Окончательное решение

XI

Мальчик без тени улыбки смотрел вперед. На нем была темная, аккуратно отглаженная фланелевая рубашка с застегнутым на пуговицы воротником. Галстук из репса, который он завязал сам, из-за жары болтался свободно. Было похоже, что он ждет, когда пройдет похоронная процессия. Старик стоял у самых ступенек вагона, поместив у себя в ногах накрытую клеенкой проволочную клетку. Поезд медленно тянулся к концу платформы. Слышались унылые, по-коровьи занудные вздохи локомотива. Позади старика стоял инспектор, прочищая горло, словно готовился произнести скромную речь по такому приятному поводу. Трое мужчин — в коридоре томился мистер Пэникер — решили между собой, что честь передать птицу хозяину принадлежит самому старшему. Старик понимал, что, с точки зрения инспектора, это справедливо. Он не только допустил, но и настоял на том, чтобы инспектор Беллоуз был отмечен за задержание и арест Мартина Кэлба, обвинявшегося в убийстве. Что касается причин, по которым викарий отклонил честь вручить мальчику птицу, то его роль в этом приключении, пусть не главная, но весомая, в конце концов, не слишком повлияла на изменение его мировоззрения. Всю дорогу из Лондона он был угрюм и неразговорчив, сидел в вагоне для курящих, роняя пепел на свой скромный мирской костюм. Старик подумал, что он возвращается домой поджав хвост.

На платформе деревенской станции, кроме его жены и мальчика, не было никого, если не считать местного почтмейстера и парочки молоденьких женщин, нарядившихся для поездки в Истбурн. Сын викария решил не встречать папашу; как сказал инспектор, Реджи уехал из Суссекса, «надеюсь, что навсегда», хотя старик полагал, что, проявляя терпимость, можно было бы сказать, что Реджи отправился искать место, где его недостатки изучены не так подробно, где ему не будут постоянно поминать о жизненных промахах, где он не будет первым подозреваемым в любой темной истории, произошедшей в окрестностях.

Задрожав, поезд остановился. Мальчик шагнул к вагону так осторожно, что старик заметил, как миссис Пэникер, положив руку сзади ему на шею, ласково его подтолкнула.

— Хотелось бы, чтобы он улыбнулся, — сказал мистер Пэникер, смахивая пепел с рубашки. — Хотя бы сегодня. Боже милостивый.

Старик тоже чувствовал огромное, почти болезненное желание увидеть в лице ребенка отражение радости. Сыскное дело так много лет было связано с вопросами компенсации и вознаграждения, что, хотя сейчас старик перестал этим интересоваться, он с удивительной силой ощущал, что мальчик в качестве платы должен ему улыбку. Но когда Лайнус Штейнман приблизился к поезду, не сводя глаз с зачехленного купола в ногах старика, выражение его лица оставалось таким же пустым, кроме разве что некоторой тревоги, может, даже сомнения в глазах. Этот взгляд старик узнал, хотя в первый момент не мог вспомнить, где он его видел. Пожалуй, он не слишком отличался от сомнения, сквозившего во взгляде преподобного К. Т. Пэникера.

Что ж, подумал старик, конечно, он волнуется. Он ведь не видит своего друга.

— Вот, — резко обратился он к викарию. Не без труда поднял клетку и передал ее мистеру Пэникеру. Викарий замотал было головой, но старик изо всех сил, пихнул ему клетку. И довольно грубо подтолкнул того к ступенькам. Затем, когда мистер Пэникер неуверенно сошел с поезда, старик протянул свою скрюченную, дрожащую руку и стянул клеенчатый чехол, открыв театральным жестом настоящего фокусника алый хвост, мощный черный клюв, бездонные черные глаза и красные лапы Лего Фреда.

Мальчик улыбнулся.

Мистер Пэникер, несколько скованно, потрепал его по голове. Потом повернулся к жене.

— Молодец, мистер Пэникер, — сказала она и протянула ему руку.

Взяв у викария клетку, мальчик поставил ее на платформу. Отодвинул проволочную задвижку, открыл дверцу и сунул внутрь руку. Бруно проворно вскочил на нее, а потом, когда мальчик вытащил его наружу, мелкими шажками стал подниматься по темно-синему рукаву на плечо, где, осознанно или случайно вторя неуклюжему жесту викария, нежно провел клювом по темным кудряшкам над правым ухом мальчика.

Миссис Пэникер минуту смотрела на этих двоих, вновь обретших друг друга, и улыбалась задумчиво и иронично — так рассматривают солонку и перечницу или пару любимых носков, которые только и уцелели в сгоревшем дотла доме. Потом она обернулась к инспектору.

— Выходит, он богат? — спросила она.

— Очень может быть, — ответил инспектор Беллоуз. — Но пока нам — или, как я могу добавить, мистеру Кэлбу — удалось определить, что эти бесконечные цифры попугая на самом деле не являются номерами счетов в швейцарском банке. Хотя брат Кэлба в Цюрихе с утра до ночи пытался их найти.

Миссис Пэникер кивнула. Так она и подозревала. Она подошла и встала рядом с мужем, мальчиком и Бруно.

— Привет, — сказал попугай.

— И тебе привет, — ответила она ему.

— У меня есть большие сомнения, — сказал старик, — что нам когда-нибудь удастся узнать, какой смысл во всех этих цифрах, если он вообще есть.

Господь свидетель, такое признание было для старика делом непривычным и не слишком приятным. Заставить работать свой творческий мозг, чтобы решить задачу, найти разгадку — несомненную, элегантную и вместе с тем невероятную — всегда представлялось ему важнейшим человеческим занятием: обнаружение смысла и причинности среди ложных подсказок, шума и колючих кустарников жизни, в которых не остается следов. Но его всегда преследовала мысль — разве не так? — что на свете есть люди, сумасшедшие шифровальщики, безумцы-сыщики, безрассудно тратящие свой блестящий ум и здравомыслие на расшифровку и интерпретацию посланий, заключенных в форме облаков, в переставленных буквах библейских текстов, в пятнышках на крыльях бабочки. Благодаря существованию таких людей, пожалуй, можно было бы прийти к мысли, что значение существует исключительно в сознании аналитика. Что именно неразрешимые задачи — ложные подсказки и голые факты — отражают истинную природу вещей. Что вся очевидная значимость и системность имеют, по сути дела, не больше смысла, чем болтовня африканского серого попугая. Можно было бы прийти к такой мысли, подумал он, вполне можно.

В этот момент земля слегка задрожала и вдалеке послышался, становясь все ближе, стук железных колес о железные рельсы. Мимо станции шел поезд, товарняк, военный транспорт, с вагонами, выкрашенными в тусклый серо-зеленый цвет, везущий снаряды, ветчину и гробы для пополнения запасов оживленных депо европейской войны. Мальчик поднял взгляд на идущий враскачку поезд, слегка замедливший, но не остановивший свой ход. Он смотрел на него, и его глаза перебегали слева направо, словно читая по проходящим мимо вагонам.

— Sieben, zwei, eins, vier, drei, — шептал мальчик, чуть шепелявя. — Sieben, acht, vier, vier, fünf[14].

Попугай, возможно, испугавшись грохота проходящего поезда, взлетел на стропила крыши, где, безукоризненно подражая голосу той женщины, которую никто из них никогда не увидит, нежно запел.