцу присваивается свой шифр, а шифр диктует строго обусловленную цепочку команд — через газеты, телеграммы, звонки. Кроме того, к каждой цепочке прилагаются таблицы с ключевыми словами, с местом расположения тех или иных тайников. Ошибись хоть в одной мелочи, и ничего не выйдет. Исполнитель просто поймет, что на него пытается выйти чужак.

— Подожди! Ты упомянул о тайниках?

— Ну да…

— Занятно! Какие тайники могут быть в наше время? Во-первых, кругом дети, во-вторых, — бомжи. Они же в любую урну с головой готовы нырнуть.

— Тайник — название условное. На самом деле это могут быть камеры хранения, столы находок, просто офисы или квартиры частных лиц. А что мешает им поставить на автостоянку потрепанные «Жигули» с багажником, битком набитым оружием?

— За это же платить надо!

— Видимо, деньги у них есть. Кстати, стационарные тайники имеются тоже, хотя таких не столь уж много. Согласись, откопать чью-нибудь могилу и достать из гроба запакованный в полиэтилен ПТУРС — занятие не самое простое. А вот забежать на вокзал и открыть нужную ячейку — пара пустяков.

— Насколько я знаю, там нельзя ничего хранить долго.

— Правильно. Для того и существуют служащие, которые тоже, подчиняются графикам «Сети» — кто-то переносит груз с места на место, кто-то без конца продлевают срок квитанций. Есть люди, что сидят на определенных телефонах, зная, что следует сказать в ответ на ту или иную ключевую фразу, другие в нужный момент идут на почтамт и отправляют по указанному адресу посылки.

— Это ведь чертовски сложно! Стоило ли огород городить?

— Вероятно, стоило. Хотя об этом нам трудно судить. Суть в ином, — так или иначе «Сетью» может пользоваться только тот, кто знаком хотя бы с энным количеством команд. При этом надо учитывать, что команды меняются ежедневно, меняются адреса и содержимое тайников. Если ты не правитель, то и манипулировать звеньями не сможешь.

— Ты сказал — правитель?

— Так именуется в программе лицо, владеющее основными кодами. По-английски — регент.

— Хмм… Но получается странная вещь! Сам рассуди. Этим твоим регентом может стать всякий, кто с прилежанием поползает по файлам. Это же чушь собачья!

— Не забывай, каким образом я соприкоснулся с этими самыми файлами.

— Все равно! Пойми, не может быть такого, чтобы силовые структуры не подстраховались! Любой важный мост изначально минируется, и у любого самого надежного робота должна быть предусмотрена кнопка выключения.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — Олег рассеянно принялся щипать себя за шею. — Со стороны все действительно кажется диковатым, но… Мне думается, они делали это намеренно.

— То есть?

— Я не знаю, как это грамотно объяснить, но, может быть, все дело во внутренних дрязгах? Их же вон сейчас как тасуют и переименовывают. Начальник летит за начальником, армию сокращают и одновременно создаются какие-то непонятные подразделения, о которых никто слыхом ни слыхивал. Это как с рублем, — никакого доверия, вот и скупают потихоньку валюту. Может, силовики тоже друг другу не верят?… Если о тех же «Зодчих» знают все, то о «Подзодчих» — уже очень и очень немногие. А в одном из файлов я случайно наткнулся на упоминание какой-то аналитической группы «Интернат», которая, оказывается, курирует в целом работу «Зодчих». То есть — все шиворот-навыворот: «Зодчие» управляют «Подзодчими», те в свою очередь имеют некий периферийный отдел, который неожиданно оказывается выше всех прочих.

— Действительно странно.

— А возможен и такой вариант. Скажем, некий коллектив решил обзавестись своей собственной спецслужбой. Разве не удобно? В сущности — та же валюта на черный день. Даже если их погонят с работы, они все равно не останутся с пустыми руками.

— Значит, еще одно подобие мафии?

— Думаю, это посерьезнее, потому что задействованы профессионалы. И конспирация далеко не любительская. Сделают все, что хочешь, и сделают квалифицированно. Кража документов, устранение лишних людей, террористические акты…

— Или те же перевороты.

— Перевороты? — Олег захлопал ресницами, осмысливая сказанное. — Ну, это, пожалуй, чересчур.

— Ты же сам толкуешь о профессионалах, а что им стоит скинуть одного президентика и поставить другого? Как брали дворец Амина, помнишь? А Кастро как на престол сажали? — Леонид нервно прошелся по комнате, вдумчиво проговорил: — Тогда, Олежа, получается совсем дурная петрушка! Потому что информация, которой ты завладел вдвойне опасна. Это же «Меч — сто голов с плеч»! Кому достанется, тому и будет служить!

— Но ведь я о том и толкую! — Олег встрепенулся. — Мы можем сейчас все! Абсолютно все! А коли так, то почему бы не заставлять время от времени эту самую «Сеть» работать на благое дело?

— Нет, братец, выкинь это из головы. За всякую халяву рано или поздно приходится платить. А это даже не халява, это куда как…

Не дав ему договорить, в комнату влетел прихрамывающий Максимов. За ним спешил взволнованный Валерий.

— Что, тетерева, ничего не слышите?! Откройте хотя бы форточку!

— Какого черта!… — Леонид умолк. За окнами разгоралась перестрелка. Это не походило на шальную разборку мафиози. Гулко молотил крупнокалиберный пулемет, из разных точек города ему вторили басовитые собратья.

— Черт!… Это еще что такое?

— Откуда я знаю! Может, война гражданская началась, а может, и что похуже.

— Дубина! Что может быть хуже?

— А это мы скоро узнаем.

— К тому все и шло, — хрипло пробормотал Олег. Дрожащей рукой нервно пригладил волосы, растерянно посмотрел на темный экран монитора. Поймав его взгляд, Леонид со значением качнул головой.

— Никак, начало охотничьего сезона?

— О чем ты?

— Да об охоте. На волков, значит… Мало ли в «Интернате» охотников?

Олег скованно пожал плечами.

Всю ночь город вздрагивал от заполошных выстрелов, словно кто хлестал его гигантской плеткой. Невидимый палач работал с азартом, торопливо и зло. Лишь утро вспугнуло разгулявшиеся рати, принеся тишину и успокоение. Матовое небо осветило багровые лужи на асфальтовой кожице города, ветер погнал по улицам пороховую непривычную вонь. И от запаха этого хотелось ежиться, шагать быстрее, с непременной оглядкой. Так или иначе участь дня была решена, — его отдали на съедение слухам. Впрочем, делились не впечатлениями, — люди избавлялись от накопленного за ночь.

Валентин крутил верньер настройки, гуляя по радиочастотам, когда в комнату заглянула Аллочка. Добрых полчаса она провела у зеркала, возвращая лицу утраченную за ночь свежесть. В целом кое-что ей удалось, однако под глазами по-прежнему угадывались темные полуокружья.

— Все сидишь слушаешь? — она проговорила это с той обтекаемой интонацией, когда слова произносятся не ради содержания, а единственно ради звуковой прелюдии. Валентин поднял голову, чуть убавил громкость радиоприемника.

— Все сижу и слушаю.

— Поймал что-нибудь новенькое?

— Да нет, одно и то же… Как там Константин Николаевич?

— Сыновьи чувства пробудились? — Аллочка криво улыбнулась. Однако под сердитым взглядом Валентина чуть стушевалась. — А что ему сделается? Дядя Костя — человек невозмутимый. Стреляют или не стреляют, — его таким пустяком не проймешь. Как вернулся, так и сидит в своем любимом кресле. Листает какие-то подшивки, что-то бормочет под нос… Ты-то сам еще не проголодался? Я тут кое-что приготовила.

— Спасибо, не откажусь.

Аллочка вышла в коридор и через пару секунд вкатила в комнату сервированный столик.

— Кофе, — объявила она. — С печеньем и мармеладом. Тут джем, а тут сгущеное молоко. Сливки, если захочешь.

— Попробуем. И первого, и второго, и третьего, — Валентин выключил радиоприемник, подтянул столик к дивану. Аллочка манерно оправила на себе платьице и присела рядом. Потрепав его по волосам, неуверенно чмокнула в щеку. От нее пахнуло алкоголем — совсем чуть-чуть, но в достаточной степени, чтобы заставить его поморщиться.

— Устал? — она поняла его гримасу по-своему.

— Устанешь тут… — Валентин рассеянно взял печенье, неловко обмакнул в сгущенное молоко. Узорчатый кругляш разломился надвое, и Валентин с недоумением пронаблюдал, как половинка печенья тонет в молочном болотце. Вот так и люди — в сладком, а все равно тонут, захлебываются…

Рядом с самым беззаботным видом сидела Аллочка. Эту ночь они несомненно запомнят по-разному. Он будет вспоминать первые, столь всполошившие его выстрелы за окном, она, вероятно, запомнит другое. Может быть, его жадные руки, несвязное бормотание, собственную вспышку ревности, когда он ни с того ни с сего стал рассказывать ей о Виктории…

Когда-то страшно давно, будучи четырехлетним мальчуганом, Валентин дирижировал возле деревенского пруда, воображая, что лягушачий хор действительно внимает его взмахам. Пузырчатый клекот исподволь превращался в волшебную мелодию, и глупый малец преисполнялся восторгам перед таинством мира. Во что же он верил тогда? Должно быть, в самое главное, во что перестал верить теперь. Все исполнимо и все замечательно, — вот истина, которой он поклонялся. Все и было исполнимо в те розовые времена. Ни часов, ни дней не существовало. Прошлое без границ и переходов сливалось с будущим. О первом он вспоминал, второе являлось в мечтах — по-детски сказочных, не по-взрослому простодушных. Существенной разницы между работой памяти и игрой воображения — двумя лучами, разбегающимися в ушедшее и надвигающееся, он не ощущал. Не ощущал по причине лучезарной общности полярных пространств. Ведь закат и восход — одинаково прекрасны! Секрет, о котором знают лишь дети и глубокие старцы. Серая протяженность жизни отдавалась будням. Зачем, за что и почему — это следовало спросить у самих людей…

Валентин покосился на Аллочку. К кофе она так и не прикоснулась. По-прежнему сидела рядом и смотрела на него. И ченточки приунывшей старушки угадывались в ее кукольном личике. Валентин растерялся. Он вдруг понял, что каким-то шестым чувством она раскусила его состояние, а, раскусив, отреагировала чисто по-женски. Может быть, именно в эту минуту она ясно осмыслила всю случайность и сиюминутность их встречи. Так садовник, день ото дня поливающий хиреющий куст, однажды осознает всю тщету своих усилий.

Валентин неуверенно потянулся к девушке рукой, но она отстранилась. В комнате повисла неловкая тишина. Чуть помолчав, Валентин поднялся.

— Хочу спросить кое-что у Константина Николаевича. Ты не уходи, хорошо?

Она пасмурно кивнула. Снова, должно быть, все поняла. Он сбегал от нее — на одну-единственную минуту, но сбегал.

Дверная ручка обожгла неожиданным холодом. Валентин стиснул зубы. Двери в этой квартире отворялись и затворялись пугающе бесшумно.

Полковник не спал и не отдыхал. Сидя в кресле, он листал какую-то книгу. На столике перед ним Валентин разглядел кипу безликих распечаток, пестрые обложки с фамилиями Солженицына, Антонова-Овсеенко, Леонарда Гендлина.

— Доброе утро! — поприветствовал его Валентин.

— Добрее придумать трудно, — Константин Николаевич бросил книгу поверх пестрого вороха газет и журналов, сумрачно проворчал: — Пауки в банке!…

Последнее, по всей видимости, относилось к только что прочитанному.

— Хочешь сообщить что-нибудь новенькое?

— Новенького пропасть, — Валентин опустился в кресло напротив полковника. — Городская станция помалкивает, столица в ус не дует — по-прежнему гонит музыкальную лабуду. Зато повыныривало с пяток нелегалов. Партия георгиевцев вопит о национальном крахе, призывает к оружию, какие-то разобиженные диссиденты пугают возвратом к тоталитаризму. А в общем так и не понял, что же происходит. Вот, хотел спросить у вас. Может, вы просветите?

Полковник досадливо потер лоб. На миг Валентину даже показалось, что это не досада, а самое настоящее отчаяние.

— Что вы там еще задумали? Очередную революцию с порцией тумана? — Валентин кивнул за окно. — Все вроде осталось на своих местах. Или это только прелюдия? Так сказать, проба сил?

— Черт тебя подери! — полковник пристукнул ладонью по подлокотнику. — Чего ты от меня хочешь?

Валентин выразительно пошевелил щепотью.

— Крошечку правды. Вот такусенькую. На многое я не претендую.

— Любопытно?

— Конечно. Если заваривается каша, интересно по крайней мере представлять вкус будущего блюда. Могут ведь ненароком и пересолить.

Константин Николаевич грузно поднялся, застегивая ворот, прошелся по кабинету.

— Каша… — рассеянно пробормотал он. — Каша-малаша, коровушка наша…

Валентина неожиданно проняло. Он вдруг сообразил, что полковник тоже растерян. Растерян по-настоящему. Потому и просидел всю ночь в этом чертовом кресле. Потому и выцедил уймищу кофе.

— Кто-то вас водит за нос, — полуутверждающе произнес он. — Уму непостижимо!

Константин Николаевич пронзительно взглянул на Валентина, лицо его болезненно задергалось. Подойдя к окну, он нервно сцепил за спиной руки. Тонкие пальцы его беспрестанно шевелились. После минутного молчания полковник сухо попросил:

— Сделай одолжение, оставь меня.

— Слушаюсь, — Валентин поднялся. Уже у порога поинтересовался: — Как там здоровье Зорина?

— Что?… Ах, вон ты о чем, — полковник нехотя обернулся. — Думаю, он скоро вернется. Болеть Михаил не любит.

— Что будет со мной?

На лице полковника промелькнула слабая тень улыбки.

— Не волнуйся. Этот вопрос мы тоже как-нибудь уладим.

Глава 4

Офис на ночной улице громили отнюдь не случайные прохожие, Баринов это сразу просек. Ремни и камуфляж, конечно, чепуха, — сейчас треть страны в подобных малахаях разгуливает, но то, как они стояли, с каким выражением поглядывали вокруг, выдавало в них людей серьезных, объединенных одной задачей. Баринов, разглядевший погромщиков еще на приличном расстоянии, поспешно шагнул в тень ближайшего дома. Незачем показываться на глаза кому ни попадя. Парень он, конечно, видный, но орлы в черном камуфляже вряд ли оценили бы его появление по достоинству.

Из дверей офиса тем временем выволокли троих. Самый высокий, судя по одежде, был простым охранником. Его просто вырубили ударом в челюсть, за ноги отволокли к бровке. Зато двоих других, напуганных и все же пытающихся слегка отбрыкиваться, прислонили к стене и, тщательно обыскав, стали допрашивать. Впрочем, допросом это можно было назвать с весомой натяжкой. У мужчин что-то тихо спросили, и один из них тотчас принялся вопить насчет прав и адвоката. Приземистый мужчина в черном берете, по повадкам явно офицер, достал из кобуры пистолет и без колебаний выстрелил. Кричавший страшно захрипел, цепляясь за стену, сполз на тротуар. Зато второй без команд и понуканий быстро что-то залопотал. Его со вниманием выслушали, после чего пистолет черного офицера еще дважды выплюнул огненный язычок. И тотчас за выстрелами в помещении офиса сверкнуло пламя, на тротуар посыпались стекла. Из дверей выскочил еще один обряженный в камуфляж боец. Помахав рукой, крикнул, что все в порядке, с сейфом справились и бумаги уничтожены. Баринову показалось, что на рукаве у этого выскочившего красуется самая натуральная свастика. Правда, чуть измененная, и все-таки свастика. Эту штучку ни с чем не спутаешь. Недаром прозорливый Адольф обратился к древней символике.

На глазах у Баринова люди в черном торопливо загрузились в легковушки. Офицер в эту минуту о чем-то говорил в трубку сотовой связи. По всей видимости, докладывал вышестоящим о результатах акции. Люди в машинах терпеливо ждали. Вероятно, получив новый приказ, человек в берете сунул телефонную трубку в карман, торопливым шагом устремился к ближайшему джипу. Взревели двигатели, автомобильная кавалькада рванула прочь от курящегося дымом офиса, от чернеющих на снегу тел.

Озираясь, Баринов попятился. На миг мелькнула мысль о сумасшествии, но он выпроводил ее жестким пинком. Все было правдой! И с ума сошло население, а вовсе не он. Город и впрямь сбрендил, за ночь решив прокрутить некое ретро-кино, вылив на улицы сначала краснознаменные колонны приспешников коммунизма, а сразу после них — отряды нацистов. Последние действовали, судя по всему, крайне решительно. Вокзал, телефон, телеграф их не интересовали, — стаями борзых они рассыпались в разные стороны, по заранее намеченным адресам, всюду вывешивая матерчатые наспех изготовленные лозунги вроде — «Очистим город от коррупционеров и криминальной мрази!», «Ворье и продажных чинуш — в петлю!», «Губернатор, не мешай правому делу!» и так далее, и тому подобное. В некоторых местах Баринов видел подразделения омоновцев, но последние проявляли странную терпимость, ограничившись охраной административных зданий и патрулированием центральных улиц. Парочка БМП красовалось на главной площади возле темно-серой громады горисполкома, посты автоматчиков скучали возле сбербанков. Вне этого реденького кольца начинался форменный бедлам, где власть целиком и полностью перехватили чернорубашечники. В такую вот славную ночку Баринов и вздумал прогуляться, ошибочно полагая, что дальняя разведка все разъяснит, и в итоге окончательно запутавшись.

Перепуганные обыватели прятались по домам, плотно занавешивали окна. Но это было понятно, — в глаза бросалось иное! Уличное освещение не погасло и после двух, словно некто наверху справедливо рассудил, что в темноте орудующим бандам работать будет менее комфортно. Время от времени в разных районах города ввысь взлетали разноцветные ракеты, и складывалось впечатление, что горожане салютуют воцарившемуся на улицах беспределу. На жутковатой скорости мимо проносились забитые отнюдь на простыми пассажирами трамваи. Баринов шарахался от них в подворотни, провожал стерегущим взглядом. Этих кварталов он не знал, а потому то и дело менял направление, стремясь выбраться на знакомые улицы. Лучшим выходом было бы спросить дорогу, но у кого спросишь в такой час? Парочка, к которой он кинулся через дорогу, задала такого стрекача, что Баринов немедленно отказался от мысли попробовать их догнать. Кое-где по улицам шмыгали подростки, но и они обходили его стороной. Еще одну колонну машин Баринов сумел разглядеть издалека и, не желая сюрпризов, заблаговременно свернул на набережную.

Лед городского пруда пустовал. Ни одного рыбачка, хотя от минувших суток следов осталось в избытке. По всей поверхности пестрели пятнышки лунок, а в одном месте Баринов разглядел вкрученный наполовину коловорот. Видимо, кому-то стало внезапно не до рыбалки… Сыпал снег, фонари засвечивали его, превращая в нарядное, окутывающее город кружево. Увы, праздничную иллюзию разрушали выстрелы, доносящиеся с окраин.

Баринов прищурился. По мосту, к которому он приближался, двигалось трое. В руках, кажется, ничего устрашающего, и, рассудив, что трое — это всего-навсего трое, он продолжал шагать, прикидывая, что пути их пересекутся минуты через две-три. Может быть, и кстати! Будет у кого спросить про родную улочку…

«Молодого» он узнал, когда сворачивать было уже поздно. Но черт с ним, с «молодым», — те, что вышагивали рядом, выглядели много хуже — и старше, и опаснее. Но главное, чем-то они неуловимо походили на тех в камуфляже у здания офиса. И хотя нарукавных повязок со свастикой у них не наблюдалось, Баринов нюхом учуял, что связываться с ними — себе дороже. И ноги сами совершили то, чего делать было нельзя. От набережной тут и там ответвлялись припорошенные снегом тропки, — на одну из них он и ступил, стремясь разминуться с приятелями «молодого». В иных обстоятельствах нехитрый финт, возможно, и выгорел бы, но жутковатая ночь диктовала свои правила игры. Заметив очевидный маневр одинокого прохожего, троица бдительно встопорщилась. Баринов не глядел в их сторону, однако «встопорщенность» эту учуял безошибочно. Впору было хохотать и плакать. Третий день на свободе — и сразу эта чертова чехарда! Пальба на улицах, нагловатые юнцы со шпалерами за поясами, трупы у офисов — словом, полная непруха! То есть, если кому-то там захотелось поразвлечься, — кто же мешает? Только он-то тут при чем? Всего-то литр пива и выцедить успел! А намечал оприходовать не меньше колхозного бидона…

— Эй, господин хороший! Одну минуту!

Что ж, вполне вежливо! И голос серьезный, без юношеского надлома. Глупо кидаться от такого в бега. Тем более — все равно догонят. Спринтером Баринов никогда не был. А если у них еще и оружие…

Он спокойно обернулся.

— Ну?

Трое продолжали шагать, словно матросы из жутко революционного фильма. Клеши бы им да винтовочки со штыками — вот была бы картинка! «Молодой» вырвался было вперед, но тут же сбавил прыть. Наверное, припомнил, как саданули ему по кумполу. Да и как не вспомнить — вся правая щека вздулась, словно у хомяка, вместо глаза — узенькая злая щелочка…

Оставшись на месте, Баринов сообразил, что поступил правильно. Его спокойствие чуточку смутило приближавшихся. По крайней мере сразу на него не кинулись. Впрочем, хорошо это или плохо, он еще не знал. «Молодой» шакаленком тут же зашел за спину, двое застыли напротив.

— Кто такой? — спрашивал все тот же с хорошо поставленным голосом. Загорелое лицо, массивный, гладко выбритый подбородок. На первых двух фалангах правой руки Баринов успел заметить буковки «т» и «о». Стало быть — Толя, потому что Тоней и Тосей мужика не назовут, а других имен, начинающихся на «то», вроде и нет в природе.

— Ты, Толя, сбавь парок. Это я тебя могу спрашивать, сообразил? — Баринов так и не вынул рук из карманов. — Гулял мимо, гуляй дальше.

Ответ им не понравился, однако дистанцию они по-прежнему соблюдали джентльменскую. Гладко выбритый Толя оказался на редкость сообразительным. Скользнув взглядом по собственным пальцам, он усмехнулся, и, как показалось Баринову, с некоторым облегчением.

— Глазастый!

— Таким уж мама родила. Что дальше? — Баринов уже прикидывал, на какой прием возьмет приятеля Толи, после того как сам Толя ляжет у его ног. Было уже ясно, что миром не разойтись. Предъявить этим ханыгам ему нечего, а расскажет про тюрьму — подставится еще вернее. С кем там у них сегодня сражение-то? С криминальной мразью? Вот и подпишут его под эту самую мразь.

— Шпалер верни малому, — предложение прозвучало почти дружелюбно, однако купить Баринова было сложно. Не спуская с собеседников глаз, он выдернул наган из-за пояса, расчетливым движением отбросил на заснеженный газон. Ищите дурака, мои милые! Чтобы подавать вам в руки? Ну уж хренушки!

— В другой раз пусть ведет себя осторожнее.

Они промолчали.

— Ну что, расходимся?

— Чего ж не разойтись…

Легкое движение чужой брови Баринов поймал, потому что чего-то подобного ждал. И сразу ударил хитрого Толю в челюсть. Цапнул за ворот второго, рванул на заваливающегося Толю, рубанул коленом в грудь. Все, как и прикидывал секунды назад. Одного только не учел. Этого сопляка за спиной. Потому что нашлось у «молодого» что-то посерьезнее кулаков. Какая-то хорошая железка… Двое и впрямь уже ворошились возле ног, когда в голове грянуло зарево, и, шаря руками, Баринов повалился на своих жертв. Еще хотел поворотиться, но тело не послушалось. Лицо ткнулось в холодный снег, под животом зашевелился приходящий в себя Толик. Сознания Баринов не потерял, но голоса до него доносились словно издалека. Слыша их, он лежал и одновременно видел картины далекого детства. Удар «молодого», точно искры из кремня, высек их из крепкого Бариновского затылка.

…Голуби, которых они пытались подбить из лука, то и дело пугались, суматошно взлетая и снова садясь к рассыпанным крошкам. Кривоватые стрелы, наконечники которых пацанва изготавливала самым примитивным образом, мотая изоленту вокруг струганных прутиков и засаживая в сердцевину иглу, никак не хотели поражать цель. Однако они стреляли и стреляли, злясь на повторяющиеся промахи, на луки, которые почему-то не походили на те гнутые и жутковатые игрушки, что демонстрировали им гэдээровские фильмы с участием Гойки Митича. Кто-то звонко орал, поучая, как надо целиться и держать тетиву, и, перебивая его, иной голос, пугающе знакомый, коротко докладывал кому-то о каком-то Крутилине…

Крутилин это же я, — припомнил Баринов с удивлением. — И паспорт мой в руках у этого рогомета…

Картинки из детства гаснущим изображением выключенного телевизора метнулись в сторону и пропали. Звон поутих, сменившись вибрирующим гудением. Баринов понял, что лежит в движущейся машине — лежит лицом вниз, и левую его руку прижимает чей-то ботинок. Оказывается, за те недолгие минуты, пока он разглядывал оживших голубей прошлого, его успели сковать наручниками и забросить в фургон. Везли, должно быть, намереваясь протрясти на предмет выяснения личности. Документы они, конечно, уже просмотрели, но скучный этот процесс их, понятно, не удовлетворил. «Молодой», конечно, уже расписал его лихие ударчики, да и те двое могли похвастаться свежими синяками и ссадинами. Во всяком случае пару ребер приятелю Толи он почти наверняка сломал. Стало быть, за фамилией Крутилин что-то стояло. Так по крайней мере они могли рассуждать. Потому и не стали мочить сразу. Повезли в какой-нибудь кандей на беседу.

Баринов уже не лежал безучастным мешком. Мозг лихорадочно просчитывал ситуацию. Это без сомнения фургон. Либо «Рафик», либо «УАЗ», либо что-нибудь импортное. Впрочем, устройство везде одно и то же. Скорее всего впереди водитель и тот загорелый. В салоне, как минимум, двое, а скорее всего больше, потому как машина наверняка пришла не пустая. Значит, трое или четверо. Да в карманах еще какая-нибудь пакость вроде той железки, которой ему навернули. Они уже знают его возможности, и это плохо. Очень и очень плохо. Зато он «оглушен» и скован, значит, по их мнению, безопасен. А это уже шанс. В том, что чикаться с ним не будут, он не сомневался. Не та это была ночка, когда прощали и, лобызая в уста, отпускали на все четыре стороны. Значит, надо ждать момента. Сейчас он в самой невыгодной позиции, а над ним неизвестное количество лбов. Впрочем… Левая нога нечаянно коснулась металлической стойки. Он сосредоточился, пытаясь нарисовать в голове салон автомобиля в разрезе. Стойка — это скорее всего ножка боковой скамьи. И, видимо, скамьи пустой. Иначе не было бы того вакуума с левого боку. Стало быть, не четверо, но и не двое. Получается, что трое. И еще пара особей впереди. Два плюс три — да три плюс два… Баринова зациклило на этой простейшей арифметике. Но на самом деле он уже не считал, а прикидывал, чем и как их станет глушить. Все, что он видел сквозь прищуренные веки, это покачивающуюся у самого носа ребристую поверхность покрышки. Небогато!… Голова ерзнула от очередного ухаба под колесами, и сектор обзора слегка расширился. Край чужого ботинка, а рядом… Баринов враз повеселел. Под скамьей лежала металлическая труба. Черт знает, с какой целью ее возили в салоне, но теперь по крайней мере ясно, с чего начинать…

Круто развернувшись, фургон притормозил. Захлопали дверцы. Кто-то перешагнул через лежащего пленника, грузно спрыгнул на землю. Первый! — повел в уме отсчет Баринов. Мышцы сами собой напряглись. Еще один человек запнулся за локоть лежащего и выбрался из машины с приглушенной руганью. Баринова ухватили за ворот, с кряхтеньем перевернули на спину.

— Тяжелющий кабан!…

Нога пленника сработала, как гигантский шатун, пыром угодив в горло человека. А в следующее мгновение Баринов прокатился по полу и, сев, рубанул каблуком того, что изумленно заглядывал в распахнутый фургон. Обернувшийся на шум водила схлопотал по зубам самый последний и, хрюкнув, завалился на руль, грудью придавив клаксон. Пронзительно загудел сигнал, но Баринову было уже не до него. Предстояло самое важное, без чего и не стоило затевать канитель, — прокрутка скованных рук со спины на живот. Тот же Хазратик выполнял этот номер в доли секунды, Валентину процедура тоже давалась относительно легко, а вот у Баринова акробатический пируэт всякий раз проходил с большим скрежетом, — мешал объемистый живот, не сгибалась должным образом спина и ощутимо похрустывало в плечевых суставах. Но это было тогда, а сейчас следовало добавить выпитое пиво, надетую синтипоновую куртку плюс несколько дней безделья. Но об этом он запретил себе даже думать. Сделав глубокий выдох, Баринов подался, как мог вперед, рывком подтянул руки под пятую точку. Ну конечно же! Тут они и застряли! Мысленно он зарычал. Задницу надо пошире отращивать, свинячья ты морда! Дорвался до пива, боров сучий!…

К машине уже кто-то бежал, а он все еще тужился на полу, изламывая позвоночник, струной натягивая стальную цепь наручников. Лопнула синтетика, руки вывернуло так, что, казалось, вот-вот затрещат кости. Металл рывком проскользнул под колени. В кольцо из рук Баринов, не мешкая, продернул одну ногу, потом вторую — и весьма своевременно. С резиновой дубинкой в руках в фургон запрыгнул какой-то фофан. Должно быть, из умелых, коль вознамерился справиться с гостеньком самостоятельно. Про трубу он, конечно, не знал, иначе отреагировал бы на нырок Баринова своевременно. Дюралевая труба оказалась длинной — метра полтора не меньше, и, ухватив ее, Баринов, словно в штыковой атаке, ринулся на противника. Крепыш купился. Блоком отведя в сторону трубу-копье, в свою очередь замахнулся. Но иного Баринов и не ждал, а потому летел уже на скованные руки, совершая кувырок. Трюк этот особенно удавалось на мягких матах. Суть проста, как дважды два, — кувыркаясь, ударить во вращении ногой. Будь здесь простор, этот красавец мог бы и увильнуть. Но во-первых, он отвлекся на трубу, а во-вторых, места для маневра катастрофически не доставало. Каблук зацепил красавца аккуратно в пах, и второй ногой Баринов уже прицельно молотнул мужчину чуть повыше правого уха. Все, нацистик! Копец!…

Идеально было бы завести машину и рвануть куда глаза глядят. Но водила без памяти, руль заклинен — и все это лишние секунды. А город — не степь, и ноги тоже многого стоят. Он выпрыгнул наружу и тотчас увидел «молодого». Сопляк целил в него из знакомого нагана и, рука его мелко дрожала. Будь это баллон с аэрозолью, Баринов испугался бы больше. Германский же кристаллический патрон опасен только, если влупят в упор. А так — несерьезно! Он сделал движение, пугая подростка, и тот выстрелил. Самого себя прежде и оглушил. Баринов успел поднырнуть под выстрел, плечом сшиб сопляка на землю, каблуками прошелся по животу и лицу, с яростью вминая в снег. Однако задерживаться было нельзя, какое-то шевеление наблюдалось справа, где было темно и люди угадывались лишь по неясным силуэтам. Лихо сиганув через ветхонький заборчик, Баринов миновал палисадник и что было сил помчался по улице. Свернул в первую же подворотню, с тоской услышал, как позади заводят мотор. Значит, ноченька эта для них не кончилась. Гену Крутилина собирались преследовать по-настоящему. Маленькое сафари по спятившему городу…

— Ну уж хренушки! — он с хрипом мчался через незнакомые дворы, прикрывая лицо от веток акаций, сознавая, что притаиться здесь пока сложно. Ухоженные дворики, детские площадки и никаких тебе гаражей, складов и котлованов!…

Он пересек улицу, другую, заметив приближающийся свет фар, шарахнулся в сторону, но вовремя сообразил, что это не фургон, — всего-навсего какой-то припозднившийся «Москвичок». Мысль пришла внезапно, обдумывать ее не было времени. Великолепным тройным прыжком Баринов выскочил на дорогу — прямо под колеса надвигающегося автомобиля, лишь в последний миг, чуть сгруппировавшись и подбросив себя в воздух. Взвизгнули тормоза, и бампер молотнул бывшего гладиатора, отшвырнув метров на семь-восемь. Спасибо снежку и инструкторам из тюряги! Баринов прокатился вполне грамотно, скрючившись на тротуаре, застыл, пряча скованные наручниками кисти. Услышав, как кто-то вылазит из «Москвича», протяжно застонал.

— Что с вами?… — голос был женский, и Баринов обрадованно содрогнулся. Все-таки там на небесах не дремали, ангел-диспетчер вовремя опустил свой всевидящий взор на грешную землю.

— О, Господи! Как же так?

Для солидности следовало бы, конечно, поканителиться, пострадать и поплакаться на ноющие косточки, но те, что шли следом, могли объявиться в любой момент. И, продолжая изображать корчи, Баринов сел. Женщина, лица которой он по-прежнему не видел, склонилась над ним.

— У вас кровь на лбу!

— Наверное… Пожалуйста!… Довезите меня до больницы! — Баринов постарался придать голосу должную трагичность, но вышло даже правдоподобнее, чем он ожидал, поскольку он все еще шумно отпыхивался после недавнего забега. — Не бойтесь, я им ничего не скажу про машину, вы не виноваты, это я, идиот. Спешил, как ненормальный…

Его уже поднимали, вернее, это он позволял себя поднимать, не давая заподозрить неладное. А слух уже ловил приближающийся рев мотора. Объезжая квартал стороной, к улочке рвался чертов фургон.

— Понимаете, я тороплюсь, — бормотал он, прихрамывая. — Спешил на вокзал, к жене, а тут вот такое…

— Но у вас ничего не сломано?

— Вроде нет. Только в голове гудит и нога немного.

Он наконец-то разглядел ее. Белобрысая, нос кнопкой, большие стрекозиные очки. На вид — лет тридцать, но главное — не подлюка. Остановилась, не бросила, значит, и дальше повезет. Только бы пошустрее! Черт! Как бы ее расшевелить?

— Вы знаете, я прилягу на заднем сидении, а вы трогайте, хорошо?

Она ужасающе долго закрывала дверь, пристегивалась ремнем, а он лежал, чуть высунувшись, мысленно матеря женщину за медлительность.

— Быстрее пожалуйста! Может, я еще успею… Там трое детишек… Без присмотра…

Куда успею, какие детишки — ничего в этом сумбуре она, разумеется, не поняла. Все, что она знала, это только то, что впервые сшибла человека, и человек этот, по счастью, остался жив. Далее этого ключевого момента мысли ее не забегали. «Москвич» тронулся с места, и почти в ту же секунду из-за поворота вынырнул зловещий фургон. Баринов нырнул вниз, произнеся самую длинную молитву из тех, что знал: «Господи, спаси и помилуй меня, падлу недостойную!…» И, видимо, помилование решено было ниспослать. Притормозивший фургон тронулся дальше. Серьезные парни, видимо, разглядев, что в легковушке одна-единственная дама, поспешили дальше. Баринов чуть было не заплакал, так хорошо и благостно стало на душе. И, чуть приподнявшись на сидении, уткнувшись глазами в спину белобрысой водительницы, умиленно понял, что готов полюбить ее безоглядно — вместе с очками, вздернутым носом и прочими возможными минусами.

— Вам лучше? — она обеспокоенно обернулась. Глаза ее глядели из-под очков испуганно.

— Мне лучше, — он часто закивал. — Мне… Вы знаете… Наверное, и не надо в больницу.

— Как же так?

— Но вы ведь в курсе… Там попросят рассказать, как это случилось, возьмут пробы на анализ, снимут протокол, заставят расписаться. И у вас же потом будут неприятности. Занесут в гаишный компьютер, — и будете на заметке… Не надо всего этого, хорошо? Если можно, просто помогите привести себя в порядок — йодом там что-нибудь прижечь, пластырь налепить.

— А если перелом? Если что-нибудь серьезное? — в темный глазах за очками светился уже не столько испуг, сколько тревога за его здоровье.

«Люблю, — обреченно подумал он. — Падлой буду, люблю!…»

Чекистов впустила Аллочка. Как позже объяснила она, ей подумалось, что это Олег. Они звонили так же, как он, теми же тремя звонками. Лампа на лестничной площадке не горела, и монитор показывал лишь неясный мужской абрис, совершенно одинокий и вполне безобидный. Ворвалось же их шестеро. Действовали незванные гости крайне оперативно и шутить, по всей видимости, не собирались. Прямо у порога Аллочке пригрозили «Стечкиным». Аналогичные игрушки были продемонстрированы Константину Николаевичу и Валентину.

— Кто вам отдал приказ? Фамилия! — взъярился полковник. Однако считаться не собирались и с ним. Смуглолицый детина в плаще, с мохнатыми бровями и небольшим шрамом, рассекающим верхнюю губу, объяснился коротко и вежливо:

— В городе нацистские беспорядки. Есть основания считать, что вы в этом замешены.

— Какая чушь! Вы имеете на руках ордер?

— В должное время будет предъявлен и ордер. Мы посланы, чтобы произвести обыск, и мы его проведем по всей форме. Однако было бы лучше, если бы вы сами в добровольном порядке…

— Что?! — полковник стиснул кулаки. — Обыск в моем доме? О чем вы говорите, милейший?!

— Я вам не милейший, — начальник вломившихся в квартиру людей скупо улыбнулся. — Я уже сказал, имеются сведения о вашей причастности к террактам этой ночи. А посему, если вы согласны дать показания и выдать спрятанное в доме оружие, то мы в свою очередь…

— Я должен позвонить, — полковник шагнул к телефону, стоящему на столе, но путь ему перегородил один из чекистов, молодой паренек весьма внушительных габаритов. Румяное лицо богатыря еще не вполне освоило технику изображать то, чего требовала ситуация. Он изо всех сил хмурился, но некоторое смущение нет-нет, да пробивалось сквозь нарочитую суровость.

— Не надо, полковник, — тон смуглолицего несколько изменился. — Мы с вами военные люди и хорошо знаем, что такое приказ.

Константин Николаевич в упор взглянул на говорящего.

— Это не приказ, — отчеканил он. — То, во что вас впутали, — грязная авантюра! Кстати, вы так и не сказали, кто выдал санкцию на ваш приход… Впрочем, я сам это очень скоро узнаю. А сейчас, если вам дорога ваша карьера, вы позволите мне позвонить.

— Никаких звонков! Мы будем проводить обыск, а вам придется посидеть в кресле, — смуглолицый кивнул головой помощнику. — Начинай, Саня…

— Минутку! — Валентин по-ученически поднял руку. — Я здесь человек не совсем случайный, а потому хотел бы кое-чем поинтересоваться.

Начальник чекистов с медлительным небрежением повернул к нему голову.

— Дядя не мог участвовать в чем-то плохом! Наоборот, он… — Аллочка споткнулась, остановленная движением руки Валентина. Обратился он однако не к смуглолицему, а к полковнику.

— Я так понимаю, Константин Николаевич, звонок действительно необходим?

— По крайней мере я мог бы выяснить причину этого недоразумения.

Смуглолицый усмехнулся, и, заметив усмешку, полковник побагровел.

— Впрочем… — он выдержал напряженную паузу, — недоразумением здесь, конечно, не пахнет. Это хорошо спланированная акция, и если я познакомлюсь с ее автором…

— Полагаю, что очень скоро мы с ним познакомимся, — заверил его Валентин. Посмотрев на чекистов, добавил: — Что же вы? Начинайте свой обыск!

Смуглолицый одарил его недобрым взглядом. Легким кивком дал команду своим людям. Трое покинули кабинет, трое остались.

— Советую вам переодеться, — смуглолицый указал полковнику на халат. — Или вы собираетесь ехать в этом?

Полковник внимательно поглядел на Валентина. Тот пожал плечами.

— Будете одеваться, всегда рад помочь.

Странную эту фразу смуглолицый пропустил мимо ушей. И совершенно напрасно. Сняв с себя халат, полковник резким движением набросил его на голову ближайшего чекиста. Испуганно ахнула Аллочка, противник не успел сделать и этого. Словно подброшенный двумя мощными пружинами, Валентин в прыжке подлетел к смуглолицему, и основанием ладони рубанул по виску. Второго чекиста он с разворота ударил ногой в грудь. Румянолицый увалень, размахивая руками, сделал три шага назад и осел на пол. Глаза его вылезли из орбит, он судорожно хрипел, хватая распахнутым ртом воздух. Полковник тем временем вполне успешно расправился со своим противником. Подняв с пола выроненный смуглолицым офицером пистолет, Валентин коротко колотнул рукоятью по голове шевельнувшегося на полу мужчины, жестом показал Аллочке на кресло. Дамочкам в таких передрягах лучше сидеть, — по крайней мере не упадут в обморок. Довольно отпыхиваясь, полковник снова натянул на себе халат.

— Кое-что еще можем, — пробормотал он. — Аллочка, бегом в шкаф! Ты что, забыла?

Племянница, замороженно присевшая в кресло, подскочила на месте и засеменила к огромному встроенному в стену шкафу. Полковник пытливо взглянул на Валентина.

— Сумеешь присмотреть за остальными?

— Проще пареной репы. Вы только не забудьте позвонить, — Валентин, крадучись, приблизился к выходу, высунулся в коридор. — Я прикрою дверь, так что беседуйте, не стесняясь.

Он говорил правду. Полковник и впрямь мог беседовать совершенно свободно. Сталинская постройка сие позволяла. Стены — в шесть кирпичей, глухой коридор и никакой тебе внешней акустики. Верно выразилась Аллочка: как в склепе. Никто, конечно, не орал благим матом и падали в аккурат на пушистый ковер, однако в обычной квартирке этот фокус, как пить дать, провести бы не удалось. Наверняка бы услышали и примчались…

Прежде чем войти в комнатку Зорина, Валентин сунул пистолет за спину под ремень. Уже на пороге вежливо прокашлялся и, заметив их порывистое движение к карманам, обезоруживающе поднял руки.

— Кое-что изменилось, ребятки. Обыск отменяется, ваш начальник получил по телефону приказ уходить.

— Что еще за чушь? Что они там мудрят!

— А это, парни, ваши проблемы. Как говорится, начальству виднее. Кстати, оно будет здесь с минуты на минуту.

— Схожу-ка спрошу у Стаса. Что-то я не понял, — один из проводивших обыск двинулся вон из комнаты.

Валентин все-таки сумел их одурачить. Никто из оперативников так и не выхватил оружия, и свой пистолет он достал с обманчивой медлительностью.

— Задержись, — он выразительно качнул стволом, обращаясь к идущему на него человеку. — И еще раз повторяю: не дергайтесь. Один выстрел, и тем троим хана.

— От, сука!…

— Кажись, приплыли, — чекист, рывшийся в тумбочке, с ухмылкой присел на стул. — Судя по всему, он не блефует, Сем. Не дергайся.

— Не блефую, Сема, не блефую, — с готовностью подхватил Валентин. — Угрожаю на полном серьезе. Так что садись и отдыхай.

— А мы и отдыхаем, — второй оперативник тоже послушно присел на стул.

— Люблю умных людей, — держа всех троих на мушке, Валентин спиной прислонился к стене. — Всего и делов-то — покурить до выяснения обстоятельств. Без синяков, без шишек, без зуботычин.

— Значит, курить можно?

— Не свои, — Валентин выразительно указал пистолетом. — Вон в том столе, в верхнем ящичке. И действуй, пожалуйста, одной рукой. Парни вы шустрые, так что буду стрелять просто в тех, что ближе. Двоих положу железно, как вы там не изощряйтесь.

— Убедил, — тот, что рылся в тумбочке, левой рукой послушно полез в стол, достал пачку «Кэмела».

— И как долго сидеть?

Валентин пожал плечами.

— Пока не свистнут.

— А кто должен свистнуть? Рак на горе? — пошутил продолжавший стоять чекист. Никто его шутке не посмеялся, и, огорчившись, он тоже сел.

Уже через пятнадцать минут в подъезде и вокруг дома сновали люди полковника. В числе прочих прошмыгнул в квартиру и малорослый Борис. На правах старого знакомого пожал Валентину руку.

— Кого-нибудь шлепнули? — буднично поинтересовался он.

— Зачем? Все чисто. Троих, правда, малось помяли, но очухаются.

— Чего же такой шухер?

— А ты не догадываешься? Или по ночам спишь крепко?

Борис ничего не ответил. Валентин достал из вазы яблоко покрупнее, протянул агенту.

— Хрупай и на всякий пожарный поглядывай. Ага? Больно уж странные дела творятся. Куда ни плюнь, в путчиста попадешь.

Борис молча взял яблоко и отошел в сторону.

Чуть позже подкатила большая черная машина. Не то «Ниссан», не то «Судзуки», — из окна Валентин не сумел толком разглядеть. Да и развелось этих джипов в последнее время поболее родимых «УАЗов». Приехал же, как оказалось, Клим Лаврентьевич. Двое его офицеров-порученцев бдительно озирали переминающуюся в коридоре охрану. Было на кого поглазеть и в квартире. У каждого окна замерло по автоматчику, на всех без исключения красовались пятнистые бронежилеты.

— Мда… Вы, Константин Николаевич, никак к штурму изготовились? — войдя в кабинет, Клим Лаврентьевич шутливо распахнул руки, то ли собираясь обнять полковника, то ли таким образом выражая крайнее свое изумление.

— К осаде, голубчик, к осаде. Это, пожалуй, ближе к истине, — полковник пальцем указал на повязанных по рукам и ногам чекистов. — А вот и очередной ребус. Представьте себе, эти орлы явились наводить шмон в моей квартире. И это не смежники, не соседи какие-нибудь, — людишки из нашего ведомства. Либо Краева, либо Турилина.

— Что?! — брови Клима Лаврентьевича поползли вверх. — Да я бы на вашем месте!… Здесь же прямо к стенке! Козлята паршивые! Ишь, чего удумали! Переворотчики задрипанные!

— Вы, Клим, по счастью, не на моем месте, а на своем. А потому присаживайтесь. Разговор у нас будет долгий.

— Это уж само собой.

Полковник поманил к себе капитана, командовавшего охраной.

— Этих шестерых — немедленно в отдел к Альтову! Пусть разберется с ними по полной программе. О случившемся он уведомлен… Да, и вот что! Оставь у подъезда с пяток парней. И раций парочку. Остальных уводи.

— Вы считаете…

— Я считаю, — перебил его полковник, — что более здесь ничего криминального не произойдет.

Козырнув по-солдатски скупо, не донеся руки до головы на добрый вершок, капитан кивнул своим богатырям и первым вышел из кабинета. Подталкивая стволами задержанных, за ним потянулись автоматчики.

— Ну-с!… А теперь потолкуем по душам. И еще раз обсудим минувшую ноченьку. Боюсь, к сегодняшнему инциденту она имеет самое прямое отношение.

— При них будем беседовать?

Поморщившись, Константин Николаевич покосился на Валентина, перевел взгляд на жующего яблоко Бориса. Поразмыслив, попросил:

— Сходи, Валентин, посмотри, как там Аллочка.

То, что сказанное коснулось его одного, Валентина неприятно кольнуло. Однако он послушно покинул кабинет. И даже не пожал плечами, как сделал бы это штатский. Да он и забыл, пожалуй, то время, когда был таковым.

Аллочка сидела на кухне и пила кофе с рогаликами. В это же самое кофе капали ее слезы, туда же время от времени она подливала коньяк. На этот раз Валентин готов был ее понять.

— Угостишь? — он расположился напротив.

— Рогаликом или коньяком?

Он улыбнулся вопросу.

— И тем, и другим. Думаю, самую капельку, мы заслужили.

— Это точно, — она усмехнулась.

— Нет, в самом деле, ты вела себя молодцом!

— Ты так считаешь? — глаза ее глянули столь прямо и откровенно, что Валентин смутился.

— В общем да.

— Брось, какое уж тут молодечество… — она пододвинула к нему бутылку. — Что у них там? Очередное секретное заседание?

Он кивнул. Вспомнив, что его выпроводили, а Бориса оставили, сердито добавил:

— Паны потому и дерутся, что чубы не у них трещат.

— А как же иначе, — Аллочка навалилась грудью на стол, приблизив лицо, печально шепнула: — Если в ближайшую пару лет не выскочу замуж, наверняка превращусь в алкоголичку. Сан фот, как говорят старички французы.

— Зачем же так? — Валентин растерялся. — Чего это ты вдруг?

— А я не вдруг! Незамужние они, знаешь ли, все либо сходят с ума, либо спиваются. Третьего не дано. Это у вас есть рыбалка, домино и лыжи, а у нас только это.

— Ерунда какая! В твои-то годы — и плакаться?

Она погрозила ему пальцем.

— Все потому, что подлый вы народ, мужчины! Ладно… С ума, конечно, не сойду, но сопьюсь определенно. Я это чувствую, Валь…

Глава 5

Жизнь никогда не казалась ему легким времяпрепровождением, но последние месяцы являли собой нечто особенное. С горькой очевидностью Леонид выяснил, что совершенно не способен заниматься несколькими вещами сразу. Одна-единственная забота немедленно заслоняла весь горизонт, и если к ней присоединялась вторая и третья, Валентин ощущал себя бомбой, готовой вот-вот лопнуть. Собственно говоря, многоруким и многоглазым Цезарем он никогда и не хотел быть, однако простое это открытие неприятно поразило его, занозой засело внутри. Леонид не считал себя тупицей и был действительно не глупее других, и все-таки, когда к проблеме ночных фобий нежданно-негаданно прибавилась еще одна, он сник. Мозг выбросил белый флаг, интуиция сконфуженно примолкла. Еще совсем недавно ему с лихвой хватало уличных приключений, а теперь вот появилась проблема Ольги и ее мужа. Всякий раз, начиная размышлять о сложности взаимоотношений с Ольгой, Леонид напрочь отрывался от ратных дел и возвращался к ним с немалым трудом, тревожно понимая, что его «ОЗУ» перегружено и две эти столь рознящиеся жизни в нем попросту не желают уживаться. Наиболее трезвым казалось перечеркнуть жизнь полуночника-авантюриста, но и это было уже невозможно после той наполненной грохотом выстрелов ночи, после того, что им поведал Олег. Теперь Леонид знал про полковника и про кончину Паука, про чертову «Сеть», подобно золотой рыбке, готовую исполнить любые кровавые прихоти.

Разумеется, внутренний хаос сказывался на внешнем поведении. Апатия и раньше посещала его дом, теперь он с ней не расставался. Лежа на тахте, Леонид лениво перебирал струны. Гитара вздыхала и цедила ругательства, истеричные переборы сменялись вялыми глухими аккордами. Игрой это назвать было нельзя. Под занавес, когда пальцы уже немели, начинало выходить и вовсе что-то заунывное, без затейливых вариаций — все время одно и то же. Аналогичным образом, должно быть, буксовал его разум. Небо, выпущенное из рук заботливых атлантов, давило теперь на него всей своей тяжестью. С этим надо было как-то мириться, но как, если тяжело, если ноет в висках и трещит позвоночник? Гибель группировки Паука, «Сеть», трупы на улицах, арест фашиствующих группировок, обвинение последних в ночных бесчинствах… И с другой стороны — простецкая философия Максимова, Ольга с ее неженской жесткостью, с ее слезами и вконец запутанными личными отношениями.

Это не походило на привычное состояние тоски, — Леонид воспринимал происходящее, как очевидную перегрузку. Крест взвалили на плечи без всякого предупреждения, и колени его подломились. Следовало перевести дух, чуточку оклематься, и пальцы Леонида перебирали не струны, а секунды и минуты. Эту особенность времени он тоже, по счастью, познал — умение лечить все и вся…

К деду Костяю он зашел за советом, но уже через пять минут понял, что никаких советов испрашивать не будет. Такое иногда с ним бывало. Вдруг приходило ясное осознание, что нужных слов язык не подберет и ожидаемого разговора не получится. Да и не один дед Костяй сидел дома. Макая седые усы в кружку и громко хлюпая, за столом расположился Матвей, пенсионер из соседнего подъезда. Покрякивая и нахваливая чай, он продолжал стращать деда Костяя, пересказывая все последние новости, дополняя их своим особым мнением:

— …Они, слышь-ка, и на проспект главный сунулись. Там танки, а им хоть бы хрен. В казино «Альфонсино» ворвались, все поломали, охране по шеям накостыляли, а распорядителя с собой забрали. Потом и его, и тех, что из «Чайки-Дауна», слышь-ка, в карьере нашли. Трупов тридцать, говорят! И Осьминог там с Бобром, и Валиев, что «Деловым Домом» руководил. У меня, слышь-ка, девять акций было из этого самого «Делового Дома», и ни копейки до сих пор не выплатили.

— Теперь уже и не выплатят.

Матвей сокрушенно закивал.

— Теперь, конечно, нет, только хоть наказали супостатов и то ладно. Власть говорит, фашисты, а я думаю, какие же это фашисты, если самую грязную грязь подтерли? Помните, сколько судились с Осьминогом? Газетчика убили, следователь один исчез, и ничего — все сошло с рук. В журнале потом фотография была — Осьминог и генерал милиции Каесников где-то на пикнике в шезлонгах. Конечно, какая уж тут управа на них найдется? А эти вон как шустро взялись! Сцапали и разрешения ни у кого не спросили.

— Так ведь и их, кажись, поймали?

— Знамо, поймали. У нас тех, кто полезен, в первую очередь ловят.

Заметив нетерпеливый взгляд Леонида, Матвей засобирался.

— Ладно, соседушка, спасибо за чаек. Пойду я. Итак засиделся…

Уже у порога он обернулся, заговорщицким шепотом огорошил:

— Я, слышь-ка, если выборы какие начнутся, за этих самых фашистов, может, и голосовать пойду. Наши-то все — вор на воре. А они хоть за народ радеют.

— Но ведь фашисты!

— Так свои же, не немчура какая-нибудь…

Заперев дверь за соседом, дед Костяй покачал головой.

— Видал, как народ перебаламутило! Вот, Леня, дела какие нынче творятся. Лет бы десять назад и подумать о чем таком убоялись, а теперь, ишь! — голосовать ходим — да еще за кого ни попадя.

— Ты-то хоть на улицу не высовывался?

— Ночью нет, конечно. Хотел было на площадь сходить — на коммунистов поглядеть, да спина разболелась. Оно и к лучшему. В них говорят тоже пуляли. Правда, больше издалека, но кого-то зацепили. Утром даже специальные машины ездили, раненых подбирали.

— Вранье, наверное.

— Может, и так, только все равно жуть берет. Тревожно, Валь!

— Так это нам, дед, тревожиться. Наше дурное время, не ваше. Вы хоть в покое каком ни на есть пожили.

— Да уж какой там покой! Из войны в войну, да не разгибаясь у станков! Только что при Брежневе — малость и продохнули, так опять же — бездельничать приучили, и жрали один хлеб да молоко. Не было, Лень, на Руси покоя. Отродясь не было.

— Похоже, и не будет.

— Может, и так. Не положено отчего-то России покойно жить… — дед Костяй завздыхал. — Только жаль ведь вас. Мы-то и впрямь пожили. Вон и уцелели даже, а вы-то сумеете уцелеть?

— Сумеем, наверное. Куда ж мы денемся?

— Это бы хорошо, а то старею я, Ленюшка, а на старости оно думается завсегда о внуках.

— Чего это ты стареешь?

— А того и старею, — дед Костяй приподнял над головой кепку. Редкие волосенки давно уже не скрывали его плешивости, напоминая свалявшуюся шерстку больной крысы. Причесывать подобную шевелюру у деда, по всей видимости, не было никакой охоты. Поэтому он ее просто прикрывал головными уборами — кепками, шляпами, шапками — в любое время года, даже в собственной квартире.

— Ты бы меня чаем угостил, а?

— Это всегда пожалуйста! Только что для Матвея заваривал! — радостно потирая руки, хозяин повел Леонида на кухню. Шагать приходилось с осторожностью. Уже у порога Леонида обступили со всех сторон многочисленные обитатели дедовой квартиры. Пузатый щенок, едва ковыляя, тыкался носом в ноги гостя, россыпь проворных котят во главе с полосатой мамашей коготками и зубами испытывала на прочность его брюки. Любопытствуя, поднявшейся суматохой, откуда ни возьмись в комнатку влетел желто-зеленый попугай. Опустившись на шкаф, нервно заходил взад-вперед, кося то правым, то левым глазом.

— Чай у меня, сам знаешь, чистокровный зверобой! Я всех этих индий с цейлонами не признаю. Самое разлюбезное дело — вишня, облепиха, зверобой и смородина. А кончится вишня, в любой момент отправлюсь в лесок и за один раз наберу травки на всю зиму. Вдругорядь и крапивку завариваю.

Аккуратно перешагивая через пушистую егозливую живность, Леонид присел к столу, привычно положил руки на горячий радиатор. Тут было его любимое место. Раза два он прибегал сюда после ночных заварушек, когда трясло от нутряного холода, когда зуб на зуб не попадал, и дед Костяй пускал его, отогревал чаем и беседами. Царил здесь некий уют, и не хотелось никуда уходить.

Суетясь возле плиты, дед Костяй тем временем возобновил тему старости.

— Скучная, Лень, штука — годы. Пока молодой, ничего не понимаешь, ничего не ценишь, а как наберешься ума-разума, так уже и седой, и лысый. Но чаще без ума-разума и помирают, — хозяин мелко захихикал. — Я ведь так думаю: старые — они те же дураки. И молодым пеняют не от мудрости, а от зависти. Что им еще делать? Такая у них пора безысходная. В молодости ничего не знали, в старости ничему не выучились… Вон Матвей — с утра до вечера либо у телевизора, либо на лавочке. И ведь не скучно человеку! А давеча забегал в поликлинику, так господи боже мой! — сколько же там нашего брата! Сидят, шамкают, жалуются друг дружке на болезни. Вот я и спрашиваю тебя, в чем тогда их мудрость, в каком-таком секретном месте, если детей воспитали лоботрясами, с внуками, как с дебильчиками, сюсюкают, страну до разорения довели? В Отечественную — вон с фашистами воевали, а теперь голосовать за них рвутся… Но это ладно, это во все времена такая несуразь наблюдалась, — дед Костяй забавно чирикнул языком, подлетевшему попугаю поднес арахисовый орешек. — Но ведь и себя соблюсти не сумели, — вот что обидно! В смысле, значит, ума, и в смысле здоровья. Оттого и ходют по больницам. Жаловаться да вспоминать. Дел-то больше никаких нетути! А без дела человек быстро костенеет.

— Сурово ты, дед, кроешь своих!

— А я всех крою. И вы такими же будете, хоть и наглядитесь на нас неумных. Не учатся люди, Лень. Ничему не учатся.

— Попугая у тебя раньше в помине не было, — сменил тему Леонид.

— Раньше и нас с тобой не было. И вон Тузика косолапого, и многого другого, — дед Костяй поставил перед гостем кружку. — Заварка — свежачок, пей без опаски.

Только сейчас Леонид вдруг заметил, что по всему полу разбросаны стружки. Перехватив его взгляд, дед словоохотливо пояснил:

— Я, брат, еще живой покуда и по больничкам рассиживать не собираюсь. Начал на днях с деревом работать. Пока, правда, только над ложками корплю, но как разживусь инструментишком, начну лопатить все подряд — и кружки, и ковшики, и жбанчики.

— Продавать будешь?

— Может, и продавать, а больше, конечно, дарить. Это ж первое удовольствие — что-нибудь дарить! Я ведь не просто так, я — завитушки сказочные сочиняю, зверюшек разных. Сначала рисую, потом на дерево переношу.

— И как успехи? Что-нибудь уже перенес?

— А как же! — дед Костяй победно мотнул головенкой. — Тебе вот и подарю первую ложку! Прямо сейчас!

Наскоро обтерев руки полотенцем, он поспешил из кухоньки. За ним потянулся мяукающий и тявкающий шлейф мохнатых домочадцев. Через минуту дед возвратился с ложкой.

— Хлебать из нее, конечно, не особо сподручно, но можно. Надо, понимаешь, голову только чуток наклонять. И пальцы — не как обычно, а таким вот манером… Вроде пистолет держишь.

— Ага, а это что? Рогатое такое, с пятачком… Чертенок, что ли?

— Это медведь! — старик засмеялся. — Ловко получилось, правда? Вот эти дырочки у него, значит, глаза, а эти — зубы.

— Зубы? — Леонид озадаченно вертел в руках ложку.

— Ну да, — склонив голову набок, дед Костяй издали любовался своим творением. — Ложечка, конечно, кривенькая, зато первая. Потом увидишь, какая-нибудь двадцать первая будет раз в сто лучше.

— До двадцать первой надо еще дожить, поэтому спасибо за эту. Повешу дома на гвоздик.

Дед Костяй тут же и посоветовал, в каком месте высверлить дырочку, чтобы «способнее» было вешать и не испортилась бы «инкрустация». Улыбаясь, Леонид слушал его добродушную болтовню и все больше оттаивал. О последней дискуссии, завершившейся ссорой, ни тот, ни другой не помянули ни словом. Собственно, Леонид и не придал ей особого значения, а дед, должно быть, преспокойно забыл. Ссор он своих не помнил, как и врагов.

— …Матвей вот давеча про погромы рассказывал, а я вчерась тоже ребяток углядел. Насуропленные такие! Бредут, ругаются, кулачками помахивают. И глазки — нехоро-о-ошие, высматривающие… — дед Костяй захихикал. — Вот я и прикинулся этаким купчишкой. Ребятки, говорю, — мои папиросы, ваши спички. Угощайтесь, говорю, хлопчики!… И тяну, значит, им пачку «Астры». Они обомлели сперва, потом загоготали и обступили со всех сторон. Однако закурить все же дали. От зажигалочки. По спине хлобыстнули — вроде как дружбану своему. Папирос не взяли, побрезговали. А я им и кричу вслед: любите, мол, людей, хлопчики. Не все, дескать, они дурные да злые.

— Ну, а они что? — заинтересовался Леонид.

— А они мне: ступай, дескать, батя, не до тебя… — Хозяин кухоньки снова развеселился. — Однако заметь, глазки у них потеплели! Не слишком крепко, но потеплели. Да, милый мой, можно, значит, и с ними по-человечески. И будь у них в свое время мама добрая да папа не алкан хренов, и стали бы, глядишь, людьми.

С кухонного шкафчика в тон деду оживленно зацвиркал желто-зеленый попугай.

— Хорошая пичуга! — умилился дед. — Гадит только где ни попадя. А бывает — и в таком месте, что никакой тряпкой не достанешь. Впору стремянку со шваброй заводить.

— Заведи клетку.

— Ис-чо чего! Чтобы я сам да своего любимого попугая засадил в неволю? А потом еще и Тузика с котятами — каждого в персональную камеру?! Ну, уж дудки! Нам такой зоопарк не нужон!

— Да это я так, не подумавши.

— То-то и оно, что не подумавши!…

Покидая старика после чаепития, похлопывая подаренной ложкой по бедру, Леонид неожиданно подумал, а так ли прост дед Костяй? И представилось, что за всеми чудачествами соседа, за всеми его побасенками кроется нечто большее, чего раньше он отчего-то не замечал.

Камня с души дед Костяй не снял, но дал Леониду некоторую передышку. Боксер, падающий в углу на подставленный табурет, хорошо знает, что такое минутный перекур. Секунды, которыми сплошь и рядом сорит человечество, — в этому углу и в этой короткой паузе ценятся дороже золота.

— …Я знаю, что вас смущает, но поверьте мне, страх — не такое уж плохое чувство. Правда, правда! Это все героический эпос виноват. Уважают, знаете ли, всякие там барды втаптывать в грязь самое естественное. А ведь, кажется, уже созрели до понимания, что постель — штука нормальная, и грязное в ней видим только мы сами. То же — и страх. Природа мудрее нас и не выдумывает ничего лишнего. Сколько бы глупостей совершали людишки, если бы ничего не боялись. Как ни крути, а страх — один из главных воспитателей…

— Перестаньте! Я здесь не за этим, — Константин Николаевич поморщился. — Если вы запамятовали, то я напомню: санкцию на операцию давал я, и нечего меня убеждать, что дело наше правое и враг будет разбит. Тем паче, что разбит он никогда не будет.

— Вот как? — Клим Лаврентьевич лукаво улыбнулся. — Позвольте тогда спросить, почему вы здесь, а, скажем, не среди каких-нибудь врачей или пожарных? А-а!… Кажется, припоминаю. Об этом вы тоже говорили. Если не ошибаюсь, что-то связанное с идеей санитарии…

— Кончайте этот балаган! — выйдя из-за стола, полковник прошелся по кабинету. — Давайте-ка ближе к делу! Вы в курсе, что Альтов до сих пор ничего не выбил из этих орлов?

— Совсем ничего? Мне он сказал, что ребята начали колоться.

— Начали да не закончили. Все, что удалось выяснить, это то, что они и впрямь входят в структуру «Зодчих», а на квартиру их ко мне подослал якобы подполковник Дан. Его попытались отыскать, и вообразите себе, оказалось, что Дан уже вторую неделю в отъезде. С женой и детьми укатил на Кипр.

— Славно!

— Еще бы! Таким образом вопрос остается открытым, но… — полковник в упор взглянул на своего помощника. — Если в ближайшие три дня я ничего не выясню, Альтову будет дано указание использовать психотропные средства. Я выжму из этих субчиков всю правду!

Клим Лаврентьевич покачал головой.

— Довольно опасное мероприятие. Это ведь не пешки. Один из них, кажется, капитан. Если дойдет до чинов повыше…

— Мне на это плевать! Вы знаете, чем мы рискуем.

— Если речь идет об операции, то волнения излишни. Все прошло, разумеется, не столь гладко, как хотелось, но в общем и целом — вполне приемлемо. Не забывайте, это только эксперимент, своего рода тренаж личного состава. До «ночи длинных ножей» мы, конечно, не дотянули, но тем не менее считаю, что командир отряда «Кондор» заслуживает всяческого поощрения.

— О поощрениях и наградах потом. Тем более, что многое так и осталось невыполненным. Почему, скажем, уцелел Фан и погиб Валиев? Каким образом удалось выскользнуть из кольца Шакалу с Генералом?

— Мы работаем над этим…

— Плохо работаете, если упустили именно тех, кого нельзя было упускать.

— Разумеется, это просчет и весьма существенный, но следует помнить, что у Фана связи в самых высокопоставленных кругах, его могли предупредить…

— Кто? — полковник разозлился. — И при чем тут связи? Операция проводилась в секрете от всех. Если он пронюхал о ней, значит, это у нас утечка информации. Понимаете? У нас! И это крайне серьезно, Клим Лаврентьевич! Крайне серьезно!

— Возможно, все несколько не так, как вы себе представляете. Вы же сами знаете, что это за народец. Того же Шакала привлекали к суду семь или восемь раз, но так и не посадили. А Фана и вовсе ни разу не удалось ухватить за руку. Тертый волк капкан за версту чует.

— Хорошо, но почему спалили офис «Ротора»?

— Остается только догадываться. Скорее всего Петренко дал команду, а уж его бритоголовые пошли крушить все подряд. — Клим Лаврентьевич вздохнул. — Ничего не попишешь. Это издержки, без которых не обходится ни одна операция.

— Странные у вас издержки! — Константин Николаевич опустился в кресло, рукой утомленно прикрыл глаза. — «Ротор» пострадал, в «Мегаполис» ударили из гранатомета, да и «Сеть» сработала половинчато… Впрочем, к этому мы вернемся позже. А сейчас я бы хотел услышать информацию, касающуюся уличных сводок. Достоверную информацию, подчеркиваю! Услышать своими ушами, прежде чем она дойдет до посторонних.

Клим Лаврентьевич пожал плечами.

— Ну… В общем сводки — в рамках ожидаемого. Выбивали в основном беспредел, так что цифры — умеренные. Многих, думаю, и вовсе не хватятся, а если хватятся, то еще не скоро. Хорошо, что вовремя пустили погребальную команду. Подобрали практически всех.

— Почему же тогда вибрирует милиция?

— Вам звонил Шпаков?

— Неважно, кто мне звонил. Я хочу знать, что происходило на самом деле.

— На самом деле происходило то, что мы с вами и планировали. Коммунисты бузили часов до десяти. Санович, этот чокнутый, опять орал в мегафон всякую чушь, толпа трепетно внимала. Само собой, немножко похулиганили. Пенсионеры — они ведь тоже люди. Откуда им было знать, что небольшая буза входит в сценарий? В общем поприжали их малость на площади, дали покидаться камушками. На Бардина и Крауля эти горе-революционеры сгоряча сварганили парочку баррикад. Ждали, наверное, что на них двинут бронетехнику с конной жандармерией. Никто их, конечно, трогать не стал, и, поскучав у костров, большинство благоразумно двинуло по домам. Самые оголтелые промерзли до утра. Что касается наших групп, то особых проблем не встретилось. Дразнили пенсионеров снайперы — и исключительно облегченными пулями. Так что в основном обошлось пустяковыми ранениями, хотя если бы пришили того же Сановича, я бы только порадовался.

— Тогда бы уже завтра парламент собрался на чрезвычайное заседание!

— Само собой. Я только пошутил.

— Мне сообщили, что контакта с омоновцами избежать не удалось. Это правда?

— Так ведь шустрые ребята! Как было за ними уследить? И моторы форсированные. Одну нашу группу омоновцы взяли практически в кольцо. Пришлось парням открывать огонь на поражение. Представьте себе, если бы кого-нибудь взяли живыми! Но, слава богу, вырвались. И теперь виноваты во всем, разумеется, нацисты. То бишь — «черные».

— Когда они начали действовать?

— Подбивали их на одиннадцать вечера, но Петренко решил перестраховаться. Неожиданно перенес акцию с одиннадцати часов на двенадцать, — Клим Лаврентьевич хмыкнул. — Стратег доморощенный! Думал всех перехитрить!… В общем начали чуток позднее, из-за чего, наверное, и упустили того же Фана. Но в общем все прошло по оговоренному графику. Адреса «черным» подбросили вовремя, оружием их снабдили еще раньше, так что критических сбоев не наблюдалось. Дважды на них нарывались милицейские патрули, но они с боем уходили. Разумеется, Шпаков завибрировал! Под самым носом — и такие разборки!

— Кажется, пострадали посторонние?

— Что поделать? Все те же издержки! Нацики, сами знаете, — народ бешеный. Дай им только поработать, — уж засучат рукава по самую шею. Само собой, немного переусердствовали. Петренко-то, вожачка, мы на коротком поводке держали, а вот помощничек его точно с цепи сорвался. Может, отличиться хотел, а может, с иглы не слезал. Шизанутый, одним словом. Парни его четырнадцать фирм погромили — план почти вдвое превысили. Всех крутых кончали на месте, заказанную документацию уничтожали. Правда, с авторитетами и впрямь вышла промашка…

— Это мне известно. Я спрашиваю об уличных сводках!

— В смысле, значит, незапланированных жертв? — Клим Лаврентьевич натянуто улыбнулся. — Немного есть, чего греха таить. Только ведь сами виноваты. Шастают где ни попадя! Не спится им, видите ли. Сказано ведь в Библии — не искушай! Вот и наказало провидение нерасторопных…

— Меня интересуют цифры!

— По моим сведениям — в основном городская шелупень: четверо пьянчужек, бомжатинка разная, двое подростков…

— И женщина! — обвиняюще закончил полковник.

— Это не наши! — замотал головой Клим Лаврентьевич. — Установка была твердая!

— Подите к черту со своей установкой! Если они даже адреса фирм путали, чего уж говорить о прохожих! Шмаляли, небось, в кого попало.

— Я понимаю, это, конечно, не оправдание, но того же Бобра именно таким образом и зацепили. Он, сволочуга, на «Врэнглере» катил с подружкой. «Черные» его голоснули, а он по газам. Ну, и дали ему вдогон пару очередей. Птица, конечно, не бог весть какая, но крови ментам немало попортил. Шпакову нас бы поблагодарить за этого гада, а не жаловаться.

— Поблагодарит когда-нибудь… Где сейчас Петренко?

— Официально в бегах. Как и Сеттер с Големом. На самом деле — там, где и надлежит быть. С этой частью операции никаких недоразумений не было. На протяжении всех акций «Кондор» дышал им буквально в затылок. И от тех же омоновцев, кстати, дважды благополучно отсекал. А в пять утра по единой команде нациков взяли. В том самом карьере. Треть положили на месте, остальных привезли к котловану. Экскаватор там уже был наготове.

— Возможные свидетели?

— На месте захоронения — никого, на улицах, вероятно, были. Все окна не занавесишь… Только ведь в сумерках разное, бывает, мерещится! — Клим Лаврентьевич фыркнул. — Этот канал мы тоже постараемся взять под контроль. Кто его знает, о чем надумают просигнализировать лояльные граждане. Есть у меня среди смежников свои людишки. Их, пожалуй, и загрузим.

— Только не переусердствуйте.

— Как можно, Константин Николаевич!

Полковник поднялся из кресла, грузным шагом приблизился к двери.

— Держите меня в курсе всего происходящего, не упускайте ни единой мелочи. Несколько дней у нас еще есть, а после столица наверняка сформирует очередную комиссию болтунов.

— Ну, с этими-то мы справимся!

Константин Николаевич медленно покачал головой.

— Я опасаюсь другого. По моим сведениям, в городе шастает уже не менее дюжины спецкорров, а эти герои любят копытом рыть. Если кто из наших сорвется…

— Понимаю!

— Ни черта вы не понимаете! — полковник побагровел. — Никого, слышите! — никого из репортеров не трогать! Будет прокол, отсекайте хвосты.

— Значит… Своими руками — своих же?

— Значит, да. Придется идти на жертвы. Тронем прессу, хай поднимется до небес. А их надо наоборот перетянуть на свою сторону, благо есть чем. Город, как ни крути, подчистили.

— Разумеется! Пусть уж лучше поют осану…

Полковник взялся уже за дверную ручку, когда Клим Лаврентьевич остановил его.

— Один маленький нюанс! Сразу отчего-то и забыл.

— Я слушаю.

— Видите ли… — помощник замялся, — есть подозрение, что некто воспользовался услугами «Сети».

— Что?! — Константин Николаевич ощутил, что почва уходит из-под ног. Виски стиснуло и отпустило. — Как это могло случиться?

— Пока не знаю. Сами понимаете, в последнее время было не до того. Но по вашему же настоянию к операции подключали несколько звеньев, и… В общем вышло так, что с одним звеном получилась неувязка. Оно УЖЕ было задействовано. И НЕ НАМИ, понимаете?

— Так… Что-то удалось выяснить?

— Я засадил за работу лучших аналитиков «Интерната». Кое-какие ниточки есть, так что попытаемся размотать клубочек.

— Может быть, ошибка?

— Возможно, но мы должны твердо в этом увериться. Во всяком случае я вам тотчас сообщу, если всплывут подробности.

Угрюмо кивнув, полковник вышел в коридор.

Это было время тревог, время кропотливых самокопаний. Леонид бездействовал, позволяя Ольге все основательнее прибирать власть к рукам. И когда слышалась команда «на обед!» или «на ужин!», он с настороженным интересом прислушивался к внутреннему своему отклику, не обнаруживая ни раздражения, ни чисто мужского протеста. А однажды даже шепнул: «Господи, да я ведь женатый человек! Почти женатый!…» И мысль эту он вновь и вновь взвешивал, рассматривая со всех сторон, словно диковинную игрушку. Так торжествует подросток, впервые изловчившийся встать на руки или переплыть от бортика до бортика бассейн.

Впадая в задумчивость, Леонид воображением убегал в будущее, об Александре вспоминая реже и реже. Да и Ольга старалась обходить опасную тему стороной. И не только эту. Когда Леонид вскользь поинтересовался судьбой Зинаиды, вразумительного ответа он так и не сумел получить. Везде и всюду будучи бескомпромиссной максималисткой, предпочитающей идти напролом и на таран, в эти дни Ольга продемонстрировала чудеса дипломатии, приоткрывшись с самой неожиданной стороны. Все сколь-нибудь щекотливые вопросы эта дама решительно табуировала. Она не заговаривала о покинутом муже, ничего не спрашивала о ранении Максимова, не упоминала и о том, что обнаружила случайно во время уборки в платяном шкафу Леонида. Казалось, Ольгу абсолютно не интересовало, что было у него до нее. Да и было ли что-нибудь в действительности? Ночами, посапывая на мягком женском плече, Леонид и сам порой готов был уверить себя в том, что ничего особенного не было. Жизнь одиночки и космический вакуум — родственные понятия. И никто ни в кого не стрелял, никто не сокрушался по поводу переломов костей и выбитых зубов. Уходили в небытие распластанные на земле тела, забывалось опухшее лицо Валеры, его неловко прижимаемая к ребрам рука. Некий предохранитель в голове перегорал, и все враз перечеркивалось размашистым крестом.

Уютными, почти семейными вечерами жизнь начинала писаться наново — красивым и ровным почерком, прежние листы вырывались. И только трезвое утро возвращало понимание того, что наново вряд ли получится, и городская круговерть рано или поздно вмешается в их судьбу. Леонид закипал и злился, терзая гитару, уныло возвращаясь к груде электронных плат и радиодеталей. Но позже прибегала с работы Ольга, и все необъяснимым образом преображалась. Уплывая от реалий на розовый далекий остров, он забывался в восхитительных снах, чтобы по утру вновь очнуться посреди натянутых волокон гигантской паутины и с ужасом услышать стадионный гул человеческой жизни.

Уже вечело, когда серебристый «Оппель» Клима Лаврентьевича притормозил возле углового высотного здания.

— Вот здесь, Коленька, и припаркуйся. А я на часок удалюсь, — помощник полковника извлек из дипломата цветастую коробку с конфетами, плоскую бутыль с ликером неловко упихнул в карман.

— Может, все-таки глянуть, что там в подъезде? Мало ли?

— Не тревожься, подъезд у нее самый передовой, — Клим Лаврентьевич со значением подмигнул. — Чистенький, красивый, благоухающий.

Охрана понятливо заухмылялась.

— Долго не задержусь, — начальник выбрался из машины и быстрым шагом устремился к дому.

Уже в подъезде он добросовестно вызвал лифт и, не задерживая, отправил под самую крышу. После чего поднялся по ступеням и, свернув за угол, оказался перед дверью, выводящей во внутренний двор. Сквозной подъезд, любовь и мечта шпиона, выручал иной раз и чекистов. Здесь же у батареи спиной к проходу стоял широкоплечий субъект. Клим Лаврентьевич тихо поинтересовался:

— Где он?

Так и не обернувшись, субъект глухо откликнулся:

— Во двор и налево. Белая «Вольво» под тополями.

Спустя минуту, помощник полковника уже шутливо выкладывал на сиденье «Вольво» принесенное.

— Подарки для подружки, если не возражаете.

— Спасибо. Примите и вы свой подарочек, — Патрон протянул увесистую пачку. — Пятьдесят тысяч, как и договаривались. Сотенки новехонькие — прямо из-под американского станка.

— Новые — это хорошо, — Клим Лаврентьевич, забавно поморщив нос, принюхался к «подарку». Вот уж неправду говорят, что деньги не пахнут. Пахнут — еще как! Нечто терпкое, едва уловимое, напоминающее свежеотпечатанную книгу, но более сладкое. Подобные запахи Клим Лаврентьевич обожал.

— А теперь выкладывайте.

— По-моему, все прошло как нельзя лучше. Вы заказали «Ротор» с «Мегаполисом», — Петренко все выполнил. Убрали Луща и Сеттера.

— Где сейчас Петренко?

— Под слоем гравия. Вместе с остальными. Зарыли надежно, так что не беспокойтесь.

— Были какие-то осложнения?

Клим Лаврентьевич вздохнул.

— К сожалению, главное осложнение — Фан. Он вам нужен, и я его уберег. Но кое-кто этим страшно раздражен.

— Кажется, понимаю. Ваш полковник?

— Совершенно верно. Он недоволен и, думаю, может что-то раскопать. У него хватает сыскарей, и если он даст добро на отработку причин отдельных несостыковок той ночи, эти парни могут нам серьезно навредить.

— Думаю, вы преувеличиваете.

— Хотел бы я так думать, но, увы… Понимаете, если бы дело ограничилось одним Фаном, это можно было бы еще как-то объяснить. Но «Ротор» и его управляющий — это серьезно. Кроме того практически из-под носа ушел Генерал, сумел вывернуться Шакал, и в сумме все это, согласитесь, наводит на определенные мысли.

— Вас или его?

— Разумеется, полковника. Хотя и я, честно сказать, озадачен. Простите, конечно, но зачем вам понадобился Шакал? Фана я еще могу понять, — у него связи, у него разветвленная сеть агентов на Дальнем Востоке, но Шакал?

— Забавно! Я-то был уверен, что вы догадаетесь.

Клим Лаврентьевич нахмурился.

— Ну же! Напрягитесь чуточку!…

— Еще один козел отпущения? — неуверенно предположил помощник полковника.

— Браво! Значит, не зря я все-таки ставил на вас! Разумеется, еще один козел! Петренко вы использовали и зарыли, а кто будет следующим? Или операция вам не понравилась? Нет, дорогой мой, все эти шакалы с генералами еще сослужат нам добрую службу! Не надо спешить. Что толку потрошить город, если через три-четыре месяца нарастет новая требуха? Такие дела обстряпывают с умом!

— Однако игра с Константином Николаевичем — игра из рискованных!

— А кто вам сказал, что мы собираемся с ним играть и дальше? Игра закончена, Клим Лаврентьевич! В роли боевого слона наш бравый полковничек сделал все, что мог.

— Вы хотите сказать…

— Его пора убирать с доски. Пока не поздно. Насколько я понимаю, ключами от «Сети» вы уже владеете, — вот и не будем дразнить судьбу. Даже двуручным мечом должен размахивать один человек. Пора обрубать концы.

— Но мы еще не выяснили некоторых нюансов!…

— И не выясните, если оставите его в живых. Вы попытались провести обыск у него на квартире, и что вышло? Ничего путного. Только обозлили своего босса. Теперь он недоверчив и будет принюхиваться, искать. А кто ищет, тот всегда что-нибудь находит. Соображаете?… По сути дела вы, Клим Лаврентьевич, у него на крючке, и стоит ему сделать умелую подсечку, как вы моментально окажетесь на раскаленной сковороде. Полноте изображать благородство. Он опасен, и этим все сказано. Кроме того, в случае каких-либо неожиданностей — все можно свалить на покойника.

— Когда вы думаете… — голос у Клима Лаврентьевича дрогнул. Он судорожно сглотнул. — Я хочу спросить, когда целесообразнее всего провести акцию?

— Чем быстрее, тем лучше. — Патрон нахмурился. — Вы как-то упоминали, что он увлекается дельтопланами? Очень кстати! Занятие это рискованное, так почему бы однажды не случиться небольшой аварии?

— Это может вызвать подозрения.

— Напротив. Я, знаете ли, навел кое-какие справки. Так вот, у господ дельтопланеристов, батенька мой, крайне высокий процент травматизма. Восемь из ста разбиваются насмерть. Больше половины ломают кости.

— Да но если это случится сейчас…

— Именно сейчас это и ДОЛЖНО случиться. Все спишется на ту безумную ночь, — Патрон в упор взглянул на соседа. — Поймите, мне нужны вы, а не этот взбалмошный субъект. После того, как место полковника освободится, необходимо сделать так, чтобы «Интернат» был расформирован. Всех осведомленных о существовании «Сети» поставьте под особый контроль. Идеально было бы избавиться и от них, но… К этому мы еще когда-нибудь вернемся. А пока главная ваша задача — полковник.

Глава 6

Вольготная жизнь в доме Аллочки и ее дяди продолжалась. Несколько дней Константин Николаевич провел в служебных разъездах, однако Валентина с собой не брал. Едва вернувшись, тотчас стал собираться на полеты. И в то же утро, похудевший и злой, прямо из госпиталя заявился недолечившийся Зорин. Полеты, насколько знал Валентин, в это суматошное время не планировались. Зорин же, по словам полковника, во время роковой перестрелки потерял не менее литра крови, и возвращения его ожидали не раньше, чем через пару недель. Однако и тот, и другой поступили вопреки планам и логике. Зорин, впрочем, попытался оправдаться:

— Раны должны заживать дома! — так объяснил он свое появление Валентину. — Да и были бы раны достойные, а то так — царапины…

С обнаженным мускулистым торсом он крутился перед зеркалом, щедро и методично растираясь одеколоном. Одна из «царапин» красовалась чуть повыше ключицы, вторая по-прежнему скрывалась под слоем бинтов на левом предплечье. После дней, проведенных в больнице, инструктор по огневой подготовке крепко переменился. Кривая, подрагивающая улыбка не сходила с его губ, в глазах без труда читалось напряженное ожидание.

— Помоги-ка потереть вот здесь, между лопаток. Никак не дотянусь, — он отдал Валентину флакон и повернулся своей огромной бугристой спиной. «Царапин» здесь насчитывалось еще больше — но уже старых, многолетней давности.

Без особого энтузиазма Валентин принялся растирать кожу Зорина.

— Не боишься, что станут на тебя оборачиваться?

— Кто?

— Разумеется, мужчины. Станешь благоухать, как шестнадцатилетняя пэтэушница.

— Вот и замечательно. Терпеть не могу больничные запахи. Кстати, и Константин Николаевич их не любит. А нам ведь ехать с ним в одной машине.

— Ты собрался на полеты? Это в твоем-то состоянии?

— А что? Состояние самое боевое. Даже с левой руки перестреляю тебя с любых позиций. Спасибо… — подойдя к шкафу, Зорин начал выбирать рубаху. — Надо с ним кое о чем переговорить. А тебе и здесь найдется кого охранять. Как у вас, кстати, сложилось?

— Что, значит, сложилось?

Обернувшись, военспец подмигнул Валентину. Не слишком весело и совсем некокетливо, — кривая улыбка портила все.

— Ну, стало быть, в смысле дружбы и так далее…

— В смысле дружбы у нас полный ажур.

— Вот и ладушки! Девочка она в общем неплохая, хотя и влюбчивая. Ты уж ее не обижай.

Зорин натянул на себя рубашку, с кряхтением облачился в шерстяной свитер. Тут же принялся облачаться в кожаную сбрую. Ременная конструкция у него была особенная. Две кобуры располагались одна под одной с левого боку, и третья, совсем миниатюрная, укрывалась на загривке. Заметив заинтересованный взгляд Валентина, Михаил пояснил:

— Очень удобно — особенно когда предлагают положить руки на затылок. Тут он всегда, золотко, под рукой.

Вместо пиджака военспец надел просторную спортивную куртку на молнии. Попутно попенял:

— На меня не смотри. Я о ранах забочусь, — пусть дышат. А сам, если соберешься куда, одевайся теплее. И обязательно поверх всего — бронежилет.

— Чего это ты вдруг?

— Ситуация, Валентин, мутная. Мутней не бывает. Так что будь на чеку. Иди сюда, покажу, где у нас что. Сам ты, конечно, не нашел…

Задернув шторы, Зорин приблизился к стене с книжной полкой, сняв парочку книг, нашарил какой-то рычажок, и часть стены вместе с полкой отъехала в сторону.

— Тайник, — шепнул он. — Тут у нас полный комплект джентльменских принадлежностей. Несколько гранат, пистолеты, запас патронов. Три бронежилета.

— Почему три? Для полковника и Аллочки?

— Да нет, все три — разные. Так сказать, на все случаи жизни, — Зорин усмехнулся. — Две жилетки гибкого типа — из кевлара, еще один — жесткий, с броневыми вкладышами. Летом будешь носить самый легкий — дипломатический. Весит всего два с половиной килограмма. Когда стопроцентно светит гулянка со стрельбой, не стесняйся одевать жесткий. Этот спасет от чего угодно — хоть от карабина, хоть от «Калашникова».

— А дипломатический?

Кривая улыбочка сбежала с лица Зорина, глаза глянули деловито. На минуту он вновь превратился в прежнего профи, в инструктора, терпеливо объясняющего азы охранной техники. У него и слог даже изменился, став более напевным и складным.

— Дипломатический — это всего-навсего вторая категория. Первая — от ножа, вторая — от пистолета, да и то не от всякого. Пуля пуле рознь, и сорок пятый калибр — это не девять миллиметров. Если же брать особый патрон Калашникова с титановым сердечником или английские бронебойные пули «СВАР», то дело и вовсе швах. А есть такая французская новинка Ти-Эйч-Вэ, так для этих пулек вторая категория и вовсе не преграда. Прошьет и не заметит. Помню, привозили нам господа скандинавы бронированные «Форды». Стекла изготовлены по особой технологии, слоеная сталь по бортам — и так далее. Проверили из «ТТ» — и впрямь ни следочка. Из «М-16» — то же самое. А взяли родной АКМ и первой же очередью прошили таратайку насквозь. Так и с бронежилетами. От настоящего винтаря ни один не спасет, тем более что и стрелок с хорошей винтовкой — не дурак, будет целить, конечно, в голову. Так что, если честно, — в серьезной передряге проку от этой футболки будет немного… Кстати! — Зорин сунул руку в недра тайника и извлек короткоствольный «Узи». — В случае чего есть и такая артиллерия. Тем более, что с пистолетами ты так и не научился обращаться по-человечески.

— Ну уж!

— Говорю, как есть. В муху с пятнадцати шагов не попадаешь, значит, мало на что годишься. А эта машинка кого хочешь напугает. Грохочет, как добрый ткацкий станок. С серьезными пукалками равнять, конечно, не стоит, но шухер наведет хороший. Здесь же — с пяток рожков.

Закрывая тайник, Зорин пробурчал:

— Коли уж ты тут, то должен знать. Я-то пока однорук, а полканчика нашего явно пасут. Он еще не знает, а я знаю. И догадываюсь, что кто-то из своих.

Перед тем, как выйти в коридор, он с усмешкой добавил:

— Я, может, потому и удрал из госпиталя прежде времени. Почувствовал, что не долечусь.

— Не понял?

Зорин досадливо поморщился, махнул здоровой рукой.

— Ладно… Не буду каркать. Договорим как-нибудь потом.

До Лысых Гор добирались на двух машинах. Клим Лаврентьевич и раньше, бывало, составлял компанию полковнику, — в этот же раз решили совместить приятное с полезным. Им было о чем побеседовать, а открытое небо более, чем потолки, располагает к откровенности. Ни тот, ни другой не доверяли замкнутому пространству, прекрасно зная, каким обилием радиожучков можно нашпиговать самую крохотную комнатушку.

Пока полковник наслаждался воздушными пируэтами, Клим Лаврентьевич перетаптывался на снегу и, прихлебывая кофе из термоса, подразнивал Зорина анекдотами про бывалых чекистов. Двое его адъютантов скучали в машине у подножия горы, третий, подчиняясь приказу Клима Лаврентьевича, проваливаясь в талом снегу, бегал по долине, поднимая всякий раз на гору аппарат полковника. Щадя его, Константин Николаевич завершал полет искусными виражами, умудряясь возвращаться чуть ли не к самой вершине. Многое однако зависело от переменчивого ветра, и всякий раз, подымаясь по склону, адъютант, сильный и выносливый парень, вынужден был останавливаться, дыша, как загнанный лось. Полковник, как правило, добирался до вершины первым.

— Совсем загонял ты моего Колюню, — Клим Лаврентьевич со смешком кивнул на копошащегося внизу адъютанта.

— Ничего, ему полезно, — Константин Николаевич расправил плечи, покрутил руки в локтевых суставах. — Ладно… Пока он там плюхается, потолкуем о деле. Так что насчет «Сети»? Кажется, вы об этом и хотели поговорить?

— Собственно, да…

— Не телитесь. Что есть, то и выкладывайте!

— Видите ли, информация подтвердилась: кто-то действительно проникал в систему. Зафиксировано, как минимум, два или три запроса к служебному информаторию. Названы все положенные в таких случаях ключи, а главное — ребятам дали задания, сути которых мы так и не выяснили.

— Так… — полковник застывшим взглядом уставился куда-то вдаль.

— Нам еще повезло. Случись все позже, когда последние контрольные ниточки были бы обрезаны, мы и вовсе не узнали бы, что в «Сети» орудует левак. По счастью для нас, это приключилось именно в эти дни. Один из кураторов вовремя доложил об «отмашке» рабочего звена.

— Значит, кто-то из своих?

— Может, да, а может, нет. Свои все под контролем. Это во-первых, а во-вторых, свой сумел бы внедриться в «Сеть» более тонко. По крайней мере не оставил бы таких следов.

— Что за следы?

— Следы, к сожалению, скромненькие. Имеется копия телеграфного бланка и запись окончания одного из телефонных разговоров. Ясно, что речь идет о каком-то терракте, но подробности неизвестны. Пока неизвестны. Надо переговорить с милицией, но у них после той сладкой ноченьки все еще голова кругом. А на нашего брата — настоящая аллергия. Тем не менее, вывод аналитиков однозначен: это посторонний.

— Или кто-то из своих играет под чужачка. Такой вариант вы не рассматривали?

— Отчего же? Сбрасывать со счетов ничего нельзя, — Клим Лаврентьевич, пританцовывая и ежась, прошелся по холму. — Но для того, чтобы делать какие-либо выводы, необходимо определиться с возможными мотивами.

Константин Николаевич фыркнул.

— А какие могут быть мотивы у человека, стремящегося завладеть деньгами?

— «Сеть» — не деньги…

— Вот именно! Это приманка куда более сильная! И я почти уверен, что руку приложил кто-нибудь из политиков. На носу весна и очередной экономический кризис. Президентское кресло раскачивают из стороны в сторону. «Сеть» в данной ситуации — дубина, на которую никаких денег не пожалеют.

— Верно. Но только политик приберег бы эту дубину до более щекотливых времен, не стал бы светиться прежде времени. Однако что-то в городе уже определенно произошло, и неизвестные нам звенья уже дважды выполняли чужую работу. Как минимум — дважды!

— Может, заказчик проверял таким образом товар? Скажем, некто из наших передал ему набор шифров, а он наугад выбрал исполнителей и дал им простенькие задания, впоследствии проследив за точностью исполнения.

— Тоже вполне допустимо, хотя предусмотрительнее было бы использовать иногородних ликвидаторов. Меньше шансов вызвать внимание.

— Разумно, хотя… Есть и другой вариант. Заказчик мог получить далеко не все, понимаете? Лишь часть звеньев и часть кодов.

— Представьте себе, мои аналитики пришли к такому же выводу. Слишком ценная информация, чтобы продавать ее целиком. И получается, что либо кто-то из наших, имея на руках полный блок диверсионных ключей, приторговывает ими на сторону, либо имело место проникновение в систему чужака.

— Господи! Опять вы про то же! Откуда он взялся этот ваш мифический чужак? Сервер «Сети» имеет тройную защиту! Даже «Подзодчие» не сумели бы по своим линиями подключиться к нему. Это вам не какое-нибудь «Фидо». Система замкнута и автономна! — Константин Николаевич, раскрасневшийся, в ватном спортивном костюмчике, прохаживался по склону горы взад-вперед. Здесь, у самой вершины, задувал сильный ветер, но полковник, казалось, ничего не чувствовал.

— Все верно. Так изначально и замышлялась «Сеть». Далее «Интерната» информация никогда не просачивалась. Ни в «Зодчих», ни в «Подзодчих» к ней не имели ни малейшего доступа, — Клим Лаврентьевич поежился. Он старался поворотиться к ветру спиной, но оттого, что полковник беспрестанно вышагивал по скалистой площадке, это у него не всегда получалось.

— И тем не менее есть еще одна возможность утечки информации. Ее могли попросту скопировать и вынести с территории.

— Что, что? — полковник обернулся. — Но это же невозможно! Есть специальная блокирующая программа.

— Есть, но не на всех она распространяется.

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что сказал. Хотите, чтобы я назвал поименно людей, способных беспрепятственно извлекать из информатория нужные массивы?

Полковник молчал.

— Все верно, вы сами их знаете: это программисты Шефнер и Потоцкий, генерал Жженов, я и, простите, вы. Датчик папиллярных линий отпирает информацию для всех пятерых. А теперь, если желаете, попробуем укоротить список. Шефнер и Потоцкий безвылазно находятся на территории центра уже третий месяц. У них контракт, кроме того парни — настоящие работоголики и постоянно на виду. Вы в курсе, сколько на них всего взвалили. Так что не до шпионских игр, даже если бы захотели… Далее — генерал Жженов, но, пардон, он уже стар для подобных авантюр и кроме того ни черташеньки не смыслит в вычислительной технике. Вы должны помнить, при каких обстоятельствах в память дактилоскопа заносились его отпечатки. В противном случае старикан мог бы попросту обидеться.

— Остаются двое…

— А точнее — один, — Клим Лаврентьевич уже не улыбался. — Вы, разумеется, можете мне не верить, но все необходимые расчеты я во все времена проводил исключительно на своем рабочем месте. Никаких дискет, никаких философских размышлений на стороне. А вот про ваши дискеты я знаю. И, к слову сказать, не только я. Вы и сами не будете отрицать, что снимали копии с тех или иных информативных блоков.

— Вы обвиняете меня в предательстве?

— Ну что вы, Константин Николаевич! — помощник улыбнулся одними губами. — Я только пытаюсь логически рассуждать…

— Да нет, вы не рассуждаете, вы всерьез бросаете мне перчатку, обвиняя в злополучном проникновении в «Сеть», а вернее — в незаконном использовании возможностей «Сети», — чуть приблизившись, Константин Николаевич хозяйственно заложил руки за спину. — А не слишком ли много вы на себя берете, мой дорогой?

— Не думаю. В конце концов, мы не в пинг-понг играем. И потому — подозрения, если они не беспочвенны…

— Абсолютно беспочвенны! — рявкнул полковник.

— Вот в этом, боюсь, вы ошибаетесь! И если желаете услышать более весомую аргументацию, я попытаюсь изложить факты. — Клим Лаврентьевич искоса поглядел на расположившегося под скалами Мишу Зорина. Телохранитель успел развести костерок и тоже баловался кофейком из эмалированной кружки.

— Итак, факт первый: вы единственный выносили с территории центра дискеты с практически незащищенной информацией. Разумеется, вы ее не передавали в чужие руки и уж тем более не продавали. Но процессор, которым вы пользовались, находится у вас дома, и если электронную технику центра мы в состоянии контролировать, то о вашем компьютере того же, увы, не скажешь…

— Мои архивы — в состоянии контролировать я сам!

— Хотелось бы верить, и все же «Сетью» кто-то воспользовался.

— И грубо, надо заметить! Ваши же собственные слова подтверждают это.

— Но вы в свою очередь здраво подметили, что хороший профессионал всегда стремится походить на дилетанта.

— На моем винчестере рабочей информации вы не найдете!

— Возможно! Но времени прошло предостаточно. Вы частенько отлучались, иногда могли что-то забыть, а какой это пустяк — проникнуть в чужую квартиру — вы знаете не хуже меня. И повторяю, если к машинам центра подключиться принципиально невозможно, то в случае с вашим компьютером этот вопрос остается открытым.

— Чушь! Случайных гостей у меня не бывает. Квартира постоянно на сигнализации, а вычислительная машина защищена кодом. Кроме того вся информация зашифрована.

— Если необходимые ключи на руках, расшифровать информацию — не проблема. А кодовая защита — вещь и вовсе несерьезная. Другое дело, если бы вы заминировали ЭВМ добрым брикетом тротила. Но вы ведь этого не сделали, верно?

— Бред сивой кобылы!

— Нет, не бред. И если вы мне скажете, что ваша разлюбезная Аллочка ни разу не садилась за клавиатуру процессора, то я вам не поверю. А кроме нее можно назвать и других людей, с удовольствием посещавших ваш дом в последнее время. В том числе не надо сбрасывать со счетов нового телохранителя. Если не ошибаюсь, он должен был бы уже исчезнуть?

— Нашлись обстоятельства, заставившие меня переменить решение.

— О, да! И эти обстоятельства мне хорошо известны.

— Не забывайтесь!

— Что вы! Я не собираюсь касаться этой темы. Но обстоятельства!… Вы же понимаете, операция, которую мы разрабатывали больше года, чуть было не оказалась на грани срыва. Вместо серии умеренных акций в городе произошла настоящая бойня. Чего же удивляться, что журналисты обложили нас со всех сторон? Само собой, прикатит столичная комиссия для разбора обстоятельств случившегося. Разумеется, все не так страшно, и лишние языки мы отрежем, но, согласитесь, подобных осложнений никто не ожидал.

— Кажется, начинаю понимать, кто науськал тех орлов на мою квартиру. Хотели пошарить в компьютерной памяти?

— Честное слово! Даже смешно слушать!…

— Уверен, не очень, — полковник поглядел в сторону взбирающегося на вершину адъютанта с дельтопланом на плечах. — Ладно… Пока прервемся, хотя разговор этот мы безусловно продолжим.

— Как вам будет угодно!

— Но напоследок все-таки скажу: о многом я догадываюсь, многое знаю, но и многое, заметьте, — могу простить! Если это только служебное рвение, то на подобный перебор я взгляну сквозь пальцы. В противном случае, уверяю вас, кое-кому в скором времени очень не поздоровится.

— Я приму это к сведению, — Клим Лаврентьевич кашлянул в кулак, колюче взглянул на приближающегося адъютанта: — Ну что, Колюня? Еще дышишь или уже не очень?

Офицер устало мотнул головой.

— Все в порядке, Клим Лаврентьевич.

— Аппарат в порядке? Не поломал в дороге?

— Все в исправности.

— Вот и славно. Помоги полковнику.

— У меня имеется свой помощник, — Константин Николаевич сложил ладони рупором, громко позвал: — Беги сюда, Мишук! Подстрахуешь.

Проверив троса, полковник подлез под аппарат, взгромоздил дюралевую трапецию на шею, с натугой выпрямился. Половив ветер, удовлетворенно вздохнул. Подбежавший Зорин помог ему облачится в подвеску, защелкнул крепежный карабин.

— Ремни не перекручены?

— Вроде нет.

— А без вроде?

Зорин присмотрелся.

— Никак нет, товарищ полковник!

— Ну, тогда с Богом! — Константин Николаевич прошелся ладонью по карабину, поправил на голове шлем и, коротко разбежавшись, завис в воздухе. Его тотчас подхватило воздушным порывом, подняло ввысь. Словно пробуя силы, полковник наклонил нос и, набрав скорость, описал замысловатую петлю. Вновь выровняв полет, повернул к далекой рощице. Именно там он подлавливал мощные восходящие потоки, позволяющие на протяжении десятков минут парить и парить в высоте.

— Однако отчаянный у тебя начальничек! — Клим Лаврентьевич внимательно следил за скользящим по небу дельтопланом. — Я бы так, пожалуй, не сумел.

Зорин неопределенно пожал плечами.

— А если возьмет однажды — да разобъется? Что тогда будешь делать? У меня-то, небось, работать не захочешь?

— Угадали, — Зорин говорил тихо, но твердо.

— А жаль. Хороших спецов я ценю. Ты бы подумал, пока не поздно. В три дня устрою квартиру, машину личную оформим. А заниматься будешь тем же самым — молокососов учить уму-разуму, ездить иногда в сопровождение.

— Не пойму никак, к чему вы это клоните?

— Да все к тому же… Очень уж отчаянный у тебя начальник. Беспокоюсь я за него.

— А вы не беспокойтесь. Константин Николаевич себя еще покажет.

— Вот то-то и оно! И впрямь может показать. А кое-кому этого бы, ой, как не хотелось. Думал я, поговорим с ним, придем к елейному компромиссу, ан не вышло. Жаль, Мишенька, жаль…

Вялым и безразличным движением Клим Лаврентьевич достал из кармана миниатюрную коробочку, щелчком выдвинул из нее антенну.

— Колюня, ты все правильно установил?

Адъютант кивнул, нехотя поднявшись, настороженно покосился на Зорина.

— Сейчас проверим.

— Что это вы затеяли? — Зорин метнул взор на коробочку. — Секунду!…

Но Клим Лаврентьевич, опередив его, мягко утопил клавишу радиопередатчика. Зорин невольно вскинул голову. Расстояние было уже приличным, и вместо взрыва они услышали только хлопок, и тотчас крохотный парус, смявшись, закувыркался, падая на землю. И одновременно с ним полетел на снег военспец. В прыжке он выхватил один из пистолетов, но адъютант пальнул первым. Правда, выстрелил он в то место, где только что стоял телохранитель полковника. Зорин же на лету успел сообразить: если не лень было таскать на себе аппарат, значит, наверняка без жилета… И в следующую секунду одну за другой он вогнал три пули в грудь незадачливого стрелка. Грохот выстрелов слился воедино.

Но не один Зорин был такой шустрый. По телохранителю стреляли уже с двух сторон. Стрелял упавший на холодные камни Клим Лаврентьевич, и, не жалея патронов, лупили из «Стечкиных» подоспевшие адъютанты. За этих Зорин матерно себя обругал. Обязан был заметить раньше! Выбрались же они прежде из машины! И на гору карабкались, верно, не одну минуту…

Костеря себя на чем свет стоит, Михаил катился вниз по склону, резко раскидывая ноги для коротких остановок и стремительных выстрелов. Раны, конечно, снова открылись, — он это чувствовал, но сейчас ему было не до них. Своими собственными глазами он видел гибель полковника, знал в лицо и главного убийцу.

Чуть пониже пологой вершины в небольшой впадинке размещался уютный ельничек. Здесь они набирали хворост для костров, прятались, убегая по нужде. До этого самого ельника он и умудрился скатиться, избежав взрывающих землю пуль. Что-то яростно вопил наверху распаленный Клим Лаврентьевич, но Зорин уже змеей переползал меж хвойных стволов, выбирая позицию покомфортней. Как ни крути, для того, чтобы отрезать ему путь, этим господам тоже следовало высунуться. Но на это у них пока не хватало мужества. И неожиданно для себя Зорин пришел к суровому решению: он сам превратится в охотника! Всего-навсего трое! Делов-то!… Зубы его скрипнули. Этим кабинетным крысам не выстоять против его двух пистолетов и шести обойм. Черт подери! Да он сделает из них мелкое сито!

Буквально через мгновение он увеличил свой счет. Один из стрелков неосторожно поднял голову, и Зорин четко, как на учениях, поразил округлую мишень двумя пулями. И тут же перекатился в сторону. Огонь по ельнику усилился. На потемневший снег густо сыпанула древесная кора вперемешку с хвоей. Стреляли, впрочем, практически вслепую, на деле оценив злую меткость противника, не желая более подставлять черепушки. Зорин мстительно улыбнулся. Зачерпнув в пригоршню грязного снега, приложил к пылающему лбу. Еще пять минут назад он сказал бы, что ему зябко. Теперь сердце жарко пульсировало, по вискам струился горячий пот.

«А шофера нашего они, стало быть, шлепнули, — запоздало сообразил он. — Что ж, и это вам пойдет в зачет!…»

Как следует поразмыслить на эту тему ему не дали. Уловив напряженным слухом посторонний звук, Зорин вскинул голову. Хищной стрекозой к горе летел вертолет. Еще не видя камуфляжной раскраски, военспец уже знал: вертолет — из разряда боевых. Равновесие разом нарушилось. Чаша весов, на которую следовало бы поместить его — Зорина, невесомо взлетела вверх. Вероломный помощник полковника не терял времени даром и успел вызвать подкрепление.

— Сукин сын!… — утопая руками в колком снежном крошеве, Зорин привстал, наблюдая за вертолетом. Он не ошибся. Летающая крепость шла к холмам и шла с единственной целью — уничтожить последнюю наиболее строптивую из жертв. Хитрый Климушка подстраховался и тут.

Счет шел на секунды, и, кляня простреливаемую болью руку, Зорин выкатился из ельничка, гигантскими скачками устремившись вниз по склону, пытаясь добежать до машин раньше, чем его настигнет вертолет.

Возможно, спешащие на помощь не сразу разобрались в ситуации, а возможно, не все полагалось им знать, но, уже зависнув над горой, гигантская стрекоза некоторое время еще медлила.

«А ведь полковника, пожалуй спишут на меня!» — хрипя и задыхаясь, Зорин добрался наконец до стоянки машин, рванул на себя дверцу полковничьей «Волги».

Шофер был жив, но он спал и спал самым бессовестным образом, чуть похрапывая, выпустив на подбородок тоненькую ниточку слюны. Рядом на сидении Зорин заметил опрокинутую пластмассовую кружечку. Наверняка — какое-нибудь крепкое снотворное.

Чертыхаясь, он выпихнул водителя из машины, сам сел за руль, поворотом ключа завел двигатель, но трогаться не спешил. На это имелись причины. Ближайшее жилое селение располагалось километрах в пяти-шести от излюбленного места дельтопланеристов. Если пилоты получат задание уничтожить машину, то церемониться не будут — и ни до какого населенного пункта он попросту не доберется. Лучше многих других Зорин был осведомлен о вооружении боевого вертолета. И уж коли отбиваться, то лучше сейчас. Хоть какие-то шансы…

Машинально перезарядив «ТТ», он положил его на колени и достал более тяжелую артиллерию — американский «Кольт» сорок пятого калибра. Зло ухмыльнулся. В самом деле! Если получилось у хваленого Рэмбо, почему не получится у него?… Помедлив, военспец опустил стекло и взял в каждую руку по пистолету. Тяжелая стрекоза наконец-то тронулась с места, угрожающе поплыла к дороге.

— Странно, это какой-то южанин, — Алла оглянулась на Валентина.

— Хазрат? — Лужин удивленно шагнул к монитору.

— Ты его знаешь?

— Да. Вместе си… Вместе, понимаешь, отдыхали. Приятельствовали даже, — Валентин склонился над переговорным устройством. — Какими судьбами, чертила?!

Хазрат на экране улыбнулся, неловко поднял руку.

— Фызкультпрывет! Открывай, Валя. Палковник прыслал. Как подмогу.

— Смешной какой! — шепотом сказала Алла.

Испытывая чувство неловкости, Валентин принялся отпирать замки. Оставив одну цепочку, приоткрыл массивную дверь. Он и сам не знал, почему так осторожничает. Очень уж внезапно нагрянул гость, и слишком долго они не виделись.

— Здорово, здорово! — Валентин продолжал испытывать смущение. — Как он там? Не все еще тучи разогнал?

Нелепый вопрос, цепочка… Хазрат непременно должен был бы обидеться, но вместо этого рассмеялся, и смех его Валентину тоже откровенно не понравился.

— Чего гогочешь?

— А пачиму не аткрываешь?

Валентин открыл было рот, собираясь ответить, но задача его неожиданно упростилась. Человек, прячущийся слева от двери, нервно просунул в щель ствол пистолета.

— Открывай и не гоношись!

Валентин отреагировал машинально. Скользнув телом в сторону, ухватил наведенное на него оружие и рванув на себя, ударил по двери плечом. Человек взвыл от боли. Пистолет полетел на пол. Но закрыть дверь полностью не удалось. С той стороны навалились дружно и яростно. За спиной вскрикнула Аллочка. Обернувшись, Валентин ухватил ее за руку, бегом устремился в комнату Зорина.

— Стой!…

С цепочкой незванные гости расправились в пару мгновений. Возглас, раздавшийся вдогонку, не оставлял никаких надежд. Валентин вдруг ясно понял, что следующие несколько шагов окажутся для них последними. Он остановился и, продолжая сжимать тоненькую руку Аллочки, медленно обернулся.

— Значит, купили тебя? — он взглянул на Хазрата. Но не зло — скорее с изумлением.

— Лучше быть купленным, чем мертвым, — офицер, проникший в квартиру в числе прочих, мрачновато подмигнул пленникам. — Собственно говоря, ты нам и не нужен. Нужна она, — стволом «Макарова» он указал на перепуганную Аллу. — Ну, и еще кое-что.

В коридоре у стены кряхтел агент, растирая прижатую дверью руку. Насчет Валентина он, по всей видимости, имел свое особое мнение. Это читалось по его горящим глазам.

Их провели в кабинет Константина Николаевича, рассадили по стульям. Офицер хозяйски обошел комнату, кивнул одному из своих людей на компьютер.

— Займись пока этим. Ну, а мы… — он повернулся к сидящим, — мы с вами поговорим о следующем. Ты, моя милая, подробно расскажешь, кто в течение последних трех-четырех недель бывал у тебя в гостях и в частности пользовался этой машинкой. И пошустрее, милая! Я жду ответа!

— Никто, — пробормотала Аллочка. — Никто не бывал.

На офицера она не смотрела, разглядывая узорчатый ковер и носки ступающих по нему ботинок.

Приблизившись к окну, офицер отодвинул штору, изучающим взглядом окинул улицу и удовлетворенно хмыкнул. Пистолет он продолжал держать в руке, но как-то не по-боевому, как держат иные очки или трубку.

— Хорошо, я сам тебе назову одно имя, а уж ты мне поведаешь, в какие такие игры вы с ним играли, — он покосился на Валентина, но, видимо, решил, что секретничать не стоит.

— Твоего юного родственничка, кажется, зовут Олег, правда?

Аллочка напряженно кивнула.

— И он приходил сюда довольно часто?

Последовал тот же неуверенный кивок.

— Вот видишь, — офицер выпрямился. — В сущности мы все знаем. Твоя задача лишь засвидетельствовать и подтвердить наши данные. Всего-навсего!

— Я ничего подписывать не буду! — пролепетала Аллочка.

— Этого и не потребуется. Мне нужна информация и не более того, — допрашивающий оглянулся на агента, сидящего за компьютером. — Как там у тебя?

— Кажется, здесь двойной пароль. А, может, и тройной. Первое кодовое слово я подобрал.

— Что ж, замечательно, — офицер вновь взглянул на Валентина. Ласковым тоном приказал: — Этого уведите в соседнюю комнату. С дамой мы побеседуем в более конфиденциальной обстановке.

Лифт, дернувшись, поплыл вверх, и у Зорина едва не подкосились ноги. Тяжело дыша, он привалился к пестрой от наклеек стене кабинки, сквозь решетчатую дверь вяло проследил за промелькнувшим родным этажом. Как ни туманилось его зрение, он все же разглядел двух типчиков, притаившихся возле квартиры полковника. Настоящие стопроцентные быки! Без всяких скидок… Кабина проехала мимо, остановившись двумя этажами выше. Зорин достал оружие, взвел затвор, заодно проверил обойму. Он знал, что будет делать дальше. Подобный вариант, один из великого множества, они прокручивали с Константином Николаевичем не раз и не два. Ширина подъезда и проволочная полупрозрачная шахта делали возможным проведение подобного трюка. Ранее, правда, Зорин всегда пытался ставить себя на место атакуемого. В итоге же получилось обратное.

Массивным стволом «Кольта» он ткнул в очередную клавишу и лифт послушно пошел на снижение. Опустив глаза, Зорин увидел лужицу крови, собравшуюся возле правой ступни. Он поспешил отвести взор, сосредоточившись на том, что вот-вот должно было появиться перед кабиной лифта. Оба агента стояли там же. Руки их прятались в карманах. Одновременно подняв головы, они спокойно ждали. Зорин криво улыбнулся и от бедра, не целясь, прямо сквозь металлическую сетку загрохотал выстрелами. Одного из чекистов он положил сразу, второй, упав на колени, открыл ответный огонь. Это была жутковатая дуэль. Ни тому, ни другому прятаться было абсолютно некуда, и оба умели стрелять. Стремительно снижаясь, лифт принимал в себя свинцовых пчелок и злобно отплевывался теми же гостинцами. «Кольт» выпустил последнюю пулю, когда агент повалился наконец на лестничную площадку.

Лифт уже стоял, и, дрожащей рукой распахнув изувеченную дверцу, военспец вывалился наружу. Шатаясь, шагнул вперед и, споткнувшись о лежащее тело, растянулся возле стены. Кто-то уже отворял дверь, но это был не Валентин и не Аллочка. Судорожно зашевелившись на полу, Зорин стал поднимать оружие, забыв, что обойма пуста и что в этой дуэли победа навряд ли ему улыбнется. А ведь полчаса назад он умудрился посадить настоящий боевой вертолет! И все, что они успели сделать, это выпустить по машине единственную очередь, после чего карманная артиллерия военспеца разнесла вдребезги лобовое стекло стальной стрекозы, превратив в покойников обоих пилотов. Все это сейчас он отчего-то припомнил. Указательный палец безуспешно дергал спусковой крючок, а незнакомец, вышедший на площадку, хладнокровно целился в него из такого маленького и такого безобидного на первый взгляд «Макарова». Разница эта особенно бросалась в глаза, так как пистолеты находились в полуметре друг от дружки.

— Не тужься, дорогой, — незнакомец, вдоволь насладившись минутной паузой, выстрелил. Голова Зорина откинулась к стене, злость во взгляде на мгновение сменилась болью, недоумением, но и эти чувства тут же погасли. Чужое лицо сменилось унылым потолком, а потолок волшебным неземным небом. Зорин умер, так и не ощутив торжественности секунды.

С первым же выстрелом Валентин был на ногах.

— Сидеть! — чернобровый красавец в штатском костюме навел на пленника пистолет. Валентин шагнул ближе, почти коснувшись щекой темного ствола.

— Давай, не стесняйся! — он презрительно усмехнулся. В глазах чернобрового заметалась растерянность, красивый высокий лоб прочертила складка озадаченности. Валентин резко ударил по руке охранника и одновременно вильнул головой в сторону. Пламя опалило шею, но Валентин уже бил нокаутирующим крюком снизу. Клацнули чужие зубы, и, подхватив из обмякших пальцев оружие, он развернулся. Третий человек, находившийся в комнате, был тот самый с покалеченной кистью. Валентин кивком указал ему на пол, и агент, не прекословя, улегся на живот.

— Вот и умничка! — Валентин, пятясь, добрался до книжных полок Зорина, на ощупь отыскал потайную клавишу…

До самого последнего момента Аллочка отказывалась понимать происходящее. О чем-то ласково спрашивал офицер, она говорила «да», а спустя мгновение понимала, что следовало сказать «нет». Допрашивающий человек внушал ей панический ужас. Она ничего не могла с собой поделать.

Это были все те же вопросы про Олега и его отношения с полковником. Что-то в ее объяснениях не устраивало офицера. Он нервничал, голос его постепенно наполнялся ненавидящей силой — той самой, что рядовую беседу превращает в спор, а спор в ругань. Когда же за дверью раздался неожиданный грохот, Аллочка окончательно сдалась и, зажав уши, истошно завизжала. Она видела, как в кабинет, стреляя из автомата, ворвался Валентин, как, прижимая к животу руки, рухнул на ковер офицер, как агент, сидящий за клавиатурой компьютера, безжизненно ткнулся лицом в стол. Кажется, Валентин дал ей пощечину, и только тогда она замолчала. Но кошмары на этом не прекратились. Кто-то продолжал стрелять из коридора, и Валентин без колебаний швырнул туда гранату, с силой прижав Аллочку к себе, метнулся к стене. Волна взрыва взметнула ворох бумаг на столе, разбила одно из окон.

— Бегом! — схватив ее за руку, Валентин бросился в коридор, не колеблясь, нырнул в едкий дым. Аллочка раскашлялась.

— Окна твоей спальни выходят во двор, так? — он не спрашивал, он скорее объяснял. — Там они нас не увидят. Хватай простыни — все, какие найдешь. Будем сооружать канат.

По-прежнему мало что понимая, Аллочка послушно стала собирать простыни. Валентин за это время успел обежать квартиру и даже выглянул на лестничную площадку. Но там его немедленно обстреляли, и, заперев дверь на всевозможные засовы, он примчался обратно. По пути рявкнул «лежать!», и, вздрогнув спиной, Аллочка послушно легла на беспорядочно сваленные простыни.

— Дуреха! Это не тебе… — Валентин проворно стал скручивать простыни, связывая их гигантскими узлами, — Лазила когда-нибудь по канату?

Она испуганно замотала головой.

— Только в школе. Один раз. Но ничего не получилось.

— Ничего не поделаешь, сегодня должно получиться! — Валентин примотал один конец импровизированного каната к трубе парового отопления, второй выбросил в распахнутое окно.

— Ровнехонько на полтора этажа. А большего нам и не нужно. Держись за узлы и не смотри вниз. Спустимся к твоим соседям, а там еще на этажик. Глядишь, и выберемся…

Аллочка хотела возразить, но Валентин уже не слушал. Вскинув автомат, он ударил очередью по рабочему блоку компьютера. Аллочка зажала уши ладонями.

Глава 7

Они сидели на кухоньке, вдыхая аромат жарившихся кабачков. Алексей орудовал у плиты, Олег держал книгу на коленях и вслух читал выдержки из Толстого.

— … «Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из-под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), — минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутой в его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляснул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед…» — Олег оторвался от книги, дрожащим от восхищения голосом проговорил: — Класс! Вот это действительно здорово!

Ероша волосы, он поднялся и заходил по кухоньке. Алексей с насмешкой наблюдал за ним.

— Что же не читаешь дальше?

Олег отмахнулся. Дальше читать не хотелось. Дальше начиналось нелепое: матерого хватали и, сунув в пасть кол, пеленали веревками. Глупая концовка!… А вот момент устрашающей власти зверя над псовой сворой передавался замечательно!

Олег продолжал мерить шагами кухню. Он не мог толком выразить свои чувства, но Алексей на то и был Алексеем, чтобы понимать самое неясное.

— Кажется, эту сцену у Толстого позаимствовал Лондон, — припомнил он. — Его «морской волк» во время бунта на корабле действует аналогичным образом.

Олег глянул в выпуклые глаза Алексея, неуверенно кивнул. И все-таки на Лондона не переключился.

— Может быть… Только знаешь, что я сейчас понял? То, что Левушка наш Толстой, этот великий непротивленец, сам был великим хищником. В эпизоде с волком в нем это прорвалось, понимаешь? Яснее же ясного, что он восторгается матерым! Ты согласен?

Алексей в сомнении поджал губы. Толстого он знал назубок и всегда был непрочь поболтать о бородатом классике.

— Отчасти ты, наверное, прав. Хотя Толстой являл собой не столько хищника, сколько обыкновенного человека, лучше чем кто-либо понимающего свою обыкновенность… В этом, кстати, и вся его раздутая до неимоверных высот трагедия. Быть на треть хищником, как все люди, — это тоже норма. И, если разобраться, Толстой — беглец из беглецов, потому как всю жизнь бегал от самого себя, умом отторгая человеческое, а сердцем сознавая, что иного пути нет и не будет. Потому и не написал ни одной оптимистической вещи. Все его герои тоже бегут, претерпевая чудовищные трансформации. И заметь, все это получается у графа совершенно бессознательно! Гусар-отец у него тоскует, гусар-сын скучает. В добром ангеле Наташе он под конец разглядел неумную самочку, а в совестливом и вечно мудрствующем Пьере — доброго дурака. А кто такой Болконский, как не он сам! Талантливый скиталец, так и не нашедший своего берега. В Карениной он опять же бессознательно воплотил собственную женушку. И это все главные его герои! То есть я так думаю, что, может, он и хотел написать что-то доброе, но написал так, как есть, не изменив самому себе и не сфальшивив, а так как есть — оно всегда дурно и мрачно, потому что жизнь есть жизнь и уголовный кодекс — далеко не то же самое, что понятие о совести.

— Да, вероятно, — рассеянно проговорил Олег. — Но я-то о другом говорил… Сила — вот, что впечатляет! Сила одиночек!

— Тема завораживающая, верно, — деревянной лопаточкой Алексей принялся стряхивать со сковороды подрумянившиеся кружочки кабачков. — Особенно для безусого поколения.

— Ты считаешь меня безусым?

— А ты безусый и есть. Вот лет этак через десять-пятнадцать, уверен, ты заговоришь об иных вещах. И с тем же восторгом. Да и сейчас, наверное, мог бы, если б читал иных авторов.

— Кого, например?

— Ну, скажем, того же Достоевского. Попробуй отыскать у него хоть один абзац, посвященный силе. Не найдешь, потому как он пугался ее. Вернее, даже не самой силы, а той неразумной страсти, с которой ее пускают в ход. И у Чехова сильные люди все больше страдают. Гоголь и вовсе молчит на эту тему. Разве что кузнец Микула, так и тот… — Алексей дернулся от брызнувшего со сковороды масла, сердито пробурчал: — Подлая штука — кабачки! Жаришь час, а поедаешь в пять минут…

— Ну-ну, продолжай!

— Вот я и продолжаю… Магия силы безусловно очаровывает. Однако не всех. Куприн с Гиляровским, к примеру, силу уважали, а Мопассан вот как-то умудрился прошагать мимо. Хэмингуэй откровенно восторгался корридой, а тот же Лондон эту самую корриду презирал. Хотя по сути влекло их одно и то же. Первый восторгался ловким тореадором, второй сочувствовал могучему, загнанному в западню быку. В результате оба классика кончили совершенно одинаково. А именно — банальнейшими произведениями и банальнейшей смертью — смертью, кстати, сказать, говорящей о собственном полном бессилии в последние годы. Потому что тоже не сумели обрести свой берег. Как и твой Левушка. Недаром Толстой так чувствовал в себе несчастного Паскаля. Понимал, что шагает торной тропой неудачников и страдальцев…

Алексей говорил о чем-то другом, не совсем понятном, но Олег все равно внимательно слушал. Он давно заметил, что непонятое сразу, через неделю или через месяц все же всплывает в голове, прокручиваясь вновь и вновь, может быть, не вызывая счастливого озарения, но оставляя в памяти некий золотоносный слой, который с годами обещал порадовать нечаянным урожаем. Сила не очень интересовала Алексея. Он лишь отталкивался от нее, как от подходящей темы, погружаясь в лакомые глубины, но одно то, что он все-таки понимал Олега, готов был всегда выслушать, цементировало их отношения, как ничто другое.

— …Что сейчас делает наша власть? — продолжал Алексей. — В сущности демонстрирует политическое бессилие. Президент что-то говорит, над ним откровенно посмеиваются. Все законы — только на бумаге, а налоговая инспекция потрошит тех, кто и сам непрочь поделиться, к крутому же люду и на пушечный выстрел не приближается. Вакуум порождает течение воздуха, затянувшееся бессилие начинает притягивать различного рода силачей. Потому и приняли Лебедя на ура, и всякого другого примут, кто скажет разумное слово, а после сумеет грохнуть кулаком по столу. То, что все они там коррупционеры, это еще полбеды. Главная трагедия в том, что они трусы. А трусливая власть — это уже не власть.

— О нашем городе этого уже, похоже, не скажешь.

Алексей раздумчиво кивнул.

— Верно. Значит, тоже кого-то допекло. Обрати внимание, какие кадровые перемены произошли за последнюю неделю. Уверен, кто-то умудрился свалить одним выстрелом сразу тройку-другую зайцев.

— Умный человек, должно быть!

— Прежде всего — злой… Все, можешь пробовать, — Алексей поставил нагруженную кабачками тарелку на стол, и в этот момент из прихожей долетел требовательный звонок.

— Печенкой чую, — Максимов!

— Это не ты чуешь, а он, — Алексей кивнул на горку поджаренных кабачков.

Насвистывая, Олег вышел в прихожую, помедлив, посмотрел в глазок. На площадке стоял хмурый мальчуган. С огромным полосатым мячиком. Отпирая замок, Олег недоуменно сдвинул брови. Мячик в такую слякоть?… А в следующий момент дверь с силой ударила в плечо. Хмурого пацаненка и след простыл. Должно быть, отступил в сторону. В квартиру ворвались боровоподобные парни — в плечистых куртках, с массивными подбородками.

— Пошли, старичок, — один из незванных гостей легко подцепил Олега за ворот, потащил впереди себя. Он был выше Олега на голову. Слоновья рука его, казалось, совсем не напрягалась.

— Не дергайся, изувечу!… — Олега втащили в гостиную, швырнули в кресло. Из кухни таким же образом вытолкнули Алексея.

— Еще и этот лупоглазик здесь очутился, — объявил верзила в вельветовых, лопающихся на мощных ногах джинсах. Дверь в прихожей наконец-то притворили. Парни, удивительно схожие ростом, и лицами, привычно разбрелись вдоль стен. Дело они свое знали и место тоже. Вперед выступил человечек иного сорта — приземистый, с животиком, в длиннополом плаще. Олег удивленно вытаращил глаза. С этим человеком он был знаком.

— Клим Лаврентьевич, вы?!

— Узнал? Это хорошо! Уже добрый знак, — Клим Лаврентьевич хозяйственно прошелся по комнате, пальцем тронул шнурочек бра, мягко огладил подушечку на диване. Глядя на него, трудно было связать воедино всех этих шкафоподобных амбалов, поставленного лицом к стене Алексея и то, что, по всей видимости, должно было произойти в ближайшие минуты.

Поддернув брючины, Клим Лаврентьевич осторожно опустился на диван, уютно сложил на животе руки.

— Что ж, настало время потолковать, Олежа. Сюсюкать я с тобой не намерен, говорю сразу. Тем более, что паренек ты башковитый и сам все прекрасно понимаешь. Ведь понимаешь, правда?… Вот и хорошо! Значит, побеседуем честно, по душам. Увы, Константина Николаевича с нами больше нет, не станет и тебя. Если попробуешь хитрить. Судя по всему, о том, что люди мы серьезные, ты уже осведомлен. Вот и делай выводы.

— Да я… В общем я, конечно, готов… — Олег потерянно кивнул. Невольно скосил глаза на Алексея, и Клим Лаврентьевич немедленно поинтересовался.

— Кто это?

— Приятель, — Олег жалостливо улыбнулся. — Просто добрый приятель. Алексей…

— Хорошо, — Клим Лаврентьевич поощрительно улыбнулся. — Друзья и приятели — это похвально. Очень похвально. Более того — это ответственно! Ты понимаешь, что я имею в виду?

Олег кивнул.

— Вот и замечательно! — палец грозного гостя лукаво погрозил. — Я не пугаю, нет! Просто-напросто привожу еще один аргумент в пользу будущей откровенности. Как это больно и грустно, когда по твоей вине страдают другие. И совесть потом гложет, не дает уснуть. — Бывший помощник полковника вольготно развалился на диване. — Ну-с, пожалуй, и приступим!… Поскольку беседа у нас будет наисекретнейшая, половину этого народа мы вежливенько удалим. В том числе и твоего Алексея. Пусть посидят пока на кухне. Чем это у вас там пахнет? Кабачками? Тем лучше! Будет чем заняться твоему приятелю. Не зря же вы все это готовили.

— Но я не знаю, что рассказывать!

— Не надо врать, Олежа. Зачем? — Клим Лаврентьевич укоризненно покачал головой. — Все ты знаешь, а потому начинай с самого начала — с того момента, когда некто предложил тебе посетить дом Константина Николаевича…

— Но он действительно ничего не знает! — Алексей, которого за локоть выпроваживали из гостиной, неожиданно обернулся. — Я знаю! А он нет. Он только помогал мне.

— Что? — глаза Клима Лаврентьевича усмешливо сузились. — А-а, понимаю! Сам погибай, а товарища выручай. Это ты молодец, Алеша. Или, может, ты этот самый «некто» и есть?

— Нет, но я знаю, что вам нужно!

— Даже так? Ну, садись. Послушаем тебя.

— Я, если позволите, стоя…

— Это как угодно!

— Я… Я действительно знаю все, — вкрадчивым голосом заговорил Алексей. — С самого начал я руководил заговором…

Олег напрягся. Он сразу почуял неладное. С подобными интонациями он был уже знаком. Бархатистый голос заполнял комнату без остатка, сладко обволакивал сознание. При этом Алексей, не отрываясь, глядел на Клима Лаврентьевича. Сердце у Олега сжалось. Он уже сообразил, на что надеялся его товарищ. Хотелось его прервать, сказать, что это бесполезно, но Олег уже не мог ничего с собой поделать. Руки его отяжелели, спина и ноги одеревянели. Алексей работал в «полную силу», и впервые всю мощь его внушения Олегу пришлось испытать на собственной шкуре. Парни, что перетаптывались у стен, перестали месить жвачку и тоже остолбенели. Алексею удалось скрутить всех, хотя они этого еще не понимали. ПОКА не понимали…

— Да, я руководил отрядом сопротивления, и они меня слушались. Все слушались. Потому что меня нельзя не слушаться, потому что слушаться меня приятно. Я говорю не только правду, но и то, что люди хотят от меня услышать. Я и сейчас буду говорить то, чего хотите вы. А потому, Клим Лаврентьевич, слушайте меня внимательно. И все, кто находится здесь, тоже слушайте! Вам хорошо, вам приятен мой голос. Потому что я ваш друг и я желаю вам добра. Именно от меня вы узнаете все секреты мира!… Встаньте, Клим Лаврентьевич! Пожмите мне руку в знак доверия. Вы доставите мне этим большую радость…

Олег боковым зрением заметил, что помощник Константина Николаевича медленно поднимается. Два шага вперед, и его коротенькая ручка тянется к Алексею, но Алексей не пожимает ее, а берет профессиональным движением за кисть.

— Вы удивительно добрый человек, Клим Лаврентьевич. Вам хочется делать людям добро, доставлять им счастье и радость… Скажите, зачем вы пришли к Олегу?

— Он… Он знает что-то о «Сети», — замороженно произнес чекист.

— А вы о ней тоже знаете?

— Знаю.

— И вы хотите причинить Олегу вред? Вашему старому доброму знакомцу?

С уст Клима Лаврентьевича сорвалось неразборчивое мычание.

— Вы не должны этого делать! Не должны, Клим Лаврентьевич! Потому что вы любите его. Он лучший человек из всех, кого вы когда-либо знали. Если вы причините ему вред, вам станет плохо и у вас заболит сердце. У вас могут лопнуть сосуды головного мозга, а вы даже понятия не имеете, как это больно. Олег ваш друг и он ничего не знает о «Сети». Совсем ничего…

Розовый благостный туман разорвало выстрелом. Олега качнуло, и выскакивающим из воды поплавком он вынырнул из дремы. Страшное все-таки случилось. Держась за грудь рукой, Алексей медленно сползал на пол. Клим Лаврентьевич очумело тер лоб ладонью, а в дверном проеме стоял еще один шкафоподобный субъект. Стрелял именно он. По всей видимости, агент оставался у входа, когда Алексей начал свой сеанс, а после любопытства ради сунулся в квартиру.

— Черт побери! Ты же его прикончил!

Громила растерянно глянул на дымящийся пистолет.

— Он же это… Охмурял вас! Я как глянул, так и сообразил, что дело нечисто. Вон и Максик приплыл, глазки под лоб закатил, и вы, извиняюсь, тоже… Вот я, значит, и того…

В прихожей загрохотали шаги. На выстрел примчалась охрана.

— Ладно, — продолжая растирать лоб и виски, Клим Лаврентьевич кивнул на лежащее тело. Заверните в брезент и вынесите. Да затрите тут все!

Обернувшись к белому, как мел, Олегу, он нервно улыбнулся.

— Да… Славный у тебя приятель. С такими способностями — и на свободе? Даже не верится. Кто он такой?

— Студент медик, — пролепетал Олег. — Немного владеет… Владел техникой гипноза.

— Ничего себе — немного! Пятерых в одну минуту уболтал!… Впрочем, об этом мы еще поговорим, а сейчас вернемся к нашим баранам, — Клим Лаврентьевич мучительно сморщился, припоминая. — Ах, да! Мы говорили о Константине Николаевиче, твоем знакомстве с ним и так далее…

Олег продолжал молчать.

— Может, ему врезать, босс? Для улучшения восприятия? — один из быков с энтузиазмом качнул огромным кулаком.

Клим Лаврентьевич покачал головой.

— Не надо… Олежа у нас мальчик умный, и трагедия, случившаяся с бедным Алешей, думаю, многому его научила. Итак, Олег? Я жду подробного рассказа!…

В голосе его промелькнула некая просительная интонация, и Олег с ужасом перевел глаза на мертвого Алексея. Его друг все-таки сумел кое-что сделать перед смертью. Нынешний Клим Лаврентьевич уже несколько отличался от того прежнего, что входил в квартиру пятнадцать минут назад…

Баринова Валентин Лужин отыскал далеко не сразу. Условленного «зеленого» сигнала на месте не оказалось, и соваться с Аллочкой на квартиру «братьев Крутилиных» он не рискнул. Покопавшись в памяти, потянул девушку за собой и, добравшись до центрального рынка, ткнул пальцем в доску объявлений, заставив искать словосочетания «целофанированное покрытие» и «амальгамное напыление». Самое забавное, что девушка и впрямь отыскала первая нужную колонку. Под фразой «Продается технология амальгамного напыления…» Баринов указал контактный телефон, и уже через пять минут Валентин разговаривал с Геннадием. Подробностей Баринов рассказывать не стал, но сообщил, что на квартиру соваться и впрямь опасно, что документы Крутилиных тоже сгорели и вообще все плохо. Новый свой адрес он назвал, чуть помявшись и, как показалось Валентину, без особого желания.

— Понимаешь, Валя, Галина тут ни при чем. Она даже понятия не имеет, кто я и откуда. Так уж получилось, что я теперь у нее.

— Не бойся, хвоста мы не приведем, — пообещал Лужин. — Сто раз проверюсь.

— Ты уж постарайся…

А еще через полчаса уже на подходе к нужному дому Валентин заметил за собой хвост. Впрочем, уже через минуту страхи его рассеялись. «Хвост» оказался Бариновым, решившим на свой страх и риск, присмотреть, не пехает ли кто за бывшим сокамерником следом. Уже в квартире они обнялись. Усадив их за стол и выставив из холодильника все, что было, Баринов принялся рассказывать о пережитых мытарствах — о веселенькой ночке, о коричневой чуме, о своем лихом прыжке под колеса «Москвича», про то, как быстро и внезапно они подружились с Галиной, хозяйкой машины. В свою очередь Валентин поведал о случившемся на квартире Константина Николаевича, подытожив обе истории невеселым смешком:

— Вот так, Гена-Геночка! Значит, опять мы с тобой вне закона?

— Выходит, так… Документы у тебя какие-нибудь есть?

— Да нет, все там оставил. А возвращаться, судя по всему, нельзя. Полковника они скорее всего тоже… — Валентин смущенно оглянулся на бледную и не притрагивающуюся к пище Аллочку. — Миша Зорин ведь с ним был, а вернулся весь в дырах. Жутко было смотреть. Считай, он нас и спас.

— Да-а, мужик был бедовый! — Баринов поднял голову. — Я думаю так, ребятки! На дно вам надобно ложиться. Недельку никуда не высовываться, а после линять из города куда подальше. Сейчас на вокзал вам не просочиться, а вот через несколько деньков будет легче. Сам знаешь, как у них это делается.

— Знаю, но предложение у меня все-таки иное!

— Что ты еще задумал? — Баринов тревожно зашевелился на стуле. — Хочешь потягаться мускулами с этими парнями? Окстись, Валя! Они же в порошок тебя сотрут!

— Уже пробовали, не получилось… Видишь ли, дело даже не в нас, а в этом самом Олеже. Он знает что-то, чего знать не положено. У Аллочки именно о нем спрашивали. Вот и надо попробовать опередить их. Найти этого Олега раньше, чем до него доберутся чекисты.

— Опередишь ты их, как же!… — Баринов фыркнул. — Миша Зорин какой крутой мен был, однако и того шлепнули. Ты никак на его место метишь?

— Брось, Барин! Я не кремлевский мечтатель и жить тоже хочу. Потому, собственно, и собираюсь проведать этого Олежу. Мы ведь и трясемся-то от собственного незнания. Вот пусть Олежа и расскажет нам все! А там уж будет видно.

— Не хотел бы я знать такое, из-за чего запросто шлепают таких парней, как Миша Зорин!

— А ты и не будешь знать! Я буду — и этого достаточно. К тебе же у меня такая просьба. Ты бы Аллу пока приютил, а? Некуда ей, понимаешь, податься. Двинет к знакомым, а там ее, как пить дать, прихватят. Зачем им живые свидетели? Ну, так что? Поможешь?

— Чего уж там… Как-нибудь устроим, — Баринов растерянно теребил ежик волос на затылке. — Галине, правда, надо объяснение толковое придумать. Ты зайди вечером обязательно! Она ж меня вилами к стене прижмет! Сам здесь без году неделя, а уже подружек привожу…

Валентин улыбнулся.

— Что, ревнивая дама?

— Ну… В общем с характером.

— Понятно. Тогда обещаю забежать… Теперь еще такой вопрос. Мне бы машину, Генчик? Чтобы поскорее обернуться.

— Елки зеленые! — Баринов скривился. — Прямо, как тряпку, выжимаешь! Ты пойми, мне не жалко. Я последнюю рубаху с себя сниму, но машина-то не моя! Если что случится по дороге? Если менты вдруг остановят? Что ты им скажешь без документов?

— Без документов я и останавливаться не буду. Не боись, оторвусь, ты меня знаешь. А Галина твоя заявит потом, что угнали, и, дескать, не в курсе.

— Скажет… — Баринов запыхтел, заворочался на стуле. — Она такое скажет, что мало не покажется. Ты хоть догадываешься, что со мной будет, если машина пропадет? Она же меня за афериста посчитает!

— Ничего, рискнем, Ген! Если любит, все простит, — Валентин подмигнул. — Что Барин, всерьез засосало?

Геннадий уклончиво повел плечом.

— Ладно, не скромничай. Рад за тебя, — Валентин похлопал приятеля по мощной руке. — Не будем рассиживать, пошли… Аллочка, я скоро вернусь. Никуда не уходи, Гена наш друг, верь ему, как мне.

Девушка безучастно кивнула. Уже в прихожей, забирая ключи от машины, Валентин шепнул:

— Дай ей какого-нибудь димедрола, что ли. Девчонка сегодня нахлебалась. Поспать бы ей надо.

Баринов оглянулся. Из гостиной неслись громкие звуки музыки. Аллочка включила телевизор.

— Может, стопарик поднести? Граммулек сто коньячка?

Валентин взглянул на него с удивлением.

— Молодец! А я как-то и не сообразил… Конечно, дай! И димедрол, если найдется.

Пятью минутами позже он уже выводил машину из гаража. «Москвич» был подержанный, но бежал ходко и с настроением. Тормоза действовали безотказно, двигатель не дребезжал и не капризничал. Гаишники потертым автостаричком не заинтересовались, и вскоре Валентин уже приближался к дому, в подробностях описанному Аллочкой.

Остановившись возле подъезда, он внимательно оглядел двор, выбравшись наружу, двинулся к парадному. Взбежав по ступеням, постоял, успокаивая дыхание. Где-то наверху потявкивал в чужой квартире пес, этажом ниже разнеженно мурлыкал котяра. То ли чуял, бродяга, приближение весны, то ли тренировал голосовые связки. Приложив ухо к двери, Валентин прислушался. Все было тихо. Он надавил кнопку звонка и одновременно сунул правую руку в карман. Пальцы привычно обняли рукоять пистолета. За дверью послышались шаги.

— Значит, все выложил? Как на духу? — Валентин тонко присвистнул. Яростно потер кончик носа. Старая привычка напоминала о себе в минуты волнения.

— Я звонил Леониду, — с дрожью в голосе сообщил Олег. — Предупредил его.

— Отсюда?

— Нет, с телефона-автомата. Пробовал и к Максимову пробиться. Но не застал.

— Хоть на это хватило отваги.

— Отваги? — Олег вскинул голову, и Валентин разглядел блеснувшие в глазах парня слезы. — Они Алексея застрелили! Прямо тут! И зароют где-нибудь, как пса бездомного!

— Понимаю, — Валентин кивнул. — То есть с ним-то все как раз ясно. Почему тебя не тронули — вот, что странно?

— Я ведь уже сказал! — голос у Олега сорвался. — Фактически Алексей их закодировал. Может, они этого не поняли, но я-то видел, какие штучки он проделывал у себя в институте.

— Ах да, гипноз…

— Он был не просто гипнотизером. Это в институте его считали сильным психотерапевтом, а на самом деле он мог гораздо больше.

— Ясно… — Валентин долгим взглядом уставился в стену. Неожиданно вспомнилась давняя встреча с колдуном полковника. Тоже был, вероятно, не просто гипнотизером. Как говорится, яблоко от яблони… Юный родственничек, судя по всему, подражал Константину Николаевичу и в этом, заведя в своем войске штатного экстрасенса.

— Ясно! — нараспев повторил он. Покосившись на темный экран монитора, поинтересовался: — Значит, винчестер они скрутили и унесли с собой?

— Клим Лаврентьевич не хотел терять время. Его спецы просто выдернули нужные субблоки.

— И он поверил, что копий ты не снял?

— Нет, но он решил, что копии должны быть у кого-то постарше.

— Разумеется! В то, что подпольщиками командует такой школяр, как ты, действительно трудно поверить. — Валентин прищурился. — А копии все-таки есть, признайся?

Олег нерешительно мотнул головой.

— Есть, Олежа, не виляй! Я тебе не Клим Лаврентьевич, и никто меня не кодировал. В случае чего — и базнуть могу по носу. Тебе, брат, думать сейчас надо, как бы сволочью не остаться. Ты же коллег своих сдал! Друзей и товарищей!

— Я все равно не выдержал бы. Они выжали бы из меня все. Там был один… Шприцы уже какие-то доставал из чемоданчика, ампулы.

— Дурашка! Это тебя, салагу, на понт брали. А ты и обрадовался! Дескать, рожу, но без мук! А так, Олежа, не бывает. И с Леонидом вашим Климушка разговоры разводить не будет. Он человек занятой. Даст команду, и шлепнут твоего приятеля. А может, и попытают сначала. Копий-то у него никаких нет, а верить ему опять же не будут. Квартиру перевернут вверх дном, соседей помучат на допросах… У тебя-то, кстати, обыск делали?

Олег пожал плечами.

— Рыться не рылись, но двое с какими-то детекторами по углам совались.

— И ничего не нашли?

— У меня же не было, — еле слышно пробормотал Олег.

Валентин ухватил его за кисть, большим пальцем придавил болевую точку. Лицо школьника скривилось.

— Нравится? Вот также больно будет твоему Леониду… Дискеты! Быстро!

Валентин разжал пальцы, и, глотая слезы, Олег засуетился. Дискеты — с пяток штук оказались упакованы в свинцовый контейнер, и каждая была втиснута в пустой пакетик из-под «Зуко».

— Как же они так не нашли? Свинец помог?

— Они на балконе лежали. Под кадкой с капустой. Там дно высокое…

— Капуста — это хорошо, — Валентин сунул дискеты за пазуху. — Что они знают о Леониде?

— Только телефон.

— Значит, и все остальное, — Валентин поморщился. Жесткие складки обозначились справа и слева от губ.

— А о Максимове?

— Я назвал только имя с фамилией, — запинаясь, пробормотал Олег.

— Секретчик хренов! Чтобы таким спецам найти человека в нашем городе, вполне достаточно одной фамилии, — Валентин пальцем постучал по столу.

— Давай-ка сюда все их данные. А заодно черкни и телефончик, по которому тебя можно будет достать. Да не домашний, а какого-нибудь не самого близкого приятеля. И запомни кодовое имя — Георгий Георгиевич. Это буду я.

Часто кивая, Олег вырвал из блокнота страничку, послушно склонился над столом.

— Я дам номер Руслана. Он не из наших, но мы с ним контачим.

— Руслана — так Руслана. И поразборчивее пиши! — Валентин заглянул Олегу через плечо, безмолвно зашевелил губами.

— Кажется, все, — Олег неуверенно взглянул на него, протянул листок. Валентин, поднявшись, покачал головой.

— Не надо, я запомнил.

Двинувшись к выходу, обронил:

— Не ходи нигде в одиночку, переходя дорогу, поглядывай на машины. А еще лучше — смойся на время из города.

— Я… Я не могу. У меня школа, занятия в институте…

Валентин, остановившись, посмотрел на него с жалостью.

— Вроде и не дурак ты, Олежа, а некоторых вещей не понимаешь. Какой, к дьяволу, институт? Ты без пяти минут мертвец, неужели не ясно? Видел когда-нибудь, как киряют закодированные алкаши? Вот так и Климушка однажды сорвется. Алексей твой, конечно, сделал все, что мог, но он не маг и не кудесник.

Олег судорожно сглотнул.

— Но вы… Вы ведь что-нибудь попытаетесь исправить?

— Я тоже не маг, Олежа. Увы… — Валентин попытался вызвать в себе жалость к этому молокососу, но сердце продолжало биться глухо и неотзывчиво. Парень был обречен. Как носитель опаснейшей тайны. Ничего толкового посоветовать ему Валентин не мог.

— Будут новости, свяжусь, — пообещал он. — Через твоего Руслана. Как себя назову, еще помнишь?

— Георгий Георгиевич, — пролепетал Олег.

— Умничка! — Валентин невесело улыбнулся, шагнул в прихожую. — Бывай, вождь апачей! Кто знает, может, еще и свидимся…

Глава 8

Уже через несколько минут после тревожного звонка Леонид был на улице. Собираться быстро он умел, но в этот раз перекрыл все рекорды. Вещи мелькали в руках, как жонглерские шарики. Шепотом и про себя он без устали материл Олега. Словечки подбирались злые и заковыристые. Ведь предупреждал! Не раз и не два! Сопляк желторотый! Регент хренов!…

Обежав квартиру и стремительно покидав в спортивную сумку все мало-мальски важное, он выскочил за дверь. Уже под открытым небом сожалеюще вспомнил о гитаре, но возвращаться не стал. Найдя работающий телефон-автомат, позвонил Ольге на работу и коротко уведомил о своем отъезде.

— Что-нибудь случилось? — она не на шутку встревожилась.

— Так… Кое-что, — Леонид рассмеялся. — Я теперь опасный человек!

— Да объясни же ты толком!

— Не по телефону. Вещи твои все у меня, а возвращаться назад нельзя. Давай где-нибудь встретимся…

Ольга не заставила себя ждать. Более того неожиданный взрыв энергии с ее стороны удивил Леонида. Прямо от здания Ратуши, где они сошлись у свободной скамеечки, она, даже не выслушав его до конца, потянула за собой, пояснив, что жить они теперь будут у матери Ольги, что там целых две «огромных комнатищи», одну из которых им с удовольствием выделят под жилье. Ольга привыкла диктовать — и сейчас она именно диктовала. Единственной ее уступкой был крюк, который они сделали, чтобы забежать к Максимову. Последнего дома не оказалось, и прелестной белокурой фее, отворившей им дверь, Леонид передал наскоро состряпанное послание. В записке он назвал себя Левой, назначив встречу в парке, в котором гуляли «раньше». Время встречи проистекало из формулы, главным иксом которой являлось время последнего свидания. Получилось мутно и не очень убедительно, но Леонид понадеялся на сообразительность друга.

С делами было покончено. Вполне возможно, что было покончено вообще со всей прежней жизнью. Спрятав спутника за тополь потолще, Ольга без труда поймала частника и, лишь забравшись в кабину, разрешающе помахала рукой. Разглядев Леонида, водитель крякнул, но ничего не сказал. Машина повезла их на новое место жительства.

Говорят, нейроны не восстанавливаются. И еще говорят, что перегревшиеся нервы, как перегревшийся радиатор, нуждаются в охлаждающей влаге, что и заставляет людей цедить из глаз слезы. Во всяком случае у женщин такое случается часто. И если улыбка способна украсить любое самое блеклое личико, то плач с легкостью проделывает обратное с самыми изумительными чертами. Именно поэтому женщинам не идет ни реветь, ни плакать, ни рыдать.

Аллочка за последнее время сильно подурнела. Веки и нос ее покраснели, симпатичные складочки под глазами превратились в мешки. Смотрела она преимущественно вниз, но и там ее ничто уже не интересовало. В эти часы она и не пыталась ухаживать за собой, а Лужин с Бариновым чувствовали себя неважными утешителями. Возможно, что-то могла бы сделать вернувшаяся с работы Галина, но ждать ее они не стали. После долгих дискуссий Валентин все-таки настоял на скорейшем отъезде. Баринов был против, но переубедить друга не сумел. По купленной в киоске карте, чертыхаясь, они наскоро разработали маршрут отхода из города. «Маршрут исхода» — так мрачновато пошутил Валентин. Все на том же «Москвиче» не самой лучшей дорогой они добрались до пригородного железнодорожного узла, где и купили без особых хлопот билет для Аллочки. Решено было, что она отправиться не в родной Челябинск, а к родственникам, которых никогда раньше не видела, — в далекий Новосибирск. Баринов прощался недолго. Деликатно отойдя в сторону, он занялся тем, что было ему более привычно. Посматривая на реденькую цепочку отъезжающих и провожающих, он ощупывал людей взглядом, бдительно косился в сторону перетаптывающихся возле товара торгашей.

— Ну что, пока? — Валентин пожал ладонь девушки, неловко погладил по голове. — Я провожу тебя в купе?

— Не надо, — она бессознательным движением поправила на плече сумку. — Расстанемся здесь, хорошо? И, пожалуйста, не стой потом у окна.

— Как хочешь…

— И напиши мне, если что-то изменится.

— Ну конечно же! Мы ведь договорились. Я все сделаю, чтобы тебе ничего не угрожало. Адрес у меня тут, не забуду, — Валентин пристукнул пальцем по виску.

Она подняла голову. Глаза ее смотрели жалобно и тоскливо.

— Ты не поцелуешь меня? На прощание?

Какой-то свой особенный смысл она вкладывала в эти слова. Так по крайней мере ему почудилось. Послушно наклонясь к Аллочке, он коснулся губами ее щеки, потянулся к губам, но она неожиданно отпрянула. Натянуто улыбнулась.

— Спасибо. А теперь… Теперь я, пожалуй, скажу. Я, конечно, должна была раньше сообщить, но этого не хотел дядя, да и вообще… — Аллочка закусила верхнюю губу, собираясь с духом. — Одним словом, та девушка, Виктория, о которой ты рассказывал, она вовсе не замужем. То есть, тот звонок… Это было подстроено, понимаешь? Дядя знал, что рано или поздно ты попытаешься связаться с ней. Телефон был подключен к специальной линии…

— Значит, ее родители?… — Валентин взволнованно ухватил Аллочку за плечо. — Это был не ее отец?

Аллочка кивнула.

— Куда бы ты не позвонил, ты попал бы на диспетчера. Извини, но я была в курсе… Могло ведь случиться и так, что ты воспользовался бы другим телефоном. А надо было обязательно, чтобы ты соединился с диспетчером. Он знал, что тебе сказать, — Аллочка продолжала кривить губы. — Можешь меня презирать, но сейчас я это уже переживу.

Валентин потрясенно молчал. Память услужливо откручивала в прошлое день за днем. Аллочка не лгала. Так оно все и было. Вспомнились слова Константина Николаевича насчет телефона. О Виктории они несомненно знали и наперед позаботились, как о неблагоприятном факторе — факторе, осложняющем всю его дальнейшую «карьеру».

Аллочка тронула Валентина за рукав.

— Ну что? Теперь ты бы уже не стал меня целовать, правда?

Валентин ответил не сразу. Мысли путались, беда Аллочки как-то сразу отодвинулась на второй план. И, устыдившись этого, он торопливо мотнул головой.

— Дуреха ты! Несчастная дуреха!… — это вырвалось непроизвольно. Следовало бы сказать что-то другое, но иных слов он попросту не нашел. Так или иначе, но злости он не чувствовал, и Аллочка это поняла.

— Тогда поцелуй меня. Еще раз. И я пойду, — губы ее дрожали.

Валентин медлительно притянул девушку к себе, смешался, рассмотрев вблизи ее большие глаза. Такое он тоже однажды уже видел. Много лет тому назад… Глаза, подернутые траурной дымкой, словно ослепшие, пытающиеся разглядеть неведомое… И Аллочка сама, точно испугавшись его воспоминаний, обхватила Валентина за шею, с какой-то остервенелой поспешностью впилась в его губы пылающим ртом. Всего на секунду. И тут же стала вырываться.

— Все, хватит. Я пойду!… Иначе разревусь.

Валентин расцепил руки, и Аллочка, подхватив легонькую сумку, почти бегом устремилась в вагон. На ступеньках чуть споткнулась, но вовремя уцепилась за поручень. В тамбуре последний раз мелькнула ее зеленая курточка и пропала.

В квартиру Леонида Логинова Клим Лаврентьевич не поленился подняться самолично. Перил он не касался, руки прятал в карманах, на ступени, раскрашенные дедом Костяем, взирал с усталой брезгливостью. Та же гримаса не сходила с его лица на протяжении всего осмотра квартиры.

— Значит, ничего?

Новенький адъютант, крепыш лет двадцати трех с серьезными, не располагающими к смеху глазами, сумрачно подтвердил:

— Пусто. Детекторы молчат. Ни машины, ни дискет. Судя по всему, ни тем, ни другим здесь и не пахло.

— Почему ты так решил?

— Пошарили на полках. Ни одного справочного пособия. Обычно увлекающиеся компьютерами обзаводятся целой библиотечкой. По крайней мере десяток брошюр — это святое. А тут одна голимая беллетристика.

Клим Лаврентьевич прошел во вторую комнату, хмуро взглянул на стол, загруженный радиоплатами.

— Тогда это откуда?

— Я и не говорю, что он посторонний человек в электронике. Но одно дело паять какие-нибудь схемки и совсем другое — увлекаться вычислительной техникой.

— Ладно. Сделай запрос в наш информаторий. Этот Леонид наверняка подрабатывал в каком-нибудь институте. Заодно и заводики проверь. Пусть выдадут справку. Место прописки, всех родственников и так далее.

— Слушаюсь!

— А впрочем… — Клим Лаврентьевич поморщился. — Лучше, пожалуй, не поднимать возни. Не тот контингент… Оставь возле дома парочку ребят, а мы наведаемся тем временем к Максимову.

— Вы думаете, Логинов еще вернется?

— Ты полагаешь, что нет?

Адъютант замялся.

— Видите ли, я заглянул в ванную комнату. Зубная паста со щеткой пропали.

Клим Лаврентьевич приподнял левую бровь.

— Это существенно! Что-нибудь еще?

— В том-то и дело, что больше ничего. Обувь, одежда, даже проездной на трамвай-троллейбус — все осталось.

— Что ж, будем надеяться, что зубы он вообще не чистит, — Клим Лаврентьевич двумя пальцами подцепил с журнального столика пластмассовую скрепку для волос.

— А это проверил?

Адъютант кивнул.

— Вроде бы ничего. То есть кто-то был у него в гостях, но со следами пребывания — не густо: пара лент и скрепка…

— Значит, бабенка из случайных, — Клим Лаврентьевич заложил руки за спину. — На всякий случай взгляни еще на постельку. Простынка, подушечки — может, что и обнаружишь.

— А если поспрашивать соседей?

— Не надо. Мы здесь без того задержались, — Клим Лаврентьевич скучающе огляделся. — Я спускаюсь. Через пять минут жду. Да выходите аккуратно — не толпой, по одному.

Стриженная голова адъютанта послушно дрогнула.

— А вот и наш Боренька! — Валентин, встрепенувшись, указал куда-то за спину. — Как всегда подобрался незаметно.

— Вот проныра! — Баринов ругнулся сквозь зубы. — Ну меня, положим, в этом наряде он не узнает, а вот тебе лучше пригнуться.

— Поздно, Гена. Этот паренек, конечно же, все давно рассмотрел. Незачем его лишний раз нервировать.

Баринов покосился на себя в зеркале, неуклюже поправил на затылке парик.

— Ну и телка!… Мы с тобой, часом, не переборщили?

Валентин пожал плечами.

— Ты же не по улицам канделяешь. А через стекла, да в движении…

— Помню, помню! — Баринов отмахнулся. — Женщина за рулем всегда запоминается. Стало быть, не запоминается тот, кто рядом с ней… Так-то оно так, но в этом чертовом парике, да с размалеванными губищами…

Валентин схватил его за руку, заставив умолкнуть.

— Выходят, суслики! Значит, все это время они находились там. Искали дискеты. Ничего, разумеется, не нашли и… Что дальше-то, Ген?

— А я почем знаю! Будут копать вширь и вглубь, пока не найдут. Паренькам хана — это ясно.

— Ясно, да не совсем, — туманно произнес Валентин.

— А по мне так лучше не лезть в это дело. Я понимаю, родственничек полковника на кого-то там настучал, ну и что? Нам-то ни холодно, ни жарко!

— Вот тут ты, братец Крутилин, заблуждаешься. И холодно, и жарко! Потому как с «Сетью» мы тоже повязаны. Видел те дискеты, что я приволок? Вот это она самая и есть. А теперь мы воочию можем пронаблюдать, что же полагается по нашей теневой конституции обладателям столь опасного груза.

— И без того понятно. Либо вышка, либо удавка… А спасать этих сопляков — занятие бессмысленное. Что ты им можешь предложить? Дачу в подмосковье, которой нет? Тебе о собственной заднице надо бы думать.

— Я и думаю, Барин! «Сеть», как ни крути, жива, и мы с тобой — тоже одно из звеньев, — Валентин кулаком пристукнул по приборной панели. — И мне не безразлично, на кого теперь будут пахать вчерашние гладиаторы. Если о нашем покойном полковнике можно было еще поспорить, то его помощника к этим ниточкам и кнопочкам я не подпущу!

— Значит, закусим удила? — в лице Баринова не угадывалось никакого энтузиазма.

— А я уже закусил, Гена! Зубки у меня есть, сам знаешь. Тебя принуждать, конечно, не буду. Так что, братец, как желаешь, так и поступай. Не обижусь при любом раскладе.

«Братец» шумно вздохнул.

— Чего ж тут решать? Дело такое, влез — так не слазь, пока не кончил… Кстати, вон и наш Климушка! Легок, поганка, на помине. Долго жить будет.

Левое веко Валентина нервно дернулось.

— Ошибаешься, братец! Не будет!… Газуй потихоньку.

— Ты что, одурел? Ехать за этими вурдалаками?

— На кой они нам? К Бореньке. Задним ходом.

— Что ты задумал?

— Ничего. Поговорю с ним. О природе, о погоде. Может, что и выгорит.

— А если нет?

— Не каркай, — Валентин уже не смотрел на Баринова. Вниманием его всецело завладел мальчуган, палочкой выковыривающий что-то из песочницы в дальнем конце двора.

Прежде чем выйти на улицу, Александр тщательно побрился, щедро попрыскал на себя одеколоном. Собирался он сосредоточенно, подолгу замирая посреди комнаты, вспоминая, не забыл ли что важное.

Уже на улице он сначала повернул в сторону трамвайной остановки, но, не пройдя и десяти шагов, передумал. Мысль о такси показалась ему разумной и вполне своевременной. Погруженный в себя, он ничуть не интересовался окружающим. Ни усаживаясь в машину, ни подъезжая уже к дому Ольгиной матери, он так ни разу и не оглянулся. Впрочем, даже если бы он осматривался, то и тогда бы вряд ли заметил следующих за ним людей.

Наверное, около минуты Александр тщательно вытирал ноги о коврик перед дверью. Волна накатившей робости отняла последние силы, не позволяя ни позвонить, ни постучаться. Чтобы хоть как-то собраться с духом Александр сошел с коврика, негнущимся шагом поднялся на этаж выше и снова спустился. Инерция движения действительно помогла. Сходу, словно ныряя в прорубь, он надавил на пуговку звонка и обморочно подумал, что выйдет все скверно и первые его слова окажутся пошлыми и банальными. Он не ошибся. Открыла ему Ольга, и, жалко улыбнувшись, Александр произнес:

— Вот и явился твой брошенный муж. Не ждала?

Он тут же побагровел, ощутив фальшивую церемонность собственного голоса. Глуповато добавил:

— Может быть, мне уйти? Если ты считаешь, что я лишний…

— Заходи, — Ольга со вздохом распахнула дверь шире. — Хотя, по правде сказать, не ждала.

— Но ты позвонила, и я решил…

— Позвонила, чтобы не волновался, чтобы не рыскал по подъездам и не теребил соседей расспросами.

В коридоре появился Леонид.

— Привет, Сань.

— Привет, — устремив глаза вниз, Александр вновь принялся шоркать обувью по ковру. Он всерьез испугался, что Леонид протянет ему руку, но этого не произошло, и опасения тут же превратились в обиду.

— Давай же, проходи, — видимо, понимая его состояние, Ольга потянула бывшего мужа за рукав и как провинившегося мальчугана провела в комнату. — Мама уже спит, так что не ругайся и говори тише.

— Зачем же нам ругаться? — пробормотал Александр. Его усадили на диван, рядом присела Ольга. Леонид по-хозяйски переставил кресло, устроившись к ним лицом. Вытянув ноги, скрестил на груди крупные сильные руки. Был он в домашних тапках, и этот немаловажный нюанс Александр немедленно про себя отметил.

— Чай или кофе?

Александр отказался. Чуть подумав, Ольга решительно поднялась.

— Тогда коньяк! Не всухую же нам беседовать.

Появились три махонькие рюмочки. Бутылка армянского коньяка башней застыла между ними. Мужчины продолжали проявлять бездеятельность, и Ольга сама разлила коньяк. Подавая пример, первая подняла рюмку. Александр и Леонид послушно последовали за ней.

— Ух! Крепко!… — Ольга вздрогнула. Искоса взглянув на бывшего мужа, заговорила: — Ну, а теперь я начну… Дело, конечно, не слишком приятное, но в общем — самое обычное. Разводится, как известно, добрых полстраны. Словом, Санек, случилось так, что я и Леня наконец-то повстречались. Это серьезно, не заблуждайся. Если ты ждешь других слов, то пожалуйста! По-моему, я его люблю.

— По-твоему?

Ольга пожала плечами.

— Могу обойтись и без этой добавки. Люблю. Просто люблю! Извини, так уж получилось.

— Да… — Александр потер вспотевшие ладони о брюки. — Вот, значит, как…

Взявшись за бутыль, Ольга вновь наполнила рюмки. Леонид с кресла неловко подался вперед.

— Сань, только ты, пожалуйста, не обижайся! Если б можно было как-то иначе…

— Пойду я, — Александр поднялся.

— Только без глупостей, Саша! — Ольга постучала пальцем по столу. В голосе ее, однако звучала неприкрытая тревога.

— Уж какие тут глупости… — он взглянул на нее, намереваясь что-то добавить, да так и прилип взглядом. Ольга обратила внимание на то, что он тщательно причесан. Пиджак был вычищен, но нижняя пуговица едва держалась на растянувшихся нитках.

— Я к тебе забегу. Как-нибудь на днях. Вещи кое-какие заберу и вообще…

Александр хотел возразить, но безвольно кивнул.

— И еще, Саш… Будут спрашивать про Леню, ты ничего не знаешь. Был — и пропал.

— А кто будет спрашивать?

— Кто угодно. Даже дед Костяй. Я тебе потом все объясню.

— Да, конечно, — Александр постоял еще немного, понуро зашагал в прихожую.

— Я провожу, — Леонид поспешно поднялся следом.

Уже на лестничной площадке они задержались. Александр, повернувшись, нервно поправил на голове кургузую шапчонку. Невооруженным глазом было видно, что слова и фразы ему приходится из себя выдавливать.

— Ты не думай, я ничего… Так оно и должно было случиться. Я слабак, тряпка, — вот Ольга и выбрала… Хотя, может, и поздновато.

— Брось, Саня…

— Нет! — Александр замотал головой и, словно решившись на что-то, быстро запустил руку в карман. Через секунду он уже протягивал приятелю большой столовый нож. — На, возьми. Еще один пример моей бесхребетности, — он усмехнулся. — Возьми и забудь.

Леонид ошеломленно крутил перед глазами нож.

— Ты бы, наверное, это сумел сделать, а я вот не смог. Потому выбрали тебя, а не меня.

— Сань!…

Александр протестующе замахал рукой.

— Все, Лень, не надо! Не могу я… Ни говорить, ни слушать. Ничего не хочу. Больно!…

Последнее слово он почти простонал, и Леонид порывисто ухватил его за локоть.

— Сань, ты только запомни: мы по-прежнему друзья. Несмотря ни на что. И если тебе понадобится помощь, всегда на меня рассчитывай. То, что случилось, это… Это единственная моя подлость по отношению к тебе. И я действительно хотел бы остаться твоим другом.

Лицо Александра болезненно скривилось.

— Другом? — он тихо засмеялся. Продолжая смеяться, осторожно высвободил руку, медленно стал спускаться по ступеням.

— Ушел? — Ольга с ногами сидела на диване и ладонью смахивала выбегающие то из одного, то из другого глаза слезы.

— Ушел, — Леонид положил нож на столик, отошел к окну. — Подарил вот эту самую вещицу. Заколоть, наверное, хотел меня.

— Или меня.

Леонид серьезными глазами поглядел на Ольгу, хрипло пробормотал:

— До чего все-таки гадкая штука жизнь, правда?

Она кивнула, и он рассмеялся. Рассмеялся тем самым неестественным смехом, каким смеялся минуту назад Александр. И почему-то вспомнился давний эпизод с Алексеем, когда тот по просьбе Максимова попробовал было гадать по руке Леонида, но в последний момент отчего-то передумал.

— Может, он что-то там разглядел? В этих чертовых линиях?

— Ты о чем? — Ольга достала из кармана платок, помахала им перед лицом, высушивая глаза.

— Да так, глупости разные… — Леонид вновь приблизился к столику. — Давай, что ли, по третьей? Для красивой цифры?

— Ага, за гадкую жизнь.

Глава 9

— Ошибка исключена? — Клим Лаврентьевич нахмурился.

— Какая уж тут ошибка! Нашего Борю ни с кем не спутаешь. А Лужина я видел как-то на полигоне. Зорин их там с ножами натаскивал. А в этот раз он, значит, с бабой какой-то был. Жирная такая. Вместе потом и уехали. На вишневом «Москвиче».

— Значит, — жирная баба, говоришь?…

— Ну да, крашеная такая.

— А может, это Баринов объявился? Его напарник?

— Чего не знаю, того не знаю.

— Так… Интересно было бы послушать, о чем они там чирикали с нашим Боренькой, — Клим Лаврентьевич выкатил на стол пластмассовый шар, катая его от ладони к ладони, принялся рассуждать вслух. — Предположить, впрочем, можно. Лужин — это приемыш нашего покойного полковничка. Правду он скорее всего успел узнать, значит… Нет, не понимаю! Мстить ему нет резона, оставаться в городе — тоже, тогда какого черта он здесь крутится?

— Может, что-то связанное с племянницей? Она ведь тоже ушла с ним.

— Амурные обстоятельства? — Клим Лаврентьевич скептически поджал губы. — Ну и что? Вот пусть бы и забирал ее с собой из города.

— Боится нелегального положения, — выпалил наугад адъютант. — Возможно, через Борю пытается выйти на вас?

— Зачем?

— Чтобы предложить свои услуги.

— Не очень, честно говоря, верится. Этот Валентин — волчонок еще тот! Принципы романтизма — и все такое… — Клим Лаврентьевич покачал головой. — Как знать, может, и впрямь возгорелся мстить.

— Если племянница с ним, значит, он мог пронюхать о наших клиентах.

— О Максимове с Логиновым? А до них ему что за дело?

— Вы же сами сказали, что он романтик. А романтик — тот же маньяк, потому как непредсказуем.

— Это ты, пожалуй, прав. Стоит призадуматься. Тем более, что и Бореньку они подловили не где-нибудь, а возле дома Логинова. В таком случае о клиентах ему и впрямь что-то известно.

— Он мог за нами попросту следить!

— Не исключено, хотя, думаю, мы бы его заприметили. Не такой уж он спец. Кроме того Аллочка могла познакомить их раньше… — Клим Лаврентьевич в очередной раз проследил за траекторией шара и неожиданно расцвел довольной улыбкой. — А ведь, пожалуй, это даже хорошо, что они вышли на Бореньку! Звено Баринова и Лужина все равно следовало аннулировать. Гнилой зуб выдирают, — вот мы и выдерем.

— Прикажете взять Бориса?

— Ни в коем случае! — Клим Лаврентьевич поймал шар, стиснув в кулаке, поднес к уху, как если бы в кулаке оказалась жужжащая муха. — Боренька — агент из золотых, об этом не надо забывать. Если он споткнулся, так мы его поправим, поддержим под локотки. Одна-единственная ошибка — еще не повод для искоренения. Этак мы людишками разбросаемся за пару-другую лет… — Он задумался. — Поступим иначе. Боренька самолично исправит свою ошибку. Максимова с Логиновым устранят Баринов и Лужин. А мы им только немного поможем.

Он долгим взглядом уставился на своего адъютанта. Белесые брови молодого офицера усиленно зашевелились.

— Ну же! — Клим Лаврентьевич нетерпеливо качнул рукой с шаром.

— Борис, — осторожно начал адъютант, — звено Лужина, мы и эти двое…

— Чуть-чуть не так. Борис — звено Лужина — эти двое и мы, — Клим Лаврентьевич торжественно усмехнулся. — Мы — это всегда итог и последнее заключительное слово.

— Кажется, понял, — адъютант тоже улыбнулся. Весьма невыразительно, но при его неумении улыбаться и это можно было считать успехом. Клим Лаврентьевич поощряюще кивнул.

— Итак, внеочередной инструктаж лилипутов! Боренька обязан получить искомую информацию. Какую?… Ту самую — о встрече Максимова и Логинова. Где они там договорились, шифровальщики неумные? В парке у Центральной гостиницы? Прекрасно! Нам это вполне подходит. Боренька за ними и приглядит.

— Успеет ли он связаться с Лужиным?

— Успеет. Паренек он шустрый… Только никаких упоминаний об операции! Мы его сейчас активно используем, пусть считает, что ведет дежурную слежку. Дадим им встретиться и ждем любимцев покойного Константина Николаевича.

— Какова будет версия?

— Насчет этого загадывать не будем. Сделаем подарочек нашим друзьям в милиции, а там уж пусть гадают сами. Как назовут, так и будет. Мы уж в нужный момент подладимся и подыграем.

Клим Лаврентьевич умолк, но адъютант продолжал сидеть.

— Что-то еще?

— Я хотел спросить. Кто возглавит оперативную группу? Белов в Крыму, с Альтовым — проблемы, Акимов еще не совсем введен в курс дела…

— Ну зачем же кого-то умолять и упрашивать? А мы-то с вами на что-нибудь еще годимся?

— Понял, — офицер с той же блеклой улыбкой на лице поднялся. — Разрешите идти?

Клим Лаврентьевич кивнул, со стуком уронил шар на полированную поверхность стола. Выпущенный на волю пленник заскакал, быстро подбираясь к краю, обещающему еще большую высоту падения. Но упасть на пол Клим Лаврентьевич ему не позволил, ловким движением перехватив шар в воздухе.

— До чего же мне осточертел этот парик! — Баринов шумно вздохнул. — И переносица чешется. Как такое терпят очкарики?

Валентин промолчал. Он следил за улицей. Баринову же было невмоготу, и, развернувшись на сидении, он с оживлением принялся рассказывать:

— Видел бы ты меня в первый день свободы! Робкий был, что твой кролик. Ходил на цены глазеть, продавщицам подмигивать боялся. Одной подмигнул, она покраснела. Мне бы тут анекдотец какой ввернуть или пригласить куда-нибудь, а я стою дурак дураком и чувствую, что и сам раскаляюсь, как маков цвет. А как пошли коммуняки по улицам, так я и вовсе деру дал домой. Потому как, Валь, свобода — она тоже привычки требует. Позвонили, понимаешь, в дверь, — я за пояс отвертку отточенную и на цыпочках к глазку. Смотрю, а там соседка молодая в халатике. Кожа белая, молочная!… — Баринов мечтательно причмокнул губами, рассеянно полез пятерней под парик.

— Ну и что?

— Да ничего. Соли попросила, предупредила, что воду горячую на днях отключат, чтоб, значит, следил за кранами. А то у них постоянно кто-нибудь кого-нибудь заливает. И ведь не верил я ей! До самого конца. Ухо прижимал к двери, хотел удостовериться, что действительно соседка. А после в окно выглядывал… — Баринов развеселился. — После того дня еще одно приключение имел. Днем-то боязно, так я ночами стал выбираться. Подышу воздухом, погляжу на звезды — и вроде как легче становится. Вот на вторую ночь чуть было не раздели. Четверо огольцов, у двоих резиновые дубинки. И что самое пакостное — даже разговаривать не стали. Помнишь, как в наше-то время было? Ну, остановят, ну, попугают, — снимут там шапку или шубу, пендаля дадут, но ведь все по-людски, без садизма. Нынче, брат, иной коленкор. Шуба с шапкой — предлог. Куда заманчивей зубы вышибить или ногами по ребрам прогуляться. Это я тогда замечательно понял. Словечка не дали сказать — все разом кинулись. С азартом парнишки работали. Другого бы на месте завалили — это я точно говорю. Да и я ушами прохлопал, успели пару раз огреть дубинкой. У меня и отвертка с собой была, да все так закрутилось, что я про нее и не вспомнил. Двоих завалил и дал ходу. Сам не знаю почему. Ведь не испугался, нет! А чего-то побежал. Ох, они и вздрючили за мной! Шустрые попались огольцы. Камээсы, небось, какие-нибудь. Умудрились загнать в какую-то подворотню, а там я и сам опомнился. Отвертон свой достал, поймал одного в замок, отвертку к горлу — и давай им политес разводить. До того договорился, что и блатным себя назвал, и к Афгану примазался. Мол, я оттуда и терять мне, нечего. Надо было тебе на них посмотреть. По-человечески ведь стали разговаривать, закурить предложили. Расстались, как друзья-товарищи… — Баринов, хмыкнув, качнул головой. Оживление его сошло на нет.

— Странно все стало, Валь. Поверишь ли, страх иногда накатывает. Да такой дурной, что впору морду задирать и выть. Словно и не в родной стране очутился. А ведь до тюряги я знать не знал, что это за штука такая — страх. И Галину еще черти подбросили. То есть, может, и не черти, но только шибко умирать стало неохота, Валь. Боязно…

Валентин слушал рассеянно. С неба сыпало нечто среднее между моросью и снегом, и оттого сидеть в машине было особенно уютно.

— Ничего, как-нибудь попривыкнем, — сам себе сказал Баринов. — Куда мы денемся.

Склонившись к ногам, он достал спортивную сумку, нашарив на дне термос, принялся наливать себе парящий кофе.

— Желаешь взбодриться?

Валентин покачал головой.

— Второй час сидим. И чего ждем? — Баринов с хлюпаньем стал пить из чашки. — Дворик какой-то унылый, домишки блеклые, а мы тут у всех на виду. Может, хоть под топольки встанем?

— Я здесь жил когда-то, — Валентин шевельнулся. — До того, как сел.

— Жил? Вот так номер! — Баринов заворочал шеей, озирая двор иными глазами. — Значит, ждем не клиента? Так надо понимать?

— Нет, не клиента, — Валентин напряженным взором следил за подъездом, накрытым бетонным козырьком с длинной изогнутой трубой, увенчанной фонарным абажуром. — И не ждем, а просто… — он умолк, не завершив мысли.

— Ну-ну, — Баринов покосился на часы. — А к Бореньке потом не опоздаем?

— Нет, — Валентин тоже невольно взглянул на часы. — Не опоздаем.

— Что ж, — Баринов завинтил термос, с хрустом потянулся. — Тебе решать, генерал. Я-то ничего, только парик этот идиотский… — он воодушевленно присвистнул. — Ого! Глянь-ка, генерал! Какая шмара цопает! Ей богу, я такую на афише видел недавно… Эй, Валь, ты куда?!

Не слушая напарника, Валентин уже выскакивал из машины. Он бежал к той самой «шмаре», которую заприметил Баринов.

Она не казалась грустной, — самое обычное лицо чуть подуставшего человека, но было в Виктории нечто, что привлекало к ней постороннее внимание. Даже со спины и даже издалека. Все это Валентин ухватил в одно мгновение, должным образом однако не оценил, — волнение поглотило все чувства. Аллочка, Баринов, смерть полковника — все разом перекочевало в мир потустороннего. Прошлое могучим зверем выбралось из болота, встряхнувшись и ссыпав с себя крошево последних лет. Он снова был с ней, он снова был там — на розовом островке — наедине с ее смешливыми глазами, ее жизнерадостным щебетом. И только сейчас Валентин со всей очевидностью понял, что по сию пору болен одиночеством. Ее не было, и в сущности не было его самого. Все шло самотеком, без радостной устремленности, без главного жизненного озарения.

Валентин загородил ей путь, встав столбом, чувствуя, как что-то происходит с его лицом. Выражение спокойствия не давалось ему. Снова начался нервный тик.

— Виктория!…

Она побледнела еще до того, как подняла на него глаза. Остановившись, потянулась дрожащей рукой к шапочке на голове, поправила непокорный локон. Никогда Валентин не видел ее в зимней одежде, но движение показалось до боли знакомым. Ворох разнородных чувств обрушился на него. И подумалось, до чего же он стар, неуклюж, страшен. Перед ним же стояла сама Юность, иное поколение, чужое племя. Баринов заявил, что первый день свободы перепугал его до смерти. Он не лгал. Связи людей хрупки и сиюминутны, и на Валентина тоже накатил страх. Нить, в прочность которой он так долго верил, вдруг показалась ему пугающе тонкой, натянутой до предела…

Ни он, ни она более ничего не сказали. Подъезд Виктории и машина с Бариновым осталась позади. Они шагали, не выбирая направления, и продолжали молчать. Внутренняя паника Валентина перешла в стон, но вскоре затих и он. Холод надвинулся отовсюду, привычное ощущение пустоты замаячило на горизонте. Он был никто и он ничего не заслуживал. Она была всем, имея возможность выбирать и осчастливливать своим выбором. Зачем выбирать того, кто приносит несчастья, кто время от времени исчезает. Подобное чувство ущербности уже посещало Валентина. Очень давно, когда он впервые провел параллель между собственным детством и зрелостью, между бесконечным оптимизмом и суетным поиском малого. С каким разным настроением выходят во двор дети и взрослые. Перед первыми мир распахивается во всю ширь, вторые попросту спешат в магазин или на работу. Праздничный календарь с годами темнеет, и этого не удается избежать никому.

— Как ты живешь? — Валентин все же сумел с собой справиться.

— Как все.

Тускло и равнодушно… А чего он еще ждал? Несколько лет! Бездна соблазнов и никаких обещаний… Валентин почти услышал, как с жестким дребезгом внутри него опускаются многочисленные жалюзи. Люди защищаются, как умеют, — он спасался по-своему.

— Ты совсем не изменилась… Только немного подросла, кажется.

— Это каблуки.

Они обогнули угол дома и двигались теперь в обратном направлении.

— И по-прежнему учишься?

— Уже нет. Работаю. Но через год попробую в институт.

— В медицинский?

— Нет, на океанологию.

— Вот как? — он действительно удивился. Осторожно взглянул на нее сбоку. Все тот же чудный профиль, нос с маленькой горбинкой. Виктория смотрела себе под ноги, и он молчаливо порадовался этому обстоятельству. Глаза ее были главным оружием, не следовало рисковать лишний раз.

Валентин неожиданно осознал, что вновь в состоянии контролировать себя. Что-то в нем перестроилось. Да и почему, собственно, он должен вести себя замороженным зомби? Его встретили холодно, к нему не бросились на шею, — кажется, этого вполне достаточно, чтобы проснуться.

— У тебя кто-нибудь был? — он уже предвидел ее ответ, и Виктория его не разочаровала.

— И был, и есть, — она впервые прямо взглянула на него. Глаза — два прозрачных стеклышка. Ни искр, ни тепла.

— Замечательно, — ляпнул Валентин, — могу только поздравить.

— Спасибо…

Они остановились. Чуть впереди виднелась машина с Бариновым за рулем. Дом они окольцевали полностью.

— Ну что ж… — Валентин передернул плечами. — Ты молодец, хороша, как и прежде. Я тебе позвоню на днях или, может, забегу. Не возражаешь?

— Как хочешь, — она безразлично повела бровями.

— Тогда пока? — Валентин заставил себя улыбнуться.

— Пока, — опустив голову, она зашагала к подъезду.

Некоторое время Валентин смотрел ей вслед. Где-то в груди болезненно заныло, закололо острыми иголочками. Свершалось непоправимое, и он не мог ничего изменить. Ровным счетом ничего… Торопливо отвернувшись, Валентин почти бегом устремился к «Москвичу».

— Поговорили? — Баринов жевал сдобу, запивая кофе из термоса.

— Поговорили.

— А я тут обеденный перерыв решил сделать.

Валентин взглянул на часы, но ничего не увидел. В глазах стояло ее лицо, ее удаляющаяся спина.

— Некогда, Ген. Заводи свой броневик, трогаем к Боре.

Глава 10

Они встретились в парке, как и договаривались. Леонид пришел с Ольгой, и Петр, привыкший к женскому обществу, принял ее появление вполне благосклонно. Деликатно нюхнул подошвы, умными глазами заглянул в лицо — то ли в очередной раз пытался разгадать людскую психологию, то ли сравнивал, хитрец, с многочисленными пассиями хозяина. Последний поднял с земли тополиную ветку, протянул Ольге.

— Предложи ему погрызть.

— Зачем?

— Как зачем? Чтобы стать его другом. Верно, Петр?

Огромный пес вежливо вильнул хвостом.

— А можно ее куда-нибудь бросить?

— Тоже не возбраняется.

— И он принесет?

— Обязательно!

— Прелесть, а не собака!

— Он не собака, а собак, — гордо поправил Максимов.

— Не овчарка, а овчар? — тут же подхватила Ольга.

— В точку!…

Пока Ольга игралась с псом, он остановился с Леонидом на отдалении.

— Мерси, конечно, что предупредил, но я не ты и подаваться мне некуда. То есть, если бы я тоже снимал квартиру, а так… — Максимов пожал плечами. В глазах его запрыгали злые чертики. — Да и не в этом дело, Лень! Не люблю бегать. Да еще с моей прострелянной ногой!…

— Они могут придти к тебе.

— Пусть. Заявятся, буду играть в несознанку. Дело знакомое. А Олежек, конечно, удивил! Хотя… Ты говоришь, они Алексея…

— Он не рассказывал подробно. Сообщил только, что к нему пожаловали хозяева «Сети», взяли в оборот. Алексей попытался на них воздействовать, и его застрелили. Олег предполагает, что после него заявятся к нам.

— Вот, твари! — Максимов выругался. Ногой разгреб сугроб, обнажив белоснежное нутро. Слепив снежок, запустил в Петра. Пес подскочил на месте, вопросительно оглянулся на хозяина. Ольга со смехом ухватила его за ухо, стала трепать. Петр клацнул зубами, зарычал. Сопротивление его было целиком и полностью притворным. Ему разрешили играть, и он играл, на какое-то время превращаясь в несерьезного щенка, что позволял себе только в присутствии детей и женщин, к коим в «служебное» время относился с рыцарской снисходительностью.

— Все-таки думается мне, Лень, что мы для них мелочь. Не станут они на нас время терять.

— Верно не станут. Кокнут — и всех делов.

— Ну уж!… Не в Техасе живем. В крайнем случае свалим все на дядю мифического. Знаешь такую игру? Не в подкидного, а в переводного.

— Так они и клюнули на твоего дядю, — Леонид нахмурился.

— Это зависит от того — как подать. Раз уж мы встретились, надо обговорить все подробненько. До малейшей детальки. Чтоб никаких расхождений потом не было.

Леонид в сомнении покачал головой.

— Не веришь? Ну и не верь. А на ус все же мотай. Так вот, «Сеть» эту мы в глаза не видели, ясно? Что-то такое Олежа болтал, но мало ли что дети болтают. Ходили к нему послушать треп — и всего-то. В робингудовцев тоже немного поиграли, но исключительно от скуки и по глупости.

— А Клест с Пауком? Тоже от скуки и по глупости?

Максимов задумался.

— А о чем они знают? О том, что я в баньке той парился? Сомневаюсь. Если же о том, как этих гадов грохнули, так мы тут с тобой ни при чем. Просто кое-что слышали — и баста!

— Тогда и про Тимофея с Валериком всплывет. Про Сему и прочих.

— Если копнут глубже, подробности всплывут и без нашего участия. В крайнем случае признаемся, что действительно вышли на гадючье гнездышко. Поглядели в бинокль, поциркали слюной и поняли, что не по зубам. А тут Олежа предложил сыграть в подкидного с «Сетью». Кто знал, что он не брешет? Ну, и попробовали. — Максимов поднял голову, изобразил жалостливую улыбку. — Вот и все, гражданин начальник! А больше за нами ничего нет. Чес-блародное!

Леонид фыркнул.

— Может, ты и прав. Действительно, кто мы для них?

— Во-во! Шелупонь и мелочевка! Главное, чтобы никаких штучек при нас не нашли.

— Не найдут. Я свои «штучки» в прорубь спустил. Все до единой.

— Разумно, — Максимов кивнул. Глядя на играющих в отдалении Петра и Ольгу, со вздохом сказал: — У нас, Леня, выбор сейчас небогатый. Либо мы в самом деле исчезаем, либо играем в дурачков. Если они парни серьезные, то первый вариант так и так не проканает. Потому что найдут хоть на северном полюсе. Можно, конечно, и вовсе в какие-нибудь джунгли занырнуть, но, увы… Бродить по лесам, как снежный человек, я, знаешь ли, не привык.

— Да о лесах я и не говорю, — Леонид прищурился. — Хотя…

Лицо его неожиданно изменилось, и Максимов бдительно встопорщился.

— Что там еще?

— Замри, — голос у Леонида сел. — Пасут нас, Серега! УЖЕ пасут!…

Парик на Баринове съехал набекрень, но ни Валентин, ни возбужденный Геннадий не обращали на это никакого внимания. Замедляя ход, «Москвич» проплывал мимо чугунной ограды, выискивая подходящее место для парковки.

— Атас! Вижу клиентов!

— Ты уверен, что это они?

— На все сто. Боря указал место и время. Все сходится. А вон и пес забавляется с дамочкой. Тот, что прихрамывает, — его хозяин. Тот самый Максимов. А этот плечистый, должно быть, Логинов.

— Ну и что теперь с ними будет? — пальцы Баринова возбужденно тискали руль. — Похоже, под колпак взяли мальчиков, а?

— Боря сказал… — Валентин задумался. — Боря сказал: пока только слежка.

— Тогда как мы к ним сунемся? И главное — для чего?

— Не знаю! — рявкнул Валентин. — Что ты ко мне пристал?

— Я-то ничего, мне твои мысли пощупать охота.

— Клим — вот, кто нам нужен! Уберем его, — чохом порушим всю «Сеть». Заодно и шалопаев этих спасем.

— Клима выбивают клином, — задумчиво проговорил Баринов. — Ох, Валя, и вляпаюсь я с тобой. Прощай, Галя-Галечка!

— Не боись! Увидитесь еще.

— Ага, на том свете. Мы ж, Валя, к волку в пасть лезем! И не к волку даже, а к крокодилу!

— В пасть — это точно! — Валентин зло засмеялся. Сунувшись в сумку, осторожно достал автомат. — Ничего, Барин, обойдется. А Клим где-то здесь, голову даю на отсечение.

— На фиг мне твоя голова, — Баринов протяжно вздохнул, дернув за прядь, поправил сползший набок парик.

— Итак, все субчики в сборе?

— Так точно! — офицер качнул рацией. Агент сообщает, что Боренька лепит из снега снежных баб, Максимов и Логинов гуляют по аллее. Пару минут назад подкатили ваши давние друзья. Так что все идет по плану.

Клим Лаврентьевич устало развалился на сидении. Этой ночью он почти не спал. У него было над чем поразмыслить. Дневной же короткий сон впрок не пошел. В затылок словно вколотили длинный тупой гвоздь, и ноющая, не прерывающаяся ни на минуту боль чрезвычайно тяготила. Проверяя себя, он даже подвигал шеей, забросив руки за голову, помассировал верхнюю часть позвоночника.

— Посторонних много?

— Не так чтобы очень, но хватает. В основном — прохожие. Из более серьезных свидетелей агент называет лоточницу и пару киоскеров. Но дистанция довольно приличная, так что вряд ли сумеют разглядеть лица.

— Не беда, если и разглядят… Этой клиентурой мы всегда успеем заняться, — Клим Лаврентьевич на секунду прикрыл глаза. — Группа готова?

— Они не знают подробностей, но цели названы.

— Вот и замечательно! — Клим Лаврентьевич яростно протер лицо ладонями и встряхнулся. — Стало быть, нечего тянуть. Покончим с делом — и домой!… — он взглянул на адъютанта неожиданно повеселевшими глазами. — Знаешь ли ты, мой милый, как это славно — время от времени стричься!

— Извините, не понял?

— Ножницы, машинка — пара минут, и голове легче!

Адъютант продолжал смотреть недоумевающе, и Клим Лаврентьевич снисходительно махнул рукой.

— Ладно, потом как-нибудь объясню. Свяжись с командиром группы. Как только подъедем к парку, пусть начинают. Появление нашей машины послужит сигналом.

— Стоит ли рисковать?

— Стоит, мой мальчик, обязательно стоит! Я хочу лично убедиться в том, что «стрижка» пройдет благополучно. Доживешь до моих лет, поймешь. Когда не помогает димедрол с пенталгином, нужны личные впечатления! Только тогда и заснешь спокойно. Молодость событиями возбуждается, старость — наоборот…

Клим Лаврентьевич умолк, ожидая, что ему возразят по поводу его собственной старости, но адъютант чуткости не проявил. А может, начальник и впрямь выглядел в его глазах законченным стариком. В силу своего неумного возраста печаль подобного факта молодостью попросту не осмысливается. И чтобы разорвать круг не самых приятных мыслей, Клим Лаврентьевич подал команду:

— Трогай, парень! Процедура стрижки начинается.

Как правило группа выезжала на операцию в микроавтобусах. На этот раз сверху дали команду задействовать «Москвич» красного цвета. Все было исполнено в точности. В машину уместились впятером, но тесно было недолго, — двое вылезли, не доезжая до парка. Их задача заключалась в том, чтобы смотреть и запоминать, фиксируя происходящее скрытой камерой. Просчеты, если они имели место, выявлялись не конкретными исполнителями, а именно этими «внешними» агентами. В случае непредвиденного каждый из двоих имел при себе какое-нибудь оружие и в любой момент мог поддержать группу решительными действиями. Участники операции не знали ни причин, ни имен, — да этого им и не следовало знать. Зато каждый выучил назубок описание и приметы предполагаемых «целей».

Все началось после того, как серебристый «Оппель» начальства вынырнул из-за угла и лениво заскользил по кольцевой дороге, подковой огибающей парковую зону. Никто не защелкал затворами и вставляемыми обоймами, — не кино, все было давно готово. На сидениях в лежали брикеты дымовых шашек, оружие покоилось на коленях. Красный «Москвич» плавно тронулся с места, и в этот самый момент его заприметил Леонид. Ни побежать, ни спрятаться за деревьями они не успели. Максимов только повернул голову, и стволы, показавшиеся в опущенных окнах автомобиля одновременно сверкнули трепещущим пламенем. Били одиночными выстрелами, но так часто, что это мало чем отличалось от автоматного огня. От полудюжины пуль, прошивших голову и тело, Леонид умер сразу, Максимов еще попытался прикрыться руками, но лавина свинца опрокинула и его. Задохнувшись от ужаса, Ольга метнулась к упавшим. Петр с лаем мчался за ней. Они ничего еще не понимали.

Впрочем, стрелявшим было уже не до них. Теперь они лупили по двойнику собственной машины. «Москвич», в котором сидели Баринов с Валентином, угодив под шквальный огонь, делал попытки вырулить со стоянки. Задним ходом, въехав правыми колесами на бетонный бордюр, ветеран российских дорог катил, прячась за выставленными в ряд автомобилями, а параллельно ему по другую сторону стоянки двигались убийцы.

— Сдал нас Боренька! С потрохами сдал! — рыча от боли, Баринов судорожно дергал рычаг переключения скоростей. И также судорожно дергался «Москвич», петляя в узком проходе, задевая бортом стволы тополей, ограду и бамперы автомобилей.

— Сейчас, сейчас… — Валентин оказался в неудобном положении. Его окно смотрело на парк, и чтобы целиться в расстреливающих машину людей, ему приходилось перегибаться через скрючившегося напарника.

— Дьявол! — он перебрался наконец на заднее сиденье и бешено крутанул никелированный рычажок, опускающий стекло. Его «Узи» замолотил рассыпчатыми очередями, когда противник меньше всего ожидал какого-либо сопротивления.

— Торможу! — завопил Баринов. «Москвич» скрежетнул тормозами, почти уткнувшись в перегородившее путь дерево, и тут же тронулся обратно. Воспользовавшись короткой паузой, Валентин стремительно сменил рожок и, распахнув дверцу, выскочил наружу.

— Езжай! — приказал он. — Я ими займусь.

Машина противника тем временем разворачивалась. Пятиться подобно загнанному в ловушку «Москвичу» они не собирались.

— Ну держитесь!… — низко пригнувшись, Валентин бросился вперед. Чужие «Нивы», «СААБы» и «Волги» прикрывали его до поры до времени. Нырнув в первый достаточно широкий просвет, он упал на колени, с осторожностью высунул голову. Чужой «Москвич», точная копия машины «братьев Крутилиных», ехал, казалось, прямо на него. Внимание стрелков было сосредоточено на Баринове. Валентин медленно поднял автомат. Лобовое стекло надвигающегося автомобиля с треском лопнуло. Голову шофера откинуло назад. Не спасли их и бронежилеты. Тех, что стреляли, Валентин накрыл тотчас после водителя. «Москвич» вильнул в сторону и заглох. И тут же интуитивно почуяв опасность, Валентин обернулся. Он даже не успел рассмотреть, из чего именно целится в него бегущий к ограде человек. Опережая, полоснул очередью навскидку. Мимо! И тотчас вокруг зазвенели чужие пули, молотя по чугунной ограде, высекая снопы искр. Человек тоже бил из автоматического оружия, однако в этой дуэли повезло не ему. Вторая более прицельная очередь согнула бегущего пополам, и, сияя на солнце, умолкнувший «Стечкин» кузнечиком запрыгал по мостовой.

Кто-то поблизости закричал, а из неподвижного, скалящегося обломками стекол «Москвича» внезапно повалил дым. Баринов кое-как вывел машину из нечаянного тупичка, открыв дверцу, энергично замахал рукой.

— Ходу, Валя!

Бедро его было простреляно в двух местах, живот и грудь тоже оказались залиты кровью. Он морщился и скорее хрипел, чем кричал. Валентин содрогнулся. Это были их общие пули, рассчитанные на двоих, но Баринов оказался крайним, приняв все в себя. Так распорядилась судьба, и мощное тело приятеля превратилось в живой щит.

— Как ты? — Валентин поспешил к машине.

— Оклемаюсь, — Баринов через силу улыбнулся.

Валентин уже залезал в «Москвич», когда за спиной оглушающе громыхнул взрыв. Готовый в любой момент нажать спуск, он обернулся. Метрах в семидесяти от них ярко разгорался серебристый «Оппель». И там же, у самых колес, виднелась скрюченная мальчишечья фигурка.

Борис сразу понял, что его провели. Что такое подставка, он знал прекрасно, но впервые в качестве таковой использовали его самого. Понятие «верность» воспринималось им с большой долей скепсиса, и все же покойному полковнику он симпатизировал. А Климу Лаврентьевичу нет. Такая вот — странность! И потому без особых угрызений совести согласился помочь Валентину. Насчет полицейских и бандитов «Голливуд» гонит, конечно, полную лабуду, но одно там показано верно: такая категория, как напарник, очень быстро переходит в ранг святого. Можно нарушить долг, расплеваться с начальством, но продать напарника — самое последнее дело. И пусть временно, бестолково, но Валентин побывал в роли его напарника, успев спасти от верной смерти. Борис не чувствовал себя обязанным, — в их работе это было обыкновенным делом, — и все же необъяснимым образом ощущал, что, слепленный из иного теста, новичок и в будущем не предал бы его. Не предал, даже если получил бы на это специальное указание. Такие вещи тоже иногда чувствуются, а Борис был пареньком из сметливых, давным-давно заслужив право называться профессионалом. И когда он своими глазами увидел, как положили на снег парочку за оградой, как атакуют машину с Бариновым и Лужиным, до него впервые дошло, кого из него попытались сделать. «Слежка», о которой он сообщил Валентину, на деле обратилась в кровавую бойню. И что о нем подумали вчерашние гладиаторы, нетрудно было предположить.

Возле убитых в парке стояла на коленях незнакомая Борису женщина, а «Москвич» петлял между оградой и автостоянкой, расстреливаемый с пятнадцати шагов из автоматического оружия. К месту событий неторопливо плыл серебристый «Оппель». Кроме Клима Лаврентьевича там сидело еще трое. Люди на противоположной стороне улицы суматошно разбегались, возле разбитой витрины темнело чье-то тело. Медлить было нельзя, и, понимая, что совершает непоправимое, Борис трусцой засеменил навстречу «Оппелю». Рука сама потянулась вверх. Интересно, что они сейчас сделают? Бабахнут из окна или ударят бампером?… Но нет, даже обманув своего агента, эти простачки осмеливались ему верить. Считая его наивным, они становились наивными сами…

В тот момент, когда голова адъютанта высунулась в окно, Борис взвел взрывное устройство, видом напоминающее скорее детскую игрушку, чем гранату, и шагнул ближе.

— Срочно для Клима Лаврентьевича! — Борис сунул цветную коробочку в руки ошарашенному адъютанту.

— Что это? Ты не мог выбрать более подходящ…

Борис до последнего момента стоял, опираясь руками о машину. Он словно удерживал ее на месте. На самом деле он знал, что стоит ему броситься на землю, как кто-нибудь из пассажиров «Оппеля» без промедления вышвырнет коробочку наружу. На эти штучки их тоже натаскали будь здоров. Вероятно, лишь один Клим Лаврентьевич, немо распахивающий рот, догадался в чем дело. Но временем он уже не располагал. Взрыв озарил пламенем салон, в одно мгновение погасив жизни находящихся в нем людей. Борис погиб чуть позже. Может быть, всего на пару мгновений — от страшного удара, сотрясшего тело при падении.

Как и было оговорено еще в машине, врачам Баринов должен был рассказать про шальные пули. В последнее время этим трудно было удивить. Да и про сегодняшнее ЧП скорее всего медики разузнает очень скоро. Выдумали и адрес, и новую фамилию. После чего тормознули первую встречную «Скорую», заставив принять на борт истекающего кровью Баринова. До самой больницы Валентин просидел с ним рядом, помогая врачам поддерживать на весу капельницу.

Баринов порывался о чем-то заговорить, но сил у него уже не было.

— Галине… — сипел он. — Что-нибудь придумать…

— Все сделаю. Ты только держись, — Валентин стискивал его кисть. Кажется, о чем-то расспрашивал сидящий возле доктор, но Лужин отвечал невпопад, а зачастую вопросов не слышал вовсе. Губы Геннадия снова зашевелились, и Валентин нагнулся ниже.

— Машину… Машину надо перегнать в гараж… Сколько там дыр-то! Обрадуется Галя-Галечка… А мы зря… Все зря… И взойдет солнышко… Девочки выйдут на пляж. А мы на песке. Море, тепло…

Он начинал бредить, и Валентин выпрямился. Уже у здания больницы, не дожидаясь санитара, вызвался помогать нести носилки. Прибежал уведомленный по рации хирург, и тотчас врачебный механизм закрутился. Лужина оттеснили в сторону, Баринова стали готовить к операции.

Выйдя на больничное крыльцо, Валентин некоторое время стоял, опустошенно прислушиваясь к себе, к долетающим издали звукам. Теперь все они долетали издали, — близкого ничего не осталось. Похрустывал под шинами автомобилей ледок, о чем-то спорили водители выстроившихся «Скорых», с аппетитом поглощая домашние бутерброды. Шумела приближающаяся весна, но шумела исключительно для других, не замечая застывшего на крыльце человека.

— И все равно, Ген, не зря, — шепнул он. — Все было правильно! И все было честно! Потому и погиб Боря… Этих парнишек надо было спасти! Не наша вина, что ничего не получилось…

Проходящая мимо женщина поглядела на него с подозрением. Зябко передернув плечами, Валентин медленно стал спускаться по ступеням.

Отец его любил приговаривать: «Болеть надо за сильного! Всегда только за сильного!» Удивительно, но ясная эта истина уже тогда в детстве встретила в нем молчаливое противление. Трепета перед силой Валентин не желал понимать. Может быть, потому что, сам того не зная, год от года он все прочнее входил в этот привилегированный класс. Только сильные посягают на сильных. В те времена, глядя на свои тонкие руки и плоскую мальчишескую грудь, он еще опрометчиво считал себя слабым. И оттого только возрастала его неприязнь к силе. Ошибочно причисляя себя к инородному лагерю, Валентин получал от этого своеобразное удовольствие. Так гордится депутат-оппозиционер своим противопоставлением власти, хотя и сам является представителем таковой. Когда же Валентин действительно стал сильным, сбалансировав внутреннее и внешнее, менять мышление было уже поздно. Таково свойство принципов — или вызревать рано или не вызревать вообще. Он стал самим собой, и менять что-либо уже не имело смысла.

Валентин вышагивал по улице, чувствуя на душе звонкую пустоту. Так сталкиваются незаполненные вином бокалы, позволяя слуху с успехом обманывать зрение. Все само собой укладывалось по казарменного вида полочкам, и оттого мировой хаос казался еще более зловещим и непреодолимым. Полковник был мертв, Аллочка, должно быть, уже подъезжала к далекому Новосибирску, Баринов лежал на операционном столе, усыпленный наркотическим газом, безмолвно разрешая блестящим скальпелям ковыряться в своей широкой груди. Боря, Клим Лаврентьевич, незнакомые Максимов с Логиновым — все уже, должно быть, покоились в холодных прозекторских. «Москвич», как и просил Гена, Валентин загнал в гараж, Галю он пока не застал. Именно в таком порядке утомленный мозг выстраивал картину мироздания, неопытным хирургом пытаясь упорядочить то, что изначально принадлежало его величеству Хаосу. Жизнь секлась на отрезки, превращаясь в пестрое ничто. Восторженный туман детства, максимализм студенчества, зона, — пасмурная, сырая и безысходная, первые знакомства с уголовниками, банды и снова банды. Жизнь была упакована в сундук, раскрывать который не было желания. Он мог вытворять с ней что угодно — перелистывать по страничкам, перетряхивать тряпицу за тряпицей или наблюдать издали, как единый монолит, но ни первое, ни второе, ни третье не давало ему ничего.

Зачем и почему он жил? Каким богам и идеалам посвящал свою нелепую борьбу? Да и была ли какая-то особая борьба? Рыба бьется на крючке, когда ее подтягивают к берегу, маленький краб отважно щипает клешнями любопытного аквалангиста. Но разве это борьба?

Остановившись напротив газетного киоска, Валентин бессмысленно уставился на заголовки газетных передовиц, тщетно пытаясь расшифровать англоязычные названия импортной бижутерии…

Минут через пять он решился. Деньги, отыскавшиеся в карманах, пришлись кстати. Немного, но как раз на дюжину сочных роз. Юная продавщица не поленилась завернуть их в золотистый целлофан и даже обвязала атласной лентой.

Хлопнул стартовый пистолет, и время понеслось вскачь, одолевая барьеры, подхлестывая нерадивые обстоятельства. Куда он шел? Разумеется, к ней! Потому что больше идти было некуда. Холод предыдущей встречи был забыт, Валентин не желал ничего знать. Не же-лал!…

Возле знакомого дома он по привычке проверился. Зайдя в подъезд, некоторое время стоял прислушиваясь. За ним не могли идти. С Климом Лаврентьевичем они отсекли последние хвосты, и все-таки Лужин чувствовал необходимость быть настороже. Куда угодно он мог бы их привести, но только не сюда!

Поднимаясь по лестнице, Валентин с некоторым удивлением провел пальцами по стене. Многое он, оказывается, помнил. Это было странное ощущение. Словно состоялся некий переброс во времени. И снова он жил под этой крышей, слышал многоквартирное бормотание, в котором сливалось все — и чужие шаги с голосами, и гомон телевизоров с магнитофонами, и шум воды, перемежаемый грохотом кастрюль.

— Ты дрожишь, как птенец, вывалившийся из гнезда, — произнес он вслух. — Беда птенцов в том, что они не умеют лазить по деревьям, но ты-то ведь с этим справишься?

В два присеста он одолел оставшиеся пролеты. Постучал в дверь костяшками пальцев. Так было лучше и проще, чем давить на пуговку звонка.

К счастью, обошлось без родителей и прочих неуместных посредников. Дверь отворила Виктория.

— Ты? — она побледнела. — Я почему-то подумала…

Не давая ей договорить, Валентин неловко протянул свой букет. Сейчас он показался ему откровенно нелепым. И эта дурацкая лента!… Валентин с треском сорвал ее, скомкав, сунул в карман.

— Это тебе, — он отчего-то торопился. Может быть, боялся ее слов, любое из которых могло развернуть его от двери, низринуть в пустоту, караулящую пролетом ниже. Наверное, нервозность Валентина передалась и ей. Приняв букет, Виктория уронила пару цветков. Не поддерживаемый лентой целлофан развернулся, благоухающая конструкция стала рассыпаться. Валентин поднял цветы, но руки у Виктории ходили ходуном, розы продолжали сыпаться.

— Эта чертова лента!… — он суетливо полез в карман.

Вконец растерявшись, Виктория пролепетала:

— Их так много…

Еще несколько роз упало на ковер, и Валентин разъярился.

— Давай уж сразу! — он взял из рук девушки букет и бросил на пол. Виктория растерянно моргала.

— Зачем? — она попыталась нагнуться, но он удержал ее.

— Не надо, Вика! Пусть лежат.

— Я поставлю их в вазу…

— Пусть лежат!…

Ни она, ни Валентин, должно быть, не понимали происходящего. Говорилось не то, говорилось не так, но и к этому говорившемуся они не прислушивались.

Медленно выпрямившись, Виктория неловко кивнула в сторону гостиной.

— Ты пройдешь?

Кивнув, он со стуком захлопнул за собой дверь — тихонько прикрыть не получалось. Стянув ботинки, зашагал следом за хозяйкой. Прямо по рассыпанным розам.

Может быть, в эти секунды все и решилось окончательно. Тоненькая ее фигурка в свитере, до боли знакомый разворот плеч, тугой пучок волос на затылке — все вдруг соединилось в единую критическую массу, что мгновенной вспышкой уничтожило последние колебания. Мир раскололся на две неравнозначных части, одна из которых, распадаясь в прах, уносилась в бесконечность. Оставшееся — знаменовало собой мир. Иного ему не предлагалось, иного более не существовало. Шагая, Валентин внезапно почувствовал то, что, возможно, дается человеку прочувствовать лишь раз в жизни. Это походило на горькое озарение. Просвеченная рентгеном, на один миг, вселенная предстала перед ним в пугающей своей обнаженности. Люди вгрызались друг в друга, предпочитая губам зубы, слепо шарили в поисках идеалов, хватаясь за гнилые сучья, и там, где следовало только шагнуть, пускались в изнуряющие забеги. А главное всегда находилось возле…

Глядя на Викторию, Валентин вдруг понял ее всю разом — через походку, движение рук, положение полусогнутых пальцев… Понял ее незащищенность, ее обиды, помноженные на маленькую хрупкую гордость. Кто-то у нее, возможно, был. Но что с того? Какой пустяк! Да пусть бы она сто раз побывала замужем!

Садняще заныло сердце. Каждый удар сопровождался болезненным всполохом, и горло сдавило знакомой судорогой. Валентин невольно прижал руку к груди. Сердце могло преждевременно разорваться. Возможно, оно было и к лучшему. Не от пуль, так от инфаркта. Тяжело застучало в висках, сознание закружило, потянуло ввысь, точно невидимая труба гигантского пылесоса спустилась из поднебесья и принялась заглатывать пространство. Валентин прислонился к стене, мельком подумав, что так, по всей видимости, и умирают. Лет в шестьдесят или семьдесят. Ему было вдвое меньше.

— Вика!…

Но она и без того спешила к нему. Быстро расстегнула ворот, потянулась ко лбу, но он перехватил тонкие руки, осторожно сжал.

Он ли ее притянул или она качнулась навстречу, но, уже обнимая девушку, Валентин ощутил, как куском брошенного в печь свинца сердце плавится в неведомом жару. Боль исчезала, уплывала грозовой тучей. Жутковатый пылесос, хрюкнув, отключился.

— Где же ты был? После того звонка… Я же постоянно ждала. Тебя ждала…

Он молчал, не в силах произнести ни звука. Дрожащие пальцы, на которых еще угадывалась кровь Баринова, путались в ее густых волосах. Не хотелось сдерживаться, да он и не сдерживался. И не хотелось ровным счетом ничего понимать. Все было сложно и все было проще простого. Но для этого второго следовало чуточку осадить разум, что и проделывает с людьми сплошь и рядом Любовь. Благая глупость сливается с мудростью, а ложь — с добрым порывом. Легко ли целовать губы, к которым уже через тридцать лет муравьиными тропками сбегутся морщины? Должно быть, легко, иначе все бы на свете остановилось. Давным-давно…