Опасные игры

Глава вторая

Его звали Римо, и он никогда не увлекался никакими играми. А потому вместо того, чтобы взбираться по задней стене чикагского Хефферлинг-билдинга, как он поступил бы, если бы требовалось действовать скрытно, он вошел туда с парадного входа, расположенного на Норт-Мичиган-стрит, откуда было рукой подать до клуба «Плейбой». Пройдя мимо вахтера, он направился к лифтам.

Ожидая лифт, Римо размышлял о том, сколько расходуется энергии, чтобы поднимать людей на верхние этажи. Он находил, что для людей было бы гораздо полезней подниматься пешком, к тому же это помогло бы сократить дефицит электроэнергии. Затем в голову ему пришла мысль пробежаться на четырнадцатый этаж, где находился кабинет Хьюберта Хефферлинга, президента «Хефферлинг энерджи груп», и тем самым внести свой личный вклад в решение проблемы энергетического кризиса в Америке.

Но тут он вспомнил, зачем сюда явился, и решил, что уже одним этим внесет достаточный вклад в решение проблемы; и, когда пришел лифт, Римо шагнул в открывшуюся дверь.

Его самого ничуть не заботила нехватка горючего для отопления, поскольку он не имел ни машины, ни своего дома. Но вокруг него жили люди, которых это заботило, и ради этих людей Римо Уильямс собирался убить человека, которого никогда и в глаза не видел.

Миновав секретаря общего отдела, расположенного на четырнадцатом этаже, Римо предстал перед хорошенькой юной секретаршей Хефферлинга.

– Я пришел казнить мистера Хефферлинга. Он здесь? – проговорил Римо.

Секретаршу звали Марша. В ее арсенале был полный набор возражений, используемых для посетителей, желающих побеспокоить мистера Хефферлинга по поводу дефицита бензина или нефти – в особенности бензина, – но, когда она подняла глаза, все возражения застряли у нее в горле.

Не то чтобы Римо был таким уж красавцем, но его темные волосы, широкие скулы и глубоко посаженные темные глаза произвели на нее такой эффект, что она почувствовала себя прикованной к стулу. Он был шести футов росту, худощав, и только запястья его были толщиной с объемистую банку томатов.

Марша открыла было рот для ответа, закрыла, потом снова открыла и снова закрыла. В животе у нее возникло то самое ощущение, которое появлялось, когда она видела в кино Клинта Иствуда.

– Сэр? – наконец пробормотала она.

– Я к Хеферлингу. Пришел его казнить. Где он?

– Конечно, сэр. Я о вас доложу. Будьте добры, ваше имя? – проговорила она с надеждой, что он присовокупит сюда свой адрес и телефон, и с удивлением подумала, почему этот стройный смуглолицый мужчина заставил ее вдруг почувствовать такое... такое... ну, просто неприличное возбуждение.

– Скажите, что его хочет видеть Эвримен, – сказал Римо.

– Хорошо, сэр. Мистер Эвримен.

Римо слегка наклонился к ней и добавил:

– Но вы можете называть меня просто Эв.

– Эв. Да, сэр Хорошо, Эв. Когда вам можно позвонить, Эв?

– В любое время, – ответил Римо.

– Сегодня? Прямо сейчас?

– Сначала Хефферлинг, – сказал Римо.

– Правильно.

Не сводя с него глаз, она нажала кнопку селектора. Римо улыбнулся, и она почувствовала, что заливается краской.

– Да, Марша, – раздался сквозь треск голос в громкоговоритель.

Римо наклонился к девице и подставил ухо.

– Ах, мистер Хефферлинг, вас тут хочет видеть мистер Эвримен, сэр, – доложила она своему хозяину.

– Эвримен? Что это, черт подери, за?.. Ему назначено?

Римо улыбнулся и кивнул головой, и Марша – словно их головы были соединены – тоже кивнула и солгала своему боссу.

– Да, сэр. Назначено. Что-то по поводу казны, по-моему.

– Казны? Что?! О черт, пусть войдет.

– Хорошо, сэр.

Она отключила селектор и сказала Римо:

– Можете войти.

– Благодарю. Вас зовут Марша?

– Да. И я живу одна, – выпалила Марша.

– Я хотел бы поговорить с вами, когда выйду от мистера Хефферлинга. Вы будете здесь?

– Разумеется. Буду. Я буду ждать. Я никуда не уйду. Обещаю. Я буду здесь.

– Отлично. Дождитесь меня.

– Обязательно. Обещаю.

Она указала ему дверь в кабинет Гарольда Хефферлинга, и, прежде чем войти, Римо махнул ей рукой. Когда дверь за ним закрылась, он перевел взгляд на сидящего за столом мужчину.

– Вы Хефферлинг? – спросил Римо.

Мужчина, хмурясь, смотрел в журнал приемов.

– Я так и знал! – торжественно произнес он. – Вам не назначено, мистер как-там-бишь-вас зовут. Сколько вы дали этой стерве, чтобы она вас впустила? Я вышибу ее отсюда пинком под зад, даже если она сделала это просто сдуру.

Римо двинулся к столу, и мужчина встал. Гарольду Хефферлингу шел пятый десяток, и он пребывал в отличной форме. При росте сто восемьдесят пять сантиметров и весе девяносто килограммов, основную массу из которых составляли мышцы, он к тому же еще занимался каратэ, – с тех пор, как начала сказываться нехватка бензина, – поскольку люди, узнавая его на улице, время от времени поддавались желанию оторвать ему башку, что было вызвано их недовольством в связи с дефицитом бензина. Встал он, очевидно, для того, чтобы своим внушительным видом напугать уступавшему ему в размерах Римо.

– Ты, – сказал он, указывая пальцем. – Убирайся отсюда, как пришел, и прихвати с собой эту дуру, что там сидит.

Римо протянул руку, сжал палец здоровяка своими указательными и большими пальцами и сказал:

– Не показывай пальцем. Это неприлично.

Гарольд Хефферлинг, несмотря на то, что не собирался садиться, совершенно неожиданно для себя сел. Затем посмотрел на свой палец. Боли не чувствовалось, однако Хефферлингу казалось, что именно из-за этого пальца он и сел.

– Да кто ты такой, черт побери?! – спросил он.

– Я уже сказал это твоей секретарше, – ответил Римо, присаживаясь на край стола. – Я Эвримен, то есть простой человек. И говорю от имени простых людей. У меня на груди вытатуирована большая красная буква "Э", что значит «Эвримен».

– Ты чокнутый, – сказал Хефферлинг. И вдруг на какое-то мгновение ему стало не по себе. Этот парень был явно ненормальным, вероятно, один из тех, чьи мозги размягчились от слишком долгого пребывания на слишком сильной жаре в слишком длинных очередях за бензином. И Хефферлинг решил несколько смягчить тон. – Ну, и чего же ты хочешь, Эвримен? Что-то насчет казны?

– Нет, – ответил Римо. – Она неправильно поняла. Я сказал, что хочу тебя казнить. Но я не хочу, чтобы ты счел мои действия необоснованными. А потому сначала ты мне расскажешь, зачем ты делаешь так, чтобы бензина все время не хватало, а уж потом я решу, убить тебя или нет.

Хефферлинг раскрыл рот и произнес что-то вроде «у-а, у-а». Затем повторил попытку. Получилось уже более членораздельно:

– У-у-убивать?

– Не убивать, а убить, – сказал Римо. – Один раз и навсегда.

– Да ты и вправду чокнутый, – проговорил Хефферлинг. – Явно буйно помешанный.

– Помешанный? Да мы уже все помешанные. А помешались мы оттого, что нам приходится торчать в очередях за бензином, и оттого, что люди убивают друг друга в этих очередях, а ты при этом знаешь только одну очередь – очередь в банке, куда кладешь деньги. Помешанный! Естественно. Мы уже сыты по горло и больше этого не потерпим.

Римо улыбнулся. Эту фразу он слышал в каком-то кинофильме, и ему все время хотелось ее где-нибудь ввернуть.

– Но ты ошибаешься! Смертельно ошибаешься! – Хефферлинг сделал паузу, задним числом осмысливая сказанное. – Я хотел сказать, ты ошибаешься. Бензина действительно не хватает, и виноваты в этом арабы, а не я. Честное слово, мистер Эвримен!

– Можешь называть меня Эв, – сказал Римо.

Обливаясь потом, Хефферлинг зажмурился, словно с трудом удерживаясь, чтобы не заплакать.

– Послушай, Эв. Ты просто не понимаешь.

– Тогда объясни, – сказал Римо.

– Так дай же мне объяснить, – завопил Хефферлинг, вскакивая на ноги, и Римо с беспокойством подумал, не слабая ли в этой комнате звукоизоляция.

– Сядь, – сказал он.

Хефферлинг быстро заморгал, пытаясь убедить себя в том, что не сядет, пока ему этого не захочется. В конце концов, чей это кабинет, и что он, этот Эвримен, о себе воображает?

Но тут Римо коснулся его груди, и он сел.

– А теперь давай, рассказывай, – велел Римо.

Хефферлинг повел глазами, будто на его веках изнутри было написано, что нужно говорить. Но что он мог сказать этому сумасшедшему?

– Послушай, это правда. Есть люди, которые делают так, чтобы бензина все время не хватало.

«Это то, что надо», – подумал Хефферлинг. К тому же это была правда. Он где-то читал, что сумасшедших не следует обманывать. Может, если начать с правды, которой этот псих так жаждет, то он поверит и всему остальному, что Хефферлинг скажет.

Римо, словно оценив эту теорию, улыбнулся.

– Эти люди скупают нефтепродукты на рынке наличного товара и придерживают их до тех пор, пока в стране не поднимутся на них цены. Они предлагали мне присоединиться к ним, но, когда я услыхал об этих делах, я отказался. У меня с ними не может быть ничего общего. Я сказал им, что их планы направлены против Америки.

Рима кивнул.

– Это хорошо, – сказал он. – Значит, у тебя не может быть с ними ничего общего.

– Совершенно верно.

– Потому что это направлено против Америки.

– Да-да, именно так.

– А ты патриот.

– Да.

– И ты совершенно не заинтересован в том, чтобы сколотить несколько лишних миллионов долларов.

– Нет, не заинтересован.

– Да брось, Хефферлинг, – укоризненно произнес Римо.

– Это чистая правда.

– Значит, вот так ты надеешься оправдаться? Это должно помешать мне убить тебя?

Хефферлинг не отрываясь смотрел на Римо. Затем его физиономия начала медленно расплываться в улыбке.

– Я понял. Это ты пошутил, да? Тебе за это заплатили, так? Чтоб вроде как на пушку взял. Тебе заплатили, да?

Римо пожал плечами.

– Вообще-то да. Как-никак это моя работа.

– Это что же: запугивать? Угрожать?

– Нет, – ответил Римо и, поскольку теперь это уже не имело никакого значения, рассказал Хефферлингу о себе всю правду. Как молодого нью-йоркского полисмена Римо Уильямса обвинили в убийстве, которого он не совершал, и отправили на электрический стул, который не сработал, и как он остался жив и был завербован для работы в секретной организации по борьбе с преступностью, которая называлась КЮРЕ. Рассказал и о том, как Римо Уильямс изучил искусство Дома Синанджу – древних корейских наемных убийц – и как, постигая это искусство развил в себе способности, которыми не обладает ни один обыкновенный человек. Совершенно особенные способности.

Закончив рассказ, Римо посмотрел на Хефферлинга, но не увидел ничего, кроме недоумения. Его, как всегда, не поняли.

– Как бы там ни было, Хефферлинг, те, что стоят надо мной, растолковали мне, что к чему. Самому мне бензин не нужен. Но мне сказали, что где-то в Пуэрто-Рико ты держишь пять танкеров с нефтью и ждешь, когда взлетят цены, после чего станешь продавать эту нефть в Америке. А тем временем люди томятся в очередях за бензином. Вот что рассказали мне люди, которые сидят наверху, и еще они сказали мне, что я должен все это как-нибудь прекратить.

– Как, например? – спросил Хефферлинг.

– Например, убить тебя.

– Подожди! – в ужасе взмолился Хефферлинг. – Я могу еще много чего тебе рассказать! Очень много! Подожди!

– Ангелам расскажешь, Хьюберт.

Подавшись вперед, Римо легонько ударил его костяшками пальцев, и Хефферлинг осел на стуле. Римо поднял его правую руку и отпустил. Рука упала на стол, по-мертвому глухо стукнув.

– Таков нефтяной бизнес, дорогуша, – сказал Римо, обращаясь к трупу.

Обойдя вокруг стола, он достал из левого верхнего ящика чистый лист бумаги, затем нашел в боковом кармане пиджака Хефферлинга черный фломастер и что-то написал на листе. Потом взял кусочек «скотча» и приклеил листок ко лбу Хефферлинга, предварительно вытерев с него испарину лежащим на столе куском промокательной бумаги. После чего сложил руки Хефферлинга на коленях.

Возле двери Римо обернулся, чтобы оценить свою работу. За столом, совершенно прямо, сидел труп Хефферлинга. На листе бумаги, свисавшем у него со лба, было написано:

НЕ ПРИТЕСНЯЙ ПРОСТОГО ЧЕЛОВЕКА.

ТАК МСТИТ ЭВРИМЕН.

Когда Римо вышел из кабинета, Марша взволнованно обернулась. Увидев его, она расцвела. Вот оно опять, подумала она, то же ощущение в глубине живота.

– Привет, Марша, – сказал Римо.

– Здравствуй. Ты хотел поговорить со мной?

– Вообще-то нет. Я хотел тебя поцеловать.

И когда он, положив ей на плечо возле самой шеи руку, наклонился, она почувствовала, что голова у нее пошла кругом. Она с трепетом ждала, когда его губы коснутся ее губ. Ей показалось, что она чувствует у себя на лбу его дыхание, затем последовало легкое нажатие на горло – и больше она уже ничего не чувствовала.

Римо осторожно опустил ее голову на стол на сложенные руки. Очнется она в полном недоумении, с затуманенным сознанием и едва ли сможет припомнить что-либо из того, что произошло за последние полчаса. Позднее она расскажет полиции, что уснула за столом и ей приснился мужчина, но описать его она не сможет, разве что упомянет о странном ощущении, которое от его взгляда возникало у нее в животе.

«По-моему, это у вас с головой что-то странное», – заметит один из полицейских и напишет в протоколе: «Свидетелей убийства Хефферлинга нет».

Римо направился обратно к себе в отель и, проходя мимо клуба «Плейбой», помахал рукой посетителям, сидящим возле окон, и крикнул, что лучше бы они играли в теннис, чем пить с утра пораньше.

Войдя в свой номер, он подошел к пожилому азиату, сидевшему в позе «лотос» посреди комнаты на покрытом ковром полу, и сказал, выразительно подняв палец к потолку:

– Я Эвримен. Бойся моей мести.

Одним плавным движением, точно строка дыма из кувшина, азиат поднялся с пола и встал перед Римо. Ростом старик едва достигал полутора метров и весил не более сорока пяти килограммов. По бокам его головы, обтянутой сухой желтой кожей, колыхались реденькие пряди седых волос.

– Проходи, сын мой, и садись, – сказал он и потащил Римо к дивану.

Римо сесть не пожелал. Старик легонько коснулся его груди, и Римо тут же сел.

Старик покачал головой и с грустью проговорил:

– Я давно этого ожидал.

– Чего ты ожидал, Чиун? – спросил Римо.

– Слишком напряженные занятия по изучению искусства Синанджу помутили твой рассудок. Это моя вина. Мне следовало знать, что белый человек не сможет долго выдержать такого напряжения даже под моим гениальным руководством. Это все равно что пытаться влить океан в чашку. В конце концов чашка кокнется. Вот ты и чокнулся. Но прежде чем за тобой придут, чтобы забрать отсюда, я хочу сказать тебе, Римо: ты молодец, что так долго продержался.

– Да брось, Чиун. Я пошутил.

Чиун вернулся в позу «лотос» и сложил руки на коленях поверх своего пурпурного кимоно. Казалось, что он молится в память о Римо.

– Чиун, перестань. Я вовсе не сумасшедший. Просто я пошутил.

– Пошутил? – переспросил Чиун, поднимая глаза.

– Да. Пошутил.

Чиун снова покачал головой.

– Еще хуже, чем я опасался. Теперь он шутит над тем, чему его учит Мастер Синанджу.

– Ладно, Чиун, кончай дурачиться.

– Ты разбил мне сердце.

– Чиун...

– Ты поверг меня в уныние.

– Чиун, ну что ты...

– Ты нарушил мое пищеварение.

И тут в голове у Римо словно молния сверкнула.

– О черт, я совсем забыл про твои каштаны!

– Только не извиняйся, пожалуйста, – сказал Чиун. – Это сущий пустяк. Я и не ожидал, что ты вспомнишь о просьбе больного старика, когда тебе представляется возможность развлечься с этими зайчиками.

– Какими еще зайчиками?

– А в том рассаднике порока.

Римо даже сморщился, пытаясь сообразить, о чем говорит Чиун.

– А! Ты перепутал. Пьяниц называют кроликами красноглазыми, а не зайцами.

– Я буду молиться о твоем спасении.

– Чиун, клянусь тебе, я даже близко не подходил к клубу «Плейбой».

Чиун фыркнул.

– Это клятва белого человека, который недавно клялся принести мне каштаны.

– Это клятва ученика Мастера Синанджу, самого великого из всех мастеров Синанджу, – сказал Римо.

– Я поверю тебе во имя нашей дружбы, – сказал Чиун.

Римо встал и поклонился в пояс.

– Благодарю тебя, папочка.

Чиун величественно повел рукой.

– Ты прощен. А теперь ступай купи мне каштанов.