Окопов. Счастье на предъявителя

еред посадкой в самолет. Но это предчувствие он истолковал совсем по-другому.

Глава 2. Предчувствие.

Восемь дней назад. 29 октября 2004 года.

Маленький, забытый Богом и людьми, заполярный порт в устье полноводной реки, впадающей в студеное море бассейна Ледовитого Океана.

Если кто из дотошных читателей попытается найти его на карте, то заранее прошу не тратить сил. Я его выдумал. Нет, я знаю, наверняка, существуют подобные почти заброшенные поселки на побережье нашего бескрайнего Севера, от которых до ближайшего населенного пункта сотни и сотни километров. Есть множество рек, впадающих в моря Ледовитого Океана. Но чтобы сразу, и очень удаленный поселок с портом, и река, сколько не ползал по карте, так и не нашел. А по прихоти сюжета, который родился, не особо спрашивая моего дозволения, герою надо было оказаться именно в таком месте. Впрочем, все остальные места в этой истории реальны и отражены на картах вполне определенными названиями и географическими координатам. Также, в известной степени, реальны и события, которые описываю. Правда, происходили они с разными людьми и в разное время, некоторые – и со мной. Мне осталось только объединить все это в жизни моего героя.

Все персонажи в этой истории выдуманы. Совпадения с реальными людьми – ну, совершенно случайные.

Николай Анатольевич, прикрываясь от снежных зарядов воротником весьма поношенного, некогда белого, а сейчас грязножелтого в коричневых пятнах тулупа, вскарабкался на борт АН-2, именуемого в народе «кукурузником». «Странно, влез»: подумал он, пробираясь согнувшись через выставленные коленки пассажиров, успевших ранее него занять места на жестких лавках по обе стороны вдоль салона. На удивление, самолет внутри казался больше, чем выглядел снаружи. Когда выходили на посадку, темная кучка пассажиров посреди белой тундры казалась непомерно большой на фоне стоявшего поодаль темно-серого силуэта самолетика, расплывавшегося в клубах снежной пыли. Укутанные в меха и куртки дюжина человек с баулами и чемоданами, казалось, ни за что не поместятся в утробу этого допотопного биплана, да еще со своей кладью. У него даже мелькнула мысль, что, может, у них там есть приставные места на нижних крыльях, где ему непременно отведут место, и где он полетит, свесив ноги над бездной, обдуваемый ледяным ветром. Но все поместились. В обшарпанном салоне, если, конечно, это можно назвать салоном, еще менее уютно, чем на улице. Холодно, тесно и воняло чем-то тухлым с легкими нотками ароматов бензина, машинного масла и перегара. Раздолбаный колхозный грузовик с захлебывающимся мотором посреди целины с пьяным в дрова водителем внушал бы большее доверие, чем этот недостойный представитель гордой эскадры воздушного флота.

Вжавшись в спинку скамьи, Николай Анатольевич, стиснутый с двух сторон плечами своих попутчиков, двумя руками прижал к груди пухлый портфель рыжей кожи, составлявший весь его багаж. Его начало трясти. Нет, он не боялся полетов. За последние несколько лет налетался изрядно. Но перспектива оказаться между небом и землей на этой, с позволения сказать, летающей конструкции заставляла вибрировать поджилки.

– Анатолич, ты че такой бледный! – послышалось слева и увесистая рука хлопнула его по коленке.

То была Валюха, краснощекая толстуха-крановщица в желтом пуховике и рыжей лисьей шапке. Ее добродушное лицо излучало радость и веселье. Она слегка подталкивала в бок Николая Анатольевича, пытаясь передать ему ну хоть кроху своего отличного настроения.

«И чего бы им не радоваться? – думал Николай Анатольевич, мрачно оглядывая сидящих напротив него пассажиров. – Они получили полный расчет. Летят домой, где не были уже полгода. Вернутся к родным, да и просто в цивилизацию из этого дикого, забытого Богом края. Да и я, вроде как, должен радоваться. И я лечу домой, где был последний раз почти девять месяцев назад. Так чего бы и мне не радоваться? Ведь провернул же невозможное дело. И я через неделю, наконец, буду дома». Но не было радости у Николая Анатольевича. Что-то тревожное прилипло к его душе и все сильнее ее обволакивало.

Непонятное беспокойство появилось еще три дня назад, когда от причала заполярного порта отчалил последний из шести лесовозов. Наблюдая, как малюсенький буксир вытаскивает огромный, по сравнению с ним, лесовоз от причала на большую воду, Николай Анатольевич, ни с того ни с сего, произнес в полголоса: «Уж не слишком ли гладко все идет?». И возникло предчувствие чего-то непонятного, неприятного и, даже, опасного.

Николай Анатольевич доверял своей интуиции, которая не только помогала в его делах, но и несколько раз сохранила жизнь. Только теперь, на жесткой лавке самолета, среди радостно галдящих пассажиров, Николай Анатольевич додумался, что причиной его беспокойства был именно этот самолет, в чреве которого он сейчас находился. Интуиция уже не шептала, а орала ему: «Не лети! Останься!», а ноги сами поджимались, в намерении встать без желания хозяина и выскочить наружу вместе с тем, кто на них ходит.

Вдруг, самолетик тряхнуло, с хвоста послышался глухой металлический удар, затем еще раз тряхнуло, еще удар, еще и еще. Все пассажиры разом смолкли и обернулись к двери в корме. Там, снаружи, кто-то закидывал в салон через дверь какие-то круглые, похожие на беременные канализационные люки, металлические, по-видимому, очень тяжелые штуковины. Потом из этой же двери донесся очень эмоциональный диалог двух мужчин, состоящий преимущественно из ненормативной лексики. Николай Анатольевич мог разобрать лишь обрывки: «Куда…! Перегруз…! Сколько …? 300 кэгэ…! Не взлетим на …! Завалится на хвост к ебене матери!» Другой голос ему возражал: «А я при чем, …? Приказ, твою мать! Мне их на себе хуярить, что ли? Да ты не …! Будет все …!» Первый голос продолжал: «Это мне будет …! Самолету будет …! А, тебе ни хуя не будет…!»

Голоса стихли. По-видимому, спорщики отошли от самолета. Но от этого грохота, от услышанного обрывка диалога Николаю Анатольевичу еще сильнее захотелось выскочить наружу. Он даже уже привстал, как могучая рука Вальки крановщицы удержала его на месте.

– Да что ты, Анатольич! – весело затараторила она, – Сами разберутся. У них всегда так. Как попутный груз, Никитич устраивает спектакль. Щас нальют, дадут оленины и все. Полетели!

– Какой Никитич?

– Пилот наш. Ты че, его не знаешь?

Интуиция Николая Анатольевича торжествующе взбурлила в животе и вышла наружу неприятным запахом.

– Нальют?! Пилоту?! – не веря своим ушам, спросил Николай Анатольевич, – Он поведет пьяный!?

– Пьяный? – переспросила Валюха, искренне не понимая сути вопроса. – Какой пьяный…? – потом догадалась и протянула – А-а-а! Да ты че? Это то со стакана? Вы пьяным его не видели. Этому… Что б быть пьяным … Ну… Я не знаю, сколько надо… А, так… Тьфу!»

– Как со стакана? И его допускают!?

– Да, кто ж ему запретит. В небе ж гаишников нет! – подвизгивая прохохотала Валюха, радуясь своей шутке. Остальные также рассмеялись.

Николай Анатольевич ошарашено оглядел салон. Похоже, летчик под шафе, от которого сейчас зависит их жизнь, никого ничуть не взволновал.

Вскипело. Николай Анатольевич вскочил с места, продрался сквозь выставленные колени через салон и, протиснувшись через груду наваленных у двери железяк, выскочил наружу. У хвоста самолета стояли четверо. Двоих он знал. Игнат Иванович, начальник местного порта, добродушный мужик под шестьдесят, с круглым одутловатым лицом, с отвисшими щеками, между которыми торчали седые, коротко подстриженные усы, от чего он был похож на моржа. За это его так и прозвали «Морж». Много лет назад его назначили в этот порт. Думал, только на навигацию. Оказалось – навсегда. Его засосала эта размеренная, неспешная жизнь среди суровой красоты побережья Ледовитого океана. Летом он принимал и отправлял суда северного завоза, плоты бревен и баржи, сплавляемые по реке с юга, оборудование буровиков, да и многое чего другого. Зимой – ремонтные работы и неспешная подготовка к следующей навигации под разливы северного сияния. Постепенно, в навигацию судов становилось меньше. Перестали сплавлять плоты. Потом, если и зайдет за лето в порт одно судно, и то хорошо. Бывали годы – вообще никто не заходил. Порт хирел, и люди разъезжались. Остался он с помощником, да еще: начальник радиостанции, электрик, механик, смотритель маяка, капитан буксира с одним матросом, да в поселке человек восемь вольноопределяющихся. Все они, кроме помощника Моржа, Митюни, жили здесь с семьями. Детей отправляли учиться от каникул до каникул в интернат на большую землю. Жены их подвизались здесь же, при порту. Кто в бухгалтерии, кто в клубе, кто сторожем. Хотя и считать было нечего, и развлекались все по домам кто как мог, и сторожить было не от кого. Жили охотой, рыбалкой, ягодами да грибами, коих в сезон здесь предостаточно.

Второй – тот самый помощник Моржа, Митюня. Сухощавый, рыжий, молчаливый парень, которого, лет пятнадцать назад, судьбинушка занесла на этот край света, наверное, еще по комсомольской путевке. Когда люди отсюда побежали, он остался. Видать, бежать было некуда. Митюня остался в порту при Морже где был: и слесарем, и токарем, и грузчиком, и сварщиком. В общем – на все руки. Бабы здесь у него не было, но он регулярно наставлял рога то начальнику радиостанции, то матросу с буксира, что и служило основным поводом для местных сплетен.

Остальных двоих Николай Анатольевич не знал, но догадался, что это пилоты. Догадался потому, что оба в форменных синих фуражках и кожаных коричневых куртках, подбитых мехом. Один – долговязый с раскосыми глазами на азиатском, круглом и плоском как блин, лице. Второй – невысокий, коренастый, сухощавый, с глубокими вертикальными складками на щеках смуглого обветренного лица. Наверное, это и был пилот Никитич.

Все четверо скучковались у открытого кузова грузовика, в котором расстелена пожелтевшая газета, вся в желтых масляных пятнах. На газете: литровая банка красной икры из которой торчала алюминиевая ложка, нарезанный толстыми ломтями янтарного цвета балык, плошка клюквы и три пустых граненых стакана. Рядом лежала бутылка с этикеткой шампанского. Судя по тому, как два летчика и Митюня закусывали, усердно ворочая челюстями под сомкнутыми, лоснящимися от жира губами, в этой бутылке было явно не шампанское. Не закусывал только Морж. Он, наверное, и не пил. Стаканов то только три.

– Игнат Иванович, – начал с ходу в запале Николай Анатольевич, – что за хуйня? Какой, на хуй, попутный груз? Какие железяки?

Надо сказать, за время своего здесь пребывания Николай Анатольевич в совершенстве освоил местный матерный диалект и мог свободно изъясняться на нем. Скажу более, обычный для нас язык здесь никто всерьез не воспринимал. Приходилось повторять по нескольку раз и, зачастую, впустую. Но стоило ему свои эмоции перевести на этот местный диалект, как всё тут же исполнялось без проволочек. Все сразу понимали важность и срочность его требований.

– А-а-а, Анатолич! – Морж заулыбался и расставил руки, как для объятий. – Хотел проводить тебя. Чтобы честь по чести. Да с утра радиограмму с Гремячей получил. Запросили клапана отправить на ремонт. Вот мы с Митюней их и снимали.

– Какие, на хуй, клапана! Я оплатил этот рейс. У нас в самолете перегруз невъебенный. Мне эти железяки, на хуй, не нужны. Уберите их в пизду отсюда…! Пожалуйста.

– Понимаешь, Анатолич! – улыбка Моржа сменилась какой-то просительной, заискивающей. – Проходчикам, там, – и он махнул в сторону, указывая, где находится это «там», – на кой-то хрен понадобились срочно клапана. А, вишь, тут и самолет кстати.

– При чем здесь, на хуй, проходчики! Какое, блядь, мне до них дело!

– Самолет, между прочим, приписан к проходческому отряду! – встрял в разговор смуглый пилот, невозмутимо и не спеша ворочая челюстями.

– Но я же за него заплатил! – уже не так уверенно сказал Николай Алексеевич.

– А им там всем по хуй что заплатил, – продолжил пилот, спокойно зачерпывая ложкой икру. – Там какому-то мудаку приспичило клапана. Так вынь их и полож, на хуй! И, пиздец!

– Ладно тебе Анатолич! Не кипешуй! – вклинился Морж с такой же заискивающей улыбкой. – Разве это, блядь, перегруз? Три центнера всего. Да это хуйня какая-то. У Никитича перегруз и по восемь центнеров был. И, ничего.

Морж обернулся к пилоту, прося подтверждения своих слов.

– Только у меня тогда на две трети меньше топлива было, – ответил пилот с набитым икрой ртом. Потом прожевал, облизал ложку и добавил, обращаясь к Николаю Анатольевичу: – Мне вы ни хуя не платили. Дали рейс. Я прилетел. Если ссыте от перегруза, то оставайтесь, в пизду, здесь. Ждите следующего рейса.

– Когда он будет? – Николай Анатольевич уже совсем потерял весь свой запал.

– Я, блядь, почем знаю! Может – весной. Может – к Новому Году, если топливо будет.

Аргументы летчика были железными, как эти клапана. Ведь Николай Анатольевич полуподпольно, через третьих лиц, сумел пробить этот рейс, чтобы вывезти отсюда вахтовиков. Поэтому и возразить было нечем. Не придумав аргументов, он схватил под руку Моржа и отвел его в сторону, чтобы не услышали. Стараясь не выдать своего такого унизительного страха, он, как заговорщик, склонился к уху начальника порта и тихо заговорил:

– Игнат Иванович, у меня нехорошее предчувствие. Этот уебанный самолет, этот блядский перегруз…, да и летчик пьяный.

– Пьяный летчик? – громко пробасил Морж, пренебрегая инкогнито своего собеседника. – Да ты что! Со стакана то?! Это для Никитича хуйня, что чашка кофе. Только взбодрится.

Потом Морж отстранился, внимательно присмотрелся к Николаю Анатольевичу.

– Э-э-э, брат! Да ты белый, как мел. Что ты?

– Нет, нет. Ничего. Это так…, – быстро ответил Николай Анатольевич и, немного помолчав, неуверенно спросил: – Игнат Иванович, как еще можно отсюда выбраться?

– Ну-у-у, – протянул тот, – не знаю. Можно, конечно, дойти до Кайды. Его стойбище тут, рядом, километрах в семидесяти. Он, думаю, через день – другой снимется и погонит оленей на юг. Вишь, снег уже выпал. Откочуешь с ним до озера Дуз. В двадцати километрах от него газовики прокладывают трассу. Там подцепишь попутку, и до Ахметовки. А оттуда уже просто. До райцентра там часто ездят.

– И, как это по времени?

– Если повезет, недели три.

– Три недели, – тихо повторил Николай Анатольевич. – И еще неделя оттуда.

Он присел на корточки, прижав двумя руками к груди портфель. Через неделю, максимум, ему надо быть уже дома. К этому времени суда придут в порт. У него все документы. Надо принять груз, оформить, организовать разгрузку. Если задержится, все пойдет прахом. Сначала штрафы за простой, неустойки. Потом арест груза, выгрузка куда попало. И… всё. Все труды насмарку. Еще дома ждут. Радиограмму уже дал. Всё это, с одной стороны. С другой – предчувствие. Предчувствие, породившее страх. Страх, как оказалось, именно этого полета, усугубленного вдвойне вонючим самолетом, перегрузом, нетрезвым летчиком, да и еще чем-то другим, совершенно ему не понятным.

– Анатолич, – Морж потрепал его по плечу, – Никитич классный летчик. Он у нас уже лет пятнадцать летает. Без происшествий… Знаешь, я поначалу…

Николай Анатольевич не стал дослушивать, что было поначалу. Резко выдохнул, выпрямился.

– Давай прощаться, Игнат Иванович, – решительно и твердо сказал он. – Спасибо тебе за все.

Николаю Анатольевичу показались, что глаза Моржа заблестели от слез. Тот быстро захлопал ресницами, потом, отвернув лицо в сторону, обнял его по-мужицки.

– Ты это… Прости меня Анатолич!

– За что?

– Я, ведь, поначалу подумал, ты барыга какой, купи-продай. А ты… Вот… Ты настоящий! Пахал со всеми. Из одного корыта ел. Какое дело сделал! Порт оживил. Людям дал заработать. Надежду дал. Может, после тебя здесь опять все завертится. Вишь, и клапана уже понадобились. Так… Ты это… Ты настоящий мужик. Спасибо тебе! Спасибо!

Смущенный Николай Анатольевич оторвался от объятий Моржа. На глазах у того, действительно, были слезы.

– Ладно, Иваныч! Че ты! Дай, лучше, пять!

Морж, утирая слезу, с широкого размаха вдарил по протянутой руке и крепко стиснул в рукопожатии.

– Прощай Анатольич!

– Прощай Иваныч! В следующем году опять жди. И кланяйся от меня Дарье Александровне.

Тут лицо Моржа вытянулось. Он вырвал из рукопожатия руку и хлопнул себя по лбу.

– Голова садовая! Забыл! Вот я мудак старый. Даша тебе собрала это… В дорогу… Ах ты ж…! Щас. Щас.

Морж засеменил в сторону машины, а Николай Анатольевич развернулся и пошел к открытой двери самолета мимо уже курящих летчиков и Митюни, с которым распрощался жестом «Рот фронта». У самого трапа его нагнал Морж. Он протянул белый пластиковый пакет.

– Вот. На! Даша собрала в дорогу. Там это… Мяско, рыбка, икорка. Я еще бутыль положил.

– Да, что ты, Иваныч! Бутыль то, зачем?

– Не-е-е. Бутыль не тебе. Это ребятам. Пусть там, по дороге, отметят. У них всё. Вахте пиздец, и сухой закон кончился.

Николай Анатольевич принял пакет. С пакетом в одной руке и портфелем в другой он еще раз молча обнял Моржа, развернулся и ступил на меленький, в три ступеньки, трап самолета. Ступил, как на эшафот.

Двигатель закашлял. Не взревел, не застрекотал, а, именно, закашлял. Так часто и надрывно кашляет некурящий человек после глубокой затяжки дешевой сигарой. Казалось, самолет сейчас подавится кашлем, выблюет из себя двигатель вместе со всеми находящимися в его утробе, и заглохнет навеки.

Николай Анатольевич влип в спинку скамейки с неудобно задранными ногами, обняв двумя руками портфель. Его ноги упирались в одну из тех самых железяк, которые, вдруг, так срочно понадобились проходчикам, и которые, по указанию пилота Никитича, были равномерно распределены по салону для центровки. К надрывному кашлю двигателя добавилось неприятное дзыньканье. Это бутыль в пакете, под лавкой, бился о металлическую подпорку. «Кашель» становился чаще, еще чаще, еще – пока отдельные кхыканья не слились сначала в подвывание, затем в настоящий мощный, заглушающий все рык. В окнах иллюминаторов стала видна только белая пелена снежной пыли, поднятой пропеллером. К сильной вибрации двигателя добавились толчки на ухабах. Самолет начал свое движение. Мотор взревел сильнее, толчки стали учащаться, от ускорения тело потянуло в бок, к хвосту самолета. В обреченном сознании Николая Анатольевича пролетела вся его недолгая, но бурная жизнь.

***

Ему всегда везло. По крайней мере, в делах. Если у большинства людей удачи перемежались с неудачами, взлеты – с падениями, приобретения с утратами, то его графики этих показателей неуклонно стремились ввысь без зигзагов падений и горизонталей застоя.

Начать с того, что он родился в небольшом поселке, недалеко от областного центра Калининградской области, самой западной, в прямом и переносном смыслах, области нашей Родины. Простая семья. Мать – фельдшер в местном медпункте. Отец – слесарь при автобазе. Обычное, как у всех, детство: садик, школа, строительный техникум.

Другой раз Николаю Анатольевичу, а тогда еще просто Коле, крупно повезло, когда после окончания строительного техникума, он, вполне естественно, попал в доблестные строительные войска, стройбат, в латышский город Лиепаю, где и познал основы бизнеса, став подручным старшего прапорщика Сторожука по реализации вверенных последнему строительных материалов сильно нуждающимся в них гражданам. Кроме основ купли-продажи старший прапорщик Сторожук внушил солдату, как пагубно влияет на благосостояние отсутствие наглости и наличие излишней комсомольской совести.

Демобилизовался Коля в 1990 году, уже познавший азы коммерции, имея несколько тысяч начального капитала. Суммы весьма значительной для новоиспеченного дембеля. Надо сказать, к тому времени правящая компартия уже ослабила свою железную хватку над частной инициативой граждан и предоставила немного свободы для предпринимательской деятельности. Выразилось это в появлении различных кооперативов, преимущественно кафе и платных туалетов. На организацию подобных заведений ни Колькиных денег, ни его связей явно не хватало. Найти компаньона, чтобы объединить капитал – тоже проблема. Ни у кого из его немногочисленных прежних знакомых денег вовсе не было. А доверяться случайным людям – Колька был не дурак.

Болтаясь без дела по областному центру, прикидывая, куда можно бы пристроить свои силы и средства, Коля случайно повстречал своего однокурсника по техникуму Валерку. И эта нечаянная встреча предопределила всю его дальнейшую жизнь.

Валерка также совсем недавно демобилизовался и также подыскивал, куда приложить руки. Оказалось, он служил на границе. Но Валерка не бегал вдоль контрольной полосы с собакой, не сидел в засадах. Он все два года прослужил в канцелярии на пограничном переходе с Польшей, куда попал благодаря каллиграфическому почерку и хлопотам его мамаши. Несмотря на, казалось бы, скучную службу, рассказать Валерке было о чем. Это: и о контрабанде, и о способах ее провоза, и о челноках, снующих через границу по профсоюзным и комсомольским путевкам, и о досмотрах, и о способах провоза лишнего, и о взятках, и о многом другом, чему он был лично свидетелем или слышал из первых уст. Главное, Валерка досконально знал: какие документы надо иметь, как легально и нелегально пересекать границу, какие товары таскают в ту и другую сторону, где в Польше можно с наибольшей выгодой сбыть и где купить товар, и с кем, в случае чего, можно договориться. В голове у Коли сразу все срослось. Он тут же предложил Валерке объединить свои средства с его знаниями да связями и заняться снабжением граждан заграничным дефицитом. А дефицитом тогда было все.

От внезапного предложения Валерка стушевался, начал отнекиваться, что, мол, и сам хотел заняться этим, но потом. Сейчас ему нужно думать о свадьбе с Танечкой, которая честно дождалась его из армии. Николай хорошо знал Валеркину невесту. Она с ним со школы. В техникуме, на всех вечеринках и других мероприятиях, где Валерка – там и Танечка.

Уговаривать пришлось долго. Не было у Валерки в армии старшего прапорщика Сторожука, не было у него чутья на куш, не было у него и малой доли того авантюризма, который заставляет людей срываться с места в поисках счастья, наживы, острых ощущений или сразу всего этого вместе взятого. Тем не менее, в конце концов, уговорил. Сыграли аргументы, что можно будет заработать на свадьбу, на хороший подарок невесте и, главное, что все организационные вопросы он, Коля, брал на себя.

Благодаря Танечке, невесте Валерки, которая числилась профоргом факультета в местном институте, а также благодаря нескольким бутылкам коньяка, выездную визу по линии профкома оформили, на удивление, быстро.

Проведя предварительную рекогносцировку на толкучке, досконально выяснив что и по чем, Коля закупился на все имевшиеся у него деньги золотыми изделиями, янтарем, водкой и разной востребованной в Польше мелочью. После этого пара новоявленных коммерсантов на туристическом автобусе двинулись в Польшу осваивать международную торговлю, в компании таких же, как и они, «туристов».

Границу проскочили без проблем. Досмотр автобуса ограничился нарочито громким открыванием багажного отделения, пинками ногой по дзынькающим бутылочным звоном баулам, подмигиваниям таможенникам и пограничникам, да и передачей им двух бутылок водки, завернутых в газету.

После пересечения границы у Николая и Валеры еще оставались сомнения по поводу сбыта своего товара. Где, кому и как? Но, как только они прибыли на толкучку Эльблонга, конечной и единственной цели профсоюзной экскурсии, все сомнения мигом улетучились. Автобус еще не припарковался, как его обступила плотная толпа местных, выкрикивающих: «Пан, беру злато! Пан, янтарь! Пане водка!». Другие протягивали свой товар, предлагая: коробочки духов, косметику, джинсы и прочее. Не прошло и часа, как все советские туристы сбыли свой товар, закупили местный и были готовы в обратный путь. Все, но не Коля. Он не спешил. Ходил вокруг, прислушиваясь к торговле других, примечал кто, что и почем берет, что предлагает и постоянно одергивал Валерку, которому хотелось скорее избавиться от товара, закупиться чем-нибудь, да и свалить отсюда. Только когда торговля остальных туристов закончилась, Коля стал подходить к заранее намеченным им покупателям негромко предлагая: «Пан желает водку? Пан желает янтарь?» и так далее. Эти паны отводили его в сторону, где они долго торговались жестикулируя, потом ударяли по рукам. Также и при покупке товаров Николай упорно торговался, чем снискал уважение местных барыг. Но и закончив торговлю, он не успокоился. Вооружившись специально непроданными двумя бутылками водки, Николай собрал вокруг себя человек пять поляков. Обрадовавшись халявной выпивке, и, уже признав в Кольке опытного «туриста», поляки за рюмкой-другой охотно делились с ним информацией, что и сколько им нужно и что сами могут предложить. Пока Колька проводил свои маркетинговые исследования, остальные наши туристы уже сидели в автобусе, закусывая вареными яйцами и бутербродами, запивая чаем из термоса, уже полностью готовые в обратный путь, негромко поругивая отставшего туриста.

На следующий, по возвращении с туристической поездки, день, Колька и Валерка с раннего утра застолбили место на толкучке и разложили свой товар. Колготки и джинсы, парфюмерия и косметика, бижутерия и нижнее белье разлетелись мигом. Еще не пробило полдень, как их баулы были пусты, а кошелек – наоборот. Здесь впервые и проявился талант Коли найти с первого взгляда подход к любому покупателю и ненавязчиво убедить в необходимости для него той или иной покупки. Участие в торговле застенчивого Валерки сводилось лишь к тому, что он подавал Кольке товар и непрестанно озирался, опасаясь милицейской облавы.

Выручку уже подсчитывали в ближайшем кафе. Денег оказалось почти в четыре раза больше их начального капитала. Валерка, обалдевший от такой горы денег, предложил сразу отметить это дело за обедом в ресторане, потом продолжить там же вечером. Коля отказался. И не потому, что ему не особо нравились кабацкие загулы, а потому, что он не намерен останавливаться. Надо готовиться к следующей поездке. Раздосадованный Валерка тогда потребовал по-честному поделить барыш. Пришлось объяснять, что дело надо продолжать, что деньги нужны для подготовки следующей экскурсии за границу, что это принесет еще больший доход. Пока на прокорм они выделят себе по триста рублей, а остальные пустят в оборот. Валерка горячился, спорил, но Коля был не приклонен. Остановились на пятистах рублей каждому, остальные пустить в оборот.

***

Надрывно ревя мотором, самолет подпрыгнул на кочке, чуть задержавшись в воздухе, подскочил еще раз и, наконец, оторвался от земли, медленно набирая высоту.

Николай Анатольевич ослабил хватку побелевших пальцев, судорожно вцепившихся в портфель. Немного отлегло. Взлетели.

В иллюминаторах прояснилось и стало видно, как бесконечная белая равнина все более и более распластывается внизу. Самолет накренился в вираже, открыв взору черную ленту еще незамерзшей реки, впадающей в бухту, заснеженные причалы с пришвартованными баржами и нависающими над ними, казалось, игрушечными портовыми кранами. Поодаль маленькие домики с дымками из труб. Еще дальше, уже в туманной дымке, белая равнина суши резко обрывалась извилистой линией, за которой свинцово-черное северное море накатывало на берег белые барашки волн.

Спало торжественное напряжение, которое всегда наступает у пассажиров при взлете самолета. Люди расслабились, заерзали на местах, стали говорить своим соседям что-то. Но что говорят, не слышно. От шума мотора соседа можно расслышать, если только он будет орать тебе в ухо.

Напротив Николая Анатольевича сидели два брата-близнеца. Грузчики. Одного звали Белыш, другого – Черныш. Похожи, как две капли воды. Если, конечно, в шапках. Без шапок, волосы у одного черные, как смоль, у другого – пепельно-белые. Даже брови белые. За это и получили свои прозвища. Говорят, Белыш стал белым после того, как в тайге медведь загнал его на дерево, откуда тот отбивался от косолапого всю ночь. На утро и побелел.

Белыш и Черныш, переговариваясь друг с другом через рупор ладоней, весело и выразительно смотрели то на Николая Анатольевич, то ему между ног. Не понимая, то ли это намек на нетрадиционные отношения, то ли ему дают понять, что ширинка расстегнута, он посмотрел вниз. Ну, так и есть. Пакет. Пакет с бутылем, который ему передал Морж, был истиной причиной пристального внимания близнецов к его междуножью. Бутылочный звон на взлете выдал его содержимое и вселил надежду в вахтовиков, уж полгода не нюхавших спиртного.

Спохватившись, Николай Анатольевич достал пакет, протянул его братьям и во все горло заорал: «Это вам от Моржа!». Но, поняв, что из-за рева мотора его никто не слышит, начал тыкать пальцами по очереди во всех сидящих напротив, показал на пакет и, надув щеки, пристроил указательный палец левой руки к уголку рта, изображая одноклыкого моржа. Глаза у братьев тут же заблестели. Они еще более оживились, замахали руками, подавая кому-то знаки. Откуда-то появился чемодан, который пристроили посреди прохода на коленях у Черныша, с одной стороны и у Николая Анатольевича – с другой. На чемодане расстелили газету, сверху водрузили граненый стакан, два ножа и пластмассовую тарелку с большим куском вяленого мяса. Полуторалитровая бутыль пристроилась между ног в проходе. Белыш отрезал кусок мяса, а Черныш налил в стакан до краев и протянул его Николаю Анатольевичу. Все, улыбаясь, ждали, взглядом подбадривая: «Ну, давай! Давай!». Николай Анатольевич не стал строить из себя нецелованную девицу, взял стакан и залпом осушил.

Грудь мгновенно свело. Не вздохнуть, не выдохнуть. Язык, небо и глотку сначала обожгло, потом мгновенно высушило, от чего возникло ощущение, что их поверхность превратилась в мелкий нождак. Чистейший спирт. Николай Анатольевич сидел с выпученными глазами, беззвучно хватая воздух, как рыба, пока чья-то заботливая рука не влила ему в рот из фляги кислющий клюквенный морс без сахара. Задышалось. На глазах навернулись слезы. Полегчало. Ему уже кто-то подносил кусок мяса, наколотый на нож, как пол стал уходить из-под ног. В его паху все сжалось и неприятно защекотало, как будто через мошонку пропустили слабый, но чувствительный ток. Стакан, стоявший на чемодане, плавно взмыл в воздух и стал заваливаться на бок. Самолет проваливался в бездну. И вновь картина жизни поплыла перед глазами, где он видел себя, как со стороны.

***

Его первая поездка челноком в Польшу особенно врезалась в память. Наверное, так всегда остается в памяти что-нибудь первое. Первая любовь. Первый автомобиль. Первый заработанный рубль. После этого в памяти, как микромолнии в электрическом шаре, стали вспыхивать воспоминания, тут же сменявшиеся другими. Но эти воспоминания были не четкими, размытыми. Почти два года его жизни можно описать всего несколькими словами: рынок, граница, рынок и опять граница, без праздников и выходных. В потоке воспоминаний сознание, почему-то, вместо приятных моментов выхватывало и вычленяло что-то плохое, чего хотелось бы забыть… Валерка.

Через некоторое время после начала их коммерческой деятельности Валерка мало по малу освоил нехитрые премудрости торговли. Он набрался уверенности, расчетливости и, так необходимой в этом деле, наглости с цинизмом. Он уже не впадал в отчаяние от отказов покупателей или продавцов, а тут же, не заморачиваясь, начинал поиск других. Дела шли в гору. Доходы росли. Они, как говорится, раскрутились. Летом следующего года Валерка и Танька сыграли свадьбу в лучшем ресторане города со всеми присущими ей напыщенными атрибутами дореволюционных купчиков: огромный кортеж, колокольный звон, несчетное количество гостей, салюты, цыгане и, даже, генерал. Свидетелем на свадьбе, конечно, был он, Коля.

Еще через полгода они приобрели почти новый грузовой фургон, купили просторный гараж, который использовали под склад, обзавелись на рынке несколькими палатками, куда посадили наемных продавцов. Коля приобрел себе в городе квартирку. Валерке этого не надо было, так как они с Танькой получили квартиру на свадьбу в качестве подарка от родителей.

Все было бы замечательно, вот только Валерка стал регулярно устраивать загулы в ресторанах. Один-два раза в неделю, по окончании базарного дня, он, собрав выручку, на свою долю барыша закатывал банкеты, с купеческим размахом угощая знакомых, а то и вовсе незнакомых людей. И сколько не твердил ему Коля, что деньги не надо впустую проматывать, что их надо копить, концентрировать, чтобы потом вложить в выгодное дело, да все без толку. Валерка, вроде бы, и поддакивал, но вкладываться в расширение их совместного дела никак не хотел. Его все устраивало. Прибыль с торговли давала ему не слишком уж хлопотную сытую и хмельную жизнь. Деньги закончатся?! Что ж, завтра еще наторгуем.

Первая серьезная размолвка случилась через два года после начала совместного бизнеса. Это когда уже Союз развалился. В отличие от Валерки Коля не транжирил в кабаках свою долю, а пустил в оборот. Он установил по городу несколько палаток, торгующих напитками и всякой закуской. Хлопот увеличилось, но и доходы тоже. Валерка об этом знал. Но до времени виду не показывал.

Как-то, Валерка запланировал очередной загул со своими приятелями. Но тут, как назло, случился в торговле неудачный день. Выручки – ну, совсем никакой. А о проставе уже раструбил. Тогда Валерка пришел к Коле и, ничуть не смущаясь, потребовал свою долю прибыли от продуктовых палаток, на что, естественно, получил отказ. Валерка горячился, стал доказывать, что уж коли они партнеры в бизнесе, то и новые палатки являются их совместным бизнесом, значит, он имеет право на часть прибыли с новых точек. Его не трогали аргументы, что к созданию этих палаток он не приложил сил, ни финансовых, ни физических, что если бы он не проматывал свою долю в ресторанах, а вложил, как и предлагал Коля, в расширение дела, то они бы уже имели не четыре, а восемь продуктовых палаток, с дохода которых он мог бы уже с полным правом требовать свою долю. Долго спорили. В конце концов, Коля выдал Валерке необходимую для загула сумму, но не как его долю, а как долг под будущие доходы. Получив деньги, Валерка успокоился, но, похоже, затаил обиду.

Постепенно Коле становилось тесно на рынке. Расти было некуда. Таких челноков, как они с Валеркой, становилось все больше. Завозимый товар уже не разлетался за пару торговых дней, как раньше. Требовалась неделя, а то и дольше. Скорее чутьем, чем разумом, до Коли дошло, что торговля на базаре, это болото, хоть теплое и сытое, но болото, в котором он погрязнет если из него вовремя не выбраться. Ведь жизнь за границами базара предлагала все новые и новые возможности, которые, если сейчас не оседлать, то вскоре быстро ускачут. А ты будешь сидеть в этом болоте и лицезреть даже не спину, а задницу людей, воспользовавшихся этими возможностями и уже вознесшихся высоко над тобой.

Наконец, наступил день, когда Коля предложил своему компаньону свернуть свою базарную деятельность, продать торговые точки и переключиться на оптовые операции, которые, хотя и не сулили таких бешенных процентов, но за счет скорости оборота и увеличения его размеров, позволяли иметь в итоге гораздо больший доход, чем на базаре. Понятые Колькой по наитию эти, на первый взгляд, мудреные постулаты экономики, никак не доходили до Валерки. Возрастающая конкуренция, объемы торговли, скорость оборотов для него были также далеки и непонятны, как для собаки луна, которая: висит и не падает, светит и не греет. Зачем висит, зачем светит – непонятно. Разве только повыть на нее. Что-либо менять Валерка ни за что не хотел. Он имел доход, которому многие завидовали. Он имел уважение в обществе. Хоть это общество и состояло, в основном, из таких же, как он торговцев, да его приятелей, которых регулярно угощал в ресторанах.

Дележ налаженного дела между друзьями-компаньонами, наверное, не менее отвратителен, чем дележ имущества у бывших супругов. Было все: и длительные подсчеты, и восхваление собственных заслуг, и упреки, и оскорбления, и много другой гадости, из-за которой лучшие друзья постепенно превращались если не в лютых врагов, то уж, по меньшей мере, в недругов.

В дележе Валерка выказал такую хватку, на которую у него даже намека не было в коммерческих делах. Поэтому Коля сдался. Валерке достались три палатки на рынке, при чем, две из них – в лучших местах, и их грузовой фургон. Коле – только две палатки и гараж-склад. Да и то, Валерка выцыганил себе право пользоваться этим гаражом, пока не приобретет себе новый. Так что, теперь и Коля затаил обиду на Валерку.

Порвав со своим компаньоном, распродав все свои ларьки, Коля с головой окунулся в оптовую торговлю. Это, действительно, был уже другой уровень, хотя и более сложный, рисковый и, даже, опасный, но дающий несомненно большие возможности для обогащения и самоутверждения.

Коля брался за все: гонял фуры с медным ломом в Прибалтику, оттуда эти же фуры везли водку; поставлял в столицу разноцветные газированные напитки, обратно – сигареты; скупал оптом в Италии по дешевке уже вышедшую из моды одежду, которую здесь продавал, как последний писк моды; в Германии и Голландии покупал подержанные автомобили и перегонял их партиями в Россию. И чем бы не занимался, ему всегда сопутствовала удача. Партнеры не кидали, поставщики не задерживали, «крыша» сильно не напрягала. Его доходы росли уже геометрически. Он открывал одно за другим ТОО (товарищество с ограниченной ответственностью), потом ликвидировал их чтобы избежать налогов, затем вновь открывал другие. Обзавелся несколькими офисами. На него уже работали экспедиторы, бухгалтера, юристы и из просто Кольки он стал Николаем Анатольевичем. Однако, несмотря на то, что на него уже работал не один десяток людей, его жизненный ритм стал еще более напряженным. С шести утра и до десяти вечера: переговоры, сделки, счета, отчеты и разная неотложная мелочь, которую если вовремя не сделать, то потом превратится в очень большие проблемы. Так каждый день, зачастую, без выходных и праздников.

Удача в делах Николаю Анатольевичу сопутствовала благодаря логике и интуиции. Логика помогала досконально проанализировать любую ситуацию, а интуиция – когда в результате умозаключений логики обозначались несколько путей, из которых надо было выбрать единственно правильный. Правда, симбиоз ума и логики иногда давал сбои. Интуиция вступала в конфликт с логикой. Так, например, однажды, интуиция стала, прям таки требовать выйти из водочного и табачного бизнеса, а логика твердила, что отказываться от столь выгодного и, главное, налаженного дела не стоит. Долго продолжилась эта внутренняя борьба. Интуиция оказалась сильнее. Николай Анатольевич вышел из этого бизнеса, распродав свои склады конкурентам по водочному и табачному делу с весьма значительной маржой. Логика тогда очень сожалела об этом. Но уже через полгода, его посрамленная логика забилась в глухой угол его души под нависающей над ней торжествующей интуицией. Благодаря стараниям скромных работников плаща и кинжала, пардон, снайперской винтовки, его бывшие коллеги, оптом спивавшие и скуривавшие народ, стали по очереди отправляться на кладбище под нестройные завывания похоронных оркестров. Кто-то монополизировал рынок.

Переведя дух от просвистевшей у виска опасности, он впервые решил посчитать свои активы. Оказалось, если сейчас он продаст все свои склады с товаром, автомобильные фуры и иное имущество, и если присовокупить к этому имевшуюся наличность, то составится состояньице, как минимум, в полтора миллиона, при чем в самой что ни на есть конвертируемой валюте. Это открытие и порадовало, и озадачило. Ведь когда-то, после первых челночных поездок, понятие «долларовый миллионер» было для него так же далеко, как и поцелуй Мерлин Монро. Это было где-то там, в голливудских фильмах. Мечты яркие, манящие и недоступные. Он к этому стремился, но, являясь реалистом, понимал, что такого быть не может потому, что быть не может никогда. А тут, вдруг, один вечер наедине со своими книгами учета и простейшим калькулятором, и… Все! Нет мечты. Она сбылась. Сбылась так просто, буднично и невыразительно. Приобретенное им с полным правом звание «миллионер» не вызвало никаких эмоций. Это было лишь констатация факта. Что дальше? О чем мечтать? «О чем? О чем? – тогда подумал он – Пожалуй, о десяти миллионах.» Но это уже была не мечта. Это была цель. Его мечта умерла по причине сбытия. Другая – еще не родилась.

Перевернув табачно-алкогольную страницу своей жизни. Николай Алексеевич, почуяв наживу, нырнул с головой в мутные воды приватизации. Нет, он не скупал за ваучеры акции Газпрома и нефтяных компаний, не разевал рот на долю порта или судостроительного завода. Ведь в советские времена он не был ни бывшим секретарем городского или, хотя бы, районного комитета комсомола. У него не было родственников из перекрасившихся партийных бонз. Да и необходимыми связями в столице не обладал. Он занялся более мелкой приватизацией. Тогда работники различных магазинов, кафе, ателье соблазнились лозунгами рыжего премьера о том, что моментально настанет изобилие, если их предприятия передут к ним собственность. Николай Анатольевич и взялся помогать таким коллективам приватизировать государственное и муниципальное имущество, постепенно и незаметно вгоняя их в долги. Потом он резко перекрывал ручеек своей финансовой помощи, блокировал возможность других заимствований и предъявлял требование по оплате долгов. Через несколько месяцев финансово обескровленное предприятие падало к его ногам. Главным образом, в виде различных объектов недвижимости. Стоило ли говорить, что эти приватизационные игры высасывали из него все физические и моральные силы. Ведь помимо этого ему нужно было еще продолжать тащить и текущие дела своего бизнеса.

Как-то, во время схватки за крупный магазин в центре города, директриса которого никак не хотела сдаваться, ему позвонили. Умер отец. Естественно, он бросил все и помчался в свой родной поселок. Сельский погост. Гроб. Могила. Крест. Никому не нужные речи. Соболезнования. И глаза матери. Какие-то затуманенные, потухшие. Она, дородная, стройная, всегда такая шумная и веселая, вдруг, осунулась, ссутулилась, черты лица обострились. Мать сидела за поминальным столом в молчаливой скорби, никого не видя и не слыша, лишь мерно покачиваясь всем телом.

Потом девять дней. Мама еще более осунулась. Ее лицо посерело. «Коленька, – тихо сказала она ему, – он так ждал тебя, а ты не ехал. Вот, не дождался». В ее голосе не было упрека, но сердце сжалось. Живя в сорока минутах езды до родного дома, он навещал родителей раз за сезон, а то и реже. Нет, регулярно помогал. В свои приезды обязательно привозил подарки: то телевизор, то шубку, то холодильник и другую мелочь. Каждый месяц пересылал со своим шофером деньги. Да, родители гордились им. Особенно отец. Когда, как бы невзначай, он заводил с соседями разговор о сыне, то всегда гордо раздувал щеки и многозначительно поднимал указательный палец вверх. Мол, вот какой у меня сынок! А сейчас, когда, быть может, сын был нужен ему больше всего, того рядом не оказалось. Ведь знал же, что отец болен. Но за повседневными делами все откладывал. «Съезжу на следующей неделе… В следующем месяце… Разгребу дела и, может быть…, на выходных. Успею еще.» Не успел. Опоздал. Опоздал навсегда.

Отца не вернуть. Мать осталась совсем одна. Он с ужасом подумал, что с ней может случиться то же, что и с отцом. А рядом – уже никого. Поэтому стал горячо уговаривать переехать к нему в город. Ведь есть куда. Совсем недавно приобрел большую, четырехкомнатную квартиру в центре, расселив коммуналку. Мать ласково глянула, погладила по руке и отрицательно покачала головой: «Куда я поеду, Коленька? Ведь он же здесь. Меня дожидается. Как я без него? Я прихожу на могилку, и мы разговариваем… Как он без меня?» Голос ее был тихий и ласковый, какой-то умиротворенный, совсем ему незнакомый. Тогда впервые с детства он заплакал. Он хотел задавить в себе слезы, но они рвались наружу со всхлипыванием на каждом вздохе. А мать с кроткой улыбкой продолжала гладить его руку.

Когда в тот день он к вечеру вернулся в свой офис, его тут же с порога огорошили новостью. Директриса магазина, которая, по его расчетам, вот-вот должна была сдаться, где-то раздобыла денег и заполнила свой магазин продуктами, возобновив торговлю в прежних объемах. Сорвалось! Пока был занят похоронами, кто-то что-то не доглядел, не доделал и все приходилось начинать сначала. Он уже срочно вызвал к себе для разноса своего финансового директора, главного бухгалтера и юриста, как в его кабинете появился Валерка.

Два года не видел друга. Тот заметно осунулся, темные круги под глазами. Однако, одет в костюм тройку с белой рубашкой и в галстуке. Таким презентабельным он видел Валерку только на его свадьбе с Танькой. Не разводя церемоний, Валерка тут же перешел к делу. Ему нужны деньги на какой-то проект. Да и сумму то просил в долг незначительную. Каких-то пятьдесят тысяч долларов. И проект его, вроде, толковый. И обещался вернуть через полгода с процентами. Но в неудачное время зашел. Еще когда Валерка в красках расписывал свой план, раздражение все более и более закипало. Еле сдерживался, чтобы грубо не прервать.

«Нет», – сухо и твердо сказал он, когда Валерка закончил. Тот, огорошенный таким категоричным, ничем немотивированным отказом, сначала оторопел, потом с удвоенной силой стал доказывать жизнеспособность своего плана. На этот раз не выдержал. Прорвало. Он припомнил Валерке и его кабацкие загулы, и как они делили свой бизнес. Валерка, с раскрасневшимся, лицом пытался напомнить с чего все началось, и кому он обязан своим подъемом. Слово за слово, и уже стали сыпаться взаимные оскорбления. Но Валерка внезапно смолк, недобро зыркнул исподлобья, развернулся и, гордо тряхнув головой, вышел из кабинета. Разгоряченный, крикнув вдогонку: «Ты мне еще гараж должен вернуть!» – рванулся к двери, чтобы захлопнуть. За дверью в приемной стояла Танечка, Валеркина жена. Видать, только что встала со стула. Танечка, сжав губы, пристально посмотрела на него, потом повернулась и вышла из приемной вслед за Валеркой. Ее огромный живот сразу бросился в глаза. Беременная. Раздражение мгновенно погасло, как будто ушат воды на голову вылили. Ах, если бы знал, что Таня беременна! Если бы Валерка пришел в другой день! Все было бы по-другому. А сейчас… Гадко, тошно и мерзко.

***

Зависший в воздухе стакан обрушился вниз, отпружинил от чемодана и исчез в складках одежды сидевшей рядом Валюхи. Воспарившую на несколько сантиметров над скамьей задницу Николая Анатольевича гравитация вновь приплюснула к месту. Это была, всего на всего, воздушная яма. Вытянувшиеся в гримасах неожиданности лица остальных пассажиров с прекращением невесомости растянулись в улыбках, кто-то захохотал, что было видно только по их раскрытым пастям, доносящиеся из которых звуки заглушал мотор. Видать, эти люди были привычны к таким полетам и ничто не могло им испортить настроения от уже начавшейся коллективной пьянки на высоте пары тысяч метров.

Черныш наливал в стакан и пускал по кругу. Провожая взглядом очередную чарку, Николай Анатольевич заметил, что чести полной «с горкой» был удостоен только он. Остальным наливали менее половины. Не прошло и пяти минут, как братская чаша сделала полный круг и Николаю Анатольевичу вновь ее протянули. На этот раз в стакан налили столько же, как и всем. Заглотнуть содержимое второго стакана он был уже морально готов, и заранее запасся куском мяса для закуски. Эта порция спирта проскочила гораздо легче. «Интересно, – подумал он, закусывая мясом, – летчики тоже пили спирт или как? Мне, вроде, после полутора стаканов спирта хоть бы что. А те ребята, наверняка, более привычные». Так себя успокаивал Николай Анатольевич. Действительно, спирт его не брал. Неотвязный страх этого жуткого полета не давал расслабиться.

Если существуют воздушные трассы, то пилот Никитич выбрал самую раздолбанную, как, впрочем, и все немногочисленные дороги в этих краях. Самолет постоянно то подкидывало на воздушных ухабах, то бросало вниз на ямах, вызывая тошноту и очередной повод задуматься о вечном. Не смотря на воздушную болтанку, тем не менее, старенький кукурузник, завывая мотором, упорно двигался на юг. Внизу распласталась тундра. Заснеженная, однообразная. Потом стали появляться одиночные кустарники, чуть далее сосны с елями. Как-то незаметно кончился снег. Самолет из зимы влетел в осень. Белая равнина сменила цвет на желто-бурый с местами ярко красными пятнами, да стали попадаться все чаще и чаще темно-зеленые ельники. Еще через некоторое время отдельные островки деревьев слились в сплошной неровный ковер леса, с зеркальными проплешинами озер и причудливо извивающимися лентами рек.

Постепенно в салоне самолета все угомонились. Разговаривать жестами никто не умел, а долго поддерживать беседу надрывая связки, перекрикивая шум мотора, как-то не получалось. Поэтому начальное оживление стихло. Все уставились перед собой или косились в иллюминатор. Они, как заключенные, запертые в тесном узилище салона, с нетерпением ждали своего освобождения. А время, как назло, замерло на месте.

Но ничто не длится вечно. И эти бесконечные три с половиной часа полета, тягуче ползущие, как вязкая смола из узкой горловины бочки, наконец, были вычеркнуты из жизни. Судя по тому, что стало закладывать уши, можно было догадаться, началось снижение и скоро будет посадка. Самолет накренился в одну сторону, потом – в другую, выровнялся, как вдруг, двигатель захлебнулся, кашлянул и стало тихо. Только свист ветра за бортом. Сначала Николай Анатольевич подумал, что так оно и должно быть. Но когда сидящая рядом крановщица Валюха, словно тисками, судорожно сжала его коленку, а также когда он увидел выражения лиц пассажиров, сидящих напротив, которые одновременно стали одинаково похожи на истуканов острова Пасхи, он понял, что отсутствие привычного «ж-ж-ж» двигателя – неспроста. Это его ничуть не удивило. Да, именно так и должно оно быть. Ведь предчувствие… Уже третий раз за этот бесконечный день он готов был встретиться с праотцами и это, как бы, уже вошло в привычку.

Он тяжело выдохнул, закрыл глаза, а под сомкнутыми веками из памяти выносило яркие картины окончания недосмотренного сериала собственной жизни.

***

В его жизни появилась Светланка. Нельзя сказать, чтобы внезапно, с бухты барахты. Внутренне он уже давно созрел для этой встречи. Осталось только появиться персонажу.

К тому времени закончились его игры с приватизацией, из которых он вышел обладателем нескольких складов с обширной территорией, ремонтных мастерских, пяти магазинов не в самых плохих местах города, двух небольших бизнес центров и, даже, деревообрабатывающего цеха. Жизнь как-то успокоилась, упорядочилась. Его бизнес по оптовой торговле понемногу трансформировался в логистический. Оказание транспортных и складских услуг со временем оказались более рентабельными, чем оптовая торговля всем и вся в силу все увеличивающейся конкуренции. К тому же, это требовало от него гораздо меньше сил, внимания и участия. Магазины и бизнес центры сдавались в аренду, что приносило существенный и, главное, стабильный доход. Только, что делать с деревообрабатывающим цехом он еще не решил. Доход от него невелик, но два с половиной гектара земли в городе со всеми коммуникациями заставляли его держаться за этот актив с возможной перспективой на будущее.

До цели, стать обладателем капитала в десять миллионов, оставалось немногим более четверти пути. Он не успокоился на достигнутом, только решил взять паузу, скопить средства и ждать очередной возможности для рывка.

Упорядочив дела, он, вдруг, понял, что, оказывается, в неделе есть два выходных, в которые вовсе не обязательно работать, что существуют праздники, что рабочий день длится до шести часов и, за некоторыми исключениями, вовсе не надо засиживаться дольше. Появилось свободное время, которое поначалу не знал, куда девать. Но спортзал, велосипед, рыбалка, фильмы и книги быстро заполнили эту пустоту. Наконец, появилось время подумать и о своей личной жизни. До этого у него случались романы. Но все впопыхах, на ходу, слишком скорые и ни к чему не обязывающие. Времени на ухаживания не было. Однако, девушки соглашались на все и без этого. Причиной тому были вовсе не какие-то особенные его харизма, обаяние или мужская сила, от которых женщины моментально теряют рассудок и бросаются в объятия при первой же встрече. Этим то особо похвастать не мог. Зато было другое, не менее притягательное для лиц противоположного пола. Его пухлый кошелек и заслуженное звание миллионер, что действовало похлеще любого обаяния. Это и сам прекрасно осознавал. Он с сочувствием относился к желанию любой девушки заполучить мужа. А уж богатого мужа – это даже не двойной, а десятерной приз. Вот только за шикарной внешностью потенциальных невест скрывалась пустота. С ними можно было пару раз сходить в ресторан или клуб, переспать, в конце концов, но не более того. Своим успехом в делах он обязан в том числе и знанию психологии. Так, по крайней мере, сам считал. Поэтому все хитрые приемы барышень затащить его под венец были для него, как на ладони. Как только в отношениях с очередной девушкой возникал хотя бы намек на семейные узы, он тут же прекращал интрижку всегда каким-нибудь подарком охотнице за богатым мужем и бегством от нее в омут своей работы, где та уж никак не могла его достать.

Не раз его коллеги бизнесмены да еще городские высокопоставленные чиновники на разных торжественных приемах типа «Бала губернатора», где он вынужден был присутствовать, сватали за него своих засидевшихся в девках дочерей. Но эти расфуфыренные пресыщенные девицы с надменным всезнанием во взгляде, неискренними улыбками и неприкрытым жеманством ни чуть его не прельщали. Даже по расчету.

Для него идеалом была мать. Женщина скромная, и в то же время веселая и задорная, любящая и трудолюбивая, умеющая из самых обычных вещей создать тот неповторимый уют, из-за которого всегда так тянет вернуться домой, способная довольствоваться малым и быть при этом счастливой, которая из обыкновенного куренка может сотворить настоящий кулинарный шедевр. Да, высокие у него были требования к женщине. Он таких еще не встречал, но еще надеялся.

Летом 1999 года кому-то в Министерстве Образования пришло на ум компьютеризировать региональные ВУЗы. Выделили бюджетные средства. А они куда-то делись. Поэтому местные чиновники и обратились к спонсорам, среди коих оказался и он, Николай Анатольевич. Как можно было отказать в такой малой просьбе местному руководству, когда у тебя решается вопрос о выделении двух участков городской земли под застройку? Через несколько месяцев, в последних числах сентября, состоялось торжественное открытие компьютеризированных аудиторий и даже лабораторий, конечно же, при участии первых лиц города и области, с телевизионными камерами, корреспондентами и обязательным фуршетом. Не забыли пригласить и спонсоров. Николай Анатольевич не был любителем таких мероприятий, но упустить возможность перетереть кой-какие вопросы в неформальной обстановке с мэром и его заместителями он позволить себе не мог.

В качестве массовки мероприятия согнали студентов. Хотя, судя по вызывающим нарядом некоторых студенток, их не слишком уж долго пришлось упрашивать. Сначала устроили экскурсию по окомпьютиризированным аудиториям и кабинетам. Он тогда прикинул, что тот, уже успевший морально устареть электронный хлам, на котором собираются обучать студентов на университетском уровне, и за который он не посадил бы даже свою секретаршу, в общей сложности стоил чуть более половины только одного его спонсорского взноса. Этими мыслями по ходу поделился с Ашотом Петросовичем, таким же, как и он спонсором, с которым когда-то имел дела. Тот криво улыбнулся, развел руками, показывая: «Что тут поделаешь?!» Действительно, ничего не поделаешь, и права качать не будешь.

Обзорная экскурсия закончилась в просторном вестибюле актового зала. Там студенческая массовка расползлась вдоль стен, оставив в центре дорогих гостей. Мэр города с небольшой трибуны под объективами телекамер произнес длинную невыразительную, в целом, пустую речь. За ним говорил какой-то чиновник от образования, потом ректор, все также длинно и пусто. После них для благодарственной дали слово сутулому, худощавому кандидату каких-то наук в мятом пиджаке и бойкому прыщавому студенту.

Во время речей Николай Анатольевич принял самую благообразную позу. Сначала пытался слушать речи. Потом они наскучили и от нечего делать стал косился по сторонам. Студентки вдоль стен нагло обстреливали взглядами городскую элиту, ничуть не смущаясь, строили глазки, ну, кто как умел, и некоторые даже умудрялись изображать короткий воздушный поцелуй. Изрядная доля девичьего внимания досталась и ему. Особенно от шеренги трех девиц в вечерних нарядах, которые всем своим видом показывали, что они готовы прямо сейчас с ним хоть в ресторан, хоть в сауну, а можно сначала туда, а потом – туда, при чем, всей тройкой одновременно. Эти вульгарные барышни его не заинтересовали. Он только дернул за рукав стоявшего рядом Ашота Петросовича, предлагая тому обратить на них внимание. Тот их заценил исподлобья, побарабанил пальцами по своему пузику и многозначительно подмигнул. Тут же внимание легкомысленной тройки переключилось на него. Теперь уже Ашот Петросович получал свою порцию обворожительных улыбок и лукавых взглядов.

Избавившись от назойливого внимания девиц, он оглядел залу по кругу. Случайно его взгляд зацепился за кого-то, кто разительно выделялся из этого пестрого студенческого цветника. То была девушка. Она скромно стояла у стенки, опустив глаза. Простенькое синее в белый горошек платье до колен, стянутое на талии тонким поясом, туфельки лодочки, белые носочки, стройные икры, красивые руки. Из косметики, только слегка подведены глаза, да неяркая губная помада. И коса. Светло русая коса достигала ее пояса. Она ни на кого не смотрела, ни с кем не разговаривала, просто скромно стояла, двумя руками держа внизу сумочку, потупив взор. Он хотел подобраться поближе, чтобы лучше рассмотреть ее. Тут затянувшаяся торжественная часть закончилась, утомленные ею студенты рванулись со своих мест. Все смешались, и он потерял ее из вида.

Потом в холле конференц-зала был фуршет. Естественно, не для студентов. Только чиновники, ректор с парой проректоров и они, спонсоры. Даже того сутулого кандидата наук не пригласили. И, конечно, уже без прессы. На фуршете, когда он потягивал виски с председателем земельного комитета, заодно обсуждая кой-какие вопросы, опять увидел ее. Там несколько студенток выполняли роль официанток. Они регулярно подбегали к столам, уносили грязную посуду и пустые бутылки, расставляли тарелки с бутербродами, мясной и сырной нарезкой, фруктами и удалялись в боковую дверь. Среди официанток была и она. С шикарной косой, не поднимая глаз, девушка выходила с подносом, быстро и ловко составляла на стол принесенное, также быстро собирала использованную посуду и короткими частыми шажками уплывала из зала. Именно уплывала, потому что ее походка была плавная, легкая, как бы скользящая.

Проводив девушку взглядами, Николай Анатольевич и его собеседник продолжили разговор, потягивая виски. Через некоторое время в зале что-то грохнуло, звякнуло, кто-то ойкнул. Это была все та же девушка. Она с подносом налетела на мэра, чем-то его облила и, страшно смутившаяся, сильно покрасневшая, стала салфеткой вытирать ему пиджак, что-то жалобно тихо лепеча. Тот отстранялся, с натянутой улыбкой пытался успокоить ее, даже помог собрать оброненное на поднос, от чего девушка еще более смутилась и со слезами на глазах выбежала из зала. Этот случай несколько позабавил публику, вызвав у всех сочувствие к студентке, подмочившей самого мэра. Больше Николай Анатольевич в тот день ее не видел.

Другой раз увидел эту девушку недели через две. Он ехал с работы. Перед небольшим сквериком образовалась пробка. Поэтому машины тащились со скоростью пешехода. В скверике на скамейке сидела она. Сразу ее узнал. Да и как не узнать эту роскошную косу!? На ней все то же синее в горошек платье. Правда, на этот раз поверх накинута серая кофта. Девушка сидела на одинокой скамейке под раскидистым кленом уже на половину окрашенным в осенний в багрянец. Сквозь крону дерева луч вечернего солнца, как театральный прожектор освещал ее. Она вся светилась в янтарных лучах. На коленях раскрытая книга, которую читала совершенно отрешившись от мира, никого не видя и не слыша. Что-то спокойное и умиротворяющее было в ее виде. Но тут какой-то парень в черном костюме, похожий на страхового агента или торговца, втюхивающего гражданам супер пылесосы, уселся рядом с девушкой, откинулся, распластав по спинке руки, развязно закинул ногу на ногу и, нагнувшись к ней, что-то сказал. Наглое поведение этого хлыща сильно задело. Хотел выскочить из машины, чтобы помочь девушке избавиться от этого назойливого хама. Но девушка, не отрываясь от книги, даже не посмотрев в сторону приставалы, что-то сказала ему. Тот сложил руки, огляделся по сторонам, встал и быстро ушел. У Николая Анатольевича отлегло. Ему стало почему-то приятно, что девушка так скоро и просто отшила этого негодяя. Скверик остался позади, а он, свернув голову до боли в шее, все смотрел в заднее стекло на девушку, сидящую в луче солнца, пока дом не заслонил ее.

Третий раз увидел ее еще через неделю, в пятницу. Тогда он допоздна засиделся на работе. Только отъехал от офиса, как заметил ее. В красном длинном плаще, в сиреневой косынке, из-под которой свисала светлорусая коса, она грустно шла по мокрой серой улице, покрытой прилипшими к асфальту желтыми листьями. Порывы ветра пытались распахнуть на ней плащ, но она, казалось, не замечала этого. Брела, опустив голову, спрятав руки в карманы. Девушка казалась совсем одинокой и беззащитной в этот ненастный вечер. Проезжая мимо, обернулся, долго смотрел на удаляющийся красный силуэт и, наконец, решился. Приказал шоферу остановиться, вышел, надел пальто, взял зонтик и отпустил машину. Спешно застегивая пуговицы, подгоняемый ветром, решительно двинулся ей на встречу. Расстояние сокращалось, а он не знал, что делать. Вернее, знал, что выскочил из машины, чтобы познакомиться. Но, как? Слишком хорошо помнил, как девушка отшила того парня в скверике и вовсе не желал себе такой участи. Уже поравнялись. Она проходит мимо, не взглянув на него, а он, как подросток, поплелся дальше, ни на что не решившись. Так бы и ушел, досадуя на себя, как ливанул дождь. Частые крупные капли, ускоренные ветром, ощутимо хлестали по затылку и шее. С трудом преодолевая ветер, раскрыл зонт и… Придумал! Бросился вслед за девушкой. Та шла, закрыв от дождя скрещенными руками вжавшуюся в плечи голову. Нагнал и накрыл ее своим зонтом.

– Вы позволите? – спросил он напрягая все силы, чтобы ветер не вырвал зонт из рук.

Девушка мельком глянула на него, вроде как, кивнула, спрятала руки в карманы и, ни слова не говоря, пошла дальше. А он шел рядом, совершенно не соображая, как можно начать разговор. Через сотню шагов подошли к арке дома. Из арки, сбоку, внезапно рвануло сквозняком. Зонт вывернуло в сторону, вскользь задев штоком девушку по лбу. Ветер рвал зонт из рук пока тот с треском не сложился в обратную сторону, хлюпая обвисшей тканью и размахивая обломанными спицами. Девушка схватилась за лоб, а он лихорадочно пытался привести зонт в рабочее состояние. Наверное, со стороны его потуги исправить зонт под сильным напором ветра выглядели комично, потому что девушка рассмеялась, продолжая держаться за ушибленный лоб. Смех ее был вовсе не злой и не обидный. Так заливается ребенок какому-нибудь пустяку. Он бросил бороться с зонтом и также рассмеялся. Рассмеялся своей неуклюжести, а, может, и в ответ ее смеху, но неловкое напряженное волнение, которое испытывал до этого – как ветром сдуло, при чем, в прямом смысле этого слова. Он пропихнул сломанный зонт в утробу стоявшего рядом мусорного бака и подошел к ней.

– Позвольте вас проводить? – предложил, перекрикивая ветер.

Она перестала смеяться и посмотрела ему в глаза, как будто выжидая чего-то.

Глаза у нее не большие и не маленькие, светло-карие, слегка раскосые с длинными ресницами, с которых срывались крупные капли дождя. Прямой нос с горбинкой, который ее, впрочем, совершенно не портил. Ко всему этому широкая улыбка совсем не пухлых губ придавала ее лицу, какую-то особенную притягательность и обаяние.

«Господи! – подумал он. – Я же не представился».

– Николай Ан…, – по привычке хотел было представиться по отчеству, но вовремя остановился, – Николай, – повторил со смущением и протянул ей руку.

– Света! – ответила она, двумя пальчиками пожав его ладонь.

В этот момент полыхнуло беззвучной осенней молнией, на мгновение ярко осветившей голубым вечерний сумрак улицы с еще не включенными фонарями, и девушку с развивающейся по ветру косой. Светлана взяла его под руку, и они пошли на встречу ветру и дождю.

– Светлана, вы, ведь, студентка и учитесь в университете, – он начал разговор то ли с вопроса, то ли с утверждения.

– Да. А как вы узнали?

– Я видел вас в сентябре на открытии компьютерных аудиторий. Вы тогда еще мэра облили.

Света смутилась.

– Нет, это он на меня налетел! Я иду с подносом, а он разворачивается и прямо в меня.

– Негодяй! – попытался пошутить. Однако, похоже, это удалось, потому что Света улыбнулась.

– Что вы там делали? – спросила она.

Ему не хотелось козырять перед Светланой своим социальным статусом. Боялся, что если она это узнает, то их только завязывающиеся отношения будут не искренними, омраченными подозрением корысти, а не истинными чувствами.

– Я… Так… – пробормотал он, лихорадочно стараясь придумать сколь-нибудь правдоподобную легенду своего там присутствия. – От фирмы.

– А-а-а, это которая компьютеры поставляла?

– Да, – охотно поддакнул он нежданной подсказке.

– Что же вы такое старье поставили?

Хоть он и не заслуживал такого обвинения, все равно смутился и покраснел.

– Это… Значит… Такие заказали.

– Кем вы там работаете?

«Эх! – подумал он, – врать так напропалую!»

– Я специалист в отделе поставок, – уже бодро ответил он, вживаясь в роль обычного клерка.

– Интересная?… Работа?

– Не то чтобы очень. Так, рутина… Куда вас проводить? – спросил он, чтобы сменить тему.

– Никуда, – со вздохом ответила она. – Мне идти некуда. Просто гуляем.

– Как, некуда!?

– Ой, вы меня не так поняли. Я живу в общежитии с одной девочкой. Ее Виолетта зовут. К ней сегодня жених пришел. Вот мне и гулять до десяти.

– Как же они вас в такую погоду?

– Ну-у-у… Им надо… Вы же понимаете? Сегодня пятница. В общаге у всех свои мероприятия. Поэтому в гости как-то неудобно напрашиваться. Приходится гулять.

Он в знак понимания вытянул губы, покивал головой и предложил:

– До десяти еще почти два часа. Может, зайдем в кафе? Согреемся кофе или чаем? А то вы совсем замерзли, да и я тоже.

– Кафе? – Светлана внимательно посмотрела на него, как бы оценивая: «Стоит ли?», потом ответила – Кофе, было бы неплохо.

Они нырнули в полуподвальчик первой попавшейся кафешки и заняли последний пустующий столик. После бушующей улицы там казалось особенно уютно. В полумраке горели свечи, ненавязчиво играл блюз. От чего-нибудь выпить, чтобы согреться, и поесть Светлана категорически отказалась. Согласилась только на кофе с капелькой коньяку.