Охотники за головами

– Вы знаете, из чего состоит ваш капитал?

Мысленно я отвесил себе звонкую пощечину. Думал я обо всем, только не об этом. Я нисколько не сомневался, что являюсь главным акционером, и даже не проверил этот немаловажный факт.

– Э-э-э... нет...

– Так вот, ознакомьтесь! Я это только что сделала!

– Минутку, мы котируемся на бирже? Он выбросил свои акции на рынок?

– Даже не это. Намного проще. У меня – треть акций и у других двоих по столько же. Он только что купил долю одного из моих акционеров и делает предложение второму.

– А откуда у него деньги?

Она мяукнула, словно разъяренная кошка.

– Я ничего не знаю! Может, у него есть накопления, или он сговорился с банком. Скажите мне, Жером, умоляю, вы-то по крайней мере в этом не участвуете?

Я широко улыбнулся:

– Нет, клянусь.

Она кивнула, нахмурилась:

– Жером, мне нужна ваша помощь! Если он отхватит кусок, я останусь в меньшинстве и могу убираться восвояси. Это невозможно, Жером, мне крайне нужна эта работа! Я объясню вам почему.

У всех свои причины, и они трагически схожи.

– А что говорят профсоюзы? – спросил я. – Они не очень-то любят слияния: за ними автоматически следуют увольнения.

– Им плевать на профсоюзы! – выкрикнула она. – На кону большие деньги!

– Сколько?

Лоранс назвала цифру. Примерно столько мы намеревались инвестировать в импорт дисков. Она ухватилась за мою руку.

– Послушайте, Жером, у меня нет другого выхода. Вам надо купить третью долю. Тогда все будет поровну: треть у него, треть у вас и треть у меня. Если мы объединимся, мы вытолкнем его. У него будет только блокирующее меньшинство. По сути, оно уже у него есть.

– А если бы вы увеличили капитал? Он не сможет тягаться...

– Слишком поздно. Мне бы пораньше это сделать. Но я не остерегалась... Моя судьба в ваших руках, Жером. Все зависит от вас.

– Я не один... У меня команда...

Она увидела в моем взгляде нечто большее, нежели колебание. Ее глаза увлажнились. Бросив на меня последний взгляд, Лоранс отвернулась. Обхватив плечи руками, словно ей стало холодно, она сделала три шага по гравию аллеи.

– Если вы меня бросите, я погибла, – проговорила Лоранс.

Я попытался приободрить ее:

– Это игра, Лоранс...

– Нет. Это не игра. На карту поставлена жизнь.

Я подло выкручивался из постыдного положения:

– Послушайте же, я не сказал "нет". Я сказал, что мне надо посоветоваться с командой. О них тоже следует подумать. Я не отказываюсь, но вы должны понять...

Я увидел ее очень усталое лицо.

– О, понятно. Каждый за себя.

– С самого начала, Лоранс, каждый был за себя... Не надо паниковать. Мы сделаем вот что: я объясню им положение дел. Не исключено, что нам самим потребуется защититься. Скорость меняется, и нам надо разобраться в ситуации. А потом, если обнаружится хоть один шанс, вы придете и объясните, почему все это в наших интересах. Передайте мне документацию – балансы, место на рынке и так далее мы должны все изучить.

Она опять поежилась.

– Короче говоря, я продаюсь Шарриаку, но прежде я отдаюсь вам... Могу я задать один вопрос?

– Задавайте.

– Если бы я переспала с вами, это изменило бы что-нибудь?

– Нет, – тотчас ответил я.

– Спасибо. Мне нужно было это знать.

Схватив Лоранс за плечо, я встряхнул ее:

– Лоранс, шевелитесь же! Ничто пока не потеряно! Не уподобляйтесь девочке, сломавшей куклу! Только не вы, только не это! У вас вид побежденной. Примите-ка душ, переоденьтесь, соберитесь с духом и идите в атаку.

Она вяло улыбнулась мне и ушла. Медленным шагом я вернулся в свое логово. Мне необходимо было все обдумать. Со всех сторон. Несомненно, наступление Шарриака имело целью выбить Лоранс; он этого никогда и не скрывал. Но это могло быть и еще одним тестом для меня. Как я поступлю, выбирая между интересами предприятия и симпатией, которую явно испытывал к молодой женщине? Они, очевидно, рассчитывали, что я без зазрения совести буду участвовать в дележе добычи. Или я сам прикончу ее. Может быть, не к трем-четырем приценивались они с самого начала, а к одному – ко мне. Им нужен был убийца? Он у них будет.

Придя к своим коллегам, я коротко рассказал о состоянии дел. Мастрони отреагировал первым:

– Нормально. Тем и должно было кончиться.

– Одно лишнее предприятие отрасли?

– Нет, нет. Финансы. Сегодня деньги зарабатывают не изготовлением чего-то и удовлетворением потребителей. Их делают на бирже. Биржевые сделки. Именно там проливается золотой дождь и зеленеет трава. То, что они называют конкуренцией, заключается в покупке соперника, чтобы прикрыть его лавочку. А как выглядит наш капитал?

Хирш уже терзал свой компьютер.

– Я внимательно просмотрел ставки самофинансирования и не ошибся с собственными фондами. Я знал, что мы не играем на бирже, и полагал, что мы в безопасности. Вот, взгляните-ка: крупного пакета акций нет ни у кого, самое большее – одиннадцать процентов. Есть три банка – вместе у них двадцать семь процентов.

– Маловато.

– Ну да. Так как мы не набираем тридцати трех...

– И конечно же, денег у нас нет, чтобы выкупить третью часть у Лоранс?

– Конечно, нет.

– Считайте, она пропала, – подтвердил Мастрони.

– И поделом, – вынесла приговор Брижит Обер. – Она всегда мне действовала на нервы своим важничаньем...

Я оборвал ее:

– Да, но Шарриак-то жиреет. Так не годится... Если он нас столкнет, то сможет диктовать свои условия на рынке. Банкротство Лоранс может стать началом нашего... Мы ничего от этого не выигрываем, вы об этом не подумали?

– Все равно, – сказал Мастрони, – настоящего равновесия не было. У мадам Карре три акционера, у нас сорок два... А Шарриак? Можно подобраться к его капиталу?

– Сейчас посмотрим, – откликнулся Хирш, начиная заполнять экран.

Мастрони почесал в затылке.

– Финансовая война. До чего я не люблю ее! Нужны профессионалы. Дурачье мы, могли бы и предположить... Какой дурак делает сейчас рыболовные крючки? Деньги нужно делать. Эти крючки у нас сейчас в заднице! Мы играли в белот, а они – в покер.

Я по очереди посмотрел на них:

– Не мы, а я. Ответственность на мне. Мастрони прав, я выбрал не ту игру. Устаревший капитализм. Странно, что мы не купили русские долги. Ты полностью прав: деньги больше не делают на какой-либо продукции, их отнимают у других. Этим мы и займемся.

Сидя к нам спиной, Хирш бросил:

– Капитал Шарриака равен нашему. Самый большой пакет – семнадцать процентов, остальные – меньше восьми. Он тоже в ус не дует.

– Короче, одна только бедняжка Лоранс на качелях, – заключила Мэрилин.

– Ей следовало бы подстраховаться. Троих акционеров легче контролировать, чем полсотни, – заявила Брижит Обер.

– Неверно, – возразил Мастрони. – Это намного труднее.

В этот момент вошел Эль-Фатави и положил на стол кипу документов.

– Меня попросили передать вам это. А что, ребятки, может сольемся?

– Очевидно, это главная ответная мера, – без улыбки сказал Мастрони.

Эль-Фатави непонимающе взглянул на него, робко улыбнулся и вышел. Мастрони поплотнее уселся на своем стуле.

– Я согласен с Жеромом. Нам невыгодно, чтобы Шарриак проглотил группу "В". Разве что его измотает эта операция.

Чем больше я слушал Мастрони, тем больше я начинал ценить его. Он был спокоен, сообразителен, сведущ... Я вполне мог на него положиться, и его угрюмость не была помехой.

Неожиданно Хирш заерзал на стуле.

– Победа! – торжественно вскричал он. – Решение найдено! Американец, тот с дисками, дает бабки. Он готов участвовать в нашем капитале из пятнадцати процентов. Так что деньги наши свободны, и мы можем переключиться на финансовый рынок.

Я присвистнул.

– И ты сам все это устроил?

– Ну да. Некоторые работают, пока другие шатаются, вот так. А теперь можно посмотреть отчеты группы "В", чтобы убедиться, не покупаем ли мы кота в мешке.

Поглощенный разгадыванием козней дель Рьеко, Шарриака и им подобных, я немного ослабил вожжи. Хирш и Мастрони уже наладили дело и самостоятельно принимали решения. Если и дальше так пойдет, опасность может возникнуть изнутри.

Мы предложили побольше, чем Шарриак, – это было нетрудно: он считал себя единственным и предлагал по минимуму. В четыре часа пополудни мы стали совладельцами команды "В".

Неплохое получилось дельце. Управляли они неважно, но у них были ресурсы. Пожертвовав одним или двумя видами продукции, мы должны уже в этом году обрести равновесие и рассчитывать на большее в три последующих года. Десятка два увольнений, не больше, да и то за счет предпенсионников. Дело было верным.

Через десять минут Шарриак прислал нам по электронной почте письмо. Он приглашал нас на заседание административного совета предприятия "В" в восемнадцать часов. Каждый руководитель мог прийти с помощником.

– По какому праву? – возмутился Мастрони. – Мадам Карре все еще президент, верно? Если совет собирается не в установленном порядке, мы можем потребовать его отмены в арбитражном суде.

– Да. Прибережем это на тот случай, если дела пойдут плохо. Но мне хочется послушать, что он будет петь, и посмотреть, как будет пыжиться.

Я заранее предвкушал его досаду. Но был разочарован. Он торжествовал даже больше, чем всегда. Собрались мы в рабочей комнате, которую до настоящего момента занимала Лоранс. С собой я взял Мастрони, Шарриака сопровождал Пинетти, а Лоранс посадила у стены кого-то из своей команды, в задачу которого входило записывать все, что будет говориться. Шарриак, в своем безупречном темно-синем костюме, открыл заседание:

– Так вот, произошли кое-какие изменения... мадам Карре должна поделиться с нами своими планами. Мне сдается, что у нее только два выхода: завтра сесть на катер или продолжать работу под нашим контролем. Мне это безразлично. Даже в том случае, если она согласится делать то, что мы ей прикажем. Уверен, что, если она выберет второе, мы сможем рассчитывать на ее лояльность.

– Минуточку, но ведь она все еще президент, – вмешался Мастрони, прежде чем я успел его одернуть.

Шарриак ухмыльнулся.

– Нет же! Нам решать, кем она будет. Мы, конечно, можем подискутировать о форме, но это ничего не изменит.

Лоранс смотрела прямо перед собой, внешне нечувствительная к пытке, которую ей устроил Шарриак.

Мастрони занервничал:

– Я не считаю, что соблюдение процедуры не имеет значения. Как и положено, она ведет заседание, предоставляет слово, устанавливает повестку дня. Кстати, а где повестка дня?

Шарриак заговорил терпеливым тоном учителя:

– Господин Мастрони, если бы мы находились в реальной ситуации, мы могли бы позволить себе порассуждать. Для развлечения. Но сейчас не тот случай. Для нас один день – это три месяца. Значит, один час равен примерно четырем дням. Если допустить, что юридические тонкости обычно отнимают три реальных часа, то мы должны им посвятить, э-э-э, около двух минут. Решено...

Лоранс прервала его словоизлияния. Как это часто бывало, она обращалась к нам, стоя боком и пряча глаза:

– Господин Мастрони не ошибается: именно я должна открыть заседание. Я восхищена способностями господина Шарриака в устном счете, но, как и он, считаю, что мы теряем время. Полагаю, что первым пунктом желаемой вами повестки дня будет избрание председателя совета. Предлагаю приступить.

– Вот это благоразумные речи, – одобрил Шарриак. – Приступим. Я предлагаю кандидатуру присутствующего здесь господина Пинетти.

Я не удержался от насмешки.

– Это шутка? Нет никаких причин для того, чтобы вы взяли контроль...

– А я и не делаю этого. Подумайте сами: я не могу им быть, вы, Карсевиль, тем более. Им не может быть и мадам Карре, которая довела свое предприятие до ручки. Значит, нужен кто-то четвертый. Наподобие Гульбенкиана. Знаете, кто такой Гульбенкиан?

– Надеюсь, вы соблаговолите рассказать, – смирился Мастрони.

– Разумеется. Президенты двух нефтяных компаний ссорились из-за недр не знаю уж какой страны, Ирана или, может быть, Ирака. Ни один из них не мог иметь преобладающее количество акций, и никто не хотел, чтобы оно было у другого. Тогда они взяли себе по сорок девять с половиной процентов, вышли на улицу и отдали один процент первому встречному бродяге. Причем бесплатно, но с условием, чтобы тот абсолютно ни во что не вмешивался. Этот один процент сделал бродягу сказочно богатым, он стал вести роскошный образ жизни, открыл музеи, знаменитые на весь мир, создал художественный фонд и всегда держал свое обещание не лезть в их дела, только единственно своим существованием мешать образованию контрольного пакета. Моя мечта! Увы, подобное стечение обстоятельств случается лишь раз в столетие...

– Очень мило сравнить Пинетти с бродягой, – иронично заметил Мастрони.

Его высказывание не смутило Шарриака.

– Он на самом деле был не бродяга, а продавец ковров или какой-то коммерсант, не помню... Естественно, если господин Пинетти согласится взять на себя такую ответственность, то немедленно покинет мою команду.

– У меня не один процент, а тридцать три, – холодно уронила Лоранс.

Настала моя очередь взять слово. Пора было остановить полет Шарриака.

– Итак, Шарриак попытался подсунуть нам Пинетти, надеясь, что все мы обалдели еще до появления здесь: на это у него один шанс из тысячи. А теперь серьезно: кого вы имеете в виду?

На его лице появилось огорчение.

– Но я же вам сказал! Просто невероятно! Я толково разъясняю все, что думаю, а никто не хочет понимать, мне задают вопросы! Не вас, не меня и никого из присутствующих. Тогда кого? Никого от вас, никого от меня и никого от мадам Карре. Кто остается? Заместитель директора ее команды, которому даем наблюдательный совет. Или если это вам предпочтительнее, организуем директорию. Как зовут ваших субъектов, мадам Карре? Кого вы нам советуете?

Пинетти сделал вид, будто листает свой блокнот.

– Ну-ка, посмотрим... Шаламон, эль-Фатави, Леруа...

– Вот, пожалуйста, Шаламон, например. Только не Леруа, он целыми днями будет висеть на телефоне и скулить.

– Вы, полагаю, шутите?

Шарриак устало махнул рукой:

– Послушайте, в реальной жизни выбор больше. А здесь остров. Кроме нас, никого нет. Что есть, с тем и работаем. Либо не работаем вообще. Я сделал вам честное предложение: Пинетти, который выходит из моей команды, Шаламон или даже араб, если хотите. Вы отклоняете все. Я уж и не знаю, что делать. Разве что прикрыть лавочку. Послушаю вас...

Вот, значит, куда Шарриак клонил. Он подвел нас к выводу о неизбежном прекращении деятельности. Пристально взглянув на него, я широко улыбнулся.

– Шарриак, вы не очень хорошо изучили доску. У вас есть тридцать три процента, не больше. Я предлагаю кандидатуру мадам Карре и прошу ее приступить к голосованию.

Он в отчаянии воздел руки:

– Это абсурд! Не вижу смысла поддерживать ее на искусственном дыхании. Она уже проиграла, Карсевиль. Будь у нее хоть немного совести, она бы подала в отставку и укладывала сейчас чемоданы. Вы хотите, чтобы она пребывала здесь в коме?

Лоранс залилась краской. Я встал на ее защиту:

– Она имеет право играть до конца...

– Она проигралась в пух и прах, – запротестовал Шарриак. – С нее нечего больше взять. Все, что она выиграет, если она еще в состоянии что-либо выиграть, пойдет на пополнение наших ресурсов. Но вероятнее всего, она продолжит руководить спустя рукава, а мы будем подсчитывать убытки. Как вы поступаете с трупами? Бальзамируете? А я их сжигаю. Меньше места займут.

Было видно, что эта грубая речь специально предназначена Лоранс. Унижая, Шарриак пытался ее сломить, но она держалась. С каменным лицом, Лоранс делала вид, что дискуссия ее не касается.

Шарриак бросил в нее последний булыжник.

– Признаем ее несостоятельной. А там посмотрим.

– Вот как! – взорвался Мастрони. – И вы покупаете ее дело за символический франк! Бессмыслица! Это предприятие не убыточно. У него нет долгов. Просто изменения в акционерном капитале.

Шарриак на лету подхватил мяч.

– Ничего себе пустяк! Да вы решительно ничего не поняли! Перечитайте инструкцию, Мастрони! Цель игры – добыть деньги. Не важно где и как, любыми способами. Мадам Карре – особа милая и симпатичная. В той жизни я был бы счастлив пригласить ее в ресторан, если бы она доставила мне такое удовольствие, и поболтать с ней. Здесь же мне с ней нечего делать!

Возмущенному Мастрони не удавалось сохранять спокойствие.

– Любыми способами? А почему вы не ввозите наркотики?

– Кто вам сказал, что я ими не занимаюсь? Через десять лет это будет легальный бизнес. Наркотики, уважаемый господин Мастрони, – это пять процентов мировой экономики. Нельзя пренебрегать пятью процентами торгового оборота всей планеты только потому, что ФБР решило: алкоголь – это хорошо, а наркотики – нет. Если есть рынок наркотиков, значит, когда-нибудь они займут свое место. А рынок есть. Запрет не продержится и двадцати лет. Ополчись на них все сыщики мира, наркотики не остановить. Это вопрос времени...

– Сменим тему, – прервал я его. – Нам начинают надоедать ваши разглагольствования. Я требую перейти к голосованию.

– Я отвечаю вашему оруженосцу, – возразил Шарриак. – Это он завел разговор. Голосуйте на здоровье, если вы в это верите. У меня минимальная возможность блокировать, но могу вас парализовать, результат будет тот же самый. Послушайте, Карсевиль, не будем же мы сидеть тут всю ночь. Делаю последнее предложение: Шаламона в президенты, а вы и я – вице-президенты, если уж вам так хочется сохранить эту лавочку.

– Будем голосовать, – повторил я упрямо.

Шарриак встал:

– Без меня. Вы думаете о деле или о романе в фотографиях с розовой водичкой? Надеюсь, вы пригласите меня на свадебный пир. Я так вам напакощу, что вы не уснете. – Идя к двери, он остановился перед Лоранс. – Скажите правду, мадам Карре: мой крем после бритья вам никогда не нравился, а? Я так и знал. Хотел поменять его, да забыл.

– Нет, мне не нравится ваша дурацкая морда, – отчеканила Лоранс.

Шарриак не смутился:

– Ах, до чего я люблю сердечную обстановку административных советов! – воскликнул он. – Сплошь друзья, откровенная беседа! Обожаю. Естественно, я вчиню вам десяток исков. Когда сила сломлена, остается право...

Шарриак вышел. Несколько секунд все молчали. Потом собрали свои бумаги, Мастрони – с очень недовольным видом.

Я сидел, пока все выходили. У двери Лоранс повернулась ко мне и спросила:

– Вы не идете? Чего вы ждете?

– Ну, к примеру, благодарностей, – насмешливо ответил я.

Она медленно подошла ко мне.

– Великий Боже! За что?

– Хотя бы за то, что я вас спас...

Она присела на край стола.

– Вы меня не спасли. Он прав. Я сгорела. Остаюсь здесь только из любопытства. Хочется увидеть окончание партии.

– Я сделал все, что мог.

Она протянула руку к моей груди, словно пытаясь удержать меня на расстоянии.

– Да. Для себя. Вы не могли согласиться на Пинетти, Шаламон – это катастрофа, и не хотели, чтобы меня прикрыли. У Шарриака появилось бы огромное преимущество, а вам нужно время, чтобы уладить дело с американцем.

– Надо же, вы и это знаете?

Ее глаза сузились. Пропала мягкость в очертаниях ее губ.

– Мне известно многое, Жером. Я раскусила Шарриака и вас. Шарриак много трубит и сотрясает воздух. Вы бережете силы. Но оба вы одной породы. Оба просчитывали одно и то же. Вы из одного теста и рассуждаете одинаково. Но вы, в частности, соблюдаете приличия. Это – единственное отличие. Попробуйте утверждать, что это неправда...

Я опустил голову.

– Такова игра, Лоранс. Думаю даже, что это жизнь такова...

– Жизнь!

Я поднял голову. Казалось, что Лоранс вот-вот расплачется. Но, взяв себя в руки, она продолжала:

– Жизнь! Что вы знаете о жизни? Бездарная философия, чушь, которую несут на похоронах... такова жизнь, надо ее принимать такой! Мне показалось, что вы другой. В минуту слабости или оптимизма. Но это длилось недолго. Так что разочарование не оказалось жестоким... Даже сейчас я надеялась, что вы дрогните, будете протестовать, отрицать. Я дала вам последний шанс. Вы им не воспользовались. Если бы вы его заметили... Но вы его не заметили.

Я попытался пошутить:

– Лоранс, горе омрачило ваш рассудок...

Она раскрыла сумочку, вынула пачку сигарет.

– Вы не против, если я закурю?

– Нет.

– А если я сдохну, вам будет неприятно? Хоть чуточку, признайтесь, доставьте мне удовольствие. Шарриаку доставляет удовольствие убивать, он садист. А вас это огорчает. Вам и в самом деле неприятно, что я очутилась на линии огня. Но это не помешало вам открыть огонь.

– Какая несправедливость! Вы меня поражаете! Хотите правду? Я скажу. Да, не в моих интересах прикрыть ваше предприятие. Но положение, во всяком случае, стало менее опасным. Шарриак предлагал Шаламона. Я мог бы предложить эль-Фатави. Он бы согласился ради того, чтобы пойти со мной на мировую, или сделал бы вид. Про эль-Фатави вы сказали, что он ничто, но, в конце концов, он, может быть, не так уж плох. Я же бился за вас. Я мог бы выиграть время, договориться о перемирии. А теперь у нас с Шарриаком война. Начались боевые действия.

– В финале, – с усилием выговорила она.

– Да, в финале. Гораздо раньше, чем я предполагал. Я поступил так ради вас. Жаль, что вы этого не заметили и ваши упреки обрушиваются на меня, но я единственный, кто их не заслуживает. Направьте их на Шарриака, дель Рьеко, Де Вавра – на кого угодно, только не на меня. А впрочем, поступайте как знаете...

Лоранс закрыла лицо руками, опустила плечи. Нервное напряжение последних дней сломило ее. Послышался сдавленный всхлип. Я нерешительно погладил ее волосы.

– Вы не так уж плохо играли, Лоранс. Понимаю, вы сейчас на всех злитесь, но все не так страшно. Жизнь продолжается...

– Хватит о жизни! – взорвалась она. – Надоело! Не мелите чепуху! Жизнь здесь ни при чем! Я хотела победить у Де Вавра, по-настоящему хотела! Я была готова на все! На все, вы слышите?

Несколько раз мне приходилось видеть в своем кабинете женщин с задранной на бедрах юбкой и слышать от них те же слова. Мне стало грустно от того, что Лоранс уподобилась им. Я отнял руку.

– Не от меня зависит дать вам то, на что вы надеетесь, Лоранс. Есть только один человек – дель Рьеко. Он все может. На вашем месте я бы сосредоточился на нем.

Она насторожилась, вытерла глаза.

– А что я могу сделать?

– Вот как мне это представляется. Шарриак находится в выгодном положении. Он одолел вас и, допусти я хоть малейшую оплошность, одолеет и меня. Ключ ко всему – дель Рьеко. Если бы мы могли войти в его программу... Слегка подправить данные... Вы сохранили свой пост, но он уже ничего не значит. Даже если бы вы продавали рыболовные крючки в Сахаре, положение ваше не станет хуже. Так вы уже не сможете подняться. Нужно искать другой путь. Самый подходящий. Дель Рьеко держит все нити в руках. Он – биржа, правосудие, мировая торговля, государство... Он является одновременно всем. Он может помочь выиграть или заставит проиграть. В нем сосредоточена вся мировая экономика. Если бы он хотел вас спасти, то сказал бы: акционеры дорожат фирмой и отказываются продать свои акции. Точка. На этом все и закончилось бы. Но он так не сделал. И тем не менее такие вещи случаются, и это не противоречило бы его логике. Вас утопил дель Рьеко. Не я – это уж точно – и даже не Шарриак. Если хотите отомстить, не ошибитесь адресом.

Она очень внимательно посмотрела на меня:

– А что бы вы от этого выиграли?

– Может быть, и ничего. Разве что осушу ваши слезы. А может быть – много, если вы поделитесь со мной информацией. Если вы перестанете думать, что я желаю вам зла.

Лоранс подошла к окну, положила руку на подоконник и уставилась на пихты. Она не как большинство людей: когда ей нужно сказать что-то важное, она смотрит в сторону. И иногда приходилось напрягать слух, чтобы расслышать ее.

– Я пытаюсь найти ловушку, – тихо проговорила она. – Обычно вы говорите А, думая о В, а имея в виду С.

– Кто, я? – возмутился я.

– Вы, все вы. Не думала, что все будет так тяжело...

– И я не думал. Все перекручено. Все делается для того, чтобы приучить нас. Шарриак считает, что идет прямо. Но он настолько перекручен сам, что кривая для него – это прямая. И все же кривее дель Рьеко не найдешь. Подумайте об этом, Лоранс. Не я везде понатыкал мин.

Лоранс будто не слышала меня, склонив голову на плечо, она произнесла:

– Хочется побыстрее уехать отсюда. Когда он издевался надо мной, смешал с грязью, сорвав одежду, я чуть не сдалась и не убежала, бросив все. Какое счастье вновь увидеть нормальных людей!

– Их нет, Лоранс, – мягко сказал я. – Здесь все обнажены, и время сжато. Потому-то и видны все, как на ладони. Единственное отличие.

Она повернулась. Ее силуэт четко вырисовывался на фоне темного леса.

– Знаете, когда я была юной, то думала, что по-настоящему узнать мужчину можно, только когда спишь с ним. Кожа не может лгать. Но даже это не так...

– Собачий мир, – горько пошутил я.

Не знаю, что она собиралась сделать. Но я-то уж точно знал, что сделаю.

Разговор оставил неприятный осадок. Меня удивило, что агрессивность Лоранс, вполне естественная после произошедшего, оказалась направленной в первую очередь на меня. Может быть, она ожидала от меня большего, чем я мог вообразить. Но ведь Лоранс ничего не знала обо мне, а я о ней; мы едва соприкоснулись, более того, мы старались не соприкасаться. Я прекрасно представлял, как будет раскручиваться игра, и не хотел никаких связей. И все же независимо от меня кое-какие веточки переплелись. Я решил не обращать внимания... Игра с ее двусмысленностью была и так слишком сложна, чтобы еще добавлять в трудно распутываемый клубок личные отношения и переживания. Я должен был сосредоточиться на приоритетах: если выиграть может только один, Лоранс им быть не может. Этим единственным могу быть я. И тогда с высоты подиума я постараюсь вступиться за нее. Она заслужила это своей смелостью и упорством.

За ужином мы были вынуждены выслушивать Пинетти. Бог знает почему, он обрушился на профсоюзы.

Напомню, шел третий день, и у нас к ним пока претензий не было. Он втолковывал нам, что классовая борьба – понятие отжившее, возмутительный архаизм в эпоху Интернета. Технологические и социальные потрясения разрушили эти пережитки и непонятно, почему неглупые вроде бы люди при каждом удобном случае продолжают вытаскивать их на свет и считать врагом объединение предпринимателей. По мнению Пинетти, сотрудники любого предприятия должны быть заинтересованы в его процветании. В условиях яростной международной конкуренции нельзя позволять себе внутренние конфликты, подозрительность и требования, несовместимые с целями. Брижит Обер возразила, что слова эти стары как мир, богатые и бедные существовали всегда, и Интернет ничего не меняет. Пинетти ответил, что нужно отбросить мечты о равенстве; все системы, провозгласившие его, рухнули, тогда как те, в которых трезво смотрели на вещи, отличались устойчивой жизнеспособностью. Эль-Фатави спросил Пинетти, не рассматривает ли он общество как человеческое тело, члены которого имеют специфические функции, а каждая клеточка организма находится на своем месте.

– Именно так, – ответил тот.

– Тогда вы совершенный фашист, – отбрил его эль-Фатави. – Подобная органистическая теория лежит в основе теории фашизма.

– Господи, да вы интеллектуал! – посочувствовал ему Пинетти.

– Это тоже типично для фашизма, – заметил эль-Фатави.

Пинетти вспылил:

– В таком случае, господин профессор, где полицейские собаки? Где сторожевые вышки? Политзаключенные? Никогда еще это общество не было таким свободным!

– Потому что вам удалось разрушить коллективное согласие. Остались только эгоисты-одиночки. А наверху – люди, решающие за всех от имени технократии. Нет восстаний, но стало больше убийств, случаев депрессий и самоубийств. Больше нет политзаключенных, это правда, зато в четыре раза увеличилось количество уголовников. Стало меньше забастовок, а тюрьмы переполнены.

– Переполнены потому, что люди не вписались в игру. Соблюдайте правила – и не будет проблем. Сила заменилась правом. Разве это не прогресс?

– А кто устанавливает это право? Кто пишет законы?

– Вы. Я. Через тех, кого мы избираем.

– Вздор! Это сотни технократов, никем не контролируемых, которых пугает только колебание финансовых рынков. Им нет необходимости выравнивать законы, они выпускают указ и заставляют судей следовать ему. Все движется в одном направлении – в сторону международных корпораций и США, что одно и то же. Надо быть идиотом, вроде Милошевича, чтобы получить бомбы в морду. А цивилизованным людям, если валюта обесценивается на одну десятую процента, сразу ясно, что они сделали глупость. Значит, надо стоять смирно и повиноваться.

– Ну конечно. Ведь существуют законы рентабельности, общие для всех. Законы экономики так же непреложны, как законы природы, по которым мы дышим, едим, ходим в туалет – против них не попрешь. Вас этому учили на факультете? Если вы их нарушаете, это то же, что отказаться дышать, – вы гибнете.

– А если вы их соблюдаете, то все равно погибнете. Дело в том, что подыхают другие. Вот и вся разница.

– Когда же это кончится? – простонал Моран. – Можно подумать, что мы слушаем программу "Франция – культуре".

– Надо же, – протянула Лоранс с невинным видом, – господин Моран даже знает о существовании этой программы. Поразительно...

Атмосфера ужина была пропитана ядом. Вся команда Лоранс дышала злостью и мстила за свою неудачу, нападая на приближенных Шарриака. Уверен, восхваляй Пинетти Сталина, эль-Фатави встал бы на защиту либерализма. Они всячески изворачивались, чтобы, не произнося вслух, выразить свою мысль: "Вы негодяй, и я вас ненавижу". В большинстве случаев это называется дискуссией, все остальное – дымовая завеса.

К кофе мы получили сюрприз. Его превосходительство дель Рьеко соизволил присоединиться к нам. Он был в синем блейзере и безупречно белых брюках. Вместе с ним прибыли Жан-Клод и Натали, как всегда сдержанные и молчаливые. Дель Рьеко одарил нас белозубой голливудской улыбкой. Его зеленые глаза дружелюбно поблескивали из-под густых бровей. Он разыгрывал сердечность.

– Надеюсь, я вам не помешаю?

– Напротив, напротив, мы так мало видим вас, – засуетился Пинетти, пододвигая ему стул.

– Я просто не хочу связывать вашей свободы, – извинился он. – Завтра вечером мы заканчиваем это небольшое упражнение. В пятницу будет легкая пробежка с препятствиями – и все. В субботу утром вы сможете обо мне забыть.

Дель Рьеко тепло поблагодарил официанта, налившего ему кофе. Он весь лучился приветливостью и был похож на американского политика во время предвыборной кампании.

– Ну, как дела? – спросил он, помешивая ложечкой в чашке. – Не очень трудно?

Лоранс потеряла всякое самообладание.

– Следовало бы разъяснить нам... некоторые из ваших решений...

Дель Рьеко повернул к ней сияющее лицо. Мне на миг показалось, что он сейчас обнимет ее и поцелует.

– Эти решения не совсем мои. У нас есть что-то вроде модели, пополняемой нашими наблюдениями. Когда вы проявляете инициативу, мы сверяемся с уже существующей таблицей. Число благоразумных поступков далеко не бесконечно. Не обессудьте, но ваше поведение в какой-то степени предсказуемо. Вы читали "Книги, в которых вы – герой"?

– Объясните сначала господину Морану, что такое книга, – съязвил эль-Фатави.

– Какая глупость! – пожал плечами Моран.

Дель Рьеко слегка улыбнулся и продолжил:

– Это книги для детей, а точнее – для юношества. На каждой странице вам предлагается выбор. Если выберете "А", идете на страницу пятьдесят первую. Выберете "В" – на страницу девятнадцатую. А там – все снова. Один выбор заводит вас в тупик, другой – продвигает вперед. У нас примерно то же самое. Правда, посложнее и ближе к реальности. Модель предоставляет вам право выбора любых вариантов. Выбираете тот – происходит это. Вот и все. Я вам еще вначале сказал: все построено на принципе разыгрывания ролей. Есть игровая сторона...

– Действительно, очень забавно, – уронила Лоранс.

Дель Рьеко не заметил иронии или сделал вид, что не заметил.

– Да, возможно. Что-то вроде "Монополии". Существует небольшая доля удачи, очень незначительная. Как в жизни. В зависимости от того, что вы сделали до этого момента, у вас есть больше или меньше вероятности преуспеть. Компьютер постоянно выверяет все параметры. Если вы просите ссуду, реакция банка зависит от предоставляемых вами гарантий.

Шарриак сидел в стороне, но слушал очень внимательно.

– Короче говоря, – заметил он, – когда все идет хорошо, то будет идти все лучше и лучше, а когда дело не ладится – все хуже и хуже.

– Правильно, – одобрил дель Рьеко. – Именно так все и происходит. Теория зыбучих песков. Наступили – и все пропало.

– А если кто-нибудь выходит за рамки? – спросил я.

– Такого практически никогда не случается, – ответил дель Рьеко. – Если отклонение небольшое, то решение принимаю я в соответствии с логикой и исходя из своего опыта. Если же случай совсем неожиданный, редчайший, я беру телефон и консультируюсь с экспертами. Однажды некий хитрец предъявил мне закон, о котором я никогда не слышал. Мне понадобилось несколько часов, чтобы понять, что он его выдумал сам.

– Вы его наказали?

– И да, и нет. Соври вы в жизни – это может сойти. Но другие утрачивают доверие.

– Он выпутался?

– Мы добавили строчку в его личной карточке. Некоторых нанимателей наглость не отпугивает. Другие же относятся к ней настороженно.

– На каждого из нас будет заведена такая карточка? – поинтересовался Шарриак.

– Да, разумеется. В этом и цель.

– Вы можете дать нам образец? Взглянуть...

Дель Рьеко, смеясь, покачал головой:

– Нет-нет. Эти карточки только для нас.

– Каждый имеет право просмотреть любую карточку, которая касается лично его, – поддержал Шарриака эль-Фатави.

– Конечно. Это как годовой отчет. Каждый акционер имеет право ознакомиться с ним. Официальный отчет. Настоящий же держится в тайне. Я могу показать вам карточки, если вы так настаиваете. Но там вы найдете свои анкетные данные и ничего более.

– Это законно...

– Послушайте, – добродушно возразил дель Рьеко, – нанимать кого-то в соответствии с его астрологическим знаком законно? Да. Вы находите, что так будет лучше? Я же предпочитаю собирать информацию по возможности объективную. Того же хотят и наниматели. Это всех устраивает.

– Кроме тех, кого вы исключаете, – сказала Лоранс.

Дель Рьеко замахал руками:

– Нет, все не так. Первый отбор уже прошел в Париже. Здесь вы проходите тест на выживание. Как человек ведет себя с другими людьми, реагирует на неприятности... В анкете этого нет. Затем мы вас раскладываем по полочкам. Одних мы не будем защищать. Других постараемся пристроить на хорошие места, туда, где они могут проявить свои способности и где не так видны их недостатки. Третьих мы рекомендуем без колебаний. Если кому-то требуется кондитер, а предлагают классного слесаря, то это никого не устраивает, и наоборот. В организации – то же самое. Команда. В какой-то момент нужен боец, но если их уже, скажем, трое, они будут мешать друг другу и ссориться. А вообще-то место есть для каждого.

– Есть три миллиона чудаков, которые в этом не уверены, – буркнул эль-Фатави.

– Потому что они не нашли свою нишу. Или не приспособлены. Неплохих полно, хорошего найти труднее. Очень хорошего – крайне трудно. Мы, в "Де Вавр интернэшнл", ищем только очень и очень хороших. Потому-то и отсев у нас значительный.

– И сколько, по-вашему, здесь таких? – спросил Шарриак.

– А по-вашему? – парировал дель Рьеко. – Вы кого бы выбрали?

Шарриак не стал медлить с ответом:

– Пинетти, Дельваль. Хирш, может быть. Все.

– Благодарю, – произнес Моран.

Шарриак как-то странно посмотрел на него:

– Ты... у тебя уже есть работа...

К моему удивлению, Моран промолчал.

– Очень мило, – сказала Лоранс.

– Интересно... – сказал дель Рьеко.

– Вы мне не ответили, – настаивал Шарриак, не спуская глаз с дель Рьеко.

– Я вам отвечу. В пятницу вечером. Я всех буду вызывать по одному и объяснять мотивы нашего решения. Если кто-то и уйдет, то по крайней мере уйдет с полной характеристикой. Проверенный.

Он хлопнул себя по ноге, допил кофе и встал.

– Вот теперь вы все знаете. Все проинформированы. Желаю всем удачи.

Я удержал его:

– Еще один вопрос, если позволите. Вы так ведете себя со всеми или только с нашей группой?

– Как "так"?

– Приходите по-приятельски выпить кофе и выдать секреты невзначай.

Мои слова не смутили его. У парня были стальные нервы.

– Ах, это! Иногда прихожу на аперитив, а иногда – нет. Я делаю как вы: приспосабливаюсь к обстановке.

– А что вы думаете о нашей группе? – спросила Брижит Обер.

Дель Рьеко состроил ей гримасу и, не сказав ни слова, направился к выходу.

Шарриак посмотрел на меня:

– Он приходил узнать, не ускользаем ли мы от него. Провести границу. Думаю, мы его беспокоим.

Озеро лежало у моих ног. Мой разум словно разделился пополам. Одна часть неутомимо обрабатывала слова дель Рьеко. Гуру приходил неспроста, не из приступа доброжелательности. Он хотел что-то сказать нам и сказал. Что все закончится завтра? Это мы и так знали с самого начала. Нет. Было что-то другое, какая-то мелочь, слово. В какой-то момент прозвучал сигнал тревоги, и я отчаянно пытался отыскать его.

Но вторая половина разума упорно клонилась к философии. Почему мы все сразу пошли по аллее, которая спускалась к озеру, не решаясь сразу подняться? Почему мы сначала не пошарили за гостиницей, не осмотрели холм, в который она упиралась? Не было ли чего-то чарующего в этой неподвижной воде, ожидания появления из нее правды, откровения? Внесли ли они в наши карточки и эту готовность к выбору более легкого и надежного склона, который они заранее обозначили, стремление не терять из виду противоположный берег, связывающий нас с цивилизованным миром? Или то была естественная предрасположенность человеческого существа, магнитное притяжение к первичной воде, из которой однажды вышли одноклеточные живые организмы, с трудом превратившиеся в насекомых, рептилий, а затем путем естественного отбора в человека?

Все это ни к чему не вело. Запертые на этом острове, мы застряли в тупике, куда бросила нас неудавшаяся жизнь. Одни, перемахнув стену, окажутся на трамплине, другие угодят в мусорную яму. Нам оставалось двадцать четыре часа для устранения конкурентов; двадцать четыре часа, а то и меньше, чтобы убрать препятствия, уничтожить врага, окончательно доказать, кто из нас лучший, единственный, заслуживающий внимания.

Как и в первый вечер, я подобрал плоский камень и, чуть подавшись вперед, швырнул его. Камешек подпрыгнул три раза и утонул. Когда я выпрямился, она стояла рядом, прямая и тихая.

Не Лоранс. Лоранс больше не придет. Это была Бри-жит Обер в просторном свитере, доходившем ей до середины бедер.

Она присела на валун, расправив складки короткой юбки. Присутствие Брижит заставило меня тяжелее ощутить отсутствие Лоранс. Между нами ничего не было, и тем не менее мы с ней пережили что-то общее, которое останется в нас, – хрупкую паутинку недосказанности.

– Я подсела к стриженому, – выпалила Брижит Обер. – Когда плейбой закончил свой номер с демагогией.

Я едва слушал ее.

– Какой стриженый?

– Да тот, лысый с бородой. Помощник господина дель Рьеко.

– А... Его зовут Жан-Клод. Ну и что?

– Я подсмотрела, что он делал. У него был список. Он проверял, все ли мы здесь, и ставил точки.

Мне стало скучно.

– Ну и что?

– Там были не все.

– Неужели?

Брижит раздраженно вздохнула:

– Вы не понимаете. Не все фамилий были в списке. Не хватало трех. Вы слушаете меня?

– Да, слушаю. Но не пойму, к чему вы клоните.

Она сделала едва уловимый жест, словно желая встряхнуть меня:

– Эй, Карсевиль, проснитесь! Вы не понимаете? Список стажеров. Он неполный. Не хватает трех фамилий. На каком языке вам повторить? На английском? Three guys missing.

Кончиками пальцев я поаплодировал ее произношению. Брижит недоверчиво прищурилась.

– Порой я думаю, действительно ли вы умны. Вам что, рисунок нужен?

Образ Лоранс стерся, и я спустился на землю.

– Вы хотите сказать, что среди нас есть три нестажирующихся?

Она развела руки, наклонила голову, как в реверансе.

– Ну вот! Наконец-то! А теперь подсказать вам вывод или вы сами его сделаете?

– Троих они не тестируют. Эти трое – с ними, а не с нами. Кто?

Она продолжала подтрунивать надо мной:

– Вот видите, вы все понимаете, стоит вам захотеть... Стартер немного заедает, не забудьте, когда будете проходить техосмотр.

– Три предателя...

– Боюсь, что так.

Она принялась загибать пальцы, будто вспоминая, и делая паузу после каждой фамилии, чтобы продлить напряженное ожидание:

– Эме Леруа... Моран... и Мэрилин.

– По одному в каждой команде...

– Ну вот и хорошо, вы набираете скорость, можно взлетать.

Я щелкнул пальцами.

– Моран! И Шарриак это знал! Не зря он ему сказал: "Тебе не нужна работа, она у тебя уже есть..."

– Поэтому Мэрилин и выходила курить каждые пять минут. Она не травилась никотином, а бегала стучать.

– А Эме Леруа... он критиковал все и вся, чтобы показать, что не имеет никакого отношения к организации...

– Три стукача, – заключила она. – Что будем делать?

В этот момент послышался стук каблуков, и из мрака появилась Лоранс. Судя по всему, она бежала, ее грудь тяжело вздымалась, два-три раза Лоранс глубоко вздохнула.

– Жером, у меня новости...

Она осеклась, заметив Брижит. Та недоуменно окинула Лоранс взглядом, будто изумляясь, какой волной ее выбросило на берег. Странно, но сентиментальное чувство, владевшее мной, когда я о ней думал, неожиданно исчезло. Мы снова были в игре.

– То есть... Это по секрету... – выговорила она, запыхавшись.

– Говорите, Лоранс. Брижит может слушать.

Некоторое время она колебалась.

– Я видела их карточки. После кофе они все втроем ушли в сторону кухни. Не знаю уж, что они там собирались делать...

– Наверное, мыть посуду, – усмехнулась Брижит.

– ...тогда я бросилась к домику и вошла. Они оставили карточки на столе. Чистые. Только наши фамилии. И угадайте, что еще?

– Не хватало трех. У вас есть вопрос потруднее?

Лоранс запнулась, недоумевая:

– Откуда вы знаете?

– У каждого свои методы, подруга, – презрительно проговорила Брижит.

Их враждебность была почти осязаемой. Что могло их так восстановить друг против друга? Ведь до этого они не обменялись и тремя словами. Подумать только, значит, если существует любовь с первого взгляда, то есть и ненависть с первого взгляда...

– Они все знают, – вздохнула Лоранс. – Все. Ни одна фраза от них не ускользнула.

Брижит повернулась ко мне:

– Ну что, шеф, если вы пришли в себя и ничто постороннее вас не отвлекает...

Ее насмешки начали меня раздражать.

– Надо бы взять у них интервью, – предложила Лоранс. – Поищу Леруа и потребую объяснений.

Я остановил ее нетерпеливым жестом:

– Ничего не делайте без моего согласия. Нам совсем невыгодно сразу раскрывать свои карты. Они еще не знают, что нам все известно. Воспользуемся этим преимуществом.

– Вот почему он начальник, – обратилась Брижит к Лоранс. – Он видит дальше собственного носа.

Лоранс нахмурилась, но промолчала. А я продолжил:

– Итак, пункт первый: я должен повидать Шарриака. Этот проходимец все узнал раньше нас. И Моран знает, что тот в курсе. Головоломка составляется. Именно эту деталь я и искал только что. Но тогда почему они оставили Морана у себя? Шарриак шантажирует его? Нет, невозможно... Или он надеется, что тот выдаст себя... Я должен узнать! Я пошел...

На лице Лоранс появилось удовлетворение: сбылись ее предсказания.

– Я с самого начала была уверена, что Шарриак с ними заодно. А вы не слушали меня. Финал уже состоялся, Жером. Вы – против меня. Завтра можно кататься на лыжах, больше ничего не будет.

– О чем это она? – буркнула Брижит.

Жестом я заставил их замолчать.

– Не уходите далеко. Я повидаюсь с Шарриаком и поговорим.

Брижит хихикнула:

– Тарзан уцепился за лиану и бросился на льва! Как прикажете, шеф. Но если вы не возражаете, мы хотели бы вернуться, становится холодновато. И не очень людно...

Лоранс нарочито подчеркнуто подмигнула мне. Не я был причиной их взаимной неприязни. Хотя я и высоко себя ценил, но на это не претендовал. Между ними было классическое соперничество, ревнивое отношение некрасивой Брижит к гладкой коже Лоранс. Здесь ничего нельзя поделать, разве что не мешать им подкалывать друг друга. Главное – не превратиться в ставку в их соперничестве. Сейчас у меня были заботы поважнее.

Шарриак вкалывал сверхурочно. Не было его ни в баре, ни в номере. Нашел я его в зале на третьем этаже, где он работал за плотно зашторенными окнами. Перед ним стоял ноутбук с подключенным к нему принтером, сам он корпел над документами. Пинетти позевывал, сидя в уголке.

Когда я вошел, Шарриак быстро засунул несколько листков под кипу бумаг. Скрытность продолжалась. Он изучающе посмотрел на меня и тут же показал Пинетти на дверь.

– Господин Карсевиль желает поговорить со мной с глазу на глаз, если я не ошибаюсь...

Пинетти неторопливо вышел. Я уселся напротив Шарриака и вытянул ноги. С потолка свисала лампочка без абажура, и сцена напоминала игру в покер двух шулеров. Шарриак вынул из кармана тонкую сигарку и не торопясь закурил. Напрасно он рассчитывал свои движения: признаки нервозности были налицо. Почему-то все снова закурили после четырех дней стажировки.

– Ну? – спросил он.

– Один вопрос: когда вы узнали, что Моран работает на дель Рьеко?

Он поклонился, выражая восторг перед достижением.

– Браво, Шерлок Холмс! По правде говоря, я догадался сразу. Они явно были в курсе всех моих дел. Очень уж быстро отвечали на мои послания. Даже слишком быстро. Потом ваша подружка мадам Карре стала меня подозревать. Искала она не там, где надо, но о чем-то догадывалась. И это меня сильно встревожило. Ну а после стало проще. Политики поступают так: дают четыре варианта четырем лицам, а затем смотрят, какой из вариантов появится в прессе. И быстро устанавливают источник утечки. Это был Моран.

– А что вы сделали?

Он беспомощно улыбнулся.

– Ничего. А что я мог сделать? Я говорил ему то, что хотел, чтобы он передал дель Рьеко. Я превратил крота в двойного агента. Ну и наблюдал за ним. Я подмечал, что его особенно интересовало. В общем, знаете ли, как в детской игре: горячо – тепло – холодно. Это помогало мне ориентироваться. А что вы сделали со своим шпионом?

– С Мэрилин? То же, что и вы.

– Так это была Мэрилин? Очень любопытно. Я скорее подумал бы на ту, рыжую... Им нужны такие, которые не высовываются и не прячутся. Кто не бросается в глаза, но все знает. Секретарша дирекции... великолепно... я должен был сразу сообразить. А кто у вашей подруги? Шаламон?

– Леруа.

Он откинулся на спинку стула, направив в потолок кончик сигары.

– Леруа... неплохо сыграно. Но, видите ли, очень уж карикатурно. Моран со своим потрясным марсельским номером, ворчун Леруа... Кино, да и только... С Мэрилин вам, наверное, пришлось повозиться, она лучшая из всех троих. Даже я скорей всего не сразу бы сообразил...

Я положил локти на стол. Мои глаза пробежались по разложенным бумагам. В них – выдержки из юридической литературы. Комментарии к судебным решениям.

– Вы мне не ответили откровенно, Шарриак. Повторяю: с каких точно пор вы знаете?

Он притворился испуганным.

– О, вы же не будете меня пытать? Мне трудно назвать точное время. Как и у вас, все началось с сомнений. Появилась гипотеза. Смутное предположение. Потом это стало обретать форму. Сначала я был уверен на шестьдесят процентов, потом – на семьдесят, к концу – на восемьдесят. Как это бывает с рогоносцами.

– Не знаю, никогда им не был.

– Это вы так думаете. Но если это случилось, я здесь ни при чем, клянусь, я не имею удовольствия быть знакомым с вашей женой.

– А когда вы сказали ему, что вам все известно?

– Я был в нерешительности. Мне хотелось его помариновать. Но я не смог удержаться. "Слаб по-человечески..." Кто это сказал? Ницше. Мы не такие уж непросвещенные, как полагает наш арабский друг. Я даже читал Мао Цзэдуна, между прочим.

Дым от гадости, которую он курил, вызвал у меня кашель.

– Можно подумать, что я нахожусь у дантиста. Приходится вырывать у вас вопросы по одному.

– Естественно. А что я получу взамен?

– Я выдал вам Мэрилин и Леруа.

– Верно. Они мне ни к чему, но все же это знак доброй воли. К тому же теперь нам выгоднее вместе пройти оставшийся отрезок пути. Я давно стараюсь убедить вас в этом... Этим утром я прижал его. Поговорил как мужчина с мужчиной.

– Он не пытался отрицать?

– Еще бы, конечно. Но (он заговорил голосом Франсиса Бланша в роли немецкого офицера) "мы имеем сретстфа расфясыват ясыки...". Сперва попытался убедить меня, что он психолог. Знаете, как в тех тренировочных группах по подготовке кадров подсовывают таких типов в первую неделю работы. Наблюдающий психолог. А после он вам говорит: вы слишком авторитарный руководитель, слишком мягкий, слишком такой, слишком сякой... Вы отстегиваете им десять штук и говорите: "Мерси боку". Моран психолог! Я чуть не окочурился! Да моя бабушка была бы лучше!

– Последний вопрос... и на этом покончим, можно накладывать шов: что он вам дал?

– Ничего! Пока ничего. Он в шоке. Если я сдам его дель Рьеко, тот его выгонит и он станет безработным. Как мы. Смешно, правда? Он надеется, что я буду молчать. Конечно, надо бы с него получить кое-что... Немного...

– Систему условных обозначений. Продолжение тестов. Что-то в этом роде?

– Что-то вроде того. Небольшие подделки в записях. Но мы будем на равных. Вы проделаете то же самое с вашей Мэрилин, не так ли? А мадам Карре – с Леруа. Будет очень забавно. Что вы скажете о конкурсе, где заранее знают ответы?

– Все станет известно, и конкурс отменят.

– Нет. Вовсе нет. Вы знаете, во сколько обходится дель Рьеко весь этот бордель? И сколько это ему приносит – три стажировки в месяц в течение нескольких лет? Если его вышвырнут и разнесут эту историю по всему Парижу – ему конец. Мы вцепились ему в горло, Карсевиль.

Может быть, Шарриак был прав. Он с блаженным видом затянулся.

– Мы вцепились в Де Вавра, – повторил он. – Конечно, было бы лучше, если бы я был один. Жаль, что вы схватили ту же кость. Но вы хорошо сделали, что пришли ко мне. Мы могли бы напортачить поодиночке, если бы не поговорили. Теперь нужно согласовать наши действия, Карсевиль. Пока будем делать вид, что ничего не произошло. А Карре точно в курсе? Понадобится жертва. Мы не можем требовать, чтобы нас всех благословили одновременно. Выкладывайте, кто еще у вас в курсе?

Мне было неприятно заключать с ним союз. Но других решений не было. Шарриак антипатичен, но настоящий противник – дель Рьеко. Мы перечислили посвященных: он, я, Лоранс, Брижит Обер и Пинетти, которому бросили кусок. Пять из тринадцати, потому что нас никогда не было шестнадцать. Такую пропорцию ожидал Де Вавр.

– Ладно, – сказал Шарриак в заключение, – мы все соберемся здесь, скажем, через десять минут. Хватит, чтобы собрать всех. И молчок! Узнает еще хоть один – дело провалится.

В эту среду вечером, в десять минут двенадцатого, пять заговорщиков собрались в той же комнате. Мне пришлось вытащить из постели Брижит Обер, преспокойно отправившуюся спать, не думая о брошенной ею бомбе. В халате и шлепанцах она немного выбивалась из кадра. Простодушному Пинетти не удавалось избавиться от маски комедийного предателя. Лоранс держалась королевой, прямая как буква i, и подчеркнуто не смотрела в сторону Шарриака.

Последний уже очистил стол от ставших бесполезными юридических документов. Он открыл заседание, предоставив мне слово:

– Дорогие друзья, ситуация сильно изменилась. Наш друг Карсевиль проанализирует ее.

Я коротко обрисовал возникшие перспективы. Затем приступил непосредственно к анализу:

– Как всегда, есть несколько решений. Первое: каждый обрабатывает своего шпиона. Это мне не очень нравится. Моран, похоже, боится Шарриака, но неизвестно, как отреагирует Мэрилин. Если кто-то из троих донесет дель Рьеко, что мы пытаемся его шантажировать, это может плохо кончиться. Он восстановит его против нас, и дель Рьеко просто решит, что весь этот базар безрезультатен, все мы балбесы и никто из нас ему не подходит. Так что мы просто не имеем права действовать вразброд. Второе: мы концентрируемся на ком-то одном – на Моране, который, кажется, более уязвим. Забываем о Мэрилин и Леруа и трясем Морана. Его-то мы сообща и заставим работать на нас.

– Ничего не понимаю, – подала голос Брижит. – Что мы от него требуем?

– Для начала – изъять наши карточки, – пояснил Шарриак. – Затем в зависимости от того, что мы в них обнаружим, немного подправить их. Всего-то изменить две-три строчки в компьютере, и дело в шляпе: никто ничего не видел, не слышал; он молчит, мы молчим; он сохраняет свою работу, а мы получаем нашу. Дело нехитрое.

– Вы хотите смошенничать? – удивилась Брижит.

– Ну да! Немножко поменять правила... Я нахожу это справедливым. Вы видите, чего мы добились с нынешними методами найма? Если проигрываешь по действующим правилам, надо их менять. И только.

Когда Шарриак в форме, он может обратить в католичество аятоллу Хомейни и убедить записаться в коммунисты Джорджа Буша.

– Постойте-ка, это означает, что выиграют все?

– Да нет же, не все. Только мы. А впрочем, там видно будет.

– А как же другие?

– Дорогуша, – терпеливо возразил Шарриак, – это джунгли. А в джунглях есть львы и антилопы. Кто победит, по-вашему? Кем вы хотите быть?

– Львы в джунглях не водятся, – пренебрежительно бросила Лоранс.

Постучав пальцем по столу, я остановил пререкания:

– Мы здесь не на уроке географии или зоологии.

– Погодите же, – настаивала Брижит, – мы выкарабкаемся, а Мастрони? Он останется на дне? И Хирш тоже?

– Ежедневно кто-то умирает, а остальные живут, – ответил Шарриак. – У одних есть работа, у других ее нет. Все определяет случай. Этим случаем сегодня являемся мы – сидящие здесь.

Я опять постучал по столу двумя пальцами.

– Прошу вас, я еще не закончил. Третье решение: хватаем стукачей, тащим их к дель Рьеко, ставим его перед фактом. Это мне кажется самым ужасным. Если ничего не выйдет и он будет отпираться, обратим все в шутку. Простая шалость...

– Я предпочитаю второй вариант, – высказал свое мнение Шарриак. – Моран сделает все, что я ему скажу. Он под колпаком.

– Вот это мне и не нравится, – уронила Лоранс.

– А я не брошу Мастрони и Хирша, – решительно заявила Брижит. – Работаем командой, и вдруг каждый за себя. Так не пойдет. Им так же нужна работа, как и нам.

– Ну что ж, обсудим, – примирительно сказал Шарриак. – Мы еще ничего не решили. Однако я не вижу, как можно вытащить всех. Я лично не беспокоюсь: нас двенадцать из трех миллионов; это ничего не изменит. Но это обнаружится. Помните "Титаник"? В какой-то момент пришлось решать, кого спасать, а кого нет. Иначе все бы пошли ко дну.

– Ладно, я уже решила, – заупрямилась Брижит. – Я не люблю жульничать. Тем более что платить за разбитые горшки придется моим друзьям. Думаю, у меня и без этого есть шанс.

Шарриак начал выходить из себя.

– Как же вы ошибаетесь! Вам конец. Если не будете с нами, считайте, что вы уже мертвы, как Рамсес II. К тому же нехорошо получается: мы вынуждены быть вместе, иначе – провал. Если вы хотите голосовать, будем голосовать, но меньшинство должно подчиниться. Необходима полная лояльность.

– Не вам говорить о лояльности. Нет, я выхожу... Шарриак бросил на меня странный взгляд – угрожающий и вместе с тем опечаленный. Чувствовалось, что он лихорадочно просчитывает в уме дальнейшие события.

– У вас нет выбора, – проникновенно произнес он. – Поймите: мы в одной лодке. Если кто-то начнет грести в обратную сторону, лодка перевернется. Мы не можем этого допустить.

– Да? И что же вы со мной сделаете?

Мне пора было вмешаться.

– Не будем нервничать, это ничего не даст, – сказал я. – Брижит, послушайте, наше положение крайне сложное. Деликатное, я бы сказал. Я ценю вашу позицию, она достойна уважения и делает вам честь. Вы тронули меня. Но вы не одна, есть еще четверо, и с этим надо считаться. Лучше продолжить эту дискуссию на свежую голову. А пока прошу вас как о личной услуге никому ничего не говорить. Я сделаю все, что смогу, даю слово. Но все слишком связаны друг с другом, чтобы просто, извинившись, выйти из игры. Будет намного труднее. Пожалуйста, поверьте мне.

Поколебавшись, она кивнула, а я настаивал:

– Даете слово?

– До завтра. Если только вы не совершите ничего непоправимого.

– Решено. Продолжим высказывания?

– Я согласен с Эммануэлем, – сказал Пинетти.

Мне потребовалась секунда, чтобы вспомнить имя Шарриака. Лоранс высказала свое мнение глухим голосом. Она казалась уставшей. Действительно, день оказался для нее нелегким.

– Считаю, что мы еще недостаточно продвинулись, чтобы принимать решения. Надо подумать. Предлагаю все отложить до завтра. Мы сможем позавтракать и здесь. Утро вечера мудренее.

Как и я, Шарриак чувствовал, что плод еще не созрел. Он отказался от тактики нажима.

– О'кей, согласен. Мы встречаемся в половине восьмого утра?

Все согласились. Ненавижу дискуссии за завтраком, но никуда не денешься. Брижит запахнула полы халата, из-под которого виднелась розовая ночная рубашка. Пинетти, как змея, соскользнул со своего стула. Шарриак перебирал бумаги. Я сидел, намереваясь разобраться в своих мыслях. Лоранс коснулась моего плеча:

– Вы пойдете к дель Рьеко завтра утром, не так ли? Независимо ни от чего?

– Может быть. Это разумно, правда?

– Я с вами.

– Нет, – сказал Шарриак. – Двое – дружеская беседа. Трое – уже делегация. Не усматривайте в этом ничего личного, здесь чистая психология: но разговор может пойти по-другому. Разве что Карсевиль уступит вам свое место.

Лоранс не стала настаивать.

– Возможно, вы правы. Я, наверное, буду лишняя.

– Наконец-то здравая мысль, – усмехнулся Шарриак.

Она смерила его убийственным взглядом и вышла.

Шарриак протер очки и взглянул на меня:

– Пойдем к дель Рьеко в семь?

Сам не зная почему, я перешел на сообщническое ты.

– Ты отказываешься от мысли манипулировать Мораном?

– Приходится. Факты, и только факты. Я мог бы это делать, если бы был один. А с тремя простачками, которые судят по-своему, это становится опасным. Неосуществимым. Помнишь у Брассенса: когда больше двух, получается лопух. Все верно. Хорошо бы нам объединиться: ты и я. Придем сюда без двадцати семь. А ты уверен, что можешь контролировать свою рыжую в дезабилье?

– Пока да. А дальше...

– Я приставлю к ней Пинетти. У него задатки киллера. Я скажу: убей – и он убьет. И не спросит за что. Если она достанет нас, он пригласит ее покататься на лодке по озеру.

– С ведром цемента на ногах?

Шарриак засмеялся:

– Честно говоря... Мы не много потеряли бы. Нет, чтобы просто выключить ее на время. Сводить в зоопарк, пока взрослые разговаривают о серьезных вещах. Он напичкает ее мороженым, и она отстанет.

– Посмотрим. Пойду-ка я спать.

– Без двадцати семь, Жером. Заведи будильник.

– Я приду, Эммануэль.

Мы расстались неразлучными друзьями. Однако мне нечем было гордиться. Когда тебя неожиданно погружают в бочку с навозом, чистеньким уже не вылезешь. А мне крайне нужна была эта работа. Я был готов на все, лишь бы по возвращении не столкнуться с сочувствием жены. Мне трудно было мириться с ее крайней любезностью, поистине материнской заботой, проявляемой ею ко мне, как к больному ребенку. А ее трогательное отношение к моим неудачам... Я бы предпочел ругань и презрение, которых заслуживаю. Я читал в глазах жены свое поражение, но ни разу не слышал от нее упреки. Наши знакомые считали ее образцовой женой. У нее была прекрасная роль, а у меня – плохая: она всегда работала и безропотно тащила на плечах мужа-инвалида. Такое сокровище можно только любить. Я же был неудачник-оптимист, которому повезет в следующий раз. Я почти ненавидел ее за то, что она отказывалась ненавидеть меня. С мыслями о жене я и уснул. Мне приснилось, что я вернулся победителем и жизнь продолжалась как раньше.

Посреди ночи меня разбудило поскребывание в дверь. Без сомнения, это Лоранс, которая, не в силах уснуть, хотела снова поговорить все о том же. Я не встал с постели, притворившись крепко спящим.

В шесть пятнадцать утра из сна меня выдернул трезвон будильника. Я побрился, долго стоял под душем: сказывалась накопленная усталость. Впечатление такое, будто меня здорово вздули и мир сместился, стал менее реальным. Затем я отправился к моему закадычному другу Эммануэлю Шарриаку.

Он сидел на том же месте, обложенный юридическими документами, поигрывая на ноутбуке. Не будь он чисто выбрит и надушен туалетной водой, можно было подумать, что Шарриак так и просидел здесь всю ночь. Я, как и накануне, сел, вытянув ноги и сцепив пальцы на затылке, в позе абсолютной безмятежности. Шарриак дал ноутбуку пару последних команд, затем, потеряв к нему интерес, повернулся ко мне. Он сменил рубашку и галстук, но остался в том же костюме.

– Ну, что же мы расскажем дель Рьеко? – небрежно спросил я.

– Ба! Мы вчера уже обсудили аргументы. Я атакую его и высыплю их ему на башку. Потом появишься ты с банкой вазелина. Это соответствует нашим темпераментам, не так ли? Нам не придется напрягаться.

– А что ему скажем?

У Шарриака на лице снова появилось выражение порочной невинности.

– Ну... правду, как всегда. Не люблю врать, неизбежно запутаешься. Мы скажем, что он негодяй, приставил к нам трех шпионов, дальше так не пойдет и мы взорвем его балаган.

– И все?

– Ну да, как видишь, не так-то уж и много. Этой ночью я прижал Морана, и он раскололся. Я послал его за нашими карточками, за настоящими. Пытался тебе сообщить, да, видно, ты спал, как звонарь.

Удивился я лишь наполовину. Если бы я так не устал, то мог бы это предвидеть. И все же мной овладело беспокойство. Я все больше убеждался в превосходстве Шарриака. У него был быстрый ум, а угрызения совести его не терзали. Словом, он был умнее меня. Он уже представил всю сцену с дель Рьеко, его возражения, уже выявил слабые стороны наших аргументов и постарался их исправить.

– А Морану ты что сказал?

– Я запугал его. Я ему пригрозил. Большинство людей трусы. Он – один из них.

– Но, открывая свои карты дель Рьеко, ты гробишь Морана.

– Разумеется. Игра есть игра. Я ничего ему не обещал. Послушай. Жером, ведь ты не последуешь примеру своей рыжей. Либо он, либо мы. Кстати, он не марселец, он из Авиньона.

– Покажи мне карточки...

Он широко улыбнулся:

– Ну уж нет! Еще не все закончилось. При всем моем уважении к тебе, Жером, я должен все предусмотреть. Кто знает, что день грядущий нам готовит? Если мы пошлем его в нокаут, я их тебе покажу, клянусь.

– Мы так не договаривались...

– Если бы ты остался со мной, а не пошел дрыхнуть, мы вместе провернули бы это дельце. Шутка... Но мне надо в полной мере использовать все, что попало в руки. Все же скажу тебе кое-что. Из симпатии. В общем, все не так уж плохо. Но вся команда твоей Лоранс утонула, не выплыл никто. Даже она. Слишком эмоциональна. Вот это меня поразило. Ведь она как статуя: приходит, встает в позу и не шевелится... и они ее находят слишком эмоциональной! Вот дерьмо, чего же им надо? Деревяшку? Думаю, он пересмотрит свой метод... Заметь, здесь не хуже обычной дирекции по кадрам, но намного дороже.

– А я?

Лицо его стало хитрым и наглым.

– А ты... Пусть это будет моим секретом... Они думают о тебе то же самое, что ты сам о себе думаешь. Тебе есть над чем поразмыслить. Пойдем?

И мы пошли.

Дель Рьеко еще не пришел. Мы присели на деревянные ступеньки домика. За пихтами вставало солнце, закутанное облаками, и в его косых лучах поблескивало озеро. В гостинице все было спокойно. Обычное раннее утро. Того и гляди закукарекает петух, из кухни приятно запахнет кофе, рыболов с удочкой весело зашагает к озеру. Если бы только тяжелый груз не давил на нас!

В семь двадцать пять дель Рьеко воинственным шагом пересек двор; блейзер по-улански свешивался с одного плеча. Он обошел нас, будто не заметив, бросив на ходу:

– Я не принимаю. Сказано было достаточно ясно.

– Нет, не совсем, – возразил Шарриак. – Вас заинтересует то, что мы собираемся сообщить.

– Очень сомневаюсь, – нелюбезно процедил дель Рьеко.

Дверь он, однако, перед нами не захлопнул, и мы вошли следом. Он прошел через комнату, чтобы открыть окно, выходящее на восток, сдул со стола пылинку.

– Ну?

– Вы нечестно играли с нами, – произнес я с упреком. – Вы мне сказали, что шпионов не было, а они были.

– Вот как?

– Моран, Леруа, Мэрилин... И вообразите, они пытались выдать себя за психологов!

– Вы обвиняете меня во лжи, Жером? Ничего неверного я вам не говорил. Все записано, знаете ли, у меня есть пленка, могу прокрутить. Вы приходили сказать, что Шарриак работает на меня. Это была ваша навязчивая идея. Теперь вы знаете, что это не так. Я же вам говорил, что вы находитесь под постоянным наблюдением. Так что же тут не сходится? Все сказанное мной – правда.

Слово в слово. Это не стажеры и не психологи. Скажем так: наблюдатели. Просто вы задавали не те вопросы, вот и все.

– Полноте, гос... Жозеф, да это какая-то иезуитская казуистика!

– Послушайте, старина, я руковожу стажировкой по своему разумению, – потерял терпение дель Рьеко. – Если вам не нравится, никто вас не удерживает.

Шарриак, который теоретически должен был начать кавалерийскую атаку, хранил молчание. Несколько обеспокоенный, я пытался заменить его.

– И все-таки это неправильный метод. Ваши субъекты не бездействовали и не молчали. Обычно наблюдатель не произносит ни слова. А они все время говорили, давали советы, направляли то по одному пути, то по другому.

– Да, они – тоже часть теста. Здесь вам не университетский эксперимент по социальной психологии. Здесь стажировка с определенной целью. Я каждый раз меняю тактику, когда считаю, что могу извлечь некий практический урок. Я вам уже сказал, что нахожусь здесь не для того, чтобы совершенствовать вас или ставить диагноз. Я здесь для того, чтобы следить за вашей реакцией на каждую новую бактерию, которую вам подсаживаю. Военная подготовка с настоящими патронами. Но Эммануэль еще ничего не сказал...

Шарриак делал вид, что разглядывает потолок. Он нехотя выговорил:

– Вопрос: что будем делать? Вы уберете своих дурачков или оставите?

– Как хотите, – ответил ничуть не смутившийся дель Рьеко. – Я бы убрал их, да ситуация будет искажена, но...

– Это вы ее исказили...

– Нет, я создал ее. По своему усмотрению.

– Если вы их уберете, то все узнают о ваших кознях.

– Секрет – это нечто, о чем вы узнаете часом раньше других, – наставительно произнес дель Рьеко. – Не вижу, как избежать этого.

– Уж не говорю о нездоровой атмосфере, которая возникает...

– А вы находите ее здоровой? Редко встречалась мне группа, такая... как бы сказать? Непослушная. Вы тратите время на поиски окольных путей. А вы, Жером, только что смотрели на меня как на врага. Вы не правы. Я здесь для того, чтобы помочь вам выявить ваши достоинства. Но вашей первой мыслью было: как обмануть старину Жозефа? Не другие команды, а меня.

– Мэрилин...

– Естественно. Она-то все мне и рассказала. Это ее работа. Вы мне доставили хлопот.

– И вы отметили это в моей карточке? Что я в совершенстве подхожу для занятия поста в мафии?

– Что я отметил, вы узнаете. Еще не все закончилось.

– У меня вопрос, – небрежно поинтересовался Шарриак. – Весь ваш протокол одобрен Де Вавром? Они в курсе ваших методов?

Наконец-то Шарриак решился. Мне он предоставил достаточно побарахтаться, прежде чем пустил в бой императорскую гвардию. Дель Рьеко ухмыльнулся:

– Де Вавр – это я. А точнее, это фамилия моей свояченицы, если вас так интересует. На мне лежит оценка кандидатов, а она ведет дела с предприятиями. Семейная фирма. Штат – человек тридцать.

– И руководители предприятий в курсе...

– Моих методов? Нет. А впрочем, не знаю. Да и какое им дело? Для них главное – результат, этого вполне достаточно. Я пристроил более четырехсот человек, и недовольных оказалось только двое. Пять десятых процента отходов. В двадцать раз меньше, чем у моих самых сильных конкурентов.

– А вы знаете, что может случиться? Кто-нибудь сделает достоянием гласности происходящее на ваших стажировках...

– Ну и что? Люди подготовятся? Да они и готовятся. Я каждый раз меняю ситуацию. Приспосабливаю ее к профилю участников. Я хочу изучить в каждом то, что на предварительном тестировании показалось нам, возможно, слабым местом. А все люди разные. Так что к каждому существует индивидуальный подход. Стажировка длится неделю, а подготовка к ней занимает у меня десять дней. Повторов практически не бывает. Как на экзамене: если вы зубрите прошлогодние вопросы, в этом году они вам могут не пригодиться.

– Но все же...

– Да, – согласился он, – совсем немного. Незначительно.

– А если стажировка не удалась? Возникают проблемы?

– Проблемы для участников – да! Им следует подумать о начале новой жизни где-нибудь в Туркестане... Здесь для них все кончено. У нас есть список отличников, но есть и черный список. Предприятиям мы предоставляем его бесплатно. Да и что плохого может случиться? Какой-нибудь пингвин начнет трепать, что я плохо работаю? Кому поверят? Озлобленному безработному, не прошедшему испытание, и я даже могу объяснить почему. Или лучшему специалисту по человеческим кадрам, крепко стоящему на ногах? Неудачнику или везучему?

– Могут написать книгу, – отважился заметить я. – Как все происходит в "Де Вавр интернэшнл".

– Написать можно. Вот опубликовать... Рынок, знаете ли... Двести экземпляров? Или даже статью, если угодно. Однажды ко мне просочился журналист. Мне хватило дня, чтобы вычислить его. Я сказал ему: оставайтесь, посмотрите, скрывать мне нечего. Так он смылся на следующий день. Да и кому все это интересно? Знаете, в чем ваша проблема, Жером? Вы пытаетесь меня шантажировать, потому что проигрываете. Вы проиграли с первых же минут. Вы сказали себе: выиграть я не могу, как бы схитрить? С этого все и началось.

Это был мой смертный приговор. Теперь-то я уже знал, что написано в моей карточке. Передо мной разверзлась пропасть. Меня не только не оставят, но вдобавок внесут в черный список. Я взглянул на Шарриака: этот проходимец явно наслаждался.

В нашем поведении не было ничего общего. Шарриак заранее занял позицию, граничащую с изменой: зная содержание моей карточки, он позволил мне увязнуть по самые уши. Он с первых слов понял, что нас ждет провал. С самым невинным видом Шарриак подтолкнул меня на поступки, в которых дель Рьеко меня упрекал, да еще и подзуживал. Настоящий макиавеллизм.

Мне хватило секунды, чтобы постичь размеры трагедии. Уже со второго дня, как только Мэрилин под предлогом курения поспешила с отчетом к дель Рьеко, тот знал обо всех моих махинациях.

Дель Рьеко больше не обращал на нас внимания. Отвернувшись, он по очереди включал свои компьютеры. Я видел только его широкую спину. Как же мне хотелось всадить в нее нож. Совсем упав духом, я обратился к его затылку:

– Полагаю, не стоит и продолжать...

Он повернулся, неожиданно став добродушным.

– Почему же? Наоборот! У вас есть недостатки, Жером. У кого их нет? Они есть у всех! Меня лишь интересует способ, которым вы их преодолеваете. Вас иногда заносит, но, если вам удастся справиться с этим, все будет хорошо. Вот Эммануэль – другое дело... Он пытается вводить миллион параметров и бросается в такие сложные тактические расчеты, что непременно в них запутается. Ни он, ни вы не отклоняетесь от нормы. У всех есть свои особенности, то есть свойства характера. Весь секрет – в искусстве ими пользоваться.

Он тяжело сел, нахмурил лоб, задумался. Позади него на экране быстро мелькали непонятные строчки.

– Это можно изобразить так: в каждом из нас есть генетический фонд. Мы все к чему-то предрасположены. И все зависит от того, как мы распоряжаемся этим фондом в течение нашей жизни. Если вы знаете, что какая-то вещь вредна для вас, то ее избегаете. Зная свою физическую слабость, стараетесь почаще отдыхать. Если вы все это не учитываете, появляется патология: излишества и перегрузки ведут к заболеванию. Наниматель чего хочет? Результатов. Ему не важно, каким образом вы их добиваетесь, во что вам это обходится. На зарплату это не повлияет. Что это был за матч, так повлиявший на нашего друга Морана? Марсель – Монпелье? 4:0 в первом тайме, 5:4 в конце. Важно только то, что вы выдали в последнюю минуту. А она – еще впереди. Если вы сейчас все бросите, то понимаете, что это значит. Я пока еще не знаю, что напишу в субботу, когда вы будете уезжать. Кое-какие пометки я сделал, но они не окончательны. Многие люди тускло жили в безвестности, а в один прекрасный день погибли героями, и только это запомнилось. Несколько секунд переворачивают всю жизнь. Хочется посмотреть, способны ли вы на такое. Это сотрет все остальное. В кризисных ситуациях проявляется потенциал. Только после тайфуна можно сказать, была ли балка крепкой или гнилой. Пока что у меня есть только краски для картины.

– Вы, должно быть, были тренером в прошлой жизни, – пошутил Шарриак.

Дель Рьеко довольно улыбнулся. Россыпь длинных морщин появилась у его глаз.

– Может быть, может быть...

Он очень ловко снова загнал нас в игру. Одним движением руки смел наши жалкие маневры, встал в центре боевого порядка, затем, растоптав нас, снова поставил на ноги. Этот тип обладал неимоверной силой, тем более что к его словам невозможно было придраться. Нам оставалось только соглашаться. Он был королем манипуляции.

– Итак, насколько я понимаю, мой друг Карсевиль и я будем убивать друг друга весь этот день, – задумчиво произнес Шарриак.

– Это одна из возможностей, – усмехнулся дель Рьеко. – Может быть, не единственная. А знаете, с вашей группой скучать не приходится.

– Нам тоже, – мрачно отозвался я.

Жозеф дель Рьеко, хозяин игры и король негодяев, дружески ударил меня по плечу.

– Идите, дети мои. За дело! Хоть вы мне и нравитесь, но у меня своя работа.

Выходя, мы столкнулись с Жан-Клодом. Он наклонил голову, чтобы не здороваться с нами, и его лысина блеснула на солнце.

Мне потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. По тяжелой походке Шарриака было видно, что все это его тоже задело. Подойдя к гостинице, я облегченно вздохнул:

– Не многого мы добились, не так ли? Даже твои знаменитые карточки не стоят и гвоздя. А сейчас Мо-ран, наверное, докладывает, как ты его шантажировал. Не уверен, что это ему понравится.

Шарриак поднял указательный палец.

– Результат, Жером, результат. Я уже понял: все удары разрешены ради результата. Это его теория, правильно?

Я поморщился, сомневаясь. Шарриак сохранял спокойствие. Робот, да и только.

– Он приближает ситуацию, насколько возможно, – продолжил он. – Ведь в бизнесе ежедневно пытаешься кого-то потопить. Хочешь список тех, кто ушел с предприятия с картотекой клиентуры, чтобы основать свое дело? И тех, кому это удалось? Вообще-то это запрещено. Тут свои законы. Но есть типы, которые выше законов. Наш президент? Он неподвластен ни одному судье. Но зато он дрожит перед TF1. Милошевич делает что хочет. Буиг больше уже не сможет. Моран не в счет. Он кусок дерьма. Тут нет проблемы. Цель оправдывает средства. Деньги – мерило всего. Вот об этом он нам и напомнил. В день, когда ты вознесешься на небо, святой Петр откроет свой журнал и спросит: "How much?"

– Святой Петр – американец?

– Естественно. В данный момент Бог – американец.

Эта бессвязная, почти безумная речь была единственным признаком его волнения. Внешне Шарриак выглядел невозмутимым. Я бросил взгляд на озеро, грозящее поглотить все мои надежды.

– Остается выбор, – заметил я. – Что будем делать? Потрошить друг друга?

– А что еще?

– Предлагаю вот что: собираем всех, вводим в курс дела и решаем все вместе.

– Совет... Это уже устарело, знаешь ли...

– Нет, просто все объясним. Начинаем с нуля. Иначе все пойдет вразнос. Мы потеряем контроль.

Он подумал:

– Да... Пожалуй...

– В десять часов в рабочей комнате?

Шарриак неохотно согласился. Я был почти уверен, что он не придет.

Я вернулся к своей команде и рассказал обо всем без утайки. Мэрилин среди нас не было. Брижит Обер дала ей полную характеристику, назвав ее гадюкой и другими, еще более неприятными словами.

– Вот видишь, – упрекнул меня Мастрони, – мы с самого начала действовали неправильно. Я был против. Надо было играть по правилам.

– Не огорчайся, Мэрилин уже отметила, что ты возражал. Сейчас ее нет, так что зря стараешься. На твоей карточке будет написано "послушная собачка", успокойся.

– Бесполезно нападать на нее, – сказал Хирш. – Я понимаю, что на тебя давят, но подумай о своей команде.

Он был прав. Я начинал трещать по всем швам. Надо взять себя в руки. Я хлопнул Мастрони по ладони, как это делают подростки.

– Извини... Ты не сердишься на меня?

– Нет, я сам виноват, – великодушно ответил он.

– Лады. А как дела с дисками?

– Все в порядке, – ответил Хирш. – Вот с переводом – умора. Тип, у которого копирайт, хотел сам перевести, он боялся, что будут неточности. А такое случается. Читаешь, бывало, инструкцию к какой-нибудь штуковине и ничего не понимаешь... Сплошные ляпы. В общем, если здесь какое-либо слово не будет переведено точно, у нас возникнут юридические проблемы. Я заставил опытного эксперта нотариально заверить перевод. Мы уже запустили диски в продажу, Брижит занялась рекламой. Хорошо бы это пошло, потому что с крючками у нас ничего не получится...

– Есть идея, – вмешался Мастрони. – Можно устроить что-то вроде аквапарка, куда люди ходили бы рыбачить после закрытия сезона. Я посмотрю, разрешено ли это законом. Заодно там соорудили бы ресторан, отель...

Хирш засмеялся:

– "Диснейленд" для рыбаков... Недурно. Но нужна куча бабок, а?

– Ну, как и для дисков. Заинтересуйте кого-нибудь. Уверен, что уже есть рынок...

– Рискованная затея... Все эти парки – дело семейное. Я хочу сказать, что дети полгода проводят дома, школа закрыта, и не знаешь, чем их занять. Тогда начинаешь думать, куда бы их сводить. Если устроить что-нибудь, но детям это не понравится, то ничего не выйдет. Если дети примут – все получится. В противном случае – ты банкрот.

– А я имел в виду пенсионеров, – заявил Мастрони. – Детишек у них нет, а пенсионеров становится все больше и больше, и они скучают. Им бы понравилось порыбачить, разве нет? Сил на это немного надо...

– Тогда следует подумать и об их женах. А они, как правило, равнодушны к рыбалке. Поработай над этим. А кто принесет нам кофе, если уж нет Мэрилин?

Брижит Обер недобро посмотрела на меня:

– На меня не рассчитывайте! Женщина-вещь, которая обслуживает своего господина, – это не по мне...

– Вот еще, женщина-вещь! – возмутился Хирш. – Черт побери, вы и так захватываете вожжи, три четверти американских денег принадлежит женщинам, и у вас хватает наглости говорить нам о женщинах-вещах!

Я издал рычание, озадачившее всех.

– У-у-у-фф! Здесь не кафе! Мы учимся! Поспорите в другой раз...

Около десяти часов утра мы отправились на второй этаж. Команда Лоранс уже была на месте, сгрудившись у окна. Эль-Фатави засмеялся и, подвинувшись, указал мне на пристань. Там, рядом с итальянцем-перевозчиком, стояла Мэрилин с чемоданчиком в руке. В лодке были навалены другие чемоданы. К ней семенил Леруа. Нам не было слышно, о чем они говорили, но сцена походила на смешной немой фильм.

– Быстро же они заметают следы, – заметила Лоранс.

В этот раз на ней был желто-синий ансамбль, веселенький и броский. Очень широкие брюки закрывали лодыжки. Мелькнула мысль, что я никогда не видел ее в короткой юбке. Возможно, икры ног у нее были толстоваты, и она старательно прятала их. Очевидно, Лоранс хорошо отдохнула вечером или обновила макияж: на ее покрытом легким загаром лице не было ни единой морщинки.

Полюбовавшись немного сценкой на берегу озера, которая у всех вызвала победоносные улыбки, я взглянул на часы:

– Десять минут одиннадцатого. Шарриак не придет.

– Ну и ладно, обойдемся без него, – фыркнула Лоранс.

Внизу Моран волочил по гравию аллеи здоровенную корзину. Итальянец запустил мотор и теперь суетился возле троса, пытаясь его распутать. Эль-Фатави прощально помахал рукой, но его не увидели.

– Во всяком случае, – заметила Брижит, указав большим пальцем на окно, – уже тремя меньше.

– Это не считается, – тихо сказал я. – Нас никогда не было шестнадцать.

Ее верхняя губа задорно вздернулась, открыв зубы, – ну прямо белочка, грызущая орех. Когда ей было лет десять, кто-то, видимо, находил эту гримаску очаровательной.

– Правильно. Тринадцать. Несчастливое число, верно?

Не ответив, я пригласил всех сесть. Заседание оказалось абсолютно бесполезным, – из тех, что меня так раздражали еще на старой работе, когда там начинали увлекаться собраниями. Все знали, о чем будут говорить, каждая фраза была заранее известна. Ораторы старательно произносили свои тексты, словно актеры в театре. Брижит Обер была язвительной, Мастрони скрупулезным, Хирш немногословным, эль-Фатави эмоциональным, Шаламон недалеким. Никто не вышел за рамки своего характера, не сказал ничего нового, не дал информацию к размышлению. Задумчивая Лоранс не произнесла и пяти слов. После впустую потраченного часа мы единодушно решили: придется продолжать работать, как будто ничего не произошло. У дель Рьеко на руках все козыри, нам с ним не сладить. Восторженные вечерние иллюзии лопнули, как мыльный пузырь, оставив нас глубоко разочарованными.

Мы нехотя разошлись по своим рабочим кабинетам. Хирш просмотрел электронную почту. Новости были неутешительными.

Шарриак избрал другой угол атаки. Теперь он наступал на трех фронтах. С одной стороны, он предложил новую скидку для ряда супермаркетов при условии увеличения поставок – начиналась коммерческая война. С другой стороны, Шарриак продолжал наступать на наш капитал. Он внес предложение о покупке наших акций, утверждая, что группой легче поднять норму прибыли. По мнению хозяина игры, кое-кто клевал на такой довод, обещающий прибавку в десять – двенадцать процентов к акционерному капиталу: этого явно недостаточно, чтобы реально угрожать нам. Особенно Шарриак наступал на юридическом фронте. По его наущению, вероятнее всего, один клиент, якобы поранивший нашим крючком какую-то девочку, затеял против нас судебный процесс, требуя возмещения ущерба на колоссальную сумму и призывая другие жертвы объединиться в ассоциацию.

– Всегда так, – заворчал Хирш, – стоит кому-нибудь вывихнуть лодыжку, и он сразу начинает думать, кому бы предъявить иск. Миллион исков в год. Если ты делаешь метлы, теперь надо прикреплять к ним таблички: "Осторожно! Не засовывать в задницу", – а иначе клиент будет звать полицию и орать, что его не предупредили об опасности.

– Это уж слишком! – бушевал Мастрони. – Рыболовный крючок предназначен для того, чтобы проколоть губу рыбы. А если вместо рыбы подсекают девочку, спутав ее с форелью, значит, ей им прокололи губу, и тут никуда не денешься!

– Точно, – подтвердил Хирш, – но дело-то будет разбираться судьей, который рыболовного крючка никогда не видел. Ему предоставят фотографии изуродованной девочки, письменные заключения экспертов с описанием ужасных ран – и приговор тебе обеспечен. Пришла американская мода. Пукнешь – и на тебе, уже судебный процесс. А адвокаты набивают себе карманы. Так что отнеситесь к этому очень серьезно. Тот субъект со своей тяжбой может принести нам гигантские убытки, а судья приговорит нас к выплате умопомрачительной суммы. Возьми СПИД, к примеру, – выплачено уже четыре миллиарда, и об этом ни слова. Нет, вот увидишь, правосудие нас доконает.

– Можно и так сказать.

– Да, если хочешь. Когда все прошляпил, остается юстиция. Постой-ка, еще не все, пришло новое сообщение... Теперь он набросился на наш устав. Говорит, что устав нашего акционерного общества идет вразрез с законом, и нас следует распустить.

Так вот что изучал Шарриак, когда я приходил к нему, и что он небрежно засунул под бумаги. Он – юрист, а я нет. Может быть, и не было ничего серьезного в мотивировках, которыми он нас завалил, но его козни отнимут у нас уйму времени. А если и пресса подключится, что не замедлит произойти, то забеспокоятся наши клиенты или наши акционеры.

– Он не жалеет патронов, – заметил я. – Ценовая война, наступление на капитал, крючкотворство...

– Ну да, – отозвался Хирш, – три классические позиции, чтобы утопить фирму. Не секрет, что он хочет нас прикончить. Придется защищаться.

– Нет. Будем контратаковать. А по сбыту, Мастрони, сделай им такое же предложение. Вот по капиталу... жаль, нет больше Мэрилин, она писала роскошные письма. Брижит, попробуйте выпутаться, мне необходимо что-нибудь ободряющее. Акционер – это птичка, которая всего боится. Используйте американца. Если уж американцы вложат деньги, значит, денежки заработаем. Шарриак не должен этого знать. И запросите этого янки, не заинтересуют ли его двадцать процентов. Это произведет эффект. А ты, Хирш, свяжись с суперадвокатами, которые защищают наркодельцов. Крепких. Сволочей без стыда и совести. Цель двойная: первая – выиграть время, затянуть дело лет на десять. Шарриак считает себя очень сильным, но наверняка допустил две-три формальные ошибки, а суды страсть как не любят этого. Перетряси его баланс и напиши донос в налоговую инспекцию. Налоговая полиция, или как она там называется, отвлечет его. Вдобавок напусти на него экологов, которые жалуются на него.

– На что?

– Не важно. На то, что загрязняет реки. В его рыболовных крючках повышенное содержание диоксана, озона... Все, что в голову придет...

Хирш разразился таким утробным смехом, что мы вздрогнули.

– Это невероятно! Титан – еще можно, но никак не диоксан и не озон.

– Да наплевать! Все равно никто ничего в этом не понимает! Спроси парней, которые протестуют на улицах против диоксана, что это за штука и в чем ее вред, и ни один не ответит. Им сказали, что это плохо, и точка! Они испугаются, а этого вполне достаточно. Просто скажи, что мы сдали на анализ рыб, выловленных его крючками, и ждем результатов, но проблема, кажется, будет.

– Тогда мы вместе с ним взлетим на воздух...

– Мы на краю пропасти, и он только что подтолкнул нас. Что делать? Уцепиться за его рукав. Либо он нас удержит, либо свалится вместе с нами. Послушайте меня: я хочу тотальной войны, на всех фронтах, беспощадной. Пленных не брать. Все к огнеметам! Я остановлюсь, когда мы его разобьем.

Мы погрузились в работу, даже обедать не пошли, а за довольствием отправили Мастрони. Он принес сосиски, чипсы и пиво, сообщил, что Шарриака в столовой тоже нет, там только команда Лоранс.

– К тому же они морально подавлены. У них скучающий вид.

– Они ждут, кто выиграет. Хотя им-то уже все равно. Встань на их место.

– Ну уж нет, предпочитаю свое.

Мы метали послания, как стрелы. Принтер Хирша трещал, не умолкая, испуская агонизирующие звуки, как все принтеры. Супермаркеты были в нерешительности, не высказываясь ни за одну, ни за другую сторону. Наши сбитые с толку акционеры молчали, но пока не отвечали и на предложения наших противников. Они тоже ждали конца битвы, чтобы перейти в лагерь победителя. Что же касается юридической стороны, то адвокаты обменивались непонятными записками, напичканными ссылками на тексты, о которых мы и понятия не имели, и намеками на самое искреннее – обманчивое чистосердечие. Просвета не было, и досье под собственной тяжестью погружалось в болото безысходности.

Постепенно моя команда начала улыбаться. Лица разгладились, люди обменивались веселыми замечаниями, не прерывая работу. Лица чем-то похожи на небо: с одного взгляда определяешь, солнечно или пасмурно, наполнен ли воздух влагой, близка ли гроза или облака уплывают. Наши лица дышали весной.

Около трех часов Хирш повернул ко мне голову и сказал:

– Смотри-ка, он прислал наши карточки!

Мастрони и Брижит, забыв про дела, бросились к экрану.

– Неужели?

– Точно. Телекопия.

Я удержал Брижит за руку:

– Не смотрите... Отравлено. Где гарантия, что он не изменил несколько несущественных деталей? Не заменил слово "гениальный" на "ничтожество"? Он хочет произвести впечатление. Это добрый знак. Если уж он дошел до этого...

Брижит высвободила руку:

– Да дайте же посмотреть! Мне любопытно.

Нагнувшись, я выключил принтер.

– Нет. Теряем время. Это маневр. Прочитайте свой гороскоп – будет то же самое. Это не наши карточки. Шарриак хочет, чтобы мы думали, будто это они. Он паникует и не знает, что придумать. Это очень хороший признак. А свои карточки, настоящие, вы увидите в пятницу вечером. Это же трюк, пустышка.

– А все-таки могу я взглянуть или вы боитесь?

– Такие карточки я выдаю каждое утро, если накануне хорошо поужинал. Подумайте, чего он хочет? Он хочет, чтобы оставшиеся три часа мы разглядывали свои пупки, перебирая в уме: о-ля-ля! Вот что он думает о нас! Не дель Рьеко прислал их, а Шарриак, вам понятно? У меня возникла идея. Хирш, переправь их дель Рьеко. Пусть он увидит, на что пускается Шарриак. Вы хотите знать правду?

Я выхватил несколько строчек, которые начал выдавать принтер до того, как я выключил его, и сделал вид, будто читаю:

– Брижит Обер. Хорошенькая, но нецелованная...

– Вы были правы, сплошная ложь... Все наоборот, – перебила она с серьезным видом насмешника, вызвав всеобщее веселье.

Я одобрительно улыбнулся. Мне очень нравятся люди, умеющие посмеяться над собой. Через пять минут мы получили по электронной почте письмо от дель Рьеко: "Не понимаю, зачем вы прислали эти карточки. Ж.Д.Р.".

– Он думает, что мы развлекаемся. Уточни, что мы сами получили их от Шарриака и тоже ничего не понимаем. А затем отключайся, займемся другим...

– Ж.Д.Р., – протянул Хирш, – Жаль Дурачить Разинь. Или – Живите, Дурни, Радуйтесь.

– Живее, Директор Рухлядь, – предложила Брижит, явно в ударе.

– Стоп, – строго произнес я. – За работу. Посмеемся в субботу.

Увы, к половине пятого вечера нам был нанесен последний удар. Смертельный. Американец перебежал в лагерь противника. Он сговорился с Шарриаком, отдав ему одновременно свой диск, финансирование и двадцать процентов нашего капитала, приобретенного им пятнадцать минут назад. Шарриак тут же спешно создал холдинг, встав во главе отрасли. Акционерные общества спешно размещались в нем: холдинг владел частью акций команды "А", которая, в свою очередь, контролировала до 50 % доли холдинга, удерживавшего треть акций команды Лоранс, 20 % наших и через эти 20 % – пятую часть второй трети команды "В"... От всего этого голова пошла кругом.

Хирш попытался нанести на диаграмму эти сложные финансовые наслоения. Получилось нечто неудобоваримое. Стрелки, перегруженные процентными ставками, расходились во все стороны.

– Понадобится час, чтобы понять, кому что принадлежит, – прокомментировал он. – Достоверно одно: у нас осталась самая малость. Вероятнее всего, он переведет холдинг на Багамы и укроется там и от налоговиков, и от суда.

Хирш не намного ошибся: холдинг осел в Люксембурге, потом, перепродав свои ценные бумаги новому АО, составленному из нескольких других, на Каймановых островах и вовсе пропал из виду. Шарриак, подобно иллюзионисту, вытаскивал из своей шляпы пачки уставов, которые, на миг раскрывшись веером, сразу исчезали. Он, как канатоходец, буквально плясал над пропастью международного права, с неимоверной скоростью перемещая капиталы. Шарриак разворачивался вовсю, преподавая нам урок, ошеломлявший нас и восхищавший.

– Я предчувствовал это, – сказал Мастрони. – Он никогда и не собирался делать рыболовные крючки. Просто разыгрывает финансовую карту. Он мне осточертел.

Меня больше беспокоила одна деталь.

– Как Шарриак узнал про американца? Кто-нибудь из вас сболтнул? Все началось с этого...

– Лоранс, – предположила Брижит.

– Не думаю. Лоранс не выносит его, с чего бы она стала ему помогать? Да и не в ее это манере. Кто еще?

– Мы никогда с ними не говорили о своих делах, – защищался Мастрони. – Думаешь, у нас есть еще один предатель? Нас всего четверо...

– Иногда достаточно неосторожного слова.

– Ну уж нет. Мы еще в своем уме.

– Тогда... Кроме дель Рьеко некому... Я выясню.

Я вышел и направился к домику, вдруг ощутив, как на меня навалилась усталость трех последних дней. Я чувствовал себя измотанным и раздавленным. Теперь мне стало понятно, что чувствовала Лоранс, когда тонула, а я размышлял на берегу, почему не следует бросать ей спасательный круг.

Все началось с того, что дель Рьеко меня не впустил.

– Вечером, вечером, после ужина! – крикнул он из-за двери.

– Нет. Сию минуту.

Как мальчишка, я надавил плечом на дверь, тогда дель Рьеко соблаговолил открыть. Выглядел он суровым и раздраженным.

– Что с тобой, Жером? Нервы сдают?

– Есть от чего. Кто сказал Шарриаку о нашей сделке с американцем?

– Конечно, я. Несколько строк в журнальной заметке. А вы надеялись, что это останется тайной?

– А почему бы и нет?

Стоя неподвижно на пороге, дель Рьеко не давал мне войти, загораживая вход.

– Потому что все тайное становится явным. Я не посылал ее отдельно. Она была в куче второстепенного вздора. Но у него тонкое чутье, и он пронюхал. Вы хоть изучаете обзор прессы, который я вам ежедневно присылаю? А вот он изучает.

Действительно, каждое утро мы получали от него папку с обзором статей из отраслевых журналов, но не обращали на них внимания. В первый раз там не было ничего интересного: как выбрать удилище, техника лова... В общем, мы перестали их просматривать, а Хирш даже не распечатывал их.

– Потом, – продолжил дель Рьеко, – Шарриак вступил в контакт со всеми американскими фирмами, прежде чем нашел вашего американца. Он все обговорил с ним. Ну как я мог ему запретить? Сделай я это, я уже не был бы нейтральным. Он действовал в рамках правил, вполне корректно.

– Предположим. Но почему американец вступил в переговоры с ним?

– Потому что то, что он предлагал, заинтересовало его. Для американцев мы просто лягушки, похожие друг на друга. Так что в делах они предпочитают самую крупную. Если вас волнуют чувства, отправляйтесь в Голливуд, а не на Уолл-стрит. Кстати, вы изучили положение самого этого американца?

– Нет, по правде говоря.

– А должны были бы. Если бы вы меня спросили, то я бы ответил, что, как и у большинства американских фирм, мажоритарным у него является пенсионный фонд. Средняя доходность промышленного капитала ниже на три процента. Акционеры хотят иметь в пять раз больше. Как можно добиться увеличения в пять раз?

Сказать мне было нечего. Дель Рьеко смерил меня пренебрежительным взглядом.

– Так вот, – стал разъяснять он, – вы жонглируете. Вы покупаете и продаете. Не важно что. Я не уверен, что вы хорошо усвоили принцип действия современной экономики. Здесь как на руднике: вгрызаются туда, где есть рудная жила. Когда она исчерпана, роют в другом месте. А поскольку надо еще и питаться, деревенщина выращивает томаты и картофель за три франка шесть су или мастерит рыболовные крючки. Деньги на этом не сделаешь. Признаюсь, меня восхищают достижения Эммануэля Шарриака. Вы тоже неплохо выпутываетесь. Но у вас разные весовые категории.

Каждое слово кололо, каждая фраза ранила. Я вытащил дель Рьеко из берлоги раньше времени, он был раздражен и мстил за это.

– Что вы хотите, – заговорил дель Рьеко сострадательным тоном, – он очень высоко поднял планку. Эта стажировка и в самом деле какая-то ненормальная. Обычно к нам приходят люди, которые сбились с жизненного пути, они неплохие, но где-то допустили ошибку. Они прилежно следуют указаниям, мы видим, что у них что-то не получается, и направляем их куда надо. Но сейчас это прямо-таки Балканская война. Очень стимулирует интеллект. Вы все, за исключением, может быть, мадам Карре, не старались выиграть гонку. Вы сразу начали уничтожать друг друга. Вы обошли мою логику и перескочили через стену. Мне стало любопытно. Чикаго во времена Аль Капоне, да и только. Но начали-то вы, Жером. Может быть, вы были слишком заинтересованы. Парадоксально, но это может стать препятствием...

– Думаю, ваша логика хромает, – жалко предположил я.

– Но это не моя логика! – воскликнул дель Рьеко. – Это логика системы! Это мир так устроен, а не я. Выигрывают самые упорные. Я здесь ни при чем. Время от времени – признаюсь по секрету – меня это печалит. К концу будущего века на планете будет господствовать криминальный синдикат, и никто не увидит разницы. Будут править люди с менталитетом Аттилы, но в костюмах вместо звериных шкур. К счастью, меня уже не будет. Похоже, с тех пор, как забросили преподавание этики в школе...

– А вам идет говорить об этике...

– Да забудьте вы о ней. Я вам говорю о логике. Причины и следствия связаны, все неумолимо запрограммировано, и никому не дано оборвать эту цепь. Это наподобие атомного взрыва: в какой-то момент он выходит из-под контроля, разрушает все, но составляющие его элементы остаются строго предсказуемыми. Все, что здесь произошло, лишь логическое следствие поведения, которое вы выбрали. Я не верю в рок, он – оправдание слабых, зато я глубоко верю в логику. Мы не можем предсказать будущее только из-за того, что не располагаем всеми параметрами. Но каждый раз, овладевая одним из них, мы уменьшаем неуверенность. Я здесь для этого: узнавая больше о каждом из вас, делаю более предсказуемым ваше поведение в будущем. Так что вы тоже подвластны логике.

– Это не логика, это – ваша логика, – глупо повторял я. – Все совсем не так.

Дель Рьеко пожал плечами:

– Читайте газеты. Ладно, хватит дискутировать, Жером, у меня дела. К ужину игра заканчивается. Мы вернемся к нашему разговору завтра вечером, когда я вас вызову, как и остальных.

Я терял чувство собственного достоинства и уверенность, напрягал мускулы, чтобы не упасть.

– Я пришел сюда за работой, Жозеф. Другого мне не надо, – сдавленно произнес я.

– Тогда делайте все, чтобы получить ее, – жестко ответил он.

Это было его заключительное слово, или, скорее, последний вызов. Не произнеси дель Рьеко этой фразы, ограничившись только своей болтовней, возможно, все пошло бы по-другому. Но его разглагольствование побудило меня идти до конца.

Ему хотелось посмотреть, до чего мы способны дойти, толкнуть нас на преодоление последнего рубежа. Да и я зашел слишком далеко, чтобы возвращаться.

Моя команда, точнее, то, что от нее осталось, не спросила, как прошло свидание. Ответ уже был написан на моем лице. Они лишь взглянули на меня и опустили головы.

– Я вошел в контакт с профсоюзами Шарриака, – сообщил Мастрони. – Сейчас пытаюсь организовать забастовку. Это может отпугнуть американца.

– Ты полагаешь? – неуверенно спросил я.

– Уверен. Я дал им понять, что из-за слияния Шарриак намеревается уволить двадцать процентов персонала. Они уже готовят плакаты. Если они занервничали, американец испугается.

Неплохо придумано. Уже не впервые профсоюзы, сами того не зная, играют роль пешек на шахматной доске финансовых конфликтов. Но маневр не удался. Шарриак пообещал, клятвенно заверил и подписался, что не будет ни одного увольнения. Ему нужно было выгадать всего лишь пару часов. Сдержал бы он свое обещание, если бы игра продолжалась? Трудно сказать. Вероятнее всего, нет. Но это уже не имело значения.

Наши акционеры, видя, что чаша весов склоняется не в нашу пользу, начали избавляться от ценных бумаг. В какой-то момент Шарриак перестал их скупать. У него теперь было больше трети нашей доли собственности, и, располагая относительным большинством, незадолго до времени аперитива он объявил о слиянии наших АО, даже не потрудившись созвать административный совет.

– Я не пойду ужинать, – заявила Брижит. – Я не перенесу вида этой башки жареного мерлана.

Хирш тяжело опустился на стул перед экраном компьютера.

– Я мог бы все стереть, – проворчал он. – Теперь это никому не нужно...

Только Мастрони старался сохранить хорошую мину. Он попытался нас успокоить:

– Мы пали с оружием в руках... А все же мы вышли в финал, они примут это во внимание...

Я задумчиво поднес палец к губам.

– Постой-ка, что ты сейчас сказал?

– Что мы пали...

– Да нет, не ты, а Хирш.

– Что я все сотру, – ответил он.

Я хлопнул в ладоши так, что все подскочили.

– Господи, да вот оно – решение!

Они уставились на меня как на пьяного – с сочувствием и легким отвращением.

– Что ты придумал?

– Ничего, ничего, мне надо еще подумать. Где вы будете вечером?

Брижит недоверчиво вздернула брови.

– А как по-вашему? В "Лидо"? Или пойдем ужинать в "Серебряную башню", а потом на танцы...

– Чтобы я мог найти вас. Я выкручусь. Пойдем поужинаем.

– Без меня, – повторила Брижит. – Я не голодна. Они мне отбили аппетит.

– Нет, Брижит, надо держаться до конца. А конец-то, может быть, не там, где они думают.

– Он прав, – поддержал меня Хирш. – Хоть это и неприятно, но сохраним лицо. Во всяком случае, с тобой хорошо работалось. Мы сделали все, что могли. Жаль, что нас обхитрили.

– У нас еще есть шанс пристукнуть его, – тихо сказал я.

Они этому не верили. Матч проигран, и они потирали ушибы.

За ужином Шарриак показался нам еще отвратительнее, чем мы ожидали. Мы были готовы к атаке и, затаившись в окопах, ждали презрения, бомб сарказма и пулеметных очередей иронии. С оружием наготове Шарриак же рассказывал про уик-энд, проведенный им в Венеции в компании с некой девицей, сыпал названиями мостов и улочек города дожей, взвешивал доходы "Даниели" и от них неожиданно перешел к финансовому положению Ватикана. Послушать его, так за извечной борьбой христианства с исламом скрывался тривиальный дележ рынка, незначительного по сравнению с "Майкрософтом". Шарриак показал себя во всем блеске, жонглируя парадоксами с ничего не значащей улыбкой; увлеченно играя понятиями, он словно давал нам понять, что сам не верит тому, что говорит, а просто демонстрирует свои таланты. Только это, пожалуй, выдавало его крайнее удовольствие. Чувствовалось, что он расслабился и уже думал о другом. Во мне все кипело: я приготовился к его заносчивому триумфу. Однако показное безразличие Шарриака к происшедшему ранило меня гораздо сильнее. Он как бы говорил: "Видите, все было очень легко, обыкновенная разминка, я уж и позабыл о ней". Это было унизительнее, чем вызывающая или слащавая надменность, к которой мы были готовы.

Подключилась и Лоранс, пытаясь в чем-нибудь уличить Шарриака. Похоже, Венецию она знала лучше и старалась выставить его профаном и невеждой. Но он охотно принял вызов, процитировал "Мемуары" Казановы, порассуждал о происхождении понятия гетто и рассказал нам анекдот о художниках. Непринужденный, приятный, он с искренним вниманием выслушивал Лоранс, когда она завела разговор о живописи. Одним словом, идеальный собеседник. Учтивый до противного.

Я чувствовал, как кипели мои коллеги, но у них хватило ума сдержаться. Дель Рьеко, естественно, появился.

Снова начиналась гроза. Мы слышали завывание ветра в деревьях, и вскоре крупные капли дождя забарабанили по стеклам окон.

К концу ужина мы немного заскучали. Моран уже не оживлял своим присутствием бар. Впрочем, и команда Шарриака исчезла сразу после кофе, удалившись на закрытое совещание. Думаю, на самом деле они ушли пить шампанское, праздновать победу, вспоминая эпизоды сражения и то, какие они хорошие и какие плохие мы.

Главное же, как им помог дель Рьеко. Так оно и было, я убежден в этом. С самого начала игры ставки были сделаны. Не было и в помине честных соревнований. Не знаю, по какой причине дель Рьеко решил покровительствовать Шарриаку, но он сделал для него все: привлекал его внимание к существенной информации, ставил в известность о реакции акционеров, поставщиков и клиентов, дезинформируя нас в свое удовольствие, – расчищал ему путь, а на нашем расставлял капканы. Я пока не мог разобраться, что за таинственная связь существовала между ними. Весь этот игровой механизм, на первый взгляд такой сложный и приближенный к жизни, был всего лишь иллюзией, способом скрыть истину: Шарриак должен был выиграть. У дель Рьеко и в мыслях не было беспристрастно оценивать нас, ему только нужно было оправдать выбор, сделанный еще до нашего прибытия на остров.

Обо всем этом я поведал Лоранс и Хиршу, когда они пили кофе в баре. Лоранс, первая заподозрившая сговор между Шарриаком и дель Рьеко, неожиданно изменила мнение. Теперь она считала, что нас просто поставили в чрезвычайную ситуацию и каждый имел то, что заслуживал. И в жизни, утверждала Лоранс, нет равенства между молодым выпускником университета и мелким дилером из провинции. Здесь игра более уравновешена, и всем предоставлен шанс. Весь секрет нашей неудачи заключался в излишних сомнениях, недостаточной осторожности, капельке наивности и архаичных рефлексах. Шарриак, наоборот, точно соответствовал своему имиджу: жесткий, подозрительный, безжалостный, холодный. Я читал в глазах Лоранс покорное восхищение или, если быть точным, горькую покорность, не лишенную восхищения.

– Я вышла из игры, – говорила она, – потому что оказалась непохожей на них. По сути, они правы: мое место не на верху. Я не готова шагать по трупам и, наверное, никогда не смогу. Они показали мне конечную остановку, и я поняла, что не так уж и жаждала до нее добраться.

– Значит, вам это пошло на пользу...

– В некотором смысле. Знаете, везде одно и то же: в университете, руководящих кругах, на крупных предприятиях или в артистической среде. У каждого своя культура, и, если вы в точности не походите на них, они отторгают вас. Мне нужно найти собственное место. Оно не здесь. Я им не по нраву, и они мне не нравятся. Но я не хочу на них походить. Они почувствовали и дали мне это понять. Я не способна делать то, что делает Шарриак, уподобиться ему. И тем не менее они бесподобны. Не стали тратить тут годы, чтобы вылепить меня: они обернулись за четыре дня. Довольно-таки впечатляюще: при малых затратах результаты лучше, чем при почтовом найме, который практикуют крупные фирмы.

– Что это за штука? – недоуменно спросил Хирш.

Лоранс повернулась к нему:

– Вы предлагаете себя какой-нибудь компании, вам присылают длиннейшие вопросники. Цель – определить, в полной ли мере вы соответствуете тому, что встретите в фирме. Не только проверить, тот ли вы, кто им нужен, но и выяснить, не доставите ли вы им неприятностей, впишитесь ли в их структуру, подходите ли вы по духу фирме. Потом все это обрабатывается компьютером, и он выдает ваш профиль. Дель Рьеко делает лучше: практикует жизненную модель. По крайней мере знаешь, на что идешь.

Ее слова рассердили меня.

– Они вам дали коленом под зад, а вы еще и благодарите!

Лоранс слабо улыбнулась:

– Да, я близка к этому. У меня такое впечатление, что я окончила семинарию и потеряла веру. Конечно, мне очень нужна работа, но не такая. За эти дни я ни разу не почувствовала себя счастливой. Значит, я для этого не создана. Посмотрю, смогу ли я найти что-нибудь подходящее в другом месте.

– Другого места нет, Лоранс. Для государственной службы мы уже стары, может, не вы, но я-то уж точно, мне за сорок. Я не учился на врача, не могу быть юристом, я не умею чинить телевизоры или водопроводные краны, мне даже не на что купить лицензию таксиста. Что мне остается делать?

– Ну... продавать цветы на рынке Прованса... Если вам это подходит, я вас нанимаю!

– Или играть на аккордеоне на террасах бистро... Сожалею, Лоранс, но все это не для меня. Мы с вами сейчас проходим мимо чудесной любовной истории.

На этот раз она искренне расхохоталась:

– Лучше поздно, чем никогда!.. Впрочем, мне это и в голову не приходило, я уже обожглась.

– Ну ладно, я пошел... воркуйте себе... – сказал Хирш и поднялся.

Но Лоранс опередила его. Пожелав нам спокойной ночи, она ушла. Вместе с ней исчезли и мои тревоги: Лоранс вышла из игры. Останься она, я не думаю, что ей удалось бы меня убедить. Этого, без сомнения, не хотели ни она, ни я. Она просто пересекла дорогу передо мной, не остановившись.

Я продолжил беседу с Хиршем. Мы выражались по-разному, но чувствовали одинаково: злость, потому что нас одурачили.

Он тоже считал, что все было подстроено. Каждую минуту мы припоминали мелочи, утверждавшие нас в этой мысли.

– Тоже мне наблюдатели! – возмущался Хирш. – Они даже пытались выдать их за психологов! В таком случае, я – фигурист, нет – архиепископ Парижский! Моран психолог! И все это на полном серьезе! Ты видел рожу психолога? Или это была скрытая камера?

– Но американец, конечно, самый сильный ход, – продолжил я. – Мы выдумываем, опираемся на него, а у нас его выдергивают, и мы – мордой об стол! Если бы я слетал в Лос-Анджелес и поговорил с этим типом, получился бы совсем другой расклад. Такие дела не проворачивают по факсу. Нужно встретиться и поговорить с глазу на глаз. Все эти послания по электронной почте – чушь собачья: ничто не заменит личного контакта. А в этом-то нам и отказано.

– А история с рыболовными крючками! – не отставал Хирш. – Идиотизм... Какой дурак предложил их? Пинетти?

– Кажется. Теперь уже не важно. Он тоже из их компании.

Помешивая ложечками в пустых чашках, мы раззадоривали друг друга. Наконец я почувствовал, что Хирш созрел, и выложил свои карты.

– Дело труба, ты согласен?

– Хуже того. Мы полностью провалились.

– Терять нам больше нечего?

– С ними – абсолютно.

– Тогда слушай: устроим им бордель.

Хирш не спросил зачем, а только – как? На это я и надеялся.

– Мы все разрушим. Клаузевиц сказал: война – это продолжение политики другими средствами. Люди обожают эту формулировку, всегда повторяют ее, когда кого-нибудь дубасят, считая ее гениальной, сутью философии. Две тысячи лет изучали Платона, теперь же – Клаузевица. О'кей, мы им покажем. Они беспредельщики? Ладно, мы – тоже.

Хирш не спорил.

– А конкретно?

– Конкретно: мы сделаем вид, что идем спать. В два часа ночи встретимся, взломаем их крепость и займемся компьютерами. Согласен?

Если бы он отказался, остановился бы и я. Мне просто было необходимо, чтобы меня поддержали в моем исступлении. Хирш кивнул со свирепым видом.