Око силы. Четвертая трилогия (СИ)

Известие о смерти Зиновьева никого, как успел заметить Семен, особо не взволновало. Курившие на роскошных мраморных лестницах «краскомы» поминали убиенного «Гришку» без всякого пиетета — Ромовую Бабу не любили ни троцкисты, ни люди Сталина. Караулы в здании усилили, усадили наиболее писучих за сочинение статьи о воинских подвигах «Красного Галифе»^[49] для завтрашней «Красной Звезды», всем же прочим было велено соблюдать спокойствие. Ни в Петрограде, ни в Столице военного положения вводить не стали, более того, войскам после парада приказали немедленно возвращаться в казармы.

Караул у входа откровенно бездельничал. При виде помощника наркома служивые подтянулись, но без особого рвения. Поручик, невольно скривившись при виде подобного безобразия, толкнул плечом тяжелую дверь. Выскочил на улицу, оглянулся.

— Здравствуйте, товарищ Тулак!

Шпион и диверсант Ахилло был неузнаваем. Вместо строгой формы — полосатый, слегка приталенный костюм, мешковатые широкие брюки, рубашка с мягким воротничком, галстук в крапинку, а в довершение всего — элегантная белая шляпа. Не хватало только розана в петлице.

— Вас и не узнать! — констатировал поручик. — Добрый день, Микаэль Александрович!

По смуглому лицу тенью промелькнула улыбка:

— Работа у меня такая — чтобы не узнавали. Давайте без отчества, и лучше просто «Михаил»…

Ответа ждать не стал, поглядел серьезно:

— Отойдем!..

Ушли недалеко, на противоположную сторону улицы, к киоску с мороженным, украшенному большой яркой вывеской «Коопмолтрест от Моссельпрома». Ахилло, быстро осмотревшись, покачал головой:

— Нет, не узнаю! Бывал здесь в детстве, и времени прошло всего ничего, четырнадцать лет. А все чужое, непривычное. Не мое… Это лирика, товарищ Тулак, а сейчас будет сугубая проза. Вчера я был в Большом доме, по-здешнему — на Лубянке.

— И… И что?

Поручик вдруг представил, что он сам очутился в ином городе — в Столице года от Рождества Христова 1910-го, четырнадцать лет назад. Все еще живы — родители, друзья, учителя, соседи. И Россия, его Россия — жива…

— Что? — Микаэль-Михаил задумался. — К моему крайнему удивлению, ничего страшного. Чуть ли не как героя встретили, товарищ Бокий чаем поил, расспрашивал… Я ведь и там, у себя, был с ним знаком. Странно, конечно… Но я о другом. Мне предложили вернуться на службу, причем по моей прежней специальности…

Капитан сделала паузу, ожидая вопроса, но Семен предпочел промолчать.

— …Я попросил время подумать. Товарищ Бокий согласился, но предложил помочь в ином. У меня, так сказать, свежий взгляд. Если что замечу, что-нибудь важное…

Не договорив, кивнул в сторону входа в наркомат, где скучали караульные.

— Например, это. Товарищ Тулак, здание охраняется совершенно безобразно. Я берусь проникнуть туда без всякого пропуска, причем с оружием. Сейчас в стране очень опасный момент. Зачем было убивать Зиновьева?

Поручик едва успел укусить себя за язык, чтобы не выдать первое, пришедшее на ум. Ахилло, впрочем, понял:

— Личность, конечно, однозначная. В моем мире его судили и расстреляли, никто даже слезы не уронил. Но вы 1918-й вспомните. В Питере убивают Урицкого, товарищ Дзержинский с лучшими оперативниками мчится туда, а в Столице тем временем стреляют в Вождя. Простейший ход, но беспроигрышный.

Тулак поглядел в сторону, чтобы не встречаться взглядом с весьма проницательным чекистом. Судьба большевистских бонз его не слишком волновала. Пристрелят парочку «товагищей», что за беда? Иное дело Сталин. Но что можно сделать?

— Что можно сделать? — проговорил вслух. — За каждым членом Политбюро закреплен порученец, у входа в кабинет — караул, надежный, курсантский…

Капитан невесело рассмеялся.

— Мне вчера товарищ Бокий о том же говорил. Небитые еще вы здесь… Менять систему охраны долго, да и кадров у вас нет. Я бы посоветовал полностью очистить то крыло, где работает товарищ Сталин. Если невозможно — этаж. Выгнать всех — невзирая на чины и должности, поставить караул из лиц командного состава, пароль менять каждый час и ни в коем случае не пользоваться парадным входом. Это на сегодня, потом можно будет подумать основательно.

Семен быстро кивнул, запоминая. Первым делом следует поговорить с товарищем Товстухой. Сталинский помощник сам недавно жаловался на слабость здешней охраны. «Культ Личности» тоже хорош — ходит по городу с одним порученцем, а на все советы быть осторожнее только брови хмурит.

— Сейчас и займусь. Спасибо, Михаил! — Тулак протянул ладонь левой, улыбнулся. — А скажите, как вам наш мир? Первое впечатление иногда самое верное.

Капитан крепко пожал руку, задумался на миг.

— Я не судья, всего лишь гость. Но если о первом впечатлении… Перестал бояться. Здесь могут убить, но убивать будут за конкретные грехи, а не как статистическую единицу. И еще… Рискну повториться: небитые вы здесь. Это и хорошо, и плохо.

— Погодите! — заспешил Семен. — Я знаю, что в вашем мире не все ладно. Культ личности, репрессии, выселение целых народов, страх, наконец. Ваш Сталин — кровавый тиран. Но ведь это плата за Державу, за великую страну! Россия наконец-то воскресла, пусть и под красным флагом. Разве не так?

Беглец поглядел прямо в глаза, покачал головой.

— И да, и нет. Мы построили бронепоезд — огромный и страшный. А вот о рельсах забыли — и о карте маршрута не позаботились. Мчим вперед, дороги не разбирая, а заодно ищем виновных. Но если даже расстрелять всех, от машиниста до стрелочника, крушения все равно не избежать. Я вроде как на ходу спрыгнул, и теперь мне перед всеми — и живыми, и мертвыми — стыдно!

Поручик хотел возразить, но капитан Микаэль Ахилло резко повернулся и зашагал прочь.

5

Открылась дверь, и вошла Мурка.

Вначале были шаги, легкие, еле различимые, затем из-за двери донесся недовольный голос караульного, удар приклада об пол, в ответ — резкий окрик. Ольга, голос узнав, встала с топчана. Неужто пустят? Маруся, подруга лучшая, при товарище Киме человек не последний, но ведь она, Зотова, теперь государственная преступница, вроде княжны Таракановой!

Пустили. Для этого товарищу Климовой еще дважды пришлось голос повысить. Заскрипел засов, дверь приоткрылась:

— Олька! Олька!..

Вбежала, на шее повисла, холодными губами скользнула по щеке.

— Какие они сволочи, Олька! Меня даже пускать к тебе не хотели. Гады, хуже легашей, всех бы на перо насадила! Суки!..

Отошла на шаг, обожгла взглядом:

— А все-таки ты, Ольга — царевна. Даже если в цепи тебя закуют, даже если…

Не договорила, на топчан села, всхлипнула. Зотова пристроилась рядом, погладила по плечу.

— Плохи дела, да?

Климова внезапно хмыкнула:

— Это как у кого. Ким Петрович дожал таки товарища Каменева. В Столицу входят части Стратегического резерва. Слыхала? Они только Центральному Комитету подчиняются, вроде гвардии прежней.

Бывший замкомэск понимающе кивнула. И слышала, и видела. Серые шинели, черные петлицы, карабины кавалерийские, штык-ножи от японской «Арисаки» на поясах. И вправду, гвардия.

— Их еще в Питер их вводят, и вокруг Горок заслоном ставят. Войска округа по казармам разогнали, велели тихо сидеть. Ким Петрович уговаривает Каменева и Куйбышева вскрыть «тревожный пакет». Там, в пакете, постановление об изменение порядка этого… Как его? Судопро… судопроизвола…

— Судопроизводства, — подсказала Зотова.

— Ага… Вспомнила! Я же сам на «ремингтоне» набивала, Ким Петрович никому не доверил. «О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик». Это, подруга, ночь темная. Следствие в три дня, никаких адвокатов, приговора только два — лагерь или «стенка». И никаких помилований, даже если сам Калинин вступится. А еще списки на арест. Их я, правда, не видела, но страниц там не меньше полусотни. Если пакет вскроют — пойдет губерния писать, за сто лет не отпишется.

Ольга встала, папиросу в рот бросила, подавилась первой затяжкой. Откашлявшись, бросила хрипло:

— Зачем рассказала? Что переворот, мне и так ясно. И что не в Париже его задумали, тоже.

Климова отвернулась, пальцем по стенке провела.

— Зачем рассказала? А затем, подруга, что не могу я тебя спасти. И даже Ким уже не может. Сейчас по всей стране агентов «Треста» арестовывать будут. А ты, Олька, чуть ли не главная заговорщица. И еще террористка, покушения готовила — на товарища Зиновьева, и на товарища Каменева…

Зотова лишь головой покачала:

— Чего-то у них с фантазией плохо совсем. Товарища Зиновьева в Питере убили…

— Хорошо у них с фантазией. Ты с Захарченко знакома, шпионкой белогвардейской. Документы и деньги ей передавала. Мария Владиславовна Захарченко, племянница Кутепова…

Ольга почувствовала, как холодеют пальцы. «Мария Владиславовна. Фамилию называть не буду, у меня их слишком много…»

— …Ее муж, Георгий Радкович, товарища Зиновьева и застрелил. Пробрался в Смольный с поддельным партбилетом, подождал, пока Григорий Евсеевич по лестнице спускаться будет. Он на парад спешил, охрана отстала на минуту…

«Прошу любить и жаловать! Георгий Николаевич, мой супруг». «Гоша. Очень приятно, сударыня…»

— Значит, амба, — шевельнула губами Зотова. — И на том свете не оправдаюсь, а главное, спрашивать не станут…

Врезала кулаком по штукатурке — раз, другой, третий…

— Так мне и надо! Не захотела с ребятами помирать, выжила, дура, в начальство выперлась. Вот и получила по полной. Заслужила!

Маруся рядом встала, на дверь посмотрела, зашептала, под ноги глядя.

— Нет, Олька, не заслужила. Добрая ты, честная, и людям веришь. Мне верила… Я тебя, подруга, с первого дня возненавидела — и сейчас ненавижу. Сперва ревновала, думала, парня моего себе забираешь. Потом поняла, что не в нем дело, а в тебе самой. Все у тебя, Олька, есть, чего у меня нет — и не будет никогда. Сколько раз убить тебя хотела, в спину целилась. А теперь стрельнут тебя, а и дальше завидовать буду, ночами не спать. Будь ты проклята, подруга! Плохо мне дышится, пока ты жива ты, а помрешь — и так вовсе задохнусь… Извини, что о таком говорю, но если бы смолчала, сама бы подохла. Вот такая у нас с тобой дружба случилась, товарищ Зотова.

Ольга дослушала, не возразив. Обняла Мурку за плечи, щекой к щеке прижалась.

— Прости!

Климова вырвалась, к двери отбежала. Вздохнула глубоко, ладонью по мокрым глазам провела:

— Не прощу. И ты меня, подруга, не прощай. А напоследок вот что скажу. Был у тебя друг — Вырыпаев Виктор. Убили его, Ким Петрович приказал. Хоронить не стали, бросили в яму и камнями привалили. Я договорилась — похоронят твоего Виктора. Сама прослежу, чтобы по-людски все было.

Ольга закрыла глаза, горькую слюну сглотнула.

— Спасибо…

Мурка подошла ближе, к руке прикоснулась:

— Пистолет оставить?

— С одним патроном? — бывший замкомэск хрипло рассмеялась. — Так вот зачем ты, подруга, приходила! Нет, не стану стреляться, пусть сами убивают. Так своему Киму и передай!

Климова шевельнула губами, но слов так не нашла. Вышла — и дверь закрыла.

* * *

Была ночь, был древний город, много веков назад брошенный и забытый. Сухая трава по колено, пустые провалы окон, рухнувшие колонны, полустертые надписи на треснувшем мраморе. Зотова шла по пустой улице, а в самом зените белым огнем горела равнодушная Луна — Солнце мертвых. Не повернуть, и в сторону не отойти. Вперед, вперед, вперед… Луна не торопила, она уже все видела и ничему не удивлялась. Ольга слушала негромкий шорох травы, вдыхала недвижный тяжелый воздух. Идти было легко, улица становилась все шире, ледяной свет Луны заливал тихие руины, вдали уже слышался тихий плеск невидимой реки.

Легко, легко идти!..

— Говори, сука! Говори!..

Не комнатка-пенал — кабинет с тяжелыми шторами. Сначала спрашивали, бумагами перед лицом трясли. Затем стали орать, кулаки о стол мочалить.

Потом били.

— Где следующее покушение? На кого? Говори, Зотова, колись, сука белогвардейская! Колись!.. К кому ты убийц, гадина, направила? Кого? Фамилии называй! Говори, падла!..

Ольга жалела только об одном — что город вот-вот исчезнет, а она так ничего не увидела. Некогда было — и жить тоже некогда. Сейчас все кончится, она вступит в холодные воды реки, плеснет вода тяжелой лунной волной… Никто не проводит — и не встретит никто.

— Говори, гадина!.. Колись! Все равно заговоришь!..

Река… Ольга хотела оглянуться, попрощаться навеки, но вода внезапно потемнела, стала стеной, ударила в лицо…

— Кончилась, что ли? Врешь, от нас так легко не уходят!..

Снова плеснула вода — теплая, несвежая вода из графина. В ноздри ударил резкий дух нашатыря, по лицу провели полотенцем. А потом она услышала знакомый голос с приметным акцентом:

— С ума сошли? Кретины, дегенераты! На Чукотку захотели? Белым медведям яйца крутить? Она — главный фигурант, без нее дело рассыплется. Слюшай, Зотова, ты хоть жива? Я, понимаешь, поговорить с тобой пришел, апельсины принес…

Ночь ушла, но день не наступил. Вместо лунного света — серый сырой туман.

* * *

— О ваших методах дознания я сегодня же составлю рапорт. Ближайший пленум Центральной Контрольной комиссии рассмотрит вопрос без всякой очереди. Надо будет разогнать ОГПУ — разгоним, можете не сомневаться.

Апельсины лежали прямо под рукой — на знакомом деревянном топчане. Три желтых кругляша, один другого краше. Чуть дальше табуретка, полупустой графин, полотенце мятое…

— Товарищ Лунин, зачем обобщать? Зачем так вопрос ставить? Дураки попались, собаки безголовые, я с ними сам разберусь, каждому горло сломаю… Слюшай, Зотова, ты как? Не молчи, пожалуйста, скажи.

Возле двери два стула. Пустые — гости у топчана стоят. Слева Лунин Николай Андреевич, заместитель председателя ЦКК-РКИ, справа — «меньшевик» в знакомом пенсне и мятом сером костюме.

Ольга осторожно вдохнула, от боли поморщившись, привстала, опираясь на локоть.

— Скажу, если хотите. Здесь даже бить толком не умеют. У меня на фронте пленные беляки за пять минут в полную сознательность впадали.

— Ай, Зотова, молодец!..

«Меньшевик», схватив апельсин, очистил в мгновение ока, уложил на толстую ладонь.

— Скушай! Свежий, прямо из Тифлиса. Очень вкусный!

Бывший замкомэск, не побрезговав, взяла дольку — вкус крови отбить. Прожевала, вытерла ладонью губы.

— За это спасибо. Только, товарищи, без толку все. Хотите бейте, хотите — апельсинами кормите. Не шпонка я и не террористка. Под пытками, наверно, признаюсь, подпишу. А все равно неправда будет, так и знайте.

Гости переглянулись. «Меньшевик» положил золотистые дольки прямо на топчан, пенсне поправил:

— Товарищ Зотова! Мы здесь по поручению Политбюро. Товарищ Каменев лично приказал разобраться. Вы готовы отвечать?

Ольга взглянула на Лунина, тот молча кивнул. Девушка попыталась приподняться, за стену схватилась.

Встала.

— Готова, товарищи. Спрашивайте!..

Думала, «меньшевик» вопросы задавать станет. Ошиблась — Лунин заговорил.

— Товарищ Зотова! Мы исходим из данных, полученных нашей разведкой. Они проверены и сомнений не вызывают. В Центральном Комитете действует белогвардейская агентура. Во главе ее — женщина, дворянка по происхождению, участница войны…

Поглядел в глаза, словно льдом по зрачкам скользнул.

— Эта женщина лично знакома с генералом Кутеповым, встречалась с ним в Париже. Знакома также с его племянницей, Марией Владиславовной Захарченко-Шульц, и ее мужем — Георгием Радковичем. Встреча с Кутеповым произошла в начале этого года. С данными фактами мы спорить не будем.

— Все мы проверили, Зотова, — негромко добавил «меньшевик». — Кутепов не нам про женщину эту говорил, про нее он Николаю Николаевичу, великому князю, писал. И Врангелю писал. Думаешь, врал белогвардеец?

Ответить было нечего, но бывший замкомэск все-таки попыталась.

— С меня портрет писан, не спорю. Для чего — иной разговор. Встречалась я с Кутеповым, был такой эпизод. Не слишком он умен, но и не такой дурак, чтобы про свою агентуру в письмах сообщать. Наверняка даже не шифром, что вам прочесть легче.

Гости переглянулись.

— По каждому факту могу объяснения дать. Почему встречалась, зачем, кто приказ отдал. Все рапорты и доклады мои — у начальства…

Закашлялась, кровь с губ вытерла.

— Проверьте, товарищи!..

— Проверим, — невозмутимо кивнул Лунин. — Время сейчас только неподходящее. Мы ждем новых террористических актов, здесь, в Столице. Может начаться паника. Некоторые безответственные товарищи предлагают ввести в СССР чуть ли не диктатуру, причем не диктатуру пролетариата, а личную бесконтрольную власть. Это конец Революции, Термидор. Их надо остановить, но для этого мы должны знать замыслы врага.

— Помоги нам, Зотова! — подхватил «меньшевик». — Нам поможешь — себе поможешь. Откуда удара ждать? В кого враги целятся? Кого охранять надо? Не говори «всех», сам знаю. Кто главная цель?

Девушка вновь закашлялась, едва сдержав стон. Присела, на решетки, что свет Божий застили, взглянула. Правильно допрос ведут, по-фронтовому. Сперва измолотили, теперь — «себе поможешь». А как помочь? Писала же она в рапорте про кутеповский план! «Следующим шагом неизбежно станет разгром и уничтожение бывших сторонников Троцкого, а также всяческих Апфельбаумов и прочих Розенфельдов.» И про помощь «русской фракции» в ЦК тоже писала. Зиновьева-Апфельбаума убили, кто следующим будет? Каменев-Розенфельд? Это если врагам поверить…

А если не верить? Если настоящий враг не в Париже, а здесь, в Столице?

— В стране и партии главный сейчас товарищ Каменев. Но он потому и главный, что никому не мешает. Убивать станут самых сильных, чтобы страну обезглавить. А самые сильные кто?

— У товарища Кима хорошая охрана, — не слишком уверено заметил Лунин. — Товарищ Сталин сейчас у себя в наркомате, там тоже охрана…

Не договорил, на «меньшевика» покосился. Тот пожал пиджачными плечами.

— А что я могу сделать? ОГПУ военные на версту к себе не подпускают. И товарищ Ким нам не очень верит, своих людей всюду ставит. Если враг с улицы забежит, мы его арестуем. А если кто из своих? Скажу Бокию, чтобы Сталину перезвонил, а ты, товарищ Лунин, здесь присмотри.

Поглядел на Ольгу, стеклышками блеснул.

— Бумагу тебе сейчас принесут. Пиши все подряд: как на службу поступила, чего делала, а особенно про то, кто приказы отдавал. Обещать я тебе, Зотова, ничего не могу, но чем больше напишешь, тем лучше.

— Для вас главное — дожить до завтра, — негромко заметил Лунин. — Если заговор здесь, в Главной Крепости, вас убьют, чтобы было на кого все свалить. В 1918-м такое уже случилось с гражданкой Каплан. Караул поставим надежный…

Не договорил, к двери повернулся. «Меньшевик», на миг задержавшись, поглядел прямо в глаза:

— Задачу поняла, Зотова?

Бывший замкомэск прикрыла глаза и вновь увидела пустой мертвый город, залитый холодным лунным огнем.

Дожить до завтра…

6

— Надо ехать! — хмуро бросил Сталин, пряча трубку-носогрейку в карман. — Они там какой-то Комитет спасения создать хотят, Робеспьеры хреновы. Боюсь, беда будет. Ким уже войска в город ввел, требует «тревожный пакет» вскрыть. «Культ Личности» ему не нравится, сам царем стать решил!..

Иван Павлович Товстуха наклонился, что-то быстро зашептал. Нарком помотал головой.

— Нет! По телефону революции не делаются. А если отключат, провода перережут? Буду сидеть здесь, как Временное правительство в Зимнем? И так уже под конвоем хожу по милости некоторых товарищей.

Поручик, находившийся тут же, в приемной, воспринял начальственное ворчание, как вполне заслуженную похвалу. За эти несколько часов он сделал, что мог. Этаж, где находился сталинский кабинет, безжалостно очищен от посторонних и перекрыт караулами, пароль меняется каждый час, для поездок Предреввоенсовета приготовлены два одинаковых авто со шторками на окнах. Сталин отнесся к новшествам с плохо скрываемым гневом, но все-таки обещал потерпеть до завтра. Семен, однако, ничуть не успокоился. Поездка в хорошо охраняемую Главную Крепость представлялась единственным выходом.

— А вот скажите, товарищ Тулак, — сталинский палец метнулся в сторону стола, за которым сидел помощник. — Что будет, если после моего отъезда кто-то из здешних негодяев захочет взбунтовать РККА?

Поручик встал.

— Надо отключить все телефоны, товарищ Сталин. Для верности — вывести из строя узел связи. Потом починим.

Нарком блеснул желтыми глазами:

— Правильно мыслите! Отключать всю связь не станем, но…

Договорить не успел. Приоткрылась дверь, в щель заглянул молодой парень в новенькой форме с синей кавалерийской нашивкой на рукаве. Один маленький кубик — отделенный.

— Разрешите?

Сталин кивнул. Кавалерист перешагнул порог, стал по стойке «смирно».

— Товарищ Председатель Высшего Революционного Военного Совета! Прибыл курьер от товарища Муралова с пакетом. Пароль назвал правильный, табельное оружие сдал. Прикажете впустить?

Поручик удовлетворенно вздохнул. Хоть какой-то порядок!

— Пакет? — сталинские брови взлетели вверх. — А, помню. Пусть войдет!

Повернулся к помощнику и внезапно подмигнул:

— Как видите, товарищ Тулак, армией можно управлять и с помощью пакетов. Может быть, конфискуем все чернильницы?

Ответить поручик не успел — курьер уже стоял в дверях. Новенькая форма, нашивка ротного на рукаве, кожаный портфель под мышкой, короткая стрижка — и очки в тяжелой роговой оправе. Семен понимающе усмехнулся. Штабной, не спутаешь!

«Штабной» лихо щелкнул каблуками, поставил портфель на паркет.

— Здравия желаю!..

Правая рука дернулась, взлетая к козырьку. Поручик мельком отметил маленькую странность — отдавать честь курьер явно не приучен. Подобным образом козыряют штатские, пытаясь изобразить фронтовую лихость. Именно таким остался на фотографиях принимающий парады…

Очки с негромким стуком упали на паркет.

…Троцкий!

Семен Тулак успел вскочить, но пуля сбила с ног, отбросив к стене. Следующая досталась Товстухе. Сталинский помощник схватился за грудь, пошатнулся…

— Блюмкин, сволочь, — негромко, без всякого выражения проговорил Сталин и посмотрел убийце в глаза.

Толстые красные губы Не-Мертвого дернулись в злобной усмешке.

— Это тебе за Льва Давыдовича, Гуталин!..

Выстрел, выстрел, выстрел…

Теперь поручик мог видеть лишь белый потолок. Боли не было, только холод и неимоверная слабость. Мысли ушли, оставив гулкую, звенящую пустоту. На какой-то миг мир закрыла ухмыляющаяся физиономия Блюмкина, мелькнул черный вороненый ствол…

Тишина…

* * *

…Подернутая сизым туманом вечерняя степь. Серые поздние сумерки, холодная замерзшая грязь. Кровавый закат.

Черные всадники уже совсем рядом — огромные, беззвучные, неостановимые, как и летящая за ними Смерть.

«…Эскадрон по коням, да забыли про меня. Им осталась доля да казачья воля…»

Поручик вскинул карабин, но тут же понял — выстрелить не сможет. Оружие налилось свинцом, непривычная тяжесть валила с ног, не давая даже взглянуть в сторону врага. Он опустился на колено, упал. Попытался привстать…

Поздно! Воздух рассекли черные клинки. Поручик затаил дыхание, но внезапно почувствовал, как радостно дернулась сердце.

Погоны!

Это же свои! Свои!..

— Стойте! — выдохнул он. — Господа, я офицер Вооруженных сил Юга России. Я — поручик Семен Мерсье, я был в Ледяном походе с генералом Покровским! Я свой, свой, свой!..

Клинки на малый миг дрогнули, но затем вновь взвились в воздух.

— Не тому богу ты молился, поручик, — вздохнула падающая с небес тьма.

«Будет дождь холодный, будет дождь холодный, будет дождь холодный мои кости обмывать…»

7

Зотова, отложив в сторону, карандаш, скользнула взглядом по исписанной странице. Поморщилась, в сторону отложила. Работать приходилось здесь же, на топчане, отчего почерк, и без того скверный, превращался в безобразные каракули. Кто такое читать будет?

Ответ бывший замкомэск уже знала. Будут! Только не сегодня, а после, когда ее труп в бочке с бензином сожгут, как Фани Каплан, Николаем Луниным помянутую. Всякое лыко в строку станет, что ни напиши. Даже если с Кутеповым разъяснится, всего прочего за глаза хватит. Дворянка? В Сеньгаозеро ездила? С Василием Касимовым знакомство водила? С Симой Дерябиной? С Вырыпаевым? С Родионом Геннадьевичем? С белым офицером Арцеуловым?

Ольга встала, морщась от боли, поглядела в зарешеченную синеву за окном. Хорошо если сразу шлепнут, не станут в мешок с дроблеными костями превращать. Может, и ждать не стоит? Первому, кто порог переступит, в горло вцепиться, чтобы только мертвой зубы разжали…

Обо всем прочем старалась не думать. Ни о Наташке Четвертак, ни о Ларисе, будь она проклята, Михайловне, ни о Маруське, подруге лучшей. Что толку? Все они там, за решетками. Не спасти, не отомстить.

Дрогнуло сердце…

За дверью, по коридору — шаги. Целой толпой идут, чуть ли не взводом.

Зотова, поправив измаранную в крови блузку, застегнула ворот, отряхнула грязь с юбки, провела гребенкой по подросшим за последние месяцы волосам. Обернулась к двери — как раз вовремя, чтобы гостя встретить.

— Пошли, Зотова! — процедил сквозь зубы Иван Москвин. — Сейчас за все ответишь, гадина белогвардейская.

В горло не вцепилась. Пошла. Сперва коридором, после лестницей, затем пыльным двором. Охрана спереди и сзади, белесый Москвин в левое ухо дышит.

— Значит, ты и с Блюмкиным знакома была? Ох, поздно мы бумаги подняли! Какая ж ты сволочь, Зотова!..

Не хотела, а все-таки удивилась. Неужто в Яшкины друзья записали? Хороша дружба — она ему свинцовый подарок в ногу, он ей — в плечо…

— Товарищ Сталин убит!..

Ольша опустила голову, на пыльный асфальт посмотрела. Убили… Теперь, и вправду, конец. Больше ни о чем не думала — и не замечала ничего. Очнулась, когда возле знакомых дверей остановили. Приемная товарища Кима, за нею — кабинет…

— Ждать здесь!

Москвин исчез за дверью, караульные подступили ближе. Краешком сознания Ольга представила, что сейчас случится. Приведут в кабинет, перед всеми вождями поставят, ткнут пальцем в лицо: «Она! Она во всем виновата!..» А дальше, как по писанному. Чрезвычайное положение, густые списки на арест, трибуналы без адвоката с заранее составленным приговором. И само собой, Спаситель Отечества.

Зотова поглядела на высокие белые двери. «Не стану ни оправдываться, ни что-либо объяснять» — сказал как-то товарищ Ким. И вправду, не станет. Объяснят потом, через сотню лет, когда под забором в крапиве ненужные кости сгниют…

И тут ударили выстрелы — негромкие, почти неразличимые сквозь толстое дерево, но фронтовая привычка не повозила обмануться. Пистолет, калибр невеликий…

…Один, второй, третий… Четвертый!..

Караульные тоже что-то поняли, Зотову схватили за плечи, прижали к стене.

— Ким! Товарищ Ким!..

Из двери выглянул кто-то незнакомый. Глаза белые, безумные.

— Товарищ Кима убили! Убили-и-и!..

* * *

В приемной тесно — мышь не пробежит. Только возле двери в кабинет пусто. Там охрана стеной, плечи сомкнули, прикладами в пол уперлись…

Зотовой повезло, если, конечно, в таком деле везение бывает. Попала во второй ряд, сразу же за товарищами из Политбюро и Совнаркома. Прямо перед ней — затылок товарища Бухарина, рядом с ним — спина Рыкова, дальше Андреев и Сольц.

Товарищ Каменев у самой двери, на стуле. Из кабинета вышел, вытер мокрые глаза платком… За дверью, где Ким — товарищи Куйбышев и Бокий. И еще кто-то. Прямо на месте убийцу взяли.

Куда делась охрана, Зотова даже не заметила. Кажется, подошел Николай Лунин, потом пенсне знакомое блеснуло. Караульные исчезли, Ольгу втолкнули в приемную. Хотела в угол проскользнуть, не дали, вперед провели. «Стой здесь!» — сказали.

Сказали — стоит. А рядом Москвин-белесый в самое ухо дышит.

— Зотова! Зотова!..

Чуть ли не в десятый раз выкликает. Ольга отмолчаться хотела, да уж больно надоел. Того и гляди орать начнет.

— Чего?

— Товарищ Зотова! Эта сволочь — дворянка? Дворянка, точно?

Девушка только плечом дернула:

— Вас послушать, так все вокруг сволочи. Как вас, товарищ, Москвин, вообще к людям подпускают?

Белесый, обиженно засопев, брови насупил:

— Каждый коммунист должен быть одновременно и чекистом. Никому верить нельзя, дружба между партийцами — первый шаг к предательству!

— Ну и дурак, — рассудила Зотова, член РКП(б) с 1919-го.

Дурак «дурака» проглотил без возражений.

— Ошиблись мы, товарищ Зотова. Сама прикинь: дворянка, за границей бывала, со сволочью всякой знакомилась. Я на нее сразу подумал, но она в кадрах ЦК не числилась. Мне же документы Цветочного отдела не дали! Теперь все понятно, она же из троцкистов, как и Блюмкин. Из самых-самых…

— Тише вы! — пошелестело сбоку.

Дверь в кабинет отворилась. На пороге товарищ Бокий, за ним — товарищ Куйбышев…

— Товарищи! — Председатель ОГПУ шагнул вперед, ударил тяжелым взглядом. — Злодейское преступление можно считать раскрытым. Товарищ Ким убит тремя выстрелами в спину. Оружие изъято, убийца задержана. Хочу отметить, что два свидетеля видели ее с пистолетом в руке…

Тяжелый вздох пронесся над толпой. Зотова же невольно удивилась. Стреляли-то не три, четыре раза! Додумать не успела — убийцу увидела. Под руки ее вели — Ларису Михайловну, бывшую подругу расстрелянного Гумилева. Сначала конвойный в дверь прошел, потом ее протолкнули. На запястьях — наручники, на правой щеке — черное пятно.

— Убийца!!!

Крик оглушил, заставил зажмуриться. Но недоумение не исчезало, росло снежным комом. Гондла?! Но почему? Она же с товарищем Кимом много лет не разлей вода! Или в самом деле — шпионка, агент белогвардейский? Зачем только под Казанью в десанте геройствовала?

Наконец, велели расходиться. Товарищ Каменев срывающимся голосом подозвал членов Политбюро, туда же поспешил Бокий. Гондла стояла недвижно. Глаза закрыты, закованные руки безвольно повисли.

Ольга уже переступала порог, когда из-за спины ударил отчаянный вопль:

— Товарищи! Я не убивала Кима! Там был карлик, черный карлик! Пистолет на столе лежал, я в карлика выстрелила, я его ранила!.. Товарищи!.. Послушайте, я все расскажу!..

Рассказать Ларисе Михайловне не дали. То ли рот заткнули, то ли ударили от души.

Умолкла.

* * *

Попасть в собственный кабинет заведующей Техсектором ЦК оказалось мудрено. В приемной обнаружилась целая террористическая группа. Мрачный комбатр Полунин в окружении полудюжины таких же, как он, служивых, чертил красные стрелки на вырванном из книги плане какого-то здания. Сидевшая тут же молоденькая ремингтонистка лихо стенографировала, слизывая от волнения помаду с губ. Секретарь товарищ Бодрова, управившись с чаем, о чем свидетельствовали расставленные по столу подстаканники, невозмутимо чистила револьвер.

Зотову заметили не сразу. Только когда подошла к столу, послышалось запоздалое «Атас!», расчерченный план исчез, скользнув в чей-то рукав…

— Часовых поставить забыли, — прохрипела кавалерист-девица. — А план откуда выдрали? Книга-то наверняка библиотечная.

С гулким стуком упал чей-то стул. Негромко вскрикнула девчонка-ремингтонистка, закрывая ладонью рот. Полунин, приударив протезом по паркету, кивнул одному из парней:

— За врачом! Аллюр три креста!..

Исчерченная страница оказалась планом комендатуры Главной Крепости. Зотова, мельком ознакомившись с замыслом несостоявшего штурма, велела вклеить страницу обратно, а затем разогнала народ по рабочим местам. Ушли, однако, не все. Комбатр и товарищ Бодрова с помощью подоспевшего фельдшера принялись за медицинские процедуры. Смазывание йодом кавалерист-девица героически претерпела, от свинцовых примочек отбилась, несколько раз глубоко вздохнула, убедившись, что ребра целы, после чего отдала команду: «Разойдись!»

— Я собрала некоторые документы, — невозмутимо сообщила товарищ Бодрова, когда за мужчинами закрылась дверь. — Ольга Вячеславовна, их стоит сжечь, причем немедленно. Вы посмотрите?

Бывший замкомэск согласно кивнула. Отпустили сейчас, но могут отправить на цугундер и завтра, и послезавтра. Списки на арест никуда не делись — полсотни страниц, если верить Маруське, подруге лучшей.

— Я еще раз стол свой перетряхну. А вы, Татьяна, никого не пускайте. Только оружие спрячьте, сегодня у ОГПУ клиентов и без вас в избытке.

По изуродованному лицу секретаря промелькнула странная усмешка.

— За меня не беспокойтесь. Ольга Вячеславовна, если вам деньги нужны…

— …И ероплан до городу Парижу, — перебила кавалерист-девица. — Нет, товарищ Бодрова. От Врангеля не бежала, и от этих не побегу.

* * *

Оставшись в кабинете одна, Ольга заперла дверь на два оборота, подошла к столу, расстегнула тесный ворот блузки. Прокашлялась, голос проверяя.

— Наташа!..

Ответа не было, лишь возле стены что-то ее слышно зашуршало. Зотова нахмурилась, врезала кулаком по столешнице:

— Наташка! Наташка, карлик чертов! Сюда, а не то рассержусь!..

— Не сердитесь, тетя Оля.

Девочка стояла у двери. Не в знакомом, недавно пошитом платьице — в рваном мужском костюме не росту. Рукава пиджака грубо обрезаны, штанины булавками схвачены, по лицу — черная краска большими мазками. Кепка до самых ушей.

Черный карлик…

— Не сердитесь, тетя Оля, — повторила Наталья Четвертак. — Я вам сказать хочу… На Сеньгаозере, в лесу, когда мне на вас указали, я вначале испугалась. Очень уж вы с виду строгая, прямо как моя мама покойная. А вы, оказывается, не строгая. Хороший вы, тетя Оля, человек, буду всю жизнь доброту вашу помнить. А о Киме Петровиче не плачьте, он-то о вас плакать бы не стал!

Ольга подошла ближе, осторожно прикоснулась к черной дырке на пиджачном плече:

— Сильно ранили?

Девочка поморщилась:

— Болит немного. Ничего, на нас, солнечных, быстро заживает. А если что, Владимир Иванович вылечит. Не впервой мне. Когда банду на Тамбовщине брали, я пулю в живот получила. Выжила, даже шрам затянулся. Вы же не заметили, верно?^[50]

Зотова провела ладонью по глазам и внезапно всхлипнула, жалобно, по-детски.

— Как же мне теперь жить, Наташка? Скажи, как мне жить? Ты же для меня… У меня же больше никого, никого!..

Не договорила, закусила зубами ладонь.

— Не жалейте, — тихо ответила девочка. — Никого не жалейте, тетя Оля, тогда и жить легче будет. Не стоят люди того…

Махнула грязной, в запекшейся крови, ладошкой.

Исчезла.

Глава 12

Пещера Дракона

1

— Отря-я-ад! Р-р-равняйсь!.. Отставить! По команде «равняйсь» следует обратиться налево, дабы увидеть грудь четвертого человека, а не щериться в бороду, причем нестриженную. Еще раз замечу — отправлю до самого отбоя гильзы подбирать и в мешки складывать… Р-равняйсь!..

Хмурится Иван Кузьмич Кречетов, порядок уставной блюдя, а на душе оркестр полковой, польку-бабочку играет. Выжили! Дошли!..

— Смирррна-а!..

В строй встали все — бородачи-ветераны, Кибалка с ремнем неподтянутым, мальчишки из Ревсомола, желтые монахи. И Чайка встала, и даже служанка ее, что инструктором числится. И комиссар, товарищ Мехлис встал — не перед строем, а среди бойцов. Потому что не встанешь — всю оставшуюся жизнь будешь жалеть.

Окончен поход!

— Товарищ комбриг! Сводный отряд посольства Сайхотской Аратской республики для встречи построен. Докладывал командир, Полномочный посол Кречетов!..

Костя Рокоссовский улыбку с лица смахнул, посуровел взглядом:

— Здравствуйте, товарищи!

— Здра-а-а-а-а!..

От крика у кавалеристов, что напротив выстроены, чуть «богатырки» со стриженных голов не слетели. Рокоссовский ровную ладонь к синей звезде приложил, ударил звонким голосом:

— Спасибо, товарищи! Всем вам — спасибо!..

И шепотом, чтобы бойцов не смущать:

— Командуй «вольно», не будем парад устраивать… Только не комбриг я уже, Ваня. Две недели, как дивизию дали.

У Кречетова даже челюсть отвисла. «Вольно», понятное дело, скомандовал, монахов, к строю непривычных, отправил обратно в лагерь, остальным ради такого случае разрешил курить, сам же только моргал и головой покачивал:

— Дивизию!.. Ох, Константин Константиныч, ох, широко шагаешь!.. Вот возьму — и завидовать начну.

Рокоссовский, взглядом погрустнев, взял друга-товарища за локоть:

— Не надо завидовать, Ваня. Дивизия — только номер, знамя и три сотни сабель, чтобы по Кашгару было с кем проехать, губернатора здешнего успокоить. Дипломатия! Это я тебе завидую…

Окончательно сбитый с толку Кречетов хотел узнать, чего у него в жизни завидного образовалось, однако не успел. Взвизгнули тормоза, хлопнула дверца авто:

— Вижу, митинг уже начали? Это правильно! Ибо коммунист…

Иван Кузьмич невольно сглотнул.

— …Должен нести пламенное партийное слово, используя для этого каждую свободную минуту, каждую секунду! Большевистская правда — оружие посильнее пуль и снарядов!..

…Худой, плечистый, черноволосый, со знакомыми морщинами на загорелом лице. В темных глазах пламя плещется, из ноздрей только что дым не идет. Подошел, ткнул широкую крепкую ладонь:

— Мехлис Лев Захарович, член Центрального Комитета и его специальный представитель. Рад знакомству, товарищ Кречетов!

Иван Кузьмич руку пожал да в сторону покосился, где его бойцы самокрутки палили. А комиссар малокурящий куда делся?

— Здравствуйте, товарищи!

Вот и он, плечистый и черноволосый, с морщинами на лице. Ростом, правда, пониже, и возрастом заметно моложе. А так похож, вроде как брат младший.

— Мехлис!

— Мехлис!

Руки пожали, друг на друга поглядели. Тот, что приехал на авто, брови к самой переносице сдвинул:

— Волосы, как я понимаю, покрасили. А на лице что за грязь?

— Театральный грим, — невозмутимо ответствовал Мехлис-младший. — Неудобно до невозможности. А речи произносить, так вообще тихий ужас. Думал, язык отвалится. Ибо коммунист!..

Комиссарский палец привычно ввинтился в зенит. Тот, что был старше, чуть не поперхнулся.

— И вы!.. С такими настроениями! С такими, я бы сказал, антипартийными установками!..

— Да я же беспартийный! — расхохотался комиссар, подмигнув оторопевшему Кречетову. Тот взглянул на Рокоссовского. Комдив сделал строгое лицо и тоже подмигнул.

— Я чувствовал! Подозревал! — темные глаза метнули молнии. — Бросили на самотек! Загубили партийную работу по корню! Развал! Хуже, идеологическая диверсия!..

Мехлис-старший метнулся вперед, к самому строю, махнул длинной рукой:

— Товарищи красные бойцы! Вы, герои, с честью выполнившие приказ нашей славной партии и ее Центрального Комитета! К вам обращаюсь я, желая услышать честное большевистское слово!..

«Серебряные» недоуменно переглянулись. Член ЦК между тем, подойдя еще ближе, зацепился взглядом за невозмутимого Кибалку.

— Ты, товарищ! Ты, юный герой революции!..

Юный герой четко, по уставному, выйдя из строя, вздернул подбородок:

— Красноармеец Кибалкин!..

— Верный сын большевистской партии! — возопил Мехлис. — Орленок! Доложи мне, недремлющему оку РКП(б), что ты думаешь о своем комиссаре? Хочу слышать правду, какой бы тяжкой она ни была!..

Кибалка расплылся в довольной усмешке.

— Правду? Про товарища Мехлиса, что ли? Да зануда он первостатейная!..

Подумал и припечатал:

— И в каждую бочку — затычка!

Мехлис-старший открыл было рот, но шкодник успел раньше:

— А если ты, дядя, нашего Льва Захаровича пальцем тронешь, я тебе яйца оторву. Потому что товарищ Мехлис — герой, а кто ты, еще разъяснить следует.

И руку протянул — к комиссарским галифе поближе. Черноволосый отшатнулся, вновь уста отверз…

— Комиссара не трожь! — прогудел чей-то серьезный голос. — Вступимся.

Иван Захарович Мехлис одернул гимнастерку, плечи расправил. Улыбнулся белозубо, во весь рот:

— Вот это, я понимаю, партийная работа! Спасибо, товарищи, что не выдали своего комиссара! Так держать!..

Вернулся обратно, руку брату меньшому протянул:

— Поздравляю, товарищ Дарвалдай! От всей души поздравляю!..

На Кречетова поглядел, посуровел взглядом:

— Вы оба представлены к правительственным наградам. Все участники похода получат грамоты за подписью Калинина и денежные премии. Размер установите сами, заслужили.

— Вот за это — спасибо! — радостно выдохнул красный командир. — Товарищам бойцам в хозяйстве очень даже пригодится. Только, товарищ Мехлис, вы бы разъяснили вопрос. Мне наш товарищ Мехлис про своего брата говорил, но вы оба — Львы Захаровичи! Как же так?

Представитель ЦК на миг задумался:

— Это тайна не моя — и не товарища Дарвалдая. Между прочим, я сам в поход просился, дважды заявление писал. Не отпустили, только сейчас сумел вырваться. Дел у нас, товарищи, очень много, и все важные… Пойдемте со мной!

Идти пришлось всего ничего — к покрытому густой лёссовой пылью автомобилю. За рулем скучал шофер в черном кожаном шлеме, а рядом, у задней дверцы, курил папиросу высокий крепкий мужчина средних лет. В отличие от всех прочих он был в штатском — легкий белый плащ, серая шляпа-стетсон с черной лентой, легкая деревянная трость.

…Седые виски, выдубленная загаром кожа, острый внимательный взгляд.

Заметив гостей, папиросу бросил, каблуком притоптал. Улыбнулся.

— Митинг провели? Очень хорошо, предпочитаю общаться не на трибуне.

— Товарищи! — негромко проговорил комдив Рокоссовский. — Представляю вам Полномочного представителя СССР в Пачанге, нашего первого посла. Профессор Артоболевский Александр Александрович.

Когда познакомились, полпред вновь достал папиросы, взвесил коробку на ладони:

— Вы наверняка виделись с Брахитмой Ракхваала. Он до сих пор курит? В последний раз, как мы с ним встречались, обещал бросить, даже слово дал.

Кречетов и Мехлис-Дарвалдай изумленно переглянулись.

— Так он же этот… Вроде листа бумаги, — осторожно начал Иван Кузьмич. — Если, значит, взять бумагу и повернуть…

Артоболевский рассмеялся:

— Любит старик эффекты!

2

Всю первую неделю мая Ольга Зотова ходила на похороны. Стояла в почетном карауле в полутемном зале Дома Советов, ездила на траурные митинги по столичным заводам, помогала составлять списки приглашенных на Главную площадь. И, наконец, оказалась на почетной трибуне, хоть и не среди вождей, а сбоку, с партийцами из аппарата ЦК. Играли оркестры, гремел траурный салют, а видавшие виды «цекисты» ревниво следили за порядком выступающих, прикидывая новый расклад в высшем руководстве.

Товарищи Сталин и Ким упокоились рядом со свежей могилой Льва Революции. На следующий день по Столице пошла гулять листовка — грубо исполненный рисунок всех трех могил и надпись «Великий почин» с отмененным «ером» в последнем слове.

В городе было спокойно. Части Стратегического резерва покинули Столицу следующей же ночью, а волна арестов, несмотря на все опасения, быстро пошла на убыль. Более того, многих задержанных из числа профессоров и доцентов отпустили и даже принесли извинения. Зато густым бреднем брали военных из прежнего руководства наркомата, что встречалось с полным пониманием и тайным злорадством. Не уберегли товарища Сталина, проклятые троцкисты. Вот и получите полной мерой!..

Прошел слух о грядущей чистке в РКП(б). В «первичках» начали составлять списки бывших сторонников Троцкого.

В «Правде» под большим портретом товарища Каменева были напечатаны фотографии Куйбышева и Сокольникова. Секретарская «тройка», восполнив потерю, продолжила работу. А на второй и третьей страницах большим разворотом, поместили официальное сообщение о разгроме антисоветской подпольной организации «Трест». Процесс обещали провести гласный, с полным соблюдением норм революционной законности.

По всей стране искали скрывшего с места преступления врага народа Якова Блюмкина, известного также под кличками «Живой» и «Не-Мертвый». Циники, глумливо усмехаясь, вспоминали 1918-й год. Тогда тоже всем миром ловили убийцу посла Мирбаха, причем с тем же, заранее известным, результатом. «До следующего вождя!» — резюмировали самые смелые.

Зотова газет не читала — не до того. После траурного салюта на Главной площади, в тот же день, на Ваганьково хоронили красного командира Семена Петровича Тулака. Место выбрали со смыслом — бок о бок с могилой отважного партизана Анатолия Железнякова. Вновь гремел оркестр, сменялись ораторы на обитой кумачом трибуне, в темнеющее предзакатное небо ударил сухой винтовочный залп.

«Столицы в расходе, как в бурю облака. Надгробные игры сыграли в синеве…»

Кто-то все же нарушил строгий церемониал партийных похорон. На рыжую могильную землю лег синий скаутский галстук, а рядом с фотографией на временном фанерном памятнике словно ниоткуда появилась маленькая серебряная иконка. Старческий лик в высокой короне, воздетые в сторону руки, глухие стены вокруг.

Царь-Космос…

Ольгу попросили выступить. Она не отказалась, вышла на трибуну, выдохнула с хрипом правильные слова. Сойдя вниз, в сторону отбежала, спряталась за равнодушным мраморным ангелом, заткнула кулаком рот…

А неделя все не кончалась, теплая неделя месяца мая года от Рождества Христова 1924-го. В ночь на понедельник, перед днем памяти преподобного Феодора Сикеота, епископа Анастасиупольского, там же, на Ваганьковском кладбище, в самом дальнем его углу, нашел свой последний приют Виктор Ильич Вырыпаев. Тут уже Ольге стало не до слез. С самого верха был получен строжайший приказ: хоронить ночью, тайно, таблички и креста не ставить, имени не писать.

К товарищу Каменеву Зотову не пустили. Куйбышева не месте не оказалось — новый член секретарской «тройки» уехал в Петроград разбираться с «Гришкиным» наследством. Сторонники покойного Зиновьева готовилась дать бой Центральному Комитету.

Ольга, растолкав секретарей, вломилась к Николаю Лунину, только что избранному председателем ЦКК-РКИ. Просила, умоляла, кричала, била кулаками о стол.

Разрешили… На маленькой деревянной табличке черной масляной краской косорукий кладбищенский сторож вывел несколько неровных букв: «Вырыпаев В. И.». Большего добиться не удалось.

Страшная неделя, наконец, завершилась, май покатился дальше, и только разбирая накопившие за эти дни газеты, бывший замкомэск узнала, что успела не всюду. За день до похорон Вырыпаева на небольшом кладбище в Химках, за городской чертой Столицы, прошли скромные похороны старейшего члена партии Пантелеймона Николаевича Летешинского и его жены. В коротком некрологе, спрятанном на последней странице «Правды», сухо, без эмоций, сообщалось о самоубийстве супругов «под влиянием психического расстройства».

О том, что квартира самоубийц сгорела дотла, Зотова узнала, вернувшись на службу. Это и стало последней каплей. Кавалерист-девица молча, ни с кем не разговаривая и не отвечая на вопросы, прошла в свой кабинет, положила на стол чистый лист бумаги и написала заявление об уходе.

* * *

— Выпить вам, Ольга Вячеславовна, надо, — констатировала секретарь товарищ Бодрова, заявление перечитав. И предупреждая неизбежный вопрос, невозмутимо добавила:

— Я не бром в виду имею.

Хоть и не о том Зотова думала, но все-таки удивилась. Подобных склонностей за Татьяной прежде не замечалось, да и время, считай, самое неподходящее. Утро, начало рабочего дня…

— Выпейте, — твердо повторила секретарь. — Я такие вещи с фронта помню. На вас, Ольга Вячеславовна, Ангел взглянул. Пейте, может, отгоните еще.

Бывший замкомэск примету знала, как и все, кто прошел войну. Взгляд Ангела — страшное отражение близкой гибели. Такое словами не объяснишь, и в книгах ученых не опишешь. Вроде, и лицо, как лицо, и глаза самые обычные. Но Ангел Смерти уже успел наложить печать.

Выпивка и вправду помогала, пусть и не всегда. Уходила Смерть, отступала, чтобы другую жертву найти. Потому и пили перед атакой. Опытные командиры закрывали на такое глаза. Кто скажет, за кем Ангел прилетит завтра?

Зотова все же не поддалась, на заявление кивнула:

— Отнесете в кадры, товарищ Бодрова. И пусть чего хотят, то с ним и делают. Все, шабаш, отслужила!

Секретарь, поджав губы, поправила повязку на страшном лице, присела рядом, стул пододвинув.

— Может, все же останетесь, Ольга Вячеславовна? Весь сектор за вас горой. Вы же видели, как вас выручать собирались. Нужны вы нам. И делу нашему нужны!

— Какому такому делу? — Зотова хрипло рассмеялась. — Авиамоторы у французов воровать? Без меня своруют, дело нехитрое. Я вам, Татьяна, лучше сказку старую напомню — про золото дракона. В пещере дракон жил, сокровище стерег. Шли в пещеру люди, чтобы дракона убить, только не возвращался никто. А потом узнали, что не в драконе дело. Убивали его, дракона, золото в руки брали — и сами драконом становились. Мне в этой сказке жить больше нет охоты. А то и вправду чешуей зарасту.

— Сказка, значит? — проговорила секретарь, вставая. — Жалеть себя начали, Ольга Вячеславовна?

Отступила на шаг, прямо в глаза взглянула:

— Вы нужны нашей стране, России! Великой России! И перестаньте нюни распускать, стыдно!..

Из кабинета вышла, дверь не прикрыв. Зотова так и осталась на месте. Нюни распускать и вправду не след, и дело бросать негоже. Но уж больно голос бывшей штабной работницы звучал непривычно. Холодом от него веяло, пороховым дымом…

Татьяна вернулась через минуту. На стол с легким стуком приземлилась пузатая хрустальная рюмка.

— Пейте!

Вот и бутылка тяжелого черного стекла. На этикетке памятные буквы: «Grappa Storica Nera». Та самая, что полтора года в бочке из дуба лесов Лимузена часу своего ждала.

Татьяна наполнила рюмку до краев, дернула подбородком.

— Залпом — и сразу. Потом поговорим.

Бывший замкомэск не стала спорить. Выпила, вкуса не ощутив, через стол наклонилась:

— Здорово, товарищ ремингтонистка! Это чего же у нас выходит? Дворянка, на фронте была, с Кутеповым общалась, с террористами дружбу водила. Наши-то болваны по верхам шерстили, а зачем шпионке на самый верх карабкаться?

— Не ремингтонистка, — Татьяна вновь коснулась повязки. — Штаб-ротмистр, но в штабах никогда не служила. Летом 1920-го попала в плен к красногадам и, к сожалению, не умерла. У меня было сто причин пустить себе пулю в висок, Ольга Вячеславовна, но я все-таки решила жить. Ради моей Родины, ради России! А вы, извините, как гимназистка, потерявшая невинность с заезжим гусаром. Очнитесь!..

Вновь наполнила рюмку, но Зотова пить не стала. Открыла ящик стола, руку сунула…

— Пистолет ваш я забрала, — невозмутимо заметила штаб-ромистр. — Не нужен он вам. Я не шпионка. Меня пригласили в Столицу, как представителя кутеповской организации. Пока неофициального. Подчеркиваю — пока! В крайнем случае, меня арестуют и расстреляют, но переговоры все равно продолжатся. Кстати, его превосходительство Александр Павлович велел передать привет и напомнить ваш с ним разговор в Париже. Если вы примете правильное решение, вам присвоят офицерское звание согласно последней занимаемой на фронте должности. Так что будем в равных чинах.

Татьяна достала пистолет, положила на стол.

— Держите! Патроны у меня в столе, потом заберете. А с должности просила бы не уходить. Заграничная переписка Техсектора никем не просматривается, для моей работы это очень удобно. Мало ли кого вместо вас назначат? Кстати, о письмах. Это вам, Ольга Вячеславовна!

На зеленое сукно стола, по левую строну от пистолета, лег маленький конверт. На белой бумаге — надпись знакомым почерком: «Госпоже О. В. З.» Зотова ахнула. Арцеулов! Ростислав Александрович!..

Схватила письмо, зубы оскалила:

— Если с ним что-то случилось, я тебя, шкура белогвардейская, голыми руками потрошить буду.

Татьяна не дрогнула, лишь взглядом потемнела:

— Будьте сдержанней, госпожа Зотова. Я всего лишь выполнила работу почтальона. Наш человек в эстонском посольстве уехал в отпуск, а дело срочное. Подполковник Арцеулов больше не сможет вам писать, о чем, собственно, и сообщает. Подробности позвольте не докладывать, дело секретное… Итак, на что мы можем рассчитывать? Я могу порвать заявление?

Бывший замкомэск поглядела на бутылку, прикоснулась к холодному стеклу:

— А если нет? Если не стану вашу шпионскую лавочку покрывать?

По страшному изуродованному лицу промелькнула усмешка, такая же страшная.

— Ангел уже пришел за вами, Ольга Вячеславовна. На вас его печать! А если без поэзии, то в ближайшие дни вас арестуют и расстреляют.

Зотова, понимающе кивнув, перехватила поудобнее бутылку…

— У, контра недобитая!..

Штаб-ротмистр отшатнулась, рука скользнула к поясу. Ольга, рассмеявшись, швырнула черную бутыль точно в центр стальной дверцы сейфа, забрала пистолет.

Вышла — и дверью хлопнула.

3

И снова — траурные повязки на рукавах. И траурный митинг, как недавно совсем, в Пачанге. И горячая речь представителя Центрального Комитета товарища Мехлиса:

— …Кровь павших вождей взывает к классовой мести! Не дрогнем, станем стальной стеной, защитим трудовой народ от обезумевших в лютой злобе белогвардейцев и их приспешников-наймитов. Смерть за смерть! На вражескую пулю — десять пуль! На снаряд — залп из тысячи орудий!..

Только Мехлис на этот раз другой, настоящий. Дарвалдай, комиссар отряда, с митинга ушел. Не сам — увели согласно приказу. Стоял он рядом с командиром Кречетовым, сколько сил было, соболезнования выслушивал по случаю безвременной кончины брата, даже отвечал что-то.

Твердо держался комиссар, как на параде. Но всему предел положен. Побелел лицом товарищ Дарвалдай, пошатнулся…

У Ивана Кузьмича и у самого сердце болью зашлось. Успел шепнуть ему Мехлис-настоящий, что не осталось больше у парня никого на всем белом свете. Был старший брат — убили брата.

Представитель ЦК, оратор закаленный, не растерявшись, нужные слова нашел. О брате погибшем сказал, о смерти героической, об ордене Боевого Красного Знамени, о гранитном монументе. Вот только имени с фамилией не назвал. Извинился перед всеми, голову склонил…

Партийная тайна!

Митинг кончился, жизнь продолжалась. Комдив Рокоссовский умчался с лихой конницей на юг — бандитов обнаглевших в сабли брать, полпред Артоболевский в Кашгар укатил, к радиостанции поближе. Мехлис-настоящий тоже засобирался. К вечеру ждали аэроплан, «цекист» торопился в Столицу. Иван Кузьмич решил, начальству не мешая, в сторонке отсидеться. Обоих Мехлисов он уже успел сравнить — и выводы сделать. Не он один, «серебряные» на новоявленного однофамильца смотрели косо, стараясь держаться подальше.

Не повезло — представитель ЦК о Кречетове все-таки вспомнил, велев предстать пред темны свои очи. Иван Кузьмич, деваться некуда, предстал, заранее предвкушая неизбежное «ибо»

— Ибо коммунист!..

* * *

— …Ибо коммунист не будет достоин своего высокого звания, если станет подчиняться обстоятельствам. Напротив, в интересах революции он может и даже обязан подчинять эти обстоятельства себе…

— А закурить можно? — не утерпел Иван Кузьмич, насчитав третье «ибо» подряд.

— …Но не в личных корыстных целях, а исключительно в интересах нашего общего революционного дела! Да! Именно так!.. Ибо…

Красный командир, сообразив, что его просто не слышат, извлек пачку китайских папирос с драконом, раскрыл, протянул «цекисту». Тот осекся.

— Это следует понимать, как неуважение к Центральному Комитету и его полномочному представителю?

Папиросой, однако, не побрезговал. Когда оба закурили, Мехлис-старший, досадливо вздохнув, проговорил вполне человеческим голосом:

— Я пытаюсь вам растолковать, товарищ Кречетов, что иногда дела идут хреново.

— А то я не знаю! — хмыкнул красный командир.

— Но! — острый, пожелтевший от табака, палец метнулся прямиком к командирской груди. — Мы должны этот хрен ввинтить в прямо в глотку классовому врагу!..

Иван Кузьмич едва не подавился. Мехлис, вполне удовлетворенный эффектом, понизил голос:

— Ситуация очень сложная. В Столице — очевидная попытка государственного переворота. К сожалению, это не все. Умер Сухе-Батор. Монголия на грани гражданской войны…

Кречетов, презрев всякую субординацию, полез чесать затылок. Дела-а-а! Не зря мудрый товарищ Щетинкин советовал потерпеть до весны. Неужто заранее знал?

— В Северном Китае военные действия не прекращаются уже много месяцев. Бои идут непосредственно у границ Сайхота. У Сайхотской Аратской республики армии нет, а части РККА не могут прийти вам помощь, чтобы не сорвать наши переговоры с правительством Сунь Ятсена…

— Не могут, значит? — взъярился Кречетов, даже не дослушав. — Переговоры, значит? А чем я людей защищать буду? «Арисаками» трофейными? От всей Обороны хорошо если неполный батальон остался, и то если с Ванькой моим считать! Стратеги, мать вашу за ногу, крысы штабные!..

Мехлис слушал невозмутимо, только нижнюю губу выпятил.

— Ибо коммунист, — медленно, чуть ли не по слогам, повторил он, — не будет достоин своего высокого звания, если станет подчиняться обстоятельствам. Наркомат иностранных дел и лично товарищ Чичерин выступают резко против создания в Сайхоте собственных вооруженных сил — из тех же дипломатических соображений. Но вы, коммунист Кречетов, на этих, мать их за ногу, стратегов и крыс штабных наплюете и выполните директиву Центрального Комитета. В ближайшие дни Великий Хурал в Беловодске объявит о создании Народного Ополчения Сайхота. Два стрелковых полка, артиллерийский дивизион, несколько эскадронов. Горную артиллерию и пулеметы подкинем.

На этот раз пальцы Ивана Кузьмича вцепились в бороду.

— Маловато будет!.. А главное — кадра нет. Всех русских не мобилизуешь, а местных — учить и учить… Батальон бы прислали, я бы его за полгода в полк развернул.

Представитель ЦК, понаблюдав за его мучениями, внезапно улыбнулся, причем, весьма и весьма ехидно.

— А чего это вы так беспокоитесь, товарищ Кречетов? В главнокомандующие захотели? Сайхот — независимое государство, вы — гражданин СССР. Зачем нашей стране дипломатический скандал? Кандидатура командующего уже согласована. Это местный товарищ, хотя и очень знатного рода, зато целиком и полностью преданный интересам трудящихся. Хороший военный, людей умеет сплотить. Большой друг СССР. Кстати, очень обаятельный человек.

Все-таки не зря Иван Кузьмич унтер-офицерскую школу закончил. Сдержался, даже зубами не заскрипел. Кинул недокуренную папиросу, новую закурил. Поглядел на небо, поверх черных мехлисовых кудрей.

Выдохнул:

— Что вы головы повесили, соколики?

Что-то ход теперь ваш стал уж не быстрехонек?

Аль почуяли вы сразу мое горюшко?

Аль хотите разделить со мною долюшку?

Допел, затянулся горьким дымом…

— Этот русский обычай я знаю, — невозмутимо заметил товарищ Мехлис. — Рекрут, сданный не в срок, куражится. Между прочим, хорошо поете, бойцам очень нравится… Но к делу. Главнокомандующим Народного Ополчения и одновременно военным министром будет назначен Гун-чжен Алдын-Маадыр. «Гун-чжен» — как я понимаю, титул…

— Князь-главнокомандующий, — без всякой охоты перевел Кречетов. — А имечко, вообще, убиться можно — Золотой Герой. Где они только нашли такого?

Лицо представителя ЦК стало строгим. Исчезла улыбка, затяжелел взгляд:

— Кадровые вопросы подобного рода, коммунист Кречетов, ЦК на самотек не пускает. Кандидатура утверждена в Столице. Официально будет объявлено, что князь-главнокомандующий — политический эмигрант из Внутренней Монголии. Китайцам придется это проглотить, для них Сайхот и Монголия — части распавшейся империи. Китайский гражданин возглавит местное ополчение в одной из губерний. Как видите, работа проведена очень серьезная. А все остальное зависит только от вас, товарищ Алдын-Маадыр.

И вновь опыт выручил. Гун-чжен Алдын-Маадыр, главнокомандующий и военный министр Сайхота, папиросу не проглотил, даже не выплюнул. Затушил аккуратно, сапогом притоптал. Застегнул ворот, стал по стойке «смирно»:

— Служу трудовому народу!

— Вот это другой разговор, — удовлетворенно констатировал Мехлис-настоящий. — От имени ЦК желаю вам удачи и успехов! До прибытия в Сайхот все, здесь сказанное, держите в строгой тайне. Враг не дремлет!.. С кадрами решайте осторожно. А вот заместитель по политической части у вас уже есть. Товарищу Дарвалдаю пока запрещено возвращаться в СССР. С партийностью дело решим быстро, заслужил. Мою фамилию с именем пусть оставит, чтобы местных товарищей не смущать, а отчество настоящее взять можно, привыкнут. Он по отцу — Петрович.

— Петрович, — негромко повторил Кречетов. — Все, что оставили человеку…

— Не впадайте в интеллигентский пессимизм! — руководящий перст повелительно дернулся. — Ибо коммунист!..

Иван Кузьмич слушать не стал, вновь в самый зенит поглядел. Жаркий денек, близко уже лето!

— Не горюйте, не печальтесь — всё поправится,

Прокатите побыстрее — всё забудется!

Разлюбила — ну так что ж,

Стал ей видно не хорош.

Буду вас любить касатики мои!

* * *

Ближе к вечеру из Кашгара вернулся полпред Артоболевский с пачкой свежих радиограмм. Одну вручил Кречетову — Малый Хурал Сайхота поздравлял с успешным завершением посольства и торопил с возвращением. Еще одна, к всеобщему удивлению, досталась Чайке.

«Серебряные», наскучив бездельем, начали деловито собираться. Мысленно бородачи были уже дома, в родных станицах.

Комиссар Дарвалдай делами не заниматься не стал. Ушел подальше, к самому подножию холма, сел посреди желтой сухой травы, обхватил руками колени. Бойцы поглядывали с сочувствием, но старались держаться подальше. И жалко человека, и утешить нечем. Да их ли это комиссар? Без привычных морщин Лев — отныне Петрович — Мехлис казался совсем мальчишкой. Двадцать с небольшим — и то много будет.

Комиссары не плачут. Комиссар не плакал.

Молчал.

Не выдержал красноармеец Иван Кибалкин. На бородачей покосился, ощерился недобро.

— Эх, вы! — сказал, как плюнул.

Подошел к комиссару, рядом пристроился, прислонился плечом.

Так и сидели вдвоем.

4

— Мы обязаны строго следить за качеством кадров, — наставительно заметил Константин Федорович Блинчик. — Свободные штатные единицы в отделе есть, но требуется соответствующее образование, хотя бы среднее для начала. Понимаете, товарищ Зотова?

Пухлый палец ненавязчиво прикоснулся к замусоленной бумажке с плохо различимой синей печатью — справке об окончании шестого класса женской гимназии.

— Мы ценим ваше желание работать в Историческом музее, Ольга Вячеславовна. Но что именно вам предложить, даже не знаю.

Теперь уже все пальцы начальственной десницы включились в работу — забегали по столешнице, словно наперегонки. Ольга понимающе кивнула. Знакомая пантомима: «руководство думает». Еще бы хмурости подпустить — убедительнее будет.

Поиск новой работы бывший закомэск начала с Исторического музея. Отчего бы и нет? Совсем рядом с Главной Крепостью, площадь перейти и за угол свернуть. А главное, люди знакомые имеются. Авось, помогут.

Пришла — и нарвалась. Кандидат наук, заведующий отделом Русского Средневековья товарищ Блинчик сходу ткнул ее носом в стол — точнее, в лежавшую на столе злосчастную справку.

— У нас и так большая убыль кадров по причинам, от науки далеким, — начальственный лоб долгожданно нахмурился. — У вас, кстати, как с политической благонадежностью? Вы раньше, если не ошибаюсь, в аппарате ЦК служили?

Зотова, молча забрав справку, хотела встать и уйти, но все же сломала гордость.

— Хоть метлу дайте! Не подведу, честное слово!..

Негустые брови неторопливо приподнялись. Начальство думало. Наконец, мясистые губы дрогнули.

— Вы имеете в виду ставку технического работника? В принципе, возможно, однако следует крепко поразмыслить. Тут есть один, я бы сказал, скользкий момент…

Какой именно, так и осталось тайной. Дверь кабинета самым беспардонным образом распахнулась. Начальник Блинчик отверз было рот… Вскочил, едва не стул не опрокинув.

— Здравствуйте, профессор!..

Профессор Белин, заместитель директора, не вошел в кабинет, а чуть ли не вбежал. Стал перед Ольгой, на лицо ее поглядел, на рыжие пятна йода и густые созревшие синяки. Поклонился низко, руку поцеловал.

— Рад, что вы живы. Живите долго, Ольга Вячеславовна!

Не давая ответить, махнул ладонью, к Блинчику повернулся:

— Вопрос с работой решили?

— Э-э-э-э-э… — честно ответил заведующий отделом. Профессор невесело усмехнулся.

— Боитесь? Правильно боитесь. Меня арестовывали трижды, в 1908-м, в 1919-м и два года назад, в 1922-м…

— А меня один раз, — мрачно перебил Блинчик. — Вместе с вами, между прочим. Не хочу больше!..

Белин резко наклонившись, поглядел бывшему аспиранту в глаза:

— Не спрячетесь, не надейтесь даже. Сам факт занятие историей делает нас заведомо виновными перед любой властью. Особенно — перед нынешнею, для которой История — всего лишь политика, опрокинутая в Прошлое.

— О чем вы! — очнулась Зотова. — Зачем сразу о политике? У меня же образование никакого!

Вновь справку достала, припечатала ладонью.

— Шесть классов всего. Правда, я на ремингтоне могу и французский еще помню…

Профессор справку проигнорировал. Задумался, щелкнул пальцами:

— Складываем вместе. Вы фронтовой командир, значит, с людьми управляться умеете, в ЦК занимались организационной деятельностью, опыт работы с документами тоже есть. А еще вам лучше уехать, причем подальше. Что в результате?

Ольга решила, что вопрос предназначен ей, но ответил Блинчик, причем быстро, даже не раздумывая:

— Заместитель начальника экспедиции по хозяйственной части. Если надо, организуем отъезд в ближайшие дни — для подготовки базы.

— Завтра! — отрезал Белин. — Все бумаги оформим задним числом. Кстати, уехать вам очень и очень советует Родион Геннадьевич. С ним все в порядке, но документы и квартиру пришлось сменить.

Девушка облегченно вздохнула.

— Вот и хорошо! Привет ему передайте. А куда ехать? Не на Землю Санникова часом? Ее, правда, в наличии нет, но могу поискать.

Ученые быстро переглянулись.

— Константин Федорович мечтает туда отправиться, — улыбнулся Белин, кивая сторону несколько смущенного Блинчика. — Увы, под научную фантастику финансирование нам не выделяют. Экспедиция поедет на Южный Урал…

— Земля Санникова, между прочим, существует! — обиженным тоном перебил бывший аспирант. — Только называется иначе — остров Новопашенного. К нему время от времени льдины пристают, потому и возникает иллюзия. Остров, конечно, маленький, но очень интересный, там найдено святилище эпохи неолита, его описала экспедиция 1914 года. Целый храм из костей мамонта…

И вновь Константину Федоровичу не дали договорить. И дверь отворилась так же — без стука, резким рывком. Блеснули знакомые стекляшки:

— А вот ты где, Зотова! Слюшай, какие все глупые, а? По вокзалам тебя ищут, по кладбищам ищут, по базарам ищут. Один я не дурак, сразу понял, где тебя, Зотова, искать надо. У хороших людей искать надо!..

«Меньшевик» перешагнул порог, поманил пальцем:

— Пошли, пошли! Ждут тебя очень. Не только здесь хорошие люди есть.

— Вы не имеете пра… — начал было Блинчик, но осекся. Белин нахмурился, сжал кулаки до хруста… Ольга поспешно встала, шагнула к порогу.

Обернулась.

— Не надо, товарищи, не поможет. Каждый сам свою дорогу пройти обязан. А у вас и так в кадрах некомплект. Спасибо вам огромное!

Хотела еще про Землю Санникова добавить, но «меньшевик» уже тащил ее в коридор, громко дыша в самое ухо. Захлопнув ногой дверь, поправил пенсне.

— Уехать хотела, да? Умная ты Зотова, приятно с такой, как ты, дело иметь. Но и я умный. Со мной тоже дело иметь приятно, вот увидишь!

И потащил дальше.

* * *

В таком авто Зотовой ездить еще не приходилось. Не размеры удивили, и даже не грозный рык мотора. Поразила толстое стекло между сиденьями, словно шофера усадили в аквариум. И занавески на окнах, как в железнодорожном вагоне первого класса.

«Меньшевик» рывком отворил заднюю дверцу, повелительно дернул подбородком. О вежливости все же не забыл: придержал дверь за блестящую хромированную ручку, подождал, пока девушка устроится и только потом с громким сопением бухнулся рядом.

В салоне пахло хорошей кожей, как у прилавка с дамскими перчатками. За серым стеклом смутно угадывался затылок водителя. Мотор взревел тяжелым оперным баритоном, чудо-машина плавно тронулась с места.

— Хотели «Испано-Сьюизу» выписать, — сообщил владелец пенсне, сдвигая шляпу на затылок. — Так нет же! Режим экономии, режим экономии…

— Апельсины принесли? — не слишком вежливо перебила кавалерист-девица. — Или сразу бить будете?

«Меньшевик» расплылся в благодушной улыбке:

— Слюшай, хорошо шутишь, Зотова! Веселый ты человек. В ОГПУ никого не бьют, это каждый советский гражданин знает… Держи!

На толстой ладони сам собой образовался большой оранжевый апельсин.

— Всего один? — поразилась Ольга, решив вредничать на полную катушку. — Лишний червонец пожалели?

Улыбка стала еще шире. Стеклышки весело блеснули:

— Зачем один? Целая корзина дома тебя ждет, прямо посреди комнаты. Вкусные — пальчики оближешь!

Кавалерист-девица понимающе кивнула. Значит, и обыск провели. Хорошо, что все бумаги заранее спалила, а диск, Симой подаренный, спрятала в узкой щели между камнями полуразрушенного склепа на Ваганьковском.

…Прежде чем подарок из дому убрать, Ольга несколько раз подносила ладонь к блестящему металлу, но так и не решилась нажать на красный камешек-кнопку. «Ты будешь знать, где найти друзей». Друзей у Зотовой и так с избытком. Кого-то похоронила, кто-то Иудой стал, за всех остальных сердце болит…

Хватит!

— Соседи у тебя хорошие, — вел далее «меньшевик». — Правильные! Чуть ли не баррикаду построили, сотрудников в твою комнату пускать не хотели. И ты Зотова, человек правильный, только нам, ОГПУ, не веришь. Зря не веришь!..

Ольга хотела огрызнуться, но внезапно сообразила, что авто едет с приличной скоростью и тормозить не собирается. Значит, не на Лубянку и, конечно, не в Главную Крепость…

«Меньшевик», подсев ближе, задышал прямо в ухо:

— Ты нас полюби, мы хорошие! Кто нас не любит, плохо живет. И недолго. Климову помнишь? Климова Мария Поликарповна, у товарища Кима, земля ему пухом, работала…

Осекся, Ольгины пальцы у собственного горла приметив. Отодвинулся резво, рукой замахал:

— Ты что? Ты что? Совсем нас за зверей держишь? Товарищ Бокий приказал Климову найти и под защиту взять. Не арестовывать даже! Она у Кима на самых секретных бумагах сидела. Представляешь, скольким разведкам такая девка нужна? А она, дура, в бега ударилась.

Зотова опустила руку, отвернулась. И в самом деле, нашла кого защищать!

«Пистолет оставить?» Все бы простила Ольга лучшей подруге Маруське, только не эти слова. Убила бы — ладно, пусть даже в спину. Но чтобы так спокойно смерть предлагать!..

— Извините!

— Ничего, — негромко, без всякой злобы, отозвался любитель апельсинов. — Дружили с ней, да? Начальство решило, что Климова твоя за границу податься может. А я, Зотова, умный. Сыроежкина помнишь?

Ольга невольно улыбнулась. Красивый он парень, товарищ заместитель начальника оперативного отдела Главного Управления. И фамилия хоть куда!

— Помнишь, вижу! Он тебя тоже помнит. Холостяк, между прочим… Поручил я ему все по Климовой раскопать, не сейчас, давно уже. Раскопал, только опоздал чуток.

Машина, резко вильнув в сторону, притормозила, затем вновь ускорила ход, но Зотова даже не обратила внимания.

— Опоздал? В каком смысле?

«Меньшевик» снял пенсне, поглядел угрюмо:

— Сыроежкин по ней месяц работал. Она же, Климова, в семью самого Вождя пробралась, чуть ли не родственницей стала. А документов никаких, пришла ниоткуда, словно с Марса прыгнула. Прикрывал ее кто-то очень серьезный. А потом у нее жениха зарезали, хорошего парня из «Известий»…

Ольга невольно вздрогнула. «Мы с Мишей день свадьбы намечаем…» Как страшно все обернулось!

— Почерк — бандитский самый. Сыроежкин смекнул, пустил агентов по хитровским и тишинским «малинам». И не зря! Климова твоя в банде наводчицей была. Потом ее подельщиков перестреляли. Не наши — свои же, уголовные. Один ранен был, успел перед смертью все рассказать. Сдала их Климова, зашухарила. А у бандитов с предателями разговор короткий. У Тишинского рынка твою знакомую нашли, в переулке. В ножи девку взяли, исполосовали всю, еле опознать удалось. Вот так! А нам бы поверила, до сих пор жила. Поняла, Зотова?

Отвечать не хотелось. «Завидую я тебе, ох, завидую, подруга!»

Мурка, Мурка, Маруся Климова!..

Авто внезапно остановилось. «Меньшевик» приоткрыл занавеску, выглянул:

— Приехали! Не злись на меня, Зотова, Работа моя — безопасность страны обеспечивать, и я эту работу выполняю. Давай лучше дружить!

— Портянки только поглажу, — не стала спорить бывший замкомэск, открывая дверцу. Выглянула, удивилась:

— Сенатский корпус! А почему ехали так долго? Тут же пешком пять минут!

Стеклышки победно блеснули:

— А поговорить? Слюшай, Зотова, я еще и в футбол играю. Хавбек! Скоро будем собственную команду создавать. Со мной не соскучишься! Ну что, не будешь злиться?

Кавалерист-девица подумала, руку протянула:

— Ладно, не стану. Только за твою команду, уж извини, болеть не обещаю.

Дверцей постаралась не хлопать. Невежливо будет.

* * *

— Скорее, товарищ Зотова, скорее! Мы вас с самого утра ищем, найти не можем.

И снова Ольгу тащили. Не волоком, правда, всего лишь за руку, со ступеньки на ступеньку вздергивая.

— Хорошо еще, догадался, друзьям позвонил!.. Ну, скорее, ну, пожалуйста! Ждут вас очень…

Товарищ Москвин-белесый в этот утро не говорил — медом растекался. Руку, однако, не отпускал, держал крепко. Приходилось через ступеньки чуть ли не прыгать. Первый этаж, второй…

Медовость белесого Зотову не слишком озаботила. Чего с флюгера взять? Но к кому же ее волокут, если сам Орграспред Москвин в проводниках оказался? К товарищу Каменеву? Его кабинет на втором этаже, а они уже к третьему близко.

— Поспешите, товарищ Зотова, поспешите! И помните, мы с вами — друзья. Я всегда к вам — со всей, можно сказать, душой!..

Третий этаж. Направо — пустой кабинет Вождя и квартира его, тоже пустая. Значит, налево? Налево! Гулкий коридор, ковровая дорожка под ногами, по обоим сторонам — высокие белые двери…

— Пришли! Сюда, пожалуйста! Не забудете, товарища Зотова?

Ольга взялась за яркую начищенную медь, на себя потянула.

— Я всегда вам помогал!.. — уже в спину, легким рикошетом.

…Приемная, тяжелые шторы на окнах, незнакомый секретарь в зеленом френче за тяжелым дубовым столом. Увидев Ольгу, неспешно встал, шевельнул узкими губами:

— Прошу обождать! Присаживайтесь.

Бесшумно открыл дверь кабинета, исчез. Садиться кавалерист-девица не стала. Насиделась уже! Все равно сейчас неведомое начальство по стойке «смирно» поставит, начнет душевный разговор… Вроде, и не виновата ни в чем. И не страшно даже.

Устала! Будь, что будет!..

— Прошу!..

Секретарь, оказывается, уже вернуться успел. На узких губах — честная служебная улыбка.

— Прямо — и налево, к окну…

Открыл дверь, кивнул, словно ободряя. Бывший замкомэск перешагнула порог — и старую сказку вспомнила. Вот она, пещера дракона! Только драться с чудищем не придется, кончились силы. Прошла по ковру, налево взглянула, где окна за шторами пряталась. Никого!

— Вас тоже к начальству вызвали?

Обернулась, обмерла:

— Валериан Владимирович!..

Куйбышев протянул руку-лопату, подмигнул:

— Как говориться, пока начальство ушло. Здравствуйте, Ольга Вячеславовна!..

— Зд-драствуйте!..

Протянула ладонь, вздрогнула, пальцы его почувствовав. Радостно — и страшно. Кто она теперь для товарища Куйбышева? Про неё, небось, с три короба наплели, грязи не пожалели. Много здесь, в Сенатском корпусе, добрых людей, не спрячешься…

Куйбышев, смерив недоверчивым взглядом огромной Т-образный стол, ухватил крепкой рукой один из стульев, поставил у стены:

— Прошу! Туда пока не приглашаю. Неуютно! Сидишь за столом и все ждешь, когда выговор впаяют. Хорошо, если без занесения!..

Девушка наконец-то улыбнулась. Валериан Владимирович и себе стул принес, рядом пристроил. Садиться, однако, не стал. Наклонился, чуть дрогнул лицом-черепом:

— Ольга!..

Зотова попыталась стать, но тяжелая ладонь легла на плечо.

— Прежде всего… Дело, которое на вас завели, все протоколы и прочую гадость, я сжег. Тех двоих, что посмели поднять на вас руку, отдал под трибунал. А если кто-то попытается вас обидеть, я его просто убью!

Огромная ладонь сжалась в кулак.

— И еще! — яркие губы внезапно улыбнулись. — Шпионское гнездо в вашем секторе я разогнал к чертовой матери. Бодрову велел выслать без право возвращения в СССР. Нечего наглеть!..

— Здорово! — выдохнула Ольга. — Вы, Валериан Владимирович, волшебник какой-то!..

Куйбышев провел ладонью по черной гриве, смущенно кашлянул. Потом вновь стал серьезным:

— Итак, Ольга Вячеславовна, вам больше ничего не угрожает. И в том даю страшную клятву Омского кадетского корпуса.

Поднял вверх сложенные пальцы — указательный и средний.

— За нарушение, как я вам уже докладывал, вечный позор с исключением из текста «Звериады». Правда, правда, правда!..

Девушка хотела ответить, но вместо слов до боли закусила ладонь. Что скажешь, как поблагодаришь? Ничего больше не угрожает… Улетел Ангел, промахнулась Смерть!

Куйбышев ждал спокойно, не торопил. Наконец, Зотова, все-таки выговорила:

— Спасибо вам! Спасибо!..

Ладонь-лопата рассекла воздух:

— Забыли!

Ольга встала, оглянулась неуверенно. Пуст кабинет, ушло начальство, но мало ли кто под столом спрятался?

— Валериан Владимирович! — вздохнула. — Можно я вам, по секрету…

Увидев улыбку, ободрилась, заговорила, слова глотая:

— Когда мне плохо… совсем плохо было… я вас вспоминала… Только вы не подумайте, просто вспоминала… Как вы… Как вы стихи Бодлера читали… Валериан Владимирович, прочитайте еще! Пожалуйста!..

Куйбышев поглядел прямо в глаза:

— Ваша просьба — закон!

Наклонился, зашептал еле слышно:

— Дорогая нагою была, но на ней

мне в угоду браслеты да бусы звенели,

и смотрела она и вольней, и властней,

и блаженней рабынь на гаремной постели.

Пляшет мир драгоценностей, звоном дразня,

ударяет по золоту и самоцветам.

В этих чистых вещах восхищает меня

сочетанье внезапное звука со светом…

^[51]

Улыбнулся, поднес палец губам:

— И хватит! В дальнейшем будем читать Бодлера исключительно во внеслужебное время. Если, конечно, Ольга, вы захотите.

Зотова быстро кивнула — раз, другой, третий. Затем, спохватившись, прохрипела, глядя в белый потолок:

— Извините! С нервами что-то. Обещаю, что больше не повторится. В смысле, в рабочее время.

Секретарь ЦК товарищ Куйбышев стер улыбку с лица:

— Договорились! А теперь прошу к столу.

— Начальство пришло? — поняла Ольга.

Бывший кадет Омского корпуса поглядел серьезно:

— Пришло…

И шагнул к верхушке буквы «Т», к верхней ее перекладине.

* * *

— …Нынешний год очень тяжелый. К сожалению, товарищ Зотова, самое страшное еще впереди. В ближайшие дни мы ждем скорбных вестей из Горок. Дмитрий Ильич и его коллеги-врачи делают все возможное и невозможное, но наука, увы, бессильна. Пора думать, как жить без Вождя. В этот тяжелый час партия вправе потребовать от каждого коммуниста полной отдачи. И от вас в том числе!

— Так точно! — отчеканила Ольга Зотова, член РКП(б) с 1919-го. — Можете на меня рассчитывать, товарищ Куйбышев!

Теперь все было правильно. Секретарь ЦК — во главе стола, бывшая заведующая сектором на два стула ниже, как раз посередине вертикальной черты буквы «Т».

— Политбюро решило, что после смерти Вождя товарищ Каменев будет избран Председателем РКП(б). Мне придется возглавить Секретариат ЦК и, возможно, Совнарком. Такое совмещение продлится недолго, но пока его не избежать. Опасность переворота не устранена, зиновьевцы и троцкисты готовы расколоть партию. Мы будем действовать строго по закону и уставу РКП(б), но щадить врагов не станем. Повторяю! Беззакония не допустим, но закон должен служить нам, а не врагам СССР!

— Так точно! — повторила бывший замкомэск. — Понимаю!..

Куйбышев кивнул, поглядел серьезно:

— Вот и прекрасно! Мне понадобится свой аппарат, личная канцелярия. Без этого — никак, но есть большая опасность, что вырастит бюрократический монстр, который начнет жрать всех подряд, пока не проглотит меня самого, а потом и всю страну.

— Дракон в пещере! — выдохнула Ольга. — Тот, что золото стережет!

Секретарь ЦК поглядел прямо в глаза:

— Знаете сказку? Да, именно так! Поэтому мне нужен человек, который не позволит дракону вырасти. Руководитель моего личного аппарата — честный, преданный, трудолюбивый, смелый. Этого человека ждет поистине адова работа. Могу лишь обещать, что стану помогать ему во всем — и никогда не предам. Это должность для вас, товарищ Зотова! Вы согласны?

Ольга вскочила, попыталась что-то сказать, подавилась воздухом…

…Да! Да! Да! Да-а-а!..

Не успела… Встала перед глазами криво намалеванная надпись на деревянной табличке: «Вырыпаев В. И.» Рыжая земля на могиле, пьяные ухмылки копачей…

— Товарищ Куйбышев! То, что вы сказали — правильно. И работа эта — очень нужная…

Звонко звучал голос бывшей гимназистки, словно на экзамене, от которого жизнь зависит.

— Я буду делать все, что надо. Если понадобиться умереть — умру. Но не во мне дело. Закон все равно станут нарушать. Будут неправые аресты, и людей бить не перестанут, и даже убивать. Чтобы исправить такое, целая жизнь понадобится. Смогу я за невинных заступаться? Станете вы меня слушать? Не о милости просить буду, о справедливости только, о том, чтобы закон соблюдали. А без этого и вы, и я драконами обернемся — и даже не заметим!

Выговорила. Умолкла. Товарищ Куйбышев тоже встал, о зеленое сукно столешницы кулаком оперся. Поглядел сурово:

— «И оставил за собою право печаловаться за невинно гонимых и говорить царю о правде…»^[52] Согласен, товарищ Зотова. Это право навсегда останется за вами!

Протянул ладонь-лопату, улыбнулся уголками губ:

— Да не станем драконами!..

Пожатие было крепким до боли. Ольга, облегченно вздохнув, улыбнулась в ответ. Но что-то не отпускало, острыми колючками цепляя сердце. В той же сказке говорилось, будто драконам верить нельзя, драконы всегда лгут!

Но причем здесь дракон? Это же Валериан Владимирович!..

5

— Может, все-таки проводим вас, товарищ полпред? — предложил Кречетов. — Хотя бы до Яркенда, где пограничники ждут. Места тут хитрые, непростые. Бандиты — еще ладно, но, говорят, здесь того… Не без пакости всякой.

На язык так и просились демоны-яки и прочие неприкаянные мертвецы, но вслух о подобном Иван Кузьмич говорить поостерегся.

— Места знакомые, — чуть подумав, рассудил Артоболевский. — Первый раз приехал сюда четверть века назад, еще совсем мальчишкой. Вот тогда и вправду было страшновато. А сейчас? Если вы намекаете на засилье фольклорных персонажей…

— Пу-гу! — самым невежливым образом перебил филин Гришка. Отверз желтые очи, клювом щелкнул.

— …Благодарствую, и вам того же, — профессор отвесил поклон развоевавшейся птице. — Глубокоуважаемый Иван Кузьмич! Нечисти я навидался, и смело могу сказать: люди гораздо опаснее. Что про Волкова доложили, спасибо, учту. К тому же вы уже прошли этот путь, значит, теперь моя очередь.

Сидевший тут же господин Чопхел Ринпоче что-то негромко проговорил. Артоболевский дослушав, кивнул:

— Наставник просит своего сотоварища по посольству не быть жадным и позволить мне тоже подставить лицо свежему ветру.

Оспорить этот довод красный командир не решился. Что мог, то и сказал. Люди неглупые, пусть решают сами.

А началось все с филина. Желтоглазый Гришка, удрав от опекуна-переводчика, каким-то образом очутился аккурат на плече товарища полномочного представителя. Александр Александрович, мирно беседовавший с господином Ринпоче, отнесся к этому философски, даже не моргнув. Попытка Ивана Кузьмича птицу заарестовать и отправить под караул была пресечена на корню, после чего и завязался разговор.

Дела на первый взгляд шли неплохо. Высокое начальство в лице Мехлиса-настоящего благополучно отбыло восвояси, а комдив Рокоссовский прислал депешу об успешном бое, обещая освободить путь на юг в течение ближайших трех дней. За темным Яркендом советское посольство ждал отряд, присланный из Пачанга, о чем сообщила очередная радиограмма, присланная с башни-гиперболоида. Но на душе старого партизана Кречетова было неспокойно. В демонов и неприкаянных мертвецов ему не позволяла верить партийная совесть, однако чутье, не раз выручавшее в эти бурные годы, даже не шептало, кричало криком. Демоны, конечно, не факт, а вот комполка Волков — личность вполне реальная. И бой у Врат Пачанга, в котором полегла треть отряда, Кречетову не приснился.

А еще Ивана Кузьмича мучила странная боль. Ныла раненая память, никак не желая успокаиваться. Он забыл… Нет, его заставили забыть! Что-то очень важное случилось тогда, среди желтой высохшей травы, когда он шел навстречу вражескому парламентеру.

Само собой, о таком говорить не стоило. Но и прочего хватило. Фамилия Блюмкина заставила поежиться даже невозмутимого монаха. Последовала неожиданно долгая речь, причем, вопреки всем обычаям, посланец Хим-Белдыра вещал громко и резко, чуть ли не по-комиссарски.

— Наставник Ринпоче считает, что сейчас здесь, в Азии, идет не одна война, а две, — пояснил Артоболевский. — То, что мы видим — это война людей, но она лишь отражение великой Небесной битвы. Кто-то снес преграды между обителью живых и царством Ямы-мертвеца. Миры смешались, рухнули восемь шестов, на которых покоилось Небо. Даже великая гора Кайлас готова расколоться на части. Хранители Лха, забыв о своем долге, начали свару, которая может погубить Вселенную. Он напоминает вам, Иван Кузьмич, о небесных огнях в небе Пачанга. Красный и синий…

— Пу-гу! — мрачно заметил филин, тоже помнивший эту ночь.

Кречетов невольно задумался. Всезнающий комиссар помянул полярное сияние, которое Aurora Borealis. Но одну и ту же вещь можно назвать по-разному.

— Наш противник — силен и хитер. Его тень падает на много миров, сам же он мал, не больше мизинца на детской руке. Надо лишь найти мир, где он прибывает — и раздавить, как змею. И еще, Иван Кузьмич… Наставник Ринпоче говорит, ваша рана заживет. Вы все вспомните — и все поймете.

Красный командир, готовый к принципиальному спору по поводу идеалистической трактовки национально-освободительной борьбы в Азии, замер с открытым ртом. Потом опомнился, кашлянул смущенно:

— Верно, забыл я кое-то важное. Из-за контузии, видать, меня еще на Германской, в 1916-м, взрывом приложило. За пожелание господину Ринпоче благодарность, стало быть, передайте.

Артоболевский, коротко переговорив с монахом, внезапно стал очень серьезным:

— Глубокоуважаемый Иван Кузьмич! Никто не просит вас поверить, что небо — это шатер на шестах, а мир наш хранят четыре Великих Брата Лха. Я — ученый, этнограф. Мне не так трудно препарировать данный миф по всем правилам академической науки. Этим я, собственно, и занимался всю свою сознательную жизнь. Но если посмотреть иначе? А вдруг нашим предкам не хватало нужных слов? Первые танки в русских газетах именовали «лоханями», а столь привычная нам железная дорога для местных товарищей — «шайтан-арба».

На этот раз красный командир замолчал надолго. Посмотреть иначе? Материализму, равно как марксистскому учению коммунист Кречетов был предан свято, но и собственным глазам привык доверять.

…Небесные всадники в темном небе Такла-Макана, краснолицый нелюдь Волков, кипящее пламя над Пачангом, нездешний товарищ Белосветов.

Было! И что-то страшное, из памяти с кровью вырванное — тоже было!

— Как все это объяснить, не знаю, — Артоболевский угадал незаданный вопрос. — Уверен лишь, что мир куда сложнее, чем кажется. Наших пяти чувств недостаточно, мы можем ощутить лишь краешек Бытия. Более того… Как ни печально сознавать мне, ученому, Наука не всегда способна дать верный ответ. Возможно, пути познания куда более извилисты и даже опасны…

Улыбнулся виновато, развел крепкими руками:

— Извините, ради бога, Иван Кузьмич!. Занесло меня совершенно не туда. Мелкая философия на глубоких местах.

— Не извиню! — нахмурился командир Кречетов. — Не извиню, товарищ Артоболевский, а скажу спасибо за откровенность. Мудростям всяким я не обучен, зато память хорошая. Запомнил — и не забуду. Пригодится!

Профессор, окончательно смутившись, полез в карман пиджака за папиросами, чем вызвал явное неудовольствие задремавшего филина. Иван Кузьмич, сам себе удивляясь (и чего он сказал-то?) достал свои китайские с драконом. Уже закуривая, уловил насмешливый взгляд «сотоварища по посольству». Кажется, господину Ринпоче не всегда требовался толмач.

— А я, кстати, коан ваш разгадал, — молвил он, посмотрев прямо в глаза хитрецу-монаху. — Насчет того, что ученик к учителю не явился.

Во взгляде посланца Хим-Белдыра мелькнул живой интерес. Артоболевский, явно удивленный, подсел поближе. Кречетов довольно улыбнулся:

— Чего у нас получается? Ждал учитель ученика, чтобы коан ему очередной задать. Ждал, ждал — не дождался. Пошел искать, нашел. А ученик коаны разгадывать больше не хочет. С чего это? Вроде бы, ясно — выучился. Но вы не историю рассказали, а загадали загадку…

Профессор и монах переглянулись.

— В загадке вопрос есть — и есть ответ. Ученик вначале был вопросом, а когда выучился — ответом стал. Вот так!

Несколько мгновений все молчали. Наконец, наставник Чопхел Ринпоче, неспешно поднявшись с земли и оправив желтый плащ, вздохнул, словно тяжелую ношу с плечи скидывая.

Поклонился…

* * *

— Недостойная смиренно молит великого воина уделить ей крупицу его столь драгоценного времени!.. — распевно проговорила Чайганмаа Баатургы.

Иван Кузьмич обреченно вздохнул:

— Великий воин, стало, быть, весь внимания… Чайка, ну, сколько можно вас просить?

На это раз девушка подошла без чужой помощи, опираясь на трость, еще недавно принадлежавшую товарищу полпреду. Двигалась медленно, оступаясь, один раз чуть не упав, но — сама. Услыхав ответ, вскинула голову, провела ладонью по недвижным глазам.

— Жан! Быстро подними руку, все равно какую!..

Кречетов исполнил приказ с истинно унтерской сноровкой. Чайка наморщила лоб.

— Обе! Ты поднял две руки, мой Жан. Правда?

Иван Кузьмич, шумно вздохнув, шагнул вперед, протянул вперед правую:

— А сейчас?

Чайка улыбнулась.

— Только тень. Но этот твоя тень, Жан!

Рука пожала руку.

Тьма отступала, сменяясь серым сумраком. Потерянное зрение неспешно возвращалась, даруя смутные контуры сгинувшего казалось бы навсегда мира. Медленно, очень медленно… Но Чайка была счастлива — по крайней мере до вчерашнего дня. Получив радиограмму, она ушла в свой шатер, поставив у полога верную служанку. Объяснять ничего не стала, за ужином молчала, хмурила лоб.

И вот сегодня пришла сама.

— Нам нужно поговорить, Жан… Нет, не так… Товарищ командир, разрешите обратиться по личному вопросу?

Кречетов, решив не углубляться в уставные тонкости, быстро оглянулся, прикидывая, куда бы усадить девушку. Чайка увидела — или просто догадалась.

— Не надо, товарищ командир, поговорить можно и стоя. Вопрос короткий, но для меня очень важный. Помогите перейти границу!

Иван Кузьмич с трудом поймал отпавшую челюсть.

— К-какую границу?

Девушка грустно улыбнулась:

— Если бы у тебя был волшебный конь, Жан, я попросила бы унести меня в Неаполь. Люблю этот город! Море, запах водорослей, уличные певцы на кривых улочках… Я говорю о советской границе, товарищ Кречетов. Я не гражданка СССР, у меня нет документов. Советских денег тоже нет, есть несколько пригоршней драгоценностей, но с ними меня скорее всего сразу арестуют. Жан, помоги, иначе я погибла!..

Красный командир Кречетов понял, что время восточных церемоний кончилось. Взял девушку за плечи, тряхнул от души:

— Отставить! Пока я здесь, никто погибать не будет. А теперь докладывай, только внятно и по подразделениям. И это не просьба, товарищ Баатургы, а приказ. Ясно?

Чайка всхлипнула, закусила губу.

— Да… Прошу простить мое недостойное поведение… Дядя, властительный гун нойон Сат Баатургы, узнав о моей слепоте, указал мне путь в обитель Цзуси. Только в монастыре место таким калекам, как я. Думала упасть в ноги Хамбо-Ламе, его слово тяжелее золота… Но вчера принесли радиограмму. Хорошо, что моя служанка знает французский и умеет молчать. Все изменилось, Жан. Монастырь мне больше не грозит. Меня выдают замуж…

— А! — четко и внятно выговорил Иван Кузьмич.

— …За какого-то знатного монгола. Дядя пишет, что это очень нужно Сайхоту, даже намекает на «желтый цвет». Великое Желтое Царство, помнишь? Но у меня одна жизнь и… И любовь тоже одна.

— За мон-го-ла, — задумчиво повторил Кречетов. — Монголия наш Сайхот проглотить желает, а гун-нойон о княжеской свадьбе думает? Ты, Чайка, не спеши горевать. Ой, вернусь, в Беловодск, ой, наведу порядок!..

Девушка закрыла глаза:

— Даже ты не всесилен, мой Жан. Правительство СССР наконец-то позволило Сайхоту иметь свою армию. Командующим решили назначить эмигранта — князя Алдын-Маадыра. А я стану залогом этой сделки. Жан, я все понимаю, ничего от тебя не прошу, только помоги уехать, исчезнуть. Я не вещь, не подстилка, я не хочу лежать под этим грязным монголом!

Вырвалась, отступила на шаг, пошатнулась, с трудом устояв на ногах…

— Помоги!..

Иван Кузьмич Кречетов привычно поглядел на небо. Беззвучно шевельнулись губы:

— Что вы головы повесили, соколики?

Что-то ход теперь ваш стал уж не быстрехонек?

Дальше не пелось. И в самом деле, к чему коней торопить, разгонять тоску-печаль? Считай, к месту прибыли.

— А теперь. Чайка, меня слушай, — сурово молвил Гун-чжен Алдын-Маадыр. — Первое! Монгола забудь, как никогда не бывшего. Вернусь в Беловодск — оставлю от него только печать и шарик, который на шапке. И в том тебе слово свое даю. А второе мое слово вот каким будет. Обещаю, что замуж ты выйдешь, только за кого захочешь сама.

— За кого захочу? — быстро переспросила девушка. — Жан! Для этого надо лишь зайти в первый же советский ЗАГС…

Иван Кречетов, князь Сайхотский, прокашлялся, мысленно поминая добрым словом всех дипломатов с «цекистами».

— Порядок, Чайка, нарушать не станем. Сперва с монголом разберемся, а потом к пункту второму перейдем. Как я сказал, так и сделаем!..

Чайганмаа Баатургы низко склонила голову:

— Да будет все по твоей воле, мой супруг и господин!..

А вот на такое бедный Иван Кузьмич точно не нашел бы ответа. К счастью не пришлось. Откуда-то сзади прозвучало ехидное:

— Тили-тили-тесто! Тили-тили-тесто!..

Кречетов неторопливо повернулся, пальцем поманил:

— Иди сюда, Ванька. Убивать буду!

Думал, убежит. Ошибся. Не убежал красноармеец Кибалкин. Подошел, ладонь к треснутому козырьку подбросил:

— Для убиения прибыл! Только скажи, дядя, поздравить-то вас можно? Я уже думал, что ты и дальше будешь от товарища Баатургы прятаться!

Иван Кузьмич, щелчком сбив фуражку, ухватил шкодника за светлые вихры, поглядел со значением:

— Знаешь, Ваня, не стану я тебя убивать. Хуже сделаю — специально по твою душу в Беловодске командирскую школу открою. Приглашу двух злющих унтеров, и будут они гонять тебя цельный световой день. А среди ночи по тревоге поднимут — и все по новой. И так — два года подряд.

— Дядя, за что? — в первый раз дрогнул голосом бесстрашный герой. — Что я такого сделал?

Красный командир зловеще усмехнулся.

— За все сразу, товарищ красный курсант. А на свадьбу нашу с Чайкой, так и быть, увольнительную дам. Но только до вечера.

Эпилог

1

Яркий белый металл, красный камешек-кнопка…

Пальцы осторожно коснулись диска, помедлили, накрыли целиком. Гладкая ровная поверхность потеплела, сливаясь с кожей, камешек еле заметно завибрировал, ожил, неспешно провернулся, как будто пытаясь отделиться от металла.

Указательный палец нащупал камень-кнопку. Надавил — раз, другой, третий…

Диск исчез. Рука утонула в густом молочном тумане, сквозь который с трудом пробивался еле различимый огонек-желток. Внезапно он вспыхнул — ослепительно, беззвучно. Желтый взрыв разметал клочья неверной белизны, ударил в глаза, вскипел, заполняя собой все видимое пространство.

Исчез… Пропал туман, красный горячий камешек, теплый металл диска. Он был по-прежнему под рукой, никуда не сгинул и весь остальной мир, но вместо него глазам предстал Белый Зал.

Под ногами странным невиданным ковром растекались беззвучные волны светлого пламени. Стен тоже не было — лишь огромный, рассеченный глубокими бороздами, купол, чем-то напоминающий пчелиные соты. Сотни ячеек-квадратов, большей частью ослепительно-белых, холодных. Лишь немногие светились живым теплым огнем, почти все — справа. По левую руку их было всего три, и только одна — впереди, прямо перед глазами.

Звук еще не родился — или уже успел умолкнуть. Царила нестойкая и странная тишина, словно в опустевшем зале после шумного застолья. Люди ушли, но эхо их голосов все еще не находит покоя…

Тихо, тихо…

Секунды сменялись минутами, тишина густела, ровно светились ячейки-соты. Вот вспыхнула еще одна, справа, чуть выше всех прочих. Потом еще, еще…

— Здравствуйте, товарищи!

Голос донесся словно ниоткуда, громкий, отчетливый. И в тот же миг ярким синим пламенем загорелся квадрат, находивший впереди, в окружении белых ячеек-соседок — живой огонь среди мертвой холодной тверди.

— Меня зовут Лидия, я координатор проекта. Приветствую всех, кто навестил нас сегодня. Тем, кто здесь впервые, хочу сообщить, что наша система абсолютно безопасна для жизни и здоровья. Вы никуда не переместились, ваш мир по-прежнему с вами. То, что вы видите — искусственная реальность, в мое время ее называют виртуальной. Каждый связной диск настроен на своего владельца, чужаку попасть сюда очень трудно. Однако опасность прослушивания все равно остается, поэтому каждый из вас имеет право назваться псевдонимом. Напоминаю, что для удобства мы используем название «грань». Те из вас, кто находится в мире 1924 года, имеют позывной «Грань-24». Насколько я вижу, тут присутствуют гости из трех миров-граней, четвертый пока молчит… У меня на календаре — 2012 год. Итак, я Лидия, Грань-12, приветствую вас — и слушаю!..

Эха не было, но воздух в Белом Зале потеплел, холод отступил вниз, к белым языкам бесшумного пламени. Сразу несколько ячеек вспыхнули синим огнем, но почти сразу же погасли. Осталась лишь одна — справа, в самом центре.

На этот раз заговорил мужчина.

— Здравствуйте! Попытаюсь следовать правилам… Ростислав Александрович Арцеулов, Грань-24, нахожусь где-то в СССР…

…Негромкий, не слишком веселый смех.

— Так писали во фронтовых сводках: «Где-то на Юго-Западном фронте». Звучит лучше, чем просто «в Н-ском полку». Я нелегально перешел границу. Среди прочего, имею цель доставить как можно больше неприятностей тому, ради которого мы здесь все собрались. Итак, Агасфер, он же Иванов, он же, как я недавно узнал, Вечный. Мне лично все равно кто он такой: марсианин, древний демон или пришелец из Будущего. Я его видел, даже имел сомнительную честь беседовать, значит, этот мерзавец реально существует. А то, что существует, может быть не только познано, но и успешно уничтожено. В этом полезном деле готов сотрудничать с каждым из вас. Пока все!..

Синий пламя погасло, но почти сразу же загорелось рядом, в соседней ячейке, словно перехватив эстафету:

— Грань-24, Адриан. Я не здесь не впервые, но ради новичков рискну повториться. Я вынужден пользоваться псевдонимом, поскольку вхожу в состав высшего советского руководства. Вполне вероятно, что мы уже встречались с господином Арцеуловым на фронте, может быть даже ходили в штыковые — друг против друга. Но сейчас я с ним совершенно согласен. Вечный, кем бы он ни был, вполне реален. Он — не человек, но не этим опасен. Вечный пользуется возможностями, недоступными всем нам, для достижения своих личных целей. А цели эти очевидны — построить Будущее по его собственным планам. Люди для него — всего лишь материал. Хуже — злые бесхвостые обезьяны…

Синий огонь погас. Тишина…

— Кто еще хочет сказать? — голос Лидии-координатора внезапно дрогнул. — Тогда скажу я… В нашем мире, в XXI веке, наука и техника могут почти все. Мы создали эту систему, соединили несколько миров — ответвлений необозримой Реки Времен. Кое-кто из нас, моих современников, знает об Агасфере, даже знаком с ним. Но здесь, с вами, я одна… Все, кто пытался бороться, погибли, а смены нет. Я не прошу помощи, в каждом из миров — свои заботы, но хочу, чтобы вы оценили опасность. У нас, на Грани-12, Агасфер победил. Почему жива я, даже не знаю. Может быть, ему просто скучно без врагов…

Синий квадрат потускнел, погас, но загорелся новый, по правую руку: Женский голос — уверенный, сильный:

— Лидия, не сдавайтесь. Никто не погиб напрасно! Борьба не кончена, пока жив хотя бы один из нас… Я — Ника, Грань-38. Мы — маленькая группа, которая пытается спасти людей и хотя бы немного ослабить террор. Недавно я прочитала стихи одного поэта, его уже нет в живых, его убили… «Мне на плечи кидается век-волкодав…» Я знаю, что это такое. Меня дважды расстреливали — ставили спиной к холодному камню, целились поверх головы… Я не сошла с ума и не сдалась. Мне помогли бежать, и сейчас я снова со своими товарищами. Мы делаем, все что можем…

Голос оборвался, но синий огонь все еще горел. И тут же пришел ответ справа.

— Грань-24, Адриан. Товарищ Ника! Как я уже сказал, у меня имеются определенные возможности — например, доступ к Каналу. Ваш институт в Теплом Стане неплохо охраняется, но визита ударной бригады там точно не ждут. На грани-38 Агасфер скорее всего скрывается под маской Сталина. Как отнесется ваша группа к предложению объединить силы — и прикончить этого бешеного пса? По крайней мере, один из миров будет свободен.

— Убить Ста… — голос Ники сорвался. — Сталина? Но разве это возможно? Вы, товарищ Адриан, не жили в нашем мире, вы даже не представляете, что вас ждет … Но главное в другом. Я, к сожалению, тоже знакома с Агасфером. Лица не видела, но его голос, манера выражаться… Он — не Сталин.

Синий свет погас — и почти мгновенно вспыхнул в соседней ячейке.

— Это не так важно!

…Молодой сильный голос с еле заметным акцентом.

— В любом случае Агасфер и Сталин — близнецы-братья, как выразился бы Маяковский. Антисталинский переворот спасет страну. Здравствуйте, товарищи! Грань-38, Андрей Крапивин, на моем родном дхарском — Анх, сын Лхаста. Статья 58 через 10 и 11, год на Бамлаге. Бежал, убил двух конвоиров. Сейчас нахожусь где-то в СССР…

И снова смех, на этот раз злой и резкий.

— …Если точнее, в Заповедном Лесу, в нашей дхарской крепости. Мы подняли восстание — и до сих пор не сдались. Сейчас наш лес — единственная свободная территория СССР. Мы вынудили Усатого вступить в переговоры и заключить перемирие на наших условиях. Удалось даже освободить некоторых осужденных товарищей… Перемирие мы не нарушим, но в нем нет пункта о сбережение драгоценного сталинского здоровья. Товарищ Ника, мы знаем о вашей группе и гордимся вами! А вы, товарищ Лидия, не сдавайтесь! Да, война не проиграна, пока сражается хотя бы один солдат. Дхары были разбиты мосхотами, но наш гэгхэн — Ранхай Последний все-таки вышел на поединок и убил Повелителя Молний. Если что-то зависит от моего слова, то я голосую — прикончить Пса!

— Товарищ Адриан! У меня к вам есть конкретное предложение…

…Синий квадрат справа.

— Грань-24, Микаэль Ахилло, гость из 1938 года. Точнее, беглец… Ника, если вы из группы «Вандея», позвольте выразить вам и вашим товарищам свое профессиональное восхищение. Я вас очень долго и безуспешно ловил… Товарищ Адриан, на Грани-24 есть свои проблемы, однако я не имею право судить. Лично ко мне ваше Время отнеслось очень по-доброму. Но мое место там, где сейчас Полночь Века. Если вам нужна ударная бригада — записывайте меня первым, тем более, Теплый Стан мне хорошо знаком. Но не думаю, что начинать следует именно с Усатого, на его место могут поставить другого монстра. Уверен в ином. Большой Террор в СССР стал возможен только из-за отсутствия всякого сопротивления. Поверьте опыту! Если мои сослуживцы из НКВД знали бы, что из-за каждой двери они могут ждать выстрела в упор, арестов было бы вдесятеро меньше. Они не так храбры, как кажутся, эти сталинские волки. Я сам, товарищи, из волчьей стаи, но стану драться до конца. В Бога я не верю, но верю в Валгаллу…

Теперь оба квадрата горели рядом — два живых синих огня.

— Я свяжусь с вами, товарищ Ахилло, — негромко ответил тот, кто назвался Адрианом. — Товарищи с Грани-38! Будьте уверены, мы вам поможем. Вы не одни!.. А что касаемо проблем нашего мира… Господин Арцеулов! Не желаете съездить в Шекар-Гомп — проконтролировать демонтаж хорошо знакомой вам установки? Мы постараемся в ближайшие же месяцы ликвидировать «Объект № 1». Там снова будет монастырь — великая святыня, где покоится прах Гэсэр-хана. Возьметесь?

Арцеулов ответил не сразу. Но вот вспыхнуло синее пламя.

— Рискну! Даже если это ловушка ГПУ — попытаюсь. Уж больно велик соблазн!..

— Товарищу Адриану можно верить! — немедленно откликнулся кто-то безымянный. — Не могу назваться, не имею права, но и я, и мои друзья обязаны ему жизнью и свободой!..

— Господин Арцеулов, найти вас в Абердине было не так сложно, — мягко добавил товарищ Адриан. — Или в Сирии, куда вы ездили с господином Валюженичем. Или, допустим, в Париже. Но вы живы, правда? Кстати, только что вспомнилось… Известный вам Волков, он же Венцлав, недавно арестован, его ждет трибунал. Революции не нужны упыри… Итак, товарищи! Позволю себе на правах большого начальника…

И снова смех, негромкий, добродушный.

— …Подвести предварительные итоги. Здесь, на Грани-24 возможности Агасфера сведены практически к нулю. В СССР создается коллективное руководство, любая попытка тирании будет безжалостно пресекаться. Передача технологий из иных миров прекращена, Шекар-Гомп — Око Силы — ликвидируется, незаконные биологические эксперименты запрещены раз и навсегда. Господин Арцеулов, если вы пожелаете принять советское гражданство и вернуться, препятствий не будет. Это касается и всех ваших товарищей, кто не замаран невинной кровью. Честных солдат Советская власть прощает… Вынужден также признать, что и у нас примазавшиеся к власти враги трудового народа готовили репрессии против дхаров. Эта ошибка исправлена, виновные наказаны. Вчера принято решение о возобновлении работы Дхарского культурного центра в Столице. Как видите, кое-что у нас, на Грани-24, уже сделано — и будет делаться впредь. Поэтому основные усилия необходимо направить на спасение тех, кто на Грани-38. Товарищ Ахилло, вашему профессиональному опыту я вполне доверяю. Возможно, этого… Как вы его назвали? Усатого убивать не придется. А вот клещи ему обломаем. Вариант с Теплым Станом не единственный, можно сработать чище… Товарищ Ника! Товарищ Крапивин! Готовьте посадочные площадки для десанта!..