Охвен. Аунуксиста

Тот кошмар, в который обернулся Охвену поход на осеннюю ярмарку, усугубляло странное недомогание: кружилась голова, рождались постоянные позывы к тошноте до спазмов в желудке. Он решил, что умирает в неволе, как когда-то в детстве умер речной рак, которого пытался приручить: держал его в кадке с чистой водой, бросал ему мелких рыбешек и кусочки мяса, но тщетно — тот откинул клешни.

Первую ночь ему пришлось, как и всем, провести на море. Мерное покачивание усыпило большую часть викингов, но Охвену было тяжело: стараясь оказаться незамеченным, он выплескивал из своего желудка сначала остатки своего завтрака, потом воду, потом воздух и желудочный сок. Дурнота не проходила, накатываясь волнами: тяжело было шевельнуть рукой и ногой, на губах образовалась корка то ли засохшей слюны, то ли пены. Охвен был бы рад, если бы Бог поскорее взял его душу к себе.

Еды ему не давали, впрочем, питья тоже. Охвена это не удивляло, лишь только странно было, зачем же его запихнули в эту ладью, если никто не обращает на него внимания. Могли бы убить сразу на берегу, не канителясь.

Однако к исходу второго дня они внезапно пристали к песчаному берегу. Викинги, смеясь во все горло, стали выбираться на сушу. Охвена не оставили в одиночестве: чья-то рука, швырнула его через борт прямо в равнодушные холодные и на диво соленые волны. Охвен, побарахтавшись на мелководье, внезапно обнаружил, что ему стало несколько лучше. Во всяком случае, позывы тошноты куда-то делись, уступив место дикой жажде.

На карачках выбравшись на берег, он обнаружил, что у леса уже горит огромный костер. Кто-то дернул его за поводок, поторапливая двигаться. У огня ему бросили под ноги что-то. И когда он поднял это, то крепкий пинок отправил его к большому камню. Здесь Охвену удалось посмотреть, чем же его осчастливили: старое облезлое одеяло и кожаная фляга с водой. Жидкость мгновенно была выпита и это, как ни странно подняло настроение. На него снова никто не обращал внимания, поэтому он снял и старательно выжал промокшую одежду, завернувшись в одеяло.

Викинги продолжали хохотать. Видимо, это было одним из их любимых занятий в походе. Запах доброй еды заставил пустой, как карман пьяницы, желудок Охвена запеть на разные голоса. Он подумал, что при специальной тренировке, можно, наверно, выучить какую-нибудь простенькую песенку и развлекать себя в ожидании пищи.

Кто-то бросил ему прямо в песок кусок вареной рыбины, скорее всего, судака. Охвен не стал поднимать пищу, он кинул в ответ пустую флягу, норовя попасть в человека. Викинги опять захохотали и рядом с облепленным песчинками хвостом упала другая фляга, потяжелее. Стало быть, с водой.

Отвернувшись от людей, Охвен осторожно поднял еду: можно было, конечно, продемонстрировать гордость и обмыть ее водой из фляги, но, честно говоря, воду было жалко, а есть охота было неимоверно. Конечно, таким объемом насытиться трудно, но его хватило, чтобы вновь почувствовать себя живым человеком. Опустошив половину фляги, Охвен переоделся в полусухую одежду, замотался в жалкое одеяло и неожиданно для себя крепко заснул.

Снилась ему мама. Она гладила его по голове и грустно говорила: «Дурачок, мой дурачок! Как же тебя угораздило так!» А потом пришел отец, положил ему на плечо свою руку и проговорил: «Мужайся, сынок! Карелы никогда не сдаются! А мы тебя будем ждать!» Внезапно вместо отца оказался Вейко, который протягивал ему свою волшебную свирель. Охвен взял ее, и она превратилась в меч, но не олонецкой выделки, какой-то слегка согнутый и зазубренный.

Охвену нравилось во сне, он улыбался знакомым лицам и говорил: «Я вернусь, я обязательно вернусь!»

В действительность его вывел мощный пинок: викинги просыпались и готовились к отплытию. Карела опять за поводок поволокли в ладью, и он обругал себя последними словами, что не поискал на ночлеге никакого камня с острыми краями, чтобы помог освободиться, перепилив им ошейник или поводок. Но на борту его старательно и умело обыскали, так что камешек трудно было пронести, разве что во рту. Словно прочитав эти мысли, ближайший детина бесцеремонно запихал ему свои толстые пальцы в рот и осмотрел зубы. Как коню, но ведь лошади во рту ничего не прячут!

Следующие пара дней опять прошла на волнах. Но, то ли море подуспокоилось, то ли Охвен начал потихоньку привыкать к качке, однако чувствовал он себя не в пример лучше, чем несколько дней назад. Он даже рискнул сесть и оглядеться вокруг. Викинги, увидев это, снова жизнерадостно и беззлобно заржали. Ближайший бородач, расставляя ноги на ширине плеч, подошел и добродушно зарядил ему такой щелбан по лбу, что у Охвена брызнули слезы. Это было, конечно, все в шутку, но дальнейшее свое поведение Охвен мог объяснить только желанием еще веселее пошутить: он взмыл на ноги, как укушенный змеей в зад, резким движением обмотал свой поводок вокруг шеи викинга и сиганул за борт. Как бы он ни держался обеими руками за свой ошейник, но тот сдавил ему горло, не позволяя дышать, к тому же встречные волны имели острое желание затащить карела под днище дракара.

Однако, там, на борту, отреагировали быстро: парус обмяк, в воду опустились несколько пар весел, тормозя движение большой лодки. Сильные руки вытащила мокрого, задыхающегося и трясущегося карела внутрь, и только потом освободили из петли полузадушенного товарища. Тот кашлял и сипел, держась обеими ладонями за багровую, покрытую вздувшимися жилами шею. Охвен не поверил своим ушам, когда вновь услышал раскаты хохота. Придя в себя, начал смеяться и недоудавленный викинг.

К Охвену приблизился один из бородачей. Он внимательно посмотрел карелу в глаза и полу — утвердительно, полу — одобрительно сказал:

— Ливвик!

Охвен, вначале смутившись взгляда, поднял подбородок:

— Ливвикса.

Дракар продолжил путь на запад. Никто больше не пытался глумиться над Охвеном, хотя, кормить лучше не стали: раз в полтора суток. Солнце изредка бросало хмурые лучи сквозь низкие взлохмаченные облака. Чайки летели впереди носа с устрашающей фигурой злобного змея. Они высматривали что-то в волнах, изредка взмахивая распростертыми крыльями.

— Зачем тебе этот дикарь? — спросил вождь викингов, по имени Уве у своего помощника Рагнира.

Ливвики имели устойчивую репутацию плохих рабов. Работы они не чурались, физически были крепкими, но до самой своей смерти хранили в сердце дерзкую идею свободы. Поэтому за ними нужно было всегда приглядывать.

Тот в ответ хмыкнул, бросил взгляд на скрючившегося на своей скамье Охвена, и только потом сказал:

— Мы с этими карелами похожи: и они, и мы одинаково буйные. С мечом в руке можем постоять за себя, невзирая на количество врагов. Но у меня растет сын.

— Ну и причем здесь твой сын? — чуть раздражаясь от того, что не понимает, бросил Уве.

— Но у наших народов есть отличие, — не обращая внимания на реакцию вождя, продолжил Рагнир. — Мы в себе это буйство воспитываем, а у них оно с рождения. Я хочу, чтобы мой сын, мой Рагнир, сломал этого ливвика, хочу, чтобы он понял, на что он способен.

Уве только пожал плечами — делай что хочешь. Поход в Гардарику был удачным, возвращение тоже складывалось благополучно: никто пока не пытался напасть, чтобы завладеть добычей. Из десяти дней перехода осталось треть. Но здесь уже начинаются острова, море не в состоянии сколь-нибудь сильно атаковать их дракар. Совсем скоро покажется впереди бухта их родного Орхуса, где все они разбредутся по семьям на зимовку, отдохнут, накопят силы, чтобы к весне затеять новый поход. Куда он будет, пока не ясно, но это и не важно. Главное то, что куда бы они ни пошли, они найдут добычу. Завладеют ею и вернутся домой, покрытые славой.

А Охвен, уже с ужасом уверовавший, что другой жизни, кроме как болтаться посреди бескрайнего моря, не бывает, не мог ни о чем думать, даже о побеге. Заноза жалости к самому себе крепко воткнулась в его сердце и уже начала разлагаться, отравляя желание жить и бороться за свое существование. Тоска и безразличие — это тот яд, который любят подбрасывать в свежий морской воздух, в бескрайний красивый пейзаж, вдохновляющий певцов, лукавые морские боги. Охвен вкусил отравы с лихвой.

Однажды, тупо глядя перед собой, пробиваясь в пот вместе с каждым гребнем волны, на который взлетала ладья, он, вдруг, осознал, что даже ни о чем не думает. Сидит, как пес на цепи, не замечая пролетающего мимо драгоценного времени. Дома бы от скуки с ума бы сошел. А здесь — ничего, пусто.

«Так что же делать?» — с ощутимым скрипом пронеслась мысль, первая, пожалуй, за весь сегодняшний день. От ошейника избавиться пока не удается, сдернуть привязь — тоже. После того показательного удушения зазевавшего викинга, на него поглядывают, ожидая сюрпризов, а он сидит и медленно превращается в животное. Надо что-то делать, что-то думать. «Песню что ли спеть?» — подумал Охвен, но тут же отказался от этой затеи: даже дома вокалом никогда не увлекался. «Надо слушать, что говорят, эти викинги. Ловить каждое слово. Вдруг да удастся язык их понять!» — решил Охвен, к тому же в дракаре постоянно поддерживался какой-то разговор. Эти суровые на вид мужики любили поболтать, как добрые на вид женщины.

Но спокойно вслушиваться в разговоры удалось не долго: они вошли в бухту, окруженную с трех сторон землей, потом кто-то заиграл в рог, и с берега ему тотчас же ответили. Дракар вернулся на родную землю.

2

Охвен прибился к этой земле вместе с дракаром. Страсть к путешествиям, взращенная, было, на олонецкой земле, откуда он до этой осени не отлучался, угасла, не оставив даже уголька. Его вывели навстречу шумной встречающей и такой счастливой толпе в ошейнике и поводке, как собаку. Охвену, почему-то, было стыдно за себя, он прятал глаза в землю, пробираясь между мужчинами, детьми и женщинами. Он даже не сообразил, что нужно было попытаться осмотреться на всякий случай, подмечая про себя любые маловажные детали. Об этом Охвен подумал гораздо позднее, когда его торопливо запихнули в прижатый к гигантскому камню сарай.

Внутри был лишь грубо очерченный простыми булыжниками очаг, соломенная подстилка и кое-как сколоченный топчан. Но на сегодняшний день этого было более чем достаточно. Лишь бы земля не уходила из-под ног и не колыхалась. Охвен почти ненавидел море.

Дверь в сарай была на вид прочной и даже не шевельнулась, когда он попробовал ее толкнуть плечом: запоры тоже были на совесть. Стены были сделаны из плотно пригнанных друг к другу бревен. Лишь под самой крышей, до которой можно было легко допрыгнуть, были, вне всякого сомнения, искусственные щели: чтоб хоть какой-то свет проходил.

Охвен, не знакомый пока с тюрьмами, не мог взять в толк, для каких целей было изначально приспособлено это строение. Но он не стал голову ломать, лег на топчан, предварительно набросав на него целый ворох сена, выбирая посвежее и посуше. Едва только голова коснулась подобия подушки, как организм, измученный долгим морским переходом, сказал «кранты» и выключил сознание.

Карел спал, словно в беспамятстве, не видя снов, не слыша шума радостного праздника, который устроили на этом хуторе по поводу возвращения Рагнира сотоварищи. Команда дракара разошлась по домам, у кого они были. Ну, а кто не был обременен жилищами, отправились в Орхус, где можно было лихо покутить на постоялых дворах, просаживая полученную за поход плату.

Охвен не слышал, как поздним вечером дверь в его пристанище отворилась и полупьяный Рагнир показывал своему сыну, тоже Рагниру, на неподвижно лежащего человека, говоря при этом:

— Вот, сын, привез я тебе зверя. Будешь его воспитывать, как свою собаку. Только учти — это карел — ливвик. Они очень своенравны. Сделаешь из него человека, точнее — послушного раба, значит — готов пойти со мной в поход.

Сказал это и захохотал во всю глотку: очень уж понравилась самому фраза про раба. Сын засмеялся вместе с ним. Глаза его при этом в мерцающем свете факела горели дьявольским красным огнем, изучающее разглядывая жертву. Он был готов хоть сейчас доказать отцу, что этот никчемный человек будет выполнять все прихоти.

Рагнир — старший, видимо понял нетерпение своего потомка и сказал:

— Завтра начнешь его обучать. Сегодня у нас праздник. Есть гораздо более важные дела. Пошли!

А Охвен проснулся среди ночи, внезапно открыв глаза. Он присел на топчане и сквозь лунный свет, пробивающийся щелями, увидел у двери кувшин и краюху хлеба. Кто-то вспомнил о новом пленнике и принес ему еды. Охвен схватился за кувшин и с удивлением обнаружил в нем не просто воду, а молоко. Пища была проглочена молниеносно, после чего Охвен даже немного осоловел: давно он не питался так питательно, как сейчас. Он лег на топчан и снова крепко заснул. Он проспал бы до следующей ночи, если бы про него не вспомнили страдающие похмельной апатией хозяева хутора.

Пришедшие рабы растолкали Охвена и за поводок привели к Рагниру, сидевшему во дворе с наброшенной на плечи шубой. Он держал ноги в кадушке с горячей водой, и слуги постоянно ее ему подливали. Викинг мучился похмельем, организм не принимал браги, облегчение не наступало.

— Позовите Рагнира, — распорядился он.

Сын пришел и хмуро взглянул на Охвена: он помнил, что ему нужно делать, но сегодня заниматься этим было просто лень. Карел оказался чуть выше датчанина, но у того плечи были шире, а ноги толще и кривее. Лицо Охвена более располагало к разговору: выражение простодушных больших голубых глаз было такое, что ему можно было доверить тайное желание и хотелось угостить пирожком. Рагнир же с постоянно открытым ртом имел выражение лица, скорее, нахальное, и ему хотелось просто дать в морду, не пытаясь завязать доверительный разговор.

— Ну, что, сын, не желаешь проверить, на что способен этот дикарь? — спросил Рагнир — старший.

«Интересно бы было посмотреть на тебя, если бы я ответил, что не желаю», — подумал Рагнир — младший, — «А потом было бы интересно посмотреть на меня. Вернее, на то, что от меня останется».

— Да, отец, — ответил он и выпятил вперед грудь.

— Кто-нибудь, принесите мечи, пусть мой сын потешит себя и нас поединком. Если, конечно, этот ливвик умеет обращаться с оружием.

— Боевые мечи? — склонился с вопросом один из помощников.

— Ты что — думаешь я волок сюда этого парня и потратил на него уйму еды только затем, чтобы мой Рагнир снес ему башку первым же ударом?

— Слушаюсь! — ответил помощник и щелкнул пальцем. Тотчас же перед ним образовался слуга с очень серьезным лицом и протянул вперед два деревянных меча, которыми имели обыкновение тренироваться викинги. Помощник принял их, не моргнув глазом, передал Рагниру — младшему, а сам же после этого зашел за спину Рагнира — старшего, поманил к себе пальцем слугу. Когда тот доверчиво подошел, резко схватил его за ухо и поволок куда-то за ближайшую постройку. Слуга шепотом взвизгнул, встал на цыпочки, выгнувшись в пояснице, и пошел следом за своим ухом. Убедившись, что его никто не видит, помощник одернул руку, оставляя ущемленное ухо наливаться краской ярости, и звонкой затрещиной отправил слугу наземь. Метко пнул два раза, заставив лежащего в грязи человека содрогнуться от боли, вытер о кафтан руки и внимательно взглянул себе под ноги.

— За что? — сквозь слезы промычал уязвленный слуга.

— А чтоб знал! — ответил ему тот и важно пошел наблюдать за поединком.

Охвен и Рагнир в это время начали кружить друг возле друга. Охвен слегка недоумевал, зачем понадобился этот учебно-показательный бой при таком стечении народа. Еще более его удивил стремительный выпад противника, без сомнения нацеленный в низ живота. Даже с деревяшкой в руке можно серьезно досадить оппонента. Охвен еле успел отвести удар в сторону, но тут же получил тычок кулаком в лицо. С разбитого носа потекла кровь. Это было уже серьезно: нельзя беспричинно проливать кровь кого бы то ни было. Охвен уверовал, что молодой викинг намерен если и не убить его, то покалечить, когда Рагнир со всей силы ударил наискось по голове. Этот мощный удар удалось парировать, но руку больно одробило отдачей. А викинг тем временем, не останавливая движения, повернулся через правое плечо и рубанул по ногам. Охвен неловко отпрыгнул и растянулся на песке. Рагнир недобро окрысился, намереваясь поставить точку в этом сомнительном противостоянии последним страшным рубящим ударом. Он, предваряя события, даже услышал треск ломающихся костей карела.

Но Охвен был пока не готов умирать, к тому же не от благородного клинка, а от какой-то дубины. Правая рука действовала плохо, отсушенная парирующим движением, но левой он схватил целую горсть песка и бросил в лицо налетающему противнику, одновременно откатываясь в сторону. Рагнир, получив в глаза порцию мелкого раздражителя, отчаянно зажмурился и поэтому не довел свой удар до адресата — деревянный меч глубоко вонзился в то место, где только что был Охвен. А проклятый ливвик, перекатившись в сторону, ловко вскочил на ноги и от души врезал ногой по подбородку зажмурившегося противника.

Это было несколько неожиданно: все болельщики дружно вздохнули. Рагнир дернулся назад, но не самостоятельно, а направленный ногой врага. Он упал, теряя всякую способность бороться, а Охвен уже навис над ним, уперев распушенный занозами клинок под подбородок. Один удар — и Рагнир — младший умрет со сломанным горлом. Но Охвен и сам не торопился умирать, ведь после этого жить ему пришлось бы совсем недолго. Он отошел в сторону в полнейшем молчании зрителей.

Поверженный воин медленно приходил в себя: он перекатился на живот, встал на колени и первым делом принялся ожесточенно тереть глаза, мотая головой из стороны в сторону. Слух его не сразу уловил единственный звук, нарушающий повисшую напряженную тишину: звук похлопывания одной ладони о другую. Рагнир — младший поднял голову и увидел, как его отец, не вставая со своего места раздельно и, как показалось сыну, язвительно хлопает в ладоши. Кровь бросилась ему в лицо, он вскочил на ноги и прокричал, обращаясь к неподвижно стоящему карелу:

— Ты — раб, я — хозяин!

Охвен осознал, что викинг кричит ему нечто оскорбительное. Во всяком случае, с такой перекошенной физиономией трудно объясняться в любви. Отвечать что-либо на своем родном карельском он посчитал неправильным: получился бы лай собаки на хрюканье свиньи — никто бы ничего не понял, каждый бы остался недовольным. На мгновение задумавшись, Охвен, старательно выговаривая слова, проговорил:

— Ты — раб, я — хозяин!

Рагнир — младший даже подпрыгнул на месте от возмущения.

— Нет! — завопил он так, что глаза его чуть не вывалились из орбит. — Я хозяин — ты раб!

Охвен пожал плечами:

— Я нет раб — ты нет хозяин.

— Довольно! — вдруг раздался зычный голос Рагнира — старшего. Кое-кто из окружающих пытались подавить в себе улыбку. — Этого — в сарай. Принести ему еды. Хоть от похмелья избавил, проказник этакий. Завтра — в кандалы. Уж больно шустрый малый. Привлекать ко все тяжелым работам.

— А ты — подойди сюда! — приказал он сыну. Когда тот понуро приблизился, добавил. — Можешь хоть каждый день с ним состязаться. Только уговор!

— Какой уговор, отец? — после затянувшейся паузы выдавил из себя слова сын.

— До смерти его не калечить. Смысл его пребывания здесь не в том, чтоб просто убить. Смысл в том, чтобы ты на нем научился, как можно ломать даже самых упертых людей. Ты меня понял?

Рагнир — младший уныло кивнул головой.

Отец внимательно посмотрел ему в глаза, потом откинулся на спинку своего сиденья и обратился в пустоту:

— А ну-ка браги мне принесите! Вроде полегчало. С завтрашнего дня будем заниматься хозяйством. Посмотрим, что вы тут без меня учудили.

Вокруг все зашевелились, засуетились, засмеялись и заохали. Даже рабы, занятые своими делами, начали двигаться веселее: каждому из их было радостно оттого, что этот новый молодой раб так замечательно отделал молодого хозяина. Конечно, никто из них не поделился этими мыслями с соседями по несчастью, но удовольствие от зрелища пока не пропадало и кружило почти осязаемое над лишенными большинства радостей жизни людьми.

3

Охвена отвели в его убогое жилище и заперли на засов. Там уже была приготовлена тарелка с едой, причем, не с самой худшей, и кувшин студеной воды. Охвен не понял ни слова из того, что сказал старый викинг, но не ожидал от своего пребывания здесь ничего хорошего. Учитывая тот недобрый взгляд, который бросил на него молодой воин, напавший с деревянным мечом, придется готовиться к самому скверному развитию событий.

Если ему суждено жить в этой мрачной келье, то надо было подумать об удобствах. Не тех, за которыми бегают люди, живущие в домах и, клацая зубами, повторяющие: «Как морозно в январе, когда удобства во дворе». С этим делом как раз все обстояло более — менее нормально: на каменном выступе, выдающемся в землю был естественный желоб, уходящий куда-то вглубь за бревенчатую стену. Рядом же наличествовало ведро с не самой чистой водой, чтоб ее можно было в случае необходимости плескать в этот желоб. Позднее Охвен как-то в минуты закономерного отчаянья подумал, что этот естественный сток, мог оказаться вполне рукотворным. Хотя, нет, руки к его возникновению вряд ли кто прикладывал. Здесь принимала участие в работе другая часть человеческого организма, вернее, организмов. Потому что один человек, даже если он будет есть сплошные камни, за всю свою жизнь не продолбит в твердом булыжнике такой удивительно полезный ход. Значит, решил Охвен, если здесь жили другие люди, сможет просуществовать какое-то время и он.

Кстати об удобствах: шкуры на стены и на камень, мягкое ложе, сложенная из обожженной глины и камней печка — что еще нужно, чтобы коротать время долгими зимними вечерами? Охвен усмехнулся и представил, как вытянется лицо у Рагнира — старшего, когда он каким-нибудь способом объяснит ему свои насущные требования. Для себя же он решил, что, раз его пока не убивают, надо найти возможность натащить побольше мха законопатить самые крупные щели, не считая, конечно, световых окошек под крышей. От камня будет нести стужей, обезопаситься ночью можно, если только перевернуть топчан и прислониться к нему спиной. Но тогда придется лежать на голой земле, старательно согревая ее теплом своего тела. Очень благородно, но без помощи огромного вороха соломы, лапника и теплых, пусть и побитых молью шкур, к утру его окоченевшую тушку пронесут мимо ухмыляющихся врагов, чтобы в безвестном месте закопать или предать огню, как у них принято.

Размышляя над чисто хозяйскими делами, Охвен и сам не заметил, как заснул. Это была первая спокойная ночь, после того, как они с Вейко удрали с Ладоги. Она же была и последней.

Утром он был уже на ногах, когда незнакомые хмурые викинги, отворив дверь, кивком головы позвали его с собой. Идти пришлось на окраину этого хутора, где на отшибе рядом с болотцем стояла кузница. Кузнец, в подмастерьях у которого был молодой перепачканный сажей и все время пугливо озирающийся раб, без лишних разговоров принялся за работу. Не прошло и полудня, а, точнее, утро не успело кончиться, как Охвена обрядили, как важного и уважаемого человека: на руки нацепили кандалы, связанные между собой тяжелой и прочной цепью. Это было неожиданно и странно.

Охвен пошел, увлекаемый стражей, ко двору Рагнира. Там уже хмуро переминался с ноги на ногу вчерашний молодой воин. Он не стал здороваться, просто приложился длинной палкой, которую вертел в руках по спине недоумевающего карела. Охвен не успел заслониться руками и вскрикнул, как от боли. Вообще-то было очень больно, но олонецкому парню не хотелось показывать этому злобному ровеснику, что тому удается причинить ему большие страдания.

К Рагниру — младшему подошел такой же парень, видимо, друг — приятель. Он заглядывал викингу в глаза и заискивающе улыбался. Поговорив о чем-то, парень тоже достал неведомо откуда шест и резко с воем опустил его на голову Охвена. Воющий звук раздался вовсе не от него, а от стремительно рассекающей воздух палки, поэтому на этот раз Охвен успел подставить разведенные в стороны руки. Удар пришелся по цепи, но это оказалось тоже очень неприятно: кандалы врезались в кожу, и даже показалось, что в кости. Слезы навернулись на глаза, но удалось обуздать крик, выплеснув его в зловещее шипение. Парни довольно рассмеялись.

Потом они еще вдоволь покуражились, вращая палки хитрыми движениями, постоянно заканчивающиеся болезненными для Охвена выпадами. Когда они слегка притомились, то карел лежал на земле, прижимая руки к голове, а голову пытаясь втянуть в плечи. Рагнир удовлетворенно кивнул и, бросив напоследок: «Раб», ушел. Приятель поспешил следом. Охвен промолчал.

Пошатываясь, он поднялся, ощущая боль во всем своем избитом теле. Но как-то пожалеть себя не нашлось времени: подошли люди и жестами отправили его к огромной куче дров на заднем дворе. Вместе с безучастным ко всему мужчиной неопределенного возраста, сложения и национальности, рабом, по всей видимости, ему пришлось двуручной пилой пилить бревна на чурки. Работа была однообразная, поэтому, немного придя в себя после избиения, прекратив строить планы мести один краше другого, Охвен начал прислушиваться к словам, иногда раздающимся деловито снующими людьми окрест. Он понимал, что для побега — а эта идея ни на мгновение не покидала его голову — ему нужно знать куда бежать, как долго бежать, и когда это можно сделать. Необходим язык. Чтобы, общаясь, собрать сведения.

Дни потекли своей чередой, похожие друг на друга: с утра обязательная стычка с Рагниром и его приятелем Слаем, потом тяжелая работа, потом ночь в запертом на мощный засов сарае. Под кандалы на руках приходилось прокладывать тряпки, заматывая сами железки кожей: синяки от них не проходили и грозили превратиться в незаживающие язвы. Один из рабов поделился этим опытом, когда Охвен начал худо-хорошо вносить разнообразие в свое мычание, добавляя запомненные им слова. Вообще, местные рабы и вольные работники, трудившиеся на Рагнира — старшего, относились к Охвену с уважением, хотя в друзья никто не набивался. Это было для него странно: никто его не знал, он здесь относительно недавно, стало быть, об уважении не могло пока быть и речи. Позднее, когда Охвен научился понимать не только слова, но и некоторые условности и намеки, все встало на свои места.

При самой первой встрече с Рагниром — младшим, Охвен воплотил в дело мечты многих на этом хуторе: дал достойный отпор самому противному из хозяев. Действительно, тот никогда не упускал случая, чтобы отвесить увесистый пинок, выбить тарелку с едой из рук или просто обозвать подвернувшегося ему невольника или бедняка. А Охвен, в довершение ко всему, назвал еще викинга позорным словом «раб». Теперь Рагнир гораздо меньше лютовал, предпочитая срывать свою злость на одном человеке — кареле.

И совсем скоро Охвен понял, что нужно что-то предпринимать. Терпеть побои было не то, что унизительно и неприятно, а, в целом, очень вредно для здоровья. Можно было ненароком получить такую травму, которая была бы несовместима с его планом убежать отсюда. Увечного, хромого или однорукого всегда легче изловить, нежели уверенного в своих физических возможностях человека. В своих мечтах Охвен покидал это негостеприимное место хорошо одетым, прекрасно вооруженным и обладающим приличным запасом еды. Правда, пока не совсем было ясно, каким образом ему удастся снарядиться должным образом, разделяя рабскую долю.

Несмотря на то, что получая раз в неделю большую кадушку с горячей водой в свой сарай, он старательно умывался, натираясь изготовленной мочалкой из лыка, и застирывая с мелким песком свою одежду, последняя приходила в негодность. Особенно тяжело обстояло дело с обувью. Если так дело пойдет дальше, то на момент побега он будет гол, что, безусловно, облегчит бег по кустам и воде, но доставит определенные трудности в попытках не замерзнуть, а потом, предстать в таком виде перед людьми — засмеют!

Но сначала надо было разобраться с Рагниром. Охвен понимал, что чем больше он будет сопротивляться ему — тем больше тот будет свирепеть и рано или поздно, увлекшись, забьет его до смерти. Поэтому, представая перед развлекающимися викингами, каждый раз Охвен пытался запомнить те движения, которыми пользовались лучше обученные военному ремеслу датчане. Оставаясь один в своем тюремном сарае, он старался повторять их, имитируя оружие в своих руках. Каждый поединок, даже если карелу давали для обороны деревянный меч, жердь или щит заканчивался одинаково: Охвен лежал на земле, размазывая кровь по лицу, а Рагнир, гордо удаляясь вместе со Слаем, бросал слово «раб». В этот момент карел старался поймать взгляд победителя, чтобы на долю мгновения тому улыбнуться. Так он надеялся, что викинг не будет считать себя героем. Охвен больше не повторял те слова, что он произнес при первой их встрече, но рассчитывал, что каждая его вымученная улыбка будет напоминать датчанину, что «Охвен — не раб, а Рагнир — не хозяин».

Все тело карела представляло собой сплошной синяк. Если где-то ушиб начинал заживать, то рядом незамедлительно возникал другой, свежий. Охвен, памятуя использование, как помощь от ссадин, подорожников, заготовил в свою берлогу этих растений впрок и каждый вечер, закончив с упражнениями, действенность которых испытывал на собственной шкуре, обкладывался подорожниками. Раз до самого последнего дня он не утратил способность двигаться, значит — это помогало. Так ему хотелось верить. В помощь маленьким лесным целителям он начал использовать лопухи — их должно было хватить на дольше. Очень жалел Охвен, что дома никогда не интересовался лесными травами. А также заморскими языками, шитьем одежды, воинскому умению вести поединок «один против всех».

Однако, со временем Охвен, по утрам представляясь пред своими истязателями, начал непроизвольно предугадывать удары и даже уходить от них. Рагнир в этих случаях мрачнел, объясняя случившееся лишь стечением обстоятельств и своей собственной нерасторопностью, и повторял движения раз за разом. Охвен получал прекрасную практику и находил для себя выход, имитируя потрясение от очень жесткого удара. Таким образом удавалось избежать очередного синяка. Но, конечно, не всегда: четыре руки всегда могут успеть сделать больше, чем две, к тому же соединенные между собой проклятой тяжелой цепью.

Кандалы донимали круглые сутки. Охвен не понимал, зачем их держат на нем постоянно. Не понимали этого и другие рабы, но проникались уважением к замученному карелу: хозяева ничего просто так не делают! Значит, этот парень очень опасен! Охвен, перед ночью разжигая костер, которому суждено было гореть до самого утра, в отчаянье пихал связывающую руки цепь на угли, раскаляя средние звенья чуть ли не докрасна. Потом опускал в стылую воду в кадушке, тупо слушая шипение быстро остывающего металла. Это стало своего рода ритуалом перед сном.

Чем ближе подступала зима, тем холоднее становились ночи. Охвен, натаскавший в сарай целую гору мха, заборол очевидные щели, даже изготовил моховые валики, которыми затыкал световые окна под крышей, оставляя только одно для дыма. От холодного камня он отгородился поленницей, сложив ее от пола до крыши. На ночь в очаге выкладывал стену огня, дававшую тепло только в двух направлениях. За ночь приходилось просыпаться не один и не два раза, чтобы добавить дров. Зимой этим доводилось заниматься гораздо чаще, порой, утром, он даже и не мог вспомнить, как выкладывал поленья в затихающее пламя.

Одно радовало — кормили более-менее сносно. Рагнир — старший считал, что голодные рабы будут и работать плохо. А Охвену, учитывая его статус отверженного, кто-то на кухне подкладывал лишние куски. Еды было, конечно, не изобилие, но мук голода удавалось избежать.

Когда до Рождества оставалось две недели, на утренней сходке с Рагниром — младшим удалось избавиться от кандалов. В тот раз они со Слаем упражнялись деревянными мечами. Охвен отбивался тоже мечом и маленьким деревянным щитом. Викингам удалось запутать карела и, ставя точку в поединке, Рагнир рубанул сверху вниз по голове. Охвен, не успевая отбить удар, вознес руки, ловя меч на цепь. Он был готов, что это движение отзовется ужасной болью, после которой о защите в противоборстве можно забыть, но случилось странное: деревяшка викинга, с силой опустившись, на натянутую цепь, разбила соседствующие звенья. Будто разрезала. Все застыли.

Охвен испугался, что его сейчас накажут за то, что он испортил кандалы: он не сомневался, что это был результат их постоянного нагрева — охлаждения. Впрочем, напрасно: Рагнир весь надулся гордостью, как самка комара кровью.

— Видал, Слай, какой удар! — сказал он, а Охвен понял.

— Да! — восторженно подобострастно закивал приятель. — Настоящим бы мечом ты этого раба до земли бы разрезал. Я таких сильных ударов что-то ни у кого и не припомню.

— Это точно! — согласился Рагнир.

Они собрались уходить, но Охвен, внезапно решившись, проговорил:

— А без кандалов со мной биться слабо?

Викинги остановились, озадаченные. Они и не предполагали, что презренный ливвик может разговаривать.

— Он что-то сказал, или мне послышалось? — переспросил у приятеля Рагнир. Тот в ответ только пожал плечами: он не успел выбрать линию поведения, поэтому предпочел промолчать.

— Говорю, если я буду без кандалов, то ты меня будешь бояться? — снова заговорил Охвен.

Датчанин не ответил, он обнажил свой настоящий меч, висевший до этого в ножнах за спиной. Охвен уже начал подумывать, куда бы убежать, чуть-чуть досадуя на себя, что его юная жизнь прервется, не познав снова радости свободы, но Рагнир, подойдя, ткнул мечом, словно заставляя куда-то идти. Так иногда гонят скотину в нужном направлении, или бессловесных пленных. Охвен повиновался, двигаясь сначала предположительно на казнь или суровую экзекуцию. Потом он догадался, что путь их лежит в кузницу.

Кузнец только хмыкнул, когда взглянул на перерубленную цепь, но вносить уточнения в скупой на слова, но пронизанный гордостью рассказ Рагнира, не стал. В два удара молотка он срубил с рук Охвена браслеты и бросил их в кучу разных железяк.

Охвену показалось, что с него свалился груз, весом с наковальню. Но порадоваться дольше не получилось: не успел он толком растереть запястья, как оглушительный удар в челюсть бросил его к той куче, куда только что улетели кандалы. Искры в глазах сопровождались одуряюще немузыкальными звуками труб в ушах. Рот наполнился кровью, мир потерял устойчивость и закрутился, как в хороводе.

— Я убью тебя, ливвик! В кандалах, или без них — без разницы! — раздался чей-то, перекрывающий трубы голос, а потом все стихло.

Охвен пришел в себя только после того, как подмастерье кузнеца плеснул ему на голову воды. Он долго не мог понять, где же находится, попытался тряхнуть головой, собираясь с мыслями, но сразу же подкатила тошнота. Тогда он медленно поднял руки, чтобы ощупать голову: все ли на месте? В левом кулаке было что-то зажато, и он бездумно сунул это что-то за пазуху. Попробовал провести ладонями по волосам и задержался на ушах. Слава богу, уши не отвалились. Он облегченно вздохнул и ощупал языком зубы — вроде ни один новый не вырос. Да и старых не убавилось.

— Живой? — подал голос кузнец.

Охвен осторожно поднялся на ноги и ответил:

— Не знаю.

— Иди к своему сараю. Я скажу — тебе откроют. Отлежись немного.

Охвен, еле переставляя ноги, двинулся к своей тюрьме. Глазам было больно смотреть, голова кружилась и подташнивало. Не разбирая дороги, он добрался до топчана, даже не обратив внимания на человека, который открыл ему дверь. Кое-как улегшись, он моментально начал проваливаться в небытие — организм не мог потерпеть такого надругательства над собой и требовал покоя. Последняя мысль была: «Без огня можно и замерзнуть», но сил, чтобы шевельнуться, тем более встать, не было никаких.

4

Ближе к ночи Охвен почувствовал вокруг себя мир. Что характерно — он не вращался. Охвен приоткрыл глаза и не увидел ничего, только темноту. «Наверно, уже ночь», — подумал он. Ему было очень тяжело, будто сверху давила какая-то тяжесть. Голова не кружилась, но очень болел подбородок. Он попробовал пошевелить рукой, но удалось это не очень хорошо — все та же тяжесть. Тогда он попытался сесть — с плеч на пол нехотя сполз огромный тулуп. В сарае было пронзительно холодно. Если бы не чья-то добрая рука, то проснулся бы Охвен уже в другом мире. Он осторожно собрал заранее приготовленную щепу, достал из-под топчана два камня, с помощью которых всегда добывал искру, и запалил костер. Когда огонь начал поглощать выложенные наподобие стены сосновые поленья, Охвен медленно, как старик, заделал световые щели и обнаружил еду и кувшин у порога.

Есть не хотелось, а вот пить — изрядно. В кувшине было молоко, которое пришлось как нельзя кстати. Охвен неторопливо глотал вкусное питие, как из-за стены, с воли, раздался незнакомый голос. Впрочем, любой голос для него был незнаком, потому как редко удавалось переброситься с кем-нибудь парой фраз.

— Эй, — сказал голос, — ливвик, ты живой?

Охвен пожал плечами. Потом все-таки ответил:

— Заперт.

С той стороны кто-то хмыкнул:

— Понятно.

Они немного помолчали. Охвен потихоньку цедил свое молоко. Потрескивали поленья в огне. Незнакомец чмокал губами, словно подзывал собаку.

— Он убьет тебя, ливвик! — снова заговорил человек.

Охвен в ответ только вздохнул: это он уже уяснил.

— Когда побежишь в свою Гардарику, не уходи вглубь материка, всегда держи море с левого плеча.

— Почему я побегу?

— А тебе все равно терять нечего, — объяснил незнакомец. — Мы будем рады за тебя.

— Кто это — мы?

— Рабы, — донесся до Охвена вздох. — Ты хорошо дуришь голову этому недоноску.

— Как это? — не понял Охвен.

— Я же вижу, что не всегда тебе достается так, как ты изображаешь. Хорошо учишься уходить от его ударов.

— Кто-нибудь еще видит? — обеспокоился карел.

— Хороший воин — да. Но датчанам не интересно смотреть, как забавляется отпрыск вождя, а к нам, некогда знакомым с оружием, никто не обратится с вопросом, да и мы ничего не скажем.

Охвен внутренне весь сжался, смутное беспокойство холодом разгонялось по телу каждым ударом сердца:

— Зачем ты мне все это говоришь?

— Чтоб ты не превратился в таких, как мы: прижившихся здесь в относительном покое и откладывающих побег каждое лето. У некоторых из нас здесь даже семьи. А ведь многие не добровольно к Рагниру прибежали.

За стеной кто-то стукнул кулаком по бревнам и этот удар глухо отозвался внутри сарая.

— Ладно, ливвик, пойду я, пожалуй. Говорят, вы очень упертый народ. Докажи всем им, на что ты способен, — голос начал отдаляться. — И нам тоже докажи!

Охвен озадаченно потянулся к вороту своей поношенной рубахи. Непонятно почему, но последние слова задели его за живое. Он никогда не забывал о том, что должен отсюда убежать, но дальше этого своего желания додумать не мог. Опустив руку за пазуху, он вспомнил о том, что положил туда что-то у кузнеца. Нащупав небольшую вещь, извлек ее на мерцающий свет огня. На ладони лежал обломанный у места крепления наконечник стрелы.

Охвен не знал, что ему делать с этим случайным даром, но не возвращать же? Он поел, допил все молоко, чувствуя, как силы постепенно возвращаются, спрятал находку, утопив ее в землю у ножки топчана, и лег спать. Завтра наступит первый день подготовки к побегу. Это он решил твердо.

На следующее утро Охвен проснулся затемно, не растеряв своей решительности. Челюсть побаливала, так что целоваться или смеяться было бы затруднительно. Но в нынешних условиях этими делами он себя не баловал. К его удивлению, Рагнир — младший на обязательную экзекуцию не явился. Охвен получил работу, так и не получив ожидаемых побоев. Молодого викинга не было довольно долго, до самого Рождества, а Слай в его отсутствие не решился самостоятельно практиковаться.

Охвен внимательно оглядывал рабов, пытаясь понять, кто же вчера с ним разговаривал. Но с расспросами он ни к кому не лез, а сам ночной собеседник никак себя не проявлял. Голоса дворовых людей рангом повыше, слушая которые, он учился датскому языку, не были похожи на тот, что вещал ему из-за стены. В конце концов, Охвен прекратил попытки доискаться до истины и начал обдумывать план побега.

Все мысли сходились к одному: бежать сейчас, когда в лесу холодно и пусто, и вот-вот выпадет снег — самоубийство. Надо было запастись продуктами хотя бы на первое время, заготовить охотничью снасть, чтоб как-то кормиться в дороге, придумать обувь, а то его уже пришла почти в полную негодность, и дождаться тепла. До весны было еще далеко, поэтому первым делом Охвен, надрав бересты, изготовил маленький туесок, куда решил складывать сухари, запасенные с ужина. Туесок он закопал поближе к камню в своем сарае, придумав незаметную сверху крышку. Из той же бересты начал плести себе лапти, которые думал одеть сверху своей дырявой обуви, чтоб не оказаться совсем уж босым.

Дело двигалось не шибко быстро, потому что это были первые лапти, которые самолично он готовил, ориентируясь лишь по здравому смыслу и обрывочным воспоминаниям детства. Сначала получились такие лихие штуки, более похожие на кривые лодки, что в них можно было запихать кроме своей ноги еще и все четыре лапы пса Карая, если бы того можно было сюда доставить. Потом выходило все лучше и лучше. К тому времени, как выпал снег, а произошло это по подсчетам Охвена очень поздно, он мог уже выходить в новой обувке, одетой поверх старой. Не беда, что каждый вечер приходилось заниматься ремонтом. Правда, когда вернулся откуда-то Рагнир и с удвоенной энергией взялся за отработку ударов на нем, то Охвен всегда выходил на поединок босиком, боясь порвать свое произведение. Карела не пугал снег и грязь, по которой приходилось ступать, лишь бы обувка дожила до весны. А викингу, казалось, было все равно, в чем стоит против него упертый ливвик — хоть совсем без одежды.

Однажды, Охвен поднял из-под снега камень интересной формы. Он походил на плотно сжатые пальцы правой ноги. Не зная пока, зачем он может пригодиться, он забрал его с собой, а вечером попробовал приладить к ноге. Одев сверху обувку и лапоть в том числе, он помахал ногой из стороны в сторону. Камень сидел, как влитой. Но нога потяжелела. Если такой ногой сунуть кому-нибудь, да между ног, то Рагнир — младший навеки потеряет интерес к девушкам, да и вообще, к кому бы то ни было.

Меж тем сухарей в туеске прибавлялось, наконечник стрелы был намертво прикручен к небольшому колышку, явив собой миниатюрное копье, и заточен до опасного для прикосновения к коже состояния, раздобылся маленький моток веревок, одежды и обуви тоже хватило бы на первый день побега. Охвен был уверен, что решимости ему довольно, чтобы убежать. Также он надеялся, что по пути на восток ему встретятся людские поселения, где можно попытаться заработать себе на пропитание. Правда, придется, конечно, скрывать следы от кандалов, которые никак не хотели заживать и могли явить любопытному взгляду две сине-коричневых полосы чуть повыше кистей, но это уже дело житейское. Главное — дожить до побега.

А с этим могли быть проблемы. Рагнир временами вел себя так, будто долго-долго сидел на цепи, а теперь вот вырвался. Охвен старательно повторял по памяти в темноте своего сарая выпады, повороты и подскоки, которыми пользовались молодые викинги при утренних разборках. Если бы он этого не делал, то давным-давно был бы серьезно искалечен, или даже убит двумя не ведающими жалости датчанами. Но все равно доставалось порой так серьезно, что боль от ссадин и ушибов временами не давала уснуть. Лопухи и подорожники давно иссякли. Охвен пытался найти под снегом еще, надеясь, что растения не вымерзли, но тщетно. В свое время он даже не обращал внимания, зимует ли трава под снегом, или вымирает вся.

Однажды, когда на крышах домов выросли сосульки, а капель по своей звонкости соперничала с чириканьем воробьев, Охвен, по своему обыкновению делая необходимые приготовления для ночи, услышал, что к его сараю кто-то приближается. Шаги были очень энергичными и принадлежали не одному человеку. Когда раздался голос, не пришлось сомневаться, кто был этим вечерним гостем. Отпирал дверь и ругался на весь свет Рагнир — младший в сопровождении верного Слая. Мысль о том, что он пришел пожелать спокойной ночи, даже не возникла. А когда дверь распахнулась, Охвен с тоской подумал, что до побега ему, вероятно, дожить не удастся: в руках у викинга был короткий меч — дага, которым в отсутствии щита можно отбивать удары. Меч, впрочем тоже имелся. Но Рагнир, видимо, решил, что обнажать настоящее оружие против недостойного врага — слишком большая честь. Однако и даги вполне хватало, чтобы лишить рук — ног — головы замешкавшегося противника.

Датчанин с ревом потерпевшего неудачу бобра ворвался внутрь. За ним, подвывая, просочился Слай. В сарае было темно, поэтому викинги замерли, пытаясь приспособиться к тусклому освещению. Единственный шанс Охвена не лишиться жизненно важных органов — это напасть самому. Используя предоставленную возможность, пока его враги хлопали глазами, полуослепленные, он схватил полено — единственное оружие самообороны, оказавшееся под рукой. Стрела была все так же воткнута в землю, впрочем, в любом случае толку от нее было бы мало.

Но Рагнир был настроен решительно. Несмотря на то, что вместе с весенним воздухом внутрь ворвался запах браги, исходящий, вне всякого сомнения, от свободных жителей хутора, он живо отреагировал на движение. Взмахнув своим коротким мечом, он рубанул сверху вниз. Как бы сложилась дальше судьба пленного карела, если бы удар был бы нанесен зряче — предугадать трудно. Охвену повезло, он, честно говоря, не ожидал такой резвости. Дага обрушилась на ни в чем не повинный топчан и там завязла. От плеча карела она пронеслась на расстоянии толщины пальца.

Рагнир сказал строгим голосом:

— Всех убью.

— Да — да, — подтвердил Слай. — Всех убью, один останусь.

И тоненько захихикал. Напрасно он веселился. Меч, в одно мгновение выхваченный Рагниром из-за заплечных ножен, нашел себе жертву по наикратчайшему пути. Ею, к своему удивлению, оказался ухмыляющийся Слай, которому датчанин мимоходом отмахнул левое ухо. Он к такой утрате не был готов, поэтому сначала ничего и не осознал.

Рагнир замер с окровавленным клинком, примериваясь, как бы достать Охвена, который обреченно уперся спиной в стену, выставив вперед полено. Вдруг, сзади заголосил Слай:

— Это что такое? — спросил он. — Рагнир, почему на земле лежит чье-то ухо?

— Всех убью, — повторил Рагнир, продолжая покачиваться из стороны в сторону, выбирая момент для удара.

— Это мое ухо! — зловеще прошептал Слай. Он прижал руку к голове, ощупывая в крови свою недостачу. — Он убил меня, и я умираю.

Рагнир чудом осознал сказанное его приятелем и повернул голову назад. Охвен не стал медлить и бросил полено. Викинг, готовый ко всему, увернулся. Но Слай, собирающийся умирать, забыл обо всем на свете. Он даже оставшимся ухом не повел, когда сосновая чурка врезалась ему в лоб. Слабо вздохнув, он осенним листом перетек наземь. Из раны на голове обильно потекла кровь.

«Скоро буду самым главным мастером, по бросанию в людей дров», — невесело подумал Охвен и схватил новое полено.

— Ах ты, гад! — прокричал Рагнир. И было не совсем ясно, к кому он обращался. Он схватил за волосы неподвижного Слая и потянул наверх. Можно было подумать, что таким вот образом он хочет оторвать у своего друга голову. Но голова Слая крепко держалась на туловище, а тело было тяжелым и неподатливым.

Охвен, словно получив сигнал к атаке, поскакал с поленом наперевес к отвлекшемуся Рагниру, но тот, вяло отмахнувшись мечом, пресек возможность ближнего боя. Ситуация выходила тупиковая: Охвен стоял у стены, потрясая чуркой, Рагнир одной рукой вытягивал меч, другой не отпускал волосы Слая, Слай, закатив глаза, вообще никак не реагировал. К всеобщему облегчению, к сараю в это время прибежали люди: желание Рагнира зарезать ливвика не оказалось тайной.

Рагнира выволокли наружу, Слая утащили за руки — ноги, дверь снова закрыли. Только Охвен продолжал стоять, не выпуская из рук спасительного полена. Он постоял еще немного, подождал, но, видно, не до него было сейчас. Он не сомневался, что всю вину повесят на него, придется расплачиваться. Какую цену с него возьмут? Если жизнь или членовредительство, то он категорически возражает. Охвен подошел к двери и попробовал ее на плечо. К сожалению, запереть его не забыли.

Весна была еще слишком ранняя, чтобы можно было надеяться на успех выживания в лесу. Но, если выбора нет, то можно и рискнуть — авось как-нибудь повезет. Однако, до утра отсюда не выбраться, а утром может быть слишком поздно. Охвен вдруг заметил, что дага, воткнутая в топчан, так и осталась на месте. Можно утром попытаться пробиться с боем, но, положа руку на сердце, шансов никаких.

Охвен растопил костер, действуя неосознанно, все время думая, как же поступить. Он хорошо помнил слова Онфима, послушника Андрусовской пустоши: «Нет безвыходных положений — есть неприятные решения». Но бросаться утром с дагой на вошедших людей очень не хотелось, просто сердце не лежало. Так он и лег спать, не притрагиваясь к короткому мечу, все еще торчавшему в топчане. Хорошо, хоть мха и лапника было вполне достаточно, чтобы не застудить на земле спину.

Но утром, к удивлению, все самые худшие опасения не сбылись. В сарай ворвались три вооруженных викинга, посмотрели по сторонам, выдернули дагу и, увидев синее ухо у порога, рассмеялись. Ночью Охвен поленом, которого не выпускал из рук еще очень долго, отпихнул чужое ухо как можно дальше от себя, то есть, практически под самую дверь. Эта часть Слая была ему крайне неприятна, вызывая брезгливость чуть ли не до тошноты. Он старался не смотреть в то место, где это ухо лежало, но глаза сами собой возвращали взгляд, словно чужой слуховой аппарат притягивал.

Охвена вывели наружу и, похлопав по плечу, отправили убирать выпавший за ночь мокрый снег. Рагнир в тот день так и не появился. Зато прошел мимо с замотанной головой Слай. Его взгляд, до сих пор совершенно равнодушный, выражал неприкрытую ненависть. Впрочем, было бы странно, если бы после всего произошедшего они стали друзьями.

По обрывкам чужих разговоров Охвен сделал вывод, что Рагниру крепко попало за то, что он, напившись браги, пошел на убийство. А напился молодой викинг первый раз, да и то, только потому, что какая-то девица дала ему от ворот поворот. Охвен сразу зауважал эту неведомую красавицу.

Прошло несколько дней и Рагнир со Слаем появились опять. Теперь они оба горели желанием нанести побольше вреда упорному карелу. Хоть Охвен от работы не уклонялся и выполнял ее старательно, чтобы ему ни приказывали, но на слово «раб» он никак не реагировал. Словно бы это обращались не к нему. Внутри все переворачивалось, когда кто-то звал его так. Многие плюнули и именовали его просто: «Эй!» Лишь только Рагнир никак не мог успокоиться.

5

Снег растаял быстро. Солнцу помогало близкое море. Насыщенный соленым ароматом волн воздух превращал стойкие сугробы в лужи грязной воды. Рагнир — старший готовился к первому походу, как вождь своего дракара. Каждый день он ходил любоваться на этого красавца, покачивающегося на волнах в бухте. Лишь несколько дней назад лодью пригнали от мастеров Орхуса. К нему уже начали подтягиваться группами и поодиночке угрюмые бородачи, жаждущие выхода в море. Порастратившись, они были готовы идти хоть на край света, лишь бы была обещана награда. Рагнир — старший беседовал с каждым, некоторых он знал по своим былым походам. Так что команда собралась быстро и, в ожидании отхода, пила брагу на хуторе. Своего сына Рагнир в этот раз брать с собой в море не стал. Не хотелось ему рисковать наследником: характер нового дракара был еще не известен, нужен был не один день, чтобы понять, принять, или обуздать норов будущего хозяина морей. Не исключался шанс, что новый дракар будет не одобрен морскими богами и в скором времени ляжет на дно: всякое в жизни бывает.

Рагнир — младший, настроенный решительно, короткому объяснению отца не внял. Причину отказа в походе он видел совсем в другом. Проклятый ливвик упорно цепляется за прошлое и изображает из себя свободного человека. Странным образом не калечится, не молит о пощаде, хоть и выглядит теперь, как настоящий нищий. Его живописная рванина, отдаленно напоминающая одежду, хоть и дырява, но чиста. Побои и каторжный труд сносит молча, словно это просто часть его жизни. И самое главное — он не боится.

После ухода отца Рагнир решил убить ливвика, отказавшись от детских забав с деревянным оружием. Он выйдет со своим мечом, разрешив и противнику пользоваться настоящим оружием. Интересно, что он предпочтет? Впрочем, без разницы: прошедший все испытания молодой викинг сможет одолеть своего врага, который почти год просидел в сарае.

Праздник прихода лета играли рано, еще до того, как распустятся листья на деревьях. Одновременно это был пир во славу грядущего похода. Куда пойдут викинги, знал лишь Рагнир — старший, но он о планах помалкивал. Когда выйдут в море, он расскажет своей команде, шепнув на ухо помощнику, чтобы тот шепнул дальше: не дай бог услышат зловредные создания, порожденные злыми силами, и донесут своим хозяевам. Тогда не сдобровать дружине!

Охвен был внешне спокоен, но внутри вместе с каждым ласковым лучом солнца, коснувшимся его лица, вспыхивал огонь. И имя этому пламени было — свобода. Он был готов пуститься в бега хоть прямо сейчас, но сдерживало присутствие большого числа хорошо вооруженных людей. Томящиеся бездельем викинги устроят облаву и в два счета изловят беглеца. Просто потехи ради.

Охвен решил начать свой побег, когда все жители хутора отправятся провожать Рагнира — старшего. Более удачного момента придумать было невозможно. Когда приходит решение давно мучившего вопроса, становится легко и просто. Охвен начал опасаться лишь того, что его хорошее настроение может быть заметно со стороны, поэтому каждый день старательно хмурился. Дрова, заготовленные им прошлой осенью, закончились. Расчет оказался верным, их хватило пережить самое холодное время. Теперь каждый вечер он просил разрешения у кормящих его людей на охапку поленьев для ночного костра. Этого хватало согреться, но под рукой в случае нападения ночью уже ничего не было. Ни единого полена, только стрела. Этим маленьким копьем Охвен научился неплохо пользоваться: брошенная стрела пролетала из одного угла сарая в другой, попадая точно в нужное место. Этого добиться было непросто — уж больно легкое получилось копье.

На празднике было шумно и радостно: викинги хохотали, запрокидывая головы, мужчины равномерно заливали в себя брагу, женщины визжали и крутили бедрами, собаки ползали под столами, пожирая объедки, не в силах больше стоять на лапах, удрученные коты сидели на крышах и ждали своей очереди. Музыканты терзали свои инструменты, кто-то отчаянно танцевал, топая ногой так, словно собираясь пробить в земле дырку. Рабы и слуги на задворках ели и украдкой выпивали. Охвен же таскал воду. В тот день было нужно много воды, поэтому он без остановки сновал от колодца до кухни, не выпуская из рук деревянные ведра.

Плечи ныли от усталости, но он предпочитал эту однообразную работу веселью, где его положение можно было определить одним словом. Он незаметно стал, словно человеком — невидимкой, существующим отдельно от всех остальных. Жаль только, что этого не понимали прочие люди. Пинок под зад бросил Охвена на несколько шагов вперед, ведра укатились куда-то, лишившись воды. Загремел чей-то хохот, к нему присоединились женские голоса. Рядом, расставив ноги, обнаружился незнакомый викинг.

— Это почему такого нарядного мужчины за столом я не вижу? — спросил он.

Две молодые девчушки рядом снова беззлобно рассмеялись. Все лохмотья, в которые превратилась одежда карела за время плена, вдруг сделались тесными. Он покраснел, как в детстве: смех девушек уязвлял больше, чем пинок викинга. Со стороны его вид, наверно, поражал: весь оборванный, как потрепанный собаками рыночный воришка, несуразные лапти, давно не стриженые волосы, достающие плеч, запавшие щеки и горящие голубые глаза.

— Не идет — брезгует, — откуда ни возьмись, появился Рагнир — младший.

— Так, может, насилу его притащим? — не унимался викинг, ему хотелось поразвлечься, покрасоваться перед девушками.

Охвен насупился, Рагнир, видимо, понял, что веселья от этого не получится и поспешил сказать:

— Это мой раб, пусть работает — не заслужил застолья еще. Да и видом своим распугает весь народ честной. Он же убогий — что с него взять? Правда, красавицы? — обратился он к девушкам. Те в ответ принужденно посмеялись.

Охвен подобрал ведра и, проходя мимо Рагнира, проговорил чуть слышно:

— Я — хозяин. Ты — раб.

Девушки удивленно посмотрели ему в спину. Молодой датчанин побледнел. Ну, а викинг, не расслышав ничего, затянул песню, словно прищемленный дверью кот завыл, обнял за плечи Рагнира и потащил того к столу.

Охвен через несколько шагов обернулся, поймал взгляд своего неприятеля и загадочно улыбнулся. Зачем он все это проделал — было непонятно. И в первую очередь ему самому.

Рагнир — младший в кругу веселящихся людей успокоился, как это бывает после принятия решения. От бражки он отказывался и, казалось, совсем забыл о происшествии: шумел и веселился вместе со всеми.

Но это было не так. Когда часть пирующих людей завалилась под столы, приняла неестественные позы и богатырски захрапела, Рагнир — старший твердой поступью ушел в дом, а слуги потихоньку начали убирать со столов, Рагнир — младший отловил за локоть хмельного Слая:

— Пошли, как все улягутся, прирежем ливвика.

— Ты чего? — обеспокоился Слай и почесал под волосами обрубок уха.

— Он — негодный раб. Надоел мне. Хватит игр. Войду — и сразу меч в него воткну.

Слаю очень не хотелось идти:

— А получится? Вон, в прошлый раз, беда какая случилась.

— Да брось ты про свое ухо думать! Подумаешь — трагедия! Сейчас все иначе: я совсем трезвый, у меня меч, у него — ничего, ни дров, ни оружия.

— А что твой отец?

— А что — отец? Он уйдет через пару дней, я останусь за старшего. Ведь из-за этого ливвика и меня с собой не взял! — Рагнир мрачно сплюнул под ноги. Слай тоже сплюнул и вздохнул: придется идти.

Они дождались, когда все вокруг дообнимаются, договорятся, доссорятся и разойдутся, или развалятся на ночевку. Слай между делом, присев под березой, тоже заснул, но Рагнир его отыскал в темноте и бесцеремонно растолкал. Он зажег факел, вытащил меч и пошел к одиноко стоящему пристанищу своего врага. Слай, то и дело спотыкаясь, поплелся следом: меч у него покоился в ножнах за спиной, он про него даже позабыл. На подходе к сараю Рагнир сделал жест, требующий тишины. Он был готов к тому, чтобы бесшумно пробравшись внутрь, прирезать спящего карела. Слай понимающе закивал головой и стал строить в темноту гримасы, одну ужаснее другой. Таким образом он надеялся прогнать сонливость.

Подняв мощную щеколду, Рагнир осторожно, стараясь не скрипеть, приоткрыл дверь и прислушался. Дверь тоже не скрипнула. В темноте сарая было тихо и, казалось, безжизненно. Но Рагнир знал, что где-то там, развалившись на вонючем топчане, спит его лютый враг. Сон его плавно перейдет в смерть, а смерть — в радость. Умрет, конечно, ливвик, а порадуется он, Рагнир. В это время в диком зевке растянув рот, поежился, как мокрая собака, Слай. Рагнир показал ему свой кулак и, выставив вперед меч, сделал шаг внутрь. До половины дверного проема стоял на боку перевернутый топчан. Напился вчера этот раб, что ли — удивился Рагнир и, огибая топчан, зашел в сарай. Слабо светящийся факел он занес с собой в самый последний момент, держа все это время вторую руку вытянутой назад. Он бросил взгляд на дальнюю стену, которую заменял собой гигантский камень, слабо булькнул, вздохнул и умер.

Может быть, Рагниру просто не повезло, или наоборот, повезло Охвену. Бросок легкого дротика был очень удачным. Наконечник стрелы, остро отточенный о камень, легко вошел в кадык, почти не встречая сопротивления, и выложил всю мощь метнувшей руки на позвоночник. Рагнир даже не понял, что умер, бесшумно завалился на бок, выронив факел на утрамбованную землю. Меч из руки он не выпустил — значит ушел в мир иной, как подобает настоящему воину.

Охвен стоял и смотрел, как от его руки умер человек. Почему-то он не испытывал ни тошноты, ни раскаяния, да вообще — ничего. Радости тоже не было, будто раздавил паука. Дома, в далекой Олонии, его бы, наверняка, не похвалили. Зачем убивать человека, если есть другие, более действенные методы: например, переломать тому руки и ноги. Или освежить ему мысли, налив в волосы смолы и потом запалив огонь. Конечно, если бы Охвен думал обо все этом, то наступило бы утро, потому что любая мысль цепляется за другую. А чтобы хоть как-то их выстроить понадобилось бы время.

Но совершенное убийство единомоментно, как отпечаток ладони на снегу, вложило в его голову все те ощущения, переживания и противоречия, о которых можно говорить если не всю ночь, то полночи уж точно. Говорить Охвен больше не собирался.

Придя вечером в сарай, он, наконец, понял, почему так повел себя с Рагниром: ему просто захотелось, чтобы тот пришел ночью его убивать. Охвен до отвала наелся перед ночью, но желание сна не было. Он перевернул и подвинул к входной двери свой топчан, достал припрятанный дротик с наконечником стрелы, встал в угол за топчаном и приготовился к броску. Ждать пришлось изрядно, но это нисколько не утомляло. Он даже не переживал, сумеет ли распорядиться единственным шансом, просто ждал.

Когда Рагнир завалился к стене, Охвен позвал шепотом:

— Слай! Иди сюда.

Слай, все еще трясущий головой и отгоняющий дремоту, расслышал эти слова и, вытащив меч, пошел к двери. Голос он не узнал, точнее, не пытался узнать: просто пошел, потому что его звали. Войдя в дверь, он отвлекся на полупотухший факел, который едва освещал человека, завалившегося к стене. Именно поэтому, а также из-за огромного желания спать он пропустил стремительный прыжок к нему другого человека. Он даже не вздрогнул, а скрючился, ухватившись за низ живота. Аккурат туда пришелся удар ноги. Причем, не просто ноги, а ноги, отягощенной засунутым в носок стопы камнем странной конфигурации, когда-то найденным Охвеном. Лапоть, удерживающий кастет, развалился, а Слай, открыв рот, как рыба на берегу, тяжело опустился на колени. Меч выпал из руки, но Охвен его тут же подхватил.

Следующий поступок был вызван решительным боевым состоянием, призывно вытянутой вперед головой Слая и тем, что меч в руке сам собой обрел после замаха приличную скорость. Охвен без колебаний и раздумий опустил оружие на шею датчанина. Видно, такая уж печальная участь была у Слая: терять при посещении этого сарая что-нибудь из своих органов, неосторожно выставленных. Голова соскользнула с шеи, а само туловище внезапно совершило лягушачий прыжок вперед. Видимо, Слай в последний миг осознал свою участь и попытался прыгнуть.

Снова наступила полнейшая тишина и неподвижность. Охвен замер с окровавленным мечом, Рагнир — у стены, а Слай вытянулся, обильно поливая кровью солому, у очага.

Охвен понял, что если сейчас он начнет думать, то ему станет нехорошо. От запаха крови уже начала кружиться голова. Тогда он зашептал вслух первые пришедшие в голову слова, чтобы только не впасть в ступор:

— Свежий запах лип — горькая струя.

Значит, не погиб почему-то я.

Едва слышный шепот подействовал отрезвляюще, он встряхнул головой и принялся протирать меч пучком соломы, приговаривая:

— Теперь собрать мечи, вложить их в ножны и повесить крест-накрест за спину. Так, теперь вытащить стрелу.

Это ему удалось с трудом. Сначала отвлекали открытые немигающие глаза Рагнира, он их закрыл своей рукой, потом стрела, имеющая на своем острие специальные бороздки, застряла в ране. Когда все-таки удалось ее вытащить, от вида лениво потекшей крови, стало плохо.

— Нет, не смотреть! — приказал себе Охвен. — Забрать сухари из тайника и веревку. Надо быстрее бежать, пока до рассвета далеко.

Однако, когда он вытащил из укромного места березовый туесок, куда старательно складывал сушеный хлеб про запас, его постигло жестокое разочарование: из всех его запасов осталась одна жалкая горсть.

— Эх, вы, благородные мыши! — с горечью прошептал он. — И братья их кроты! Что ж вам других мест, чтобы пожрать было мало?

Охвен разозлился на себя, что не предусмотрел такую возможность. Злость придала сил.

— Теперь мне нужно обувь, — сказал он внезапно, хотя еще миг назад был готов убегать в своем рванье. — И еще одежда.

Пока решимость не пропала, он стащил с обоих тел легкие кожаные сапоги, потом штаны и рубахи, стараясь не испачкаться в крови. Переодеваться пока не решился. В одну из рубах он сложил все свое имущество и связал узлом. Теперь можно было и уходить. Подошел к двери и обернулся последний раз назад. Два тела, раскинувшиеся на полу, выглядели неприятно. Охвен положил узел у порога и, вернувшись, усадил Рагнира и Слая у стен сарая, чтобы они были лицом друг к другу. Голову Слая он положил тому на колени.

— Ну, вот, викинги, — прошептал он. — Теперь вы свободны. Я не раб и никогда им не был. Я тоже свободен.

Он прикрыл за собой дверь, опустил на место засов и пошел по направлению к лесу. С каждым шагом ему становилось все больше и больше не по себе. Внезапно откуда-то сзади в его ногу что-то ткнулось. Охвен, мгновенно вспотев, медленно обернулся. За ним стоял старый пес, который отслужил все положенные собачьи сроки и последнее время беззлобно болтался по хутору. Он был молчалив и большую часть времени валялся где-нибудь на солнышке. Охвен даже вспомнил его кличку, совсем, почему-то, не собачью:

— Бобик, ты чего это ходишь за мной? Иди обратно, ложись спать, как все люди.

Пес вяло взмахнул пару раз хвостом и шумно вздохнул. Он, как и все прочие жители хутора, изрядно переел, поэтому, наверно, и решил ночью прогуляться.

Охвен и Бобик вместе молча дошли до частокола, отделявшего хутор от леса. Охвен перебросил перевязи с мечами один за другим на ту сторону, потом также поступил с узлом.

— Ну, что, прощай, пес, — сказал он, намереваясь сам лезть на колья забора, Бобик внезапно протянул ему переднюю ногу, то есть, конечно же, лапу. Охвен, усмехнувшись, с чувством пожал ее.

Уже перебравшись на ту сторону, он подумал, что обменялся прощальным рукопожатием с датским псом, который пожелал ему счастливого пути. А уже утром, когда обнаружится его, Охвена, пропажа, пустят собак по следу, и те обнаружат, что старина Бобик, оказывается, последним видел преступника и ничего не предпринял. Тогда собаки озвереют и набьют Бобику морду.

Охвен собрал все свои пожитки и осторожно двинулся в темноте к морю, чтобы держать его всегда с левого плеча.

6

Он уже третий день пробирался к дому, хотя, правильнее бы было сказать, третий день убегал от места своего плена. Всю первую ночь он бодро шагал вдоль моря. Думал сначала, что правильнее будет идти по волнам, путая собакам следы, но быстро отказался от этой мысли: бредущий по волне силуэт был бы виден издалека. Едва начало рассветать, как он углубился в лес. До самого вечера не сделал ни одного привала, останавливаясь только для того, чтобы попить воды из ручьев. Сухари съел лишь вечером, когда продвигаться сквозь деревья и кусты стало опасно, и он решился на ночевку.

Ноги гудели, в голове не было ни одной приличной мысли. Погоня, которую обязательно должны были организовать, тоже должна останавливаться на отдых. Не шататься же по лесу в необязательном свете факелов, рискуя переломать ноги или напороться на сук. К тому же Охвен старательно бродил по ручьям и делал ложные следы, как когда-то в прошлой жизни с Вейко. А может у них и нет вовсе собак, обладающих верхним чутьем. Во всяком случае, пока его никто не догнал, не слышно было даже шума погони. Охвен заснул, укрывшись лапником, под старым пнем, вверяя себя богу. С первым лучом солнца он пошел дальше, радуясь тому, что доверился надежной силе: не словили его датчане, и не съели дикие звери.

Охвен несколько раз выходил к краю леса у моря и оглядывался. Однажды он обнаружил, что пахнет дымом. Осторожно пробираясь лесом по ветру, увидел источник: далекое селение. То ли хутор, наподобие Рагнировского, то ли рыбацкий поселок. Пытаться узнать, что это на самом деле, он не стал — по широкой дуге обошел жилища людей, впервые испытав при этом муки голода. Запах дыма пробудил аппетит, доселе дремавший. А есть-то было нечего.

За все время пути ему не попалась ни одна зверюга и даже птица. В лесу не росли пока ягоды, а если и росли, то на подозрительных кустах. Их трогать Охвен не стал. По краям озер на заболоченной почве не было и следа перезимовавшей под снегом клюквы. Что за пустой лес? Есть хотелось все больше и больше, вода на пустой желудок не могла утолить голод.

Охвен скоро уже и не думал о погоне, держа в руке в готовности свой маленький дротик. Он, как на охоте, выискивал малейшие следы любой крылатой, хвостатой или зубастой пищи. Один раз на опушке вспорхнула стайка лесных голубей, Охвен метнул свое копье. Ему стало очень радостно от того, что под воткнувшимся в дерево дротиком затрепыхалась птица. Глотая слюну, он подскочил к своей добыче, готовый съесть жирного голубя в сыром виде. Но, прибитый острием к коре сосны, умирал тощий дятел. Он-то что с голубями делал? Охвен попытался ощипать птицу и, наверно, вместе с перьями выдрал все съедобное. Когда он посмотрел на синюю тушку, величиной с полевого мыша, то чуть не завыл. Уже вечером, разведя костер и запекая птицу в золе, он пытался вспомнить, чтобы кто-нибудь когда-нибудь ел дятлов. На память не пришел ни один случай. Мысленно перекрестившись, он, освободив дятла от внутренностей, запихал его целиком в рот. Хрустя тонкими костями, он подумал, что эдак опустится до того, что начнет есть и ядовитое мясо лисиц. Вкуса никакого Охвен не почувствовал. Настроил самолов из веревок и веток и лег спать, слушая, как желудок уговаривает дятла перевариться.

По утру он начал ощупывать себя, проверяя: не отравился ли? Потом, наконец, очухавшись, усмехнулся: отравление таким образом могут определить разве что знахари, да и то, если предварительно подсмотрят, что больного несет братцем-поносием или сестрицей-рвотой. А есть-то хотелось с превеликой силой. Одним дятлом сыт не будешь.

Охвен проверил утонченный и изысканный самолов — пусто. Лес умер.

Пришлось двигать дальше натощак. У первого же ручья он напился до ломоты в зубах, полежал немного на спине, разглядывая небо, и понял, чего не сделал: до сих пор не переоделся. Охвен стянул с себя рубище, дорогое ему, как память о доме, посмотрел сквозь дыры на окружающие деревья и запустил скомканные лохмотья за соседствующие ручью кусты. Отслужившая свой срок верой и правдой одежда в воздухе расправилась и плавно опустилась на ветви, являя собой силуэт раскинувшего руки человека. Он снял дырявые и разбитые лапти, которые выдержали, не развалившись, такой большой поход и опустил их в воду, один за другим. Покачиваясь на маленьких волнах, они уплыли к морю. От старой домашней обувки осталась лишь верхняя часть: она сама свалилась с ног, стоило только встряхнуть поочередно копытами.

Кожаные штаны, видимо, Слая — он был повыше, пришлись впору, кожаная рубаха — неизвестно чья, первая попавшаяся, тоже оказалась как раз. А новые, будто бы даже не одеванные ни разу сапожки просились отплясать в них посреди ярмарки, показывая восторженным зрителям то носок, то пятку.

Одевшись, Охвен взял свое нехитрое имущество и пошел на шум недалекого моря. Он понял, что теперь готов выйти к человечеству. Осталось только найти его. Почему-то мысль о погоне, как и об убитых им людях, в голову уже не приходила.

Охвен брел по самому краю леса, наблюдая, как солнце медленно скатывается все ниже и ниже, приближаясь к самим верхушкам волн. Вдалеке, уткнувшись носом в полоску прибоя, стоял дракар. Охвен удивился, неужели Рагнир — старший на своей новой ладье отправился к нему наперехват? Присмотревшись, он убедился, что это совсем другое суденышко, а на нем, стало быть, совсем другие люди.

Ветер был от него, поэтому Охвен решил обойти по лесу место стоянки незнакомцев, а потом осторожно приблизиться, соблюдая всю свою секретность. Присмотревшись, можно было и решить, что делать дальше.

Ему удалось подобраться достаточно близко: он слышал чужую речь, не понимая в ней ни слова, вдыхал запах дыма и доброй еды. Однако, выйти просто так не хватало решимости, потому что по своему невеселому опыту он знал: поймают, побьют и, чего доброго, лишат жизни и новых сапог.

Охвен так же осторожно начал отходить обратно, но уже почти в лесу, бросив взгляд вокруг, почувствовал, что что-то не так. Он остановился на месте и замер. На самом деле он пытался зрительно вспомнить, что же такое он увидел, не крутя в это время по сторонам своей головой. Зрительная память услужливо выдавала ему картинки раз за разом. Охвен даже зажмурился, чтобы легче было видеть. Наконец, он осознал, что же было странное: сосредоточенное бородатое лицо в кустах. Что ж, уйти просто так ему уже не дадут. Ведь это лицо принадлежит, вне всякого сомнения, не лесному духу.

Охвен, мгновенно вспотев, тряхнул головой: от судьбы не убежишь. И сделал шаг по направлению к маленькому лагерю викингов. Он шел совершенно открыто, ощущая за спиной рукояти мечей. Они то ли обещали помощь, то ли злорадно пихали в плечи: попался, беглец!

Его заметили, но никто не суетился: все смотрели и ждали. А Охвен шел вперед, хотя уже не хотел даже есть, а хотел внезапно скрыться отсюда, чтоб его никто не вспомнил. Но шаг за шагом приходилось приближаться к неотвратимой судьбе. Спокойствие и молчание викингов на самом деле пугали гораздо больше, как если бы они, подняв мечи, бросились навстречу. Внезапно, кто-то из незнакомцев резко взмахнул рукой и Охвен, вздрогнув от неожиданности, остановился: на расстоянии шага перед ним затрепетал, воткнувшись в песок меч.

Охвен понял, что идти дальше вперед уже нельзя — меч отчертил границу дозволенного приближения. Он остановился и, не утерпев, оглянулся: за спиной, отрезая обратную дорогу к лесу, стоял человек.

Все молчали, ну, и Охвен тоже не произносил ни слова. Викинги внимательно разглядывали его, а ему снова захотелось есть. Он стоял и скучал. Казалось, уже солнце вот-вот утонет в море, а воины не шевелились.

Однако, Охвен снова вздрогнул от неожиданно раздавшегося голоса:

— Снип снап снурре пурре базелюрре.

Тон был отнюдь не грозный, но дружеского участия в нем не слышалось. Надо было что-то отвечать:

— Да вот, зашел на огонек. Может, едой угостите?

Сказал он это на родном, карельском. Викинги переглянулись. Не поняли ничего. Хорошо. Можно попробовать снова.

— Оголодал весь. Может, угостите?

На сей раз его слова оказались понятными, потому что он говорил уже по-датски. Если бы и на них никто не отреагировал, то других языков Охвен больше не знал, пришлось бы рисовать пальцем на песке.

— Датчанин? — спросил один из викингов.

Охвен отрицательно помотал головой.

— Кто таков? — на датском поинтересовался тот же викинг. Судя по тому, что остальные воины с интересом смотрели на говорившего, они ни черта не понимали.

— Издалека я, — уклончиво сказал Охвен.

— Что хочешь?

— Есть.

— Ну, садись. Поешь с нами, — сказал викинг и, видя, что Охвен не трогается с места, подошел и выдернул меч. — Иди.

Викинги расступились, освобождая дорогу к костру.

Охвену дали в руки деревянную плошку с рыбой и фляжку с водой. Стараясь сохранять достоинство, он осторожно подцепил еду двумя пальцами. Желудок завыл, как мартовский кот, люди вокруг рассмеялись. Это, вообще-то, ничего не значило: не прекращая смеяться, кто-нибудь мог запросто смахнуть мечом голову с плеч.

К переводчику начали обращаться с вопросами.

— Куда идешь?

— Домой, — сказал Охвен, наслаждаясь вкусом варенной рыбы, которая просто таяла во рту.

— Откуда идешь?

— От датчан.

— Не понравилось быть у них?

— Нет.

В это время кто-то из викингов показал пальцем на руки Охвена, точнее, на его запястья, вылезшие из рукавов. Понятно, что он там мог обнаружить: кандальные следы. «Ну, вот, — подумал Охвен. — Поели, теперь можно и помирать».

— Ты — раб? — безразлично спросил переводчик.

Охвен отложил пустую плошку и поднялся на ноги. Он посмотрел на того, самого наблюдательного, и сказал, обращаясь к нему:

— Может, ты мне расскажешь, что такое раб? У тебя больше опыта?

Переводчик перевел. Все викинги расхохотались, а задавший вопрос поднялся на ноги. Его лицо выражало некоторую растерянность. Однако один человек, видимо вождь, успокоил своего воина, пробормотав несколько слов. Тут же к Охвену снова поднесли блюдо с рыбой, да еще и красивую ржаную лепешку сверху:

— Еще еды?

— Нет! — твердо сказал Охвен, но решительный отказ вызвал протест у живота. — Не откажусь.

Все опять засмеялись, а громче всех тот, что спрашивал про «раба».

— На твоей рубашке кровь, — сказал через переводчика вождь.

— Это не моя кровь, — ответил Охвен. Он хорошо поел и теперь совсем не прочь был уйти в лес подальше от этих опасных людей. — Что я должен за ваше радушие, вождь?

— Как тебя зовут, странник? — вместо ответа поинтересовался вождь.

Охвен хотел, было, назвать себя кем-то, хоть Бобиком, но передумал — какой смысл скрываться? Маленькая ложь зачастую ведет за собой большую.

— Охвен, — представился он.

— Я — Торн, а это мои девочки, — сказал вождь, обводя рукой косматых и бородатых мужиков, занятых настоящим мужским делом: внимательно слушать и запоминать чужие слова — вдруг что веселое скажут? — В смысле — мои дочки. Так вот, Охвен, взять с тебя нечего, да не больно то и хочется. Но попросить сделать кое-что в уплату за добрую еду — попрошу.

Охвен коснулся рукой своих мечей за плечами, но Торн не дал сказать ему ни слова:

— Эти мечи не стоят двух плошек с рыбой. Я не собираюсь обирать тебя. Просто выйди в круг и покажи, как умеешь ими пользоваться. А мой воин тебе в этом поможет, — он кивнул в сторону большого детины, обладающего наблюдательностью. Тот с довольной улыбкой поднялся с места.

Охвен тоже поднялся, вытаскивая из ножен один из мечей. Но ему в руку сунули деревянный муляж, наподобие того, что был у него при поединках с Рагниром. В самом деле, не убивать же друг друга они собираются! Во всяком случае, не сейчас.

— Эй, Охвен, скажи: почему ты ушел от датчан? — спросил его кто-то.

— Они не пытались узнать моего имени! — ответил он и вышел в круг, который больше походил на широкую полосу песка от моря и до леса.

Соперник напал сразу же, нанося удары сверху и сбоку с частотой дятла. Верхний удар Охвен парировал, боковой же пропустил мимо себя. Так действовал он подряд несколько раз, все ожидая, что противник резко изменит тактику и преподнесет какой-нибудь хитрый выпад с полувольтом. Но тот увлеченно рубил одними и теми же движениями, оттесняя Охвена к группе камней у самой воды. Если это была военная хитрость, чтобы усыпить бдительность оппонента, то она явно затянулась. Тогда Охвен решил, что хватит пятиться назад и, поднимая меч для отражения очередного рубящего удара сверху, припал на левое колено, выставив ногу вперед. Его противник не обратил на это внимания, намереваясь снова ударить сбоку. Но в это время, переводя деревянный меч обеими руками вправо, он на секунду заслонил глаза своей левой рукой. А Охвен в тот же миг, перенося вес на левую ногу, правую, получив солидный замах, впечатал под живот викингу. Если бы он вложил всю силу в этот пинок, то поединок бы сразу же закончился. Сидящие у костра викинги, все, как один, поморщились и ухватились у себя между ног.

Противник тоже почувствовал неладное и, не доведя своего удара до завершения, опустил обе руки под живот, проверяя, все ли на месте. Конечно, если бы Охвен не придержал ногу, то удара мечом весьма возможно бы и не понадобилось. Но он на всякий случай рубанул изумленного викинга по плечу.

— Довольно! — крикнул вождь, и все его «девочки», как по команде загоготали в приступе дикого веселья.

Удостоверившись, что он все еще остается «девочкой» мужского пола, засмеялся и противник Охвена. Хотя по плечу у шеи ему Охвен приложился крепко, но тот не обращал на это внимание.

Вождь что-то бросил своим людям и те принесли две крепкие жерди, забрав распушенные мечи. Вот это было уже хуже: Рагнир и Слай никогда не давали Охвену в руки длинную палку для обороны, предпочитая избивать безоружного. Поэтому он и не мог, самостоятельно обучаясь по памяти ночью, как следует придумать, как парировать удары и наносить их самому.

Викинг опять начал энергично атаковать, а Охвен, слабо отбиваясь, начал так же живо отступать к камням. Сначала все подумали, в том числе и противник, что это опять какая-то военная хитрость, но когда Охвену попало несколько раз по рукам и спине, засомневались. А викинг, почувствовав слабину, начал обрабатывать карела, отыгрываясь за предыдущее смешное поражение. Охвен отступал все быстрее и быстрее. Стало понятно, что победы добиться ему не суждено.

Когда до каменной гряды осталось несколько шагов, Охвен повернулся к противнику спиной и побежал к валунам, будто надеясь найти у них защиту. Нападающий устремился следом. Вождь уже собирался прекратить поединок, как, вдруг, случилось невероятное.

Охвен, стремительно достигнув камней, воткнул жердь в щель между ними и, опираясь на нее руками, прыгнул на вершину. Шест слегка согнулся, но не сломался и перенес прыгуна на большую глыбу, венчающую собой эту кучу. Преследователь подбежал следом, отстав всего на пару шагов. Но зря он так торопился, потому что выпущенная из рук Охвена палка резко выпрямилась и звонко щелкнула викинга по лбу. Тот, оглушенный, сначала сел на песок, потом лег: в голове у него играли трубы и крутили хороводы звездочки, призывно поблескивая лучами. А Охвен спрыгнул с камня, неторопливо подобрал булыжник посолиднее и, занеся его обеими руками над головой, изобразил, как сейчас опустит его на голову поверженного врага.

— Довольно! — закричал вождь, и все повскакали со своих мест. Они бросились к Охвену, хлопали его по плечам и смеялись: незнакомец их здорово развлек.

Потом побрызгали водой на лицо поверженного поединщика, и все вместе вернулись к костру. На лбу у дуэлянта выросла огромная, как рог, шишка. Все стали называть его одним и тем же словом. Охвен, в свою очередь, тоже повторил на незнакомом ему языке: «Рогатый», чем вызвал очередной приступ смеха. Ему дали чарку бражки, и вождь спросил:

— Где твой дом?

— В Гардарике, — ответил Охвен, полагая, что не говорит ничего предосудительного.

— Как же ты думаешь до него добраться? — удивился Торн.

Охвен пожал плечами:

— Пешком.

Викингов ответ очень позабавил. Вообще, они очень любили смеяться. Охвен осторожно поинтересовался у толмача:

— Почему вы всегда так хохочете?

— У нас все смеются, — ответил тот и, видя недоуменный взгляд, добавил. — Вождь наш имеет прозвище Веселый Торн. Ему предсказали, что до тех пор, пока он и его люди будут смеяться — они непобедимы. Поэтому мы даже во время жестокой сечи хохочем во все горло. Пока предсказание действует.

Тем временем солнце скрылось в волнах, и викинги стали собираться спать. Охвен решил, что пора ему и честь знать. Он отложил пустую кружку и поднялся, но никак не находил слов, чтобы поблагодарить и уйти. Вождь поманил его подойти ближе.

— Короче так, Охвен, до своей Гардарики пешком ты вряд ли доберешься, — сказал он через переводчика. — Хочешь — присоединяйся к нам, твое дурное умение нам может пригодиться. Потом, когда найдется лодка, которая пойдет в твои края, договоришься о месте. Если, конечно, доживешь. Думай до утра. Не решишься — уходи, вольному — воля.

Последняя фраза очень пришлась по душе бывшему пленному. Даже в тайных мыслях Охвен не называл себя рабом. Он покрутил головой, словно осматриваясь вокруг, зачем-то посмотрел на мерцающие звезды, высыпавшие на небе, и спросил:

— Вождь! Зачем я тебе?

Тот усмехнулся, но как-то странно: лицо его на миг приобрело свирепое выражение.

— Учи наш язык, борус. Потом я тебе скажу с глазу на глаз.

Вокруг костра бесшумно засыпали воины. Никто не храпел, что было правильно для их ремесла — никогда не знаешь, когда будет следующий отдых, поэтому нужно использовать любую возможность для сна. Даже, если рядом рыщет в поиске внимательный враг. Охвен тоже лег, получив меховое одеяло, но тут же поднялся, растолкал переводчика и попросил его сходить с ним по одному очень важному делу.

Он нашел умиротворенно спящего Рогатого с великолепной шишкой посреди лба. Тот, в ответ на легкое прикосновение к плечу, моментально открыл глаза и, узнав толмача и Охвена, опустил готовое ужалить оружие — чуть отсвечивающий огнем костра меч.

— Ты не держи на меня зла, — сказал Охвен.

Тот вместо ответа осторожно потрогал пальцем верхушку шишки и улыбнулся.

— Он в порядке. Не в обиде, — проговорил, зевая, переводчик и ушел спать.

Утром Охвен в меру своих сил и навыков помогал выходить дракару на глубину. По крайней мере не придется больше есть дятлов в пустом лесу.

7

Путь лежал на восток, где их дожидался скупщик желтого прозрачного морского камня — янтаря. Он очень ценился в южных странах и даже в самом Риме. Завладеть двумя большими мешками янтаря — соблазн велик, поэтому скупщик, сговорившись с Торном еще осенью, был готов к отходу в Свею, где собирался сдать свой материал мастерам. Платил он щедро, считая, что выигрывает, не нанимая торговое судно.

Торн со своими девочками не отдыхал всю зиму: борясь со штормами, они бороздили северное море. После этой ходки они думали провести несколько недель в Морском доме Удеваллы, чтобы потратить часть богатой добычи. Викинги были довольны сезоном: каждый ощутил себя гораздо богаче, нежели до этого, товарищей, отправившихся в Валгаллу, тоже было немного. Все складывалось удачно, поэтому в хорошем настроении они приняли нового члена их команды. Никто не раздражался на неизбежные промахи в его действиях. А Охвен старался выучиться изо всех сил. Хуже всего у него удавалось смеяться во все горло. Он постоянно катал во рту мелкие камушки: считалось, что так можно победить морскую болезнь. Правда, море не показывало свой крутой нрав, словно отдыхая после зимнего буйства и неистовства.

Охвен научился уже понимать обиходные выражения норманнов, когда они вместе с постоянно спящим торговцем вышли за остров Готланд. У земли стояла широкая полоса тумана, Торн правил дракар, обходя ее стороной. Ветра почти не было, поэтому шли на веслах. Чайки, ленясь, качались на волнах и от нечего делать клевали друг друга. До конечной точки добираться оставалось совсем немного.

Вдруг, все птицы, как по команде замахали крыльями, побегали немного по волнам и улетели куда-то. Торн поднял руку: весла задрали вверх, и все замерли, вслушиваясь. Охвен тоже весь обратился в слух, переводя взгляд с одного викинга на другого.

Внезапно откуда-то из тумана вылетела горящая стрела и со стуком воткнулась в чье-то поднятое весло. Из пламени на острие стрелы тут же пролились огненные капли, попадая за шиворот викингу, держащему это весло. Капли и не думали гаснуть, попав на одежду и кожу. Викинг скривился на один глаз и стал водить плечами вверх-вниз. Все продолжали молчать. Но тут в тумане раздались ожесточенные шлепки по воде, и вместе со злорадным воплем показался нос чужого дракара.

— К бою! — закричал Торн. И добавил. — Ха!

— Ха — ха! — провыли девочки, слаженно разобрав оружие.

Даже торговец янтарем не побежал прятаться, а нетерпеливо скакал за спинами викингов, потряхивая своим немаленьким мечом.

Охвен вытащил один из своих мечей, хотел, было, взять и другой, но тут взгляд упал на ничейный топор. Может быть, конечно, хозяин у этого оружия и был, но он по каким-то своим причинам решил им на этот раз не пользоваться. Охвен не смог сдержать свою руку, которая схватила топор и запихала его под ремень сзади штанов. Он укоризненно посмотрел на свои гибкие пальцы, но те сложились в кукиш. «Ладно, после боя верну», — успокоил сам себя.

Суда тем временем сблизились настолько, что с обоих бортов полетели веревки с крючьями, которым было суждено намертво сцепить два дракара, пока люди выясняли между собой, кто круче. С чужой ладьи немного постреляли из луков, но без особого успеха: вооруженные воины легко отмахивались от стрел, а некоторые попали в воду. С обеих сторон стояли бывалые люди, готовые рубиться не на жизнь, а на смерть, не считаясь с причинами ссоры.

Охвен тоже потряс своим мечом и выбрался на самый край дракара, ближе к корме. Он не успел воинственно рассмеяться, потому что суда крепко столкнулись бортами, и он, потеряв равновесие, рухнул в воду. Несмотря на кажущееся ровное, как стол, море, ладьи ходили ходуном по отношению друг к другу.

— Мочи козлов! — завопили викинги Веселого Торна.

— Мочи козлов! — заревели в ответ другие, враждебные, викинги.

А Охвен, вынырнув на поверхность, отплевался как мог и решил, что плавать с мечом в одной руке очень даже неудобно — все время хочется утонуть. Но жить- то хочется еще больше! Поэтому он, изловчившись, запихал меч себе за шиворот, рискуя разрезать рубаху пополам. Теперь можно было и побарахтаться, даже не сбрасывая с ног такие чудесные сапоги. Сверху нависали борта, слышан был топот ног и непонятные крики: как на грех Охвен еще не успел освоиться с норманнским наречием. Вода, сначала взбодрившая, с каждым ударом сердца казалась все холоднее и холоднее. Охвен не придумал ничего лучше, как поплыл в обход вражеского судна: почему-то ему казалось, что так будет правильнее.

С той стороны было свободно: с одной стороны борт, с другой — море. Охвен доплыл до середины дракара и попробовал вскарабкаться на борт. Безуспешно — очень высоко. Уйдя с головой под воду после неудачной попытки выпрыгнуть над волнами, он достал чужой топор и снова дернулся всем телом наверх, отчаянно дрыгая ногами. В момент апогея широко замахнулся и всадил лезвие в борт. Вроде бы невидимая волна ушла, и Охвен опять погрузился по самые уши. Но теперь он был нацелен на рукоять топора, призывно торчащую сверху. Со второй попытки удалось зацепиться за нее и подтянуться. Когда он почувствовал, что топор вот-вот начнет вылезать из дерева, рука зацепилась за уключину. Извиваясь, как морской змей, он поднялся до края борта и осторожно выглянул: битва продолжалась недетская, а какой-то дядька стоял от него в нескольких шагах спиной и возбужденно махал руками. В руке у него был зажат меч, и со стороны могло показаться, что он колдует, размахивая руками.

Охвен перетек через борт, занял устойчивую позу и вытащил свой меч из-за шиворота. Вернее, он попытался это сделать, но замершие и усталые пальцы предательски скользнули по мокрой рукояти, и меч упал на палубу, под ноги. Колдовавший мужик на звяканье железа недовольно обернулся. Охвен виновато посмотрел на него и резво нагнулся, чтобы подобрать упавший клинок. В тот же миг он ощутил, как ветерок прогулялся над его мокрыми волосами. Это пронеслось чужое лезвие, управляемое твердой рукой — следующий удар должен был быть сверху вниз, прямо по ничем не защищенной голове. Но Охвен не стал его дожидаться: уцепившись тремя пальцами за рукоять своего меча, он резко поднялся. Меч опять не удалось удержать, и он, получив хорошее ускорение, взлетел клинком снизу вверх, встретив на своем пути не самое твердое препятствие. С чмокающим звуком оружие Охвена вонзился в нижнюю часть грудины колдуна. Некоторые викинги при столкновении в море предпочитают не надевать кольчуги — ведь тогда при самом нечаянном вываливании за борт шанс увидеть морское дно настолько велик, что пугает больше, чем угроза чужого режуще-колющего оружия.

Недовольный дядька так сильно удивился, что замер с поднятой рукой. Его рот изумленно открылся, став похожим своими губами на большую баранку, а глаза повылезали из орбит и, казалось, вот-вот выпадут наружу. Охвен, испугавшись, что сделал что-то не так, подскочил к воину и навалился всем телом на меч, уцепившись за рукоять двумя руками. Клинок легко прошел сквозь тело и вылез острием со спины. Но Охвен продолжал давить, и колдуну пришлось сделать несколько шагов назад, чтобы не упасть — он до сих пор был очень потрясен и умирать не собирался.

Они шагали по направлению к битве, пока вылезшее уже на локоть лезвие не укололо больно под мышку увлеченного боем викинга. Тот, тоже недовольный, что его отвлекают, обернулся и тоже изобразил ртом баранку.

— Хлодвика убили! — прокричал он, перекрывая шум сечи.

Хлодвик, как пьяный, повернулся на слова, подумал немного и захотел возразить. Изо рта его пошла кровь пузырями, и он умер, навалившись всем своим мощным телом на мокрого несчастного карела, крепко вцепившегося в рукоять своего меча.

Словно, это было волшебным словом, потому что битва потихоньку сошла на нет. Противоборствующие стороны замерли, опустив оружие и тяжело дыша.

— Вы чего? — строго спросил Торн.

— А вы чего? — сразу раздалось несколько голосов в ответ. Предводитель не мог разговаривать, поэтому кое-кто из его команды поспешил взять руководство на себя. От новых лидеров сразу все отошли, оставив их меряться между собой горящими взглядами.

— Хорош! — опять подал свой голос Торн. — Потом на берегу разберетесь, кто главней. Мы победили. Или, быть может, кто-нибудь желает оспорить это?

Конечно, желающие были, но ответить они не посмели: былая команда раскололась в один миг на несколько группировок.

— Сложите свое оружие в хранилище. Пусть оно полежит там до берега. Потом, по приходу, вы можете быть свободны.

— А дракар?

— А дракар теперь не ваш! — сказал Торн и вся его команда разразилась смехом.

Из-под мертвого вождя вылез мокрый Охвен. Первым делом он перегнулся через борт и вытащил топор, потом отправился на свою ладью. Пока он добирался до своего места, каждый встречный считал своим долгом похлопать его по плечу. Зубы его стучали от холода, и особых восторгов он не ощущал. Когда к нему пробрались Торн и переводчик, то Охвен сказал виноватым голосом:

— Без спросу взял топор. Простите.

— Ты где-нибудь учился боевому искусству? — игнорируя топор, произнес вождь.

— Дома, как и все, — пожал плечами Охвен.

— Нет, такому дома не научат! — засмеялся Торн. — Ай да, молодец! Завалить дурным способом самого Хлодвика!

Потом Охвену все по очереди пожали руку. Среди поздравлявших его викингов он заметил совсем незнакомых и подумал, что это с другого дракара. Эти-то чему радовались? Или так, за компанию. Потом разложили на корме былой вражеской ладьи тела погибших трех викингов Торна и четырех Хлодвика. Самого Хлодвика положили наособицу. Охвену в награду за одержанную победу выделили меч покойного вождя и топор, который принадлежал, как оказалось, Рогатому. А торговец янтарем, представ с перевязанной рукой, поморгал ему в лицо обоими глазами, тем самым выражая искреннюю благодарность, и вложил в ладонь маленький кусочек желтого камня. Теперь Охвен обладал тремя не самыми плохими клинками и одним простецким на вид, но очень полезным по сути, топором.

— Оружие старайся не продавать, — напутствовал его Торн и подмигнул. — Обучайся языку — в Морском доме ты мне понадобишься.

Когда они пошли дальше по морю, везя сзади на привязи трофейный дракар, Охвен подошел к переводчику.

— Кто такой этот Хлодвик?

Тот в ответ сначала посмотрел с сомнением — не придуривается ли парень, потом объяснил:

— Да очень известный разбойник.

— Но ведь вы, то есть мы, тоже в некотором роде разбойники, — вставил Охвен.

— Верно. Но Хлодвик — это был настоящий ужас. После гибели своего отца он, сделавшийся сыном героя, всем и всегда пытался доказать, что он сам по себе — крутой. Следует признать, что это ему удалось. Причем, настолько хорошо, что он уже не мог остановиться. Если бы они, не дай бог, взяли верх, то мы бы уже ровными рядами покрывали морское дно и русалки бы разглядывали наши лица. Многие говорили, что Хлодвик этот, да упокоится он в Валгалле, — трижды суеверно плюнув через левое плечо, продолжал толмач, — в ярости своей потерял остатки разума.

Охвен, не знавший ровным счетом ничего про жизнь норманнов, покивал головой, в душе оставаясь совершенно равнодушным и к покойному Хлодвику, и к его безумству.

— А что совершил его отец, раз стал героем? — спросил он.

Переводчик снова посмотрел на него с сомнением и рассказал, как много лет назад на деревню, где жили родители Хлодвика, напал враг. Кто был этот враг: датчане, норманны, или сомнительные фризы с саксами — не упоминалось. Неприятелю был оказан решительный отпор, но силы оказались неравны. Когда оставшиеся в живых защитники деревни заперлись в одном из домов, из последних сил обороняя двери и окна, то враги решили, естественно, сжечь их всех вместе. Дело оборачивалось большой неприятностью. Тогда, посовещавшись между собой, из дома вышел отец Хлодвика и предложил неприятелю сделку. Те, конечно, согласились — не каждый день можно видеть рождение героя. Они верили, что сделка сорвется, а этот папаша Хлодвика — хвастун.

— Что за сделка? — поинтересовался Охвен.

— Если находится человек, добровольно решающий стать Красным орлом, то в знак уважения перед его мужеством, враги отступают, не принося больше вреда никому из его близких и соплеменников.

Предваряя другие вопросы, переводчик замогильным голосом продолжил:

— Тот, кто становится Красным орлом, бросает вызов самой смерти и выказывает презрение к врагам. На памяти нашего поколения только один отец Хлодвика выдержал такое испытание. Ему, живому и несвязанному, прорубили топором и вывернули наружу ребра на спине. Словно, красные крылья. А он не проронил ни одного стона, лишь смотрел в лицо своим палачам.

Толмач замолчал, а Охвен передернулся, представив ужасное зрелище, и не представляя ужасную муку. На такой поступок не могла толкнуть ненависть к врагу. Только любовь к ближним позволила человеку выдержать эту пытку.

— Больше в деревне никого не тронули. Враги ушли, оставив всю добычу, — закончил переводчик, дал легкую укоризненную оплеуху Охвену, что тот не знает таких событий, и ушел.

8

К Удевалле подошли в прекрасный теплый день, когда лето еще только набирает свою силу. Веселый Торн сразу же куда-то ускакал вместе с торговцем. Перед уходом он подошел к Охвену и, уперев в него палец, сказал:

— Дождись меня. Никуда не исчезай.

Якобы плененные викинги тоже разошлись кто куда. Лишь команда — победительница держалась вместе, направившись в Морской дом — им перед несколькими неделями отдыха нужно было еще получить полагающуюся долю от последнего прибыльного похода. Трофейный дракар уже рассматривали несколько покупателей, но без Торна разговора о сделке даже не заводили.

Переводчик растворился в немногочисленной пока толпе Морского Дома, Охвен прибился к Рогатому, который тоже не чувствовал себя здесь очень уверенно. Они переговаривались короткими, как выстрел из лука в упор словами. Охвен выдавливал из себя все известные ему норманнские слова, даже придумывал новые. Они вместе нашли в соседствующем с Домом строении свободные полати, где можно было разместиться на ночь. За постой и еду платил Рогатый, так как Охвен не обладал никакими разменными средствами — не янтарь же отдавать! Подумав немного, он протянул своему напарнику один из мечей, что достался от датчан.

— Это тебе за топор и за траты на меня.

Рогатый замахал в отрицании руками, но Охвен был настойчив:

— Бери!

Рогатый очень растрогался. Помахал мечом над головой и растрогался еще больше. Наверно, оружие и действительно было очень приличным.

В город они не пошли. Охвен, умаявшись за морской переход, не дождался возвращения Торна и, плотно поев, завалился спать. Вечером его разбудил Рогатый, будучи в довольно возбужденном и приподнятом настроении. Из Морского Дома слышался нестройный гул голосов и даже обрывки диких песен, выводимых нечеловеческими голосами. Охвен покрутил головой из стороны в сторону, с трудом пытаясь сфокусировать взгляд на чем-нибудь неподвижном, но тщетно. Схватил с закрытыми глазами чарку с пенной брагой, всунутой ему Рогатым, выпил ее с удовольствием и снова завалился спать. Рогатый беззлобно плюнул себе под ноги и, припрыгивая, ушел на празднество.

Сначала Охвену ничего не снилось. Потом, когда уже ночью к нему под бок бросили бесчувственное тело соседа по полатям, и он придал тому телу более естественное для спящего человека положение, снова с удовольствием заснул, то сон явился странный: летающий дятел с красными крыльями. Точь-в-точь такого же он однажды съел. Дятел летал над лесом и кричал голосом Хлодвика, а красные крылья у него не шевелились. Смотреть на него было неприятно, но на душе все равно было хорошо. Охвен даже заулыбался, от этого и проснулся.

Солнце, подымавшееся из-за леса, светило сквозь каждую щель в стенке. Рогатый, неподвижный, как в окоченении, лежал, вытянувшись, рядом. Казалось, он даже не дышал. Или дышал, но не головой.

Охвен вышел во двор, схватил ведро, набрал воды и с удовольствием окатил себя, раздевшись до пояса. Тишина, лето, свобода — это же те вещи, от которых настроение не портится! Охвен щурился и улыбался на солнце. Теперь, после того, как ему удалось сбежать с плена, все у него получится, он вернется домой!

— Охвен! Подойди сюда! — у колодца образовался Веселый Торн с неестественным ему строгим видом.

Охвен подошел, все еще не утратив блаженную улыбку.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал Торн. Он пытался говорить по-датски, но постоянно переходя на родной ему норманнский.

Охвен ничего не ответил — он просто не мог подобрать нужных слов. Вместе с этим его очень удивила просьба о помощи: что он мог такого сделать для прославленного воина, к тому же всего несколько дней проведя на борту его дракара.

— Хочу, чтобы ты со мной съездил в Оденсе.

То ли Охвен научился уже понимать по-норманнски, то ли Торн лучше заговорил по-датски.

— Что такое Оденсе?

— Город в Дании.

Они проговорили до того момента, как появился на улице первый проснувшийся викинг и тоже направился к колодцу поливать себя водой.

— Когда нужно выезжать? — спросил Охвен, не давая согласия, но и не отвечая отказом.

— Сегодня вечером, — проговорил Торн и ушел по своим делам.

Вообще, что делать дальше — Охвен не представлял. То ли снова двигать пешком в сторону дома, то ли искать неизвестное попутное судно. Поэтому предложение вождя было, честно говоря, кстати. Хотя, очень многое в предстоящем походе было странным. Почему, например, могущественный вождь, избороздивший все моря, пытается идти практически в одиночку, беря в попутчики малознакомого чужеземца. То, что нужно держать язык за зубами, было понятно и без предупреждений. Но Охвен поклялся себе, что выяснит все непонятное сразу же после ухода из Морского Дома.

Торн, между тем, собрав свою дружину, раздал каждому причитающуюся долю. Предложил тем, кто решится еще походить под парусом Веселого Торна, собраться здесь недели через три. Пожал руки и похлопал по плечам своим былым боевым товарищам, наказал Рогатому караулить дракар — все равно тому подаваться было некуда. Потом кивнул Охвену собираться и ушел по направлению к городу. Охвен еле успел его догнать.

За крепостную стену они выехали уже на лошадях, держа путь на юг, к Датским проливам. Охвен в седле чувствовал себя не очень уверенно, поэтому, сосредоточившись на лошади, позабыл о своих расспросах. Однако, поздним вечером, остановившись на ночлег, Торн, путая слова, сам рассказал про свою беду.

Охвен болел своим седалищем, не привыкшим к конным прогулкам, а Торн, как ни в чем не бывало разведя костер, заговорил. Охвен слушал внимательно, потом невнимательно, потом вообще не слушал, размышляя, как же завтра ему удастся снова гарцевать целый день в седле. В конце концов, он просто заснул.

Беда Торна заключалась в том, что однажды, когда он только-только получил право нанимать на свой дракар команду, случились они по делам на большом острове, главенствующим поселением которого был город Оденсе. Впрочем, город был так себе, занюханный и зачуханный: свиньи бодались с козами прямо посреди утопающих в грязи улиц. Но места занимал много, поэтому на правах столицы содержал стражников в угрожающем населению количестве. Стражники защищали город от посягательств всяких коварных недругов. Это было один раз, к тому же много лет назад. Теперь, имея славные боевые традиции, стражники передавали свое ремесло по наследству. Случайные люди попадали на службу только в самые низшие чины. И были эти случайные люди из ближних и дальних деревень и хуторов. Знаменитая своей враждой с Морским Домом удеваллская стража была по сравнению с этими бравыми защитниками порядка просто ребятишками с грязными носами.

Отдыхая в ближайшей к порту корчме, викинги Торна кривились от своей сдержанности. Запрещалось все: песни, пляски и веселье с битьем посуды. Как же можно было в таких условиях отдыхать? Но строгий Торн сказал, что придется смириться, а сам под прикрытием темноты пошел пройтись по городу в поисках мест, где настоящее веселье не возбранялось. Ничего подобного он, конечно, не обнаружил, зато нашел двух весельчаков, которые в шутку вызвали из ближайшей караульной казармы десять жаждущих выслужиться стражников нижайшего звена.

Обратно к своему дракару Торн вернулся только утром, облегченный на все оружие, деньги и сапоги. К тому же одна рука могла называться «рукой» только в подвязанном к шее положении. В любом другом состоянии она превращалась в насыщенную болью плеть. Зубы удалось спасти, зато глаза и уши спрятались под устрашающе выглядевшим синякам и опухолям. Стыд, пережитый тогда, до сих пор был волнителен: что ты за вождь, если не смог защитить себя и свое оружие? Пришлось скрываться от своих воинов, чтоб не засмеяли.

Прошло уже три года с тех событий, а Веселый Торн никак не мог забыть все унижения, перенесенные им той ночью в Оденсе. Вся вина тогда заключалась в том, что он, не говоря по-датски, не посторонился с дороги двух стражников и не отвел взгляд. Не выказал надлежащего почтения. За что и поплатился.

— А почему я к ним должен относиться с уважением? — гневно спросил Торн, и Охвен, проснувшись, тревожно заозирался.

На следующий день конный поход дался карелу еще тяжелее: казалось, что конский хребет, несмотря на седло, разорвет его на две половинки. Чтобы как-то отвлечь себя от постоянных попыток найти более удобное положение Охвен начал размышлять о предстоящем деле.

Без всякого сомнения, Веселый Торн пригласил его лишь только потому, что он, как человек новый, не знающий обычаи, не осудит поступков вождя. Обида и желание оставить последнее слово за собой, а также возможность сохранить тайну былого унижения — вот причина, по которой теперь Охвен трясется на коне. К тому же датский язык получался у бывшего пленника гораздо лучше, чем у вождя.

— Ты странно пользуешься мечом, — на ночевке сказал Торн. — Вроде бы движения правильные, но некоторые из них ты не доводишь до конца, все время поворачиваешь туловище, ускользая от чужих выпадов, но и сам не можешь из-за этого нанести сильный удар. Первый раз такое вижу.

— Просто всю зиму и весну учился в темноте и в одиночестве. Даже без меча, — ответил Охвен.

— Неужели никто не смотрел и не поправлял твои ошибки?

— Смотреть-то смотрели, а вот поправлять ошибки было некому. Разве что благородным мышам и братьям их, кротам. Но они еще меньше меня разбирались в боевых искусствах, зато хорошо разобрались с моим хлебом, — усмехнулся Охвен. Ему пришлось рассказать про свои ежевечерние занятия и ежеутренние побои.

— Ну, ладно, — никак не оценивая услышанное, произнес Торн. — Вернемся — подучишься слегка, если останешься с нами.

— Да мне бы как-нибудь домой добраться, — протянул Охвен.

— Не переживай, поговорим в Морском Доме. Может быть, кто-нибудь соберется в Гардарику, — сказал Торн, но было что-то в его голосе такое, не очень уверенное.

К концу третьего дня они добрались до поселения, находящегося на самом берегу реки, как показалось Охвену. Река была широкая, но хорошо просматривался другой берег.

— Это не река. Там, за этим проливом — Дания, — сказал Торн.

— Оденсе? — поинтересовался Охвен.

Вождь отрицательно покачал головой и, более не произнеся ни слова, поскакал на берег, где виднелось великое множество разномастных лодок. Охвен, почти притерпевшись к седлу, направил своего коня следом.

Ночевали они уже на той стороне, заплатив за постой в каком-то дворе. Все же лучше, чем лежать на земле, укрываясь плащом. Переправили их вместе с конями сразу же, едва только Торн договорился о цене. Охвен, мало заботившийся о дальнейшей миссии, заснул снов праведника. Торн же долго ворочался на своем ложе. В тысячный раз он спрашивал себя, разумно ли он поступает, отправившийся в эту авантюру, да еще втравившего в нее простодушного ливвика. С одной стороны он понимал, что, кто вспомнит старое — тому и глаз вон. С другой — кто забывает прошлое, тот лишается будущего. Те два десятника-стражника за три года могли быть легко убиты, или покалечены — уж больно здорово они презирали любых других людей, прямо как цари. Хотя, по жизни были простыми сявками. Торн почувствовал, как в нем снова поднимается волна гнева и снова сказал себе: все правильно, зло не должно быть неотомщенным. Хотя, конечно, было бы лучше, если бы их уже не было на этом свете. Подумав так и отогнав тень сомнения в своей храбрости, он заснул.

9

Остров Фин встретил их мелким, почти неуловимым дождем. Сюда переправляться пришлось дольше, а плату за перевоз брали больше, добавляя еще какой-то мифический таможенный оброк. Причем, Торну пришлось раскошелиться не только за себя и карела, но и за не признающих никакой национальности коней. Обо всем договаривался Охвен, так как вождю не хватало языковых познаний.

План действий был прост, как стремление любого встречного чиновника обогатиться любым путем: отловить десятников, или, быть может, уже сотников, поговорить с ними по очереди, дать им по волшебному пендалю и успокоить, наконец, уязвленную гордость. Отлавливать должен был Охвен, а говорить — Торн.

Нравы в городе не изменились. В этом Торн успел убедиться, когда они, сдав лошадей в конюшню постоялого двора у казарм городской стражи, сами отправились в порт, где пропустили по кружечке пива и заночевали. Тихо было, как в монастыре. По местному — это называлось «порядком».

Для разговора по душам Торн нашел великолепные кусты, которые тянулись вдоль разрезавшего часть города оврага. К этим кустам как раз и примыкали казармы стражи. С утра они планировали походить по улицам города, наведаться на рынок, опознать нужных людей, проследить их обычные перемещения, потом совершить беседу, потом отправиться восвояси.

Нужных стражников вычислили очень быстро. Те оставались по-прежнему в ранге десятников, разве что животы у каждого слегка подросли и выражения лиц опаскудились до неприличия. Казалось, что за каждый шаг любого из них нужно платить, потому что этим шагом они непременно облагодетельствуют всех окружающих. Охвен, оценив, с кем ему придется общаться, забунтовал.

— Зачем я пойду с этими разговаривать? Ты посмотри на их лица! Такие же можно увидеть, если залезть в казарменный клозет и смотреть снизу вверх после того, как он наполнится страждущими! Давай стукнем сзади одного за другим по башке, оттащим в кусты и надругаемся по очереди.

— Нет, это будет нечестно, — возразил Торн.

— А честно будет, если твой десятник, не размениваясь на слова, зарежет меня, как овцу?

— Не боись, Охвен. Ты только скажи им, что я хочу переговорить — прибегут, как миленькие. Не захотят же они даже в твоих глазах выглядеть трусами. Только ты сначала поговори вон с тем, у которого нижняя губа висит. Он больше всего лютовал.

Охвен в сердцах махнул рукой и ответил:

— Раз так, то пойду прямо сейчас. Чего время терять?

Все оружие их лежало на постоялом дворе, перевитое веревкой с печатью: на выезде целостность печати строго проверялось. У Охвена за кушаком висел только плотницкий топор. Торн, имевший в своем арсенале лишь нож, похлопал его по плечу, ободряя для действия, и пошел ближе к кустам.

Губастый стражник в это время, лениво поцедив пиво в какой-то забегаловке, легким взмахом царственного пальца отправил своих подчиненных в только ему известное место. Те убежали, хищно облизываясь и нервно перебирая пальцами по древкам копий.

Десятник, оставшись один, медленно пошел по пустынной улице. Встречные старались не попадаться ему на глаза: резко меняли свой путь, торопливо заходили в непонятные дворы. Охвен удивился: если эта личность настолько известна в этом районе, то почему же народ старается избегать встречи с ним вместо того, чтобы вежливо здороваться.

Охвен пошел навстречу губастому и остановился перед ним за несколько шагов. Тот, заметив незнакомого человека, тоже прекратил свое шествие и уставился в карела очень неприятным взглядом.

— Здравствуйте, господин хороший! — вежливо начал Охвен.

Тот не ответил, осмотрев незнакомца с головы до ног, положил ладонь на рукоять меча.

— Здравствуйте, — снова сказал Охвен.

— Кто таков? — протянул стражник и вдруг тыльной стороной кулака ударил карела по лицу. «Хорошее приветствие», — подумал Охвен, успев, тем не менее, чуть уклониться от удара. Однако, следующий удар поддых избежать не удалось. Дышать сразу стало нечем, слезы навернулись на глаза. А тут еще этот маньяк — стражник вывернул и задрал правую руку: пришлось приподняться на цыпочки. Больно было очень, просто неестественно больно. Редкие прохожие, и так-то старающиеся не пересечься с представителем местного закона, вообще скрылись, будто растворились в воздухе.

— А вдруг я брат местного конунга? Он тебя накажет, — прошипел сквозь зубы Охвен.

— Да плевал я на всех конунгов вместе взятых, — ответил стражник. — Для тебя, мразь, конунг — я. Сейчас я тебя отведу в караулку и там буду медленно убивать.

— За что? — наивно вырвалось у карела.

— Просто так, урод. Ты мне не понравился. А, значит, не понравился Закону. То есть ты — преступник.

Говоря это, стражник с известной сноровкой обстучал все карманы Охвена и обнаружил лишь маленький сверток с янтарем. Выдернув топор, он бросил его под ноги и размашисто пнул ногой Охвена в живот. Тот, скрючившись, упал под забор. Стражник в это время достал на свет кусочек янтаря и с интересом рассматривал красоту неведомо как застывшей в толще желтого камня маленькой хвоинки. Осмотр его полностью удовлетворил, и он, довольно щерясь в свирепой ухмылке, запихнул сверток себе в карман.

— Встал быстро! — пренебрежительно сказал он молодому парню.

Охвен словно отключился от всего окружающего мира, даже от своей боли, поджал под себя ноги и не предпринял никаких попыток подняться. Ему очень хотелось, чтобы этот монстр склонился над ним.

Стражник сделал шаг и протянул руку, чтобы за ворот поднять лишенного сил убогого человечка. Но тот внезапно прыгнул вверх, прямо с колен, метко угодив десятнику головой в челюсть. Из рассеченной губы полилась кровь, и стражник озверел.

— Ну все, гаденыш, тебе конец! — заревел он, пытаясь вытащить свой меч. В это же самое время он взглянул в глаза своей предполагаемой жертвы и не увидел в них страха, только холодный голубой огонь. Это десятника очень удивило, поэтому он на долю мига приостановил свое движение.

А Охвен, резко замахнувшись, ударил правой ногой стражнику под живот. Даже подставленная рука не смогла остановить мощный пинок. Теперь дышать прекратил датчанин, схватился руками за причинное место, позабыв про меч, и завалился на грязную землю. Если бы он в этот момент мог соображать, то понял бы, что так сильно ногой ударить просто невозможно, а также догадался бы о своей незавидной участи: если бьют представителя власти, то, скорее всего, до смерти.

Охвен, все еще не замечая вокруг ничего, поблагодарил господа, что он не выбросил тот заветный камень, когда бежал с плена. И как замечательно, что сегодня перед выходом в город без оружия, он запихнул этот камушек в носок сапога!

— Тебя повесят, урод, за нападение на стражу! — сипел в грязи десятник.

Охвен подошел ближе.

— Меня охраняет Закон! Ты не можешь меня убить! — завизжал стражник, дрыгая ногами, словно собираясь вырыть ими яму.

— Могу, — ответил Охвен, подхватил топор и сильным ударом обуха вмял переносицу бывшего десятника.

Потом достал свой сверток с янтарем и, не оборачиваясь по сторонам, спокойной походкой пошел прочь от неподвижного тела. Правда, в походке его теперь было ярко выраженная хромота на правую ногу. А еще Охвен усердно горбился, старательно задирая левое плечо, словно, вдруг, сделался горбуном.

В кустах, где прятался Торн, стоял влажный полумрак, насыщенный неприятными запахами, подымавшимися от протекавшего по дну оврага ручью. Город Оденсе старательно сливал свои нечистоты в безмолвствующую природу. Среди цепких колючек стоял, сложив руки крест-накрест на груди строгий Веселый Торн.

Охвена, увидев его, охватило странное смущение. Он даже перестал притворно хромать и горбиться.

— Что-то случилось? — поинтересовался Торн и, нарушив молчание, стал выглядеть более человечным.

Рассказав обо всем без утайки, Охвен почувствовал себя чуть ли не изменником.

— Да, засада! — поджал губы и помотал головой викинг. — Выходит, подставил я тебя! Ну да ладно, что живым вырвался! Вот только досадно, что тот нелюдь даже перед смертью не понял, за что его, собственно говоря, валят.

— Да, думаю, что причин, по которым можно было его казнить, было более чем достаточно. Жаль, что не ты его, конечно, закритиковал до смерти, но у тебя есть еще второй кандидат на эту участь.

— Это точно. Правда, придется поломать голову, как теперь можно до тела добраться. Наверняка, стража с ног сбивается в поисках убивца.

Охвен и Торн, никем не замеченные, выбрались из зарослей и пошли к постоялому двору, где отдыхали их кони. Никем не обеспокоенные, они заказали себе обед и узнали про страшное преступление, совершенное сегодняшним утром: злобный хромой горбун зарезал насмерть одного из лучших защитников города. Стражники поклялись, что перевернут весь город вверх дном, но этого горбуна найдут. Слуга, подававший еду, рассказывал об этом, как будто выздоровел кто-то из его родственников. Нечего сказать: уважали стражников в этом городе! Впрочем, как и в любом другом.

— Это ты, что ли хромоногий горбун? — посмеялся Торн.

— А что, разве было бы лучше, если бы искали по приметам? Так хоть есть какая-то надежда, что не схватят сразу. Вообще, ты, конечно, Торн — вождь авторитетный. Но, сдается мне, что нам бы поскорее уходить из этого города надо. Что-то в последнее время Дания мне не очень нравится, — сказал Охвен, наблюдая, как из казармы суетливо выходят ощетинившиеся копьями стражники.

— Как стемнеет — уйдем, — ответил Торн. — Послушай-ка, что надо сделать.

Уже в темноте Охвен со всеми своими нехитрыми пожитками и двумя конями незамеченным спустился к зловонной канаве. По пути его один раз остановила стража, но удостоверившись, что он не хромой и не горбатый, что печати на оружии не нарушены, отпустили, обозвав для пущей важности «голодранцем» и «сволочью». Самое сложное было уговорить лошадок спуститься сквозь ощетинившиеся шипами кусты к весело поблескивающему в лунном свете потоку нечистот. Кони оказались сговорчивыми, поэтому уже через некоторое время они, уныло опустив головы, стояли, привязанные к кустам на самом дне оврага.

Охвен тем временем, дыша через накинутую на нос повязку, побрел в направлении казарм по берегу зловонного ручья. Подойдя к ним достаточно близко, чтобы видеть смотровые окна, он, как и было оговорено с Торном, выбрал несколько сухостойных деревьев. Огонь на них заплясал живыми лоскутками, постепенно растущими до внушительных размеров. Когда Охвен понял, что пламя само по себе не потухнет, то поторопился вернуться к своим лошадям.

Он даже не задумывался над тем, что волею случая огонь мог разгореться до неприличия и перекинуться на какие-нибудь культурные строения. Мог также легко и непринужденно выжечь добрую половину города Оденсе. Кто знает, может быть, случись такое, и пришлось бы сказочнику Андерсену родиться через полторы тысячи лет где-нибудь в другом месте.

Но Охвен об этом не думал, он вернулся к коням и принялся ждать, что было не самым простым занятием при таком внятном аромате цивилизации. Животные тоже вежливо протестовали: пряли ушами, шумно всхрапывали и переступали с копыта на копыто. Наконец, одна из лошадей, словно, ее терпение иссякло, вытянула вперед губы, обнажив чудовищный оскал зубов, и сказала, точнее, пропела дурным голосом:

Охвен обернулся — сзади стоял неслышно подошедший Торн.

— Ходу, — добавил он, вернул топор, перехватил свое оружие и вскочил на коня.

Неторопливым шагом, постоянно уклоняясь от свисающих веток, они оставили позади город Оденсе, выбрались на простор, догадавшись об этом потому, что от чистого воздуха закружилась голова, и, не торопя коней, поскакали к переправе. Ранним утром им хотелось уже оставить позади неприветливый остров Фин.

— Почему ты ничего не спрашиваешь? — поинтересовался Торн, когда появилась возможность скакать рядом, а не друг за другом.

— Чего-то позабыл, — честно признался Охвен.

Торн, испытывая желание поговорить, поведал свою историю.

Отобрав у Охвена топор, он принялся наблюдать за казармой. Как и предполагалось, после убийства одного из десятников всех стражников на ночь собрали под одной крышей: на случай обнаружения врага. Прошел внутрь и старый знакомый Торна. Он не суетился и не озирался — значит, никаких тревог по своему поводу не ощущал.

Когда начало смеркаться, Торн подошел поближе, притаившись в густой тени под забором. Стражники на сторожевой башне начали энергично переговариваться — стало быть, заметили огонь. Но тревогу не подняли, потому что заметили пламя только на двух деревьях, которое вскорости должно было пропасть, прогорев. Ветра почти не было, поэтому угрозы распространения огня не предвиделось.

Открытое пламя всегда притягивает взгляд, поэтому Торн энергично прошел до двери в казарму, надеясь, что, отвлекшись, стражники его не заметят. Внутри, в полумраке, как он и предполагал, все уже спали: солдаты ценят сон, к тому же осознавая возможность, что придется подрываться посреди ночи. Торн отправился к отдельной выгородке, полагая, что десятники не будут делить одно помещение с рядовыми. Так и вышло: облюбованный с вечера мужчина сладко посапывал с края сколоченных полатей.

Теперь предстояло самое сложное: убедить десятника выйти подышать ночной прохладой, при этом, не разбудив никого из его товарищей. Торн воспользовался помощью топора — слегка стукнул жертву по темечку, переведя его из разряда спящих в разряд обморочных. Тот во сне захрипел, но не предпринял попытку ни буянить, ни очухиваться.

Стараясь не шуметь, Торн напряг все свои мышцы и взвалил неподвижное тело себе на плечи. Вышел тем же способом, что и вошел — через дверь. Стражники продолжали очарованно наблюдать умирание огня, поэтому викинг незамеченным добрался до того места, где сегодня утром лишился жизни первый десятник.

Торн бережно опустил тело на землю и перевязал сыромятным ремешком руки — ноги. Потом побрызгал на лицо все еще находящегося в беспамятстве врага живительной влагой и отошел на шаг, чтобы быть лучше виденным. Где он взял жидкость, чтобы привести стражника в чувство? Во всяком случае, не во фляге принес.

— Ты кто? — застонав, спросил десятник, приходя в себя. Обнаружив, что ни руки, ни ноги не подчиняются желанию обрести привычную свободу, он испугался.

Торн слабо понимал датский язык, но в этом случае здорово помогала интонация и выражение лица. Казалось, языкового барьера больше не существует.

— Помнишь меня? — спросил он, приблизив свое лицо.

— Нет, — прошептал стражник, и тут же память услужливо выдала ему картинку трех-, или пятигодичной давности. — Что ты хочешь? Меня убивать нельзя! Тебя поймают и повесят!

Сказав это, он сразу вспомнил, что вчера погиб его коллега. Он затравленно огляделся и обнаружил себя на том же самом месте. Настроение, и так-то не будучи хорошим, испортилось напрочь.

— Ты что, возомнил себя судьей? — вложив в голос остатки мужества, проговорил десятник.

— Я не судья — я только карающая десница, — ответил Торн. Он понял, что нельзя терять времени на лишние разговоры — в любой момент может возникнуть нечаянный свидетель.

— Я — Закон! — попытался прокричать стражник, но губы пересохли, выдав лишь едва узнаваемое сипение.

— А я — Справедливость! — сказал Веселый Торн и с силой опустил обух топора на переносицу десятника. Потом он достал из кармана сломанную черную стрелу, несколько мелких монеток и бросил все это на тело, разрезал и убрал ремни и ушел прочь. Никто не пустился в погоню.

— А зачем стрела? — поинтересовался Охвен.

— По ней определят, что все это совершили викинги, к тому же норманны. Ломанутся в порт, но ничего там не добьются, если не хотят, конечно, войны. Впредь будут внимательны, как и с кем можно себя так вести, — ответил Вождь. — А у нас будет больше времени, чтобы убраться отсюда.

Они ехали до самой переправы больше ни говоря ни слова. Уже на том берегу, добравшись до ближайшего ручья, чтобы умыться, Торн неожиданно спросил:

— Ну, что, старина? Не ощущаешь себя убийцей?

Охвен ответил без промедления:

— Не я начал эту войну. А на войне — все убийцы. Было бы легче, если бы все мои враги одержали верх? Я выбираю жизнь. Впрочем, как и они выбирали. Только им повезло меньше, чем мне. Может, потому что их война была неправедная?

— А твоя, стало быть, праведная?

— Бог рассудит, — пожал плечами Охвен. — Когда-нибудь я об этом узнаю.

10

Они вернулись в Морской Дом без приключений. Торн только предупредил, чтобы Охвен ни с кем не делился впечатлениями от поездки: убив стражников, они теперь, вроде бы как, вне закона.

— Лучше вообще стараться избегать людей, состоящих на службе у Закона, не оказывать им сопротивления и подчиняться, — сказал Торн.

— И убивать лишь в том случае, когда нет другого выхода, — добавил Охвен.

— Верно, — рассмеялся норманн.

Через условленное время собралась и большая часть дружины. К этому моменту вождь уже нашел для них новое задание: требовалось перевести четырех, приговоренных к вечной каторге, человек, а также каких-то свиненков, ягненков и козленков к ним впридачу. Поход предстоял трудный и рискованный: к острову каторжан Исландии. Единственный месяц, когда окружающее море не бурлило штормами был август. Охвену было совершенно некуда деваться, поэтому он попросился идти с Торном, хотя тот и нисколько не сомневался, что карел не останется.

Охвен, не задумывающийся о мощи океана, со спокойной душой занимался уготованным ему ремеслом, в то время как бывалые морские волки проявляли беспокойство. Они молились Одину и новому христианскому Богу, периодически сплевывали через левое плечо и выделяли морю богатую жертву перед каждым приемом пищи.

— Чего это они ведут себя так? — удивился Охвен у Рогатого.

— Побывал бы ты в настоящем шторме, понял бы, чего надо опасаться, — поджал губы Рог. — Ожидание бури всегда хуже переносится, чем сама буря.

— А что — будет буря? — наивно поинтересовался Охвен.

— Типун тебе на язык! — быстро ответил викинг и сплюнул через левое плечо. — Море в этих местах редко бывает другом.

Но им повезло. До Исландии добрались под парусами, карабкаясь на самый верх огромных ленивых волн, потом катясь вниз. Когда зашли в неглубокий фьорд, выбрались на сушу, Торн выставил своих людей полукольцом, укрываясь щитами. Встал вместе с викингами и Охвен, осторожно разглядывая окрестности. Он ожидал нападения неведомых чудищ каждый миг, но никто не попытался не только атаковать их, но и показаться на виду. Странные плоские вершины гор, словно сточенные огромным наждаком, были безжизненны. Только вдалеке дрались между собой в воздухе крикливые чайки.

С дракара поспешно выгрузили прячущих свое лицо людей, за время путешествия ни с кем не говоривших, выбросили мешки с провизией и нехитрым скарбом, выгнали визжащих свиней, упирающихся баранов и безразличных коз. Быстро попрыгали в ладью и, энергично работая веслами, отошли от берега.

Охвен облегченно вздохнул, как выяснилось, в одиночестве: викинги продолжали оставаться сосредоточенными и насупленными. Обратный путь пролетел быстрее. Но уже когда впереди показались скалы Норвегии, ветер стал крепчать. Викинги Веселого Торна смеялись во все горло, налегая на весла и щурясь от брызг. Они спрятались в незнакомом фьорде, как море разбуянилось не на шутку.

Когда дракар уткнулся в прибрежную гальку, викинги попрыгали на землю, Торн прокричал:

— Опоздало ты, море! — и захохотал, подставляя сильному ветру лицо. — Спасибо тебе, что милостиво пропустило нас к Исландии и обратно! Мы все твои дети! И даже карел!

Теперь облегченно вздохнули все. В этот раз им повезло. Но потом, если доведется такая доля снова идти на Исландию, никто не откажется. Викинги не боятся ничего! Тонуть в бурлящей воде без меча в руке — не самая приятная участь, но нельзя бегать от судьбы. Многие, раскинув руки по сторонам, попадали на песок. Потом они, оборудовав лагерь и расставив посты, весело рассказывали друг другу байки из жизни, слушая, как за скалами беснуются озверевшие волны. Так спокойно было сидеть у костра, потягивать брагу и чувствовать сбоку локоть товарища. Охвен все больше молчал, но ему было очень хорошо. Он даже на миг забыл о своей далекой Родине. Зато узнал, что на Исландию свозят только особо опасных преступников, которых к этому приговаривает суд. Добраться до острова тяжело, выбраться — еще сложнее. Деревьев там почти совсем нет, поэтому построить дракар почти невозможно. Зимы стоят холодные, но от горячих источников, пробивающихся из-под земли, идет такое тепло, что можно смело залезать в воду в любой мороз. Около таких родников каторжане и строят свои нехитрые жилища. Охотятся на разное зверье, ловят рыбу и живут себе, как люди: убивая друг друга и, наверно, размножаясь. Охвену, несмотря на вечно горячую воду, побывать на этом острове снова совсем не хотелось.

Когда они, проштормовав на берегу почти неделю, вернулись к Москому Дому, наступила осень. Веселый Торн решил в этом году зимой не ходить в море, поставить свой дракар на ремонт и отдохнуть до следующей весны. Заработка за долгий сезон хватало на спокойную жизнь, поэтому многие разбрелись по домам. А сам Торн, Рогатый, еще несколько викингов и прибившийся к ним беспризорный Охвен пошли в устье реки Гломмы, где стояла у впадавшего в реку ручья усадьба вождя. Его викинги жили неподалеку. Рогатый жил на правах помощника у Торна, выполняя разные несущественные поручения по хозяйству, и гордо именовал себя «оруженосцем».

Вождь предложил Охвену остановиться у него, но с одним условием. Какое условие — он пока не сказал, предложив для начала отдохнуть пару — тройку дней.

Охвен был рад воспользоваться гостеприимством: еда была вкусная, питье — достойное, а главное — под ногами устойчивая и надежная земля, которая не качается под ногами и в которой трудно утонуть. Язык в необходимом размере для общения он освоил, поэтому на некоторые вопросы, долетавшие до него во время застолий, он отвечал сам. Часто спрашивали про его родную землю. Он, как мог, отшучивался, выдумывая небылицы — вспоминать олонецкий край было грустно, и тоска всегда с готовностью ждала возможности раскинуть над ним свои крылья.

— Куда вы ездили с вождем? — спросил крепко подвыпивший Рогатый, когда они пошли на первую ночевку.

— Ловить Морского Змея, — ответил Охвен, тоже, к своему удивлению, изрядно принявший на грудь шипящей бражки.

— Ну и как?

— Как видишь.

Рогатый посмотрел на Охвена с сомнением. Видимо, концентрация взгляда потребовала у него чрезмерных усилий, потому что он начал заваливаться вбок. Карел его поддержал, но и сам чуть не упал.

— Поймать Змея тяжело, — вздохнул викинг, но быстро добавил. — Если вождь решил его изловить, то обязательно поймает.

— Ты прав, Рог, как никогда.

— Кстати! — воздел норманн в черное, холодное от звезд осеннее небо указательный палец. И сам же начал, скосив глаза, рассматривать его, будто увидев впервые. — Ты-то кем там был?

— Где? — посмотрел по направлению пальца Охвен.

— В караганде! — фыркнул Рогатый. — На той вашей охоте на змеев.

— А! — догадался Охвен. — Наживкой, конечно же.

— То-то же! — сказал викинг, и это было последнее их воспоминание по пути к месту ночевки. Однако, проснулись они в нужном месте и без потерь одежды, конечностей и настроения. Значит, дошли, аккуратно разделись и легли. Это было отрадно.

Охвен, чтобы привести голову в порядок, выскочил во двор, облился колодезной водой и для разминки принялся колоть дрова. С каждым замахом колуна настроение подымалось: все спокойно, все хорошо!

Однако, через день случилось событие, которое снова вернула карела на грешную землю, где злоба, вредность и глупость зачастую диктуют правила поведения.

Он понимал, что просто так гостить у Торна — дело неподобающее, поэтому ждал, когда же тот предложит обсудить свои таинственные условия. Но разговор все откладывался по независящим от них обстоятельствам: а куда торопиться-то — времени же впереди достаточно! Но однажды утром он решил узнать, наконец-то, все.

Когда Охвен подходил к усадьбе Торна, то услышал, как за углом дома громко и визгливо разговаривает женщина. Невольно прислушался, и понял, что женщина просто кричит, не опасаясь быть услышанной. К тому же, он решил, что это и не женщина вовсе, а целая супруга Веселого Торна. Хотел, было, повернуть обратно, но что-то удержало.

— Как же так получается? Приволок домой уже двух своих друзей, а мне сделать такое маленькое одолжение не в состоянии!

Жена у Торна была высокого роста с вечно круглыми, будто удивленными глазами. Говорила она низким, чуть хрипловатым голосом, но если начинала кричать, то все местные собаки на задних лапах убегали со двора, куры в обмороках падали с насестов, а лесные волки хлопали друг друга по плечу: слава богу, она далеко! Характер у нее был, как поведал Рогатый, будто и не характер вовсе, а сплошной туман: неизвестно, что из него вынырнет. Чужих слов она не слушала, могла в самый разгар вежливого разговора при встрече со знакомыми внезапно посуроветь лицом и, резко повернувшись, уйти по своим делам. С женой Торну повезло. Некоторые викинги думали, что он потому даже зимой бывает вдали от родного очага, что просто опасается, какой туман ждет его дома.

— Карел этот твой! Жрет, как лошадь, и ничего не делает! Глаза его бесстыжие! Еще здороваться каждый день лезет!

Охвен удивился: ел он немного, во всяком случае, гораздо меньше, чем его товарищ Рогатый. Вот тот-то за столом действительно не стеснялся. Охвен, за время его гостевания, уже и дров рубил, и воду таскал. К тому же, как же не поздороваться с женой вождя, если случается такая встреча?

— А мне маленькой шубки из соболей не может купить!

Охвен ужаснулся: только цари могут позволить себе носить меха соболя и горностая! Чтобы купить такую шубку, нужно из морей не вылезать!

— Выбирай: либо тратиться на твоих друзей, либо жить со мной!

Ноги Охвена сами пошли в обратный путь. Он не хотел слушать, что может ответить Веселый Торн, мастер владения оружием, решительный и беспощадный, остроумный и справедливый, своей взбалмошной супруге. У Охвена не было достаточно опыта, чтобы понимать женщин, сейчас же он был не на шутку озадачен. Он терялся в догадках: когда же сумел заслужить такую немилость? Но одно он знал твердо, с самого детства. Если чего-то не понимаешь, то лучше от этого держаться подальше.

Собрать вещи было недолго. Но вот куда идти? Пробираться пешком домой, на зиму глядя, было неразумно. Оставаться у Торна тоже совсем не хотелось. Выход один: идти в деревню, просить у старосты разрешения построить домишко на зимовку, купить материал, дрова — обустроиться хоть как-то. А дальше видно будет.

Не сказав никому ни слова, не попрощавшись, он ушел в направлении ближайшего селения, которое, как он помнил, располагалось вдоль ручья, что ниже впадал в широкую Гломму. Найти старосту оказалось не так уж и сложно. Заметив, что в деревню идет незнакомец, ему наперерез устремились неведомо откуда взявшиеся молодчики. Несколько человек из них были и выше, и коренастей, чем Охвен. Они подошли и молча остановились, преграждая дорогу.

Ссориться Охвен не хотел.

— Здравствуйте, — сказал он.

Никто не ответил. Вежливые люди. К таким по-хорошему обращаться нельзя.

— Чего, уроды, языки в зад запихали? — спросил он доброжелательно, не меняя интонации.

Те поняли, хоть Охвен и отчаянно коверкал слова, и начали удивленно переглядываться. Большей частью, они смотрели на одного, самого огромного с наглым выражением лица.

«Главарь, не иначе, — подумал Охвен. — Еще один Рагнир». Пока пауза затягивалась, он обратился к этому главарю:

— Ну-ка, отведи меня к старосте. Поживее.

— Зачем? — вскинулся вдруг самый маленький, ростом с Охвена.

— С ним буду говорить. Вас это не касается.

— Не касается, говоришь? — спросил главарь густым басом. Если таким голосом, да у реки крикнуть — вся рыба кверху пузами поплывет. — Ну, тогда сам и ищи.

Он повернул в сторону, приятели пошли следом. Охвен невольно облегченно выдохнул. Когда же он увидел, что к нему приближается немолодой крепкий одноглазый мужчина, то понял, что причина ухода парней была вовсе не в том, что им наскучило общаться с незнакомцем. А те лениво удалялись, иногда бросая назад, на Охвена многозначительные взгляды. Наверно, главарь в это время проговорил сквозь зубы: «Еще увидимся!» Или что-нибудь в этом роде.

— Кто таков? И по какой надобности? — задал вопрос мужчина, подойдя поближе.

— Здравствуйте! — сказал Охвен.

— Здорово, коль не шутишь, — кивнул тот в ответ.

Потом Охвен, помогая себе руками, объяснял, кто он такой, и что ему надобно. Руками он не рукоприкладствовал, а всего лишь рисовал в воздухе перед серьезным глазом незнакомца, оказавшимся все-таки старостой, замысловатые фигуры, которые, если смотреть со стороны, можно было легко принять за описание фигуры девушки. На самом деле он обрисовывал свой будущий маленький дом, в котором намеревался скоротать зимнее время.

К вечеру у Охвена уже был материал в виде крепких сосновых бревен, место на самом отшибе, даже за традиционно отстоящей от всех домов избушкой кузнеца, а также какие-то продукты. Зато не было у него в кожаном кошельке значительного количества заработанных у Торна денег.

Сидя вечером у костра, где и собирался ночевать, он прикинул, что нажитого богатства на зиму не хватит: ведь надо было еще как-то обзаводиться зимней одеждой. Глядя остановившимся взглядом на угли костра, ему стало так жалко себя, что навернулись предательские слезы. Или, быть может, просто ветром бросило дым в лицо? Где-то за тридевять земель вздыхают по пропавшему сыну матушка с отцом и вновь забываются в повседневных заботах. Смахивают слезинки сестры, вспоминая сгинувшего брата, а потом бегут к подружкам на веселые посиделки. Спит пьяный Рог, Торн милуется со своей малышкой, и нет им дела до него. Охвен отвернулся от огня, чтобы никто не видел, даже пламя, и заплакал. Плечи его ходили ходуном, но неожиданно стало легче.

Прокричала в далеких кустах безумная ночная птица, со стороны деревни раздался и сразу же умолк смех, принесенный ветром. Охвен устроил стену огня и, по-мальчишески всхлипнув, заснул.

11

Пока не наступили осенние затяжные дожди, Охвен трудился топором. До этого он никогда в жизни не ставил дома, даже такие маленькие, как этот. По большей части избушка получилась весьма похожей на тот сарай, где ему довелось зимовать год назад. Крыша, сделанная в один накат, получилась весьма кривоватой. Но причина была не в стропилах, а в дранке, которую Охвен решил использовать, чтобы венчать свою хижину. Дранку тоже пришлось изготавливать собственноручно, попросив у кузнеца специальный нож, похожий на короткую двуручную пилу без зубьев. Кузнец отказался от денег, только хмыкнул, чтобы Охвен не забыл инструмент вернуть, когда станет не нужен.

Целый день Охвен стругал этим ножом с бревна широкие плоские щепки — дранку. Еще день ушел на то, чтобы делать маленькие, с полпальца длиной, осиновые колышки. Ими он крепил щепки снизу вверх, вбивая их в стропила. Самый верхний ряд ложил уже под дождем. Закончив, быстро забрался внутрь и убедился, что дождь не может играть в капель, забрызгивая маленькую темную комнатку и хранящуюся в ней кучу мха, что набрал в самом начале строительства. Мох за это время обсох настолько, что можно было им конопатить все щели.

Когда Охвен собирал в ручье камни, чтобы сложить из них очаг, к нему пришел кузнец. Он лишь поздоровался, больше не произнес ни слова, только смотрел на плоды трудов. Потом покачал то ли одобрительно, то ли с сочувствием головой и ушел. За все время строительства к Охвену больше никто не заходил, даже жителям деревни было нелюбопытно узнать, чем же занимается их новый земляк.

А он в это время вытаскивал из ледяной воды ручья подходящие по размеру камни, пробовал их на язык, и складывал в кучу. Еще совсем маленьким, когда жива была бабушка, он наблюдал, как к ней приносили речные камни, чтобы та сказала, годятся ли они для пара и огня, не дадут ли убийственный угар. Бабушка подносила ко рту каждый камушек, потом давала ответ.

— Бабушка, а зачем ты каждый камень целуешь? — спросил он тогда.

— Это я его на вкус пробую, — засмеялась та в ответ.

— Зачем?

— Если камень сладкий или соленый, горький или терпкий — значит, он не подходит. А ежели безвкусный, как вода — тогда годится в самый раз.

Теперь Охвен пытался понять, чем же отдают булыжники. Но только один отшвырнул обратно: ему показалось, что он горчит.

Чтобы найти голубую глину, годную для воздействия огня, он решил сходить спросить у кузнеца. Тот наверняка должен был знать, раз живет здесь долгие годы. Охвен предполагал, что сосед мог ничего не рассказать. Что ж, тогда ничего другого не оставалось, как спрашивать лопату и идти самому искать.

Но кузнец, на удивление, встретил радушно. Предложил рукой зайти в кузню и присесть на скамью. Сам в это время достал с огня горячий душистый отвар и налил Охвену целую чашу. Пить обжигающее питие из малины и еще чего-то там было очень приятно. Вдвойне приятно, потому что можно было закусывать ароматным настоящим хлебом, будто бы только из печи.

— Как жить-то дальше думаешь? — наконец, спросил кузнец.

— Сам по себе, — просто ответил Охвен.

— Ну-ну.

— Да мне только до тепла переждать. Потом уйду.

— Куда?

Охвен отставил полупустую чашу и вздохнул:

— Домой.

Про глину кузнец рассказал, лопату дал опять же бесплатно. На прощанье раскрасневшийся от горячего питья карел вдруг произнес:

— Можно ли когда-нибудь зайти к тебе? Помочь в ремесле, дров наколоть там, или меха подуть?

— Отчего же нельзя? — поднялся на ноги кузнец. — Приходи. Всегда буду рад. Я — Бьорн.

Охвен, налаживая свой быт, к соседу зашел нескоро. Времени не хватало, потому как он, к своим одиноким житейским делам добавил еще и ежедневные, несмотря на погоду, походы в лес. Здесь, как он убедился, водились не только редкие тощие дятлы. Попытав в разных местах, ему удалось, наконец, поймать в силки зайца. Потом нашел излюбленные прятки куропаток. Однажды прошел через кабанью тропу, но мысль охотиться на эту свинью даже не возникла. Шанс завалить животное, от которого стараются держаться подальше волки и медведи, был невелик. А калечиться перед долгой дорогой, к которой он настраивался, совсем не хотелось. В конце концов, если кончатся деньги и совсем прижмет с едой, можно продать еще один из двух мечей, что лежали заботливо завернутые в углу его дома.

Постепенно жизнь вошла в колею. В хижине было тепло и сухо. Дичь не переводилась, заготовка дров на зиму прошла, появилось свободное время. Сначала Охвен пытался заниматься с мечом, крутясь с ним, прыгая и кувыркаясь. Но потом понял, что таким образом мастерства не достичь: нужен партнер. Хотя, становиться викингом он не собирался, поэтому вполне достаточно было и того, что он уже умел. Тогда он решил сходить к соседу.

Кузнец встретил его, как будто простились только вчера. Охвен сразу же предложил свою помощь и очень обрадовался, когда тот не отверг эту просьбу. Раздувая меха, он смотрел, как Бьорн работает молотом. После работы опять попили душистого отвара и Охвен ел, как самое изысканное кушанье, домашний хлеб. Успел соскучиться по нему за прошедшее время. На прощанье кузнец протянул ему целый калач:

— Это тебе за работу. Бери, бери, не стесняйся.

Так и повелось с того времени: Охвен приходил и выполнял любую немастеровую работу. Разговаривали между собой они совсем мало. Но в этом и не было необходимости. Однажды Охвен, уже освоивший азы кузнечного дела, сделал маленькое нашейное украшение: медную рыбку. Получившийся окушок был тоже полосатым, с плавниками и черными глазами. Через крохотную дырку в верхнем плавнике он пропустил тонкий кожаный ремешок. Теперь можно было носить его рядом с нательным крестом. Бьорн одобрил рукоделие.

— Тонкая работа, — сказал он. — Любишь рыбачить?

— Это я сам, — застенчиво улыбнувшись, ответил карел.

Когда выпал снег, Охвен встал на лыжи. Их ему дал кузнец, с которым он продолжал общаться. Из деревни, тем более из усадьбы, интересоваться, как живет одинокий карел никто не приходил. Охвен даже стал думать, что про него попросту все забыли. Это его ни радовало и ни печалило. Но относительно спокойная жизнь невольно успокаивала.

Однажды, вернувшись со своего очередного похода в лес, Охвен, приближаясь к своему дому, почувствовал, что что-то было не так. Так иногда изгнанный из стаи волк без всякой причины вдруг не идет по направлению, ставшему ему привычным: ни чужих следов, ни, тем более, чужого запах он не обнаруживает. Просто отворачивает и идет другой дорогой. Тем самым минует встречу с приближающейся к нему стаей, готовой и жаждущей разорвать любого встречного. Но это — инстинкт, к которому животные часто прислушиваются.

Охвен не смог разобраться в своем инстинкте, лишь остановился на пороге, чтобы подвесить на вбитый в стену крюк парочку добытых куропаток. И вошел внутрь.

Первый же удар бросил его на колени, спазм перехватил дыхание, но это оказалось только началом. Охвен не видел своих врагов — глаза не успели привыкнуть к полумраку жилища, поэтому он бестолково заслонялся, получая новые болезненные тычки. Наконец, нападавшие, а их было два человека — это Охвен понял, сообразили, что легче орудовать руками — ногами не в тесной каморке, а на открытом пространстве. Его за волосы вышвырнули наружу, но снова на ноги встать не удалось. Удары сделались жестче. Охвен, пытаясь хоть как-то подняться и оказать отпор, быстро понял, что ему это не удастся. Его били, не останавливаясь, словно боялись, что он сможет начать защищаться.

Пощады он не просил, молчал — понимал бессмысленность слов. Его же враги, войдя в азарт, ругались, как черти. Наконец, кто-то очень удачно приложился ногой к боку в области печени, и, сверкнув желтой вспышкой, действительность исчезла. По крайней мере, для карельского парня. Два норманнских богатыря утомились. Видя, что их жертва перестала хоть как-то реагировать, остановились, вытерли пот со лбов и ушли, довольные, в деревню.

Охвен пришел в себя, когда уже начало смеркаться. Тело было сгустком боли. Глаза были щелями, как в рассохшейся двери. Губы были клювом утки. Он поочередно попытался пошевелить пальцами, потом руками, потом ногами, потом хотел, было, ушами, но вспомнил, что никогда этого не умел, и удивился, что ничего вроде бы не сломано. Охвен медленно поднялся и обнаружил, что хоть каждый вздох отдается болью по всему телу, но двигаться можно.

Он схватил котелок и поплелся к ручью. Студеная вода взбодрила. Дома, растопив огонь, Охвен, как мог, освежевал добычу, положил вариться горлышки и крылья, решив сегодня не давать нагрузку на помятую челюсть и обойтись бульоном.

Прихлебывая горячий суп, он начал думать.

То, что он расслабился и позволил поймать себя врасплох, было, конечно, очень прискорбно. Все-таки здесь он на чужой земле, кругом не враги, но и не друзья — это уж точно. Молодые норманны, что метелили его, очевидно, знали, что он тоже может за себя постоять. Иначе, почему бы они, уверенные в своей силе, не позволили ему хоть раз встать на ноги. Здесь-то его никто не знает, ближайшие знатоки проживают в усадьбе. А он-то, наивный, думал, что про него все позабыли! Вот и получил жесткий привет викингов. Ладно, если руки — ноги не переломали, значит это не беда.

Вот плохо другое. Те парни, что сегодня столь успешно провели налет, воодушевленные удачей, скорее всего на этом не остановятся. Кто это был, Охвен опознал: тот здоровяк — вожак, встретившийся ему в первый день, и еще один, тоже очень мощный, но не вожак. Они наверняка будут проявлять самостоятельность, придут еще. В следующий раз могут и покалечить — Охвен-то при первой встрече повел себя довольно нагло по их мнению.

Выход из такой ситуации один — нанести упреждающий удар. А потом выяснить все непонятки с хозяином усадьбы.

Следующим утром, вернувшись с леса, Охвен отправился к кузнецу.

— Что это с тобой? — удивился тот. Несмотря на все примененные меры, лицо Охвена разукрасилось чернотой, глаза стали красными от лопнувших кровеносных сосудов.

— Не повезло в лесу, — ответил он.

Уходил Охвен обогащенный прочной сетью, за которую, несмотря на все упирательство Бьорна, оставил залог. Сеть была невелика по размерам. Из нее, наверно, предполагалось скроить несколько силков для лесной птицы, но для Охвена размер оказался самым подходящим.

Следующие несколько дней он наведывался в деревню, стараясь издалека наблюдать за житием — бытием. Интересующие его молодые парни местом для своих встреч выбрали двор, где жил их уважаемый главарь. Почти каждый день они, окончив свои дела по хозяйству, шли к нему. Охвену повезло, что никто из местных жителей не подходил к нему с расспросами, посмотрят издали, как на чудо — и дальше идут по своим делам. Близилось Рождество, весь народ жил в предпраздничном возбужденном настроении, у каждого были свои важные заботы.

Наконец, Охвен решил, что наступает нужный день: он более-менее подготовился, а откладывать дальше было уже рискованно — молодые норманны сами могли напасть потехи ради.

Утром Охвен как следует размялся, встал на лыжи и отправился к тому концу деревни, где жил напавший на него недавно бык. Как всегда он шел не вдоль домов, а по дуге, со стороны леса. «Быками» своих обидчиков он назвал потому, что у них были очень мощные, как у быков, шеи. Да и всем своим мускулистым телом они напрашивались на слова: «Пахать бы на них!»

Ему повезло: молодой норманн вышел во двор и, взяв в ладони снег, растер им лицо. Так у него играла удаль, что нужно было слегка поостыть.

— Эй, бычара! — крикнул Охвен.

Тот покрутил головой для приличия, словно не замечая человека, потом радостно уставился на него: вот она — жертва!

— Чего надо, раб? — проревел он.

Если бы, конечно, норманн сказал не просто «раб», а «раб божий», например, то это бы было не оскорбительно, а даже, в некотором смысле, правильно. Но бык ничего не добавил.

— Сюда иди! — ленивым приказным тоном сказал Охвен и, продолжая зажимать подмышкой сверток, сошел с лыж.

Норманн, оценив интонацию, заспешил навстречу. Он пылал гневом, единственно, что из макушки не шел дым. Он даже подвывал себе от нетерпения.

— Да я тебя сейчас на части порву! — промычал он, расставляя руки со скрюченными пальцами, словно, для объятия.

Когда их разделяло всего несколько шагов, Охвен, выверенным движением бросил сеть, доселе зажатую подмышкой. Бык, продолжая стремительно надвигаться, влетел головой в эту птичью ловушку, наступил ногой на один ее конец и, запнувшись, обрушился в снег. Подняться на ноги ему уже не удалось: Охвен, проворно вытащив из-за спины припасенную дубинку, принялся энергично обихаживать поверженного богатыря. Тот пытался обороняться, но запутался в сети, прекратил двигаться, рычать и заскулил.

Охвен орудовал дубиной достаточное время, чтобы попавший в неприятность норманн оценил всю серьезность сложившегося положения. Он прервался только затем, чтобы связать веревку, пропущенную через углы сети. Бил, не разбирая, но не вкладывал всю силу: его-то не убили и не покалечили. Бык прекратил скулить, только кряхтел. Видимо он не хотел, чтобы на крики сбежался народ и увидел будущего викинга в таком виде.

Охвен, решив, что достаточно помахал дубиной, затянул на ноге врага ременную петлю, встал на лыжи и пошел прочь, волоча за собой за ремень слабо шевелящегося спутанного богатыря.

Когда послышалось журчание ручья, так и оставшегося безо льда, бык совсем загрустил.

— Эй, ты что собираешься делать? — проговорил он, опасаясь услышать в ответ страшный приговор.

Но Охвен промолчал. Через две заранее переброшенные на другой берег и укрепленные камнями жердины он перетащил свой груз над весело плещущимся потоком. Наверно парню, ощутившему под собой воду, было совсем несладко.

Для острастки еще два раза приложился дубиной по бокам молчаливого и усмиренного здоровяка и, перебравшись через ручей обратно, заскользил на лыжах к деревне.

— Эй, парень! Стой! — прокричал он какому-то подростку, который важно шествовал между домами.

— Чего тебе? — ответил тот, шмыгнул носом и поправил зимнюю шапку, чтоб не падала на глаза.

— Скажи вожаку — ну такому здоровому — к нему еще все парни во двор ходят, чтобы бегом бежал к ручью по направлению хижины чужака!

— Зачем? — удивился подросток.

— Пусть придет совсем один. Чужак вызывает его на поединок. Если же он будет не один, то я, — Охвен ткнул себе в грудь кулаком, — утоплю, как котенка, его приятеля. Понял?

Парень заинтересовался, его глаза засветились в предвкушении развлечения. Он кивнул в ответ и быстро убежал в направлении дома вожака.

Охвен никогда в жизни не топил котов, но никаких других сравнений на ум не пришло. Однако, надо было торопиться. Его пленник мог, исхитрившись, выпутаться из сетки. К тому же сейчас к нему на разборку примчится целая орда пылающих гневом юных норманнов. Их надо было усмирить. Ведь не войну же он затеял с этими подростками!

Но пленник лежал на своем месте неподвижно.

— Ты что — уснул там? — спросил Охвен и нежно пнул, подумав, что сегодня он обходится без волшебного камушка в носке сапога.

Спеленованный богатырь зашевелился и вздохнул, как грустный влюбленный под окном гордячки. Карел снова вытащил его на хлипкие мостки.

Как раз вовремя — со стороны деревни мчалась, подпрыгивая от возбуждения, целая ватага юных викингов. Впереди с выражением лица решительности трусил вожак. Он был разгневан, иначе, как можно было объяснить то, что в руке он держал настоящий боевой меч? Если бы они были поумнее, то запросто могли перебежать через ручей — глубина здесь вряд ли достигала колена. Но мочить ноги зимой никто не собирался: им даже в голову это прийти не могло.

— Стоять! — громко и отчетливо сказал Охвен.

Все остановились и принялись крутить по сторонам головами. Дальше-то что?

— Я сказал, чтобы ты пришел один! Теперь я утоплю твоего друга! — проговорил Охвен.

Сверток на мостике зашевелился и жалобно застонал:

— Не дайте умереть, други! Не дайте пропасть!

Вожак изменился в лице. Чего он там себе напридумывал, было неясно. Но то, что к нему в голову лезли одни лишь страсти — это точно. Охвену стало смешно.

— А ну-ка отправь всю свою свору по домам! — приказал он.

Норманн повернулся к своим единомышленникам и трагическим голосом произнес:

— Идите отсюда! Я сам с ним разберусь.

Парни живо повернули к деревне.

— Мы приведем подмогу! — крикнул кто-то. Охвен не выдержал и тихо засмеялся. Этого не расслышал никто, разве что тот, что сидел сейчас в сетке. Но ему было не до смеха: он уговаривал себя достойно и храбро встретить смерть.

— Нет! — заорал главарь. — Это наше дело! Не дай бог кому-нибудь проговоритесь!

Когда скрылись вдалеке все юные воины, Охвен строго сказал:

— Сейчас я оттащу твоего друга на берег. Не боишься — перебирайся сюда. Поговорим, как мужчина с мужчиной.

Вожак опасливо потрогал ногой обледеневшие от брызг мостки. И едва он сделал первый шаг, Охвен крикнул:

— Стоп! Кто вас тогда послал ко мне? Торн?

Главарь, уже ступив на жерди, ответил, не отрывая взгляда от мчащейся под ним воды:

— Нет!

— А кто?

— Кто-то из усадьбы!

Ясно — Рогатый. Верный оруженосец Веселого Торна.

Ладно, больше играть не хотелось. Охвен поддел носком камни, удерживающие жерди от проскальзывания в стороны, и, не оборачиваясь, принялся распутывать своего пленника. За спиной раздался плеск: вожак не удержал равновесие и свалился в бурный поток. От холода перехватило дыхание — поэтому даже не вскрикнул, бедолага.

Он помог вылезти из сети покорному своей участи быку и толкнул того с берега. Здоровяк нырнул в ручей, будто этого и ждал. Они с приятелем широко открывали рты, вдыхая воздух и, обдирая зады, покатились по течению вниз.

Охвен собрал сеть, перебежал на другой берег и пошел к кузнецу. Надо было побыть рядом с человеком. Даже не рассказывая ничего. Просто видеть, что кто-то с тобой считается, как с равным. Так он говорил самому себе, но прекрасно при этом понимал, что у него просто кончился хлеб.

12

Самое прекрасное пробуждение — это когда на мгновение открытые глаза успевают заметить лучики солнца, пробивающиеся сквозь щели в задернутых шторах, а слух услаждает колокольчик смеха любимой девушки. Тогда, лениво избавляясь от остатков сонной неги, начинаешь думать, что жизнь — прекрасна.

Охвен открыл глаза и ничего не увидел, только из дымового отверстия под крышей разливался серебром свет ущербного месяца. Ни солнца, ни прикрытых штор, да и окон-то в его скромном жилище не было. Зато он услышал близкий смех. Правда, на чарующий женский совсем не похожий, а напоминающий, скорее, лай простуженной собаки. Кто-то стоял на улице и, не стесняясь, смеялся во все горло.

У Охвена до сих пор не совсем зажило лицо, да и бока пока побаливали, поэтому он не успел подумать про счастье — он простонал, подымаясь с жесткой рукодельной лавки:

— Торн!

Перед закрытой дверью, освещенный ярким, несмотря на ущербность, лунным светом, задрав голову, хохотал Веселый Торн. Из его рта к морозному небу поднимался целый поток пара.

— Здравствуй, вождь! — сказал Охвен, выходя на мороз. В доме все-таки, несмотря на потухшее пламя в очаге, было теплее. Конечно, тепло стремительно улетало в открытую дыру под крышей, но стена огня, поддерживаемая время от времени при кратких пробуждениях, надежно спасала от окоченения. Если бы он выбежал из дома в чем мать родила, то есть в исподнем, то почувствовал бы на себе свежесть раннего утра уже через несколько вдохов бодрящей морозной свежести. Но Охвен, выросший на севере, не постеснялся потерять некоторое время на свое теплое обмундирование.

— И тебе не болеть! — ответил Торн. — Ну и избушку ты себе отгрохал! Как сам в нее помещаешься?

Охвен пожал плечами в ответ. Широкий лежак, очаг, уложенные по углам дрова — что еще нужно, чтобы успешно перезимовать? Гостей он не ждет, тепла хватает, да и лучина успешно разгоняет вечный сумрак безоконного строения.

На крыше его хибары сидела нахохлившаяся ворона. Такое впечатление, что она скрестила свои крылья на груди, как человек. Вороне явно не нравилось, что в такой ранний час рядом с ней находятся два человека. Но и улетать она не торопилась. Наверно, потому что было лень. Наступила такая звенящая тишина, что слышно было, как пернатое создание внезапно встряхнулась, как бы пробуждаясь от спячки.

Торн опять разразился смехом, при этом карелу показалось, что так же он смеялся перед боем. Еще только таких же гогочущих бородатых «девочек» рядом не хватает.

Для вороны это уже было перебором. Она прыгнула с крыши, распахнула крылья и улетела в черноту. Из-за пределов видимости раздалось укоризненное карканье.

— Полетела к Одину на доклад, — предположил викинг.

Охвен посмотрел вслед птице, потом поинтересовался:

— Чем обязан столь ранним визитом?

— Поздравить тебя хочу с Рождеством! — ответил норманн.

— А не рано?

— Все от тебя зависит, — ответил вождь и похлопал Охвена по плечу. — Помнишь, про мое условие?

Охвен, невольно скривившись от крепкого дружеского удара, проговорил:

— Так ты ж ничего не сказал!

— Вот именно! — обрадовался викинг. — Теперь говорю!

Они помолчали. Охвен, как ни напрягал уши, ничего не услышал. Торн задумался и глядел куда-то на восток. Где-то там край неба чуть посветлел: скоро рассвет. В деревне залаяла собака. Далекие отблески разноцветного огня продолжали бесноваться над лесом — это кривлялось в странном танце Северное сиянье.

— Ты мне нужен! — наконец, сказал норманн. — Хочу, чтобы ты присоединился к моим «девочкам». Чтобы попасть ко мне в дружину, нужно очень постараться, пройти испытания. Я еще никого к себе не звал — всегда народ сам подтягивался, заслышав, что собираюсь в поход.

— А ты собираешься?

Но вождь не стал отвечать. Видимо, непривычно ему было выступать в роли вербовщика в свою команду. Он продолжил:

— Ты, надеюсь, не в обиде на местных юнцов. Хотят проявить себя. Мы с Рогатым чуть не лопнули от смеха, когда узнали, как два самых сильных парня прибежали домой после ледяного купания. Больше тебе испытаний не будет. У Готланда ты отличился, в Дании не сплоховал, здесь разобрался нужным образом. Мы отправимся, не дожидаясь масленицы. Пошли с нами!

— Куда? — поинтересовался Охвен.

И Торн, приблизив свои губы к его уху прошептал едва слышно, чтоб ветер не слышал, чтоб зверь случайный, птица приблудная не поняли:

— В теплые моря пойдем, в края, где по слухам встречаются совершенно черные люди. Мимо Рима, ближе к сказочному Египту. Мне давно хотелось посмотреть на те земли. Ну как, пойдешь?

Охвен не очень представил себе, куда собирается Торн, но, услышав про черных людей, подумал, что в сам ад. Он не боялся, но в пекло подаваться не очень хотелось.

— Я-то тебе зачем?

Торн рассмеялся и снова хлопнул его по плечу:

— Ты приносишь нам удачу! Еще никогда на Исландию так легко не ходили, еще никто не мог справиться с Хлодвиком! Мои парни будут лучше себя чувствовать, если рядом будешь ты, счастливчик. Вот мое условие: ты пойдешь с нами, а я окажу тебе покровительство — без него тебе здесь сложно будет до весны продержаться.

И, предваряя слова о далеком доме, поспешно добавил, махнув рукой:

— Найдется тебе место на ладью в Гардарику. Не в этот раз, так в следующий.

Охвен подумал: «В какой следующий?», но промолчал. Вместо этого он спросил:

— А кого мы тогда в Исландию отвезли?

— Да так, родственников какого-то короля, — отмахнулся Торн. — Ну, так ты согласен?

— Ладно, — пожал плечами карел. Надо — так надо.

Вождь никак не отреагировал на согласие. Наверно, он и не сомневался. А мог бы, подлец, хоть в щеку поцеловать.

— Будешь каждое утро приходить ко мне. Продолжишь постигать искусство войны. Понятно? — сказал он, уже собираясь двигать в обратный путь. — На счастливый случай всегда надеяться не стоит.

Охвен вздохнул и кивнул головой.

— Даже горячего настойчика не попьешь? — шепнул он вслед.