Онтология нового мира

Глава II. Настоящее

От самого возникновенья капиталистической системы да по сегодня её имманентная, очень широкая но крайне ёмкая характеристика лежит на поверхности – товарность. Если раньше, при натуральных способах хозяйствования производитель создавал продукты непосредственно ради собственной пользы (уже после панские наместники изымали излишки), то теперь благодаря углубившемуся разделению деятельности, ему хоть изо всех сил напрягись нельзя единолично обеспечиться надобным, потому он начинает равняться к желаньям других и выносит результат работы на торги. Там организовуется обмен множеством разнообразнейших предметов, казалось бы не имеющих общего, значит никак невозможных для сопоставления. Однако ж нет, существует роднящая черта: всякий из них без исключенья является овеществлённым, застывшим трудом. Учёту его рыночной стоимости важны не конкретные потуги направленные на изготовление, а лишь абстрактное количество затраченного в операциях времени по нормальному техническому уровню эффективности. Оно есть основа складываемых пропорций, да чем интенсивней растут потребности, крепче вяжет прозрачная базарная леска, тем нужнее становится нечто с особым свойством: служить универсальным эквивалентом; на пьедестал поверженного бога восходит истукан – золотой телец, обклеенный цветной бумагою – деньги. И чары того отнюдь не так необоримы: это именно то от чего в ситуации кораблекрушенья на мели около необитаемого острова сразу отрекается Робинзон Крузо. Но шумный социум корысти стремится возвести ту хрустящую власть до тотально непоколебимой.

Буржуазное экономическое устройство на пути собственного прогресса тяготеет охватывать что б то ни было всемерно через призму товарности, вырываясь из-под контроля его же воздвигших людей. Оно запускает им чудовищную рулетку: на рыночном капище за холодные сокровища те жертвуют своей самостью. То есть человек пытаясь сбагриться повыгодней, гасит внутренние мотивации к творчеству а вниманье почти целиком переключает на актуальный коммерческий курс – сообразно нему выбирает занятия. И чем ретивей усердствует, рачительнее приумножает народное богатство, тем пуще изнуряет личные силы, обедняется. Работа регулярно составляет от трети до половины суточного расписания кроме редких выходных, но ощущается для индивида неким врагом, отвратительным внешним злом кое высасывает в никуда драгоценные часы – каждый из нас беспонтовый пирожок, охраняющий сумку. Только по окончании добровольной, однако совершенно от того ещё не лёгкой деятельности, персона чувствует себя вполне принадлежащей себе – ради прожиганья этих-то относительно коротких минут отдыха жизнь тратится на добычу денег… могут при таком раскладе вещей сберечься здоровые вкусы к досугу? Разумеется нет. За отчуждением важнейшей потребности – труда, по-разному отрешаются иные стороны изувеченного смертного. А какова будет его доля коли он не пойдёт на поводу у чистогана, отринет участь мелкой сошки системы, откажется кровью подписывать роковую сделку с Мефистофелем? Да всё просто и резко: выпавший за борт обращенья не получит самых безотложно нужных предметов, отчего скоро с голодухи снова вернётся сутулиться над подневольными заданиями. Вот сердце капиталистического угнетения, подлинная реализация напророченной liberte в коварном обществе купли-продажи.

Ещё тот нынче наиболее популярный, довлеющий вид договора между людьми, абсолютно недвусмысленно намекает об их разделении на два как никогда полярных да чётко очерченных сорта: пролетариат и буржуазию. Исторически, финальный этап формированья страт наступил лишь крупное число предпринимателей, но также некоторых представителей феодальной элиты вместе с авантюрными выскочками любых мастей, отважились бесповоротно вывести хозяйство на передовые рельсы, ради чего понадобилось организовать грандиозное перераспределенье собственности к своей пользе. Естественно что для свершенья наглейших претензий необходимо наличие очень веского аргумента, могущего гарантированно переубеждать несогласных, внушать панический страх, требуется помощь мирского воплощенья ветхозаветного чудища Левиафана. Вопреки весьма недавно распространившейся сказочке о вечной взаимонеприязни государства с бизнесом, на протяжении столетий они близко сотрудничали: за кругленькую сумму держава всегда радостно готова подсобить ему. Ведь именно насильственное огораживание крестьян, экспроприация мелких тружеников, централизация постепенной заменою аристократического владенья бюрократическим руководством, принудили социум к рынку, обеспечили транзит средств товарного производства в лапы маленькой кучки частников, состоятельнейшие из коих пластично процедились сквозь сито имущественного ценза (фактически единственного подтвержденья ответственности да проверки компетентности) до Олимпа власти. Ансамбли идей Томаса Гоббса, застигшего эпоху революционно жестокого учрежденья институтов, и Джона Локка, жившего в следующем поколеньи при триумфальной общественной консолидации тех, скорее не спорят а великолепно дополняют один другого, рельефно рисуя порядок про чью суть спустя многие годы знаменитый гангстер Аль Капоне лаконично произнёс фразу: «Капитализм – это законный рэкет правящего класса». Первоочерёдная мишень того – всё население без самостоятельного ручейка дохода.

Пролетарий поневоле пускается странствовать, ища найма как товар с специфической ценностию: он во-1-х потенциально является изготовителем всяческих предметов на продажу, во-2-х может неоднократно использоваться в таком качестве. Буржуй покупает способность трудиться за тариф восстановления той, тут же обретая господское право распоряжаться примененьем, да проворачивает хитрую но надёжную аферу: кроме необходимого, рабочий задействуется на безвозмездный прибавочный срок – созданную за этот период стоимость работодатель присваивает себе, она и есть грязная прибыль у него в кармане. Оттуда зелёненькие вытягиваются: через налоги косвенно на содержанье чиновничества, полиции, суда, сухопутных да морских войск; для сокращения издержек промышленника вручаются торговому, банковскому секторам где повторяется картина эксплуатации; вкладываются в следующий цикл производства со смежными затратами – и вот на балансе чистый остаток. The world is yours – поздравляет босса бегущая строка рекламы подогревая вальяжную гордыню. Толстосум волен промотать билеты к изобилью на свои аппетиты: безобидную роскошь, пиры, обустройство шикарных апартаментов; расщедрившись заняться благотворительностью иль меценатством; закопать под землю точно Буратино либо поставить в казино. Впрочем, если обладатель богатства возьмётся за голову да вспомнит откуда то берётся (из-за ведения бизнеса по пятам конъюнктуры рынка), трезво рассудит что хлестаковщина и транжирство сыграют с ним нехорошую шутку (провались компания, он рискует потерять всё пополнив ряды ещё вчера презираемых нищих), тогда вероятно примет рациональное решенье: вложит средства на расширенье оборота, инвестирует деньги к притоку больших денежек – начнёт копить капитал. Подобных ему смышлёных слуг сверкающего кумира тысячи. Каждый жаждет получить от идола милости с наградами, конкурируя против собратьев не на жизнь а на смерть. Неприхотливая логика жгучего куража беспощадного соперничества умаляет ниже плинтуса шансы доброте, честности, неравнодушию, отзывчивости, в конце концов человечности, формируя алчных, подлых, чёрствых да скаредных зверей, помешанных на главной задаче их судьбы – преувеличении доходов.

Один из двух элементарнейших для буржуина вариантов достиженья заветной цели – спонсирование развития прикладной науки, чтобы внедрив новое оборудованье вскоре пожать вкусненький плод сочного роста объёма, массы поступлений. Но как только манящий сладкий запах учуют (мгновенно) остальные предприниматели, так не мешкая, толкаясь погонятся за успехом креативно копируя на свой манер образ действий флагмана, чем рано или поздно будет спровоцирован технический рывок вроде классической промышленной революции. Тогда вместе с крайне продуктивным машинным производством, навсегда отогнавшим жалкие старые классы прочь от арены социума, к пионерам быстро наладился приток несметных прибылей: свежая отрасль ещё не обременена засильем соискателей выгоды, а прославленная трактатами Адама Смита невидимая рука рынка сжалась столь же бесплотным кулаком, разбившим вдребезги довольно хрупкую неплохую жизнь традиционных ремесленников. Те превратились в устроившихся на фабрику за грошовый оклад, если можно сказать счастливчиков, и подвисшую над ними толпу безработных люмпенов, ежемоментно готовых подменить кого-то у станка (это обстоятельство упёрто нашёптывает хозяевам идею штрейкбрехерства). Сюда сразу накатило половодье капитала, перелившееся за исчерпавшиеся пределы переворота да после частично отхлынувшее до былых заливов, опять обрётших окупаемость. В экономике надолго воцаряется бриз. Запускается постепенная но неугомонная тенденция паденья средней нормы дохода.

Стараясь уклониться от серьёзных себе финансовых потерь, буржуазия окидывает взглядом с её точки зрения быдло, думая о приёме переложенья проблем на его мускулистые плечи. Часами корпящему за конвейером созидателю стоимости, скрепя сердце собственник для сохраненья состояния того выполнять монотонное дело, частично возвращает ту авансом-получкою, в попытке упрятать обман выдаваемыми приличествующим справедливым платежом. С заработка снимаются державные и коммунальные поборы, траты на витально нужные вещи – лишь оставшаяся после этого убожеская сдача используется чтоб чем-нибудь скрасить жизнь. Рейд на счета наёмных работников – второй способ обогащения бизнесменов, самый любимый. «Смекнув про 300%-ую выручку, отважатся на любое преступленье, даже под страхом виселицы» – говорил про них Даннинг. Те борзеют, повышают интенсивность да удлиняют время трудовой смены, стремятся пожёстче урезать долю изготовителя в общем профите с размахом, упирающимся об потолок естественных границ (ведь никому не иметь силы тяжело впахивать 24/7 ничего не кушая). Однако, доводя пролетариат к порогу нищеты они во-1-х суют голову в тугую петлю, ибо ответ низов на ущемленья есть всплеск борьбы за соблюдение своих интересов, во-2-х опрокидывают табуретку из-под ног, так как убыль покупательской возможности населения закономерно сужает сбыт товаров, вызывает перепроизводство: продукты уничтожаются, персонал увольняется, заводы закрываются… и только государство бежит на глухой вопль о помощи со спасительною порцией субсидий.

Суровые годы уходят. Экономика продолжает неровный, рассеянный путь ступая «два шага вперёд и шаг назад». Сотни фирм разоряются упрочняя позиции стойких десяток, которые в отдалённой перспективе захватывают целые отрасли. Эпоха крупных акционерных концернов (даже самостоятельно приближающихся иногда к обратному концу кризисной палки: концентрации фонда достаточно громадного что некуда рентабельно инвестировать) трансформирует механизм конкуренции до неузнаваемости: теперь стороны конфронтации, в отличьи от слепого состязания наугад многих мелких хозяйственников, располагают значительной информацией одна об одной, пишут долгосрочные стратегии. А грызня их идёт не столько за предоставленье покупщику реально более дешёвых да качественных нежели у оппонентов предметов или услуг, сколько за влияние на правящую бюрократию (мир подчинённых единственно цели наживы людей никоим образом не лишится коррупции), по сути олигархи приватизируют всю державу, спаянно действуя против грозящегося угробить эту свору рабочего класса. Изготовителя народного богатства отгораживает от потребленья благ именно исполински разросшаяся опухоль рыночной инфраструктуры, огромный пласт паразитов на её ниве присваивающий результаты чужого труда и бескрайне загребущий в той страсти. Он умеет обеспечить строжайший надзор снутри фабрик но генерирует хаос меж предприятиями, мутную воду где цена виляет от стоимости производства из-за перманентного колебания спроса/предложенья, инфляции/дефляции, а также созданы райские условия для пузырей фиктивного капитала – система, перефразируя Гёте, всему желающая зла не может сотворить добра. Она постоянно рушит собственное гнездо, рубит сук на коем сидит да оттого существовать замкнуто попросту неспособна. Впрочем как наверно, подметил внимательный читатель, и зародиться-то ей без дополнительных ресурсов очень тяжко. Резонно: строй призванный установить всеобщее egalite, но подменивший его изощрённою вещной зависимостью, подымаясь лестницею величия опирается на особый контакт с отношеньями дремучей личной эксплуатации вне своих рубежей.

К завершенью XV-го столетия европейцам понадобилось отыскать запасное соединенье с экзотическим субконтинентом Индией – никто ещё не догадывался что череда последующих событий круто взбодрит исторический ход. Оно внезапно обнаружилось по морю в огиб Африки; обратною ж дорогой Старый Свет спешно заполонился продукцией из Азии – миф о неразвитости той выдумают на Западе куда попозже, а пока минимум ближайшие века два сальдо так-то явно шло к пользе процветавшего ориентального производства, слабого исключительно игнорированьем Моголами да махараджами отечественных предпринимателей, брошенных на произвол (растерзанье) свободнейшей конкуренции. Свято место как известно, не пустеет – белый человек весьма охотно быстро возымел мощный политический козырь: португальцы усеяли побережье океана городами-форпостами, перевалочными пунктами прибрав контроль над негоциею региона к своим рукам, орудующим ради выгоды косного феодального правительства. Власть из них на заре XVII-го столетья вырвали голландцы чья Ост-Индская компания прослыла для подобных структур образцовой: воевать чтобы торговать, торговать чтобы воевать – вот её победный принцип. Но будучи далеко не сильнейшим государством в метрополии, слишком по-коммерчески сосредоточенным на сиюминутном колониальном прибытке, Нидерланды не могли длительно сохранять первенство и за пару конфликтов сдувшись, с закатом века опустились до младшего партнёрства при Англии. Успех той зиждился на постановке стратегических задач (к примеру введенье меркантильных Навигационных актов, прочно защитивших собственных купцов от иноземных соперников) да реализующей тех передовой организации насилия (та же армия громила туземных царьков не от подавляющего технического (она сама частенько заимствовала восточные изобретенья) или морального (сплошь её рядовые – это сипаи, завербованные здешние бойцы) превосходства, а благодаря авторитарной, суровой дисциплине). То есть залог триумфа крылся в тесном союзе капиталистов с верною их интересам державою, уменьи водружать рыночную экономику антирыночными методами. Итого, отвечая попытке французов перехватить инициативу британцы, между прочим снискавшие приверженность утомившихся от халатно равнодушных государей локальных стяжателей, прямо вторглись на Индостан и разбив всех противников, почти целиком оккупировали полуостров при Артуре Уэлсли под конец XVIII-го столетия.

Тем временем в 1492-м году некий генуэзец на арагоно-кастильской службе возглавил авантюрную экспедицию, гипотетически надеясь пересечь Атлантику до Востока, но спустя парочку месяцев скитаний экипажи кораблей высадились на доселе неведомую сушу да повстречали там необычайный народец. Тутошних жителей приплывцы по привычке обозвали индейцами, а чуточку погодя присвоили материку имя «Америка». У краснокожих Южной его половины довелось заприметить невероятно много дефицитных в Европе и необходимых индийской торговле серебра да золота – мигом из страны недавно только закончившей собственную Реконкисту, по них ринулись небольшие зато назойливые шайки грабителей. Ещё однако по-феодальному сентиментальные католики, беспокоясь про заблудших язычников крестили дикарей чтоб сразу нагло загонять в шахты, ради обеспеченья стабильного потока драгоценных металлов. На скупом ресурсами Севере масса переселенцев с буржуазных государств, исповедующая христианство по лекалам Кальвина и Лютера (протестантство – дух капитализма согласно исследованьям Макса Вебера), собиралась самостоятельно заниматься хозяйством требуя свободных земель но не посредничества аборигенов, об ознакомленьи которых с Евангелием до сих пор не озаботился господь. Получается он заранье уготовил им дорогу в пекло, а следовательно скромным ревностным рабам божиим ничего не оставалось кроме как исполнить волю высшей силы – начать поголовное истребление коренных обитателей. Впрочем обе конфессии сошлись на предельной полезности завоза из Африки огромного количества чернокожих для задействования на сахарно-кофейных плантациях Вест-Индии – Карибского архипелага (с условиями содержанья похуже нежели у солженицынского ГУЛАГа). Оксидентальный рукав теперь воистину мирового товарооборота тоже распалил баталию, закономерно выигранную Великобританией опять-таки одолевшей французов. Правда из-за этой виктории часть её колоний (13) Нового Света продублировала экономику метрополии, потому под предводительством Джорджа Вашингтона смогла завоевать независимость. Но очень скоро в тропиках берега напротив Симон Боливар поднял восстанье креолов, бесповоротно лишившее Испанию былого величия.

Что ж, к 1800-м годам the Union Jack реял над самыми злачными краями планеты: её хозяйственные мощности переориентировывались на нужды всесветного рынка в ущерб локальным, таким образом миллионными жертвами негров с индусами осуществился сбор исполинского негоциантского актива – он-то да плюс аграрный и мануфактурный оплатили промышленную революцию (а затем уж официально запрещено рабство). Выйдя после триумфа Веллингтона под Ватерлоо безапелляционным победителем из схватки с метнувшей финальный отчаянный вызов Наполеоновской Францией, остров закрепил себе статус лидера приструнив континент (там тоже состоится индустриализация, но с ещё важнейшей ролью государства – прекрасно видно по сличенью жёсткого нормативного романо-германского да гибкого прецедентного англо-саксонского юридических устройств). Соединённое Королевство надолго стало незыблемою супердержавой с фритредерскою доктриной. Отношенья метрополия-колонии сформировали нечто подобное валлерстайновской миросистеме с ядром, зоной тщательно исследованной Розою Люксембург концентрации капитала, и задворками откуда он вывозится да где ради того умышленно сторожат сохранность варварских способов эксплоатации при вершковом обуржуазивании элит (как в Радже зафиксировали касты). Зато туда рекою дешёвых товаров, маршем солдатских колонн высылаются кризисы перепроизводства и перенакопленья (когда отсутствуют возможности выгодных инвестиций на освоенных полях, оптимальнейшей идеею будут вклады для завоеваний) – эдакие автономные области жизненно необходимы амортизации капитализма, распускающего руки хищной территориальной экспансиею. Вообще его пружинистая логика не шибко сложна да вполне умещается в длинные циклы Кондратьева из двух стадий, на стыке коих обычно случаются масштабные социальные потрясенья. А-фаза: полоса технических прорывов, господства промышленности и уклона к росту той, этатизма, протекционизма, деглобализации, с мягкими экономическими сбоями. Б-фаза: период широчайшего распространения изобретений (при продолжительно эволюционном характере науки), торгово-банковой инициативы, приватизации, индустриальной стагнации, невмешательства державы да стихии свободного рынка, агрессивной внешней политики, с тяжкими трудностями. Эти правила выведены большей частью по материалу XIX-го века а ярче всего проявились при спелом империализме XX-го столетия, памятного «легендами» про fraternite народов, разодетых в пёстрые костюмы национальных идентичностей.

Раньше, при временах покоившихся на казуистике божественного права и натуральном хозяйстве династических режимов, сплочённые под монаршим скипетром подданные охотней узнавали ближних в соратниках по сословью нежели этнических братьях: рыцарь мог без особых затруднений сойтись с достойным себя рангом чужаком, но от родных селян его разлучала пропасть. Однако товарная игра неспешно зато настойчиво, уверенно перетасовывала социальные карты: тьма тьмущая лишаемых земли аграриев урбанизировывалась, а буржуазия постепенно ломала напыщенные ветхие дворянские препоны развитью рынка. Шёл эволюционный процесс, что довёл к плюс-минус линейным сюжетам восстаний у самых прогрессивных стран да плавным тихим противостояньям во втором эшелоне, где до первого перекрёстка таки заключался союз с королями, даже обволакивавшимися флёром иллюзии абсолютистского воображения державы их фихтевским сверх-Я (впрочем те не миновали роковой dies irae). Сердце былых сильнейшими отношений, партикуляристская деревня куда некогда умчался за Intermezzo Коцюбинский (кстати, увлеченье литературою популяризовалось только после изобретения печатного пресса), уступила городам. Они всепроникающей железной рукою унифицировали экономически связанные с ними территории, озарив общественную практику едиными языком и культурой, в конце концов ментальностью, посредством институтов государства превращая аморфную народность в политическую нацию. Отныне школа будет с начальных классов пестовать это странное ощущенье какой-то необъяснимой интимности к массе живущих вокруг тебя снутри определённого рубежа незнакомцев, но презрительную неприязнь к людям по ту его сторону. Интеллигенцию навьючивают задачей придумать для нелепого чувства ореол должной серьёзности, подрихтовать то романтическим очарованьем. Публике открываются музеи о пафосном прошлом экспонаты коих овеиваются мифами, составляются переписи количественных да качественных преимуществ населения, в атласах нежно обводятся границы Отчизны – готовится безликая эрзац-религия, крайне выразительными символами которой являются памятники солдатам погибшим за счастье… своих капиталистов – именно тем выгодно одурманивая пролетариат красить собственные амбиции цветом идеалистических басен про «всенародное величие», легитимизировать мерзкие деяния трепетным уваженьем к старинным церемониям, титулам, гербам, знамёнам.

Сделанный ещё XIX-м веком жупел национализма при XX-м отладил свою работу как швейцарские часы, ибо становился всё нужней в от порога свирепом столетии, когда колоссальные силы социального производства узурпировались (я обращался к описанью этой уродливой панорамы четырьмя абзацами выше) промышленными и банковскими монополиями (они встречались ранее лишь на кончике экономического айсберга, а теперь их доля увеличилась до подавляющей), сросшимися в кланы (например те самые Рокфеллеры да Ротшильды) безответственно могущественной финансовой олигархии. Низы откликнулись ей подъёмом профсоюзного движения, из-за коего в том же лондонском парламенте консерваторы-тори и либералы-виги вынуждены познакомиться с партией лейбористов. Да вообще владычество британской элиты, на протяженьи викторианской эпохи обеспечившее относительную стабильность, подтачивалось прогрессом США и Франции но впрочем если с ними можно было договориться, то вот с решительно враждебной индустриализировавшейся да объединённой при Бисмарке Германией, чья буржуазия опоздала к делёжке Земного шара испытывая зависть с хотеньем перекроить его на собственный лад, а нация – комплекс неполноценности, найти компромисс нельзя. Весь мир стал пороховою бочкой и Вильгельм только воспользовался сараевской искрою дабы повергнуть страны в ужасную бойню, погубившую около полутора десятка миллионов человек. Взрывная волна той пошатнула фундамент существующего порядка спровоцировавши Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию. Но спустя 16 годов униженные немцы отдали власть NSDAP-овским фашистам. Димитров на суде классифицировал сложившийся под началом тех режим «открытой террористической диктатурой наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала» – по их вине опять случилась бойня, на сей раз аннигилировав полсотни c чем-то миллионов людей. От такой дикой беспощадности сотряслось сознанье каждого выжившего что привело к поистине кардинальным переменам.

Уинстон Черчилль справедливо называл доблестные сраженья в течение конфликта лучшим часом своей родины. А история же наперекор, неоднократно свидетельствовала что сама необходимость чаще хвататься за оружье является вернейшим признаком упадка великого государства, перестающего внушать должный страх – именно так, отбрасывая по морской глади прощальные блики, солнце Британии клонилось к закату пока США, её некогда по сути дочерняя организация, на Бреттон-Вудской конференции закрепили ведущую роль доллара среди валют, ядерной бомбардировкой Хиросимы и Нагасаки продемонстрировали военное лидерство, планом Маршалла проторили дорогу к доминированью на рынках европейского пепелища – унаследовали трон сверхдержавы с обязательством исполнить функцию мирового жандарма: в Холодной борьбе против Восточного блока спасти капитализм от охотников за частною собственностью. Этот пафос перетягиванья каната священной неприкосновенности раскроется во всей лицемерности коль принять ко вниманию обычное положенье вещей на отшибе, где единственной гарантиею чего бы то ни было есть лишь воля компаний уже переросших границы материнских стран претворившись в международные корпорации, не стремящиеся рьяно сопротивляться деколонизации – новые образованья они попросту используют как торговых агентов, вплоть до нашей современности оттачивая механизмы манипулирования. Но испокон каждая волна экспансии поощряет эмансипацию, по крупицам занося к неразвитым краям цивилизационные ценности от научно-технических изобретений до националистических идей, вылившихся здесь интерпретациями западнического карго-культа, безрассудного подражания институтам передовых держав, либо кондового почвенничества упивающегося традиционными укладами, хотя цель обеих – пресловутый прогресс, пусть по разным трактовкам. Схожа причина исключающая устойчивый успех его достижения: зависимый характер отношений периферии с центром, подобный взаимодействию лошади да всадника – чем быстрее та скачет, тем скорей тот домчит туда куда ему надо. Тогда для обретенья подлинного суверенитета остаётся третий путь – скинуть наездника примкнув к коммунистам, слава коих досягая вместе с лавиною ресурсов и полуфабрикатов первого мира, откликнется культурным влиянием на тамошних бунтарей, героизировавших Мао с Че.

Ведь неудивительно что его народы, так сыто наевшись двумя апокалипсисами, всколыхнулися решимостью обуздать саморазрушающуюся систему, а перепуганные угрозою революции верхи ради сохранения господства выразили готовность пошевелиться идти на уступки: поделиться политическим руководством с наименье радикальным флангом низового движения – социал-демократами. Эта довольно нежданная покладистость бизнесменов к согласью на вроде как честные реформы, предвосхищена ещё известными словами Генри Форда (кстати, котировавшего юдоненавистничество) про необходимость способствовать купле рабочими своей фабрики автомобилей её выпуска, обоснована в период Интербеллума теорией экономиста Кейнса да другими деятелями, но которых оттого едва стоит клеймить адептами красных – они только прагматично констатировали очевидный факт о невозможности стабильного воспроизводства для перезрелого, уже подгнивающего буржуазного строя без социалистической прививки. И вот со второй половины 40-х годов началось славное тридцатилетье регулируемого рынка, мер перераспределения от богатых к бедным, обеспеченья полной занятости, широких гражданских свобод да трудовых прав – время welfare state, государства всеобщего благоденствия, «капитализма с человеческим лицом» обворожительно улыбающимся беспрецедентно распространившимся изобильем.

Отныне, тратящий наймами свою энергию работник получает вероятность залечить экзистенциальный невроз ложным гомеопатическим препаратом, очень соблазнительный по Фромму шанс сублимировать щемящий груз унылого отчаянья к шопингу: найти на магазинных прилавках уничижительно скромное удовольствие обладания по ультимативному прейскуранту, с оскорбительно непритязательным раздольем отбора из навязанного ассортимента – долгая счастливая жизнь, в декорациях безрыбья золотой полыньи, вездесущности мышиной возни, злых сумерек бессмертного дня. А недалече за кулисами слоняется и поставщик той, назначающий нормы зарплаты, задающий товарообороту тон – капитал. Он взращивает прочимый всему свету сакральным образцом преуспеванья да спокойствия глянцевый миллиард среднего класса, за чечевичною похлёбкой псевдонаслаждений сейчас опрометчиво забывшего про великие перспективы потом, ослабив хватку на горле буржуазии, чем та воспользовалась принявшись незаметно и проворно менять распорядок игры. Она сконструировала общество, сочетающее описания в качестве колоссального напускного спектакля у Ги Дебора да беспрерывно строгого надзора у Мишеля Фуко, дивный новый мир репрессивной толерантности, когда человек будто бы при полном праве иметь всякие, хоть почти самые крайние мыслишки, но лишь всерьёз отважится их претворять – без промедленья выяснится: Big Brother is watching you. Поощряются только инициативы нужные власти, строгающей социум внешне независимых а внутренне послушных, марионеточных одномерных людей. Ещё ошарашенное крепко осевшим в памяти временем войны поколенье, оказалось податливой материею для экспериментов, но вот с уже привыкшей к холодильникам и телевизорам молодёжью возникли проблемы – та размечталась довести прогрессивные реформы последних лет до логичного коммунистического финала. Оглянувшись на внушительный вековой опыт борьбы с восстаниями, толстосумы прытко подготовили превентивную контрреволюцию нанеся удар исподтишка: заранее дезорганизованный стихийный бунт, повсеместно возгоревшийся около рокового стыка 60-х – 70-х годов, оперативно затушен, а плеяда интеллектуалов из кирпичных университетов (сноп его искр) попробовали добиться сокровенных целей, залезши по карьерной стремянке легальных институтов. Просачиваясь через отъетый государствами ядра жир формальных процедур, постепенно гася мятежный запал да развращаясь кругом теснимых ними ж благородных джентльменов, субтильные однажды обернулись – и не узнали в себе вчера себя теперешних, обнаружили несоответствие интересов поднявших их масс с стремленьями гостеприимной элиты, но дабы завуалировать позор подлого ренегатства они придумали всепрощающий постмодерн. Экстракт той доктрины неплохо да предельно доходчиво выразил Деррида, утверждавший что коль реальность чёрным по белому доступна психике исключительно мыслью собранной в слово, то любые мнения – это равносильные куски текста, репрезентующие различное понимание ситуации; никто никому ничего не обязан, а классические «тотализирующие дискурсы», измусоленные и заеложенные бессмысленны да вредны. Даруя каждому свободу гонористо открывать рот, сия курьёзная философия верней отсутствие как таковой, начисто избавляется от предмета. Лозы её пустоцвета смогут опылиться свежими поводами рефлексированья, стоит локомотиву истории поехать вперёд от мёртвой точки, но пока настырно стелятся хребтом лукавому идиотизму гегемонией окутавшему нашу скучную эпоху.

Сигналом же старта ей прозвонил форум в швейцарском Давосе зимой 71-го, где недовольные дороговизною издержек модели невидимой революции сливки западного делового общества, соображали как бы, следом за выворачиваньем волнений 68-го наизнанку, перейти к хитроспланированному крупномасштабному наступлению по всем фронтам. Экономически оно предполагало рокировку инвестиционным потоком на индустриализацию ввязавшихся в гонку стран периферии, кою Сингапур, Япония, Южная Корея, попозже КНР с ДРВ окончили добыв благие призы, а прочие края – сюрпризы бедности. Это устроили ради оглушительного взрыва позиций и уменьшенья численности ротозейски рассеявшего бдительность, но ещё потенциально опасного слоя промышленных рабочих центра. Зато там, на крыльях обеспечившего саму возможность обходного манёвра информационного переворота, случился резкий взлёт сферы услуг, когнитариев (в частности программистов), менеджмента, прекариата – те стали новой базою консьюма да злыдней оторванных от производства, что так-то есть типичнейшее свойство беспорядка с дисгармонией при неолиберализме. Впрочем, политическая линия протяжением прошедших лет у того целиком неизменна: безжалостный демонтаж социальных гарантий и размашистая приватизация, свершённый режимами плутократов под занавес 80-х годов обряд экзорцизма над призраком коммунизма, которого Фрэнсис Фукуяма кичливо проклял на вечное забвенье.

Пластмассовый мир победил… пролетариат перешёл к обороне, априори обречённой претерпеть фиаско как пассивность в принципе – если конечно чтить советы авторитетных полководцев на пример Суворова, хотя однако ученику того, Кутузову, удалось вдребезги сокрушить Великую армию лишь только по хорошему счёту грамотным отступленьем… неважно. Итак, живём вот среди общества ставшего квинтэссенцией скверных направлений последних абзацев. Мы грубо редуцируемся к своему кошельку имея исключительно две функции: класть да расточать деньги в/из него, а диаметр означенного коловорота намертво привязан со способностию унизительно весело держаться под каблуком рыночной конъюнктуры. Иные мотивы бытия что не просовываются сквозь узкое горлышко, тщательно вымывают вне пределы сознания, коверкают с помощью разнообразных технологий, от подстерегающих на каждом углу прозаичных бигбордов кричащей рекламы, воспитывающей нас в духе делёзовской машины желаний, до интернета, истовой ноосферы по теориям Вернадского, битком забитой блёклыми бодрийяровскими симулякрами. Личность отчуждённая на работе вдобавок без контроля над потребленьем, падает к объятиям абсолютно похожей с Матрицей из культового фильма иллюзии, в кому полного товарного фетишизма. Нынче, словами замечательного романа «Generation П» за авторством Пелевина, человек человеку не волк, не имиджмейкер, не дилер, не киллер и не эксклюзивный дистрибьютор но всего-навсего «вау» – импульс пробуждающий жажду абстрактной наживы, обуявшую социум переизбытка вещей да дефицита искренних чувств, обратившегося серою массою шкурничающих, циничных, завистливых, гневных, действительно жалких людишек ментально скатывающихся к 451-му° по Фаренгейту, а капиталистами подобающе воспринимаемых безликими циферками статистики – жуть той ямы разоблачили ещё Стругацкие. Рост показателей щедро удобряется повальным завлеченьем граждан в ловушку долговой кабалы у проворачивающих гигантские махинации банковых контор, подтолкнувших чопорный неолиберализм к череде сбоев увенчавшихся опрокинувшей жеманную систему острейшей рецессией 2008-го. Бросившиеся осматривать искалеченную всяческие эксперты унисон зафиксировали опасные переломы. По свету шушукается тревожный сиплый шёпот предрекающий её близкую гибель (кризис – на 2020-й), скрупулёзно-осторожные книжки про характер вероятных изменений, в частности незаурядное исследованье французского экономиста Пикетти о неравенстве. Туда либо сюда но те или другие метаморфозы неотвратимы – совершенно ясно. Исходя из этого я осмеливаюсь пойти немного дальше, задать главный сейчас вопрос: где и когда грянет очевидно надвигающаяся буря? Думается мне, целиком обоснованно ключ для верной разгадки можно при самом беглом обзоре отыскать на разостланном от пологих склонов Карпатских гор к галечным пляжам мёрзлого моря Лаптевых, да от Кореи до Карелии просторе, точней его восточноевропейском хартленде, известном плодоносным полем экспериментов – родиною первой революции трудящегося класса.

Едва ль ещё в каком околотке мира жаркие споры о давно канувших эпизодах кипят при остервененьи большем нежели на постсоветском пространстве, подцепившем колкий вирус недостачи национальной идеи вкупе с синдромом неофита. Политика дней наших здесь сплошь озирается назад имея целью колдовски почерпнуть оттуда, из старины, смутные доказательства вместе с не менее сумрачным планом предстоящих шагов и конечно, для пополнения престижа. Очень часто доктринёры слишком уж перебарщивают: задействуют к примеру разные шулерские приёмчики пресловутого удревненья, сочиняя фантастические в собственной смехотворности былины про этногенез окрестных племён, игнорирующие сухую науку. Та честно признаёт скудость наличных данных об архаичном периоде, а возникновение изначального святого трём братским народам государственного образованья неуклонно датирует IX-м веком после РХ: тогда хозяйство восточных славян да что немаловажно, их соседей, подошло к уровню производства надбавочного продукта (избыток коего между прочим, принялись пускать в стяжательский оборот продаж), и созревшее к ранним классовым отношеньям общество, ради установления должного порядка, позвало править да владеть варяжскую семейку Рюриковичей с ватагой рэкетиров. Дружины викингов, этих именитых мореходов предвосхитивших своими плаваньями и разведку Америки (они однозначно высаживались на Гренландию), и коммерческие выгоды флота (светоча буржуазных ценностей до внедрения железных дорог), попав на распутье Днепра с Волгой (именно купеческая вражда многим предопределит соперничество Киева да Суздальщины при флегматичном богатстве Господина Великого Новгорода), сразу наладили тут механизм торговли-разбоя но также крышу над речным транзитом и прилегающими территориями, вскорости слившись с теми в весьма себе обыкновенный феодальный конгломерат – Русь.

Летопись у неё взмывает невероятно пышным цветеньем к разгару XI-го века, а потом томительно вянет удельной раздробленностью да ухудшением состоянья негоции, катастрофически расшибаясь волнами монгольского натиска. Этот таран скосил державу, юго-западные области которой стали окраинным закутком Литвы-Польши, но северо-восточные всё-таки в татарском ярме сберегли автономность. Там проутюженная экономика понемножечку ожила (как и православная церковь гнусно пособничавшая захватчикам) динамичным ростом, да под сенью Орды возвысилась устроившись благодаря своим сорвавшим от игры ярлыков большой куш князьям, главным фискальным посредником, Москва. Она же прекрасным мигом чрезмерно усилившись, свергла длившееся около 250-ти лет иго, собрала из освобождённых земель новую Россию, довольно быстро соответственно преобразившую имидж при грозном царе. Тот пытался покорить степи, сменить опору трона с замшелого родового боярства на опричнину служилых дворян, вербовать округ Скандинавии доплывших к Архангельску иностранных визитёров и отвоевать балтийский порт – увы львиная доля затей провалилась а пресечение династии спустя короткий срок, брыкнуло измождённый народ в болото Смуты. Что ж, к никуда не сникнувшим проблемам предыдущего поколенья только прибавились свежие – да скопом рухнули по голове взошедших на престол обуреваемого бунтами государства Романовых, тончайше из тех выкрутившихся объединением помещиков с городом единым фронтом против крестьян и дряхлой аристократии, вполне кстати для угоды западных союзников, несмотря на официальную личину изоляционизма (яростный отход посконного протопопа Аввакума сотоварищи от никонианства – ещё один её пробой): по меткому сужденью Покровского, под средневековою мономаховой шапкой тишайшего монарха прятался чёрт торгового капитала, ширилась Немецкая слобода нередко посещавшаяся молодым Петром І, провернувшим радикальнейшие реформы.

Брутальный правитель вестернизировавший элиту по лучшим стандартам да одолевший шведский заслон, возвёл столицу на брегах Невы – прорубил окно в Европу, хотя точнее это та нашла себе Россию как бездонный колодец сырья и продовольствия но с важным отличием от Вест либо Ост Индий: резидентом за солидную плату непроизвольно была местная бюрократия, что протяженьем последующих годов поощряла бар усугубить до ужаса отсталыми драконовскими методами эксплуатацию населения (достигшую апогея при Екатерине II). Подданные надёжно раскололись по двум полюсным сообществам: напыщенным вельможам причащённым к высокой культуре, чей шик сравнительно с зарубежным весьма лестно отмечен много путешествовавшим Фонвизиным, а ещё тёмным, забитым нищим крепостным – за мрачную картину взгляда на жизнь с их стороны проехавшегося от Санкт-Петербурга до Третьего Рима Радищева сослали в Сибирь. Впрочем, раскормленной территориями державе привычно таскавшей для Британии каштаны из огня Антинаполеоновских войн, внезапный триумф подарил реальный шанс усовершенствоваться, отряхнуть тормозившую прогресс отечественных купцов конкуренцию иноземцев, перейти к развитью внутреннего рынка но… боязливая фронда выступления декабристов окончилась неудачею. Началась пора той самой империи Гоголя, в коей мёртвые души набедокуривших чиновников содрогаются пред вестью о ревизоре, страны грандиозных амбиций да позорных поражений, колеблющейся от западничества к славянофильству – «идиллии» типичной полупериферии, протрезвлённой крымским ударом по зубам. Она очнулась средь мира где Англия сдружилась с Францией словно Дон Кихот и Санчо Панса, а также изменила своему званию мастерской, снисходительно делегируемого теперь любым обещающим выгоду желателям – в тех обстоятельствах Русь-матушка взялась навёрстывать упущенное.

Вышвырнувший холопов к сомнительной товарной свободе будто провинившихся собак на мороз, Манифест 1861-го – робкий неловкий шажок в престранную эру, отнюдь не ликвидировал опостылевшее за долгое время всевластье крупных аграрных магнатов но лишь ограничил его, верней обуржуазил (что концентрированно воплощено Иудушкой Головлёвым из книги Салтыкова-Щедрина), к пущему удобству беззастенчивого разорения ютящейся на кошачьих делянках да по шею обложенной податями деревенской общины. Расслаивавшаяся на: кулака-мироеда который пользуется батраками и промышляет ростовщичеством; самостоятельного кропотливого труженика середняка; многочисленных не имеющих собственных средств выживанья, горбатящихся на дядю бедняков – она затаив бешенство подчинилась злосчастной логике беспутного хлебного экспорта невиданного размаха под лозунгом «недоедим, зато вывезем» (а идущий в придачу до перманентного чудовищный массовый голод, как к тому не запасались повторялся снова да снова). Но в конце же 1880-х проявились признаки переизбытка западноевропейских капиталов, и следующее десятилетье с предпринятыми графом Витте действьями по привлечению инвестиций (большей частию французских, решив судьбу отношения к Антанте), дало безземельному мужику ещё перспективу мигрировать до города да пополнить стан пролетариев, за копейки кряхтящих на заводах в невыносимых условьях. Так разом с очень впечатляющим инфраструктурно-индустриальным подъёмом, креп рабоче-крестьянский блок супротив сил государства, помещиков и буржуазии, взбухало социальное напряжение. Для цели рассеять то по совету Плеве организована войнушка увенчавшаяся громом Цусимы, пошатнувшим порядок. Разгребать завалы поручили Столыпину, террором да уступками, виселицею и вагоном тщетно пробовавшему реформировать режим не выходя за рамки. Итого, колосс на глиняных ногах отправил армию сражаться, рыть окопы глобального конфликта, прибавившего к народному негодованью возмущение солдат. А винтовка – это праздник. Клапан сорвало – грянула революция, сначала осёдланная либеральными заговорщиками гораздыми только свергнуть полукосметически феодальное самодержавье, но отчуравшимися с приспешниками (умеренными социалистами) серьёзных перемен – потому их всех несколькими пинками выгнали коммунисты.

Переместивши столицу от Петрограда в Первопрестольную они подвели черту периоду усердных стараний России заполучить достойную позицию на ипподроме мир-системы, выдрали её из когтистых лап осуществив образцовый delinking по Самиру Амину. Нынче масс-медиа гротескно эту сногсшибательную семидесятигодовую паузу, оценивают как филиалом преисподней так утерянным раем, отталкиваясь, с метою обелить хвалебной песнею или зачернить руганью, от реальности, наступившей после, когда спешно перестроившиеся деятели КПСС да ВЛКСМ под одобрительное улюлюкание одураченной толпы вернули капитализм. И промеж разных проектов реставрации того себе выбил кровавую тропу к исполненью самый безбашенно лихой, олицетворивший шумпетеровскую концепцию разрушения-созиданья. Президентство Ельцина заключалось в бандитской прихватизации для слома советских структур, да резком доведении простого народа до обнищанья стёршего социалистический прогресс. Под конец внедрения рыночных реформ, к 2000-му согласно любому статистическому сборнику почти весь хозяйственный комплекс кроме пожалуй, производства полиэтиленовых изделий, сравнительно с 1990-м сократился вполовину, а доля в мировом ВВП эквивалентных территорий упала даже ниже плинтуса 1913-го: от 6,8 до 2,1 %-ов соответственно. Успешно управившись с возложенными задачами, Борис удалился на покой. Пост принял Владимир: властитель слабый и лукавый, плешивый щёголь, враг труда, нечаянно пригретый славой – да засиделся по сей день. Путин выразил консенсус новых русских элит, упрочив приобретенья тех через стабилизацию и чахлый подъём государства, что целиком опустилось к нише энергетического придатка. Некое политическое влияние осталось у него лишь благодаря ещё сохранившемуся от СССР наследью, позволяющему газпромовскому империализму иногда скалиться, да особенно зло за окатившей страну волною белоленточного кризиса, схлестнувшись с сестрою по несчастию – «аграрной сверхдержавой».

Здесь девяностые прошли как у северного соседа но удивительно спокойно: главным сепаратистом стал бывший заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК КПУ Кравчук, без рьяного сопротивленья сдавший бразды правления Кучме, буржуазию породившего да ей же низвергнутого. Отличьем местных олигархов от коллег из огромной РФ, сплочённо выдвигающих единого кандидата, маленькой Беларуси узурпированной одним бацькой Лукашенком, Казахстана поглощённого кланом Назарбаева, есть детерминированные средним размером богатства тех склочность и вечные свары, удостоверяющие старинную поговорку «два хохла – три гетмана», а неожиданные кульбиты драматических интриг напоминают про слова легендарного атамана Сирка «нужда закон меняет», годящиеся им девизом. Покусившись на неограниченное господство они поддержали естественный ропот населения, внушили тому собственные интересы да взвинтив накал оранжевой «революции», инициировали избранье Ющенка, мельком разбудившего ещё не очень шумную националистическую истерию – именно тогда, в нулевые, Украина раскрыла мятежный потенциал. Внезапно разразившийся кризис помог Януковичу с партнёрами взять реванш но скоро очередным витком их и погубил, взбудоражив поправшую режим по отработанной методике пену евромайдана, вогнавшую к пучине войны расколовшуюся державу, чрезвычайными условиями которой охотно воспользовалась клика Порошенки ради захвата тиранического положенья, сотворив карательное, задушившее инакомыслие государство, существующее только чтобы причинять страдания своим гражданам. А дорог ли украинцам сине-жёлтый флаг? Да, девальвацией гривны, высокими ценами на продукты, зашкаливающими налогами – рациональней и дешевле его сорвать, выкинуть паршивую тряпку в урну истории. Но задля выявленья таких разумистов рыскают по улицам бандеровские черносотенцы, высматривающие кого б обозвать москальским шпионом да пятой колонною. Много кто разочарованно валит из этой дыры, и не лишь отсюда: благополучные края захлёбываются от настоящих цунами беженцев, коих власти стравливают с коренными жителями подстёгивая популярность неофашистов (AfD, FN etc), перешибающую социалистов.

Увы, мелкие локальные стычки обязательно угодят к тискам большой игры важных держав, особливо за тем как из-под ног почивающих на лаврах триумфа США начал разъезжаться грунт лидерства, а по Земле сформировалось несколько центров концентрации головных офисов ТНК: североамериканский, западноевропейский, восточноазиатский – опасно острая конкуренция тех не может перерасти в прямую Третью мировую войну между странами, нашпигованными ядерным арсеналом что нивелирует всякие выгоды примененья себя, зато клокочет под ковром заседаний МВФ, МБ, ВТО да ООН отчаянной борьбою за передел спорных ресурсов. Капитализм жадно сожрал СЭВ и ОВД, но так не сумев раздобыть пищи потом, похоже ими поперхнётся намедни дав трещину на имевшем сильный красный старт Донбассе, позже зачищенном до состояния ватной республики. Замордованный же люд израненной Украины, проникнутый последнею надеждой добиться чего-то законно, голосованьем 2019-го обеспечил Зеленскому (да ненасытной акуле за его спиною) рекордное доверие, которое тот вот-вот употребит для убийственного либертарианства: торгов остатками раскуроченного с/х и ржавеющей промышленности. Досадно. А рядом консолидированный правящий класс, видимо желающий повторить фатум духовных предков, зажимает гайки например не допустив до выборов оппозиционера Навального. Антинародною политикой власти всего СНГ врозь, но идут к одной пропасти: судьбоносный 2024-й отметить классической ситуацией немочи верхов да нехотенья низов. Вопреки известной фразе, эти края ещё далеко не исчерпали лимита революций. От сотой годовщины смерти приведение будет бродить по Кремлю, приведенье Ленина, ждущее материализации в новом пролетарском движении. Десятые заканчиваются интригуя ходом грядущих событий, а пока… мне вспоминаются строки посланья Пушкина Чаадаеву…

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!