Он где-то рядом

Глава четвертая ЛЕТО

…И был день второй, а за ним день третий и четвертый, и было много других, вытянувшихся в золотистую нить солнечного луча дней, живительных в своей энергетической сущности и прекрасных, как многоцветная радуга. И, как радуга свои цвета, каждый день открывал мне какое-нибудь маленькое чудо, которое, соединяясь с открытым вчера, потрясало мое воображение неохватностью окружающего меня волшебного мира.

Я — начинал видеть…

…Недалеко от нашего дома, в тени медовых, неохватных от древности лип находилась цепочка старинных обмелевших прудиков с зеленой водой и камышами, и долгие летние дни мы с моим новым другом проводили теперь на их прохладных берегах, выпачкиваясь тиной и промачивая в воде оскальзывающиеся ноги. Мы шли туда короткими проходными дворами, я катил в руках свой велосипед, а Вовка рассказывал разные истории о справедливейшем и занимательнейшем из существующих вокруг нас миров, над которыми человек неизвестно по какому праву возомнил себя не более и не менее как единственным и полновластным царем!

Не знаю, водилась ли в прудах рыба (мы, во всяком случае, ни разу не видели, чтоб кто-нибудь из простаивавших там целые дни с удочками рыболовов выловил хотя бы малюсенького пескаря), но всякой другой живности, которую люди в большинстве своем относят к разряду неполезной за то, что ее нельзя использовать в пищу, и в прудах, и на их берегах оказалось в изобилии. И снова я, как строчки волшебных стихотворений, повторял за своим другом сочные, сказочные имена неведомых мне (да и, уверен, большинству из гуляющих поблизости взрослых) обитателей прибрежного и водного царств, а также их многочисленных заграничных родственников.

— Руинная агама! — произносил я, словно обкатывая в горле, таинственно звучащие имена. — Саламандра… Игуана… Бисса…

В камышах гортанно переквакивались лягушки, грелись на солнышке ящерки, чертя стрелоподобный след, улепетывал от глаз людских уж, а мы всё бултыхались в воде, знакомясь с ее обитателями, всё ползали по берегу, пытаясь войти в доверие к юрким ящерочкам, и, расширенная необыкновенными познаниями моего друга, каждая обследованная нами лужайка волшебным образом превращалась в экзотическую страну, интернационально заселяясь разновидностями пресмыкающихся из самых разнообразных уголков нашей планеты.

— Амбистома… Филломедуза… Гавиал… Сирен…

Детство и лето — две вещи, за которыми уследить почти невозможно. Велосипедным колесом несется по лужайке ребячьей беззаботности солнце, сливая в сверкающий спицами круг улетающие в воспоминания дни. Кто их считает? Кто разделяет? Поел, поспал — и на улицу! Время — еще не мой пастырь, жизнь — еще вечное лето, а что касается обеда, так желудок напомнит о себе и сам, а если забудет, то и это не беда — мне пока и эмоций хватает!..

Ан, глянь — и, как склеванная воробьями черешня, опустел и отрадовался июнь, начался июль.

Мир, в который меня вытолкнули, не спросив, и с которым я до сих пор не знал, что делать, с появлением Вовки стал приобретать всё более осмысленные и разумные очертания и окрашиваться в радостные тона. Нет, мы не превратились в эдаких Паганелей, не расстающихся с сачками и банками для пиявок, наши интересы не были ограничены изучением единственно фауны да флоры, — как и все мальчишки, мы бегали на пруды купаться, играли в футбол и жмурки или пускали бумажных змеев, но…

Я только не хочу, чтобы вы подумали, что мой новый знакомый являл собой образец какого-нибудь юного вундеркинда, такого, знаете ли, ходячего справочника, лезущего со своими занудными пояснениями во всякое дело, после чего к нему, естественно, намертво пропадает всяческий интерес… С Вовкой всё было как раз наоборот — любой предмет, игру или явление он делал в тысячу раз интереснее и привлекательнее, открывая их новые, невидимые стороны и связи с окружающим миром. При этом он не был ни хвастуном, ни задирой, ни жадиной, всегда был искренен и правдив и никогда ничего не просил.

(Мне могут заметить, что в десятилетнем возрасте трудно суметь правильно оценить и истолковать многие из человеческих поступков и что все эти положительные качества я привношу в характеристику своего друга уже сейчас, под воздействием своего подсознательного отношения к нему такому, каким он запомнился мне в свои последние дни… Что ж! Может быть, в этом и будет какая-то доля истины — расписать Вовкины достоинства тогда я, скорее всего, и не смог бы, но не увидеть их вовсе — это вряд ли. Ведь в детском возрасте плохого человека чувствуешь особенно остро, и смею заверить вас, что Вовка — им не был…)

И каково же, представьте себе, было моё состояние, когда после одного из счастливейших дней этого великолепного лета, прибежав домой поесть, я вдруг узнал, что папке дали отпуск и завтра мы едем на Украину в гости к бабушке.

— Ну шо, получив? — спросила мама возвратившегося с работы отца, когда я как раз доедал макароны и собирался бежать на улицу.

— Все в порядке! — улыбнулся он и бросил на стол пачку денег. — Завтра едем в Донбасс.

— Ур-ра! — закричал я так, что из дальней комнаты выбежала, забыв про свои книжки, Анька.

— Что такое? Мам, что случилось?

— Та завтра до бабуси пойидэм.

— Ур-ра! — завопила и Анька, а я вдруг словно онемел с беззвучно открытым ртом.

Конечно, в другое время я просто запрыгал бы до потолка от привалившей радости — ну, шутка ли, вместо раскаленного каменного города пожить целый месяц среди тенистых украинских садов, каждый день бегая купаться или рыбачить на ставок, вволю есть яблоки, груши, сливы, спать на сеновале, обедать за вкопанным под деревьями столом, лазить с пацанами по оставшимся еще с войны заброшенным окопам, где еще можно было найти и пробитую осколками каску, и заржавленный штык, и обойму с патронами, а если повезет, то и настоящую боевую гранату — кто из моих друзей-горожан не мечтал бы о таких каникулах?..

А мне вдруг сделалось грустно.

— Та ты нэначе й нэ радый? — заметила мое состояние мама. — То нэ мог дождаться, колы до бабуси пойидэм, а тэпэр скыс…

— Да нет… Я не скис… Просто мы завтра с Вовкой собирались в парк съездить…

— Ныкуда твий парк за лито нэ динэться! Там, у бабуси, сад лучче всякого парка, так шо и жалить ни за чим…

Весь вечер мы собирали в сумки свою одежду и подарки родственникам, а утром, когда наш дом еще и не думал просыпаться, к нему подошло заказанное отцом заранее такси, и я был увезен сначала на Курский вокзал, а оттуда — поездом — к бабушке на Украину, так и не успев перед этим ни съездить с Вовкой в парк, ни даже просто крикнуть ему: «До свидания!..»

…А лето тем временем продолжало стремительно раскручивать педали своего велосипеда и, словно увлекаемое тяжестью созревающих с каждым часом плодов, неостановимо катилось с раскаленной горы солнцестояния к истекающему медовыми грушами августу и уже кружащимся за ним, как дельтапланы, хороводу первых опадающих листьев. Загоревший до бронзовости Будды и раскормленный на бабусиных варениках, пампушках да падающих прямо под ноги фруктах, я с первобытной радостью отдался окружившей меня свободе, целыми днями пропадая со здешней пацанвой на ставках, как здесь зовут пруды, или, шныряя по колхозному саду (где, рискуя получить в одно место хороший заряд соли, мы воровали яблоки, которые по своим никчемным качествам и в сравнение не шли с тем солнечно-сочным, расфасованным в золотую кожуру яблочных сфер, янтарным чудом, что висело, перезревая, у каждого из нас в собственном саду, и на что уже давно не обращалось такого жадного внимания, как в первые дни лета).

Первое время, ещё будучи во власти Вовкиного воздействия, я рассказывал моим украинским приятелям об удивительных джунглях под ногами, о махаонах и оленях, а они в свою очередь учили меня уже подзабытому за год московской жизни искусству собирать и давить колорадского жука, выливать из нор сусликов, ловить в ставке раков, подманивая их на оторванную лягушачью лапку. Мы бродили босыми ногами по чревоугодно плямкающему болотцу в поисках ужей и изумрудных лягушек и, подкравшись, стреляли в них из рогатки блестящими подшипниковыми шариками, которые добывали на шахтном дворе из ржавеющих под открытым небом угольных комбайнов и других механизмов.

Я два раза порезал себе за этот месяц ногу стеклом, один раз упал с вишни, пару раз подрался с чужими пацанами и не прочитал ни одной книжки. Я почти совсем забыл о моем московском друге Вовке Иванове, а когда мы через месяц возвратились домой и я спросил о нем у кого-то из дворовых мальчишек, то оказалось, что два дня назад он уехал в Забайкалье к своему дядьке, у которого он жил, приезжая к матери в Москву только на летние каникулы.

И я почувствовал, как в душе моей отчетливо шевельнулось еще непонятное мне чувство утраты…