Окопов. Счастье на предъявителя

Глава первая. Тюрьма

«Динь, динь, динь» – динамики гулко разнесли вызов электронного ксилофона по полупустому залу аэропорта. Приятный женский голос, несколько гнусавя, как будто с заложенным носом, мило известил: «Пассажирам рейса двадцать два девятнадцать, Москва-Калининград… Выдача багажа осуществляется на стойке два бэ, в правом крыле аэропорта».

«Спасибо. У меня все с собой», – послышался голос мужчины в светло-бежевом плаще, остановившимся посреди зала. Он огляделся, закрыл глаза, запрокинул голову назад, с шумом выдохнул и произнес: «Вот я и дома».

Звали мужчину Николай Анатольевич Окопов. На вид, лет сорок, хотя по паспорту – тридцать четыре. Чуть выше среднего роста, шатен, уже с посеребренными висками, средней комплекции, немного сухощав, светлые карие с зеленоватым оттенком глаза, небольшой, слегка вздернутый нос, подбородок с ямочкой, которая обозначала, скорее, наличие воли, чем качеств мужика-самца, укладывающего женщин на лопатки за пару минут или пару фраз. Его нельзя назвать ни смуглым, ни бледным. Верхняя часть лица, ото лба до носа, более темная от загара. А вот нижняя – от верхней губы до кадыка, бледная, даже иссине бледная. Так бывает, когда мужчина очень долго носит густую бороду, а затем сбривает.

«Во б….!» – негромко выругался Николай Анатольевич, увидев свое отражение в стекле. Из-под воротника новенького плаща торчала магазинная бирка с крупной надписью черным фломастером: «1199 у.е.». «Эк меня оценили! Прям, как у Шифрина в монологе про Золушку, – с усмешкой подумал он. – И как еще интимных услуг никто не потребовал? Хотя…, за такую цену?… Я б за себя столько не дал». Он сорвал бирку и бросил в мусорку. Не права бирка. Николай Анатольевич стоил много и много дороже. Достаточно сказать, он входил в двадцатку официально состоятельнейших людей Калининграда. Он, даже, четыре года назад находился на первом месте среди самых завидных женихов этого города, но уступил пальму первенства по причине женитьбы. За душой у него имелось состояньице, исчисляемое семизначным числом во все тех же условных единицах. Правда, заводов, газет, пароходов не имел. Владел крупнейшей в области транспортной компанией с обширным автопарком большегрузных фур, логистическим центром со складами, терминалами, сервисом, стоянками и прочим сопутствующим, имел магазинов штук пять и пару зданий бизнес центров, которые сдавал в аренду, да еще по мелочи, вроде деревообрабатывающего цеха. Скажу больше, он находился в шаге от того, чтобы ворваться в пятерку самых богатых людей этой области, так как нашел, не побоюсь этого слова, клад. Не просто нашел, а уже добыл и вывез. Но об этом чуть позже. А так, с первого взгляда и не скажешь, мужик, как мужик. Обычный. Ничего особенного. Кроме богатств Николай Анатольевич имел еще и другое, не менее ценное. Красавица жена Светланка, на зависть всем коллегам бизнесменам, скромная, заботливая, ласковая, великолепная хозяйка, которую он не видел уже восемь с половиной месяцев и которая сейчас ждала его в их просторном особняке на берегу озера в одном из самых престижных районов города. Так что, не стоит судить о людях по ярлыкам.

Николай Анатольевич переложил из правой руки в левую пухлый, слегка потертый портфель рыжей кожи и направился к выходу. «Динь, динь, динь» – снова мелодично пропели динамики, и тот же приятный, слегка гнусавый голос сообщил: «Встречающих пассажиров. Рейс четырнадцать семнадцать, Минск – Калининград, отложен на неопределенное время в связи со штормовым предупреждением». После секундной паузы вновь раздалось: «Динь, динь, динь. Вылеты рейсов двенадцать семнадцать, Калининград – Санкт Петербург, и одиннадцать ноль девять, Калининград – Краснодар, задерживаются на неопределенное время в связи со штормовым предупреждением. Информация о вылете будет сообщена позднее». В зале кто-то громко выругался, послышался шлепок чемоданов об пол, а настроение Николая Анатольевича еще более улучшилось. Он улыбнулся и негромко сказал сам себе: «Везет же мне! Успел проскочить до шторма!».

На стоянке машин рядом со зданием аэропорта немноголюдно. К нему тут же подскочили несколько человек, по очереди предлагая такси до города всего за триста пятьдесят рублей. Не нужно ему такси. У него своя машина с шофером Степаном, которую он и высматривал по сторонам. Странно, но черного Лексуса внедорожника поблизости нигде не видно. Он посмотрел на часы. Без четверти семь. Это время как-то не вязалось со временем суток в этот сезон. Еще светло. Так и есть. Забыл перевести часы. На большом табло над входом аэропорта значилось «15.47, 5 ноября 2004 года, + 07 градусов по Цельсию». Он перевел свои часы назад и достал телефон-раскладушку. Трубка молчала абсолютно. Еще делая пересадку в Москве, пытаясь позвонить, обнаружил, что телефон не подает признаков жизни. Нет, заряд в нем был, экран светился, но делать звонки категорически отказывался. Даже не раздавался голос: «На вашем телефоне не достаточно средств». Хотя, их там должно быть достаточно, даже сверх того. И все равно молчание.

Эх, если бы Николай Анатольевич на третьем курсе техникума слушал лекции Жанетты Федоровны по Истории КПСС, а не резался в «Морской бой» со своим соседом по парте, Валеркой, то хотя бы что-то слышал о работе Ленина «Советы постороннего» и знал, что обязательным условием предстоящего переворота является лишение свергаемой власти какой-либо связи, что слова вождя о захвате и удержании любой ценой телефона, телеграфа и прочего, при определенных обстоятельствах, актуальны всегда. Если бы он знал это или чувствовал, то, вполне возможно, и не случилось бы с ним та катастрофа, и не была бы написана эта история. Однако, отсутствие признаков жизни у своего мобильного телефона Николай Анатольевич объяснял себе тем, что почти девять месяцев он им не пользовался, так как все это время находился в неимоверно глухих местах, вследствие чего мобильный оператор волюнтаристски вычеркнул его из списка своих абонентов.

Если молчание мобильного телефона он мог как-то объяснить, то отсутствие здесь своего автомобиля – уже никак. Спешно делая пересадку в Москве, он позвонил-таки с телефона-автомата домой и предупредил о своем прибытии. Так что, его должны были встречать. Он еще некоторое время потоптался на месте, отворачиваясь от порывов ветра. Машины так и не было. Как же хотелось поскорее приехать домой, залезть в ванну, поваляться в пене, в щекочущих воздушных пузырьках джакузи, затем поужинать со Светланкой при свечах. Интересно, что она приготовила? Только бы не грибы. Да и мяса с рыбой не хотелось. Последние месяцы только это и ел. Хорошо бы картошка, да жаренная, да с лучком… А потом в спальню. А потом… И зуд нетерпения от этого «потом» донимал все больше.

Уже пассажиры его рейса получили свой багаж и потянулись: кто на остановку автобуса, кто – прямо в лапы таксистов. Мимо прошествовала пестрая галдящая толпа цыганок в цветных юбках, которые встречали, наверное, своего барона, седого невысокого мужичка с бородкой, лет пятидесяти, сидевшего в самолете через кресло от Николая Анатольевича, и который сейчас возглавлял эту шумную процессию. В самолете этот мужчина казался совершенно обычным, ничем не примечательным, даже не скажешь, что цыган. Зато сейчас, в окружении шумных цыганок и детей – настоящий барон. Важный, властный. Вот что значит свита. За этой процессией, немного отстав, шла молодая цыганка. Она не была похожа на остальных. Длинное белое кожаное пальто с пушистым песцовым воротником и такими же манжетами рукавов. На голове элегантная белая шапочка короткого меха, похожая на пилотку, которую она придерживала рукой от ветра. Каштановые волосы собраны на затылке в тугой узел. Ярко, даже очень ярко напомаженные пухлые улыбающиеся губки. Прямой тонкий нос и большие темные глаза, наглые, как будто хмельные.

– Э-э-э! Молодой, красивый, давай погадаю! – вдруг громко сказала молодая цыганка развязным, низким, слегка хрипловатым, но все-таки приятным голосом, заглядывая ему в глаза. – Всю правду скажу. Ничего не утаю. Ну! Давай!

Николай Анатольевич уже привык к вокзальным гадалкам-цыганкам, обещающим напророчить счастье или снять порчу. Он всегда отделывался от этих попрошаек тем, что в упор не замечал их. Как будто к нему обращалось пустое пространство, не занятое женщиной в цветастом платке и широких пестрых юбках. Только эта молодая красавица ничем не напоминала тех вокзальных приставал, ни внешним видом, ни самой манерой обращения. Те заговаривали негромко, ласково, пытаясь заглянуть в глаза. Эта же сходу выдала на всю улицу, перекрикивая ветер. Николай Анатольевич внимательно посмотрел на молодую цыганку в белом. Похоже, она была немного навеселе и явно дурачилась.

Он слегка улыбнулся и отвернулся, не желая дальше ломать эту комедию.

– Чего отворачиваешься?! – не унималась цыганка. – Позолоти ручку! Все тебе расскажу. Что было. Что будет. Ну, соколик!

Он с видом, как будто не к нему обращаются, нарочито не спеша посмотрел на часы и обвел автостоянку взглядом, выискивая свою машину.

– Тебя дома ждут. Но не так как ты думаешь, – после некоторой паузы громко и отчетливо сказала она. – Не будет тебе картошки. Горбушку черствую есть будешь. Объедкам обрадуешься.

Николай Анатольевич опешил и обернулся. Лицо молодой цыганки преобразилось. Оно стало абсолютно серьезным, даже побледневшим. Губы слегка скривились на одну сторону. Глаза, как будто затуманены серебристой пеленой и, казалось, смотрят не на этот мир, а вовнутрь, в себя.

– Не скоро тебе мыться в ванной с пеной, – продолжила она изменившимся, ставшим глухим голосом. – Слезами умываться будешь, пока дочиста не отмоешься.

– Ты… Ты чего городишь? – спросил он, слегка ошалевший от такой наглости. – Хотя бы руку взяла, прежде чем врать.

Молодая цыганка коротко резко вздохнула. Ее внезапная бледность прошла. Губы опять расплылись в хмельной улыбке и глаза заблестели.

– Зачем мне твоя рука? – опять развязно сказала она, улыбаясь. – У тебя все на лбу написано. Есть у тебя в кармане бумажник. То-о-о-лстый. Возьми себе оттуда на такси, а его отдай Наденьке.

– Кому? – спросил, и его рука непроизвольно полезла в карман плаща, нащупывая бумажник.

– Мне, соколик. Меня Надей зовут. Сохраню его. Потом тебе верну. И половину денежек, что в нем были.

– А вторую половину куда? – глухо спросил он.

– Мне, касатик, за труды, – весело ответила цыганка.

В кармане он суетливо приоткрыл бумажник, на ощупь вытащил первую попавшуюся купюру, отложил в сторону, а бумажник потянул наружу. В это время недовольный мужской голос что-то прокричал цыганке на непонятном языке, из которого Николай Анатольевич разобрал только имя: «Надир». Он опомнился, спохватился и вытащил из кармана, но не бумажник, а тысячерублевую купюру. Цыганка театрально поморщилась, зажала двумя пальцами, указательным и средним, банкноту, подняла ее к верху, как бы просматривая на свет и пошла догонять своих.

– Пожалеешь! Три раза пожалеешь, что не отдал Наденьке кошелечек! Руки еще будешь мне целовать! – почти прокричала удаляющая цыганка.

Только сейчас он опомнился полностью. Как наваждение спало. «Вот чертовка, – подумал он. – Чуть бумажник ей не отдал. Тысячу выцыганила. А я думал, на меня эти штуки не действуют. Болван! Но как ловко она это провернула!»

Николаю Анатольевичу не так жалко денег, как досадно, что его, такого искушенного, развели в аэропорту родного города, как последнего лоха. «И откуда она узнала, что я думал о доме, о ванной, о картошке жаренной?» – вертелось в голове. И ответ напросился сам собой. Незагорелый след от бороды на лице. Такое бывает, когда человек долго находился в экспедиции или в море. А что хочет такой человек? Естественно, скорее вернуться домой, принять ванну и покушать того, чего давным-давно не ел. А это именно не порошковая, а настоящая картошка, которая в далеких экспедициях заканчивается в первую очередь. «Хорошие психологи, эти цыгане,» – подумал он и стал снова выглядывать свою машину. Ее не было. Терпение также заканчивалось.

– Машину до города не желаете? – обратился к нему грузный мужчина в замшевой куртке, кожаной кепке с лоснящимся лицом и заискивающей улыбкой.

– Сколько? – спросил Николай Анатольевич, уже совсем потерявший терпение.

– По счетчику. Исключительно по счетчику, – быстро ответил таксист, сузив глазки.

– По счетчику?… Ладно, едем.

Через полминуты перед ним остановился черный представительский мерседес с белыми шашечками на двери и надписью под ними «Люкс Сити такси».

«Сначала в порт», – сказал он, усаживаясь на заднее сиденье и добавил: «Если на встречу попадется черный Лексус, посигнальте ему! Может, остановится».

Как бы ни хотелось Николаю Анатольевичу сейчас домой, первым делом нужно заехать в диспетчерскую порта. Ведь там, где-то в Северном море, курсом на Калининград, полным ходом идут четыре судна-лесовоза, под завязку груженные отборным, выдержанным лесом фантастической стоимости. Еще два лесовоза идут на Роттердам. Со дня на день все суда должны прибыть. Можно было бы обойтись и без визита в порт, но в сдохнувшем, так некстати, телефоне, остались погребенными на СИМ карте все нужные номера.

На первый взгляд добротная и, в какой-то степени, престижная машина такси на поверку оказалась почти развалюхой. Задняя подвеска безбожно била на каждом ухабе, сотрясая машину и пассажира, мотор чихал периодически. Еще на подъезде к городу Николай Анатольевич глянул с заднего сидения на счетчик. Там уже перевалило за пятьсот рублей. А в зеркале заднего вида отражалась не в меру довольное лицо шофера.

– Э! Послушайте, почём у вас километр? – спросил Николай Анатольевич.

– По прейскуранту, – живо ответил шофер. – Шестьдесят пять за километр.

– Сколько!? Это… Это больше двух долларов! В Лондоне дешевле!

– Я не знаю про Лондон. Но у нас люкс такси.

Николай Анатольевич хотел было возмутиться. Но не стал. Его разводили на бабки второй раз в течении часа. При чем, второй раз более нагло и цинично. И ничего не поделаешь. Ему сказали, что оплата по счетчику. Он согласился. Кто виноват, что не спросил, с какой скоростью вертится этот счетчик?

Когда подъехали к порту на счетчике было тысяча девятьсот сорок восемь рублей, а в зеркале отражалось довольная ухмылка лоснящейся рожи шофера. Николай Анатольевич вышел из машины.

– Вас подождать? – спросил шофер гадко улыбаясь.

– Эвакуатор подожди, он тебе скоро понадобится! – ответил с раздражением Николай Анатольевич и швырнул на переднее сиденье две тысячерублевки. – На вот, развалюху свою почини!

– Почему это развалюху? – выгнув бровки спросил шофер обиженным тоном.

– У Запорожца подвеска лучше, – ответил он и захлопнул дверцу.

Николай Анатольевич вышел из диспетчерской порта, напевая себе под нос песенку Синатры «Strangers in the night». Особенно ему удавался припев: «Дуби, дубиду, дуби, дубида». Первый из его лесовозов уже подходил к проливу Большой Бельт и уже завтра зайдет в Балтийское море. Его нагоняли еще три таких же. Так что, все прибудут в Калининград не позднее четверга, если шторм не помешает. А вот два самых крупных финских лесовозоа должны прибыть на рейд Роттердама послезавтра.

«Как я все успел, дуби, дуби да, – уже громко, никого не стесняясь, пел он, придумывая свои слова к песне. – А я все успел, дуби, дуби да!»

Ему оставалось только проверить готовность площадок своего деревообрабатывающего цеха принять груз. Цех находился здесь, неподалеку, минут пятнадцать пешком, поэтому решил пройтись. Да и машин на этой улице сейчас совсем не было.

Ворота закрыты, сторожа нигде не видно, но ему и не надо его. В щели забора увидел, что указание, которое он дал в радиограмме, не выполнено. Территория не расчищена, какие-то два трактора стоят, экскаватор, штабеля кирпичей, бревна в беспорядочной куче, несколько контейнеров с мусором. Однако, эта неприятность ему настроение ничуть не испортила. Он только сказал негромко: «Ладно. Завтра эти деятели вместо выходного будут у меня здесь шуршать, пока порядок не наведут».

– Простите, – послышалось сзади. – Вы не могли бы меня ссудить некоторой суммой? Пожалуйста!

Обернулся. Перед ним стоял невысокий мужичок в брезентовом выцветшем плаще, с накинутым от ветра капюшоном, из-за чего его лица не было видно. Только красные щеки и обветренные губы. Николай Анатольевич не любил попрошаек. Лишь иногда подавал какой-нибудь немощной бабуле с жалостливым лицом, полагая, что в других случаях человек в состоянии сам себе заработать на пропитание или на что еще.

– Нет, – твердо ответил Николай Анатольевич и отвернулся.

– Ну, пожалуйста! Что вам стоит!

– Работать не пробовал?

– Пробовал, так у меня…

– Попробуй еще раз! – перебил Николай Анатольевич, направляясь к дороге.

– Чтоб и тебе так пробовать, жлоб! – послышался вдогонку злой выкрик.

Реагировать на хамство поберушки он счел ниже своего достоинства. Выйдя на обочину, увидел приближающуюся машину, стал голосовать. Эта машина проскочила мимо, а вот следующая остановилась.

– На Курортную, – сказал он, заглядывая в открывшееся окно Ауди.

– Сто пятьдесят, – ответил водитель.

– Хорошо, пусть будет. Едем.

Выйдя из машины, Николай Анатольевич перед калиткой дома зажал между ног свой портфель и стал рыться в карманах, выискивая ключи. Нащупав нужный, ткнул жало в замок. Однако он был открыт. Значит, его ждали.

«Сколько же меня здесь не было? – подумал он, запирая за собой калитку. – Последний раз я шел к этой калитке из дома шестнадцатого февраля, увязая по колено в снегу. Прошло?… Прошло более восьми месяцев, почти тридцать семь недель, ровно двести шестьдесят два дня. Стоп! Этот год високосный. Значит, двести шестьдесят три дня. Светлана тогда только стала отходить от воспаления легких. Да уж, столько пролетело, а как вчера…»

Он нажал ручку двери, открыл и к своему удивлению не уловил приятных запахов кухни, которые обычно его встречали после долгих командировок. Вместо этого пахло… тещей. Его молодящаяся теща, Виктория Арсентьевна всегда использовала какие-то невероятные духи с ярко выраженными оттенками цитрусовых, а именно: «Приторного апельсина». Чтобы это как-то исправить, он регулярно одаривал ее на праздники дорогущими духами, при чем, не с рынка, а непосредственно из фирменных бутиков Парижа. Его теща благосклонно принимала духи, даже ими пользовалась. Но, блин, складывалось впечатление, что она постоянно бодяжила эти классические ароматы с приторным сладко-цитрусовым духом, который она доставала не весть из каких погребов. В общем, в доме пахло неповторимым ароматом тещи, немного сигаретным дымом и еще чем-то непонятным, давно забытым, похожим, вроде как, на запах кирзовых сапог.

Ну, так и есть. В вестибюле, прямо за дверью в холл, первым, что увидел, так это радостное лицо тещи, как обычно в морковной помаде и синих тенях век.

– А-а-а! Вот и зятек! Здравствуй, Коля! Проходи, – сказала она, тут же развернулась и нырнула в дверь кухни.

Присутствие тещи здесь казалось странным, но не до такой степени. Когда уезжал, Светлана еще не совсем выздоровела. Так может быть и сейчас…?

В холле, под Светланкиным портретом, в неярком свете бра, на краешке желтого кожаного кресла, сидела, идеально выпрямив спину, женщина с сумбурной копной рыже-каштановых локонов. Голова прямая, каменное лицо, одна рука на колени ладонью вниз, в другой – сигарета, которую она изредка подносила ко рту, делая короткие затяжки, после которых, скруглив ярко накрашенные губки, выпускала тонкую струйку дыма. Рядом стоял высокий худощавый молодой брюнет в белой рубашке и в галстуке. Самым примечательным в нем был нос. Большой, с горбинкой, словно клюв. Этого-то орла Николай Анатольевич знал хорошо. То был Юрий Арнольдович Захарко, его юрист.

В июле прошлого года его бывшая юрист, Надежда Игоревна, с которой он проработал более десяти лет, вдруг, слегла на сохранение. И весьма не вовремя. Кто бы мог такое ожидать от сорокадвухлетней девицы? Тогда его теща, Виктория Арсентьевна, настоятельно хлопотала пристроить на вакантную должность их дальнего родственника Юрия, приехавшего из Кисловодска. Светлана также один раз просила за эту кандидатуру. Хоть Николай Анатольевич и не был сторонником семейных династий, особенно в своих фирмах, но сдался на уговоры тещи и принял Юрия Арнольдовича на должность юриста группы своих компаний, с испытательным сроком. Этот носатый парень с первого взгляда ему не понравился. Слишком угодлив и слащав. Однако испытательный срок Юрий Арнольдович прошел досрочно. Судебное дело в арбитраже, которое до этого вела Надежда Игоревна и которое, наверное, в силу разыгравшихся гормонов беременной женщины, ею было совершенно провалено, Юрий Арнольдович выиграл блестяще, применив нестандартный подход от обратного. Кроме того, он показал себя докой и в таможенных, и в налоговых делах.

Сейчас его подчиненный присутствовал зачем-то здесь, в его доме, рядом с сидящей в кресле курящей женщиной. Стоп… Он вгляделся. Внимательнее.

– Света? – неуверенно спросил он, ставя портфель на пол.

Она не удостоила его взглядом. Все также сидела, глядя в одну точку.

– Света, что с тобой? Ты куришь? – ошарашено спросил он, наконец, признав свою жену.

Ответа не последовало. Ему показалось, что его не слышали. Он собрался обратиться к жене снова, как она ответила вопросом на вопрос, не меняя позы и не глядя на него:

– Что со мной? Нет, что с тобой?

При этих словах, стоявший рядом Юрий Арнольдович швырнул на журнальный столик газету.

– Ну что зятек, наблудился!? А?– это теща громко подала голос сзади. – Рассказывай!

Николай Анатольевич опешил.

– Виктория Арсентьевна, – растерянно пробормотал он, не оборачиваясь, – о чем вы говорите?

– Сам знаешь, о чем! О похождениях твоих по бабам.

Сердце екнуло. Ему, действительно, было что скрывать. Три недели назад, в далеком северном порту случился грех. Тогда отчалило груженым четвертое его судно-лесовоз, а прибытие следующего ожидалось уже завтра. Почти до утра переваливали лес под погрузку. Он, проведя на пирсе почти сутки, наконец, решил немного отдохнуть, предварительно приняв душ. Помывшись еле теплой водой, выйдя голым из кабинки с облупленным кафелем, столкнулся с Валюхой-крановщицей, единственной женщиной из вахтавиков. Она, обмотанная полотенцем, также выходила из соседней кабинки. От неожиданности Валюха ойкнула, полотенце слетело… Большая обвислая грудь, выпуклый животик в складках, толстые бедра, разрумянившиеся щечки, кругленькие, покрасневшие от воды глазки с короткими бесцветными ресничками, мокрые сосульки жиденьких волос, прилипшие к щеке, и пухлые алые губы под конопатой пипкой носика. В неярком свете душевой комнаты, в клубах пара она показалась ему богиней, Рембрандтовской Данаей, Девушкой с веслом без своего орудия, в конце концов. А как же иначе? Ведь последний раз он видел обнаженную руку женщины выше локтя месяца четыре назад, не говоря уже о декольте и других частях тела. А полностью голой, так вообще месяцев девять назад. Вскипело мгновенно. После секундного замешательства он обнял ее. Валюха податливо прильнула в ответ. У нее тоже за четыре месяца вахты не было никого. Через десять минут она, стыдливо прикрываясь, вышла бочком из раздевалки, прихватив в охапку свою одежду. А он, сидя сгорбившись на лавке, с неловкостью косился на нее, зажав обе вытянутые руки между ног. С тех пор они ничем не высказывали и намека на случившееся. Этого внезапного порыва в душевой как будто и не было. Как и прежде они здоровались, но при этом отводили глаза, стараясь не встречаться взглядами. Ведь у него была жена. Да и ее ждал муж, двое детей в двухкомнатной квартирке со свекровью, в пятиэтажном доме, на тихой улице маленького городка. Да, грешок был, но не такой, чтобы выслушивать подобный тон тещи!

«Как она об этом узнала?» – мелькнуло в голове, а теща продолжала противным голосом:

– Мы думали, ты в командировке по делам. А оказалось, каких-то тощих сучек охаживал, кобель. Что, на малолеток потянуло?

Назвать Валюху тощей малолеткой, да еще во множественном числе, было никак невозможно. Значит, речь шла не о ней. Тогда, черт возьми, о ком?

– Светочка, бедненькая, как пчелка здесь вкалывает одна, – не унималась теща, – а он в Моте-Карлах деньги со шлюхами просаживает!

У Николая Анатольевича глаза на лоб полезли от удивления.

– Виктория Арсентьевна, – сказал он растерянно и уже начиная раздражаться, – что вы несете? Какие шлюхи? Какой Монте-Карло? О чем вы?

– Ты, зятек, Ваньку то не валяй. Нам все известно. Вот, в газете про твои подвиги все написано!

Она подошла к столику, взяла газету и сунула ее ему в руки.

– Люди добрые, посмотрите! Мы отдали за него Светлану, ввели в порядочную семью, думали, приличный человек, – уже почти плаксиво запричитала теща, – а он, вон каким оказался! Вот читай, тут все написано про твои похождения кобелиные!

Николай Анатольевич недоуменно развернул газету. Большую часть первой страницы занимала цветная фотография. В центре он крупным планом, улыбающийся, в пятнистой майке под камуфляж с надписью «US NEVY». Рядом стояли четыре совсем юные девки в разноцветных вечерних нарядах. Справа девица в длинном зеленом платье держала его под локоть одной рукой, а другую с зажатой двумя пальцами стопкой игральных фишек протянула перед собой. Фотограф поймал ее в момент радостного крика. На блондинке слева надето короткое обтягивающее красное платье. Она двумя руками обнимала с боку его за шею и, вытянувшись, целовала в щеку, согнув ногу в коленке. Ее платье неприлично задралось до середины попы. Две девицы с краев, одна в белом, другая в синем, у обеих очень коротких платьях, стояли, счастливо улыбаясь, поднимая к верху узкие бокалы. Этот девичий цветник и он в центре позировали на фоне ярко освещенного зеленого рулеточного стола, а сверху, в темной глубине кадра светилась неоном надпись «Casino Monte Carlo».

Действительно, на фотографии был он. Но где это, и что за девицы, никак не мог понять. За всю свою жизнь он два раза был в казино и то, не играть, а на деловых встречах. Это было очень давно и без женщин.

Крупный заголовок над фотографией «Блеск и нищета господина Окопова», поразил его еще сильнее. Статья большая, на полный разворот следующих двух страниц. Он быстро по диагонали пробежал ее, выхватывая самое важное: «Известный в городе предприниматель…; …владелец транспортной компании…; …начал свою карьеру…; …торговец на рынке…; …контрабандно завозил водку…; …мутные воды приватизации…; …при покровительстве чиновников…; …развалил процветающую автобазу…; …прибрал к рукам…; …основал свою компанию…; …нещадно эксплуатировал…; …махинации с налогами…; …контрабанда…; …не желал вкладываться в развитие…; …пагубная страсть…; …всю прибыль спускал в казино…; …довел свои компании…; …последнее время…; …исключительно за счет долгов…; …набрал на три миллиона долларов…; … предпочитал казино Монако или Лазурного берега…; …тратил на девиц и спускал в казино…; …в надежде отыграться…; …фактический банкрот…» В конце статьи стояла фамилия автора: «Аркадий Рагдай».

– Это что за хрень? – спросил он пораженный, складывая газету. – Да тут все вранье!

– И это не ты на фотографии с бабами? – спросила теща, с ехидной физиономией заглядывая ему в глаза.

– Я… Но я не знаю откуда это…

– А это, между прочим, документ, – с гаденькой улыбочкой встрял в разговор носатый Юрий.

– Что-о-о! Какой документ?! – сквозь зубы процедил Николай Анатольевич. – Выйди отсюда! Я хочу с женой поговорить.

Его юрист не шелохнулся. Николай Анатольевич стал пунцеветь.

– Пошел вон из моего дома! – рявкнул он.

Тот еще сильнее расплылся в улыбке, а теща со злорадством заявила:

– Это не твой дом, зятек!

– И Светлана Владимировна не ваша жена, – с ухмылкой произнес Юрий Арнольдович, швыряя на стол листки бумаги. – Это решение суда о расторжении брака.

Николай Анатольевич окончательно рассвирепел. Он, выставив вперед руки, ринулся на негодяя с намерением вышвырнуть за дверь, прорычав: «Сученыш! Пошел вон отсю…». Он не успел закончить потому, что «Сученыш», поймал его резким прямым встречным ударом по зубам. Колени подогнулись, он опрокинулся на спину, ударившись головой о паркет. Во рту появился солоноватый привкус крови и стал отдавать в нос. Оскалив окровавленный рот, Николай Анатольвич перевернулся на живот, стал вставать в намерении броситься с кулаками на этого носатого гада. Когда вставал, заметил, что из комнаты прислуги, рядом с кухней, выскочил широкий, коренастый человек в кожаной куртке. Не успел выпрямиться, как этот бугай был рядом, сделал еле уловимое движение сбоку. Тут же сильная тупая боль под глазом, в мозгу вспышка молнии и, как будто большой шкаф упал.

Николай Анатольевич не понимал, где он, стоит или лежит, сколько сейчас времени, что с ним случилось. Тишина и только в ушах раздавался мерзкий писк. Так пищит в телевизоре, когда все передачи закончились и перерыв до утра. Сквозь этот писк откуда-то издалека доносились голоса:

– Вадя, я же просил, чтоб шкурку не попортить, – говорил один голос.

– Сам-то приложился как! – отвечал другой голос, более низкий. – Смотри, весь хлебальник в кровь разбил.

– Э-э-э. Не удержался. Давно хотел вмазать, – опять сказал первый.

Запиликал телефон. Второй голос сказал:

– Понял. Сейчас, – и через некоторое время позвал – Виктория Арсентьевна, этот упырь закрыл калитку. Там Вовка. Впустите его, пожалуйста.

– Да, да, да, – послышалось в ответ.

Звон в ушах стал стихать. Вместе с сознанием потихоньку возвращалась способность ориентироваться в пространстве. Он лежал на боку, на своей левой руке, а правая – завалилась за спину. Тупо-пульсируще саднило под левым глазом, и с каждым толчком становилось все больнее. Во рту неприятный солоновато-горький привкус. Он провел языком по зубам. В одном месте кончик провалился в пустоту. Верхнего переднего зуба не было. Приоткрыл глаза, но получилось это только с правым. Левый – не хотел открываться. Сначала видел мутную светлую пелену, как очень густой туман. Туман потихоньку рассеивался, обозначились силуэты, картинка становилась четче. Возле журнального столика на корточках сидел его юрист, Юрий Арнольдович. Он доставал из портфеля рыжей кожи бумаги, мельком просматривал их и складывал стопкой на столике. Рядом с ним незнакомый широкоплечий крепыш в коричневой куртке, джинсах, черных высоких ботинках. Короткая стрижка, узкий лоб, небольшие глазки и по-детски пухлые улыбающиеся губы, от чего его лицо казалось добродушным.

Сзади послышались шаги и к этому крепышу подошел другой мужик, также коренастый, но не такой широкий, также в кожаной куртке и джинсах, с короткой стрижкой, слегка вытянутым лицом, широко посаженными глазами и массивной квадратной челюстью. Этот показался знакомым. Так и есть. Водитель, который только что подвозил его до дома. Еще он увидел Светлану. Она сидела на краю желтого кожаного кресла, с прямой спиной, гордо поднятой головой, как статуя фараона в Мемфисе, и, немного скосив глаза, смотрела на него. Какое-то злорадство было в этом взгляде.

– Володь, обшманай его! – послышался голос Юрия.

Кто-то подошел сзади, полез в карманы плаща. «Лопатник, ключи, мобила», – говорил этот кто-то, выворачивая карманы. Дошла очередь до внутреннего, и Николай Анатольевич окончательно пришел в себя. Он перекатился на спину, схватил обеими руками наглую руку, лезущую под плащ. Это была рука, склонившегося над ним шофера.

– О! Очухался, – сказал тот, замахиваясь свободной рукой.

– Стой! – скомандовал Юрий. – Ты его так в больницу отправишь! Вадя, шокер!

Из хватки Николая Анатольевича выдернули руку, кто-то коснулся его ключицы, затрещало и страшная боль пронзила все тело, заставляя позвоночник изгибаться в обратную сторону, руки, ноги скрутила судорога и… провал.

Сознание вернулось мгновенно. Это как моргнул. Только когда закрывал глаз, все тело сковывала страшная боль и трясло. А открыл – боли уже нет, лишь немного ломит, но голова ясная. Вот только конечности плохо слушались, шевелить трудно. Сколько был в отключке, непонятно. На столике уже выложены в стопку все бумаги из портфеля. Юрий достает со дна три пачки денег. Одну – сунул в карман, вторую – кинул широкоплечему Вадиму, третью – Володе с квадратной челюстью.

«Тридцать тысяч баксов. Все, что осталось с поездки. Когда уезжал, было более восьмисот», – подумал он, с какой-то внезапной апатией наблюдая, как его грабят. И как не образоваться этой беспомощной апатии, если против тебя в собственном доме твоя собственная жена и три мужика, каждый из которых гораздо сильнее в рукопашном бою, к тому же вооруженных электрошокером и Бог его знает еще чем. «Во, мой бумажник у носатого, – мысленно констатировал он. – Деньги достает, карточки, визитки. Надо было отдать его цыганке, а не этим сволочам». Воспоминание о цыганке возникло ни с того, ни с сего, мимоходом и как само собой разумеющиеся.

Выпотрошив на столик бумажник, Юрий отодвинул карточки с визитками в сторону и, из образовавшейся кучки денег, вытащил несколько купюр, которые вложил обратно.

– Здесь две пятьсот, – сказал Юрий, передавая бумажник широкоплечему Володе. – Это ему. Остальное забирайте. Теперь, вроде, все.

– Погодь! – сказал Вадим и обратился теще. – Хозяюшка, бухло есть?

Та принесла бутылку, передала Вадиму, вышла в кухню.

– Да вы что! – воскликнул тот, разглядывая бутылку. – Такую вещь на этого переводить? Проще ничего нет?

– Нет. Нет времени. Пусть подавится! – сказал Юрий.

– Гы, гы, гы, – засмеялся Вадим и подошел к распластанному телу.

Он присел на корточки, схватил Николая Анатольевича за ворот плаща, приподнял, уперся коленкой в спину, больно заломил назад руки и взял в захват мертвой хваткой. Володя уселся лежащему на колени, одной рукой вцепился в нижнюю челюсть, другой надавил на лоб, запрокидывая голову. Юрий открыл бутылку и поднес горлышко к губам лежащего. Николай Анатольевич успел разглядеть название на черной этикетке «Camus X.O.» «Знакомая вещь. Из моих запасов», – подумал он. Сдавили пальцами челюсть у основания, рот открылся и туда с бульканьем полилось. Николай Анатольевич любил коньяк, но не до такой степени, чтобы пить насильно и в подобной компании. Поэтому он дергался, языком выталкивал попадавшую в рот жидкость, стараясь стиснуть зубы.

– Не хочешь пить, тварь? – Юрий, перестал лить. – Такой хорошей вещью брезгуешь… Да куда ты денешься?!… Вова, поджарь его! Только немного.

Послышался треск и опять страшная боль, судороги. Но длилось это недолго. Сознания не терял. Лишь немного помутилось в единственном открытом глазу. Потом боль стала уходить, но тело продолжало еще дергаться приступами конвульсии. Ему опять открыли рот и продолжили вливать коньяк. На этот раз он не сопротивлялся. Проглатывал все. А мерзавец Юрий приговаривал при этом:

– Ну как? Вкусно ведь? Да? Пить не хотел… Сейчас выпьем за маму… Умница. Теперь за папу… Вот лапонька. Хороший мальчик.

Вливание коньяка продолжалось до тех пор, пока у Николая Анатольевича не стали появляться явные позывы к рвоте.

– Хватит, – сказал Володя, – а то он все выблюет.

– И ладно. Почти всю уговорил, – Юрий, убрал бутылку. – Теперь все. Тащите это отсюда!

Его подхватили под руки, подняли и поволокли к выходу. С заплетающимися ногами, собрав последние силы, он с мычанием вырвал одну руку, пытался освободить другую. Опять смешок: «Гы, гы, гы», и голос Юрия: «Напился – веди себя прилично!» Какая-то возня и опять его голос: «Стой! Не бей! Дай мне напоследок!»

И снова треск, и снова страшная судорожная боль, и… провал.

Он очнулся также внезапно, как и после первого электрошока. Темно, тесно, неудобно, трясет, слышен шум мотора и очень тихо музыка. Он лежал на боку, в неудобной позе с поджатыми, раскоряченными ногами. Пахло резиной. Руки свободны, но какие-то вялые, бессильные. Он с трудом поднял левую, и уперся в холодный металл. Опустил – снизу что-то вроде ковра с коротким ворсом. Нащупал протектор покрышки колеса.

«Я в багажнике, – подумал он. – И куда меня?»

Страшно не было. Все, что произошло за последние полчаса еще не успел переварить. Сейчас его куда-то везли. А куда – неизвестно. Он помнил, что были злодеи в его доме во главе с его собственным юристом. Была теща, бросающая в лицо напраслину. Была жена, до неузнаваемости изменившаяся, в позе каменной статуи. Была статья в газетенке, в которой крупица правды, словно косточка манго, облеплена толстым слоем мякоти-лжи под тонкой кожурой приличия, сквозь которую просачивался душок гнильцы. Было явное, не имеющее логического объяснения, насилие над ним, совершаемое с молчаливого благословения самого дорогого человека, его Светланки.

«Если везут убивать, то пусть. Пощады просить не буду», – твердо решил он, ощупывая пространство багажника. Потом вспомнил, что шофер с квадратной челюстью привез его домой на Ауди. Возле дома других машин не было, значит, он и сейчас, скорее всего, находился внутри той самой машины. Когда-то его первым личным автомобилем была Ауди, поэтому знал такую машину очень хорошо. В ней есть лючок из багажника в салон, посередине заднего сиденья, чтобы лыжи или удочки могли поместиться. Пошарил по оббитой ковровым покрытием стенке. Действительно, в одном месте стенка откинулась в салон, образуя узенькую щелочку, сквозь которую пробивался оранжевый свет уличных фонарей. Музыка стала громче и можно разобрать голоса двух человек.

– График отпусков видел? – спросил один.

– Видел, – отвечал ему другой.

– Тебе, когда поставили?

– В конце января.

– Ты че, накосячил, что ли? Зимой в отпуск идти.

– Ни че не накосячил. У меня три года подряд летом был. Да и…

– Ну?

– Послал на х… комвзвода. Он и отыгрался. На январь сунул, упырь.

– Да, не повезло. У меня в начале мая.

– А мне по хер! Январь, май. Сейчас с моей на месяц путевки на Бали возьмем. Там до п….., вечный июль.

– Блядь, везет же. Я своей тоже говорил, давай, на юга съездим! А она мне: «Дача, дача». Я ей: «Там узбеки строят, они же и вскопают, и посадят». А она мне: «Что они вскопают!? Что посадят!? Ты ничего не понимаешь! Для себя же!» В общем, мне весь май, как рабыня Изаура, раком на плантации. Чтоб ее…!

– Да уж, эти бабы… Хорошо, у нас дачи нет. А то бы и меня впрягли.

Замолчали. Лишь шум мотора и веселый диктор по радио.

– Так, давай здесь! – сказал первый голос. – Прижмись возле кустов!

Машина остановилась. Хлопнули двери. Багажник открылся. Над ним склонились те же двое в кожаных куртках. В свете уличного фонаря он хорошо видел их силуэты. Николай Анатольевич инстинктивно выставил сжатые кулаки, приняв позу лежачего боксера. Один из громил, тот что с добродушной детской улыбкой и которого, вроде, звали Вадим, достал из кармана бумажник и передал второму, с квадратной челюстью.

– На, сунь ему в карман.

– Слушай, на кой хер он ему? – спросил, второй.

– Сказали, две с половиной оставить! Значит – оставить, – веско и внушительно ответил Вадим.

– Нам сказали, оставить деньги. А про лопатник ничего не говорили. Смотри, какой классный. Наверное, из змеиной кожи. Я себе его оставлю. А?

– Оставляй. Тогда я котлы возьму.

– Блядь! Про котлы не подумал… Тогда… Тогда… Кольцо мое!

– Лады.

Они приблизились. Один взялся за руку, другой – за другую. Оба разом заломили запястья. Сквозь боль почувствовал, как снимают часы, с пальца стаскивают обручальное кольцо. За последнее время сильно похудел. Кольцо, и так болтавшееся по фаланге, соскочило легко. На этот очередной акт насилия и грабежа Николай Анатольевич только рычал, оскалив зубы: «Суки! Ублюдки! Сволочи!» Отпустили, и он увидел, как бугай с квадратной челюстью извлек из бумажника купюры, сложил их пополам, а сам бумажник сунул себе за пазуху, потом склонился, выдрал из под него полу плаща, сунул сложенные деньги в карман. «Бумажник забрали. Гады. Надо было его той цыганке отдать в аэропорту?» – с досадой подумал он. Четыре сильные руки рывком вытащили его из багажника и со второго замаха бросили в грязь под кустами. Сверху на голову шлепнулся портфель. Хлопнули дверцы, машина с пробуксовкой рванула с места и вскоре скрылась за поворотом.

Николай Анатольевич еще некоторое время лежал неподвижно на земле, приходя в себя от потрясения, понемногу осознавая, что его мучения уже закончились. Встать получилось с третьего раза. Ноги не слушались, во всем теле слабость. Левый глаз заплыл и не открывался. Болела верхняя челюсть, особенно в том месте, где образовалась щербина от выбитого зуба. Несмотря на влитый в него коньяк, во рту все равно солоноватый привкус крови. Подобрав портфель, шатаясь, подошел к световому пятну уличного фонаря. Первым делом проверил карманы. Везде пусто, за исключением нескольких купюр, сложенных пополам. Кроме бумажника исчезли ключи, два паспорта, заграничный и гражданский, водительские права, записная книжка, ручка, телефон и даже использованные билеты на самолет. Открыл портфель. Газета с гнусной статейкой, да листок под заголовком «Решение». Больше ничего. Пропали: международный контракт с австрийцами, грузовые декларации, накладные, акты, платежки, таможенные бумаги, разрешения, договоры, печати и прочее. Он еще с минуту стоял, обшаривая пустые отделения портфеля, округляя до предела единственный здоровый глаз. Все, чем он занимался последние полтора года, чему он отдал столько средств и сил, исчезло. Волосы на голове встали дыбом и зашевелились навстречу жестким порывам ветра. Колесики в мозгу, наконец, закрутились, все быстрее и быстрее. «Контракты? – лихорадочно думал он, – Ерунда. Дубликаты на таможне и в порту. Главное – имеется дополнительное соглашение. А оно в банковской ячейке, в Эльблонге. Декларации…? Да Бог с ними, копии остались. Акты, разрешения, договоры…? Не беда. Восстановим. Водительские права…? Что мне с них? Последний раз сам был за рулем года три назад. Гражданский паспорт…? Сейчас тоже не так важно. Загранпаспорт…? Загранпаспорт!!! Да! Загранпаспорт это, действительно, проблема! Проблема всех проблем. Послезавтра, позарез, надо быть в Роттердаме. А через границу без паспортов, почему-то не пускают. Правила, блин, у них такие! Самое отвратительное, даже по великому блату восстановление загранпаспорта займет не менее двух дней. Впереди три выходных. Значит, еще два дня после. Плюс визы! Самые срочные, еще три дня. Послезавтра суда приходят в Роттердам. Мне надо быть там! Обязательно! Иначе, все накроется!»

Сделав такое заключение, Николай Анатольевич сильно разнервничался. Его уже не волновали украденные документы с тридцатью тысячами баксов, плевать на часы, кольцо и бумажник. Даже вспыхнувшая жажда немедленной мести своим мучителям и грабителям угасла. Острым колом в мозгу засело крупными буквами: «ЗАГРАНПАСПОРТ!»