Окольный путь

Глава 2

Проклятые «драконовы стрелы» пролетали над головой. Катафракты пригибались, прячась за баррикадой. Лошади, оставленные в арьергарде с молодыми пехотинцами, испуганно ржали, пытаясь вырваться от удерживавших их людей. Теперь, как и предполагал Велисарий, лошади стали совершенно бесполезны. Именно поэтому он заставил всех всадников спешиться и сражаться вместе с пехотинцами — из-за баррикады, выстроенной их же аристократическими руками. Одетые в броню копьеносцы и лучники, которых когда-то боялся весь мир, не только не возмущались, а мгновенно подчинились. Даже благородные катафракты наконец стали мудрее, хотя знание и пришло слишком поздно.

Какой толк от всадников против…

Из-за баррикады полководец увидел первого из железных слонов, медленно приближающегося к его людям по широкой улице Константинополя. За чудищем играли языки пламени — в городе начались пожары. Люди кричали. В эти минуты гибло полумиллионное население великого города.

Сам император, относившийся к индийской народности малва, захватившей власть вначале в Индии, а потом отправившейся завоевывать весь мир, вынес приговор Константинополю. Жрецы Махаведы благословили его. После случившегося в Ранапуре таких приговоров не выносил никто. Все живое в городе следовало уничтожить, вплоть до собак и кошек. Всех, кроме женщин благородного происхождения, которых следовало передать йетайцам для развлечений. Тех, кто останется в живых после йетайцев, — передать раджпутам. В Ранапуре раджпуты холодно отклонили предложение. Но это было много лет назад, когда жители Раджпутаны все еще гордились своим древним происхождением и не желали питаться объедками. Теперь они не откажутся: их давно поставили на место. Немногих женщин, переживших раджпутов, продадут любым грязным представителям неприкасаемых каст — только бы наскребли несколько монет. Купят благородных женщин Константинополя по цене уродливых старух. Правда, немного найдется неприкасаемых, способных позволить себе даже такую покупку. Но сколько-то найдется в этом муравейнике низших каст, которых с каждым годом становится все больше и больше.

Железный слон выдохнул пар. Он дико сопел и хватал ртом воздух. Если бы это на самом деле было животное, у Велисария могла бы оставаться надежда, что он умирает — настолько странно дышало существо. Но это, как знал Велисарий, — не живое существо, а нечто сделанное мастерами-людьми при помощи нечеловеческого знания. Тем не менее, наблюдая, как страшилище медленно ползет вперед, окруженное визжащими от восторга, предвкушающими окончательную победу воинами-йетайцами, полководец не мог не думать о нем иначе, как о сатанинском звере.

Велисарий увидел, как один из катафрактов подхватил оружие, в свое время захваченное у противника, и громогласно отдал приказ. Катафракт не стал применять оружие сразу. У них осталось всего несколько адских приспособлений, и Велисарий намеревался использовать их наверняка. Но еще было рано: их с противником пока разделяло большое расстояние.

Он погладил седую бороду. От его молодости не осталось ничего, кроме привычек; он весело наблюдал, как старые привычки не желают умирать, даже теперь, когда все надежды рухнули. Но его сердце все еще учащенно билось, как и всегда.

Это было не сердце воина. Велисарий на самом деле никогда так и не стал истинным воином, по крайней мере в том смысле, который в это понятие вкладывали другие. Он родился среди неприхотливых фракийцев и в глубине души всегда оставался мастеровым, ремесленником, выполняющим свою работу.

Да, он великолепно показал себя в бою (Не в войне — поскольку долгая война практически закончилась с полным разгромом римской армии.) Даже злейшие враги признавали его непревзойденное мастерство на поле брани, что и подтверждала эта демонстрация силы на улицах Константинополя. Иначе зачем выставлять такую огромную армию против горстки воинов? Если бы последними стражниками императора командовал кто-то другой, не Велисарий, жрецы Махаведы послали бы для их ликвидации всего один отряд.

Да, он был великолепен на поле брани. Но его величие происходило от мастерства в военном ремесле, а не воинской доблести. Никто не сомневался в смелости Велисария, даже он сам. Но смелость, как он знал, встречается часто. Бог делает этот подарок мужчинам и женщинам всех возрастов, всех рас, всех положений. Мастерство же встречается гораздо реже, это крайне редкое качество. Мастер не удовлетворяется просто результатом, самим по себе, ему требуется, чтобы работа была выполнена безупречно.

Жизнь Велисария подошла к концу, но он закончит ее достойно, проявив максимум своего мастерства, — и таким образом лишит блеска триумф врага.

Кто-то из его людей закричал. Велисарий посмотрел в ту сторону, думая, что воина ранила одна из стрел, градом падающих вокруг них. Но копьеносец оказался даже не ранен, только его взгляд остановился на чем-то впереди баррикады.

Велисарий проследил за направлением взгляда и понял, появились жрецы Махаведы. Они оставались на безопасном расстоянии за рядами йетайцев и малва, управляющих железным слоном. Жрецы двигались вперед на трех огромных повозках, которые тянули рабы. На каждой повозке сидело по три жреца и палача-махамимамсы. В центре каждой повозки вверх вздымалась деревянная виселица, а с виселиц свисали новые талисманы, добавленные к старым сатанинским атрибутам.

Там качались трое самых дорогих Велисарию в жизни людей. Ситтас, его самый старый и лучший друг. Фотий, любимый пасынок. Антонина, жена.

Скорее это были не трупы, а кожи. Махамимамсы сняли кожу с тел, сшили из нее мешки, надувавшиеся на ветру, и испачкали их собачьим дерьмом. Кожаные мешки были так хитро сделаны, что при каждом порыве ветра раздавался вой ужаса. Кожа кренилась на виселице за волосы того, кто когда-то был живым существом и заполнял эту кожу своим телом. Жрецы прилагали усилия, чтобы мешки оставались в таком положении, чтобы Велисарий мог видеть лица.

Полководец с трудом сдержал смех, ощущая свою победу. Но его лицо осталось спокойным, выражение никак не изменилось. Даже теперь враги его не испугали.

Он сплюнул, увидел, что плевок заметили его воины и приободрились. Велисарий знал, они отреагируют именно так. Но даже если бы они не смотрели на него в эту минуту, полководец все равно сделал бы точно так же.

Разве его волнуют эти трофеи? Разве он язычник, чтобы не различать душу и ее оболочку? Разве он не воин и наложит в штаны при виде человеческих останков?

Но так думали его враги. Как и всегда, они были преисполнены высокомерия. Велисарий предполагал, что они выкинут нечто подобное, и подготовился к этому. А затем он на самом деле рассмеялся (отметив, что это увидели его люди и еще больше приободрились; но он в любом случае засмеялся бы), поскольку теперь, когда процессия подошла ближе, он увидел: кожа Ситтаса свисает на веревке.

— Смотрите, катафракты! — закричал он. — Они не смогли подвесить Ситтаса за волосы! Ведь к концу жизни он потерял их все. Выпали они у него, когда он ночи напролет просиживал, обдумывая стратегию, от которой враги приходили в ужас!

Катафракты подхватили его клич.

— Антиохия! Антиохия! — закричали они, вспоминая одно и то же. Город не устоял, но Ситтас вырезал целую орду малва перед тем, как успешно увести весь гарнизон в безопасное место.

— Корикос! Корикос!

Там, на сицилийском берегу, когда не прошло и месяца после предыдущей битвы, Ситтас поймал в ловушку преследовавших его врагов, сделав Средиземное море темным, как вино, от крови йетайцев.

— Писидия! Писидия!

В поэме Гомера не было кроваво-красных озер. Но если бы поэт дожил до дня, когда Ситтас внес разброд в ряды раджпутов на берегу крупнейшего озера Писидии, он воспел бы его победу.

— Акронон! Акронон!

— Бурса! Бурса!

В Бурсе Ситтас погиб. Но не от рук вивисекторов-махамимамсы. Нанося врагам сокрушительные удары, он умер как воин, возглавив последнюю атаку катафрактов, оставшихся в живых после самого выдающегося отступления со времен марша Ксенофонта к морю.

— Взгляните на лицо Фотия! — крикнул Велисарий. — Прекрасно выглядит, не находите? Как хорошо сохранился! Посмотрите, катафракты, посмотрите! Разве Фотий не улыбается? Ведь это же его веселая улыбка!

Катафракты поддержали полководца криками одобрения.

— Он так смеялся в Александрии! Когда пронзил глотку Ахшунвара своей стрелой! — вспомнил один из воинов.

Командующий йетайцами во время осады не верил в рассказы о мастерстве командующего гарнизоном в стрельбе из лука. Йетайец сам пришел на стены Александрии, чтобы взглянуть на город, выразить презрение и подбодрить своих воинов личным мужеством. Но его воины все-таки оказались правы.

Катафракты подхватили следующий клич, вспоминая другие воинские достижения Фотия во время героической защиты Александрии. Фотий Бесстрашный — так его называли. Фотий, любимый пасынок Велисария. Когда плен стал неизбежным, он принял сильный яд, от которого его лицо застыло в вечной ухмылке. Ничто не могло изменить его выражения. Услышав о случившемся, Велисарий не понимал, почему его разумный пасынок не вскрыл себе вены. Но теперь понял. Из могилы Фотий делал ему последний подарок.

Самое лучшее Велисарий сохранил напоследок.

— А теперь взгляните! Взгляните, Катафракты, на кожу Антонины! Взгляните на сморщенную кожу, испещренную болезнью! Они выкопали ее из могилы, куда ее свела чума! Как вы думаете, сколько палачей умрет из-за этого осквернения? Сколько будет корчиться в агонии и кричать, видя, как чернеют и разбухают их тела? Сколько? Сколько?

— Тысячи! Тысячи! — кричали катафракты.

Велисарий оценил настрой воинов и решил: все идет прекрасно. Изучающе посмотрев на катафрактов, он понял: они с ним. Узнав про его план, воины сказали, что пойдут за ним до конца. Таким образом они демонстрировали свое расположение лично к нему, ведь это будет последний бой, и все они погибнут. Теперь Велисарию требовался только воинский клич. Он сразу же верно подобрал его.

За все годы любви с Антониной Велисарий никогда не называл ее шлюхой. Другие, причем многие и даже она сама, называли, но только не он. Даже в их первую ночь, когда Велисарий заплатил за ее услуги.

— За мою шлюху! — заорал он и вспрыгнул на баррикаду. — За мою прыщавую шлюху! Пусть их души сгниют в аду! Пусть они заразятся от нее чумой!

— ЗА ШЛЮХУ! — заорали катафракгы — ЗА ШЛЮХУ!

И они воспользовались захваченными трофеями — драконовым оружием. Им сопутствовал успех: железный слон взорвался и исчез в языках пламени. Катафракты осыпали врагов градом стрел и камней. Снова и снова. И, как много раз в прошлом, йетайцы успели удивиться силе стрел, пробивающих их железную броню, словно ткань. Немногие, кроме воинов Велисария, умели пользоваться этими удивительными луками.

Йетайцы из первого ряда наступавших, которые смогли выжить, удивились еще больше. Они ожидали кавалерийской атаки, уверенные, что драконово оружие внесет панику в ряды лошадей и с противником будет легко справиться. Теперь они с открытыми ртами смотрели на копьеносцев, приближающихся на своих двоих — словно обычная пехота.

На самом деле катафракты гораздо медленнее передвигались пешком, чем в седле. Но не намного — настолько велика была их ярость. А копья, пронзавшие груди и выворачивавшие внутренности на великую улицу, напоминали уже виденное йетайцами раньше.

— За шлюху! За шлюху!

Передние ряды йетайцев скоро превратились в воспоминание. Но надвигался второй эшелон, горящий желанием доказать свою силу. Большинство йетайцев во втором эшелоне по традиции были неопытными воинами, тщеславными юношами, которые никогда не верили рассказам ветеранов.

Но им пришлось поверить. Однако многие погибли, едва успев осознать происходящее, ибо сила врага — беспощадный учитель. Он быстро находит ошибку и очень жестоко исправляет ее.

Таким образом, вторая линия атаки была разбита практически мгновенно. Третья какое-то время продержалась. В ней нашлось много ветеранов, давно усвоивших, что с катафрактами невозможно соревноваться в бою один на один. Ударом на удар им не ответишь. Лишь некоторым удавалось, воспользовавшись большим численным превосходством, находить редкие слабые звенья в защите и всаживать мечи в не закрытые доспехами части тел.

Но немногим и нечасто. Несмотря на ширину улиц Константинополя, все-таки это были улицы, по обеим сторонам которых стояли здания. Это не долина, где враг может окружить противника. Как всегда, Велисарий выбрал идеальное место для оборонительного рубежа. Жрецы Махаведы, как он давно знал, слишком сильно полагались на численное превосходство и сатанинское оружие. Но в этом узком месте смерти они мгновенно сблизились с врагом, их драконово оружие потеряло силу, и преимущество перешло к катафрактам.

Частично это произошло благодаря силе катафрактов, наводящему ужас могуществу закрытых броней тел. Но по большей части это произошло благодаря их железной дисциплине. Враги пытались скопировать эту дисциплину в своих армиях, но им не удалось. Как и всегда, малва полагались на страх противника. Но страх в конце концов никогда не может побороть гордость.

В этот последний день катафракты тоже не забыли про дисциплину. Когда-то она способствовала завоеванию половины мира и правила им на протяжении тысячелетия. Более того, неплохо правила — учитывая все нюансы. По крайней мере, достаточно хорошо, чтобы на протяжении столетий люди многих рас считали себя римлянами. И гордились этим.

На самом деле в этот последний день в рядах катафрактов было мало латинян, и не нашлось никого из великого города, давшего имя империи. Больше всего насчитывалось греков, из надежной конницы Анатолии. Также имелись армяне, и готы, и гунны, и сирийцы, и македонцы, и фракийцы, и иллирийцы, и египтяне, и даже три еврея (они тихо исповедовали свою веру, а когда отправляли ритуалы, их товарищи смотрели в другую сторону и ничего не говорили священникам).

Сегодня катафракты наконец потеряют завоеванное — после войны, длившейся десятилетиями, и проиграют врагу, более мерзкому, чем Медуза. Но они не откажутся от своего римского долга, своей римской чести и своей римской дисциплины.

Третий ряд йетайцев был повержен. Он отшвырнул назад четвертый. Невероятно — для жрецов Махаведы, которые наблюдали за происходящим, стоя на повозках с останками дорогих Велисарию людей, вместе с живодерами-махамимамса, — но византийцы прорывались сквозь орду йетайцев. Подобно мечу, рассекающему доспехи, проникая прямо к…

И тогда они закричали. Отчасти от гнева. Но в основном они кричали от страха. Жрецы знали, что раджпуты никогда не называют великого полководца по имени. Они зовут его просто Мангуст. За эту нечестивую привычку жрецы часто их ругали. Но теперь, видя, на что способен Велисарий, понимали: для них было бы лучше, если бы они прислушивались к простым воинам.

— Я вижу, это сработало, — сказал Юстиниан. — Как всегда, твоя стратегия безупречна.

Старый император поднялся с трона и, с трудом переставляя ноги, сделал шаг вперед. Велисарий уже собирался пасть ниц, но Юстиниан остановил его жестом.

— У нас нет времени.

Он с минуту прислушивался к звукам битвы, едва достигавшим дальнего угла Айя Софии — храма святой Софии. Император решил принять смерть здесь, в великом соборе, который он приказал построить много лет назад.

Велисарий, солдат до мозга костей, спорил и предлагал выбрать местом последнего сражения Большой Дворец. Лабиринт зданий и садов было бы легче защищать. Но как и часто в прошлом, император отклонил его предложение. Юстиниан знал, что это, вероятно, тот единственный раз, когда он прав.

Большой Дворец не имеет значения. С империей, продержавшейся тысячелетие, будет к вечеру покончено. Она никогда не возродится, и ее народам предстоят годы ужасного будущего. Но душа вечна, а теперь император беспокоился только о вечности. Он хотел спасти свою душу — если возможно (хотя он и не был в этом уверен, считая, что его, скорее, ждет адский огонь). Но по крайней мере следовало сделать все возможное, чтобы спасти души тех, кто так долго и так преданно служил ему, ни на что не жалуясь, несмотря на все тяготы и мизерное вознаграждение за службу.

Взгляд императора остановился на полководце. У него были старческие глаза, слабые и усталые, наполненные болью — тела и духа. Но оставался выдающийся ум. Его Юстиниан к старости не утратил. Ум, который был так велик, что ослепил владеющего им человека.

— На самом деле это я должен пасть ниц перед тобой, — признался Юстиниан. Он говорил хрипло. Император сказал правду и знал это. И знал, что это знает полководец. Но ему не нравилась правда. Совсем не нравилась. Никогда.

Из тени появилась фигура. Велисарий не сомневался, что раб тут, но не видел его до этой минуты. Представитель народности маратхи был способен долго не шевелиться и не издавать никаких звуков.

— Разрешите мне обмыть их, хозяин, — попросил раб, протягивая руки. Очень старые руки, но практически не утратившие железной хватки.

Велисарий колебался.

— Время есть, — сказал раб. — Катафракты задержат этих собак на столько, сколько нужно, — его губы тронула улыбка. — Теперь они сражаются не за империю. Они сражаются за вашего Христа и Марию Магдалину, которых они достаточно часто предавали при жизни, но не предадут в смерти. Они продержатся. И долго.

Он снова протянул руки.

— Я прошу, хозяин. Для вас это, возможно, мало значит, а для меня — много. У меня другая вера, и я не могу позволить, чтобы их бесценные души отправились в путь необмытыми.

Он взял жуткую ношу у несопротивляющегося Велисария, отнес к большому чану, опустил останки в воду и стал их обмывать. Нежно, несмотря на спешку.

Император и полководец молча наблюдали. Обоим казалось правильным, что в конце времен командует раб.

Очень скоро раб закончил процедуру. Затем повел их по храму почти в полной темноте. Мириады свечей, обычно освещавших великолепную мозаику храма, не горели. Только в самом дальнем от входа помещении все еще мерцало несколько слабых источников света.

Однако там они не требовались. В центре комнаты стоял еще один огромный чан. В этом пузырилось расплавленное золото и серебро. Его оказалось вполне достаточно, чтобы осветить помещение. В помещении было светло, почти как днем.

Юстиниан в задумчивости посмотрел на чан. Он приказал сделать его несколько месяцев назад, уже предвидя конец. На самом деле он гордился своим изобретением — как гордился множеством других великолепных вещей, которые украшали его дворцы. Юноша из фракийских крестьян потерял многое, по трупам взбираясь на трон, он правил империей, проливая кровь, но никогда не растерял детского восторга от умных изобретений. Этот чан сделали греческие и армянские ремесленники, явив свое традиционное мастерство.

Юстиниан протянул руку и нажал на рычаг, запускающий хитрый механизм. Через час чан выплеснет содержимое. Сокровища, накопленные за тысячелетие римской власти, выльются через открывшееся дно и отправятся в многочисленные каналы, а оттуда в разветвленную канализационную систему Константинополя. И там они останутся навсегда вместе с частью уже спущенного трофейного вражеского оружия. Они так никогда и не смогли разгадать секрет драконова оружия, не смогли его скопировать; правда, поняли, как его использовать. И эффективно использовали трофеи против врагов.

Через час все закончится. Но чан должен выполнить гораздо более важную функцию, для которой и будет использован теперь. Ничто из римских сокровищ не останется для украшения стен во дворцах малва.

— Давай заканчивать, — приказал император. Шаркающей походкой он подошел к гробу и наклонился. С трудом, поскольку он был уже старчески слаб, император достал содержимое. Раб подошел, чтобы помочь, но император жестом велел не мешать ему.

— Я сам отнесу ее, — как и всегда, он говорил грубо. Но когда император посмотрел на мумию, которую держал в руках, лицо его смягчилось. — С нею я всегда был правдив. Я очень любил ее.

— Да, — кивнул Велисарий. Он тоже посмотрел на лицо мумии и подумал, что бальзамировщики в свое время хорошо поработали. Прошло немало лет после смерти императрицы Феодоры от рака. Она долго лежала в гробу, но ее восковое лицо все еще сохраняло красоту, которой императрица славилась при жизни.

И она даже стала красивее, решил Велисарий. Мертвое лицо Феодоры было спокойным, мягким и отдохнувшим. Теперь на нем не осталось и следа чрезмерной амбициозности, из-за которой при жизни лицо казалось жестким.

Император с трудом занял место на выступе, возле чана, затем отступил назад. Не от страха, а просто от жара. Такую температуру долго не выдержать, а ему требовалось еще кое-что сказать.

Он должен был, но не хотел — Юстиниан ненавидел извиняться. Он мечтал, чтобы его звали Юстиниан Великий и так запомнили на века. А вместо этого он останется в истории, как Юстиниан Дурак. В лучшем случае. Аттилу прозвали Божий Бич. Он подозревал, что будет известен, как Божья Неудача.

Он открыл рот, чтобы начать говорить. И снова закрыл.

— Не нужно, Юстиниан, — предупредительно поднял руку Велисарий, в первый и последний раз в жизни называя императора простым именем. — Не нужно. — На его губах промелькнула знакомая усмешка. — И в любом случае нет времени. Вскоре падет последний катафракт. А тебе потребуется несколько часов — если собираешься высказать все накопившееся. Тебе будет тяжело, если вообще удастся это сделать.

— Почему ты никогда не предал меня? — прошептал император. — Ведь я платил тебе за верность лишь гнусным недоверием.

— Я дал клятву.

На лице императора промелькнуло недоверие.

— И ты видишь, к чему это привело, — пробормотал он. — Тебе следовало предать меня, следовало убить меня и самому сесть на трон. На протяжении многих лет римляне шли за тобой — как знатные, так и простолюдины. Ведь только ты удерживал меня у власти после смерти Феодоры.

— Я дал клятву. Богу, не римлянам.

Император махнул рукой в сторону долетавших до них звуков битвы.

— А это? Твоя клятва Богу включает это? Если бы императором был ты, то нехристи могли бы и не победить.

Велисарий пожал плечами.

— Кто может знать будущее? Только не я, мой господин. И это не играет роли. Даже если бы я знал будущее, до последнего события, я все равно не предал бы тебя. Я поклялся.

Наконец лицо императора исказила боль.

— Я не понимаю.

— Знаю, мой господин.

Теперь звуки битвы были едва слышны. Велисарий взглянул на дверь, ведущую в помещение, где находился чан.

Раб шагнул вперед и протянул ему останки Ситтаса. Велисарий посмотрел на лицо друга, поцеловал и бросил в чан. Пламя взметнулось вверх — и Сатана получил свой трофей. На лицо пасынка Велисарий смотрел немного дольше, перед тем как отправить его вслед за другом. Он знал, что Фотий поймет его. Ведь Фотий тоже командовал армиями и знал цену времени.

Наконец он взял то, что осталось от Антонины, и встал перед чаном. Мгновение спустя к нему присоединился Юстиниан с мумией императрицы на руках.

Раб считал, что император, всегда выступавший впереди полководца в жизни, должен и первым принять смерть. Поэтому он первым подтолкнул Юстиниана. Раб ожидал услышать крик императора. Но старый тиран был сделан из камня. Почувствовав приближение раба за спиной, Юстиниан просто сказал:

— Вперед, Велисарий. Давай отправим наших шлюх на небеса. Нам самим могут там отказать, но им — никогда.

Велисарий ничего не сказал. И, конечно, не закричал. Отвернувшись от чана, старый раб улыбнулся.

Полководец, несмотря на гибкость ума, всегда оставался крайне упрямым в том, что касалось долга. Христианская вера запрещает самоубийство, поэтому раб и выполнил эту последнюю просьбу. Но она была чистой формальностью. В конце, как знал раб, Велисарий шагнул вперед, только почувствовав легкое прикосновение сильных рук к своей спине.

Но он сможет сказать своему Богу, что его толкнули. Конечно, тот ему не поверит. Даже христианский Бог не так глуп. Но христианский Бог примет ложь. А если не он сам, то его сын. Почему бы и нет?

Закончив выполнение всех обязанностей, а их за долгую жизнь набралось немало, раб медленно направился к единственному в комнате стулу и сел. Это был великолепный трон, как и все сделанное для императора. Раб обвел глазами комнату, наслаждаясь красотой искусной мозаики, и подумал, что это хорошее место для смерти.

Христиане — странные люди. Раб прожил среди них несколько десятилетий, но так и не смог их полностью понять. Они были такими иррациональными и склонными к навязчивым идеям. Тем не менее, он знал, не подлыми. Они как-то по-своему, со своими предрассудка ми принимали бхакти.4 И если их путь к бхакти часто казался рабу смехотворным, они стояли за свою веру, по крайней мере, большинство из них, и боролись за нее до конца. Больше, чем это, разумный человек требовать не мог.

И разумный Бог — это точно. А Бог раба был разумным существом. Возможно, капризным и склонным к выкрутасам. Но всегда разумным.

Людям, которых раб столкнул в расплавленный металл, нечего бояться Бога. Даже императору. Да, жестокий старый тиран проживет еще много жизней, расплачиваясь за свои грехи. Много жизней, поскольку совершил большой грех. Он использовал феноменальный ум, данный ему Богом, чтобы раздавить мудрость.

Много жизней-воплощений. Например, как насекомое, считал раб. Возможно, червь. Но несмотря на все зло, принесенное Юстинианом, тот на самом деле не был злым человеком. А поэтому, думал раб, придет время, когда Бог разрешит императору вернуться, снова в образе бедного крестьянина, в каком-нибудь уголке мира. Может, к тому времени Юстиниан постигнет мудрость.

А может, и нет. Время — непостижимо и находится за пределами человеческого понимания. Кто знает, сколько времени может потребоваться душе, чтобы обрести мокшу 5?

Старый раб достал кинжал из-под плаща.

Велисарий подарил ему этот кинжал много лет назад, в тот день, когда объявил рабу, что отпускает его на волю. Раб отказался от свободы. Ему она больше не требовалась, и он предпочел остаться служить полководцу. Да, к тому времени он уже не надеялся, что Велисарий — Калкин. А когда-то верил. Но постепенно, через не сколько лет служения полководцу, раб наконец смирился с фактом. Велисарий велик, но он просто человек. Он — не десятая обещанная аватара.6 Раб с грустью покорился реальности, зная: мир обречен на еще многие повороты колеса под лапами схватившего его великого асура.7 Но правда была такой, какая она есть. Дхарма 8 все еще оставалась.

Велисарий не понял, почему раб отказался от свободы, но согласился оставить его у себя. Тем не менее в тот же день он вручил ему кинжал. Раб оценил жест. Именно так смертные должны вести себя в глазах Бога.

Он взвесил оружие в руке. Великолепный кинжал.

В свое время старый раб был наемным убийцей — кроме всего прочего. Он уже несколько десятилетий не пользовался кинжалом, но не забыл прежних ощущений. Кинжал казался теплым и доверчивым, как любимое домашнее животное.

Раб опустил его. Он немного подождет.

За стенами храма святой Софии стояла тишина. Катафракты, участвовавшие вместе с Велисарием в последней битве, теперь мертвы.

Они хорошо умерли. О, очень хорошо.

В свое время раб был известным воином, которого боялись — кроме всего прочего. Он уже несколько десятилетий не участвовал в битвах, однако помнил свои ощущения. Катафракты достойно сражались, великая была битва. Тем более великая, что в ней не было смысла, кроме дхармы.

И возможно, признал раб, небольшая радость от сладости мести. Но месть не так уж важна на весах судьбы, думал раб. Катафракты за эту битву и так сбросили много кармы со своих душ.

Раб был этому рад. На самом деле его никогда особо не волновали катафракты.

Грубые, хвастливые и неотесанные в сравнении с сословием кшатриев, к которым когда-то принадлежал раб. Но ни один кшатрий не посмеет претендовать на большее, чем мертвые катафракты за стенами храма святой Софии. Сам Арджуна 9 примет их души и назовет их своими.

Раб снова подумал о кинжале и решил: его собственная карма станет лучше, если он им воспользуется. Но опять отогнал эту мысль.

Нет, он немного подождет.

Он не боялся греха самоубийства. Его вера не разделяла странного христианского убеждения в том, что совершенные деяния влекут за собой моральные последствия, отличные от цели содеянного. Нет, дело в том, что он не мог оставить этот поворот колеса вечности без небольшой сладкой мести.

Этим подлым асурам потребуется время, чтобы добраться до комнаты, где сидел раб. Йетайским собакам и блохам-раджпутам еще предстоит пробраться по широкому центральному проходу собора. И они все это время будут трястись от страха, ожидая нового удара Мангуста.

Старый раб даст им это время, добавив значительную карму к своей душе, которую придется отрабатывать в следующих воплощениях. Раб знал об этом, но не мог устоять.

Он вдоволь насмеется над мучителями.

Так Шакунтала насмеялась над ними, очень давно, перед тем как вскрыть себе вены. И теперь, в конце жизни, старый раб радовался, что наконец может вспоминать девушку без боли.

Как он любил это сокровище мира, этот драгоценный камень создания! С самого первого дня, когда ее отец привел ее к нему и передал сокровище на хранение.

— Научи ее всему, что знаешь, — приказал император великой Андхры. — Не скрывай ничего.

Ей только исполнилось семь лет. У нее была темная кожа, так как ее мать родилась в Керале, а глаза — словно черная бездна. Уже тогда.

По мере взросления красота ее тела привлекала других мужчин. Но никогда — его, мужчину, который, мною лет спустя, стал рабом Велисария. Он любил саму красоту девушки. И он думал, что хорошо ее обучил. Ничего не скрывал.

Раб засмеялся, как не смеялся несколько десятилетий. При звуке его смеха йетайцы и раджпуты, осторожно передвигавшиеся в соборе, застыли на своих местах, словно парализованные олени. А радостный смех раба, повторившийся эхом под стенами собора, напоминал крик пантеры.

Так на самом деле звали раба — в то далекое время. Пантера Махараштры. Ветер Великой Страны.

О, как Ветер любил принцессу Шакунталу!

Дочь великого императора Андхры. Но кто знает? Отцовство всегда считалось любимым предметом божьих шуток. Но одно несомненно, ее душа на самом деле была детенышем Пантеры.

Собаки, завоевавшие Андхру, не убили только ее, единственную из династии Сатаваханы. Ее одну — за красоту тела. Император Шандагупта собирался подарить ее своему верному слуге Венандакатре. Венандакатре Подлому. Подлец из подлецов был Венандакатра, а сам император из проклятых малва — асурской собакой и только собакой. Зверем.

Пантере не удалось предотвратить пленение Шакунталы. Он лежал, спрятавшись в тростниках, и чуть не умер от ран, полученных во время последней битвы перед дворцом в Амаварати. Но, придя в себя, пошел по следу собак к их лежбищу. На север, через Сахьядри, к самому дворцу Подлого.

Шакунтала находилась там. Ее держали в плену уже несколько месяцев, оставляя для удовольствия Венандакатры. Ожидалось скорое возвращение Подлого после выполнения задания, которое ему год назад дал император. Она не была ранена или изувечена, но ее хорошо охраняли. Пантера внимательно изучил охрану и решил: ему с ней не справиться. Шакунталу сторожили кушаны под командованием опытного и хитрого ветерана, который избегал риска и не оставлял без внимания ни одной щели.

Пантера навел справки. Кроме всего прочего, он в свое время был еще и великолепным шпионом, поэтому узнал многое. Главное: личность командира кушанов нельзя недооценивать. Его звали Кунгас, и это имя Пантера слышал раньше. Нет, лучше подождать.

А затем время вышло. Венандакатра вернулся и сразу же отправился в покои новой наложницы, оставив толпу охранников-йетайцев под дверьми. Подлый горел желанием насладиться телом Шакунталы, а еще больше — его осквернением.

При воспоминании о том дне крепкие пальцы старого раба со всей силы сжали рукоятку кинжала. Он слышал осторожные шаги тварей перед дверью. Он еще немного подождет. Но теперь осталось недолго. Достаточно, чтобы помучить врагов.

В последний день жизни девушки Пантера стоял на коленях в лесах недалеко от дворца Венандакатры и истово молился. Молился, чтобы Шакунтала вспомнила все, чему он ее учил, а не только те уроки, которые она легко усваивала.

Кроме всего прочего старый раб был в свое время известным философом. И много лет назад он молился, чтобы сокровище его души вспомнило: в конце концов только душа имеет значение. А все остальное — суета сует.

Но как он и опасался, она не вспомнила. Вспомнила все остальное, но не это. И поэтому, услышав первый крик Подлого, раб заплакал горькими слезами, оплакивая свою горькую жизнь.

Много лет спустя он услышал о происшедшем от самого Кунгаса. Странно, как поворачивается колесо времени. Он встретил бывшего начальника охраны Шакунталы на том же рабовладельческом корабле, который вез и его на рынок Антиоха. Пантеру наконец поймали во время одной из последних отчаянных битв перед тем, как вся Индия прогнулась под когтями проклятых асуров. Но те, кто его пленил, не узнали Ветер Великой Страны в усталом пленнике, покрытом множеством шрамов, поэтому просто продали его капитану.

Как он выяснил, Кунгаса уже давно продали в рабство. Теперь у кушана не было рук — их отрубили охранники-йетайцы, обвинившие его в совершенном Шакунталой. Те самые охранники, которые оттеснили его и его воинов в сторону, горя желанием посмотреть на развлечения хозяина. (И конечно надеясь, что Подлый пригласит их последовать своему примеру после того, как закончит сам.)

У Кунгаса также отсутствовали глаза и нос. Палачи-махамимамсы оставили ему только уши и рот, чтобы он мог слышать насмешки детей и выть от горя.

Но Кунгас всегда отличался практичностью, поэтому стал сказочником, причем превосходным. И если люди находили его внешность отталкивающей, они терпели ее ради его рассказов. Он рассказывал великолепные истории. Самой популярной считалась история падения Подлого, которую так любили бедняки — его обычные слушатели, хотя ее и запрещали власти. Сидя в трюме рабовладельческого корабля (где он оказался, весело объяснил Кунгас, потому что благодаря своему бойкому языку совратил знатную женщину, а его невидящие глаза не заметили возвращения ее мужа), он рассказал историю Пантере.

В представлении Кунгаса она звучала весело, в немалой степени потому, что Кунгас считал свое наказание справедливым, а себя виновным в смерти Подлого и давно уже решил: вероятно, это — единственное благородное дело за всю его впустую растраченную жизнь.

Кунгас всегда презирал Венандакатру и йетайцев, правящих всеми, кроме малва. Несмотря на свою твердость и жесткость, он привязался и к принцессе, поэтому и не предупредил их. Поэтому и держал рот на замке. Он не предупредил их, что под красивой внешностью скрываются стальные мышцы. Кунгас видел, как она танцует, и знал, наблюдая за легкостью и грациозностью движений, что танцевать ее учил наемный убийца.

Кунгас в деталях описал первый удар, и Пантера увидел его, даже в трюме рабовладельческого корабля. Пяткой в пах, как он и учил ее.

И увидел все остальные удары, последовавшие за первым, подобные раскату смеха. Подлый корчился на полу уже через несколько секунд.

Он корчился, но пока оставался жив. Да, девушка помнила все, чему убийца научил ее, кроме того, на что он больше всего надеялся.

Конечно, учитель понял, слушая рассказ Кунгаса: она не забыла главную заповедь наемного убийцы на случай уничтожения врага. Оставить жертву парализованной, но в сознании, чтобы отчаяние разума усиливало агонию тела.

Слыша, как собаки-асуры наконец вошли в комнату, старый раб закрыл глаза. Еще чуть-чуть, совсем чуть-чуть, чтобы насладиться памятью. О, как он любил Черноглазый Жемчуг Сатаваханы!

Он видел, как она танцевала, последний танец в своей жизни. О, как велика была ее радость! Танцевать перед Подлым, насмехаясь над ним своим девственным телом, которое никогда не будет принадлежать ему. Из горла Венандакатры, вскрытого его же собственным ножом, вытекала жизнь и его кровь омывала голые подвижные ножки его убийцы, когда они танцевали танец смерти. Ее кровь смешается с его кровью, и очень скоро, потому что она перерезала свое горло до того, как до нее добралась охрана йетайцев. Но Подлый не мог этому обрадоваться, поскольку его глаза уже ничего не видели.

Время пришло. Как раз когда один из йетайцев протянул руку, чтобы схватить его, старый раб спрыгнул с трона и вскочил на край чана, в котором бурлил расплавленный металл. Прыгнул туда, как молодая пантера.

Пришло время содрать кожу с живодеров.

О, он им покажет! Вначале он подразнил их горечью навсегда потерянных трофеев. Ни кожа, ни кости великих римлян не будут висеть на стенах во дворцах малва, ничто из римских сокровищ не заполнит сундуков!

А затем он дразнил их собой. Ни разу за последние тридцать лет он не пользовался своим настоящим именем. Но теперь он произнес его, и оно прозвучало в соборе подобно грому.

— Меня зовут Рагунат Рао. Я — Пантера из Махараштры. Я убивал ваших отцов тысячами. Я — Ветер Великой Страны. Я косил их души, как коса. Я — Щит Декана. Моя моча была их погребальным омовением.

Я — Рагунат Рао. Рагунат Рао!

Яд Для Лживых Врагов и Зеркало Позора Раджпутаны.

Рагунат Рао! Это я!

Они хорошо знали это имя, даже спустя столько лет. И они отступили назад. Вначале в неверии. Но затем, наблюдая за танцем старика на краю чана с расплавленным золотом, поняли: он говорит правду. Потому что Рагунат Рао умел многое и преуспел во всем, чем занимался, но самых больших достижений он добился, как танцор. Он был велик, танцуя смерть врагов Махараштры, и велик теперь, когда он танцевал смерть самой Великой Страны.

О да, старый раб был великим танцором в свое время — кроме всего прочего. И теперь, у края растопленных римских сокровищ, в дыме растопленной римской славы он танцевал последний танец. Великий танец, ужасный, теперь запрещенный, но никогда не забытый. Танец созидания. Танец разрушения. Крутящийся, вертящийся, дьявольский танец времени.

Пока он танцевал, жрецы Махаведы шипели в бессильной ярости. Бессильной, поскольку не смели приблизиться к нему — боялись ужаса в его душе; а йетайцы не приближались, поскольку боялись ужаса в его теле; а раджпуты не могли, поскольку стояли на коленях, оплакивая честь Раджпутаны.

Да, он в свое время считался великим танцором. Но никогда он не был таким великим, как в этот свой последний час, и знал это. Танцуя и поворачивая колесо времени, он забыл о своих врагах. Потому что в конце концов они стали ничем. Он помнил только тех, кого любил, и удивился, поняв, скольких людей он любил за свою долгую и полную страданий жизнь.

Возможно, он когда-нибудь встретится с ними вновь. Когда — не знает никто. Но он думал, что увидит их.

И возможно, в какой-нибудь другой жизни он увидит, как сокровище его души танцует брачный танец, ее голые ловкие ножки мелькают для возлюбленного.

И возможно, в какой-то другой жизни он увидит, как императоры предпочитают мудрость уму, а преданность — клятве.

И возможно, в какой-то другой жизни он снова увидит, как Раджпутана возвращает честь, а битва с древним врагом снова завершается танцем победы.

И возможно, в этой другой жизни он обнаружит, что Калкин на самом деле низошел, чтобы уничтожить асурских фаворитов и связать самого дьявола.

Что может знать человек?

Наконец, почувствовав, что силы покидают его, старый раб выхватил кинжал. На самом деле в нем не было необходимости, но раб считал, что такой прекрасный подарок следует использовать. Поэтому он вскрыл вены, добавил брызжущую кровь в свой танец и смотрел, как его жизнь с шипением соединяется с расплавленным золотом. Он ничего от себя не оставит собакам — ни кожи, ни костей. Он присоединится к нечистому императору и чистому полководцу и самым чистым из жен.

Раб совершил последний прыжок с огромной силой. О, каким высоким был прыжок! Таким высоким, что у него хватило времени в последний раз рассмеяться перед тем, как уйти навсегда.

О, мрачный Велисарий! Разве ты не видишь, что Бог — танцор, и созидание — это его танец радости?