Охранники, агенты, палачи

УЧРЕЖДЕНИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО СЫСКА И ИХ ПЕРВЫЙ ИСТОРИК

Более шестидесяти лет миновало со дня кончины Павла Елисеевича Щеголева. Его имя несколько затушевалось в глубинах минувших десятилетий, но никогда не исчезало вовсе. Сегодня оно засверкало с новой силой — начали переиздаваться его книги. Большинство трудов П. Е. Щеголева сохранили актуальность, они и сегодня читаются с неослабевающим интересом. Список его работ насчитывает более семисот названий и включает исследования по русской литературе, истории освободительного движения, пьесы, киносценарии и даже либретто[1]. Он — автор знаменитой «Дуэли и смерти Пушкина», двухтомной «Книги о Лермонтове», «Алексеевского равелина», редактор всех семидесяти номеров журнала «Былое», первого легального журнала, посвященного истории освободительного движения в России. Трудно поверить, что все это сделано одним человеком за короткую пятидесятитрехлетнюю жизнь.

Современное пушкиноведение немыслимо без фундаментальных исследований П. Е. Щеголева, но и история русского освободительного движения не может быть написана без использования его многочисленных трудов и опубликованных им ценнейших архивных документов. Литературоведы считают П. Е. Щеголева историком русской литературы, выдающимся пушкинистом, историки — крупным исследователем освободительного движения в России, непревзойденным знатоком царской охранки и полицейской провокации. Труды П. Е. Щеголева распределяются примерно поровну между историей литературы и историей освободительного движения. Начинал он с литературоведения, истории русской литературы и не оставлял их до конца жизни. Чуть позже появились его работы по освободительному движению. Быть может, в другое время Павел Елисеевич не проявил бы себя как историк освободительного движения, но сама жизнь и, конечно же, убеждения подтолкнули его к этому. Многие исследования П. Е. Щеголева по истории русской литературы предприняты им лишь в связи с тем, что они теснейшим образом связаны с освободительным движением. Поэтому в его занятиях историей и литературой тему освободительного движения следует признать главенствующей.

Изучать историю освободительного движения в России, не затрагивая политического сыска и полицейской провокации, невозможно. Очень часто важнейшие исторические события начинались с глубинных толчков, зарождавшихся в кабинетах руководителей Министерства внутренних дел. Павел Елисеевич превосходно понимал это уже в самом начале своей исследовательской деятельности. Впервые ему пришлось познакомиться с учреждениями политического сыска не по документам — он ощутил их действия на себе; дальнейшие жизненные обстоятельства побудили его стать первым историком российского политического сыска.

Дед П. Е. Щеголева, Никифор, безграмотный николаевский солдат, отбывал на Кавказе долгую воинскую повинность, отец окончил полковую школу для солдатских детей и служил в гарнизоне по писарской части. Подневольная воинская повинность, предусмотренная происхождением, отличалась тем, что крестьянский сын при рождении приписывался к помещику, а солдатский сын, кантонист, — к Военному министерству, и судьбой его безраздельно распоряжалась оно и только оно. Лишь коронационным манифестом от 26 августа 1856 года Александр II, в ряду прочих милостей, освободил солдатских детей от принудительной принадлежности к военному ведомству.

Дядя Павла Елисеевича, Иван Никифорович, продиктовал любопытные воспоминания, в которых описал возвращение Щеголевых на родину отца:

«В январе 1861 года отец за выслугу 20 лет военной службы получил чистую отставку с обязательством — волосы стричь, бороду брить, по миру не ходить, приискать себе род жизни и приписаться к свободному податному сословию.

Продав дом с надворными постройками и простившись с нашей родиной, друзьями и знакомыми, в конце марта месяца того же года мы двинулись в путь: мать с тремя детьми сидела в повозке с кибиткой, запряженной в одну лошадь, отец шел сбоку лошади, а я и брат шли сзади кибитки. Так мы из Грузии направились на родину своего отца — в село Верхнюю Катуховку Воронежского уезда, к которой отец пожелал приписаться и заняться хлебопашеством»[2]. Далее следуют красочные описания длительного, неспешного путешествия через половину России с юга на север, встречи с родней, деревенского родового щеголевского дома, непривычной цивильной жизни.

В Верхней Катуховке 5 апреля 1877 года родился Павел Елисеевич Щеголев. Его отец, как человек редкой для деревни грамотности, служил по «письменной части при мировом посреднике». В 1883 году мировой посредник пошел на повышение. Оказавшись в Воронеже мировым судьей, он вызвал из деревни Елисея Никифоровича.

В 1886 году П. Е. Щеголев поступил в приготовительный класс Воронежской гимназии. Время его обучения совпало с самыми мрачными годами гимназических реформ. После выстрела Д. В. Каракозова и наступившей в связи с этим реакцией Александр II в 1866 году назначил министром народного просвещения графа Д. А. Толстого, человека, прославившегося крайне консервативными взглядами. 30 июля 1871 года, вопреки мнению большинства членов Государственного Совета, ему удалось добиться высочайшего утверждения нового устава, по которому изнурительному заучиванию латинского и греческого языков отводилась почти половина учебного времени, а уроки русского языка заполнялись зубрежкой правил церковно-славянской грамматики. Изучение русской литературы ограничивалось весьма формальным знакомством с творчеством Пушкина, Лермонтова и Гоголя. На развитие творческих начал, на размышления у гимназистов времени не оставлялось специально. Именно эту основную цель преследовал толстовский устав. В 1880 году просветительская деятельность Толстого закончилась. На посту министра просвещения Толстого сменил А. А. Сабуров, а его в 1882 году — И. Д. Делянов. После попытки цареубийства 1 марта 1887 года министр просвещения издал пресловутый циркуляр о «кухаркиных детях», по которому от директоров гимназий требовалось всемерно ограничивать доступ в гимназию детям «кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детей коих, за исключением разве одаренных необыкновенными способностями, вовсе не следует выводить из среды, к коей они принадлежат»[3]. Кроме того, в гимназиях резко возросла плата за обучение.

За все время учебы в Воронеже П. Е. Щеголев был единственным гимназистом из крестьянской семьи, и не выгнали его из классической гимназии благодаря редкостным способностям.

«Воронежская гимназия, — писал он в неопубликованной автобиографии, — была в это время типичной «толстовской» гимназией, в которой классическая система в полной мере выполняла поставленную ей политическую задачу обезличить учеников и подавить в зародыше инстинкты общественной деятельности. С внешней стороны все обстояло как будто прилично: гимназический режим не был резким и жестоким, но он был бессмысленным и тупым, он даже не мог привить любви ни к науке, ни к литературе. Образование можно было получить только за стенами гимназии, и могучим средством образования явилось, конечно, чтение книг, к которому я пристрастился с детских лет. Читал я преимущественно классиков — Пушкина, Гоголя, Жуковского, Тургенева и, наконец, Достоевского и Л. Толстого, читал запойно, целиком полные собрания. Как это ни странно, возбуждал и поддерживал мою страсть к чтению не кто иной, как мой отец, «солдатский сын», не сильно грамотный, веровавший, может быть, даже суеверно, в силу просвещения»[4].

Учась на «медные деньги» отца, Щеголев с седьмого класса прирабатывал рецензиями на «театральные сезоны» и репетиторством. Одним из его учеников был сын Г. А. Русанова, восторженного почитателя Л. Н. Толстого. 1 апреля 1894 года Толстой приезжал в гости к Русановым. 34 года спустя Павел Елисеевич вспоминал: «Разговор шел общий, главным образом на литературные темы. Лев Николаевич интересовался, что читали мы, подрастающее поколение. Читали мы все много, я в особенности. Некоторое время Льву Николаевичу не удавалось назвать ни одного произведения, которое было бы нам не известно. Но на Диккенсе мы были пойманы… — Ну, я вам завидую, — сказал Лев Николаевич, — какое вам предстоит удовольствие, а я уж прочел. <…> Когда на другой день Лев Николаевич уезжал, мы, школьники, приступили к нему с просьбой написать «на память». Он исполнил просьбу и много читавшему гимназисту написал на клочке бумаги: «Желаю Вам думать самому. Лев Толстой». Это наставление оказало на меня значительное влияние»[5].

Через пять лет, сидя в мрачной одиночной камере столичной тюрьмы, П. Е. Щеголев с грустью вспоминал уютную гостиную в воронежском доме Русановых, неторопливое чтение вслух чеховского «Черного монаха», его героя Коврина, восторженные восклицания Л. Н. Толстого[6]. Позже университетский студент и великий писатель встречались еще, а в 1908 году обменялись письмами. Л. Н. Толстой высоко оценивал литературно-редакционную деятельность П. Е. Щеголева[7].

В 1895 году П. Е. Щеголев закончил гимназию с серебряной медалью и в том же году поступил на санскрито-персидско-армянский разряд факультета восточных языков Петербургского университета. Что повлияло на крестьянского сына при выборе этой экзотической специальности, он и сам объяснить не мог. Однако тяга к русской литературе побудила его к одновременным занятиям на историко-филологическом факультете, ставшими для него основными.

В университетские годы для заработка П. Е. Щеголев писал рецензии на книги и статьи по русской истории и литературе, что явилось превосходной школой для его дальнейшей научной работы. За 1897–1899 годы им написано почти пятьдесят рецензий — большая работа для студента, посещавшего лекции на двух факультетах и занятого самостоятельными исследованиями. За первое оригинальное сочинение «Очерки истории отечественной литературы: Сказание Афро-дитиана», посвященное древнерусской письменности и напечатанное в «Известиях русского языка и словесности Императорской Академии наук», П. Е. Щеголеву 26 января 1899 года Совет университета присудил золотую медаль. Медаль торжественно вручили 12 марта, а на другой день талантливого студента исключили из университета как активного участника противоправительственных выступлений.

«Общественное возбуждение, — вспоминал П. Е. Щеголев, — открывшее эпоху последнего подъема к первой русской революции, не могло не затронуть университета, оно-то и прервало мои занятия наукой. Это было время легального выступления марксизма и победоносной его борьбы с народничеством; время оживления борьбы рабочих с капиталистами, сопровождавшееся крупной победой (фабричный закон 2 июня 1897 года), время деятельности «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», окрашенной в эти годы в цвета «экономизма». В среде студенчества тоже шла борьба между социал-демократами и только что народившимися социалистами-революционерами»[8].

8 февраля состоялось избиение студентов полицейскими, спровоцированное начальником столичного охранного отделения. Комиссия под председательством генерала П. С. Банковского, назначенная для расследования студенческих беспорядков, не смогла отрицать провокационной роли полиции. П. Е. Щеголев был одним из руководителей студенческих выступлений и пострадал за это дважды: один раз за участие в них, второй раз за публикацию в журнале «Былое» рецензии на доклад генерала П. С. Ванновского.

24 марта в 9 часов вечера у П. Е. Щеголева начался обыск, в 7 часов утра 25 марта обыск закончился и его отвели в Полицейский дом Спасской части, 29 марта переместили в С.-Петербургскую одиночную тюрьму («Кресты»), где в камере № 862 он просидел до 7 мая и был отправлен в Дом предварительного заключения.

В Доме предварительного заключения П. Е. Щеголев сделал первый шаг в изучении карательных учреждений царской охранки. Там он подготовил два коротких наброска: «Заметка о местах предварительного заключения»[9] и «Заметка об одиночном заключении»[10]. Наверное, Павел Елисеевич не имел намерения их публиковать, они так и остались в его гигантском архиве — три развернутых листа из толстой ученической тетради. В конце первой рукописи проставлена дата — 9 мая 1899 года. Заметка содержит подробное описание Полицейского дома Спасской части, Петербургской одиночной тюрьмы и Дома предварительного заключения с размерами камер и условиями жизни подследственных. Двадцатидвухлетний автор успел изучить Устав уголовного судопроизводства и сопоставил реальную тюремную жизнь с предписываемой уставом. Вторая рукопись отразила наблюдения и переживания П. Е. Щеголева.

После двухмесячного скитания по столичным местам предварительного заключения П. Е. Щеголева освободили по подписке о невыезде из Петербурга до назначения наказания за участие в студенческих волнениях. Это ожидание он использовал на противоправительственную пропаганду среди рабочих Путиловского завода, за что восемь месяцев провел в уже знакомом ему Доме предварительного заключения.

Бывший студент напрасно ожидал следствия и суда над ним за совершенные противоправительственные действия. У полицейских властей имелся более простой способ наказания провинившегося. Об этом позаботился еще император Александр III, — 14 августа 1881 года он утвердил Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия[11]. Положение об усиленной охране, так его называют для краткости, просуществовало до Февральской революции. В заключительной его части регламентирована процедура высылки неугодных лиц в административном порядке. Согласно Положения об усиленной охране полицейские власти, «убедившись в желательности высылки частного лица, представляют об этом министру внутренних дел» доклад с «объяснением оснований к принятию мер»[12]. Министр внутренних дел передавал «представление» на рассмотрение Особого совещания при Министерстве внутренних дел. Пункт 34 Положения об усиленной охране гласил: «Представление этого рода рассматривается в Особом совещании, образованном при Министерстве Внутренних дел, под председательством одного из товарищей министра, из четырех членов — двух от Министерства внутренних дел и двух от Министерства юстиции. Постановления сего Совещания представляются на утверждение министра внутренних дел»[13]. Особое совещание заочно выносило решение об отправке в ссылку сроком до пяти лет, а в случае необходимости могло продлевать этот срок сколько угодно раз.

Из Дома предварительного заключения П. Е. Щеголева в административном порядке отправили в Полтаву в ссылку. Там впервые проявилось его исключительное чутье на разыскание документов. Это свойство П. Е. Щеголева впоследствии поражало исследователей. В Полтаве Павел Елисеевич обнаружил остатки семейного архива Гоголей-Яновских, материалы из которого позволили ему опубликовать четыре статьи, посвященные молодому Н. В. Гоголю. «В Полтаве я прожил 1900–1901 годы, — писал Щеголев. — Тут подошло разрешение моих дел: приговор по студенческому делу (два года полицейского надзора) был погашен приговором по рабочему делу — три года ссылки в Вологодскую губернию. Уже после моего отъезда в Вологду я был привлечен к новому, третьему, дознанию при Полтавском жандармском управлении — о распространении «Южного рабочего» и «Искры». По этому дознанию в 1902 году я был арестован уже в Вологде, просидел четыре месяца в Вологодском остроге, но дальнейшего развития это дело не получило»[14].

Вологодская колония политических ссыльных в бытность там Павла Елисеевича «представляла любопытнейший и красочный конгломерат». Одновременно со Щеголевым в ссылке находились А. В. Луначарский, А. А. Богданов-Малиновский, Б. В. Савинков, А. М. Ремизов, Н. А. Бердяев, группа членов киевского «Союза борьбы» и другие. Несмотря на существенные расхождения в убеждениях, политические ссыльные часто собирались вместе и слушали доклады Луначарского, Бердяева, Ремизова, взаимно обогащая друг друга.

Но ссылка есть ссылка, и П. Е. Щеголев всеми силами рвался из нее в Петербург, он считал необходимым закончить университет и продолжить научную работу. Сохранилась его переписка с академиками А. Н. Веселовским и А. А. Шахматовым с просьбами помочь возвратиться в столицу. Основная трудность заключалась в том, что П. Е. Щеголев наотрез отказался писать прошение о помиловании. Наконец, хлопоты успешно завершились, и он весной 1903 года сдал экстерном за университетский курс по историко-филологическому факультету. Глубокие знания и известность в академических кругах — до 1903 года он опубликовал более ста работ (большинство рецензии) — давали Щеголеву право на зачисление в Университет для подготовки к преподавательской деятельности. Но профессор И. А. Шляпников воспротивился его оставлению на кафедре русской литературы. С мечтой об академической карьере пришлось расстаться, и Щеголев поступил на службу в редакцию журнала «Исторический вестник», но от научной работы не отказался.

События 9 января 1905 года оказали на П. Е. Щеголева сильнейшее влияние. Он с известным историком Н. П. Павловым-Сильванским наблюдал прицельную стрельбу по мирным людям[15]. Под впечатлением виденного Павел Елисеевич решил приступить к изучению истории русского освободительного движения. Н. П. Сильванский и П. Е. Щеголев сразу же после 9 января начали подготовку к изданию «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева[16]. После завершения работы над «Путешествием» П. Е. Щеголев перешел к чтению документов, связанных с восстанием декабристов. Для получения разрешения на работу с материалами архива III отделения он обратился за ходатайством в Академию наук. 17 мая 1905 года на имя председательствующего по Отделению русского языка и словесности академика А. Н. Веселовского из Департамента полиции пришло следующее письмо:

«Вследствие отношения от 5 мая за № 214 о разрешении окончившему курс университета Павлу Елисеевичу Щеголеву ознакомиться для целей литературного труда с хранящимися в архиве бывшего III отделения собственной его императорского величества канцелярии документами и материалами, представляющими интерес для истории русской литературы и общественной жизни в эпоху императора Николая I, Департамент полиции имеет честь уведомить названное Отделение императорской Академии наук, что к удовлетворению изложенного ходатайства препятствий не встречается»[17].

Перед Щеголевым открылся архив III отделения, пошла захватывающая работа с делами С. И. Муравьева-Апостола, А. С. Грибоедова, В. Ф. Раевского, П. И. Пестеля, П. Ф. Шаховского, Н. И. Тургенева, П. Г. Каховского, И. И. Горбачевского, материалами о женах декабристов М. Н. Волконской, Е. И. Трубецкой, К. П. Ивашевой, А. Г. Муравьевой, Е. П. Нарышкиной. От декабристов П. Е. Щеголев перешел к делам, по которым в открытую, легальную печать не просачивалась ни одна публикация, основанная на документах. Он читал и копировал документы сыска, дознаний и судебных процессов петрашевцев, С. Г. Нечаева, народовольцев… Перед ним раскрылись тайны тайн, богатейшие материалы по недавним событиям, очевидцы которых были еще живы, но темы оставались запрещенными. Павел Елисеевич познакомился с новейшими материалами, о которых знал лишь понаслышке или вовсе не знал, он стал обладателем достоверных сведений об участниках освободительного движения, сведений, которые строжайше скрывались многие десятилетия.

При каждом посещении архива III отделения П. Е. Щеголев не переставал удивляться тому, что его пропускали в хранилище и давали работать. И он торопливо копировал бесценные документы, делал заметки, описания. Конечно же, власти совершили опрометчивый поступок. Выражаясь современным языком, произошла утечка информации. И какой! И в какие руки она попала! Работая в архиве, П. Е. Щеголев впервые натолкнулся на едва различимые черты полицейской политической провокации, обнаружил ее влияние на ход исторических событий, понял, что революционное движение не может быть изучено в отдельности от действий политического сыска и полицейской провокации.

Материалов собралось столь много и такого содержания, что даже в 1905–1906 годах появились непреодолимые трудности с публикацией, — никто не хотел их печатать, опасаясь преследования властей. Напрашивался единственный выход — самому приступить к изданию журнала, посвященного истории освободительного движения в России. Именно во время работы с документами архива III отделения у П. Е. Щеголева появилась эта мысль.

«Со времени моего возвращения из ссылки, — писал П. Е. Щеголев, — я не принимал активного участия в революционном движении, но с ним бьши связаны мои научные интересы, мои занятия в области, как тогда выражались, «освободительного» движения. 1905 год дает новое направление моей деятельности, дает толчок к широкому массовому распространению знаний истории революционного движения. С этой целью В. Я. Яковлев-Богучарский и я разработали в подробностях план издания журнала, посвященного истории освободительного движения в России»[18]. Журнал «Былое» начал выходить в январе 1906 года и был запрещен в октябре 1907 года. С названием «Былое» пришлось расстаться, и редакторы весь 1908 год, скрываясь от Главного управления по делам печати под чужой фамилией, выпускали журнал «Минувшие годы». После Февральской революции П. Е. Щеголев один возобновил издание «Былого» и редактировал его до 1926 года. Одновременно с журналом «Былое» Щеголев участвовал в редактировании сборников документов «Русская историческая библиотека», посвященных также истории освободительного движения в России и выходивших в 1906–1907 годах.

В журнале «Былое» печатались воспоминания участников революционного движения, статьи и документы, относящиеся к политическому сыску, полицейской провокации, методам борьбы Департамента полиции с революционным движением. Впервые в легальной печати журнал открыто разоблачал тайных полицейских агентов, публиковал документы, полученные нелегальным путем из секретных архивов Министерства внутренних дел. Из номера в номер «Былое» печатало материалы о противозаконных действиях царской администрации. Временные рамки журнала распространялись от конца XVIII века до 1905 года включительно. П. Е. Щеголев неутомимо выискивал и бесстрашно публиковал свидетельства о мерах, применявшихся политическим сыском против тех, кто осмеливался вступать в борьбу с самодержавием. Абсолютное большинство этих материалов появилось на страницах «Былого» впервые и впоследствии никогда не переиздавалось.

Журнал выходил тридцатитысячным тиражом и «зачитывался до дыр». «Былое» в Смоленске имеет большой успех, — писал П. Е. Щеголеву народоволец М. Ю. Ашенбреннец, — все экземпляры в книжных магазинах берутся нарасхват и каждая книжка делает множество оборотов»[19]. Громадный успех журнала объясняется тем, что «в области историко-революционной «Былое» явилось своего рода откровением для массового читателя, но и для ветеранов революции «Былое» давало много нового материала, как мемуарного, так и документально-официального, извлеченного из сокровеннейших правительственных источников»[20]. Новое о прошлом узнавали и чиновники Министерства внутренних дел, и жандармские офицеры охранных отделений, занимавшиеся политическим сыском.

Напряжение в стране, вызванное революционным подъемом, заставляло власти терпеть существование журнала, наполненного ярко выраженным противоправительственным содержанием, и они терпели. Приведу отзыв о журнале «Былое», принадлежащий крупному деятелю политического сыска, основателю московской школы филеров Е. П. Медникову. «Если прочесть несколько книг «Былого», — писал он своему бывшему начальнику и другу, известному охраннику С. В. Зубатову, — то можно сделать заключение, что это не история революционного движения, а просто святцы и житие святых мучеников и сподвижников»[21].

Первые полгода журнал выходил почти беспрепятственно, но в Петербургском комитете по делам печати за ним наблюдали с опаской и раздражением. Каждый номер внимательно прочитывался действительным статским советником А. М. Андрияшевым, фактическим цензором журнала. Наконец, ему удалось найти материал, на основании которого, как ему казалось, можно расправиться с враждебным монархии журналом. В седьмом номере «Былого» П. Е. Щеголев поместил свою статью без подписи «С. Г. Нечаев в Алексеевском равелине в 1873–1883 гг.».

3 августа 1906 года состоялось заседание Петербургского комитета по делам печати, на котором А. М. Андрияшев сделал доклад об июльской книге «Былого»[22]. 5 августа Главное управление по делам печати отправило в С.-Петербургскую судебную палату постановление о привлечении П. Е. Щеголева к ответственности по статьям 107 и 128 Уголовного уложения[23]. «Судебная палата, — писал в 1917 году П. Е. Щеголев, — вознаградила усмотрение г. Андрияшева не в полной мере: она отвергла статью 128 и присудила по статье 107 одного из редакторов Щеголева к заключению в крепости на 2 месяца. Этот приговор по ст. 107 едва ли не был единственный в судебной практике»[24]. Статья 107 Уголовного уложения 1903 года предусматривала наказание «Виновного в оскорблении памяти усопших Царствовавших Деда, Родителя или Предшественника Царствующего Императора <…>»[25].

В 1903 году завершились репрессии против П. Е. Щеголева за его участие в революционном движении, в 1906 году начались репрессии за распространение сведений из истории революционного движения в России. Октябрьский номер «Былого» за 1907 год оказался последним. Лишь в 1912 году редакторам стало известно, что «Былое» закрыли по настоятельному требованию провокатора Е. Ф. Азефа, узнавшего, что один из фактических редакторов журнала В. Л. Бурцев располагал некоторыми сведениями о нем и намеревался их опубликовать.

Против редакторов «Былого» возбудили судебное преследование. До решения дела П. Е. Щеголева выслали из столицы, и он поселился в Сестрорецке. При очередном нелегальном посещении Петербурга его задержали и посадили в арестантское отделение Коломенской полицейской части, затем постановлением Особого совещания выслали в Юрьев (Тарту) под негласный надзор полиции, оттуда — в Любань. После слушания дела о журнале «Былое» 13 января 1909 года Петербургской судебной палатой П. Е. Щеголев был осужден на три года заключения в крепости. Не без использования связей удалось поместить Павла Елисеевича в «Кресты», где ему предстояло просидеть в одиночной камере два года и четыре месяца.

П. Е. Щеголеву, известному историку и литературоведу, тюремная администрация создала необычные условия — ему, политическому заключенному, разрешили пользоваться книгами в неограниченном количестве. Он смог продолжать научную работу. В тюрьме им написан ряд выдающихся исследований, что дало повод для неуместных шуток о пользе для него одиночного заключения[26].

Одиночное заключение разрушало нервы и убивало трудоспособность, голова заполнялась тревожными мыслями, волнениями о близких, о будущем, появлялись мнительность, необоснованные предчувствия, страх. 7 апреля 1911 года тюремный врач признал состояние здоровья Павла Елисеевича неудовлетворительным. Академики В. Ф. Корш, Н. А. Котляревский, С. Ф. Ольденбург, Ф. Ф. Фортунатов и А. А. Шахматов обратились с очередной просьбой к министру юстиции И. Г. Щегловитову о досрочном освобождении П. Е. Щеголева. «Высочайшее соизволение последовало в Царском Селе 3 мая 1911 года»[27].

Выйдя из тюрьмы, П. Е. Щеголев продолжил литературную и научную деятельность. В издательстве «Огни» он выпустил несколько книг мемуаров декабристов, сотрудничал в прогрессивном журнале «Современник» и газете «День». 19 октября 1913 года за исследования в литературоведении Академия наук присудила ему Пушкинскую премию, на соискание премии рассматривалось тридцать девять работ. Во время 1-й мировой войны он участвовал в издании журнала «Отечество», летом 1916 года вышла в свет долгожданная «Дуэль и смерть Пушкина». П. Е. Щеголев сделался знаменитостью, поговаривали о баллотировании его в Академию наук. Наконец, отступила постоянная нужда, семья переехала в просторную пятикомнатную квартиру.

В первые дни Февральской революции почти одновременно по всей России запылали костры, в которых горели документы охранных отделений, жандармских управлений Департамента полиции и других служб Министерства внутренних дел империи. Пламя поглощало бесценные для истории материалы. Разъяренные толпы петербуржцев подожгли здания Окружного суда на Литейном проспекте и старой тюрьмы — Литовского замка — у Театральной площади. Они сгорели дотла. Пожары вспыхнули в помещениях Департамента полиции на Фонтанке у Пантелеймоновского моста и на Мытнин-ской набережной, там громили и жгли столичное охранное отделение. Эти два здания с их содержимым подожгли умышленно. Многие желали уничтожения секретных архивов охранного отделения и Департамента полиции, им требовалось забвение прошлого как гарантия будущего существования.

«Правда, кое-где жандармским офицерам удалось уничтожить списки провокаторов, — писал публицист С. Г. Сватиков, — кое-где толпа, подстрекаемая агентами охраны, не понимая смысла происходящего, разгромила Охранные отделения и сожгла их архивы и делопроизводства. Так, например, погибла значительная часть архива Петроградского охранного отделения»[28]. О происходившем на Фонтанке в здании Департамента полиции сообщили в Пушкинский дом Академии наук. Непременный секретарь Академии Наук академик С. Ф. Ольденбург сумел раздобыть несколько лошадей, запряженных в сани, и экспедиция, состоявшая из П. Е. Щеголева, Б. Л. Модзалевского, Н. А. Котляревского, А. С. Полякова, А. А. Шилова, В. П. Семенникова и других, отправилась на спасение ценнейших архивов[29]. Все, что удалось спасти, 3 марта погрузили в сани и свезли на Васильевский остров в Академию наук.

В Москве 1 марта 1917 года во дворе по Гнездниковскому переулку, 5 запылали костры. Горели документы охранного отделения. Кто-то носил бумаги в костры, кто-то брал на память папки, фотокарточки, брошюры. «Трудно было понять, — писал известный архивист В. В. Максаков, — кого в этой толпе было больше — любопытствующих или бывших охранников, стремившихся, пока не поздно, по возможности скрыть в огне костров следы своего участия в охране рухнувшего самодержавного строя. Что в толпе немало было бывших охранников, можно убедиться из того, что при проверке дел «охранки», в особенности ее так называемого «агентурного отдела», впоследствии выяснилось отсутствие, главным образом, личных дел секретных сотрудников, «агентурных записок» и тому подобных документов, по-видимому, не случайно исчезнувших во время «стихийного» разгрома охранки и полицейских участков».[30]

В провинции охранные отделения запылали одновременно со столичными. В первую очередь жгли личные дела секретных сотрудников и документы, регламентировавшие методы работы политического сыска. Слухи о происходивших повсеместных разгромах сыскных учреждений бывшей империи дошли до столицы, и 10 марта 1917 года Временное правительство учредило при Министерстве юстиции комиссию для ликвидации дел политического характера бывшего Департамента полиции. Ее возглавил один из первых историков русского освободительного движения бывший народоволец, известный охотник за провокаторами, В. Л. Бурцев. Увлеченный издательской деятельностью, Бурцев уделял Комиссии чрезвычайно мало времени, из-за этого часть архивов продолжала находиться на попечении их прежних хранителей — чиновников Министерства внутренних дел. Временное правительство «отдало распоряжение об охране полицейских архивов только тогда, когда официальные хранители их покинули свои посты и когда много документов уже было расхищено и уничтожено»[31].

Видя, что бурцевская комиссия бездействует, министр юстиции А. Ф. Керенский обратился к группе общественных деятелей, в том числе к П. Е. Щеголеву, с предложением «в кратчайший срок рассмотреть документы, захваченные в Департаменте полиции и в других учреждениях»[32]. Бурцевскую комиссию формально ликвидировали 15 июня 1917 года.

5 марта 1917 года Временное правительство сформировало Чрезвычайную следственную комиссию для расследования противозаконных по должности действий бывших министров и прочих высших должностных лиц, как гражданских, так и военного и морского ведомств. В ее работе постоянно участвовали: известный московский адвокат Н. К. Муратов (председатель), сенаторы С. В. Иванов и С. В. Завадский (заместители председателя), главный военный прокурор В. А. Апушкин, прокурор Харьковской судебной палаты Б. Н. Смиттен, прокурор Московского окружного суда Л. П. Олышев, академик С. Ф. Ольденбург, прокурор Виленской судебной палаты A. Ф. Романов, представитель Государственной Думы Ф. И. Родичев, от Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов Н. Д. Соколов и П. Е. Щеголев, вошедший в ее состав несколько позже. Главным редактором стенографических отчетов комиссия пригласила поэта А. А. Блока, ему помогали журналист М. П. Миклашевский и писательница Л. Я. Гуревич, научную редакцию отчетов выполнил профессор Е. В. Тарле. По замыслу учредителей, Комиссии предстояло собрать доказательства преступных деяний высших царских администраторов и подготовить обвинительное заключение для предания их суду.

Чрезвычайную следственную комиссию обслуживало двадцать пять следователей. Они и члены комиссии допросили пятьдесят девять лиц, в том числе: министров внутренних дел А.А. Макарова, Н. А. Маклакова, А. Д. Протопопова, А. Н. Хвостова, товарищей министра внутренних дел С. П. Белецкого, B. Ф. Джунковского, С. Е. Крыжановского, Н. В. Плеве, министра юстиции И. Г. Щегловитова, крупных чиновников политического сыска С. Е. Виссарионова, А. В. Герасимова, М. С. Комиссарова. Обвинительного заключения комиссия не составила — все подследственные действовали в рамках основополагающих законов Российской империи. Таковы были законы и ведомственные инструкции, что они допускали беззаконие. Допрошенные в комиссии не отрицали применение политической полицией провокаторских приемов как основного средства борьбы с революционерами. Часть из подследственных отпустили, часть расстреляли в сентябре 1918 года. Материалы, собранные комиссией, были обработаны, отредактированы и изданы П. Е. Щеголевым в 1924–1927 годах[33], свидетельства, полученные комиссией, в значительной мере заполнили пробелы, образованные из-за уничтожения в первые дни Февральской революции архивных документов бывших учреждений политического сыска.

Временное правительство понимало, что архивы подразделений Департамента полиции и Отдельного корпуса жандармов необходимо срочно спасать и приводить в порядок для использования в борьбе со сторонниками восстановления монархии. Поэтому вместо бурцевской комиссии оно решило образовать при Чрезвычайной следственной комиссии Особую комиссию для обследования деятельности бывшего Департамента полиции и подведомственных Департаменту учреждений. Председателем Особой комиссии министр юстиции назначил П. Е. Щеголева. В ее работе, кроме председателя, принимали участие еще 22 человека.

Проект положения об Особой комиссии написан П. Е. Щеголевым:

«1. Комиссия для ликвидации дел политического характера бывшего Департамента полиции, образованная постановлением Временного правительства от 10 марта 1917 г., упраздняется.

2. При Министерстве юстиции учреждается Особая комиссия для обследования, согласно указания Министерства юстиции, деятельности бывшего Департамента полиции и подведомственных Департаменту учреждений.

3. Комиссия а) исследует все дела, имеющие отношение к политическому розыску и сохранившиеся в архиве Департамента полиции и подведомственных ему учреждений; б) входит в сношения с исполнительными комитетами и комиссиями, работающими на местах по данным местных архивов <…>

4. Архив бывшего Департамента полиции передается в ведение Министерства юстиции, а управление архивом впредь до окончания работы Чрезвычайной следственной комиссии — временно возлагается на Особую комиссию <… >»[34]

Все усилия Особой комиссии П. Е. Щеголев направил на спасение и сохранение архивов, на их научное описание и изучение. Он стремился собрать оставшиеся после разгрома документы, находившиеся в провинциальных учреждениях Департамента полиции, и сосредоточить их в одном месте[35].

Задачи, возложенные Министерством юстиции на Особую комиссию, сформулированы П. Е. Щеголевым в наказе:

«1. Выяснить наличный состав секретной агентуры при всех учреждениях, занимавшихся политическим розыском с 1905 по 1917 г. и приготовить список секретных сотрудников.

2. Рассмотреть все дела Особого отдела, 6-го делопроизводства и все данные о деяниях криминального характера, совершенных чинами жандармского надзора, сообщить Министерству юстиции.

3. Принять меры путем личных и письменных сношений к выявлению и охране дел и архивов, упраздненных ныне учреждений, занимавшихся политическим розыском и подведомственных Департаменту [полиции], для передачи при ближайшей возможности в архив Департамента полиции. По выяснении дела представить Министерству юстиции общий отчет о положении всех столичных и провинциальных архивов указанного типа.

4. Составить детальный отчет о положении политического розыска в России с 1905 по 1917 г.»[36].

Во время работы в Особой комиссии и частично в Чрезвычайной следственной комиссии П. Е. Щеголев первым из историков русского освободительного движения подробно познакомился с архивами подразделений Министерства внутренних дел и главным образом с документами Особого отдела Департамента полиции. Именно тогда он стал крупнейшим знатоком политического сыска и полицейской провокации.

Чрезвычайная следственная и Особая комиссии прекратили свое существование в конце ноября 1917 года. За время их деятельности П. Е. Щеголеву удалось проделать огромную работу по сохранению, систематизации и изучению документов архивов учреждений Департамента полиции. После ликвидации комиссий все архивы оказались в руках новой власти. Первые годы ими пользовались некоторые историки и участники революционного движения, позже доступ к ним был прекращен. Но уже сразу после Октябрьской революции многие документы Особого отдела Департамента полиции были опечатаны, и есть основание предполагать, что они остаются до сих пор неизученными.

Полицейская провокация проникла в Россию из Западной Европы в начале XIX столетия почти одновременно с республиканскими идеями будущих декабристов. Провокация быстро пустила корни, но ее росту препятствовало либеральное окружение Александра I, видевшее в ней чрезмерно грязное орудие для поддержания спокойствия в империи. Политический сыск оценил провокацию не сразу — уж очень непривычными казались свойственные ей способы выявления преступников и добывания улик их виновности.

Прочную привязанность к провокации политический сыск приобрел лишь в начале 1880-х годов стараниями жандармского подполковника Г. П. Судейкина. Получив должность инспектора Петербургского охранного отделения, он первый в России наладил массовую вербовку революционеров, попавших в полицейские застенки. В активе инспектора охранки числится много жертв, но особенно прославился Судейкин вербовкой С. П. Дегаева. Около года полицейский агент Дегаев стоял во главе народовольческих кружков, действовавших в пределах Российской империи. С помощью этого провокатора инспектору столичной охранки удалось полностью контролировать действия революционной партии. Судейкин и Дегаев разгромили «Народную волю», в тюрьмах оказались все, кого они сочли нужным туда отправить.

Успех Судейкина вскружил головы сотрудникам политического сыска. Если всех провокаторов, орудовавших в революционных кружках и партиях в 1820–1881 годах, можно пересчитать по пальцам, то начиная с Судейкина их количество увеличивалось в геометрической прогрессии и к Февральской революции достигло сорока тысяч[37]. Особенно потрудились на этом поприще С. В. Зубатов и талантливый ученик Судейкина П. И. Рачковский.

Что есть провокация и кто же такие провокаторы?

Слово «провокация» появилось в русском языке в начале XVIII века и, имея латинское происхождение, пришло к нам из польского, немецкого или латинского языков[38]. Долгое время слово это в России употреблялось лишь как синоним подстрекательства. С политической полицией понятие провокации начали связывать лишь в 1900-е годы. В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона слово «провокация» разъясняется лишь как юридический термин: 1. «<…> апелляция в уголовных вопросах от магистрата к народу». 2. «<…> понуждение истца к предъявлению иска, вопреки общему правилу»[39].

Словарь современного русского языка не дает четкого определения понятий «провокация» и «провокатор»[40]. Поэтому предложим следующие определения: провокация есть подстрекание к действию, направленному на достижение целей подстрекателей вопреки интересам подстрекаемого. Провокатор есть подстрекающий к действию, направленному вопреки интересам подстрекаемого (подстрекаемых).

Самым опасным и распространенным проявлением провокации является полицейская политическая провокация. Она заключается в том, что полицейский агент, находящийся в рядах противоправительственного сообщества, выдает его членов, разрабатывает и согласовывает со своим истинным начальством планы действий и в соответствии с ними подстрекает членов этого сообщества к противоправительственным поступкам (выступлениям).

Политические провокаторы бывают двух типов: полицейские агенты, вступившие в состав противоправительственных сообществ, и члены противоправительственных сообществ, завербованные политической полицией. Инструктивные документы рекомендовали вербовать агентов из революционной среды, но жандармские офицеры и штатские сотрудники политического сыска предпочитали работать с секретными агентами, внедренными в противоправительственные сообщества: их знали по предыдущей службе и поэтому доверяли. Но полицейские агенты, внедренные в «обследуемую среду», чрезвычайно редко обладали знаниями и интеллектуальным уровнем профессиональных революционеров. Поэтому охранникам приходилось пользоваться услугами завербованных членов партий. Они вызывали у полицейских подозрение и как согласившиеся на сотрудничество — предателям никто не доверяет, — и как лица, которые могли пойти на сотрудничество, оставаясь верными своим убеждениям и, следовательно, превращались во внедренных в охранку вражеских агентов. Такое случалось не часто, но случалось.

Не следует смешивать провокаторов с осведомителями. Осведомители обычно вербовались из дворников, лакеев, официантов и других лиц, не принадлежащих к «обслуживаемой среде» неблагонадежных. Среди осведомителей встречались дипломаты, музыканты, офицеры, сановники, светские дамы… Разношерстную толпу осведомителей объединял общий для них признак — все они работали или регулярно посещали места скопления людей, где могли услышать нечто противоправительственное и о нем донести. Если в XIX веке далеко не все просившиеся в осведомители получали положительный ответ, например, в 1873 году писательнице Е. П. Блаватской, предлагавшей свои услуги III отделению, было отказано[41], то в XX веке охранники не брезгали пользоваться услугами проституток, сутенеров, пьяниц, дебилов… Осведомители доносили обо всем, что им становилось известно и могло заинтересовать начальство, но никого не подстрекали к противоправительственным действиям. Если это случалось, то осведомитель превращался в провокатора.

Провокаторы и осведомители служили важнейшим и необходимейшим инструментом политического сыска. Главная цель политической политики — защита существующего государственного устройства. Все учреждения любой полиции делятся на две основные группы: полицейская стража и сыскная полиция. Цели, задачи и методы работы политического сыска напоминают контрразведку. И тот и другая пытаются не столько раскрывать преступления, сколько стремятся к их предотвращению. Чтобы предотвратить преступление, необходимо иметь своего агента в «преступном сообществе». Такой агент, если он эффективно работает на сыск, не может быть пассивным членом «преступного сообщества», иначе ему нечего будет сообщать своим полицейским хозяевам. Активный член «преступного сообщества», работающий в политической полиции, есть провокатор. Поэтому сыск по природе своей переплетен с полицейской провокацией, образуя единый организм, направленный на борьбу с революционным движением.

В Российской империи начала XX столетия политический сыск осуществляли подразделения Министерства внутренних дел, Отдельного корпуса жандармов (военная полиция) и Министерства императорского двора. Для обеспечения безопасности монарха и членов его семьи начальник дворцовой охраны Министерства императорского двора имел своих секретных агентов. Иногда они сотрудничали с другими службами политического сыска. В состав Отдельного корпуса жандармов входило семьдесят пять губернских и тридцать уездных жандармских управлений с разветвленной сетью жандармских пунктов. Услугами секретных агентов жандармерия почти не пользовалась и осуществляла политический сыск лишь на тех территориях, где отсутствовали подразделения, подчиненные только Министерству внутренних дел.

Формально всем политическим сыском руководил товарищ министра внутренних дел, ответственный за работу полиции. Одновременно он являлся командиром Отдельного корпуса жандармов и председателем Особого совещания. Ему же был подчинен директор Департамента полиции, имевший от двух до пяти заместителей — вице-директоров, один из которых руководил политической частью, то есть являлся фактическим главой политического сыска империи.

Департамент полиции был образован в 1880 году из III отделения Собственной его императорского величества канцелярии и Департамента исправительной полиции Министерства внутренних дел. К февралю 1917 года его структура выглядела следующим образом:

первое делопроизводство — распорядительное, заведовало общеполицейскими делами, распределением кредитов и личным составом общеполицейской части;

второе делопроизводство — законодательное, занималось составлением полицейских инструкций, циркуляров и законопроектов;

третье делопроизводство — секретное, до 1 января 1898 года осуществляло политический сыск, гласный и негласный надзор, борьбу с политическими партиями и массовым движением, охрану царя, руководство заграничной агентурой, а также наружное и внутреннее наблюдение на территории России. После 1 января 1898 года большая часть функций третьего делопроизводства перешла в Особый отдел;

четвертое делопроизводство — наблюдательное, производило надзор за ходом политических дознаний в губернских жандармских управлениях, после 1907 года — надзор за массовым рабочим и крестьянским движением, легальными организациями;

пятое делопроизводство осуществляло гласный и негласный надзор;

шестое делопроизводство следило за изготовлением, хранением и перевозкой взрывчатых веществ, реализацией фабрично-заводского законодательства, выдавало справки о политической благонадежности лицам, поступившим на государственную службу или в земство;

седьмое делопроизводство наследовало у четвертого делопроизводства наблюдение за дознаниями по политическим делам;

восьмое делопроизводство заведовало сыскными отделениями — органами уголовного сыска;

девятое делопроизводство занималось контрразведкой и надзором за военнопленными.

Кроме перечисленных делопроизводств в Департаменте полиции имелись Инспекторский отдел (1908–1912) и Особый (политический) отдел (1898–1917) — главный штаб политического сыска, который состоял из: первого отделения, занимающегося общей перепиской; второго отделения по делам партии социалистов-революционеров; третьего отделения по делам социал-демократической партии; четвертого отделения по делам общественных организаций национальных окраин; пятого отделения по разборке шифров; шестого отделения, занимавшегося следствием; седьмого отделения, выдававшего справки о политической благонадежности; Агентурного (секретного) отдела (1910–1917); Секретной части (канцелярии). В составе Особого отдела находились специальная картотека, содержавшая карточки со сведениями о пятидесяти пяти тысячах политически неблагонадежных, коллекция фотографических снимков двадцати тысяч лиц, проходивших по политической сыску, и библиотека нелегальных и запрещенных изданий[42]. В 1910 году генерал-майор А. М. Еремин, возглавлявший Особый отдел, выделил группу жандармских офицеров, имевших в своем распоряжении секретных сотрудников, в отдельную группу и назвал ее Секретным (агентурным) отделом. Эти офицеры ведали главным образом секретной агентурой.

В формальном подчинении Особого отдела находились все охранные отделения империи. Основная их масса была образована в 1902–1903 годах, к 1914 году их количество достигло шестидесяти. Все охранные отделения состояли из трех основных подразделений: канцелярии, отдела наружного наблюдения и агентурного отдела внутреннего наблюдения. Канцелярии занимались общей и секретной перепиской, получением секретных циркуляров и инструкций, а также пополнением картотечных алфавитов на неблагонадежных лиц. Отделы наружного наблюдения состояли из заведующего, участковых и вокзальных надзирателей, а также филеров, выполнявших наружное наблюдение. Агентурные отделы внутреннего наблюдения состояли из заведующего, его помощника, жандармских офицеров и секретных сотрудников, занимавшихся внутренним наблюдением.

В подчинении директора департамента полиции находилось его особое подразделение — заграничная агентура, следившая за русской революционной эмиграцией, обосновавшейся в странах Западной Европы. Политический сыск вне России осуществляли главным образом агенты наружного наблюдения и незначительное количество агентов внутреннего наблюдения. Это объясняется трудностью внедрения провокаторов в эмигрантскую среду. С появлением в Европе в начале 1830-х годов первых русских полицейских эмиссаров центр заграничной агентуры находился в Париже, но его агенты орудовали в Германии, Швейцарии, Англии, Бельгии, Италии и на Балканах. Руководитель заграничной охранки имел свой кабинет в первом этаже русского консульства. Почти легальное пребывание сотрудников русской политической полиции в странах Западной Европы объясняется межправительственными соглашениями и традиционными связями политических сысков дружественных государств. Например, сотрудники французской тайной полиции официально служили в русской заграничной агентуре, префекты парижской полиции давали руководителям русской заграничной охранки всю имевшуюся у них информацию о революционных эмигрантах.

Политический сыск в империи и за ее пределами осуществлялся сотрудниками наружного и внутреннего наблюдения, состоявшими на службе в шестидесяти охранных отделениях, заграничной агентуре, Особом отделе Департамента полиции и дворцовой охране. Наружное наблюдение — слежка — производилась филерами (от фр. fileur — сыщик), руководимыми жандармскими офицерами. Филеры не имели права вступать в контакты с объектами наблюдения и добывали о них сведения путем скрытой слежки. Набирали филеров предпочтительно из отставных унтер-офицеров. Внутреннее наблюдение (изнутри «обследуемого общества») выполнялось секретными агентами, руководимыми жандармскими офицерами или штатскими чиновниками. Информация о готовящихся противоправительственных действиях в политическую полицию поступала от постоянных осведомителей, эпизодических доносчиков («штучников»), филеров или агентов внутреннего наблюдения и проверялась путем наружного и внутреннего наблюдения, а также негласных обысков и допросов подозреваемых.

Главное, наиболее эффективное звено гигантского механизма политического сыска империи — секретные агенты внутреннего наблюдения делились на департаментских, заграничных и местных. Департаментская агентура доставляла сведения о деятельности целых партий. Заграничная агентура информировала о русской революционной эмиграции. По возвращении в Россию агенты этой категории, как правило, переходили в ведение Департамента полиции. Местная агентура находилась на службе в охранных отделениях и доносила о положении дел в местных революционных кружках. Это разделение, регламентированное секретными циркулярами, следует считать условным. Например, Азефа в разные периоды его провокаторской деятельности можно в равной степени отнести одновременно к двум из перечисленных категорий агентов.

Все лица, занимавшиеся политическим сыском, действовали в соответствии с «Инструкцией начальникам охранных отделений по организации наружного наблюдения» и «Инструкцией по организации и ведению внутреннего наблюдения в жандармских и розыскных учреждениях». Последняя инструкция давала следующие рекомендации по вербовке секретных сотрудников: «Для приобретения их необходимо постоянное общение и собеседование лица, ведающего розыском, или опытных подчиненных ему лиц, с арестованными по политическим преступлениям. Ознакомившись с такими лицами и наметив тех из них, которых можно склонить на свою сторону (слабохарактерные, недостаточно убежденные революционеры, считающие себя обиженными в организации, склонные к легкой наживе и т. п.), лицо, ведающее розыском, склоняет их путем убеждения в свою сторону и тем обращает их из революционеров в лиц, преданных правительству. Этот сорт сотрудников нужно признать наилучшим. Помимо бесед с лицами, привлеченными уже к дознаниям, удается приобретать сотрудников из лиц, еще не арестованных, которые приглашаются для бесед лицом, ведающим розыском, в случае получения посторонним путем сведений о возможности приобретения такого рода сотрудников <…>

При существовании у лица, ведающего агентурой, хороших отношений с офицерами корпуса жандармов и чинами судебного ведомства, производящими дела о государственных преступлениях, возможно получать от них, для обращения в сотрудники, обвиняемых, дающих чистосердечные показания, причем необходимо принять меры к тому, чтобы показания эти не оглашались. Если таковые даны словесно и не могут иметь серьезного значения для дела, то желательно входить в соглашение с допрашивающим о незанесении таких показаний в протокол, дабы с большей безопасностью создать нового сотрудника»[43].

Секретные сотрудники «приобретались» охранниками разными путями. Судейкин убеждал арестованных революционеров в том, что он сторонник либерализации самодержавного правления империей и желает примирения с народовольцами. Он предлагал им посредничество в переговорах правительства с революционерами, а затем постепенно превращал в своих агентов. Тех, кто не соглашался на сотрудничество, инспектор охранки запугивал, если и это не удавалось, отправлял на каторгу или, в крайнем случае, в ссылку. Начальник Московского охранного отделения Н. С. Бердяев за уютным самоваром в неспешной беседе легко убедил молодого радикала С, В. Зубатова согласиться на оказание помощи секретной полиции. Иначе ему за участие в революционном кружке предстояло идти по этапу в Восточную Сибирь. С. В. Зубатов, занявший место Бердяева в Московском охранном отделении и унаследовавший его самовар, превзошел в мастерстве вербовки агентов сначала своего учителя, а потом и самого Г. П. Судейкина. Ученики и поклонники Зубатова, охранники помельче, превратили самовар в необходимый атрибут вербовки, талисман удачи, а чаепитие — в некий ритуал ее проведения. В арсенале охранников имелись и другие ритуалы, например, запугивание, психическое отделение тюремной больницы (практиковал еще Судейкин), пытка[44].

Сформулировать причины, по которым совершаются предательства и соратники превращаются в изменников и провокаторов, невозможно — сколько предательств, столько причин. На сотрудничество с полицией соглашались из страха, предавали, чтобы избежать казни, предавали из-за денег, неудовлетворенного тщеславия, под натиском шантажа и угроз. Но встречались и энтузиасты, доброхоты, шедшие по призванию.

Все секретные агенты — сотрудники внутреннего наблюдения — имели своими руководителями жандармских офицеров или штатских чиновников, служивших в Департаменте полиции, охранных отделениях или заграничной агентуре. Чем больше агентов удавалось завербовать тому или иному сотруднику этих правоохранительных учреждений, чем лучшего качества они оказывались как информаторы и исполнители провокационных действий, тем легче он преодолевал служебные преграды, тем быстрее взлетал на верхние ступени иерархической лестницы полицейской власти. Сотрудники политического сыска распоряжением монарха получали чины и ордена вне очереди, установленной во всех других ведомствах Российской империи. Например, начальнику Петербургского охранного отделения А. В. Герасимову за пять лет службы в охранке удалось продвинуться от ротмистра до генерал-майора. Именно поэтому армейские и даже гвардейские офицеры охотно шли в Отдельный корпус жандармов и стремились оттуда перевестись в подразделения политического сыска. Чтобы попасть в жандармские офицеры, требовалось быть потомственным дворянином, окончить военное училище по первому разряду, шесть лет прослужить в армии, не быть католиком, иметь безупречную репутацию верноподданного и успешно сдать вступительные экзамены.

Но для получения дополнительных денежных вознаграждений, орденов, внеочередных чинов и наградных за особое отличие требовалось или предотвращать, или, в крайнем случае, раскрывать политические преступления. Очень скоро офицеры и штатские чиновники сыска обнаружили, что предотвращать легче всего спровоцированные преступления. Например, можно создать динамитную мастерскую или еще лучше, так как менее опасно, типографию, а затем в нужный момент — «раскрыть». Можно попросить кого-нибудь из членов революционной партии спрятать у себя дома нелегальную литературу, а затем обыскать и арестовать…

Сотрудники политического сыска понимали, что они должны непременно и постоянно раскрывать преступления, иначе в Зимнем дворце усомнятся в эффективности их работы. Проще всего правоохранительным органам доказывать свою необходимость с помощью провокации. Сотрудники политического сыска понимали провокацию как удобнейшую форму их существования, позволяющую создавать видимость кипучей деятельности, связанной с постоянным риском и лишениями, погонями, ночными перестрелками, засадами.

Высшие руководители политического сыска империи позволили провокации поселиться в его учреждениях не для того, чтобы создавать с ее помощью типографии и большие политические процессы. Руководителей сыска влекли за собой не зависящие от их воли и знаний законы смертельной борьбы монархического строя за свое существование. Монархия порождает произвол, произвол толкает радикально настроенных молодых людей на борьбу с ним. Самодержавие не терпит никаких оппонентов, оно обрушивает на революционеров репрессии, загоняет в подполье, заставляет конспирировать свои действия, направленные на ниспровержение существовавшего политического устройства. Охранители императорской власти желают истребить крамолу любыми средствами и, поскольку революционные партии тщательнейше скрывают свои планы, им ничего не остается как узаконить засылку своих агентов в «преступные сообщества». «Но самой главной моей задачей, — писал А. В. Герасимов, — было хорошо наладить аппарат так называемой секретной агентуры в рядах революционных организаций, без такой агентуры руководитель политической полиции все равно как без глаз. Внутренняя жизнь революционных организаций, действующих в подполье, это совсем особый мир, абсолютно недоступный для тех, кто не входит в состав этих организаций. Они там в глубокой тайне вырабатывали планы своих нападений на нас. Мне ничего не оставалось, как на их заговорщицкую конспирацию ответить своей контрразведкой, — завести в их рядах своих доверенных агентов, которые прикидывались революционерами, разузнавали об их планах и передавали бы о них мне»[45].

Засылка полицейских агентов в революционные и оппозиционные партии и их вербовка из членов партий активизировалась актами политического террора, предпринимавшимися народовольцами, а затем социалистами-революционерами. Вслед за каждым покушением на императора Александра II правительство предпринимало очередной шаг по пути ужесточения борьбы с революционерами. Любой тоталитарный режим действует особенно беспощадно во имя самосохранения, более важной задачи он перед собой не ставит, о благе народном он печется постольку поскольку. Тайной полиции позволялось все, что содействовало недопущению политических убийств и любых противоправительственных выступлений. Произвол вступил в единоборство с произволом, ибо революционный террор есть самосуд и отвратительнейший произвол, втягивающий в свою орбиту людей честных, но «не ведающих, что творят». Читая воспоминания народовольцев и эсеров, исследования о их деятельности, архивные документы, содрогаешься от простоты и легкости выносимых ими решений о жизни и смерти людей. Убивали членов императорской фамилии, министров, губернаторов, частных приставов, провокаторов, судебных следователей, квартальных надзирателей. Одновременно убивали лиц, случайно оказавшихся вблизи брошенных бомб. Народовольцам и эсерам казалось, что и эти их жертвы, абсолютно ни в чем не повинные, должны содействовать скорейшему приближению революции, что гибель несчастных людей должна ускорить грядущее торжество свободы. Их не только не смущало число жертв, они стремились к их приумножению.

Революционеры убивали без суда, власти чинили расправу по своему усмотрению. Соперничество в беспределе произвола нарастало вплоть до Февральской революции. Эпидемия преступных приемов вседозволенности перебрасывалась из одного противостоящего лагеря в другой, легко преодолевая баррикады и строжайшую конспирацию. Шел интенсивный процесс взаимного обучения.

Лидеры российских революционных партий, каждый готовя свою революцию, фанатически верили в неизвестно кем возложенное на них предназначение указать народам «единственно правильный» путь к построению самого справедливого общества. Они отвергали эволюцию, не оставлявшую им надежд на сколько-нибудь видную должность в административной иерархии империи. Могли ли претендовать на карьеру недоучки Нечаев и Желябов, помощник присяжного поверенного Ульянов или литератор Чернов? Они понимали, что только собственная революция в силах возвести лидера на вершины власти и дать ему все. Именно это питало их веру в необходимость скорейшей революции, разжигало нетерпение и нетерпимость. Поэтому вожди революционных партий, созидатели разрушительных сил спешили вдолбить в умы людей сомнительные теории и увлечь за собой доверчивых.

Трон и высшая администрация видели рост сил, стремившихся уничтожить созданное веками, как умели, пытались предотвратить катастрофу. Противоборствующие стороны не стесняли себя в выборе средств, не осознавая, что средства должны соответствовать целям, ибо средство может обезобразить цель до неузнаваемости. Лишь сегодня мы видим результаты этой затянувшейся зловещей борьбы, в которой не было правых, и понимаем, что такая революция нужна не народу.

Вскоре после начала работы Особой комиссии П. Е. Щеголев решил возобновить издание журнала «Былое», первый номер вышел в августе 1917 года. Журнал издавался до 1926 года, его бессменным редактором был П. Е. Щеголев. Всего вышло 35 номеров и два остались в верстке, полностью подготовленными к печати. Первые книги журнала изобилуют материалами по истории политического сыска и полицейской провокации, но уже с 1920 года их количество начало резко падать — новая власть предпочитала не касаться этой темы, наводящей на аналогии.

В журнале «Былое» П. Е. Щеголеву удалось опубликовать двадцать шесть статей, очерков и документов, имеющих прямое отношение к политическому сыску, среди них: «Секретные сотрудники в автографах», «Школа филеров», «Охота за масонами, или Похождения асессора Алексеева», «Приключения И. Ф. Мануйлова: По архивным материалам», «М. И. Гурович и журнал «Начало»», «В конце 1916 года», «Последнее признание Рысакова», «В январе и феврале 1917 года», «С.-Петербургское охранное отделение в 1895–1901 гг.», «Петроградская контрразведка накануне революции», «Психология предательства: Денисов Н. П. Из воспоминаний сотрудника охранки» и др.

После Октябрьской революции П. Е. Щеголев принял на себя громадную служебную и общественную нагрузку. Перечислю главные из исполнявшихся им обязанностей: ведущий сотрудник Музея революции, председатель исторической комиссии Петроградского бюро Истпарта, управляющий Петроградским отделением 7-й секции Единого государственного архивного фонда РСФСР, председатель Петроградской подкомиссии по изданию материалов декабристов, заместитель председателя совета Общества по изучению освободительного и революционного движения в России, сотрудник Пушкинской комиссии Академии наук СССР, председатель Драматического союза, председатель Кооперативного издательского товарищества «Былое», редактор первого послереволюционного собрания сочинений А. С. Пушкина, редактор журнала и издательства «Бьшое», член многочисленных ученых советов и редакционных коллегий[46].

Несмотря на огромную занятость, Павел Елисеевич продолжал интенсивную научную работу. После революции список его трудов пополнился двумястами тридцатью названиями, среди них более двадцати книг. Выполненные им исследования по истории освободительного движения в России охватывают период с конца XVIII до начала XX века и включают деятельность А. Н. Радищева, декабристов, Кирилло-Мефодиевского братства, петрашевцев, народников, Н. Г. Чернышевского, С. Г. Нечаева, революционных кружков XIX столетия и далее вплоть до Октябрьской революции. Такому диапазону может позавидовать любой историк революционного движения, но П. Е. Щеголев был еще и выдающимся литературоведом.

Для реализации обширных планов одного журнала П. Е. Щеголеву не хватало. В 1918 году он организовал кооперативное издательское товарищество «Былое», заменившее эмигрировавшего из России издателя журнала Н. Е. Парамонова, бывшего владельца издательской фирмы «Донская речь»[47]. Кроме издания журнала товарищество приступило к выпуску книг. Их редактирование П. Е. Щеголев взял на себя. В издательстве «Былое» под его редакцией вышло около пятидесяти книг.

А. Н. Толстой, с которым Павла Елисеевича связывали сотрудничество и дружба, называл его «римлянином»[48]. Наверное, правильнее следовало называть его человеком Ренессанса: знания во всех областях культуры, талант писателя и драматурга, размах и широта исследований, их глубина и оригинальность. Спокойствие «римлянина» представляло лишь оболочку, то, что бушевало под ней, легко обнаруживается в жизни и творчестве П. Е. Щеголева. Язык его научных исследований достигал по силе и выразительности образцов классической русской прозы. Именно поэтому они с интересом читаются и знатоками истории освободительного движения, и учениками средней школы. Популярность изложения нисколько не снизила их научной ценности.

П. Е. Щеголев не написал историю политического сыска в России, он не ставил перед собой этой цели, он был реалистом и превосходно понимал, что ему не позволили бы этого сделать. История политического сыска в России не опубликована до сих пор. Но Павел Елисеевич заложил основы для ее написания. Все его труды, в том числе и о политическом сыске, окрашены субъективными тонами. Читая их, необходимо помнить, кто, когда и при каких обстоятельствах их писал. Поэтому оценки автора следует воспринимать с учетом наших знаний об авторе, эпохе и последующих событиях, произошедших после его смерти. В предлагаемой читателю книге помещены основные труды П. Е. Щеголева, относящиеся к политическому сыску и полицейской провокации: сборники «Агенты, жандармы, палачи» (Пг., 1922) и «Охранники и авантюристы» (М., 1930), а также два больших очерка «Секретные сотрудники в автографах» (Былое. 1917. № 2. С. 232–261) и «Школа филеров» (Былое. 1917. № 3. С. 40–67)[49]. При чтении книги не следует забывать, когда написаны вошедшие в нее материалы.

Вскоре после выхода в свет «Охранников и авантюристов» П. Е. Щеголева не стало. Он умер от инсульта 22 января 1931 года на пятьдесят четвертом году жизни. Восемь лет из своей недолгой жизни Павел Елисеевич провел в царских тюрьмах и ссылках.