Охвен. Аунуксиста

Призвав всю свою решимость, Охвен принялся собираться на улицу, где снег и мороз, где речка подо льдом, и сверху жгут холодом и безразличием ко всему земному яркие зимние звезды. Почему-то здорово тянуло спать. Предательская мысль плюнуть на все, забиться под теплое меховое одеяло и проспать до утра не раз и не два мелькала в голове. Но приятель Мика и три девчонки: Лиса, Тина и Ауринка поджидали у крепостных стен. Уж они-то настроены решительно. Ауринка — старшая сестра Мики, Лиса и Тина — ее подружки. Охвен, в общем-то, не самый большой их приятель, но девки обязали Мику сопровождать их на гадание. Тот, в свою очередь, обязал Охвена, чтоб было веселее.

Как ни странно, он пришел первым. Мороз не трещал деревьями, но ощутимо пощипывал за щеки и нос. Луна светила, не оттеняясь случайными облаками. Было тихо, даже собаки молчали, предпочитая дремать в своих конурах, уткнувши носы под хвосты.

И только девкам не терпелось узнать: выйдут ли они в этом году замуж? Способов определиться было изобилие. Самый верный — спросить родителей. Не самый верный — спросить парня-воздыхателя. Но тот сможет наговорить все, что угодно. Подружки выбрали гадание. Не обыкновенное, которым можно повеселить и себя и окружающих, а древнее и загадочное. Вот уж всю правду увидят!

Рассказал им когда-то строгий одноглазый рыбак, что жил на берегу Ладоги у самой обители старцев Андрусовской пустоши, что в старину находились отчаянные люди, которые в ночь перед Рождеством брали с собой старый овчинный тулуп и отправлялись на перекресток перед кладбищем. Укрывшись тулупом, они шептали: «Явись, грядущее!» и ждали, когда их слова донесутся до ушей тех, что стоят ближе к мертвым. А потом они слышали о своей судьбе. В шумах, которые еще было необходимо как-то истолковать.

Было страшно, потому что услышанные звуки были насыщены охами-вздохами загробного мира. А там редко кто играет на кантеле и свирели. И всегда существовала угроза того, что из-под тулупа обратно вылезет человек, а не утащат его куда-то в вечный мрак и ужас.

Вот на такое гадание настроились наши девчонки, принуждая и парней. Охвену страшно-то не было, просто очень не хотелось тащиться по морозу, да еще и лежать потом под вонючей овчиной, слушая бормотанье проснувшегося желудка.

Мика выглядел также как и он: полусонный и насупившийся. Девки, напротив, были возбуждены, сверкали глазами и нервно пересмеивались. Мика еще волок на плече здоровенный старый тулуп, изрядно потрепанный в боях с насекомыми, служивший последний год, судя по запаху, местом братания котов.

— Что-нибудь поприличнее не мог подобрать? — поинтересовался Охвен.

— Поприличнее — это еще одежда, ее использовать можно по надобности. А этот тулуп уже никому не нужен, — рассудительно проговорил Мика.

— Представляю, как твоя сестрица залезет под него!

— И залезу! — с вызовом сказала Ауринка. — Правда, девочки?

Те согласно закивали головами.

— Ну-ну, потом кошатиной вонять будете — домой не пустят, — сказал Охвен.

— Да ну тебя, — фыркнула Ауринка и, взяв подружек под руки, пошла к условному месту. Парни поплелись следом.

У поворота на кладбище было полно снега, и так же зловеще пугала тишина. С ближайшей высокой ели снялась, хрипло и простужено каркнув, дурная ворона. Ребята вздрогнули и переглянулись. Снег с елки упал оглушительно громко. Охвен чрезвычайно захотелось кашлянуть, но почему-то побоялся.

— Вот тебе тулуп, вот перекресток у кладбища — иди и гадай, — прошептал Мико, пихнув Ауринку. Да пискнула в ответ. Охвен, словно получив разрешение, закашлялся. Девчонки зашевелились, поглядывая на подругу и на протянутую овчину в руках брата.

— А вот и пойду! — с вызовом ответила она, сграбастала тулуп и пошла. Сделав пару шагов, обернулась. — Только вы отойдите немного, но не очень далеко.

Накрыв себя, как попоной старой овчиной, она опустилась на снег. Лиса и Тина судорожно вцепились друг в дружку. Мика посмотрел в сторону, куда скрылась ворона, и состроил унылую рожу. Охвен от нечего делать сунул руки в карманы. Безмолвие стало настолько осязаемым, что представлялось Охвену густым, как кисель: хоть ложкой ешь.

Наконец, попона зашевелилась и из-под нее на карачках вылезла гадальщица. На бледном лице отражалось некоторое смущение.

— Ну, что — было что-нибудь? — первой не выдержала Тина.

Та в ответ только кивнула головой.

— Что? — вставила Лиса.

— Потом скажу, — проговорила Ауринка. — Идите, уж, не зря же сюда топали.

— Да хоть страшно это? — не унималась Тина.

Ауринка в ответ только неопределенно пожала плечами.

Следующей забралась под облезлую шкуру Лиса, громко чихнула под ней и долго возилась, устраиваясь поудобней. Охвену снова захотелось спать. Первое возбуждение прошло, страсти не предвиделись. Он даже и не заметил, что остался последним, не прошедшим испытание пылью и неприятными запахами. Но делать нечего, пришлось и ему идти. Каждый из ребят был рад, что они не испугались древнего гадания, что есть теперь то, чем можно похвалиться перед сверстниками. Страхи куда-то подевались, стало даже весело.

А Охвен тем временем, накрылся с головой и сразу же чуть не задохнулся: ну до чего же здесь пахнет кошатиной! Пес Карай, гроза котов, будет сильно волноваться и негодовать, когда прибежит встречать хозяина.

— Явись, грядущее! — прошептал он и замер.

Сначала ничего не произошло. Он уже хотел вылезать под бледный свет луны, как вдруг рядом с тулупом, кто-то прыгнул. Вернее, спрыгнул откуда-то. С дерева, что ли? Может, ребята подошли?

— Ты кто? — свистящий шепот ударил по ушам. Голос не принадлежал никому из оставшихся ожидать друзей.

Охвен еще только попытался подумать, что ему все это примерещилось, как голос прозвучал вновь:

— Кто ты?

Выпучив глаза в темноту, Охвен сдавленно произнес:

— Я Охвен.

И сразу же тишина под овчиной растворилась в диком хохоте и вое. Вряд ли найдется человек, способный воспроизвести эти зловещие звуки. Застонал во множество глоток хор страдающих от невыносимой боли людей, срываясь на плач и невнятные крики проклятий. И сквозь эту оглушающую какофонию отчетливо донеслись шаги, приближающиеся к нему, Охвену, все еще скорчившемуся под дурацкой шубой. Он успел чуть приподнять край тулупа, чтобы увидеть две ноги, обросшие свалявшимися серыми в призрачном лунном свете волосами. Ноги заканчивались копытами, как у козла. Не успел молодой карел удивиться, как его потряс мощнейший удар под ребра. Этот удар подбросил Охвена вместе с тулупом в воздух.

Охвен упал наземь в нескольких шагах от места гадания, попона отлетела в другую сторону, он перевернулся со спины на живот, силясь подняться, чтобы убежать, но понял, что не успеет. Тогда он сжался в комок, ожидая нового пинка, и зажмурил глаза.

Нового удара не последовало.

Охвен снова перевернулся на спину, стараясь вдохнуть морозного воздуха побольше — почему-то он долгое время не дышал. Это удалось не сразу. Первый же вздох, продавленный в легкие сквозь хрип, вызвал боль в досаженном боку. На глаза навернулись слезы. Он сипел и кашлял, прижимал руки к ребрам и крутил головой, боясь снова увидеть не только ужасные волосатые ноги, но и их хозяина. Но, к счастью, кроме обеспокоенных друзей, спешащих к нему по глубокому снегу, никого не заметил.

— Ты чего это прыгнул? — спросил Мика, отряхивая снег с варежек: наверно упал, пока бежал.

— Тебя кто-то напугал, ты что-то услышал? — добавили девчонки.

Охвен сел, продолжая оглядываться по сторонам: они были одни.

— А где этот волосатый? — проговорил он.

— Кто? — удивился Мика. — Мы никого не видели.

— Ой, девочки, давайте уйдем отсюда! — пролепетала Лиса и заплакала.

— Да, давайте-ка двигать в сторону дома. Потом поговорим, — рассудил Мика, и все, постоянно оборачиваясь, двинулись вон от этого места. Мика, как самый рассудительный, сходил забрать овчину. Охвен пошел ему помогать и все время смотрел под ноги на следы вокруг. Ничьих, кроме их собственных, тем более парнокопытных, он не углядел. Разговаривать начали только у крепостной стены, где должны были разбежаться по домам.

Гадание прошло успешно, если можно так считать. Правда, было очень непонятно, что услышанное могло значить. Все девчонки слышали храп коней, звон колокольчиков, звуки копыт, скрип повозок и смех. Тина смогла различить даже плач ребенка. Мике пригрезился то ли звук ручья, то ли звяканье железа. Ну, а Охвен сказал, что он определил только шум ветра и больше ничего, но ему не поверили. Однако, настаивать никто не решился — все спешили по домам. Договорились только, что парням завтра с утра надо будет пойти на лыжах к Андрусовской пустоши, разыскать там одноглазого рыбака и попросить его растолковать услышанное.

Дома, при свете лучины рассмотрев как следует ушибленный бок, Охвен пожалел, что дал согласие на предстоящую лыжную прогулку по занесенному снегом льду реки Олонки, а потом еще и лесом. На ребрах наливался веселым черно-бурым светом внушительный синяк. Хорошо, хоть кости остались целы. Идти предстояло довольно далеко, до самого ладожского берега, так что одним днем обернуться никак не получалось. Намазался втайне от домашних мазью от синяков и шишек, какой еще в детстве мама лечила последствия нечаянных падений и ударов, и заснул.

Родители спокойно отнеслись к желанию навестить Андрусово, тем более что в компании с Микой. А тот уже с восходом солнца бил копытом под дверью, торопя на выход. Охвен чувствовал себя вполне сносно, синяк, хоть и занял собой весь бок, но не сильно беспокоил: разве стоит бояться подобных мелочей, в жизни случаются вещи куда страшней!

Мика стоял наизготовку, как показалось, слегка перегруженный поклажей. У Охвена за плечами был только легкий мешок, куда сложил кое-что из еды на всякий случай, а у него сверху мешка была еще плотно скручена вчерашняя овчина.

— Ее-то зачем с собой тащить? — удивился Охвен.

— Да понимаешь, какая загогулина вышла: стал я ее дома выгружать, встряхнул для приличия и обнаружил в одном месте следы, которых раньше на ней не было.

— Это что значит, новая дырка открылась?

— Так то оно так, да не совсем так.

— Да покажи ты мне, раз объяснить толком не в состоянии! — вспыхнул Охвен.

— Ладно, успокойся. Не стану я овчину разворачивать перед тобой. Так старательно скрутил, дойдем до места, там и посмотришь, — махнул рукой Мика. — На тулупе остались следы от когтей. Будто зверь какой-то лапой маханул по шубе.

Охвен задумался. Вчерашние страхи казались уже такими далекими, что напоминание о неведомом звере нисколько не поднимало настроения. Сначала волосатые ноги, копыта, потом подлый удар, теперь вот эти следы когтей — что за ерунда? К тому же никто из ребят не видел рядом никакого чудища.

— Ну а с собой-то эту рвань ты зачем взял? Или теперь собираешься всю жизнь ее на себе таскать? — хмыкнул Охвен, удрученный своими мыслями.

— Покажу дядьке Юхе. Может он чего расскажет.

— Юха тебе расскажет! Он по этому делу мастер. Поди, посмеется над нами, дуралеями, что послушались его баек и пошли пыль под овчиной нюхать на перекрестке! — сказал Охвен. Одноглазого рыбака, строгого до невозможности, звали Юха. Жил он рядом со служителями Бога, но предпочитал брагу, сомнительных женщин и ладожские просторы. Зла он никому не делал, мог по случаю бескорыстно помочь, но ни с кем особой дружбы не водил. Жил, как хотел. И пока это ему удавалось.

— Так ты что — отказываешься идти? — обиделся Мика.

— Да нет, — поспешно ответил Охвен. — Идем же, а то до вечера не сможем в Андрусово добраться.

За парнями, было, увязался пес Охвена, Карай, но, едва только из глаз скрылась крепость, гавкнул на прощание и был таков.

— Знатная у тебя собака, Охвен, — посмеялся Мика.

— Хитрый, подлец. Но по весне пойду с ним на охоту. Одумается, может быть. А пока еще совсем щенок. Пусть резвится.

— Щенок — не щенок, а сам без команды домой слинял. Другой бы плелся за нами, даже если бы прогнали.

— Вот возьми себе собаку, потом и говори, — обиделся Охвен, но в глубине души понимал, что Мика совершенно прав. Ладно, на охоте посмотрим. Может, и будет какой толк.

По реке бежалось легко, когда свернули в лес, стало потяжелее. Выпавший ночью снег завалил хилую дорогу, что вела в Андрусово. Ребята изрядно запыхались, когда увидели впереди занесенный берег Ладоги и несколько изб. Хотя, вряд ли можно было назвать все строения избами: выделялся бревенчатый дом с островерхим куполом, именовавшийся храмом. Там молились богу послушники Андрусовской пустоши. Было их всего дюжина, и были они все славными бородатыми дядьками.

Чуть поодаль располагалась избушка рыбака Юхи. Ребятам повезло, потому что и сам Юха сидел рядом с большой поленницей дров и разрезал строгим взглядом ладожские просторы.

— Здравствуй, дядя Юха! — сказал Мика.

— Доброго здоровья! — ответил тот.

Охвен тоже поздоровался, но старый рыбак промолчал, только кивнул в ответ.

Мика, не привыкший долго ждать, завел длинный рассказ, как они сюда шли, как вчера решили навестить Андрусово, после того, как сходили ночью на кладбищенский перекресток.

— И вот вам, дядя Юха, подарок от нас с сестрой, — сказал он в завершение и вытащил из заплечного мешка кувшин и завернутую в тряпицу полосу сала. В кувшине, надо думать была бражка.

А Охвен ничего не принес, стоял, молча, и стыдил себя.

Юха степенно раскрыл кувшин, глотнул пару раз, душевно крякнул и обтер бороду:

— Ну, вот. А жизнь-то налаживается!

Потом внимательно осмотрел парней с головы до ног единственным глазом и добавил:

— Ну, рассказывайте.

Мика говорил очень подробно. Про то, что он слышал под драной овчиной, про то, что слышали девчонки. Охвену было даже удивительно от того, что его приятель настолько хорошо передает впечатления Лисы, Тины и Ауринки.

Юха только посмеивался, время от времени прикладываясь к кувшину.

— Ну, что мне вам сказать, — сказал он, когда Мика, выдохшись, замолчал. — Я ведь не колдун какой и не гадалка. Мне про эти гадания еще бабка рассказывала. Сколько лет-то с того времени прошло? Ну, да ладно, попробую что-нибудь придумать. Все равно никто лучше меня не расскажет. А совру — так значит, богу было угодно. Жизнь рассудит.

В это время дверка его хижины распахнулось и на улицу выглянула опухшая голова с гладко прилизанными волосами.

— Ик, — произнесла голова, — эта…

— Закрой-ка дверь, родимая. Сейчас я приду.

Голова исчезла, а Юха продолжил.

— Бубенцы ваши девки слышали — замуж, значит пойдут. Свадьбу будут гулять. А то, что детский плач одной из них привиделся, так это значит, что и ребенок у нее из троих самым первым появится. Тебе вроде как ручей привиделся и звяканье железа — это деньги пересыпались. Быть тебе, парень, зажиточным, не знать нужды. А тебе что пригрезилось? — обратился он к Охвену.

Охвен хотел ответить, но не успел: Мика вытащил на свет давешнюю шубу и заговорил:

— Лежал он под овчиной, потом, вдруг, как прыгнет! А на тулупе отметины остались: вот, гляди.

Действительно, тот край, куда указывал Мика, был располосован, как будто четырьмя когтями. Хорошо, что моли насквозь эту хламиду не проели, выдержала она удар. Не то не сдобровать бы красному молодцу, располосовали бы эти когти его тонкую кожу, крепкие мышцы и широкие кости. Охвен даже поежился от этой мысли.

— И что — тебе ничего не показалось, не послышалось? — поинтересовался Юха.

— Почему же, показалось, что кто-то спрыгнул рядом со мной на землю, потом подошел. Я даже сквозь прореху ноги увидел волосатые, копытами заканчивающиеся. Звуки тоже были. Голос просил меня назваться. Два раза.

— А ты? — спросил Мика, а на глазах у него от излишнего внимания и увлечения стояли слезы.

— Я назвался. Потом вокруг захохотало и заулюлюкало, потом запричитало и застонало. Потом меня, как будто ударил кто-то. Сильно ударил, я даже отлетел на несколько шагов. А вы думали — сам прыгнул!

Охвен замолчал, ничего больше не стараясь добавить.

— Ох, паря! Досталось же тебе! Не поверил бы, коли кто рассказал. Ну да ты не расстраивайся. Все это баловство — не более того. Ребра-то целы?

— Да синяк только, — махнул рукой Охвен.

Юха встал на ноги, давая понять, что разговор вроде бы подошел к концу.

— Не ходите на ночь глядя обратно. Переночуйте у служителей бога — они не откажут. Предложите снег убрать, или дров наколоть, за водой сходить — вот и плата за ночлег будет.

Юха сунул сверток с салом подмышку и повернулся к своей маленькой избушке.

— Постой, дядя Юха! — сказал Мика. — А что значит случившееся с Охвеном?

Но тот не торопился с ответом, дошел до порога, потом не спеша обернулся.

— Настырный же ты парень, Мика! Точно — далеко пойдешь. Нечего мне сказать про Охвена. Думаю, бес к нему приходил. Будет этот дьявол теперь временами пакостить, так как имя узнал. Не своими руками, конечно. Но ты, Охвен, не пугайся! Сила в тебе есть, характер тоже. Стало быть, сможешь совладать с чужой волей. Что будет дальше — того никому не ведомо, но могу сказать точно: жизнь у тебя будет непростая и совсем нескучная. Бывайте здоровы! Да простите меня, Христа ради!

Рыбак скрылся в своей хижине, откуда сразу же послышался визгливый женский голос, критикующий за долгую отлучку.

Мика тронул Охвена за плечо:

— Пошли, что ли?

Охвен, слегка потрясенный услышанным от одноглазого старика, молча последовал за приятелем.

Как и сказал Юха, место переночевать для ребят нашлось. До сумерек Охвен колол дрова, радуясь тому, что бок не болит, а Мика, натаскав воды, бросался снегом по сторонам. Перекусили наскоро, что принесли с собой из дома, но голод не утолили — есть после труда захотелось изрядно.

Когда уже лопата начала выпадать из рук Мики, а колун норовил улететь после замаха Охвена, и, причем, не куда попало, а прямо в спину борющегося со снегом товарища, появился обыкновенно одетый человек с бородой до пояса.

— Ну, ребята, потрудились вы изрядно, пошлите на вечернюю трапезу.

Это было то, что нужно. Юха не показывался, больше же было не у кого узнать про еду: обитателей Андрусовской пустоши как-то боязно было спрашивать.

Их усадили за стол, где уже сидело два человека.

— Милости просим с нами трапезничать. Отведайте, что бог послал.

Ни Мика, ни Охвен не ответили. При виде горки вареной рыбы и свежего хлеба слюна заполнила рот так обильно, что язык просто отнялся, утонув.

Мужчины за столом засмеялись в бороды:

— Ешьте парни, ешьте. Не стесняйтесь. Надо будет — положим добавки.

Охвен повел себя, как верный пес, которого хозяин не смог покормить, а сердобольный незнакомец бросил кусок доброй еды: он отвернулся в сторону и, не смотря на рыбу, рукой подцепил первый попавшийся кусок, запихнул его в рот и неторопливо разжевал. Вкуснотища! Даже костей в рыбе не было. Зато Мика не стеснялся: он набрал себе полную тарелку еды и теперь уплетал за обе щеки.

Мужчины снова посмеялись. Страх и неловкость улетучились сами собой, каждый занялся едой.

— А где остальные люди? — спросил заметно повеселевший Мика.

— Уже отужинали, — ответил кто-то. — Вы-то какими судьбами сюда зашли?

Охвен перестал жевать и вопросительно посмотрел на своего друга. А тот спокойно ответил, нисколько не раздумывая:

— Да вот ходили навестить дядю Юху, привет ему от родственников передать, с праздником поздравить. Редко теперь он захаживает к нам.

— Оно и понятно, недосуг ему. Рыбачит, хозяйство свое ведет. Бражку очень уважает. Хотя человек хороший и незлой. Ну да у каждого свои слабости, — погладил бороду один из собеседников. — Ну а как в крепости дела?

— Все хорошо, — сказал Охвен.

— Вот и слава богу, — проговорил вопрошавший и поднялся. — Вам укажут, где можно переночевать. Ложитесь отдыхать, завтра дорога неблизкая, выспитесь, как следует.

Перед сном, устраиваясь на жестком тюфяке, Охвен вспоминал все, что слышал про это место на берегу Ладоги. Говорят, что много-много лет назад пришел сюда человек, походил босыми ногами по ласковым ладожским волнам и сказал: «Благодать!» Еще сделал он на берегу крест, поклонился ему, перекрестил и сел отдыхать. К нему приходили люди, всем он рассказывал про божьего сына, что принял муку за людей, отвечал на вопросы, сам рассказывал поучительные истории. Люди уходили от него спокойные и радостные. Звали его Андрей.

Когда Андрей ушел дальше, то нашлись продолжатели его учения. Появились новые обычаи. Выросла крепость на месте слияния Олонки и Мегреги, в крепости построили церкви, по берегам реки поднимались часовни. Люди приняли бога. У Ладоги, где когда-то проповедовал Андрей, поселилось несколько человек, ушедших от мира. Поставили они храм и жили себе мирно и спокойно, помогая людям, чем можно: кому тело лечили самым чудесным образом, кому душу. Место стало называться Андрусово. Разоряли его не однажды: то разбойничающие викинги, то банды лихих людей. Но пока жива была вера, находились и те, кто отстраивал заново.

Охвен, уже засыпая, подумал, что это было очень правильно прийти сюда после того странного гадания. Не даст он бесам возможности взять верх и загубить его душу. Спал он крепко, и снились ему облака. Он радостно летал среди них и смеялся.

2

Год поворачивал на весну. Дни становились длиннее. По ночам на снег намерзал наст. Самое время сходить на Чупу-суо тетеревов промышлять. Охвен никак не оставлял надежды на то, что его молодой пес, суровый ревнитель неравенства собак и котов, возьмется за свой собачий ум и будет приносить настоящую пользу. То есть начнет работать охотничьей собакой, что и положено ему по масти карельской лайки.

Знающие люди говорили, что пес бестолковый, в глубине души Охвен соглашался с этим. Хотя сам не понимал, почему это так: Карай — умница, сообразителен невероятно. И в то же время очень уж хитрый. Все свои охотничьи инстинкты выплескивал на котов. Те взлетали на заборы и деревья и сидели там, как птицы, при приближении пса. Другие собаки гоняли кошачью братию как бы попутно, не отрываясь от своих дел. Карай же посвящал этому все свободное время, которого у него было в избытке.

По молодости лет на осеннюю охоту на гусей он не попал. Лишь однажды, когда улетали наиболее стойкие из них, Охвен взял пса с собой, чтобы приучить к лесу. Тот, смешно вздрыгивая ногами, скакал вокруг и радовался прогулке. У маленькой ламбушки поднялось на крыло несколько гуменников, до этого преспокойно щипавших остатки травы на противоположном берегу. Карай очень удивился и сел, опустив уши, словно опасаясь, что гуси спикируют на него и испортят собачью прическу своими железными клювами. Но Охвен, держащий стрелу на тетиве лука, выстрелил влет. Тщательно прицелиться не хватало времени, да это и вряд ли было возможно. Гуси взмыли стремительно, но стрела была еще быстрее. К тому же вся стая, набирая высоту, косяком понеслась по направлению к охотнику. Один гуменник оказался несчастливым: он словил стрелу, покувыркался в воздухе и с брызгами шлепнулся на середину ламбушки. И там закачался на маленьких волнах, как бесформенный кусок деревяшки.

— Карай! — сказал Охвен. — Надо принести гуся.

Молодой пес, заглядывая в глаза, завилял хвостом, сел и даже чуть взвизгнул. До того он был готов услужить хозяину. Охвен указал на плавающего гуся рукой и приказал:

— Достань!

Карай с готовностью добежал до кромки воды и так же быстро вернулся обратно.

— В воду, в воду иди, — сказал Охвен и за ошейник потащил пса к ламбушке. Едва только лапы собаки дотронулись до влаги, он извернулся и вырвался. Отбежал на безопасное расстояние и снова завилял хвостом.

— Ну и глуп же ты, приятель! — вздохнул Охвен. — Смотри, как надо.

Он разулся и разделся. Вода была не холодная, а очень холодная. Крик ужаса невольно вырвался из груди, когда молодой охотник окунулся до шеи. Зубы застучали так, что было просто удивительно, что они до сих пор не вывалились изо рта. Поражаясь самому себе, Охвен поплыл к мертвому гусю, в тайне надеясь, что мертвецов не прибавится, а он согреется в движении. Но теплее не становилось.

— Карай! — прокричал он сиплым голосом. — Смотри, как надо.

Собака, весело виляя хвостом, прыгала и кувыркалась на берегу.

Охвен затолкал шею гуся себе в рот и поплыл по-собачьи обратно.

— Ыыыыыы, — добавил он. Пес пуще прежнего радовался на берегу.

Однако, спустя совсем короткий промежуток времени, Охвен понял, что, скорее всего, сейчас утонет: перья топорщились во рту, воздуха не хватало, ноги готовились скрутиться судорогой. Он решил, что Карай все уже понял, выплюнул птичью шею изо рта и задышал, с хриплым стоном втягивая воздух. Толкая лбом гуменника перед собой, он достиг наконец-то места, где можно было ощутить ногами дно. Схватив гуся за шею, он, призвав последние силы, бросил его на берег. Сам же опять погрузился с головой в ледяную купель. Левую ногу скрутила жестокая судорога, но теперь это уже было не страшно. Превозмогая боль, он кое-как выполз на сушу, перевернулся на спину и некоторое время разглядывал хмурые осенние тучи. Из них временами ветер вырывал первые снежинки.

Так лежать можно было бесконечно долго: через несколько мгновений холод отступит, глаза закроются, придет сон, остановится сердце, прекратится дыхание. Ничего себе — сходил на охоту!

Охвен рывком вскочил на ноги: сначала со стоном перевернулся на живот, потом подтянул к животу колени, потом, опираясь на руки, встал сам. Время от времени издавая воющие звуки, он начал махать руками и пролуприседать — это помогло. Зубы перестали ломать друг дружку, удалось даже, не сорвав нательную поясную веревку, одеться. Хорошо бы, конечно, костер развести, да обжигающего малинового настою хлопнуть пару кружек, но лучше потерпеть до дома.

Только теперь он вспомнил, что, вроде бы, сюда пришел не один. К тому же где-то здесь должен лежать честно добытый гусь. Ни собаки, ни птицы в зоне видимости не наблюдалось.

— Карай! Карай! — прокричал Охвен, но пес не отозвался. Может, в то время, как он там закалялся в водичке, пришли серьезные волки, надругались над собакой и унесли с собой дичь на ужин?

Пока он пытался рассмотреть следы насилия на берегу, откуда-то прибежал довольный Карай и тоже начал рассматривать землю, помогая хозяину.

— Вот ты где!

Карай обрадовался и походил на задних лапах. Морда у него была в крови и гусином пухе. Он был настолько счастлив, что Охвен, не сдержавшись, зарядил ему с ноги промеж глаз. Пес удивленно и испуганно взвизгнул, а потом со всех ног, поджав хвост, бросился в кусты, воя и стеная. Наверно, побежал гуся доедать.

Домой Охвен вернулся один. Но уже вечером, как ни в чем ни бывало, к нему в ноги бросился Карай, ожесточенно молотя по бокам хвостом. Испытывая некоторое чувство вины, Охвен вздохнул с облегчением: молодой еще пес — научится.

До Чупу-суо идти недалеко, но Охвен собрался затемно: встал на лыжи, взял длинную пику, крикнул пса. Тетерева, которые днем просиживают ветки на деревьях, были крайне осмотрительны — подобраться к ним на расстояние полета стрелы было трудно. Зато на ночь они по зимней своей традиции бросались с деревьев в глубокий снег, пробивая себе дыру почти до самой земли. Там до утра, в тепле и безопасности, смотрели свои тетеревиные сны. Но зачастую природа под весну выкидывала шутки: днем внезапным солнышком грела воздух, порождая веселую капель и длиннющие сосульки, а ночью исторгалась крепким морозцем. Людям — за радость. Птицам тоже. И даже тетеревам — скоро будет тепло, снег сойдет, еды будет вдоволь. Но, бросившись вечером в радостном воодушевлении на ночлег, тетерева испытывали некоторые сложности по утрам. Очень трудно было продавить намерзший за ночь наст и выбраться на белый свет. Тут-то они и вспоминали, как тяжело было спать: воздуха-то не хватало. Приходилось долбить клювом дыру на волю. А в это время рядом уже сидит обожравшийся тетеревятиной лис. Или чуткий охотник, готовый молниеносным выпадом ткнуть пикой прямо в сердце.

Погода стояла самая подходящая, Охвен не сомневался в успехе. Поэтому он, забравшись наверх по левому берегу Мегреги, размашисто и уверенно побежал к лесу, который окружал замерзшее болотце — Чупу-суо. Карай сделал несколько неуверенных попыток повернуть обратно, к дому, но Охвен прикрикнул на него, давая понять, что настало время для серьезных дел. Рассвет еще был неблизок, луна освещала все вокруг, словно был день. На душе было хорошо, покойно и радостно. Как тогда, когда переночевав в Андрусово, они двинулись домой.

На прощанье один из вчерашних сотрапезников дал напутствия. Это получилось как-то само собой, ни Мика, ни он не спрашивали советов.

Бородатый Онфим проговорил с ребятами довольно долго. Он начал с того, что пожелал счастливого пути не только до дома, но и в дальнейшей жизни.

— Все, что нужно человеку — это ощутить себя счастливым. Но достичь этого состояния порой не просто. А иногда человек ощущает, что был счастлив раньше, сам того не замечая. Такая уж у нас природа.

— Это точно, — отозвался Мика, — однажды я свалился в колодец, сидел там и горевал. За счастье было снова побегать по траве, хотя раньше об этом и не думал.

Потом Онфим сказал, что и ему скоро предстоит дорога, как и многим обитателям Андрусовской пустоши. Летом, бывает, остается вовсе один человек, а иногда лишь только Юха караулит дома. Андрусово — не монастырь, монахов здесь нет. Приходят люди, чтобы разобраться в себе, прикоснуться к святыням, где прошел однажды Андрей. Место это очень благодатное, вся суета куда-то девается, некоторые люди остаются, работают и молятся. Когда чувствуют, что надо идти обратно в общество, потому что накопленным знанием и верой хочется поделиться с ближними, то уходят. Некоторые возвращаются. Бывало даже, что и с семьями.

— Люди-то они все устроены одинаково. По божьему подобию. Вот только душа у всех разная. Поэтому есть и озлобленные, и равнодушные, и добрые, и отзывчивые. Но никто, даже самый хороший человек, не сможет дать оценку своим поступкам. Ведь любые самые скверные дела оправдываются людьми, их совершившими. Как бы ни клял себя человек за провинность, а в глубине души у него всегда найдется хоть маленькая толика оправдания, почему он так поступил. А здесь, в Андрусово, на многие вопросы находятся ответы. Они приходят сами собой после размышлений и молитв. Это бог нам подсказывает, что верно, а что и не совсем. И вот тогда испытываешь счастье. Так что, идите с богом, парни. Обретайте спокойствие в душе, веру — и тогда обретете счастье.

Охвен предавался воспоминаниям и не заметил момент, когда верный пес, доселе исправно бегающий кругами, исчез из виду. Карай бегал по насту, лишь временами проваливаясь лапами в снег. То, что он задержался для изучения кустов, было маловероятно. Скорее всего, улучил момент и удрал, подлец, охотиться на домашних котов. Охвен рассердился, но не возвращаться же домой! Он пошел дальше, отметив про себя, что идти стало тяжелее. Теперь искать лежбища тетеревов придется самостоятельно. Однако что-то случилось с лыжами — перестали они легко скользить. Охвен остановился, собираясь разобраться: здесь-то, что не так?

Бросив мимоходом взгляд назад, он обнаружил присутствие за собой собачьего хвоста. Эта новость была удивительна. Охвен снова начал движение, одновременно заглядывая себе за спину, до предела выворачивая шею и закатывая глаза к левому уху: за ним пристроился на лыжах верный Карай. Устал, бедняга, бегать и вытаскивать из снега то одну лапу, то другую. Нашел выход, поставив на левую лыжу свои левые лапы, на правую — свои правые. Какая радость, что у собак четыре ноги, а не гораздо больше. Карай не заметил, что обнаружен, потому что был сосредоточен: невольно приходилось подстраиваться под движение лыж. Некоторое время Охвен так и шел, поражаясь сообразительности пса. Потом решил, что все-таки это как-то неловко выглядит со стороны. Собаки должны лаять на непрошеных гостей, бегать по лесу в поисках дичи в любое время года, сопровождать хозяина в походах и предупреждать его о возможной опасности. А тут что же такое получается: он отправился не на охоту, а заниматься развлечением своего пса.

— А ну-ка, щенок, пошел вон с лыж! — заорал он во всю глотку, разрушив глубокую предутреннюю тишь. Можно было, конечно, и не кричать, но так уж как-то получилось. Это было неожиданно: с ближних кустов осыпался снег, Карай присел на все четыре ноги и неожиданно и стремительно наложил кучу.

— Вот так молодец! — протянул Охвен, и в его голосе ощущался стыд и досада.

Пес посмотрел снизу вверх на хозяина, потом назад: от кучи поднялся парок. Тогда Карай осторожно ступил на наст и потряс поочередно задними ногами, как кошка, наступившая в лужу.

— Не стыдно тебе, пес смердящий? — укорил Охвен.

Но тот не ответил, пошевелил ушами, посмотрел по сторонам, будто выискивая того, кто только что обделался между лыжами, и легонько потрусил вперед. Он был очень сосредоточен, будто сейчас решил найти всю дичь, какую только возможно в недалеком уже лесу.

Охвену ничего не оставалось, как развести руки в стороны: ай, да пес!

Совсем скоро подошли к месту, где стояли отдельные от чащи деревья. Поблизости было достаточно пустого места, куда можно было нырнуть с дерева. Если здесь нет тетеревов, то их вообще нет. Однако, проходя по болоту, Охвен замечал то там, то здесь капли клюквенного сока, оброненного тетеревами, когда те добывали из-под снега ягоды.

— Карай! Иди сюда, пес! — позвал он. Тот приблизился как ни в чем не бывало, виляя хвостом и пожирая хозяина глазами.

— Ищи, приятель, птицу! Только тихо, — добавил Охвен.

Карай, словно понял в чем дело, пошел по насту, поводя носом над самой поверхностью. В одном месте он неожиданно остановился и посмотрел на хозяина, словно в нерешительности.

— Нашел? — обрадовался Охвен. — Ай, молодец! Сейчас я подойду.

Но собака решила по-другому.

— Эй, что ты делаешь? — попытался закричать шепотом охотник, отчаянно работая лыжами.

Карай в это время деловито передними лапами начал копать снег, не отвлекаясь на приближение хозяина. Через мгновение из-под снега вырвался вихрь, засыпав ледяной пылью глаза псу и запорошив ему всю шкуру. Тетерев взмыл вверх, как камень, пущенный пращой. Пока Карай отряхивался, подоспел Охвен с пикой наперевес. Ему оставался выбор: воткнуть свое оружие в снежную ямку, либо в бок ни мало не смущенной собаки. Он постоял в раздумье и всадил копье в снег на расстоянии в три шага от себя.

Под пикой что-то заворочалось, ломая наст и окрашивая снег в красный цвет. Охвен надавил сильнее, дожидаясь, когда невидимая пока птица перестанет негодовать и буянить. Собака села рядом, перебирая ногами и поглядывая то на взрыхленный снег, то на хозяина.

— Учись, щенок, что надо делать! — проговорил Охвен и добавил. — Не дай бог попробуешь и эту дичь обгрызть!

Но Карай всем своим видом показывал, что ему просто любопытно наблюдать — есть он вовсе не намерен. Однако, Охвену некогда было следить за собакой: он чувствовал, что разбуженные тетерева рвутся наружу из своих ледяных темниц.

Вытащил пику с насаженной безжизненной птицей, резким толчком сбросил ее к ногам и тут же воткнул в обнаруженный ранее сугроб. На этот раз удар был точнее, тетерев даже каркнуть не успел. Вокруг начали снежными взрывами разлетаться куда попало косачи. Карай заметался по полю, не представляя, что же ему делать: то ли бежать к хозяину, то ли лететь вместе с птицами. Охвен тем временем сумел пришпилить встающего на крыло тетерева, и все стихло. Дичь разлетелась по лесу, оставив двух мертвых сородичей на снегу и третьего, теряющего свои силы в борьбе, переходящей в агонию.

Перед тем, как собрать свои трофеи, охотник подозвал к себе собаку, сел на корточки, схватив ее за лохматые щеки, и заглянул в глаза. Псу совсем не хотелось меряться с человеком взглядами, он норовил удрать.

— Ну, и что ты прикажешь с тобой делать?

Карай не ответил. Он, прижав уши, сначала начал косить глазами по сторонам, избегая человеческого взора, потом положил на державшие его руки свою лапу.

— Ладно, ступай! — вздохнул Охвен. Он понимал, что охотничьей собаки из этого пса не получится. Обещанная карельская лайка при взрослении превращалась в непонятного тунеядца, который был равнодушен к охоте, и который был слишком молчалив для цепной охранной службы. Бестолковых собак убивали или привязывали на ночь в лесу волкам на съеденье. Но Охвен понимал, что у него просто рука не поднимется, чтобы принести в жертву такого оболтуса, в которого превратился его Карай.

Впрочем, особо печалиться не следовало: засунув одного косача в наплечный мешок, подвязав двух других по бокам, он почувствовал изрядную тяжесть трофеев. То-то матушка похвалит его за удачную охоту! Охвен пошел домой, нагруженный добычей, и лыжи его проваливались в снег несколько больше, чем по дороге сюда. Карай, пристроившийся сзади и сохраняющий равновесие путем энергичных взмахов хвостом, тоже заметил это. Он был несказанно рад возвращению домой, где можно болтаться, где вздумается, караулить жирных котов и метить свою территорию. Это ли не жизнь!

3

Лето пронеслось стремительно, как оно всегда проходит в краях, где на теплое время приходится мало снега. Удалось вдоволь накупаться, изрядно попотеть на сенокосе, покормить надоедливых оводов и комаров при сборе ягод, помокнуть под дождями на выпасе скотины. А еще каждодневные уроки ратного искусства, потому что каждый карел был воином. Мечи, изготавливаемые местными кузнецами, считались самыми крутыми даже за морями. Утром, с трудом продирая глаза, всегда была одна мечта — выспаться. Да и как этого не желать, если солнце зашло за горизонт совсем недавно, и ночь получалась в три раза короче, чем зимой. А вечером спать рано ложиться — невозможно, потому что еще хочется на рыбалку на вечернюю зорьку сгонять. Вот и незаметно подкрадывается осень. А всех летних дел, как оказывается, еще не успели сделать.

Охвен, когда был маленьким, иногда перед сном очень переживал, что скоро лето кончится. Тогда приходила бабушка Дуня, клала на голову руку и рассказывала волшебные сказки. А еще лучше было слушать про стародавние времена, когда бабушка была еще такой же маленькой, как он сейчас. «Не стоит грустить по поводу времени, внучок», — говорила баба Дуня. — «Его остановить все равно нельзя. Лето проходит, ты подрастаешь, родители твои расцветают, я и другие старики стареем. Все равно это лето останется навеки с тобой».

«Это как, бабушка?» — удивлялся Охвен.

«Память твоя сохранит его. Даже если ты забудешь что-то, твои переживания останутся. И когда-нибудь снова вернутся, заставив вспомнить, казалось бы, давно утерянные воспоминания. Поверь мне, внучок, уж я-то знаю».

Охвен навсегда запомнил эти слова уже умершей бабушки. И они его очень успокаивали, когда лето, показав свою макушку, медленно и верно скатывалось к нудной и дождливой осени. Но эта осень для него предполагала быть особенной: было обещано, что пока не облетела вся листва, Охвена возьмут с собой на большой торг у реки Волхов. К этому событию готовились каждый год, отстаивая брагу, собирая ягоды и грибы, вышивая чудесные накидки и рушники, выковывая непревзойденные мечи и ножи, тщательно перетряхивая добытую пушнину. Все интересовались предстоящей ярмаркой, придумывая рассказы про всякую невидаль, что можно найти на прилавках у специально съезжающихся купцов. Разве, что юргельские иконописцы ни к чему не готовились: к ним всегда приезжали сами.

Охвена брали с собой в качестве простой рабочей силы: поднести, унести, помочь. Народ, что говорил о ярмарке, сам на нее особенно не жаждал попасть: тут нужен был соответствующий склад характера. Купцы без зазрения совести могли втюхивать друг другу бросовые вещи, расхваливая их и превознося качество. К тому же Охвен, выделяющийся среди ровесников ростом, не карликовым, а наоборот, мог выполнять также роль охранника. Разогнать беспризорных собак, испепелить взглядом случившегося рядом попрошайку. Подвернувшись под серьезный разбой, все купцы брались за мечи и воодушевленно махали ими, пока не рубили в капусту нападавших, или им самим не выпускали столько крови, что они, свирепо скаля зубы, затихали, не выпуская оружия, на веки вечные. Но карелов старались не трогать, опасаясь их бешеного нрава. Поэтому предполагалось, что Охвен будет просто носильщиком. Его родители были не против. А ему самому предстоящий поход представлялся приключением, о чем можно будет на святках зимой рассказать местным озорным красавицам.

Сборы были недолги. Во всяком случае, для Охвена. Один день он помогал грузить на большую лодку весь подобранный по такому случаю товар. На второй они уже ушли по реке Олонке вниз, к Ладоге, чтобы повернуть на запад. Потом дойти до устья полноводного Волхова и подняться против течения до самого торжища. Охвен был на голову выше своих родителей, поэтому не заметил невольной слезы, которая скользнула по матушкиной щеке, когда они обнялись на дорогу. Отец же, наоборот, улыбался, как могут это делать только очень веселые люди: его глаза смеялись. И это успокаивало, потому что, в первый раз уезжая из дома так далеко, Охвен переживал. Он еще раз обернулся, пройдя несколько десятков шагов, и помахал рукой. Мать взмахнула рукой в ответ, отец только покивал головой.

Судьба распорядилась таким образом, что это был последний раз, когда он видел своих родителей. Но об этом никто не мог догадаться, потому что все плохое случается внезапно, когда к нему бываешь абсолютно не готов.

Оттолкнувшись от досок причала, лодка, управляемая твердой рукой кормщика, весело заскользила по холодной, вобравшей в себя все прошедшие дожди, воде Олонки. Постепенно скрылись за поворотом крепостные стены, лишь только по хуторам работали люди, лаяли собаки. Осень улыбалась Охвену теплом бабьего лета, а по воздуху плыли паутинки, застревая в волосах и смешно щекотя щеки и шею. Негромко переговаривались товарищи по походу, весело журчала вода за бортом. «В добрый путь!» — подумал Охвен. Он и не подозревал, что этот путь продлится не один десяток лет, которые разделят между собой Аунуксиста — из Олонца и Аунуксесса — в Олонец.

А Карай, подлец, скрылся где-то и не появлялся дома уже вот несколько дней. Словно почувствовал, что хозяин уезжает, и чем это чревато. У Охвена возникала мысль забрать с собой собаку, чтоб составил компанию: двоим товары стеречь-то сподручнее. Но в планы хитрого пса не входила попытка изменения собачьей жизни. Ну да и ладно, пес-то с ним!

К полудню вышли в Ладогу. Хоть погода стояла на редкость благоприятная, по глади озера ходили заметные волны. Охвен поежился от пробирающего до костей ветра. Купцы поставили парус, выполняя таинственные движения по установке мачты, закреплении веревок и натягивания большого полотнища. Помогать его никто не просил, хотя он и рвался быть задействованным. На самом деле толку от него не было в этом деле никакого, потому что он впервые сидел в лодке, где движение осуществлялось без помощи весел, зато при активном участии ветра.

Охвен пробрался на корму, чтоб не путаться под ногами, здесь же сидел только время от времени сменяющийся кормщик, держащий руль так, чтобы они все время двигались на запад. Ему тоже позволили подержать руль, но это было непривычно и тяжело, словно, обнимать доросшего до средней свиньи поросенка. Тот все время норовил вырваться из рук во все доступные стороны горизонта.

Прошли мимо Андрусовского архипелага. На видимый издалека поклонный крест все купцы, в том числе и Охвен, истово перекрестились, словно запрашивая поддержки и вверяя свою судьбу в руки св. Андрея.

Лодку слегка покачивало, но неприятных ощущений в животе это не вызывало. Охвен боялся приступов морской болезни, о которой наслушался немало страшных рассказов еще дома. Тем не менее, он, вполне сносно переносивший почти штилевую погоду, облегченно вздохнул, когда Кокки, старший их команды, принял решение повернуть к берегу на ночевку. Место, куда они решили пристать, носило название Габаново и было занятно тем, что здесь проходила граница песка и камней. С одной стороны шелестел накатывающими волнами ровный песок, с другой — волны, ударяясь о могучие валуны, создавали буруны и фонтанчики. А посредине выдавался в озеро поросший березами мыс.

По пути к берегу, бросив якорь посреди камышей, наловили на ужин свежих окуней, выбрасывая обратно в воду мелкую и невкусную плотву. Снасти с крючками были в отличном состоянии, словно их принесли на лодку специально для этой рыбалки. К тому же невесть откуда появилось целое берестяное ведерко с наживкой — дождевыми червями — поэтому потешили себя легкой и удачной рыбалкой от души. Охвен любил поудить рыбу, не пропуская и зимней подледной. Перед Рождеством всегда набиралась группа промысловиков, которые шли на ладожский лед в поисках окуней. Зимой к берегу подходили стаи крупных, длиной чуть ли не в локоть, окуней с глубины. Ими забивались доверху санки — волокуши, так что тяжело было идти. Рыбачили долго, и два и три дня, пока позволяла погода. Строили на берегу снежные хижины, где отсыпались по ночам. Меняли друг друга в постромках саней: одни рыбачили — другие тащили санки в крепость, и наоборот. Под весну, когда солнце уже вытапливало сосульки на крышах, также промышляли жирную ладожскую корюшку.

Подкрепившись ухой, купцы разлеглись на лапнике у костра. Заготовленные дрова подкладывались особым образом, чтобы тепло распространялось по две стороны от огня. Если нет дождя, то спать было тепло и уютно. Выпив по доброй чарке бражки, подложив под руки оружие на всякий случай, мужчины потравили походные байки, посмеялись друг над другом и засыпали. Только один караульный располагался вне теплой зоны. Он слушал тишину вокруг их стоянки и подкладывал дрова.

Кокки первым сторожем назначил Охвена. Тот подготовил специальную палку, которую воткнул в песок за кругом света от костра. К ней он подходил время от времени с какой-нибудь горящей головней, становился со стороны луны и высматривал, куда ложится тень. Вокруг стоящей палки нарисовал круг и сделал отметки на нем, обозначающие сроки, в течение которых нужно было заниматься обязанностями сторожа — истопника.

Сидеть одному на границе тьмы, когда вокруг все спят, было интересно. Дым от костра поднимался прямо к небу, звезды, не моргая, разрезали лучами темноту. Луна, похожая на серп, медленно двигалась, словно плыла над головами, не давая никакого света. Волны с шелестом накатывались на берег, камыш шуршал, как старая змеиная кожа, иногда раздавался плеск рыбы и слышался протяжный вздох какого-то морского чудовища. Лес поодаль тоже сдержанно шумел загадками: хлопала крыльями ночная птица, погибая в когтях охотящегося хищника, пищала жирная лесная мышь, чья-то неслышная поступь угадывалась в слабом хрусте травинок и осыпающемся в продавленных следах песке. Ночь жила своей жизнью, готовая взорваться ревом, хрипом, стоном, треском. Глаза у Охвена слипались, он едва дождался, когда тень от горящей головни чуть тронула отметку окончания его смены. Разбудив нового сторожа, он завалился спать, не тревожась о непонятных шумах и возможной угрозе. Призраки и чудовища глумились в темноте, а Охвен, зажав меч между коленей, положив голову на свернутый походный мешок, сладко спал и видел во сне звездное небо.

Утром следующего дня они прошли устье полноводной Свири. Двигаясь дальше по своему пути, с лодки, управляемой Кокки, заметили уходящий в речной поворот корабль.

— Смотрите — викинги! — возбужденно вполголоса сказал один из купцов.

— Как у них щита висят? — полюбопытствовал другой, приложив к глазам ладонь козырьком.

Охвен жадно всматривался в плавно и солидно двигающийся дракар. Он много слышал про бесчинства этих северных мореплавателей, но видел их впервые. Щиты на бортах вообще отсутствовали. Размеренно взмахивая веслами, дракар скрылся за речной излучиной.

— Вот изверги, поди, на Онегу безобразничать пошли! — процедил сквозь зубы Кокки. — Совсем обнаглели — щиты не вешают по бортам. При встрече и не поймешь, что от них ожидать? То ли мимо пройдут, то ли напасть решат!

— Господь хранит нас — еще бы чуть пораньше нам выйти, узнали бы об этом на собственной шкуре, — хмыкнул кто-то в ответ.

Больше по пути никого не встретилось, а уже в устье Волхова самим пришлось сесть за весла. Охвен, получивший по неопытности на руки кожаные рукавицы, греб вместе со всеми. Хватило нескольких болезненных тычков своенравного весла в грудь, чтобы понять, как нужно двигаться, как и когда выворачивать кисти. Он даже не смотрел по сторонам, стараясь изо всех сил быть полноценным гребцом. Поэтому остановка оказалась для него несколько неожиданной.

Охвен был готов уже в отчаянии вскочить на гребную скамью, заклекотать по-орлиному и броситься в тяжелые свинцовые воды реки. Терять ему все равно нечего: плечи провисли под неимоверной тяжестью рук, грудь раскалывалась пополам, ладони, даже несмотря на рукавицы, сорвались мозолями в кровь, пот разъел глаза, а воздуху не хватало для того, чтобы чувствовать себя человеком.

Он даже сначала не смог подняться со своего насиженного и облитого потом места. Лодку на полкорпуса выволокли на берег без его участия. Однако, никто не посмеялся. Кокки, наоборот, подошел и похлопал по безвольно опущенным плечам:

— Молодец! Хорошо работаешь.

Постепенно краски жизни начались возвращаться, появились неизвестные доселе посторонние шумы. Охвен поднял голову: осенний день подходил к концу, впереди сворачивалась на ночевку знаменитая ладожская ярмарка. Завтра к орде продавцов и покупателей присоединятся и олонецкие карелы.

4

Охвену было удивительно, что здесь принято платить за все: за лодку, привязанную к берегу, за торговое место, даже за дрова, которые разносили какие-то занюханные личности с беспокойно бегающими глазами. Вдоль торговых рядов бегали непонятно откуда взявшиеся ребятишки, смуглые и курчавые. Они кричали друг другу непонятные слова, будто лаяли, и норовили стащить со столов с товарами всякую ерунду. Будучи пойманы, пронзительно визжали, как резаные, и вопили: «Пусти!» За пределами ярмарки болтались пьяные люди. Они были готовы оказать любую помощь за небольшое вознаграждение. Рядом валялись в самых противоестественных позах очень пьяные люди. Они уже не могли быть полезными. Рядом с их телами сидели задумчивые собаки. На словесную критику и даже на пинки собаки не реагировали, не огрызались и не повизгивали. Медленным шагом, словно нехотя, они отходили на несколько шагов, разводили по сторонам огромные уши и усаживались, бессмысленно посматривая из стороны в сторону.

В первый день торга Охвену было некогда смотреть по сторонам — приходилось таскать тюки с товаром. Это было трудно, потому что натруженные неуклюжим способом гребли мышцы реагировали на любое движение ноющей болью в груди, плечах и, как ни странно, в ногах. Присматривать за порядком у лодки тоже было непривычно. Все мечи у них лежали в закрытом сундуке, замок которого перетянул веревкой и залил воском какой-то смотритель рынка еще по приезде. При себе разрешалось иметь только нож и топор, да и то не боевой, а обычный плотницкий. Стоять на охране обезоруженным было так же, как голому летом на рыбалке, надеясь, что не налетят комары и оводы.

Но никто не покушался на их имущество, мышцы постепенно разработались и уже не тревожили, только иногда предательски дрожали. Погода баловала отсутствием дождя и ветра, торговля шла своим чередом, караулить уже стало особо нечего, так как многие купцы, освободившись от своего товара и прикупив чужой, уже не отлучались от лодки. Охвену разрешили сходить прогуляться.

Ему было интересно пройти в крепость и посмотреть, как там живут люди. Все таки Ладога была гораздо крупнее его родного Олонца. На завтра был запланирован отход домой, поэтому Охвен, радостный, что все его дела благополучно закончились, бодрым шагом отправился прогуляться.

Никаких чудес, кроме обилия людей он не заметил. Все были озабочены чем-то, суетились и торопились. Выйдя обратно за стену, он решил спуститься к реке, чтоб умыться и передохнуть, а уж потом двигаться обратно к лодке. На берег вела тропинка, петлявшая среди каких-то строений, то ли сараев, то ли домов. Чем ближе он подходил, тем громче слышал, как с берега раздается сдавленный свирепый и захлебывающийся лай, а затем и крики людей.

Он, ничего не подозревая, вышел на берег и оказался нечаянно между мрачным мужиком в красной рубахе с сучковатой палкой в руках и худеньким пареньком с окровавленным лицом. Охвен никогда не видел такого насыщенного яркого красного цвета, как у той рубахи. Удивиться он не успел, потому что мужик, свирепо вращая выкаченными глазами, пинком отшвырнул Охвена с дороги и снова замахнулся на парня.

Это было против правил. Охвен, падая, успел сокрушиться, что нет с ним меча, и мгновенно вскочил на ноги. Он даже не задумывался, что ему делать. Чтобы оценить ситуацию, хватило несколько ударов сердца: два человека — в красном и еще один — гнали палками незнакомого безбородого парня прямо на сидящего на цепи пса. Впрочем, пес не сидел, наоборот, он рвался навстречу, извиваясь и брызжа слюной. Цепь, натянутая, как тетива лука, казалось лопнет от рывков этого огромного лохматого кобеля.

Охвен, сделав пару шагов, перехватил замах разъяренного краснорубашечника, вернул пинок коленом в грудь, дождался, когда тот с некоторой долей удивления опустится на колени, оставив палку в его руках, и замахнулся на второго. Но этот драчун оказался многоопытным и верно оценивающим ситуацию: он, бросив свою палицу, отскочил под защиту собаки. Та его не съела, значит, они из одной банды.

Парень же, утерев кровь с лица, начал что есть силы бить ногами своего доступного обидчика. Если он ожидал, что мужик заплачет и будет молить о пощаде, то ошибся. Очевидно, здесь в красных рубашках ходили только малочуствительные, мстительные и могучие типы. Охвен глазом не успел повести, а мужик уже оказался на ногах со взъерошенной во все стороны бородищей. Он, не слишком отвлекаясь на сыплющиеся удары, оглушительно рявкнул, как вылезший из берлоги медведь, избавившийся от пробки в кишечнике, потом добавил непонятное слово:

— Ряха!

Очевидно, просто представился. Отмахнулся оплеухой от наседающего на него парня, как от комара, и поднял над головой пудовые кулаки. Бедный парень кувырком улетел в сторону и подозрительно затих.

В это время второй сообщник, прячущийся за беснующимся псом, тоже прокричал какую-то нелепость. Тон был явно недоброжелательный и, к тому же, изрядно злорадный. Лишь теперь Охвен осознал, что тот преуспел в своем занятии, смысл которого только сейчас стал понятен: он спускал с цепи собаку неприятной наружности и настроенную на забавную и смешную игру. Название игры: «Разорвать и сожрать».

Охвен бросился назад, но услышал, как слабо дзынькнула цепь, освобождаясь от зверя. В голове не было ни одной мысли, поэтому он не успел испугаться, подумав, что от пса не убежать. В три прыжка молодой карел достиг поленницы дров, сложенной в несколько рядов на уровень человеческого роста. Он не пытался запрыгнуть наверх, потому что собака проделала бы тоже самое. Охвен уперся спиной, успев сорвать и намотать на локоть левой руки кем-то беспечно уложенный на дрова половик. После этого он сунул руку под нос восторженному псу, почему-то сосредоточившему всю свою злобу на совсем незнакомом человеке. Громадный кобель ничего против этого не имел — его челюсти сомкнулись на утолщенной половиком руке. Если бы сзади не было никакого упора, то Охвен с четвероногим другом оказался бы на земле, а потом частично в животе у последнего. Но этого не произошло, Охвен удержался на ногах. Более того — не отвлекаясь на словесную перепалку, он схватил правой рукой подвернувшееся полено и ударил пса в основание черепа. Собаки не любят, когда их туда бьют, потому что имеют обыкновение после этого ломаться в шейных позвонках и сразу затихать. И этот суровый и жестокий кобель не стал исключением.

Мужик в красной рубашке, сунувшийся лицом вперед, не дождался продолжения, которое предвкушал. Он растерянно оглянулся назад, в то время как его цепной пес сполз на землю у ног Охвена, стянув заодно зажатый в клыках половик.

— Ряха! — опять представился он, поняв, что победа на этот раз была не на стороне его питомца, и бросился с завыванием на Охвена.

Но Охвен не стал ждать и сам шагнул навстречу, переступив через неподвижное оскаленное тело собаки. Одновременно с шагом вперед, он метнул полено, которое до сих пор держал в руке. То стремительно сблизилось с летевшим навстречу бугристым от ярости лбом мужика. Звук удара был похож на удар веслом плашмя по воде. Глаза человека закатились на лоб, будто он хотел посмотреть, куда же это впилась чурка. Удовлетворившись, он замер на земле, разбросав руки в стороны.

Его сообщник, увидев как обернулось все дело, высоко подпрыгнул, и ноги его начали бежать еще не соприкоснувшись с землей. Только что он был возле собачьей будки — и вот уже нет никого в зоне видимости. Только крик завис, отстав от беглеца.

Охвен подошел к мужику, почесывая в затылке: убить собаку — дело житейское, вот как с человеком быть? Но красная рубаха на животе ритмично подымалась в такт дыханию, а покойники, как известно, очень редко умеют дышать. Он повертел в руках полено, обнаружив, что то криво раскололось на две, скрепленные черным сучком, половинки. Пожал плечами, не зная, что делать дальше.

— Ой, паря! — услышал он чей-то голос. — Не сдобровать вам теперь.

К нему подошел неизвестно откуда взявшийся седой жилистый человек. По выговору он был карелом — людиком, что жили на северо-востоке.

— Бери-ка своего друга, да беги подобру-поздорову.

— Не друг он мне, — ответил Охвен. — Я мимо проходил. Вступился просто.

— Ну да все равно, не бросишь же его теперь здесь. Лучше вам на тот берег податься и подальше от города в лес забраться, — сказал людик.

Охвен посмотрел на широкую, как поле репы вдоль, реку и представил, как залезает в стылую осеннюю воду. Даже если плыть безумным собачьим стилем, то все равно на середине придется потонуть.

Седой, проследивший за взглядом, наверно, догадался о том, что было в голове у молодого парня. Когда Охвен непроизвольно передернулся, то сказал, чуть усмехнувшись:

— Да ты лучше лодку возьми. Вам теперь все равно, кем прослыть. Лишь бы выбраться. А лодку на том берегу оставите. Хозяин потом подберет. Да поживей двигайся, а то сейчас сюда прибежит половина Ладоги с вами разбираться. И уж поверь мне, никто разбираться не станет, кто прав, кто виноват.

Охвен, как во сне, бросился к берегу, где качались на привязи несколько лодок. Ему не верилось, что это происходит с ним на самом деле. Весел в лодках не было. Он оглядел ближайшие сараи и подбежал к самому высокому: только в него могли влезть весла, если их, конечно не сломать. Выхватил из-за пояса плотницкий топор, о существовании которого напрочь забыл. Сбить замок обухом оказалось так легко, будто всю свою сознательную жизнь Охвен только этими занимался. Бросив весла в лодку, он перерубил привязь и поспешил к слабо шевелившемуся окровавленному парню.

— Кто это такой? — спросил он людика, кивнув на красную рубаху, которая тоже стала хрюкать и возиться на месте.

— Большой человек в городе. Правая рука воеводы! — ответил тот.

Охвен взвалил на плечо парня, не встречая никакого сопротивления, впрочем, как и помощи. Сгрузил того на нос лодки и столкнул ее с берега, сам прыгнув следом.

— Ты вот, добрый человек, скажи нашим, чтобы меня не ждали. Сам до дома доберусь. Пусть матушка не волнуется! — крикнул он, заправляя весла в уключины. — Там с Олонца карелы торгуют, завтра уйдут обратно. Передай обязательно!

— Передам! Не волнуйся! — ответил людик и махнул, как в прощанье рукой.

Охвен начал грести, не обращая внимания на не успевшие окончательно зажить ладони.

— И вот еще — спасибо тебе, добрый человек!

Ответом ему был невнятный рык, который сплелся в слово:

— Ряха!

Охвен греб, что есть силы, с каждым рывком удаляясь от берега, на котором бесновалась красная рубаха с поднятыми к небесам кулаками.

Когда, как Охвен надеялся, они прошли середину реки, на помощь к разобиженной правой руке воеводы скатился разнообразный народ. Они тоже кричали и улюлюкали. Вылетели и булькнули в стороне от лодки несколько второпях пущенных стрел.

Охвен услышал, как завозился на носу лодки парень, услышал плеск воды, зачерпнутой из-за борта, но оборачиваться не было времени. Он понимал, что скоро образуется погоня. И, весьма возможно, вооруженная не только собаками.

Берег мягко ткнул лодку, с чавканьем принимая в себя острый киль. Собирать пожитки не надо — Охвен спрыгнул на сушу, в то время, как парень уже удерживал лодку за нос: выглядел он вполне работоспособно.

— Ходу! — сказал Охвен. И для пущей важности добавил:

— В лес. Далеко. Там, — он показал назад, — погоня.

Парень кивнул и побежал сквозь кусты в лес. Охвен за ним, но быстро отстал, сам этому удивляясь: вроде бы не новичок в лесном передвижении. Но парень его дождался, рукой показывая удобное направление. Значит, этот лес ему знаком. Это хорошо. На том берегу залаяли собаки и сразу же раздались удары весел о воде. Погоня началась.

Охвен старался не отставать, механически уклоняясь от веток и огибая деревья. Вместе с этим он размышлял, все еще не вполне осознавая, что это происходит с ним в действительности.

«Какой дурной мужик в красной рубахе!» — думал он. — «Лучше бы воевода был безруким. Но как бы он тогда держал меч? Левой рукой. Но если этот был правой рукой, то тот, кто спустил собаку с цепи, наверно, был левой. Паршивый человечишка. Долой и левую руку! Как же тогда воеводе совсем без рук?»

Далеко сзади взвыли псы, не терпящие спрыгнуть с лодок на землю.

«Интересно, сколько у того воеводы рук?» — успел подумать он, чуть не налетев на своего собрата по несчастью. Парень двумя короткими жестами указал ему, что нужно поступить, как он делает. Охвен согласно кивнул головой, хотя не очень понимал, что надо делать.

Они остановились на берегу широкого ручья, который, судя по неспешности течения и очень темному цвету воды, вытекал откуда-то из болота. Парень в два прыжка одолел поток и широкими шагами побежал вперед. Охвен последовал за ним. Впереди действительно было болото. Выглядело оно устрашающе: огромные лужи разделяли сомнительные кочки и зыбучий мох. Было бы очень удивительно, если бы здесь не было трясины. Лезть через эту напасть не хотелось совершенно. Парень, меж тем, достал из своего наплечного мешка топор и в два удара срубил две одинокостоящие жердины очень унылого вида. Пока он старательно погружал эти две палки в болотную жижу, Охвен задумался: того ли человека он выручил? А когда тот перебросил эти, ставшие бесподобно скользкими стволы на не самую ближнюю кочку, уверился: не стоило спасать человека, если он все равно задумал погубить себя.

Однако, парень, проделав все подготовительные работы, чтобы сигануть с этих мостков в трясину после пары шагов, мотнул головой в обратную сторону: пошли, мол! И, не дожидаясь ответа, стал возвращаться. Причем шел он назад спиной вперед, выворачивая голову и наступая в четко отпечатанные на мху следы.

Охвен вздохнул с облегчением и последовал его примеру, повторяя свой путь. Добравшись до ручья, они побежали по течению, не выбираясь на сушу. Бежали они долго, все никак не решаясь ступить на берег. И лишь только когда глубина стала доходить до колена, парень махнул рукой: хватит.

Они не разговаривали между собой, только тяжело переводили дыхание. На скуле у парня наливался чернотой огромный синяк.

До сумерек они шли по лесу. Ни сзади, ни сбоку не было слышно собачьего лая. Можно было надеяться, что им удалось оторваться от преследователей.

Бродить по ночному осеннему лесу — занятие неблагодарное. Они нашли вывороченный бурей или могучим гигантом-троллем ствол, поработав топорами, устроили себе подобие гнезда в переплетении корней и даже запалили костер, чтоб не окочуриться с холоду. Со стороны их огонь был не виден. Во всяком случае, они на это надеялись.

У парня в мешке нашлась хлебная лепешка и кусок сушеной щуки. Он преломил хлеб пополам, протянул Охвену и произнес первое слово за все время их знакомства:

— Вейко.

— Охвен, — ответил Охвен, полагая, что урчание желудка не заглушит его имя.

— Хауска тутустуа, — сказал парень.

— Хауска тутустуа, — сказал Охвен. — Ижора?

Вейко утвердительно хмыкнул. И, в свою очередь, добавил полуутвердительно:

— Ливвикся?

Охвен кивнул в согласии. Языки этих двух народов если и отличались, то незначительно. Во всяком случае, из продолжительной речи ижоры карел-ливвик мог понять два-три слова. А это уже хватало для взаимопонимания. Из рассказа Вейко Охвен понял почти все. Правда, парень на некоторое время куда-то отлучился, но скоро вернулся и продолжил свое повествование, в то время, как Охвен сумел осмыслить первую его часть.

Вейко пришел на торг сам по себе. Никто его не сопровождал, ни перед кем он не отчитывался. Была у него с детства мечта: иметь свирель, на которой можно бы было, забравшись подальше в лес играть, перекликаясь с птицами. А еще ему очень нравились маленькие берестяные, облагороженные изысканными узорами, шкатулки. Наполнив такую речным жемчугом, можно было смело засылать сватов к понравившейся девушке. Правда, девушки у Вейко пока не было, но это дело наживное. Говорят, с возрастом, появится. Отпросившись у родных на неделю, Вейко уложил в мешок нехитрые пожитки, прибавив к ним шкуры нескольких бобров, добытых и возделанных им специально для этой цели.

За переправу через Волхов ему пришлось почти день колоть дрова у какого-то местного лодочника, случившегося на том берегу. Однако, шкур хватило и на чудесную свирель, и на замечательную шкатулку, и на оплату лодки, чтоб вновь переплыть полноводную реку. Он уже как раз спускался к берегу, чтобы договориться со знакомым лодочником, как вдруг дорогу перегородили два огромных и хмельных мужика.

— Ряха с приятелем? — уточнил Охвен.

— Ну да. Он частенько говорил это слово. А приятель все гаденько посмеивался.

Мужик в красной рубахе мощным толчком бросил Вейко наземь, последующим пинком не позволил подняться. Все время он что-то кричал, требовал.

— Венайя? — уточнил Охвен.

— Они самые. Их язык я до сих пор разбирать не научился. Но точно, он не приглашал меня разделить с ним трапезу.

Охвен тоже не знал ни слова по-русски, хотя многие в его родном Олонце могли говорить с венайя, как их называли.

Вейко, не в силах понять, за что же на него обрушился гнев столь важного человека, постарался улизнуть, но это ему не удалось: в руках у красной рубахи и его приятеля появились сучковатые дубины. И уж совсем скверно стало, когда этими палками его начали гнать в сторону тосковавшего в конуре кобеля. Собака, понимая, что скоро можно будет вовсю повеселиться над слабым ижорой, от радости даже вприсядку танцевать начала, складывая передние лапы на груди.

Как же замечательно, что в этот момент случился поблизости Охвен, который устроил такой грандиозный погром.

— Да, было интересно, — кивнул он головой. — Только вот как же теперь домой добираться? В Ладоге еще долго будут присматриваться ко всем карелам, надеясь обнаружить злоумышленника. Лишь бы чего не учинили землякам моим, что на торге были.

— Да, до первых морозов придется тебе переждать. Пойдем ко мне в деревню, дождемся, когда реки покроются льдом, а там я тебя до дому провожу. На лыжах, да по снегу. Девушки, говоришь, у вас красивые?

— Ничего я не говорю, — насупился Охвен, но, подумав, решил, что так поступить будет проще всего. Людик, хочется верить, сообщит землякам о несчастье с ним приключившимся. — У меня самого сестры — красавицы. Ладно, выберемся отсюда, решим, как поступить.

Хлеб и рыба кончились, запили водой из фляжки предусмотрительного ижоры и решили спать, чтоб хоть как-то восстановить силы после такого непростого дня.

Под корнями от умело расположенного костра было неожиданно тепло и даже уютно. Охвен, подумав, что надо бы поочередно покараулить, заснул.

И снился ему огромный бородатый детина. Он стоял посреди Ладоги, уперев руки в бока. Голова его возвышалась над крепостной стеной. «Воевода», — догадался Охвен. А тот внезапно повел плечами и у него отвалились руки, одна за другой. Правая рука, гадко извиваясь, превратилась, вдруг, в Ряху. Левая — еще в кого-то без лица. Они с завыванием поднялись на ноги. В это время выскочил, откуда ни возьмись здоровенный косматый пес, встал на задние лапы, скрестил передние и ударился в пляс, приседая. Язык у него свешивался чуть ли не до земли, а глаза строго глядели из-под кустистых бровей. Собака очень старалась, выделывая все коленца. Тут появился неведомо откуда Карай, стоящий особым образом на лыжах. Он посмеялся по своему, по-собачьи, и укатил на охоту, помахав на прощанье хвостом. Охвен, увидев такое непотребство, удивился. Настолько сильно, что проснулся.

Вокруг было тихо и темно, только шелестели где-то под корнями суетливые мыши. Он добавил дров в затухающий костер и снова заснул, на этот раз без сновидений.

Проснулись на рассвете они одновременно, вылезли из своей норы, по пути снимая и выбрасывая листья подорожников, которыми на ночь обвязали свои болячки: Вейко — скулу, Охвен — ладони и руку. Подорожники, отдав свое природное снадобье, превратились в неприятные на вид темно-зеленые кусочки ветхой материи. Однако, чернота синяка у Вейко утратила свою мрачную насыщенность, появились веселые желтые тона, а опухоль вообще спала.

Ижора снова сбегал куда-то и вернулся, неся за уши несчастного зайца.

— Вот, в силки попал, что на ночь расставил. На обед сгодится.

Они доели последнюю хлебную лепешку и пошли вновь, держа направление на запад. Вряд ли за ними осталась какая-то погоня, а если и осталась, то отставание ее должно было быть велико. Поэтому парни пошли быстро, но без излишней спешки и суеты.

На обед разожгли настоящий костер, где и приготовили добытого зайца. Именно горячая добрая еда позволила избежать уныния и тоски. Когда вышли к берегу реки, то Вейко заметил, что там лежит разоренная деревня, а от нее до его родного стойбища две ночи в пути. Переправа прошла гладко, даже ноги не замочили: срубили плот и, отталкиваясь шестами, спустились по течению до другого берега. Там действительно было пепелище былого людского селения.

— Кто же тут набедокурил? — спросил, ни к кому не обращаясь, Охвен.

— Викинги, наверно, а может, боярские люди, — пожал плечами Вейко.

— И что, никого не осталось?

— Да остались, наверно. Просто ушли жить в другое место.

Словно подтверждая его слова, по краю пепелища метнулась серая тень.

— Кто это был? — стал крутить головой, осматриваясь, из стороны в сторону Вейко.

— Да пес его знает. Зверь какой-то, — ответил Охвен. Находиться здесь было жутковато. — Может, лиса. Пошли-ка отсюда поскорей.

Однако, далеко уйти им не удалось. Развалины скрылись за лесом, а между стволов росших деревьев вдруг замелькали все те же тени. И было их довольно много.

Охвен и Вейко ускорили шаг, однако неясные силуэты, мелькавшие то там, то здесь не отставали. Они, словно взяли лесных путников в полукруг.

— Олле-лукойе, да это же собаки! — произнес Охвен, наконец, присмотревшись.

— Точно — собаки. И они, вероятно, собираются на нас напасть.

В доказательство этих слов, из-за кустов молча взмыл, метясь в горло Вейко, громадный пес. Спасло лишь то, что беглецы все-таки подсознательно ожидали нападения преследователей. Вейко дернулся в сторону, выставляя руку с топором. Охвен без раздумий махнул своим топором, угодив куда-то в бок агрессивной твари.

— На деревья! — закричал Вейко, перекрывая своим голосом недовольный визг уязвленной в голову и ребра собаки.

Наверно, у каждого человека есть что-то от белки. Не во время брачного периода последней, конечно. Парни взлетели на самые макушки с такой скоростью, что потом не могли вспомнить, как же, собственно говоря, они лезли. Вот они стояли под деревьями, а вот уже качаются на высоте, осматривая окрестности. Охвену повезло — ему досталась могучая осина. Вейко же обнаружил в своих объятьях древнюю ель, всю в потеках смолы. Так что рисковал намертво приклеиться одеждой к стволу.

Раненный пес, припадая на одну лапу, отошел на полянку и присел. Он попытался языком дотянуться до вяло кровоточащей отметины на боку, но зашатался и чуть не упал. Ему было явно не по себе. Но все бы обошлось, через некоторое время след от топора зарубцевался, стал бы кобель, как новенький. Если бы только дали это время: к нему приблизился другой пес, тоже крупный по размерам. Хвост его, напряженный и прямой, как полено, не предвещал по собачьему этикету дружеских лобзаний.

«Конкурент», — подумал Охвен. Раненный неуверенно встал и насупился. Здоровый пес пару раз угрожающе рыкнул, посчитал, что этого достаточно и, оскалившись, бросился в драку. Грызня закончилась быстро, один из соперников остался неподвижно лежать. Другой оглядел с вызовом напрягшихся, но не решающих подойти поближе, собратьев.

— В стае новый вожак, — сказал со своего дерева Вейко.

— Новый управляющий, — добавил Охвен. — Смотри, кто всем этим сбродом руководит.

И указал пальцем на неприметную рыжую сучку, которая очень независимо, в отличие от других собак, сидела чуть в стороне от всех. К ней-то и побежал победитель, отводя уши назад и старательно виляя хвостом.

— Откуда же их столько здесь взялось? — вздохнул Охвен.

— Да с деревни, наверно разбежались, когда ее разносили по бревнышку, — предположил ижора.

— Это когда было? Не иначе, как прошлым летом, — предположил Охвен. — Как же они зиму пережили? Куда местные волки смотрели?

— Повезло, наверно.

Вдруг, стая разом встрепенулась и навострила уши. Рядовые собаки начали переглядываться между собой и бросать задумчивые взгляды на рыжую. Через некоторое время часть из них во главе с новым управляющим внезапно снялась с места и умчалась в неизвестном направлении.

— Во, организация! — сказал Вейко. — А ты спрашиваешь, как они зиму пережили!

Эти дикие собаки действительно очень отличались от своих домашних родственников. Они почти не лаяли и очень хорошо и слаженно действовали сообща.

Откуда-то издалека раздался внезапный человеческий крик, прерванный на мгновение рычанием и обезумевшим собачьим визгом. Потом крик человека возобновился, забулькал и захрипел.

Парни перглянулись.

— Стало быть, нашелся все-таки охотник за нашими головами. Как же он нас нашел? — проговорил Вейко.

— С обученной собакой и головой на плечах можно еще и не то, — пожал плечами Охвен. — Пора и нам отсюда убираться. Или ты до весны намерен на дереве сидеть?

Карел указал топором на предводительницу. Ижора все сразу понял и начал лезть к земле.

Собаки не стали подбираться ближе, они просто сидели и ждали, что произойдет дальше. А дальше их ожидала временная анархия и последующая ожесточенная борьба за власть.

Охвен и Вейко выждали некоторое время, усевшись на сучьях на высоте человеческого роста, чтоб собаки не заподозрили неладное. А потом разом спрыгнули, еще в воздухе метнув свои топоры. Хоть оружие было вовсе не оружием, а строгим плотницким инструментом, но рыжая сучка об этом не догадывалась. Поэтому, когда топоры, крутнувшись в воздухе для устойчивости, вонзились ей в грудь, она жеманно вздохнула, потрясенная и сбитая наземь, дрыгнула лапкой и испустила собачий дух.

Прочие псы бросились, было, на людей, но замерли, услышав строгие голоса, где не угадывалось ни оттенка страха:

— Куды, вашу мать!

А потом до их обоняния дошел и собачий дух. И дух этот был духом смерти. Стая замерла в немом ужасе.

Парни, выдернули свои топоры из трупа предводительницы и ушли, стараясь не часто оборачиваться назад.

— Все-таки эти собачки нас спасли от неприятностей с погоней.

— Ага, — ответил Охвен. — И чуть нас не сожрали.

— Ну, еды мы им вместо себя оставили достаточно. На первое время. Или, думаешь, они побрезгуют?

5

До самой Невы дошли без происшествий — погоня окончательно отстала, видимо, обнаружив занятие поинтересней, дикие твари больше не донимали. Вейко на границе с огромнейшим болотом подстрелил, подкравшись двух куропаток, еще одну сбил метким броском дубины Охвен. Карел мог только подивиться находчивости ижоры, у которого в невеликом заплечном мешке оказалось огромное изобилие мелких, но значительных при блуждании по лесу вещей. Он нес с собой и силки на зверя, и снасти для рыбалки, и тетиву для лука, и наконечники стрел, и отдельно уложенные камни для добывания огня. Это уже не говоря о красивой березовой шкатулочке и изящной свирели. На просьбу Охвена сыграть что-нибудь, отказывался.

— Для этого особое настроение нужно, — говорил он. — Вот доберемся до моих родных мест — сыграю.

— А долго ли еще нам по лесу блуждать? — спросил Охвен.

— Доберемся до Невы, переночуем, утром переберемся на другой берег — к вечеру подойдем к окрестностям.

Проводя последнюю лесную ночевку, Охвен, наевшийся сочной куропатки, вяло поинтересовался:

— А сегодня-то будем дежурить по очереди?

— Зачем? — пожал плечами Вейко, добавив дров в костер. — Если ты идешь по лесу один, то все равно караулить не будешь. Или, в противном случае, не отдохнешь. А тогда и дойти, куда там тебе надо не сможешь.

— Но сейчас-то нас двое! — сделал попытку Охвен.

— Хочешь — дежурь. Я лично буду спать, — широко и заразительно зевнув, сказал Вейко. — Дров добавить любой из нас сможет, проснувшись. Вовсе не обязательно всю ночь караулить.

— Кто же нас будет защищать? — уже засыпая, проговорил карел.

— Доверимся Богу, — ответил ижора.

Когда выбрались к берегу реки, Охвен подивился, насколько та широка. Пожалуй, два полета нужно стреле, чтобы оказаться на том берегу. Настроение было приподнятым, поэтому быстро срубили в два топора и связали плот, а также шесты, чтоб отталкиваться от дна и подобие маленьких весел, чтобы плыть на глубине. Даже зарядивший мелкий осенний дождь не испортил настроения.

Последний привал решили сделать в глубине леса: там было не так сыро и холодно, как на берегу. В этот раз Охвен даже не заикался о ночном дежурстве. Доверились богу, но случилось, что тому было не досуг охранять молодых парней, нашлись другие дела.

Охвен сквозь сон слышал далекий плеск воды, вроде даже приглушенный разговор, но, подняв голову, различал только монотонный шелест дождя по листьям и хвое. Выспались они с Вейко в шалаше из еловых веток, плотно перекусили, и оправились к ожидавшему их на берегу плоту. Переправа через реку коварна и опасна случайностями, но парни верили в свой успех. Руки у Охвена зажили, синяк Вейко приобрел веселую желтую окраску благодаря действию подорожника, поэтому они чувствовали необыкновенный прилив сил.

Плот лежал на прежнем месте. Охвен подошел к воде, чтобы посмотреть дно — где лучше спускаться? И замер, увидев что-то лишнее. То, что еще вчера здесь не было. За кустами в стороне внезапно он различил корму большой лодки. Даже не лодки, а целого корабля. Охвен не сразу сообразил, что такие суда сами по себе не появляются. Их приводят люди.

Не выпуская из рука длинного шеста, он обернулся. Как раз вовремя, чтобы оказаться перед выбором: броситься в бега, не медля ни секунды, либо постараться помочь Вейко. Тот, ничего не подозревая, стоял у плота, отвернувшись от леса, и сосредоточенно заматывал только что распутанную рыболовную снасть. Он собирался во время переправы еще и попытать рыбацкое счастье. Рядом с ним, неведомо откуда взявшись, стояли два здоровенных дядьки в кожаных безрукавках поверх легкой кольчуги. Их бороды топорщились, как лопаты, волосы спадали на плечи рыжими прядями, перемежаясь какими-то странными косичками. Лица у них были похожи на рожи. Охвену вообще показалось, что эти два человека — близнецы. Один из них, правда, держал занесенный плашмя меч, явно намереваясь удивить беззаботного ижора. Второй прижимал к широкой груди неизвестный сверток. По их увлеченным лицам можно было понять, что эти мужики не настроены дружить. Доля мгновения понадобилась Охвену, чтобы оценить увиденное.

— Ложись! — внезапно для себя прокричал карел. Это было неожиданно: Вейко рухнул, как подкошенный, один из нападавших, тот, что с мечом, чуть не лишился оружия от прозвучавшего, как удар хлыста по жирному боку хряка, крика, второй сильно вздрогнул всем телом, подпрыгнув на месте. Охвен, развивая успех, ударил шестом по голове. Если бы он ударил себя, или Вейко, то, вне всякого сомнения, достиг бы успеха: лежал бы, блаженно улыбаясь, и рассматривал темноту до следующего утра.

Но незнакомец, о чью голову раскололся на части и разлетелся по округе сосновый дрын, только встряхнул волосами и заорал, как медведь на ускользнувшего между лап лосося. Потом он без всякого перерыва дал пинка изумленному отползающему Вейко и посмотрел прямо в глаза Охвену.

В его взгляде не было ни злобы, ни раздражения, только какая-то непонятная радость. Охвен замер, как лягушка под взглядом ужа. Где-то позади с громким плеском упало в воду тело друга по побегу. Этот звук позволил хоть немного прийти в себя, поэтому Охвен начал пятиться назад, но ненадолго — второй человек резко выбросил вперед странный сверток, и карела со всех сторон опутала почти рыболовная, но гораздо толще, сеть.

Охвен попытался сбросить с себя эту напасть, но безуспешно. Падая навзничь, теряя равновесие, он успел заметить, что Вейко не утонул, а, хватая широко открытым ртом воздух, пытается подплыть к берегу.

— Плыви, Вейко! — закричал он изо всех оставшихся сил. — Убегай! Спасайся! Моим все расскажи!

Его легко подняли за ячейки сети и понесли к судну. Незнакомые бородатые люди собирались отходить на своем дракаре. Да! Это был именно дракар! А люди, пересмеивающиеся между собой, были ужасные и жестокие викинги. Кто-то из них, вооружившись копьями и луками пошли на берег, высматривая ускользнувшего ижора.

Но Вейко в это время был у них под носом. Дрожа от холода, он держался за носовой киль дракара, моля бога, чтобы не загнуться до отхода судна.

Когда, оглушенный пинком, он отлетел в воду, то первой мыслью было выбраться на берег. Но тут до его слуха опять донесся отчаянный вопль Охвена, и он нырнул. Решение плыть под водой пришло само по себе. К тому же, выгребая против течения Невы, он похвалил сам себя: просто так его не оставят в покое, будут искать — и в первую очередь по течению. Вейко плыл, что хватало сил, пока, к счастью, довольно быстро не увидел смутную громаду подводного борта дракара. Он вынырнул и, сдержанно отдышавшись, стал перебираться ближе к берегу. Течение все время прижимало его к судну, поэтому без особых проблем он остановился, держась рукой за киль и ощущая под ногами илистое дно. Вот тут-то и навалился холод.

В это время вернулись викинги, не обнаружившие тела ижора.

— Драммар, — сказала, пожав плечами предводитель, и они, забравшись на дракар, начали слаженно работать веслами, отталкиваясь ото дна, чтобы вывести судно на глубину.

Когда ладья с неприятелями отошла от берега и развернулась по течению, Вейко выполз сквозь ближайшие кусты на поливаемую мелким дождиком сушу. Его трясла крупная дрожь, хотелось не просто плакать, хотелось выть. Но он не стал разводить костер и греться, размазывая слезы и сопли по щекам. Он бросился вдоль Невы, на ходу доставая из непромокаемого заплечного мешка свою драгоценность — свирель.

Охвен лежал в самом носу дракара, освобожденный от сети, но удрученный кожаным ошейником с крепившимся к нему поводком. Можно было внезапно броситься в воду, но это было равнозначно самоубийству через повешение: ножа и топора его лишили, едва только освободили из тенет. Охвен лежал, поджав под себя ноги, и горько плакал, сотрясаясь от попыток сдержать рыдания. Он понял, что сидя на привязи, как собака, он обречен на ужасную долю раба. Судьба уготовала ему такую горькую участь, что не хотелось жить. Но умирать тоже не хотелось.

Внезапно сквозь шелест дождя он услышал мелодию, слабо раздающуюся с берега. Охвен поднял голову. Зашевелились и викинги, пихая друг друга в бока. Музыка то пропадала, словно источник временами перекрывался какими-то препятствиями, то слегка усиливалась. Карел узнал свирель и сразу понял все: Вейко дарил ему на прощание песню, которую обещал сыграть по окончанию их путешествия. Слезы потекли по щекам пуще прежнего.

«Прощай друг Вейко, прощай матушка, прощай отец, прощай сестры, прощай друзья — приятели, прощай хитрый пес Карай, прощай дом, прощай Родина!» — пела, захлебываясь свирель.