Олаус Магнус и его «История северных народов»

История создания «Энциклопедии Севера». Ее связь с «Морской картой» и комментариями

Опубликованные в 1539 г. «Морская карта» и комментарии к ней, как уже говорилось, явились первым этапом в работе Олауса Магнуса над историей и этнографией Севера. В посвящении итальянского комментария венецианскому правителю Пьетро Ландо автор сообщил, что работа над «географией» северных стран еще не окончена и в скором времени появится ее продолжение.[257] В немецком комментарии также говорится о скором выходе в свет большого сочинения о Севере, хотя, как пишет Олаус Магнус, в «Истории Готии и Швеции» Иоанн Магнус рассказал о некоторых чудесных явлениях северной природы.[258] Оба комментария достаточно убедительно показывают, что в 1539 г. у Олауса Магнуса имелся не только замысел будущей книги, но и ее наброски. Видимо, к началу работы над книгой нужно отнести две иллюстрации, приложенные к немецкому комментарию, не встречающие аналогий на «Морской карте». Подписи под ними сообщают, что они предназначены для будущей книги.[259] Таким образом, сведения из комментариев позволяют отнести начало работы над книгой к году окончания «Морской карты», т. е. к 1539 г.

Когда же была закончена «История северных народов»? В письме к кардиналу Мадруццо от 21 мая 1555 г. Олаус Магнус сообщает, что его книга была написана в Триденте во время происходившего там церковного собора.[260] Заседания собора начались там в мае 1545 г. и с перерывами продолжались до 1552 г., когда они были отложены на долгое время.[261] Олаус Магнус присутствовал на всех заседаниях собора до 1557 г. Год окончания работы над книгой в письме к кардиналу Мадруццо не указан. Уточнить его отчасти позволяет посвящение «Истории северных народов» курфюрсту Бранденбургскому Адольфу фон Шауенбургу, в котором говорится, что книга была написана по рекомендации курфюрста и закончена к 1550 г.[262] В «Автобиографических записках» Олаус Магнус пишет, что встреча с Шауенбургом произошла в Триденте в октябре 1551 г., а «История северных народов» была написана во время первых заседаний собора, т. е. в 1545–1547 гг.[263] Шведский исследователь И. Нордстрём считает, что Олаус Магнус говорит о Шауенбурге как о вдохновителе своей книги лишь из желания быть учтивым и действительные сроки окончания работы над книгой указаны в «Автобиографических записках».[264]

Занятия историей и географией в Венеции и выпущенные Олаусом Магнусом труды о северных странах позволили ему в сравнительно короткий срок справиться с поставленной задачей — сочинением огромной книги (более 800 страниц). В ее основу положены итальянский и немецкий комментарии. Вчерне она была уже окончена в апреле 1547 г.[265] Но работа над ней продолжалась вплоть до ее выхода в свет. Олаус Магнус постоянно дополнял «Историю северных народов» новыми материалами и ссылками на сочинения, опубликованные после 1550 г. Примером могут служить описание посольства в Москву в 1551 г.,[266] сведения и иллюстрации, заимствованные из книги Сальвиани «История морских животных», которая была напечатана в 1554 г.,[267] и др. «История северных народов» — до сих пор один из интересных и важных источников по истории, географии, этнографии, зоологии и т. д. европейского Севера. Написанная по новейшим для своего времени источникам, по личным впечатлениям и заметкам, содержащая ряд документальных свидетельств, как шведских, так и собранных автором во время странствий по Западной Европе, она включает в себя много ценных сведений о природе и жизни народов Скандинавии и стран бассейна Балтийского моря: России, Польши, Литвы и т. д. Конкретность изложения, детализация описаний, наконец, наличие «Автобиографических записок» позволяют предположить, что Олаус Магнус вел путевые дневники и делал наброски, которые послужили основой для рассказа о современных ему событиях.

Наряду с ценными историческими и этнографическими сведениями «История северных народов» содержит в изобилии рассказы о чудесах северной природы, о необыкновенных жителях этого края. Большой популярностью в XV–XVII вв. пользовался рассказ Олауса Магнуса о жителях неведомой страны Лукоморье, которые умирали на зиму и воскресали весной. Известия о «лукоморцах» можно найти и в сочинениях других средневековых. путешественников, занимавшихся описанием Севера. Не меньшим успехом пользовалась сказка о стране великанов, включенная в «Историю северных народов».[268] Легенды о том, что можно искусственно вызвать или успокоить ветер, довольно часто встречаются в эпосе прибалтийских народов: финнов, карел, эстонцев.[269]

Обилие сказаний из жизни малоизвестных народов привлекло к «Истории северных народов» внимание писателей-гуманистов XVI–XVII вв. Торкватто Тассо и Сервантеса. Тассо использовал ряд эпизодов книги для «Торризмондо», трагедии из жизни норвежского народа.[270] Самыми фантастическими рассказами Олауса Магнуса о волках-оборотнях, чернокнижниках, волшебниках, колдунах и изображениями необыкновенных морских чудовищ воспользовался Сервантес для «Странствий Персилеса и Сихизмунды». Действие первых двух книг этого романа развертывается в Исландии и на острове Готланд, описания которых также взяты из «Истории северных народов».[271]

По традиции Олаус Магнус в заглавии книги во многом раскрывает ее содержание: «История о северных народах, об их обычаях и расселении, равно об удивительном различии в нравах, священных обрядах, суевериях, образе жизни и управления, хозяйственном укладе; далее о войнах, жилищах и удивительных вещах; далее о металлах и различных видах животных, которые живут в этих краях».[272]

Сочинение разделено на 22 части, или книги, каждая из которых снабжена подзаголовками — краткими перечнями поставленных в ней проблем. Если судить по заглавиям этих книг, «История северных народов» имеет четкий план, определенный названием. На самом же деле Олаус Магнус часто прерывает рассказ, вводя в него сюжеты, не связанные с основной темой. Так, в книге о насекомых, говоря о пчеловодстве на Севере, он ни разу не упоминает о наличии бортничества у северных народов.[273] Зато об этом подробно сообщается в книге XVIII «О диких животных», в главе, описывающей способы охоты на медведей.[274]

Пестрота содержания и множество отступлений затрудняют изучение «Истории северных народов». Обилие сюжетов, внимание к мелочам и неумение сосредоточиться на главной теме повествования — характерная особенность книги Олауса Магнуса, который, будучи энциклопедистом, как и многие ученые средневековья, старался одновременно ответить на вопросы экономического, политического и этнографического характера. Его книга включает в себя элементы естественной истории, географии и минералогии и пытается дать оценку своей эпохе.

«История северных народов» — сочинение полемическое, направленное против жителей «развращенного Юга». Олаус Магнус говорит о целомудрии северных народов, и особенно скандинавов, финнов, лопарей (саами) и др. В большой степени книга выступает против «еретиков» — православных («московитов») и протестантов. Автор призывает в ней к крестовому походу против тех и других. Своими сочинениями Олаус Магнус хотел показать, «как велика и богата часть света, отпавшая от католического престола».[275] Он просил папу римского Юлия III оказать помощь народам Севера в их борьбе с лютеранством, с которым, кстати сказать, они совсем и не боролись. О преследовании католиков в Швеции говорят и многочисленные отступления автобиографического характера.

В «Истории северных народов» Олаус Магнус не остается посторонним наблюдателем. Он сам принимает участие во всех описываемых им событиях, переживая несчастия своей родины и радуясь победам над ее действительными и воображаемыми противниками. Говоря о войнах с «московитами», он неоднократно прерывает рассказ, чтобы поделиться с читателем соображениями о враждующих сторонах или провести небольшой экскурс в прошлое шведов и «московитов». Иногда прошлое и настоящее так тесно переплетаются, что отделить одно от другого почти невозможно.

В некоторых отступлениях Олаус Магнус слишком увлекается деталями и уходит в сторону от основного сюжета. Чаще всего в них человек противопоставляется животному миру и природе Севера. В XVI в. внимание ученых и художников снова начинают привлекать такие темы, как отношение человека к природе, влияние природных условий на уклад жизни страны. Олаус Магнус был первым шведом, заговорившим о влиянии климатических условий на развитие общества и человека, о его непосредственной связи с природой. Этот интерес к человеку, явившийся данью эпохе Возрождения, красной нитью проходит через весь труд шведского ученого.[276]

В «Истории северных народов» много непонятных и трудноразъяснимых мест. Это находит свое объяснение в том, что автор считал ее последней, третьей частью общей истории северных стран, написанной совместно с Иоанном Магнусом. Вслед за учеными античности он делил историю любого государства на историю правления и государственного строя, историю народа, или, как он сам ее называл, «географию», и историю материальной и духовной культуры, в которую он включил историю церкви. Таким образом, вся историческая наука в его представлении распадается на три части: историю политической, экономической и духовной жизни государства, в данном случае северных стран.

Олаус Магнус полагал, что две трети этой работы были выполнены в трудах Иоанна Магнуса «Истории Готии и Швеции» и в «Истории Упсальской церковной епархии», поэтому в «Истории северных народов» он почти не касался тем, нашедших отражение в трудах брата. Он не писал ни о государственном строе северных стран, ни об их официальной религии, хотя о наиболее интересных народных верованиях и преданиях он сообщает достаточно подробно. В остальных случаях он только намекает на факты, по его мнению, известные читателю.

Едва ли не самым главным объяснением нечеткости структуры и наличия большого числа проблем в «Истории северных народов» является то обстоятельство, что она была задумана как подробнейший комментарий к «Морской карте» 1539 г. Видимо, автор счел необходимым связать оба своих капитальных труда, взяв в качестве иллюстративного материала к книге рисунки с «Морской карты». Ряду глав «Истории северных народов» он предпослал виньетки, изображающие, как он считал, основной сюжет данной главы. 124 виньетки книги копируют иллюстрации с карты. Они связывают рассказ Олауса Магнуса с территорией на карте, на которой они изображены. Таким образом, иллюстрации книги служат как бы указанием на тот район, о котором говорится в сочинении. Например, виньетка перед главой о меновой торговле лапландцев соответствует изображению на карте, находящемуся близ г. Торнео.[277] Перечисляя в «Истории северных народов» посетителей ярмарки в этом городе, Олаус Магнус называет и московитов». На иллюстрации в этой сцене изображены русские купцы, легко определяемые по характерным одеждам, напротив них находятся лапландцы. Видимо, приоритет в меновой торговле с местным населением в XV — начале XVI в. принадлежал московским, а скорее, новгородским купцам.

В гл. 8 книги XI Олаус Магнус подробно описывает строительство ладей новгородскими ушкуйниками. Рассказ служит как бы введением в повествование об их набегах на финские земли. На виньетке показано, как «московиты» переносят готовые челны к воде. Такой же точно рисунок на «Морской карте» привязывает это сообщение к территории Карелии.[278]

Таким образом, основываясь на иллюстративном материале, можно заключить, что между «Историей северных народов» и «Морской картой» прослеживается определенная связь. Эта книга не только построена на комментариях к карте, но и сама может служить подробным комментарием, объясняющим иллюстрации и дополняющим карту множеством сведений разнообразного характера. Но несмотря на тесную связь книги с картой, по обилию материала и его изложению она переросла рамки комментария и получила право на самостоятельное существование.

Источники «Истории северных народов»

При работе над «Историей северных народов» Олаус Магнус использовал комплекс сведений, заимствованных из разных источников. В эпоху позднего средневековья, когда жил Олаус Магнус, необходимым признаком ученого считалось его знакомство с сочинениями авторов классической древности и цитирование их по любому поводу и даже без повода. В силу этой традиции Олаус Магнус постоянно ссылается на труды античных писателей, включив в их число Аристотеля, Платона, Эратосфена и многих других.[279] Он неоднократно цитирует древних историков, наиболее важными из них для него были Страбон, Геродот, Тацит. Ему знакома античная литература — сатиры Ювенала, стихи Овидия, поэмы Гомера. Хотя Олаус Магнус и называет в своей книге более 30 писателей-классиков, пользовался он главным образом трудами Плиния по естественной истории, Птолемея по географии, Прокопия по истории. Особенно близкими ему были сочинения писателей древней готской истории Кассиодора и Иордана, последователем которых он себя называет.[280]

Столь же необходимыми источниками для средневекового автора признавались труды по церковной истории. Олаус Магнус не был исключением из общего правила и в «Истории северных народов» показал себя большим знатоком теологической литературы, неоднократно цитируя Библию и сочинения отцов церкви.[281]

Но важнейшими трудами, действительно положенными в основу «Истории северных народов», явились сочинения средневековых писателей-историков: Альберта Кранца, Вицентия из Бове, Дамиана Гоэса, Иоанна Магнуса, Себастьяна Мюнстера, Матвея Меховского, Павла Орозия, Павла Иовия, Саксона Грамматика, возможно, также Снорри Стурлуссона и др. На работы последнего у Олауса Магнуса ссылок нет, как нет ссылок на использованную им анонимную «Шведскую рифмованную хронику», но оба эти источника содержат материал, находящий аналогии в ряде глав «Истории северных народов». В них говорится о поездках скандинавов в Биармию, о быте и нравах древних жителей Севера, о древних северных королях и героях, о рунических жезлах и скальдической поэзии и т. д.[282]

Кроме нарративных источников и документов, Олаус Магнус для «Истории северных народов» использовал ряд юридических сводов, в частности «Corpus juris civilis», «Friderici constitutio», «Jus canonicum» и ряд трактатов по северному праву.[283] Дали ему некоторый материал и письма польских и шведских духовных и светских магнатов. В шведской историографии также есть указания, что, уезжая из Швеции, Иоанн Магнус захватил с собой некоторые документы Упсальского, а возможно, и Стокгольмского городских архивов.[284] Все эти материалы были использованы как в «Истории северных народов», так и в трудах Иоанна Магнуса.

Известия о Русском государстве конца XV — начала XVI в.

В «Истории северных народов» Олаус Магнус не отошел от тех принципов, которых он придерживался при составлении «Морской карты» и особенно комментариев к ней. В книге он дает географическое описание изображенных на карте государств и подробно рассказывает о жизни и быте малоизвестных и неизвестных в Западной Европе народов Севера. Счатая, что их история достаточно подробно изложена Иоанном Магнусом, Олаус Магнус не придерживался в книге хронологической последовательности, не дал он и описаний по странам. В «Истории северных народов» также нет глав, посвященных собственно Московскому государству, но в связи с тем что Московия была постоянным и опасным соперником Швеции на Востоке, особенно в Карелии и Финляндии, русско-шведским отношениям автор уделяет довольно много внимания.

Сведения о России конца XV — начала XVI в. содержатся почти в каждой книге «Истории северных народов». Центральными в них являются события русско-шведской войны,[285] дипломатические связи европейских правителей с московским великим князем,[286] отношения между народами, населяющими пограничные территории Московского государства и Швеции.[287] В ряде глав Олаус Магнус касается вопросов, связанных с организацией торговли на Севере,[288] сообщает о предметах вывоза и ввоза,[289] о взаимоотношениях между русскими купцами и местным населением,[290] о торговых путях в Западную Европу и на север — в Лапландию, Карелию и Финляндию.[291] Много внимания он уделяет различным формам торговли, в частности меновой.[292]

Отличие «Истории северных народов» от сочинений того времени о Русском государстве заключается в том, что она не базируется целиком на рассказе русского посла, подобно «Книге о московитском посольстве» Павла Иовия, ни на описании собственных путешествий в Россию, подобно «Запискам о московитских делах» Сигизмунда Герберштейна. При написании «Истории северных народов» Олаус Магнус использовал комплекс разнообразных источников. В работе над главами о Московии и «московитах» он обращался к письменным нарративным и документальным источникам, а также к устным рассказам очевидцев.

Сложность композиции «Истории северных народов», тот факт, что ряд документов, использованных автором, вообще не сохранился, отсутствие в некоторых случаях ссылок на заимствование текстов, своеобразная манера изложения (отсутствие хронологической последовательности, нечеткость плана книги и т. д.) во многом затрудняют источниковедческий и исторический анализ этого памятника. Тем не менее ряд источников русской части «Истории северных народов» поддается определению. В отдельных главах книги Олаус Магнус говорит, что он использовал «летописи (анналы) финнов, шведов и московитов». Что понимал сам автор под русскими и финскими летописями, неясно, поскольку прямых заимствований из русских летописей у него нет. Видимо, шведскими летописями Олаус Магнус считает «Шведскую рифмованную хронику», и скорее всего ее вторую редакцию, доведенную до 1497 года, года заключения перемирия между Швецией и Россией.[293] Древняя история скандинавских народов и их соседей написана им по книге Саксона Грамматика.[294] Видимо, Олаус Магнус использовал в некоторых главах и материалы из трудов Снорри Стурлуссона, хотя прямых ссылок на них в книге нет.

Отдельные эпизоды Олаус Магнус целиком переписал из сочинений своих предшественников. Примером может служить описание посольских обычаев у татар, составленное по книгам Плано Карпини и Рубрука, впервые напечатанным в «Историческом зеркале» Винцентия из Бове (1473 г).[295] Формулировка титула великого князя Московского взята Олаусом Матнусом из книги Иовия.[296] Но таких заимствований в «Истории северных народов» немного. В основном Олаус Магнус почти не прибегает к цитированию источника, а излагает события своими словами.

Олаус Магнус не ограничивается использованием только нарративных источников. В ряде глав у него приводятся выдержки из документов. Описания эпизодов русско-шведской войны составлены им по дипломатической переписке, в частности по письму великого князя Московского Ивана III к датскому королю Иоганну.[297]

Особенно часто Олаус Магнус обращался к устным сведениям. Он записывал рассказы купцов и дипломатов, вел дневники, составлял памятные рисунки. На них в большей части и основаны главы о торговле русских купцов с народами Крайнего Севера, о чем он неоднократно упоминает в «Истории северных народов».[298]

Необходимым дополнением при изучении перечисленных эпизодов являются итальянский и немецкий комментарии к карте, а также в большой степени «История Готии и Швеции» Иоанна Магнуса, объясняющая ряд эпизодов, описанных в «Истории северных народов».[299]

О положении Московского государства и о титуле великого князя московского

В конце XV — начале XVI в. западноевропейские ученые имели весьма смутное представление о лежащем на востоке Русском государстве, чаще именуемом в Европе того времени Московией, а иногда Белой Русью. Сведения о нем поступали на Запад от купцов, дипломатов и военачальников, посещавших эту страну, а также от послов великого князя Московского.[300] Олаусу Магнусу Московия была почти не известна, но о некоторых событиях, происходивших в Русском государстве того времени, у него имелись сведения, которые он счел необходимым изложить в «Истории северных народов». Он сообщил, что на Севере существуют государства, площадь которых больше, чем Италия, Франция и Испания, вместе взятые, и одно из них — Московия. В северных регионах господствуют «более пяти различных языков... такие, как северный, т. е. язык лапландцев, или ботнийцев, московитский, русский (рутенский), финский (финингский), шведский, готский и немецкий». Они настолько отличаются друг от друга, что жители сопредельных областей совсем не понимают друг друга и в своих делах вынуждены прибегать к объяснению знаками.[301]

Все северные государства велики и могущественны, но Московия все же отличается от них протяженностью своей территории. Олаус Магнус пишет следующее: «Могущественная страна — владения великого князя Московского — занимает большую площадь, и было бы хорошо, если бы он (князь, — Е.С.) довольствовался этим, но день ото дня он стремится расширить владения и увеличить их».[302] От числа подвластных княжеств зависели в средние века величина и пышность великокняжеского титула.[303] В «Истории северных народов» Олаус Магнус сообщает, что заимствовал этот титул из письма русского посла «некоего Дмитрия». Автор не указывает ни его фамилии, ни страны, в которую он был отправлен. На самом деле он имел в виду посла к римскому папе Клименту VII Дмитрия Герасимова.[304] Не называет Олаус Магнус и сочинение, по которому он цитирует титул великого князя Московского Василия III. Это была «Книга о московитском посольстве», написанная Иовием по рассказам Дмитрия Герасимова.[305]

При переводе «Истории северных народов» на французский язык переводчик не понял даты, поставленной под титулом (7030 г. от сотворения мира), поскольку в западноевропейских странах эта система летосчисления почти не употреблялась. Вместо непонятного года он поставил понятный, но неверный 1307 г. «от рождества Христова».[306]

О причинах русско-шведской войны 1495–1497 гг.

В «Истории северных народов» в главах, посвященных России, кардинальной является проблема взаимоотношений между пограничными государствами Северной Европы.[307] На западной границе с Финляндией Русское государство было постоянным соперником Швеции. Между ними часто возникали конфликты. Поэтому Олаус Магнус много внимания уделил описанию русско-шведских войн конца XV в. В то же время он считал, что местное население пограничных районов военным действиям предпочитает мирное урегулирование конфликтов и что оно поддерживает с русскими постоянные связи. Особенно популярной была зимняя торговля, когда в Карелии и дальше на севере — в Финляндии, Лапландии — и по всей Вотской пятине Новгородской республики замерзали многочисленные реки, озера и болота, которые в другое время года служили препятствием для продвижения по этим районам.[308] Вместе с тем Олаус Магнус уверен в том, что именно зима благоприятствует самым жестоким сражениям между «московитами» и шведами, поскольку они чаще всего «велись зимой на льду».[309]

Рассказывая об этих войнах, Олаус Магнус много внимания уделяет описанию снаряжения шведского войска и даже его подготовке к посещению мест, лишенных провизии. Вооружение русских ему было известно гораздо хуже. О нем можно судить только по иллюстрациям к гл. 1–4 книги II «Истории северных народов». Он подробно говорит о том, что северные народы, видимо, имея в виду скандинавов, специально для передвижения по льду и для ледовых сражений подковывали лошадей «большими гвоздями и крючьями». Люди же в этих местах также «носят обувь на трех шипах снизу, как треножник», или «подковы на железных шипах».[310]

В описываемом Олаусом Магнусом случае поводом к началу военных действий между Русским государством и Швецией послужил договор о взаимопомощи, заключенный датским королем Иоганном (Юханом) с великим князем Московским Иваном III в Москве в 1493 г. Одна из статей этого договора заключала в себе следующее: «И быти им (русским, — Е.С.) взаимно с братом нашим за один против его неприятелей и против врага Сванта, похитителя и правителя королевства Шведского. И когда кто-либо из нас примет оружие против Сванта, выдающего себя ныне представителем королевства Шведского, или против Эрика Стура, военачальника Выборгского, и иных, присвоивших себе власть в королевстве нашем Шведском, неверных подданных и мятежников, тогда, дав знать о том друг другу, мы не замедлим подать посильную помощь брату нашему вправду, без всякие хитрости, равно и он обязан подать нам помощь по возможности своей, вправду, без хитрости, против Сванта и других вышеупомянутых неприятелей наших, дабы мы могли обратно получить престол шведский».[311]

В 1495 г., собираясь в поход на шведов, датский король обратился за помощью к Москве.[312] В качестве награды за помощь в войне Дания обещала московскому великому князю финские провинции, издревле принадлежавшие Русскому государству. Речь, видимо, идет о трех карельских погостах (Эйрепяя, Яскис и Саволакс), отошедших к Швеции по Ореховецкому мирному договору 1323 г., хотя в договоре 1493 г. они не названы.[313]

Этот договор в «Истории северных народов» не упомянут. Олаус Магнус видит причину войны между Швецией и Московским государством в том, что датский король Иоганн заставил «московитов» напасть на шведов, чтобы «большая территория, подчиненная Шведскому королевству, была передана частью как собственность и владения московитов, частью как владение тому датскому королю подчинилась».[314]

На самом деле походы русских войск на Швецию и договор 1493 г. с Данией были вызваны не влиянием датского короля на Ивана III, как полагал Олаус Магнус, а стремлением оказать сопротивление шведам, нападавшим на русские и карельские земли без объявления войны, и возвратить территорий, ранее принадлежавшие Новгородской республике.[315] Разногласия между Московским государством и Швецией, как правильно указал Олаус Магнус, были вызваны желанием русского правительства возвратить карельские погосты Эйрепяя, Яскис и Саволакс, потерянные Новгородом после заключения Ореховецкого мира 1323 г.[316] Начало русско-шведской войны 1495–1497 гг. в «Истории северных народов» описывается следующим образом: «Причиной вторжения («московитов», — Е.С.) служили их притязания на три пограничные прихода, а именно: Эгреббе, Яске и Саволакс, вместе с принадлежащими к ним реками, которые по справедливости должны были подчиниться их («московитов», — Е.С.) власти, а не юрисдикции Шведского королевства. Но на самом деле, по побуждению Иоганна, датского короля, столь великое их («московитов», — Е.С.) множество отправилось туда, чтобы подчиненная шведскому королю большая территория частью как владение и собственность была передана московитам, частью как владение тому датскому королю подчинилась, о чем спустя несколько лет после 1500 г. (в 1501 г., — Е.С.) в великий пост в королевском городе Хольме послом московитов к тому же королю Иоганну было предложено заключить мирный договор между обоими государствами для унижения шведской короны и захвата ее владений, что было торжественно решено обоими князьями и подтверждено целованием святого креста».[317]

О желании московского великого князя получить потерянные по Ореховецкому договору земли свидетельствуют и пункты договора с датчанами 1493 г. Там говорится о возврате бывшей русской территории: «И где государства наши смежны одно с другим, там рубеж или граница определяется так же, которая была исстари. Рыбные, звериные ловли и другие угодья, которые находятся в оных пограничных водах и землях и принадлежат издревле к королевству нашему (шведскому, — Е.С.), должны быть уступлены добровольно нам и отданным нашим безо всякого со стороны брата нашего (Ивана III, — Е.С.) и подданных его препятствия. Также рыбные, звериные ловли и другие угодья, которые находятся в оных пограничных водах и землях и принадлежат издревле его государству, предоставляются в свободное владение ему и подданным его без всякого со стороны нашей и подданных наших препятствия».[318]

В «Истории северных народов» нет никаких указаний на то, что Олаус Магнус использовал договоры 1323 г. и 1493 г. Неизвестно также, был ли он с ними знаком. Основной его источник, содержащий сведения о союзе русского великого князя с датским королем, относится к 1501 г., т. е. ко времени пребывания Иоганна в Стокгольме.[319]

В апреле 1501 г. из Москвы в Стокгольм было отправлено посольство во главе с Юрием Мануиловичем Греком и дьяком Третьяком Долматовым для решения русско-шведских порубежных дел.[320] Юрий Мануилович привез Иоганну письмо от Ивана III, в котором русский князь требовал от датского короля исполнения обещаний и передачи Московскому государству земель, обещанных по договору 1493 г., т. е. трех погостов — Эйрепяя, Яскис и Саволакс. Если эти земли в договоре не были названы, то в письме 1501 г. о них говорится прямо. В конце письма в собственноручной приписке Иван III сообщал Иоганну о желании женить своего сына Василия на дочери датского короля.[321]

В письме Ивана Васильевича, сохранившемся только в варианте на латинском языке, сообщается: «… о трех отданных приходах, т. е. Эгреббе Яске и Саволакс,[322] а также о реках Каянских, о которых мы с вами, братом нашим, не однажды спорили. Также и в ваших письмах написано, что советники вашего королевства Швеции говорили вам, что все эти приходы с реками относятся к вашему королевству Швеции, что мы наших послов к вам посылали и древние договорные грамоты, которые у нас есть в России и даже которые в вашем королевстве, каковые между Русским княжеством и королевством Швецией сделаны и подписаны были… чтобы ясно видеть, к какому государству эти три прихода и реки относятся по справедливости… так вы, наш брат, к памяти должны обратиться наших и ваших договоров, целованием святого креста скрепленных».[323]

Олаус Магнус не приводит текста документа целиком, что для него было характерно; он цитирует из него только те отрывки, которые были ему необходимы в качестве аргумента для подтверждения незаконности притязаний Иоганна на Швецию как свою провинцию, а Ивана III — на карельские приходы, которые, по его мнению, принадлежали только Швеции. Ссылок на использованный документ он не дает, как и во многих других случаях.

Интересно отметить, что письмо Ивана III к датскому королю было обнаружено в 1884 г. в архиве города Гданьска, в котором с 1526 по 1532 г. жил Иоанн Магнус и куда он привез ряд документов из Швеции.

О русско-шведской войне конца XV в.

В соответствии с русско-датским договором 1493 г. началась русско-шведская война. Поводом послужило нападение в 1495 г. войска выборгского наместника Кнута Поссе на карельские земли, которые подверглись грабежу. В ответ на это русские войска осадили Выборг, и сначала эта осада велась весьма успешно, но вскоре удача изменила русским.[324] Олаус Магнус, не без некоторой тенденциозности, сообщает об этом походе русского войска следующее: «Московиты отправляются на войну с большим числом своих людей, служащих главным образом не столько для сражения, сколько для грабежа, и в их толпах нет никакого воинского порядка, особенно заметно это тогда, когда они собираются подвергнуть нападению и разграбить пределы Шведского королевства или Великого княжества Финляндского. Среди подобных походов, как сообщают указанные их летописи, в особенности нужно отметить тот, который имел место около 1495 г. от рождества Христова, когда они явились туда (в Финляндию к Выборгу, — Е.С.) в количестве 60 000 человек».[325]

Начавшийся удачно поход русских к Выборгу окончился их поражением. В летописях, которыми Олаус Магнус никогда не пользовался, хотя и неоднократно упоминает их в своей книге, об этом событии говорится очень кратко: «Они (русские, — Е.С.) не шед, землю взяша».[326] «Шведская рифмованная хроника» сохранила более подробный рассказ об осаде русским войском Выборга. Там сообщается, что город уцелел только благодаря находчивости Кнута Поссе, приказавшего собрать весь оставшийся порох в одной из башен выборгской крепости и взорвать ее. Этот эпизод вошел в историю под названием выборгского взрыва, или выборгского шума.[327] Он же послужил основой для многочисленных сказаний и легенд. Одно из них и было использовано Олаусом Магнусом при рассказе об отступлении русских от Выборга и о причинах их поражения.

По мнению Олауса Магнуса, русское войско сняло осаду Выборга, потому что рядом с этим городом находилась необыкновенная пещера, называемая «Смеллен».[328] Она была расположена на берегу Финского залива и обладала чудесным свойством: издавала такой шум или грохот, что он наводил ужас на окружающих, и тем самым защищала город от неприятеля, поскольку никто не мог вынести этого шума. Чтобы в мирное время пещера не вредила местному населению, правитель собственноручно закрывал ведущие к ней двери, а пещера была обнесена семью заборами с крепкими воротами. Если же к городу подступали враги, правитель открывал пещеру и ее шум спасал жителей, лишая осаждавших способности к сопротивлению.[329] В переданной Олаусом Магнусом легенде отразились реальные события русско-шведской войны 1495–1497 гг., а именно эпизод выборгского взрыва. Гранлюнд считает, что рассказ о пещере Смеллен заимствован из старинных сказаний и легенд.[330]

После поражения под Выборгом русские войска совершили несколько походов «в Каянскую землю». В ответ на это шведы под предводительством Стена Стуре в 1496 г. отправились к Ивангороду, чтобы взять реванш за нападения русских в окрестностях Выборга.[331] Олаус Магнус подробно остановился на этом эпизоде русско-шведской войны. На «Морской карте» в устье реки Наровы он изобразил две крепости, одну против другой: ливонский город Нарву и русский Ивангород, построенный в 1492 г. по повелению Ивана III на границе Московского Великого княжества с Ливонским орденом.[332]

Осаду Ивангорода Олаус Магнус очень подробно описал в «Истории северных народов»: «На приложенном рисунке можно видеть два мощных замка, отделенных один от другого глубоким и бурным потоком. Один из них принадлежит великому магистру Ливонскому — именно так называется властелин этой большой провинции; другой вновь подчинен великому князю московитов. Первым, который носит название Нарва, владеют крещеные ливы, вторым — московитские отступники. Эта крепость, окруженная со всех сторон водой, долгое время считалась своими владельцами московитами совершенно неприступной, как из-за своего положения, так и из-за мощных укреплений, они думали, что она может не опасаться натиска самого могущественного врага, таким мощным казалась. Но московиты обманулись в этой своей безумной надежде и внезапно были поражены как неожиданным, так и неминуемым наказанием. Славнейшие князья готов и шведов Стен Стуре Старший и Сванте Стуре, которые множеством серьезных оскорблений и вероломством московитов были вызваны на враждебные действия, пошли на них с войной. Многими жаркими битвами принесли они этой могучей стране и народу тяжелый ущерб и, наконец, собрали вооруженную рать из 50 000 человек против вышеназванной крепости. С неодолимой яростью бросились они на ее штурм и предали ее огню и мечу (чему были очевидцами дружески расположенные ливонцы из своей крепости). Многие из московитов погибли при этом или были сожжены внутри, остальные были тяжело ранены и немногим с большим трудом удалось спастись бегством».[333]

Шведы предложили захваченный город своему тайному союзнику магистру Ливонского ордена, но поскольку в это время занимавший верховную должность в ордене Вальтер фон Плеттенберг заключил с Иваном III мирный договор, то ливонцы от Ивангорода отказались. В результате, будучи не в силах удержать город за собой, шведы его разграбили и вернулись к себе домой.[334]

Построенный как крепость, Ивангород в XVI в. служил крупным торговым центром, транзитным пунктом для товаров, идущих из Русского государства в страны Западной Европы. После победы в 1496 г. шведы захватили здесь много золота, серебра и мехов (в основном соболей), но огромные запасы воска, находившиеся в городе, они не смогли вывезти.[335] Войска Сванте Стуре сожгли город и возвратились к себе, нагруженные богатой добычей, которая, по мнению Олауса Магнуса, явилась причиной раздоров между предводителями шведского войска Стеном Стуре и Сванте.[336]

Однако разногласия между предводителями шведского войска начались еще до осады Ивангорода. Стен Стуре привел свой отряд в Финляндию для войны с великим князем, но наступление датчан на Швецию заставило шведского полководца перекинуть почти всю армию для борьбы с Данией, которая действовала в союзе с Иваном III. В русско-шведско-датской войне 1495–1497 гг. Швеция потерпела поражение, и его причину Сванте видел в отъезде войска вместе со Стеном Стуре из России.[337]

Гранлюнд указывает, что в рассказе Олауса Магнуса об осаде Ивангорода использованы письма Стена Стуре, но, видимо, в «Историю северных народов» попало и описание осады города из «Шведской рифмованной хроники».[338]

О набегах ушкуйников на карельские земли

В «Истории северных народов» рассказывается не только о походах регулярных войск враждующих сторон. Много внимания Олаус Магнус уделяет порубежным делам шведов и «московитов» — новгородцев и карел. Он описывает способы защиты местного населения от набегов и его походы на обидчиков. В столкновениях главными участниками были жители карельских земель Новгородской республики, непосредственно страдавшие от шведских и местных (русских) разбойников.[339]

История русско-шведских отношений содержит много примеров порубежных дел как в XV в., так и в более позднее время. Часто эти стычки происходили из-за неточного определения границы между государствами.[340] Рассказывая о набегах грабителей, Олаус Магнус имел в виду эту нечеткость, но считал, что из-за таких пустячных причин никто из северных правителей друг на друга не нападал.[341]

О порубежных делах между Русским государством и Швецией сообщают многие документы того времени. Письмо Ивана III к датскому королю также касается этого вопроса. В нем сообщается, что для выяснения пограничных столкновений оба государя должны были посылать к границам своих владений представителей для урегулирования спорных вопросов.[342]

Подготовка к разбойничьим походам на жителей соседних районов, не только другой страны, но и собственных, обычно происходила втайне.[343] Узнав о готовящемся набеге, население, видимо карелы и саами (лопари), покидало жилища: «Когда шведы и готы, раздраженные тяжкими оскорблениями, были вынуждены зимой подняться на битву с немцами, датчанами или московитами, сначала они всеми способами старались испытать силу враждебного войска, как в конном, так и в пешем бою».[344] Видя приближение страшной силы, местное население убегало в лесные и горные укрытия, забрав с собой все продукты и все возможное имущество, чтобы наступающему врагу досталась минимальная добыча.

В подобных набегах на Карелию принимали участие не только шведы, но и сами «московиты», видимо новгородские ушкуйники, которые в конце XV в. еще совершали походы в эти районы и доходили до Ботнического залива.[345] Описывая эти экспедиции, Олаус Магнус приводит совершенно оригинальный рассказ о строительстве судов (ладей) для походов «московитов». Непосредственно перед началом задуманного предприятия ушкуйники уже на месте строили себе довольно вместительные ладьи, поскольку их путь часто пролегал по рекам и озерам Карелии и Финляндии. Олаус Магнус сообщает, что они «строят…. нечто вроде длинных и легких ладей,[346] сделанных из выдолбленных сосновых стволов, которые в состоянии вместить от 20 до 25 человек».[347] В постройке принимала участие вся собравшаяся группа. Она же занималась и изготовлением военного снаряжения, причем каждый отлично знал свои обязанности. Одни работали в ямах под землей, «чтобы спастись от дыма», и варили смолу, другие гнули луки, третьи изготовляли стрелы и дротики.[348] Суда ушкуйников Олаус Магнус называл strudzar, т. е. струги. Гранлюнд полагает, что это была разновидность ботов, встречающаяся у всех народов Севера. Видимо, их можно идентифицировать с ушкуями.[349]

Оригинальный текст Олауса Магнуса, не имеющий аналогий в трудах его предшественников и современников, позволяет предположить, что при его составлении автор использовал устные рассказы шведских, финских и немецких купцов, а также жителей северо-запада Финляндии, с которыми он встречался во время путешествия по Скандинавии в 1518–1519 гг. Некоторые сведения могли быть им получены от московских купцов (russi albi), которых он видел на ярмарке в Торнео. На использование устных рассказов очевидцев указывает и подробное описание тактики ушкуйников на суше и на воде, их снаряжения и способов борьбы с ними, применяемые местным населением.[350]

О торговле русских купцов и предметах вывоза из северных стран

В «Истории северных народов» Олаус Магнус описывает и мирные занятия местного населения. Он говорит о торговле и особенно стремится подчеркнуть добрососедские отношения аборигенов и приезжих. Русские купцы и промышленники, находясь в этих краях, не совершали нападений на местное население: «Они ограничиваются произведениями природы и не захватывают другое имущество без ведома владельца или против его воли», — пишет Олаус Магнус.[351]

Жителями Крайнего Севера Олаус Магнус называет лапландцев (саами), ботнийцев (видимо, народы, населяющие побережье Ботнического залива), финнов и карел. Основным видом связи между ними он считает меновую торговлю. «Эти люди, а именно те, которые населяют пустыни Аквилона, для пропитания занимались охотой и рыбной ловлей и вели меновую торговлю с московитами».[352] Олаус Магнус сообщает, что местное население в. основном не знает денег. «Также они имеют определенные места на равнине или на замерзшем водоеме, где каждый год совершаются сделки и происходит нечто вроде ярмарки. Там обыкновенно предлагают товары, каждый из которых в отдельности либо выполнен у себя как изделие собственного искусства, либо добыт другим путем».[353]

Но не всегда торговля велась без денег. В ряде случаев местное население соглашалось получить их за предлагаемые товары. Иногда из-за этого на ярмарках происходили столкновения, причину которых Олаус Магнус видел в том, «что коварные купцы часто пользовались наивностью и доверчивостью населения, чтобы на их рынках контрабандой предлагать деньги, которые потом оказывались фальшивыми, особенно лукавые московиты, которые, как я сам видел в 1519 г., во время летнего солнцестояния часто имели обыкновение прибывать сюда, причем изредка они переносили свои ладьи на плечах через полосу земли, отделяющую водные потоки один от другого».[354]

Иногда расстояние до мест расположения этих ярмарок было довольно значительным и русским купцам, как говорит Олаус Магнус, для того, чтобы продать свои товары или обменять их на пушнину, приходилось преодолевать довольно значительное расстояние — в 300 или 400 французских миль.[355] По сообщению Гранлюнда, одна французская миля содержит в себе 2.22 км. Таким образом, русские купцы для достижения торгового пункта часто преодолевали расстояние в 660 или 880 км.[356] Русские достигали шведского города Торнео, расположенного по координатам Олауса Магнуса на 82° с. ш. и 42° в. д. (На самом же деле этот город имеет координаты 65° с. ш. и 23° в. д., т. е. находится не на Крайнем Севере). Сюда зимой на ярмарку собирались все народы Севера, и в том числе «биармийцы» и «белые руссы».[357] «Московиты» же являлись туда целыми ватагами, «неся свои ладьи на плечах, чтобы при первой же возможности спустить их на воду».[358]

Олаусу Магнусу известно, что в конце XV — начале XVI в. Лапландия, Карелия и Финляндия снабжали пушниной все европейские государства. Дорогостоящие меха были также главным предметом вывоза из России. «Их (северных народов, — Е.С.) товарами, — сообщает шведский ученый, — были очень дорогие шкурки и меха всех сортов, которые у них были в высокой цене, такие как соболя, куницы и другие, называемые по-итальянски dossi (белки, — Е.С.)».[359] Особенно ценными в Европе считались меха выдр и бобров. Олаус Магнус сообщает следующее: «Их мех (выдр, — Е.С.) вывозится, подобно шкуркам бобров и многих других зверей, в огромном количестве к московитам, а оттуда к татарам; потому что в этих холодных странах их покупают с большой охотой, чаще путем обмена, чем за деньги, чтобы они служили людям защитой от холода».[360]

Самые ценные виды пушнины, пользовавшиеся в Западной Европе большим спросом, северные народы научились искусно подделывать. Олаус Магнус подробно рассказывает о разных способах подделки меха наиболее редких животных — выдр, бобров, черных лисиц. Хотя в «Истории северных народов» пушные промыслы описаны достаточно подробно, письменных источников, использованных Олаусом Магнусом, установить не удалось. Видимо, основой глав об охоте явились также устные рассказы местного населения и собственные наблюдения.

Кроме пушнины, важным экспортным товаром на Севере Олаус Магнус называет рыбу. О ее изобилии в этом регионе он неоднократно сообщает в «Истории северных народов» и особенно отмечает Белое море (Lacus Albus): «Оно простирается к Арктическому полюсу и граничит со Скрисфиннией, биармийцами и московитами; оно очень длинное и широкое и так богато рыбой, что даже, несмотря на огромное количество рыбаков, которые туда приезжают, оно не может никоим образом быть исчерпано».[361] По мнению Олауса Магнуса, приоритет в рыбном промысле на Белом море принадлежит финнам и «московитам».

О развитом рыболовном промысле на Русском Севере, и на Белом море в частности, говорится в материалах, посвященных деятельности Соловецкого монастыря. Видимо, эти документы Олаусу Магнусу не были известны и он пользовался своими записками и рассказами очевидцев.[362]

О приеме иностранных послов великим князем московским

Особое внимание в «Истории северных народов» уделяется обычаям, связанным с приемом иноземных послов при дворе московского великого князя. Их отличие от обрядов, принятых ь западноевропейских государствах, не могли не заинтересовать Олауса Магнуса, который в качестве посла шведского короля Густава Вазы объехал ряд стран и был принят некоторыми европейскими правителями.

Рассказ о посольских церемониях в Московии Олаус Магнус предваряет описанием обычаев, принятых при дворе татарского хана, отмечая сходство русского и татарского посольского обряда. Описание татарских обычаев, как сообщает Олаус Магнус, заимствовано им из «Исторического зеркала» Винцентия из Бове.[363] Он пишет следующее: «У татар есть обычай заставлять иностранных послов, прежде чем они передадут свое поручение императору, пройти между двух огней; это делалось главным образом для того, чтобы, в том случае если послы несли при себе какой-то яд, которым они хотели устранить их (татар, — Е.С.) князя, он разложился от жара с большой опасностью для того, кто его несет».[364]

В напечатанном в «Историческом зеркале» Винцентия из Бове сочинении Плано Карпини имеется сходный рассказ: «И, говоря кратко, они веруют, что огнем все очищается, отсюда когда к ним приходят послы или вельможи, или какие бы то ни было люди, то им самим и приносимым ими дарам надлежит пройти между двух огней, чтобы подвергнуться очищению, дабы они не устроили какого-нибудь отравления и не принесли яду или какого-нибудь зла».[365]

Из приведенных отрывков видно, что Олаус Магнус в данном случае использовал сочинение Плано Карпини. Следующий эпизод из «Истории северных народов» снова заимствован из книги Плано Карпини «История Монгалов» Олаус Магнус пишет: «Татарские князья не хотят слушать никакого посла, если он не принес подарков».[366] У Плано Карпини об этом говорится следующим образом: «Сверх того как князья, так и другие лица, как знатные, так и незнатные, выпрашивают у них (у посетителей, — Е.С.) много подарков, а если они не получают, то низко ценят послов».[367]

Далее Олаус Магнус пишет о том, что посол должен разговаривать с татарским ханом, стоя на коленях. Плано Карпини об этом умалчивает. Но в напечатанном в «Историческом зеркале» Винцентия из Бове сочинении Гильома де Рубрука «Путешествие в восточные страны» имеется сообщение о подобном обычае.

Олаус Магнус пишет: «…и он (посол, — Е.С.), преклонив колени, говорит о своих делах, как бы отдавая такие почести смертному человеку, которые приличествуют небесному владыке».[368]

Рубрук об этом говорит более подробно: «Тогда наш проводник приказал нам преклонить колена и говорить. Я преклонил одно колено, как перед человеком, тогда Бату сделал мне знак преклонить оба, что я и сделал, не желая спорить из-за этого. Тогда он приказал мне говорить, и я вообразил, что молюсь богу, так как преклонил оба колена».[369]

Заимствования у Плано Карпини и Рубрука не вызывают сомнений.

В качестве примера посольского обряда при дворе русского великого князя Олаус Магнус подробно описывает прием в Москве польского посла. Посещавшие в XV–XVI вв. кремлевский дворец иностранцы обращали внимание на его необычайную пышность и величие, а также на ритуал, принятый при великокняжеском дворе во время приема иноземных послов. Эти обычаи сохранялись в XIII в. и почти не изменились в XVI в., когда их описал Олаус Магнус.[370] Он считал, что для придания особой пышности во время приема чужеземного посла московский великий князь среди придворных в приемном зале сажал людей простого звания: «Они избирали, как это делается и поныне, из народа значительное число похожих на вельмож мужей, убеленных сединами и с длинными красивыми бородами, достойного вида. Их одевали в пышные княжеские одежды и сажали в благородном собрании государственных старейшин. Считалось, что послы при своем вступлении в зал должны быть совершенно ослеплены при виде этих людей, которые молча и торжественно сидят в своих роскошных нарядах. И послы, ослепленные и смущенные этим великолепием, якобы не решались предложить какие-нибудь суровые требования или по крайней мере возразить единогласному мнению и решению этого собрания».[371]

Это известие Олауса Магнуса перекликается с сообщением Сигизмунда Герберштейна о его приеме у великого князя: «У московитов существует такое обыкновение: всякий раз, как надо провожать во дворец именитых послов иностранных государей и королей, по приказу государеву сзывают из окрестных и соседних областей низшие чины дворян, служилых людей и воинов… Это делается для того, чтобы через это столь неизмеримое количество народа и толпу подданных выказать иностранцам могущество государя, а чрез столь важное посольства иностранных государей явить всем его величие».[372]

Приведенный отрывок из книги Олауса Магнуса аналогичен описанию у Герберштейна, но не является заимствованием. Видимо, книга Герберштейна по каким-то причинам оставалась неизвестной Олаусу Магнусу. Гранлюнд считает, что это известие целиком базируется на устных рассказах шведских послов, посетивших Русское государство в 1523–1524 гг., т. е. до отъезда Олауса Магнуса из Швеции,[373] но, по всей вероятности, описание посольских обычаев в «Истории северных народов» имеет какой-то письменный источник.

Следующий эпизод, малоизвестный в русской и советской историографии, служит Олаусу Магнусу примером, на котором он хочет показать «посольские обычаи» при дворе московского великого князя. Он описывает путешествие в Московию Маттиаса Гедройта (Гедройца), посла польского короля Сигизмунда II Августа, дворянина из Вильны, «города весьма знаменитого в Литвании».[374]

Описывая посольские церемонии в Московии, Олаус Магнус почти не касается причин, вызвавших появление Гедройта в Москве в 1551 г.[375] Посланник польского короля прибыл в Москву 14 июня и был принят при дворе Ивана IV дважды — 21 и 28 июня. Его визит и повод для поездки в Русское государство достаточно подробно описаны в русских документах, излагающих события того времени.[376] Однако Олаусу Магнусу они, скорее всего, известны не были, поскольку в «Истории северных народов» события, связанные с приездом Гедройта в Москву, изложены совершенно иначе. Вот что сообщает Олаус Магнус: «Я хочу здесь привести следующий рассказ о дипломатической миссии, которую могущественный польский король отправил к князю московитов в 1551 г. Светлейший дворянин Маттиас Бартоломеевич, князь Гедройтцкий, проехал как посол польского короля от знаменитого в Литвании города Вильны длинный путь в 200 немецких миль[377] до Москвы, столицы Московии. Когда он прибыл в указанный город и собирался вступить в него, он был встречен несколькими всадниками, которым великий князь приказал сопровождать его в город».[378]

А в русских посольских материалах это событие изложено следующим образом: «…и июня в 14 день, в неделю, пристав Васюк Сукманов с литовским посланником с Матушем (Маттиасом, — Е.С.) к Москве приехал. И царь и великий князь велел литовского посланника встретить за посадом на Драгомилове, от посадцких дворов в перестрел, Василью Ильину, сыну Неелову, да подьячему Калине Сутулову, да с ними конюхом 15 человек».[379]

О приеме Гедройта в княжеском дворце Олаус Магнус сообщает следующее: «Спустя несколько дней он (Гедройт, — Е.С.) был введен в замок, чтобы передать послание своего короля. Это совершилось с большой пышностью и блеском, что является обыкновенным среди московитов. Сначала его провели через две комнаты, где множество длиннобородых мужей, которые большей своей частью были рабами или служителями, сидело на скамьях около стен.[380] Они были облачены в красивые одежды, принадлежавшие великому князю,[381] и находились там, чтобы дать приехавшим издалека чужестранцам величественное представление о роскоши и блеске при княжеском дворе. Наконец, посол был введен в тронный зал, где его дожидался великий князь в окружении своих приближенных, которые равным же образом были одеты в роскошные одежды».[382]

Известия русских посольских материалов снова дают описание, отличающееся от рассказа Олауса Магнуса: «Июня в 21 день, в неделю велел царь и великий князь литовскому посланнику Матушу быти на дворе, а посылал по него пристава Василья Неелова. И того дни литовский посланник Матуш на дворе был. А приехав на площадь, сам с лошади ссел против Архангела и шел ко царю и великому князю середнею лестницею мимо золотую полату; а царь и великий князь сидел в столовой избе в брусяной».[383]

Описание посольских обычаев в «Истории северных народов» перекликается с рассказом Герберштейна о его посещении великокняжеского двора, но не является заимствованием из «Записок о московитских делах».[384]

В следующем эпизоде Олаус Магнус описывает вход Гедройта в палаты московского великого князя. Здесь он указывает число людей, составляющих свиту польского посланника. Оно также отличается от указанного в русских материалах: «…он (Гедройт, — Е.С.) вместе со своими 12 служителями остановился у дверей на расстоянии 50 шагов от него (князя, — Е.С.), и ему не разрешалось подойти ближе».[385]

В русском документе этот эпизод изложен следующим образом: «…царя и великого князя посланник Яков Остафьев от короля, а с ним вместе король послал ко царю и великому князю своего посланника Матуша Болторомеевича Кедройта, а с ним 18 человек…».[386]

Далее Олаус Магнус подробно описывает поведение польского посла и говорит о причинах, вызвавших его появление в Москве: «На этом месте он оставался, пока не произнес свое приветствие великому князю и не передал письма своего короля секретарю, который должен был их получить. Эти письма были отданы послу, прибывшему от великого князя в Польшу, но он отказался их передать, потому что поляки не согласились назвать его господина "царь русский", что обозначает "император российский", поскольку митрополит короновал его этим титулом. Для этого король вынужден был отправить особого посла».[387]

Русские документы также говорят об этом: «…и на третий день велели ему (Якову Остафьеву, — Е.С.) быти у короля, и он у короля был; и король его отпустил, и грамоту ему дали, и на подписи подписано: великому князю, а царя не написано. И он грамоты не взял, а говорил, что имя царя и великого князя несполна написано, и он грамоты для того не возьмет… Да послал король с ним вместе с тою грамотою своего человека Матюша».[388]

Сравнение известий из «Истории северных народов» с русскими посольскими материалами показывает, что Олаус Магнус с ними не был знаком. Ему неизвестны документы, содержащие подробный отчет о пути Гедройта от Смоленска до Москвы и о его жизни в столице Русского государства. Если для русского источника характерно точное изложение причин посольства от Сигизмунда II Августа в Москву с приведением выдержек из писем польского короля и русского царя, то внимание Олауса Магнуса привлекает чисто внешняя, обрядовая сторона этого события.

Гранлюнд, Грапе и другие шведские ученые считают, что описание путешествия Гедройта в Москву основано на заимствованиях из «Записок о московитских делах» Герберштейна.[389]

Если сравнить два подобных эпизода из книги Герберштейна и «Истории северных народов», заметна разница в их описании. И она настолько велика, что позволяет говорить об отсутствии заимствования.

Олаус Магнус сообщает следующее о впечатлении Гедройта от встречи с великим князем Московским: «Сам великий князь сидел на троне, далеко отстоящем от скамей остальных приближенных. Он был облачен в длинный долгополый кафтан из бархата, оторочка которого была украшена жемчугом и драгоценными камнями. В руках он держал палицу, или посох, на который он опирался; и была его (посоха, — Е.С.) верхняя часть позолочена, а нижняя покрыта серебром. На голове у него (князя, — Е.С.) была надета митра (шапка Мономаха, — Е.С.), которую московиты на своем языке называют "колпак", сделанная из драгоценной черной лисы, ценящейся в этой стране дороже, чем все меха, и стоившей больше, чем соболя и куницы».[390]

О своем посещении московского двора Герберштейн рассказывает несколько иначе: «Государь сидел с непокрытой головой на более возвышенном и почетном месте у стены, блиставшей изображением какого-то святого, и имел справа от себя на скамейке шапку-колпак, а слева палку с крестом — посох…»[391]

Следующий эпизод из «Истории северных народов» также может быть объяснен при сравнении его с известием Герберштейна: «Когда затем посол вступил в тронный зал, его провожатый, который должен был представлять его великому князю, тотчас бросился перед ним (князем, — Е.С.) ниц и ударил несколько раз головой об пол, каков был обычай среди московитов оказывать своему господину высшее почтение».[392] Герберштейн считает, что этот обычай обозначает, что «такой-то посол бьет челом таким-то даром».[393]

Все изложенное показывает, что рассказ Олауса Магнуса, о приеме Гедройта в Москве перекликается с описанием прибытия в русскую столицу Герберштейна.[394] В обоих говорится о приставах, встречающих послов у границы Русского государства и провожающих их до царской резиденции. Сообщают они и о пышности великокняжеского двора. Только Олаус Магнус считает, что среди бояр, находившихся в палатах кремлевского дворца, для придания большего блеска церемонии помещают одетых в княжеские платья людей из народа. Это предположение перекликается с русским обычаем собирать на площади перед дворцом народ при важных событиях, таких как избрание нового царя, прием иноземного посла и т. д. И Герберштейн, и Олаус Магнус подробно описывают палаты, в которых происходит прием посла иностранной державы, и наряд московского великого князя. Особое внимание они уделяют его головному убору, называя его «колпак» (kolpak у С. Герберштейна и kalpak у Олауса Магнуса). Вероятно, относительно положения головного убора великого князя в посольских обычаях не было строгих правил, поскольку при приеме Герберштейна «колпак» вместе с державой и скипетром лежал на столе около царя, а Гедройта Иван Грозный встретил в полном облачении и в головном уборе. Особое внимание Герберштейна привлек великокняжеский посох, о котором также подробно говорится в «Истории северных народов».

Однако в описаниях посольств Гедройта и Герберштейна, отстоявших одно от другого почти на сорок лет, нет прямого заимствования. Сведения Олауса Магнуса о поездке Гедройта в Москву сходны с рассказом Герберштейна о его посещении русской столицы для передачи императорских грамот. Но эти совпадения ограничиваются лишь несколькими фактами. Текстологически описания одних и тех же церемоний в обеих книгах отличаются друг от друга. Все это позволяет говорить о том, что в основу своего известия о посольском обряде в Московском Великом княжестве Олаус Магнус положил неизвестный источник, либо не дошедший до нашего времени, либо пока не обнаруженный в зарубежных архивах, возможно, рассказ самого Гедройта, написанный им в августе 1551 г. (время отъезда Гедройта из Москвы) или во всяком случае до 1555 г. (года издания «Истории северных народов»).

Весьма вероятно, что автор записок или письма к Олаусу Магнусу по своему происхождению был поляком или литовцем (в случае если это был не Гедройт). На это указывает, кроме определенной тенденциозности, польская транскрипция русских слов, встречающихся в «Истории северных народов»: kneze, kalpak, сzar ruski и т. д.[395]

Еще один эпизод из книги Олауса Магнуса связан с приемом иностранных послов в Московском государстве. Он показывает, насколько заинтересован был великий князь Московский в выполнении придворного этикета, связанного с его особой. Олаус Магнус заимствовал его из книги Альберта Кранца. Он говорит о том, что некий посол одного итальянского государя к великому князю за нарушение придворного этикета был подвергнут суровому наказанию, а именно по распоряжению князя ему прибили шляпу к голове за отказ во время посольского приема в Москве снять ее перед государем московским. Этот рассказ пользовался большой популярностью в западноевропейских странах и встречается в трудах многих современников и последователей Олауса Магнуса.[396]

О некоторых русских юридических нормах

Описывая нравы и обычаи русского народа, Олаус Магнус почти не касается правовых норм Русского государства, хотя о праве других стран Севера он рассказал достаточно подробно. В одной из глав «Истории северных народов» он пишет, что у готов, шведов (или свеев) и «московитов» существовал обычай при ведении следственных дел, касающихся воров, разбойников и других преступников, применять пытку ледяной водой. Он называет источник, из которого заимствовано это известие — «Книгу о московитском посольстве» Иовия.

Олаус Магнус говорит: «Воров, убийц и грабителей при ведении следствия московиты имеют обыкновение подвергать мучительной пытке, которая заключается в том, что им на голову льют с большой высоты ледяную воду. Они считают это непереносимым мучением».[397]

Иовий об этом сообщил следующее: «Произведя расследование над злодеями, они (московиты, — Е.С.) обильно поливают холодной водой, спуская ее с высоты; по их словам, этот род мучении невыносим».[398]

Однако Олаус Магнус полагает, что «добрый прелат был ловко осмеян Дмитрием (Дмитрием Герасимовым, — Е.С.), послом московитского князя к папе Клименту»,[399] который, не желая рассказывать о более важных делах, по-видимому, поведал «епископу из Ночера» о пытке водой, как о самом жестоком наказании для тех преступников, у которых нельзя было вырвать правду ни огнем, ни иной пыткой. Олаус Магнус добавляет, что оно опасно только «для эфиопов», непривычных к северному климату.

О скоморохах

В одной из глав «Истории северных народов» Олаус Магнус описывает и некоторые развлечения северных народов. Он сообщает, что «русские и литовцы, храбрые и воинственные народы, самые близкие соседи шведов и готов на Востоке, находят особенное удовольствие, имея диких зверей, которых приручают так, что они слепо повинуются их малейшему знаку».[400] Особенно часто там дрессируют медведей. Их обучают различным трюкам и, водя их по ярмаркам, зарабатывают себе на пропитание. Вожаки медведей — скоморохи заходили даже на территорию западных государств. Олаус Магнус подозревает, что их переходами пользовались русские князья для сбора информации о странах Западной Европы: о переездах правителей, воинском снаряжении, о нравах и обычаях народов, о состоянии войны или мира между различными государствами и т. д. Словом, эти скоморохи якобы служили шпионами на жаловании московского великого князя. Это известие Олауса Магнуса в русских источниках не встречает аналогий, оно заимствовано из трудов Альберта Магнуса, и это подтверждается комментатором «Истории северных народов» Гранлюндом.[401]

«История северных народов» Олауса Магнуса явилась первой работой о северных странах Европы, получившей широкое распространение среди европейских ученых сразу после выхода в свет. Она сохраняла свое влияние на европейскую историографию в течение ряда веков. Написанная на основании малоизвестных в западноевропейских странах скандинавских и русских источников, включившая в себя ряд современных автору документов, книга Олауса Магнуса представляет собой особую ценность тем, что ее большая часть базируется на устных сведениях, личных впечатлениях и заметках самого автора, полученных им во время путешествия по северу Скандинавского полуострова в 1518–1519 гг. Богатейший иллюстративный материал дает наглядное представление о том, как средневековые люди понимали явления природы и объясняли различные чудеса северных стран, каковы в этих странах были ремесла, способы ведения войны и вооружение, строительство зданий и кораблей, земледелие, развлечения.

Хотя Олаус Магнус в «Истории северных народов» не ставил своей задачей специально дать описание современного ему Московского государства, известия о «московитах», содержащиеся в его книге, являются ценным и в ряде случаев единственным источником для изучения культуры русского и других народов Севера, входящих в состав Русского государства.

Написанные на основе записок иностранных авторов о Московии, иногда заключающие в себе русский документальный материал, включившие в себя устные рассказы и личные впечатления автора, главы о Русском государстве в «Истории северных народов» позволяют судить о явлениях жизни русского и других народов Севера. Живой отклик в книге получили события, современные Олаусу Магнусу, как-то посольство Дмитрия Герасимова в Рим (1525 г.) и принятие Иваном Грозным титула «царь и государь всея Руси», а точнее, реакция на это событие европейских правителей (посольство 1551 г.). Подробно и вместе с тем с участием и интересом разобраны шведским историком события русско-шведской войны 1495–1497 гг., базирующиеся на сообщениях шведских источников, и в том числе на переписке Стена Стуре, а также на письме Ивана III к датскому королю Иоганну (1501 г.). Довольно много внимания Олаус Магнус уделил экономическим связям русского и других северных народов. Он достаточно подробно останавливается на торговле русского народа с жителями Севера, в частности на меновой, на предметах вывоза и ввоза. Кроме того, в своей книге он дал ценное описание русского северного судостроения.

В ряде глав, посвященных Русскому государству, использованы источники, неизвестные до настоящего времени. В этом отношении ценный материал о посольских обычаях, существовавших при дворе московского великого князя, содержит глава о приеме польского посла Маттиаса Гедройта (1551 г.), написанная на основе несохранившегося источника западноевропейского происхождения.