Ому

Глава LXXIX ЦЕРКОВЬ В ТАЛУ. ЗАСЕДАНИЕ СУДА В ПОЛИНЕЗИИ

В Партувае находится самая красивая и самая лучшая церковь в Южных морях. Подобно дворцовым зданиям, она стоит на искусственном молу, полукругом выступающем в бухту. Церковь построена из тесаных коралловых глыб — материала исключительно хрупкого, но, как говорят, приобретающего прочность после того, как подвергнется атмосферным влияниям. Чужеземцу эти глыбы кажутся чрезвычайно странными. На их поверхности видны отпечатки, похожие на следы каких-то необычайных окаменелостей, сохранившихся с допотопных времен. Кораллы, когда их вырубают из рифа, бывают почти белого цвета, но постепенно они темнеют, и теперь некоторые церкви в Полинезии имеют такой же закоптелый и древний вид, как знаменитый собор Святого Павла.

Партувайский храм построен в форме восьмиугольника с идущими вдоль всех стен галереями. В нем около четырехсот мест. Внутри все окрашено в коричневато-красный цвет; так как окон, вернее амбразур, очень немного, то темные скамьи и галереи, а также возвышающаяся мрачным призраком кафедра, производят далеко не веселое впечатление.

По воскресеньям мы всегда посещали службу. Сопровождая семью По-По, мы, конечно, вели себя самым благопристойным образом, а потому все пожилые жители деревни несомненно считали нас примерными молодыми людьми.

Места По-По находились в самом укромном уголке, как раз у одного из пальмовых стволов, поддерживающих галерею, к которому я всегда прислонялся; По-По и его супруга сидели по одну сторону, доктор и сын-щеголь — по другую, а остальные дети и бедные родственницы — сзади.

Лу, вместо того чтобы усесться (как ей полагалось) рядом с отцом и матерью, всякий раз убегала на галерею и присоединялась к компании вертушек, своих сверстниц, которые во время проповеди только и делали, что смотрели вниз на прихожан, с хихиканьем указывая пальцем на забавных старых дам в несуразных шляпах и коротких платьях-балахонах. Но сама Лу никогда не вела себя столь неприлично.

Иногда на неделе в церкви устраивалась дневная служба, во время которой с проповедью выступали сами туземцы, собиравшие, правда, немного слушателей. После того как миссионер произносил вступительную молитву и бывал спет псалом, ораторы поднимались со своих мест и начинали проповедовать на чистом таитянском языке с чрезвычайно выразительными интонациями и жестами. Особенно любили слушать старосту По-По, хотя он и говорил дольше всех. Я очень жалел, что не мог понять взрывы его страстного красноречия, когда он потрясал руками над головой, топал ногами, сурово хмурился и сверкал глазами, пока не становился похож на настоящего ангела мщения.

— Заблудший человек! — со вздохом произнес доктор во время одной из таких речей. — Боюсь, он слишком фанатически относится к делу.

Одно было несомненно: когда говорил По-По, его слушали гораздо внимательней, чем остальных. Мне приходилось наблюдать, как во время проповедей других туземцев одни слушатели спали, другие беспокойно ерзали, кое-кто зевал; а какой-то раздражительный старый джентльмен в ночном колпаке из листьев кокосовых пальм обычно уходил из церкви в состоянии крайнего возбуждения, нервно сжимая длинную палку и производя как можно больше шума, чтобы выразить этим свое неудовольствие.

К церкви примыкал огромный покосившийся дом с окнами и ставнями и с полусгнившим дощатым полом, настланным поверх пальмовых стволов. Жители называли это здание школой, но мы ни разу не видели, чтобы его использовали по назначению. Однако оно часто служило залом суда, и мы присутствовали при нескольких судебных разбирательствах. Среди прочих рассматривалось дело бывшего морского офицера и четырнадцатилетней девушки; последнюю обвиняли в весьма непристойном поступке, подтвержденном свидетельскими показаниями, а первого — в том, что он был подстрекателем и ее сообщником, а также в других преступлениях.

Иностранец был высокий парень с военной выправкой, смуглолицый и черноусый. По его словам, колониальный вооруженный бриг, которым он командовал, пошел ко дну у берегов Новой Зеландии; с тех пор он вел праздную жизнь на островах Тихого океана.

Доктор пожелал узнать, почему он не вернулся на родину и не доложил о потере брига; но капитан Крушение, как его называли туземцы, не поступил так по каким-то невразумительным причинам; он мог говорить о них часами, но от этого они не становились понятнее. Возможно, он был человек осторожный и предпочитал уклоняться от встречи с лордами Адмиралтейства.

С некоторого времени эта чрезвычайно подозрительная личность занялась незаконной торговлей французскими винами, какими-то неблаговидными путями раздобытыми с военного корабля, недавно заходившего на Таити. В роще невдалеке от якорной стоянки у бывшего капитана была небольшая лачуга с зеленой беседкой. В тихие времена, когда в Талу не стояло ни одного судна, в беседку иногда забредал какой-нибудь туземец, напивался, а затем уходил домой, выписывая вавилоны и по дороге хватаясь за все кокосовые пальмы. Сам капитан с трубкой во рту полеживал в жаркие дни под деревом, вспоминая, вероятно, старые времена и то и дело поднося руку к плечам, как бы ощупывая некогда украшавшие их эполеты.

Но вот крик «Парус!» извещает о входящем в бухту судне. Вскоре оно бросает якорь, а на следующий день капитан Крушение принимает у себя в роще матросов. И славно же они проводят время — выпивая и ссорясь, как полагается в дружной компании.

Во время одной пирушки команда «Левиафана» подняла такой оглушительный шум, что туземцы, возмущенные попранием их законов, набрались храбрости и толпой в сотню человек накинулись на буянов. Матросы сражались как тигры, но в конце концов их одолели и привели в местный суд; там после длительных пререканий всех отпустили, кроме капитана Крушение, который был признан зачинщиком беспорядков.

На основании этого обвинения его посадили под замок — до суда, назначенного на вторую половину дня. Пока ждали прибытия его чести судьи, на обвиняемого поступило множество дополнительных жалоб (главным образом от старух), в том числе и по поводу того нарушения законов, в котором он был замешан вместе с молодой особой. Видно, в Полинезии, как и повсюду, стоит обвинить человека в одном преступлении, и на свет вытаскивают все его грехи.

Когда мы шли к зданию школы, чтобы присутствовать при судебном разбирательстве, уже издали донесся громкий гул голосов, а когда мы вошли, он чуть не оглушил нас. Собралось человек пятьдесят туземцев; каждый из них, очевидно, имел что сказать и твердо решил это высказать. Его честь — красивый, добродушный на вид старик — сидел, поджав ноги, на маленьком помосте, по-видимому с христианской покорностью примирившись с шумом. Это был наследственный вождь здешней части острова и пожизненный судья Партувайского округа.

Должно было слушаться несколько дел; но первым судили капитана и девушку. Они свободно общались с толпой; как впоследствии выяснилось, каждый, кто бы он ни был, имел право обращаться к суду, и оба обвиняемых, насколько мы могли понять, сами принимали участие в обсуждении своего дела. Трудно сказать, в какой именно момент началось судебное следствие. Не было ни приведения к присяге, ни свидетелей, ни выборных присяжных.[120] Время от времени кто-то вскакивал и что-то выкрикивал — вероятно, свои свидетельские показания; остальные тем временем продолжали безостановочно тараторить. Вскоре сам старый судья пришел в возбуждение и, вскочив на ноги, стал бегать среди толпы, работая языком не хуже других.

Сумятица длилась минут двадцать; под конец капитан Крушение взобрался на судейский помост и спокойно следил оттуда за бурными прениями, в которых решалась его судьба.

В результате всего этого шума обоих, капитана и девушку, признали виновными. Последнюю в наказание обязали сделать шесть циновок для королевы, а первого, принимая во внимание многочисленность его преступлений и признав неисправимым, приговорили к вечному изгнанию с острова. Оба эти постановления, казалось, родились из всеобщего гама. Однако судья обладал, должно быть, значительным авторитетом, и было совершенно ясно, что приговор получил его одобрение.

Упомянутые выше наказания не были, конечно, назначены произвольно. Миссионеры для облегчения судебной процедуры разработали что-то вроде карательного тарифа. Тому, кто предается удовольствиям, почерпнутым из тыквенной бутылки, — столько-то дней работы на Ракитовой дороге; за кражу ружья — столько-то сажен каменной стены; и так далее до конца списка. Если у судьи есть тетрадь, в которой все это хитроумно приведено в систему, она ему очень помогает. Приведу пример. Преступление — скажем, двоеженство — доказано; переворачиваем страницу на букву Д и находим: двоеженство — сорок дней на Ракитовой дороге и двадцать циновок в пользу королевы. Параграф читается вслух, и приговор вынесен.

Затем перешли к суду над другими обвиняемыми, только что принимавшими участие в обсуждении первого дела; осужденные, по-видимому, могли выступать наравне со всеми присутствующими. Несколько странное судопроизводство, но строго соответствующее знаменитому английскому принципу, по которому каждого человека должны судить равные ему.

Всех обвиняемых признали виновными.