Глава вторая. Герр Качке

1

Полковник Курт Амедей фон Качке — начальник немецкого гарнизона города Сухова — был высокий, сухощавый и длинноносый человек с черными, маленькими, как у хорька, и посаженными близко друг от друга глазами. Эти глаза в своих узких и глубоких лунках бегали быстро, ни на чем подолгу не останавливаясь.

Дурная и страшная слава шла о нем. Окрестные жители прозвали его хорем — и за его узко посаженные бегающие глаза, и за рыжеватый, как у хорька, цвет волос на его голове, похожих на смазанную жиром шерсть, и за то, что своими ухватками он был подстать этому хищному зверьку: всегда нападал тихо, внезапно, оставляя после себя кровь и смерть.

Курт Амедей фон Качке часто говаривал в своем кругу, что в дальние времена его предки сражались с войсками Ивана Грозного и были разбиты. Теперь ему, потомку ливонских рыцарей, настала пора рассчитаться за все. Он истребит русское племя, оставив только тех, кто станет работать на полях его поместий, где-нибудь на самых плодородных землях Украины и Дона.

В это раннее утро полковник Качке сидел за большим письменным столом, разделанным под мореный дуб, и его бегающие глаза шарили по карте во всех направлениях. Он намечал очередную карательную операцию против партизан в районе квадрата «Марс 6».

Карта, лежащая перед полковником, была аккуратно разграфлена на равные квадраты. Каждый квадрат имел свое астрономическое или зоологическое имя — «Юпитер-2», «Луна-4», «Сатурн-10», «Тигр-1», «Волк-3», «Барс-8» и т. д.

Эти названия квадратов обширного района, где оперировали партизаны, полковник Качке придумал сам и в высшей степени гордился столь звучными и загадочными именами.

Занятый старательным вычерчиванием жирных стрел, вонзающихся в квадрат «Марс-6» из города Сухова, фон Качке был страшно рассержен внезапным и стремительным вторжением в кабинет своего адъютанта Гуго Вальтера.

Но, остановив свои бегающие глаза на взволнованном лице адъютанта, он понял: произошло что-то очень важное.

Между тем, Гуго Вальтер щелкнул каблуками, пригладил свои редкие белесые волосы, расчесанные на пробор, с плешинкой на темени и, шагнув к столу начальника гарнизона, отрапортовал тонким, срывающимся тенорком:

— Господин полковник, по сообщению из штаба соединения, в районе квадратов «Сатурн-10» — «Волк-3» выброшен с трех кораблей большой десант русских.

С этими словами он протянул полковнику радиограмму.

Курт Амедей фон Качке сдержал готовое сорваться с его губ взволнованное восклицание и молча начал бегать глазами по карте, в поисках этих квадратов.

Гуго Вальтер, наклонившись над столом, торопливо проговорил:

— Позволю себе заметить, господин полковник, это здесь…

И его мизинец с длинным конусообразным ногтем ткнулся в карту.

Фон Качке остановил свои глаза на мизинце адъютанта, потом поднял голову и с тревогой произнес:

— Но это всего в 10–12 километрах от нас!?

— Так точно, господин полковник… В 10 километрах, — подтвердил Вальтер, щелкнув каблуками.

— Черт возьми, лейтенант, — пробормотал Качке. — Положение серьезное…

— Позволю себе заметить, господин полковник, настолько серьезное, что его превосходительство генерал-майор Зитц нашел целесообразным немедленно пополнить наш гарнизон двумя батальонами войск СС, а вам, господин полковник, он предписывает усилить охрану бензобашен. По мнению его превосходительства, десант высажен с целью диверсии против наших бензобашен, питающих горючим всю армейскую группировку, действующую на этом участке восточного фронта.

Гуго Вальтер облизал пересохшие губы и поспешно продолжал:

— Его превосходительство в только что переданной депеше просит вас, господин полковник, принять немедленные меры для ликвидации десанта и доложить об успешной операции… через три дня, господин полковник.

— Три дня, — заворчал недовольный Качке. — Кстати, лейтенант, откуда стало известно его превосходительству о выброске десанта в квадратах «Сатурн — Волк»?

— По донесению летчика Краузе, господин полковник! Тот барражировал ночью в районе названных квадратов и натолкнулся на три воздушных корабля русских. Летчик Краузе немедленно вступил в бой и поджег один корабль, который весь в пламени рухнул вниз. С этого корабля не спаслось ни одного человека. Второй ему удалось подбить, но с третьего выброска десанта произошла почти без помех. Поэтому, по мнению Краузе, приземлилось по крайней мере полсотни русских.

— Удвойте это количество, лейтенант, — с ехидной улыбкой проговорил Качке. — Ибо летчик Краузе в погоне за наградой, несомненно, преувеличил потери противника… Я сомневаюсь, — полковник на мгновение вонзил свой взгляд в адъютанта, — я сомневаюсь, лейтенант, что Краузе удалось уничтожить хотя бы один самолет русских. А поэтому, Вальтер, будем считать, что все десантники преблагополучно приземлились, и мы не ошибемся.

Он помолчал, продолжая обшаривать карту глазами и по временам бросая взгляды на радиограмму, потом опять заговорил:

— Нам следует, прежде всего, установить местонахождение десанта в настоящее время и его численность. Для этой цели пошлите Кирьяка… Черт возьми, он обязан искупить свою прежнюю вину — неудавшуюся операцию по уничтожению партизанского отряда. Только успешный разгром десанта поможет Кирьяку вернуть ему мое расположение… В противном случае, лучше бы ему не родиться, Вальтер… Слышите? Я говорю: лучше бы ему не родиться…

Бегающие черные бусинки глаз полковника на мгновение остановились на лейтенанте и было в них столько холодной жестокости, что Гуго Вальтер почувствовал приступ озноба. И по мере того, как полковник смотрел на своего адъютанта, белки его глаз набухали кровью — признак бешенства.

— Так и передайте ему, Гуго, — проговорил Качке и вновь начал бегать глазами по карте.

— Я немедленно передам ему ваши слова, господин полковник, — поспешил заявить адъютант. — Прошу также сообщить час, когда вы сможете принять Кирьяка?

— Я приму его только после успешно проведенной им разведки, — ответил Качке. — Раньше он мне не нужен, этот Кирьяк. А задача ясна: установить местонахождение десанта, его численность и немедленно радировать мне. Все…

— Разрешите, господин полковник, задать един вопрос? — несмело произнес Вальтер.

— Разрешаю, — буркнул Качке.

— Кого бы вы, господин полковник, сочли нужным послать в разведку вместе с Кирьяком?

— Никого! — резко ответил Кура Медей фон Качке. — Пусть отправляется один… А вам, лейтенант, следовало бы уже усвоить мой метод и не задавать дурацких вопросов. Неужели вы не понимаете, что чем меньше людей в этом деле, тем лучше… Один Кирьяк сможет при встрече с десантниками войти к ним в доверие, скажем, в качестве проводника. Тогда как несколько человек сразу возбудят подозрение и тем самым отпадет возможность войти в тесное соприкосновение с противником… Понятно? Это очень тонкая Операция, Вальтер, и нужно действовать тонко…

Полковник Курт Амедей фон Качке считал себя непревзойденным мастером по осуществлению тонких операций — операций внезапных, втихомолку, и потому наиболее радикальных.

— Там, где нельзя взять силой, — часто поучал он своих подчиненных, — нужно брать хитростью, применяя и лесть, и подкуп… Метод тонких обходных маневров иной раз бывает значительно эффективнее прямых действий.

— В данном случае, — развивал он свою мысль перед адъютантом, — бессмысленно в район огромной площади направить сразу на поиски десанта крупную войсковую часть, — заметив преследование, десантники быстро рассеются по лесу, — и конец. Другое дело тонкий, обходный маневр. Ничего не подозревающая группа русских, имея в своей среде нашего соглядатая или, во всяком случае, находясь под зорким его наблюдением, немедленно очутится в наших руках. Мы сможем контролировать каждый их шаг… Короче, лейтенант: Кирьяк отправляется немедленно с тем, чтобы к ночи у меня были все необходимые данные о русских. А утром я раздавлю их, как… как цыплят.

Он подумал и продолжал:

— Кроме того, отправьте для этой же цели еще двух наших солдат, которые превосходно владеют русским языком… Ну, хотя бы братьев Мюллер, уроженцев Западной Белоруссии. Само собой разумеется, Вальтер, они должны быть соответственно одеты, — в тулуп, валенки… Ну, вы сами знаете, как лучше… Но не в помощь Кирьяку. Каждый из них станет действовать самостоятельно под видом партизан, посланных для встречи десантников… И если кто-нибудь из них встретит разрозненные группы русских или одиночек, пусть он проводит их в Болдырево. А туда я немедленно пошлю своих людей… Это первое, Вальтер… Второе: когда прибудут два батальона войск СС, прикажите разместить их в наиболее удобных квартирах. А сейчас усильте охрану бензобашен: их взрыв — катастрофа для всей армейской группировки этого участка фронта. Поставьте пока на охрану взвод полевой жандармерии… Все… Можете итти. Впрочем, еще вот что: вызовите ко мне Акселя Рихтера…

— Позволю себе заметить, господин полковник, — несмело проговорил адъютант, — что опасность взрыва в данную минуту весьма проблематична: десант сброшен не больше пяти часов тому назад, и он не сможет немедленно произвести диверсию.

— Черт возьми, лейтенант! — зарычал Качке. — Опасность станет проблематичной, когда десант будет уничтожен. Слышите, Вальтер? Уничтожен! — повторил он, скандируя это слово по складам. — Вы, кажется, забыли, что русские приземлились всего в 10 километрах от города… В 10 километрах! — повторил он, и глаза его тревожно начали бегать по карте, по стенам кабинета, по лицу адъютанта, по окнам…

На окнах глаза полковника на мгновение остановились, судорога свела его губы в гримасу, и он зашипел, сжав челюсти:

— Неужели до сих пор еще не готовы чугунные решетки на окна?

— Никак нет, господин полковник… то есть да, господин полковник, но все отлитые для вас решетки перехватил его превосходительство генерал фон Зитц для укрепления своей резиденции… И для вас, господин полковник, отливаются сейчас новые…

— Немедленно форсируйте заказ, Вальтер. Позвоните по телефону и потребуйте срочного выполнения…

— Позволю себе заметить, господин полковник, — поклонился Вальтер. — Я звонил сегодня утром и получил заверение, что решетки будут готовы к полудню послезавтра… Если… если только…

— Что — если? — привскочил Качке. — Никаких «если», адъютант!..

— Я хотел сказать, если их не перехватит еще кто-нибудь… Например… например, начальник штаба его превосходительства, который, по примеру своего шефа, хочет укрепить окна личной квартиры.

— Ах, черт возьми, Вальтер! — тоскливо замычал Качке. — Там они только и думают о себе, забывая, что мы здесь, на передовой… На передовой линии огня, Вальтер…

— Так точно, господин полковник! — щелкнув каблуками, подтвердил адъютант. — Они там все время находятся под охраной дивизий, переправляющихся на фронт, и им, в сущности, не грозит никакая опасность… Тогда, как нам…

— Вы верите в бога, Вальтер? — вдруг, перебив своего адъютанта, спросил Качке.

Растерянность расплылась по бледному, худосочному лицу Гуго Вальтера.

— Не м-могу сказать, господин полковник… так как не знаю последних директив доктора Геббельса, должен ли в настоящее время истинный немец верить в бога или только в своего фюрера? Извините, господин полковник, от вас я тоже не получал никаких распоряжений на этот счет… Может быть… может быть, господин полковник имеет специальные указания, в таком случае я…

— Вы — осел, Вальтер, — с презрением проговорил полковник Качке. — К тому же осел, возведенный в двадцатую степень…

— Так точно, господин полковник, — пролепетал бледный, трясущийся адъютант.

— Идите, исполняйте мои приказы! Когда Кирьяк и наши «проводники» отправятся в разведку, сообщите мне… Все!

Гуго Вальтер щелкнул каблуками, пригладил свои жиденькие, взмокшие от пота волосы и поспешно вышел из кабинета.

2

Федор Кузьмич Птицын или «товарищ П.», как его именовали в сводках Совинформбюро, настороженно вслушивался в мерный стук ключа рации.

Старый чекист, ученик Дзержинского, прославленный кавалерийский комдив во время перекопского рейда, Федор Птицын накануне войны работал директором конного завода, из стен которого выходили и первоклассные рысистые скакуны, и тяжеловозы.

Война сразу изменила его жизнь: вместе с Федором Никитичем Чернопятовым — секретарем райкома партии — они организовали небольшой партизанский отряд и ушли с ним в глухие леса.

Отряд постепенно разрастался: в него влились некоторые бойцы и офицеры, выходившие из окружения, и жители из окрестных районов, бежавшие от фашистского засилья.

Одним словом, партизанская семья росла и росла, и надо было позаботиться о многом: и о детских яслях, и о пище, и о медицинском обслуживании, и о вооружении.

Вскоре захватчики начали ощущать присутствие отряда Птицына: взрывались на минах колонны автомашин с пехотой, направляющиеся к фронту, и эшелоны на железных дорогах; рушились мосты и склады с боеприпасами; часто бесследно пропадали наиболее свирепые мучители крестьян. Совсем недавно был схвачен и казнен староста села Болдырева, а с ним разделил его участь штурмбанфюрер Шпигель — организатор специальной пыточной камеры.

Курт Амедей фон Качке вскоре уразумел трагическую истину: во-первых, что тыл — понятие в высшей степени относительное; во-вторых, что пришитая к Третьему Райху оккупированная территория на Востоке действительна только на немецких географических картах, изготовленных ведомством доктора Розенберга — «министра восточных областей». Практически же эта территория ограничивалась наиболее крупными городами и железнодорожными линиями, в остальные же пункты ни фон Качке, ни генерал-майор Зитц не смели сунуть даже носа, из опасения, что партизанский крючок вонзится им в ноздри и потянет в таинственную глубину леса.

Короче: полковник Курт Амедей фон Качке, потомок ливонских рыцарей, понял силу отрядов некоего «товарища П.» и старался в меру сил своих отгородиться от внешнего беспокойного мира чугунными решетками.

Он даже соорудил себе кольчатую кольчугу, которая, как он полагал, защитит его от внезапного удара кинжалом, а быть может, и от партизанской пули, как уверял его брюссельский кольчугоделатель мосье Дизье…

«Черт подери! Совсем другое дело нести службу в захваченных областях Франции, в Бельгии, в Голландии, в Норвегии — там есть свои пэтены, свои квислинги, которые всеми силами защищают своих господ. Правда, там тоже есть партизаны, но разве столько их, сколько здесь?»

Берлин обещал полковнику Качке перевести его на более легкую службу, в Бургундию, но лишь после того, как господин полковник разделается с партизанами этого таинственного «товарища П.».

Разделается? Как бы не так! Это не орехи щелкать в рождественский сочельник, принесенные Санта-Клаусом. Не один раз полковник Курт Амедей фон Качке снаряжал экспедиции против этого неведомого и невидимого «товарища П.», не один раз в своих реляциях на имя генерал-майора фон Зитца он разделывался с отрядами «товарища П.», но партизаны, на некоторое время затаившись, вновь обрушивали свои удары, отодвигая вожделенный для фон Качке час службы в благословенной Бургундии.

Вот тогда-то «мастер тонких и обходных маневров» прибег к своему излюбленному методу — он постарался найти среди местных жителей провокаторов, которые за хорошую плату плюс угрозы помогли бы полковнику Качке разгромить этого «товарища П.».

Господин полковник прежде всего остановил свое внимание на Акселе Рихтере, горбатом «холодном» сапожнике, но эта фигура не годилась для «тонких маневров» среди партизан; тогда Курт Амедей фон Качке перевел свой бегающий взгляд на Сергея Кирьякова — Кирьяка, как он его именовал.

Это был молодой парень, не старше 22 лет, до войны работавший телеграфистом на суховском вокзале.

Кирьяк показался господину Качке наиболее приемлемым потому, что тот был, несомненно, человеком беспринципным, карьеристом и стяжателем; по донесению своей разведки, господин полковник знал, что отец Кирьяка до 1918 года владел сыроваренным заводом и в том же году был расстрелян красными за связь с немецкими интервентами на Украине. Тем не менее сын, карьеры и стяжательства ради, записался в комсомол, скрыв свое неблаговидное прошлое.

Такой человек мог оказаться прекрасным помощником господина фон Качке в его неустанной борьбе с этим загадочным «товарищем П.».

— Превосходный экземпляр, — пробормотал полковник, ознакомившись с донесением разведки. — Доставить ко мне этого Кирьяка!..

Так Сергей Кирьяков, телеграфист станции Сухов, оказавшийся ярым и непоколебимым сторонником немцев, ненавидящий советскую власть за расправу над отцом, отдал себя в полное распоряжение начальника гарнизона. За это тот посулил ему крупное вознаграждение, но Кирьяков наотрез отказался.

— Я помогаю вам во имя идеи, герр Качке, — заявил он. — Никакое золото не воскресит мне моего отца и никакая истинная идея не оплачивается золотом.

«О, эта славянская душа», — с легким оттенком презрения подумал Качке, а вслух произнес:

— Это есть хорошо, очень хорошо, герр Кирьяк… Зеер гут… Мы будем находить возможность отметить ваше усердие другим, более тонким способом… Сейчас мы не будем затрагивать… как это?.. — вашей меркантильности. Нихт вар?[1]

Вскоре Кирьяков был снова вызван к Качке. Он получил задание установить местонахождение отряда «этого неизвестного товарища П.», чтобы затем господин Качке смог бы с ним разделаться— нихт вар? — самым решительным образом.

Кирьяк с горящими глазами заявил, что он этого только и ждал, и отправился на выполнение задания.

Вскоре полковник получил срочную радиограмму от Кирьяка и двинул в район квадратов «Луна-6» — «Юпитер-4» батальон пехоты при трех орудиях и одном среднем танке.

Как случилось, что батальон попал в засаду и почти полностью был истреблен, объяснить трудно. Кирьяк утверждал, что всему виной — болтливый командир батальона капитан Дитмар, который на каждом шагу распространялся о своей карательной экспедиции, похваляясь, что притащит на аркане эту «ночную сову П.» и повесит ее на фонарном столбе.

Повидимому, это и было причиной неудачи батальона. Допросить капитана Дитмара было невозможно — он погиб вместе со своим батальоном. Правда, солдаты, оставшиеся в живых, подтвердили, что их капитан, действительно, открыто хвастался разгромить партизан, и полковнику фон Качке пришлось удовлетвориться этим объяснением. Но он поклялся, что даст Кирьяку новое опасное задание, чтобы тот исправил свою неудачу по разгрому партизанского отряда. У Курта Амедея фон Качке хватка была бульдожья: он не отступал, пока дело не завершалось в его пользу.

Об этой хватке знал и командир отряда Птицын. Курт Амедей фон Качке в состоянии был погубить десять батальонов, но добиться своего.

— Он упрям, как сотня буйволов, Федор Никитич, — сказал Птицын, не переставая прислушиваться к стуку ключа рации. — И нам надо быть осторожными… У нас нет еще таких сил, чтобы противостоять вражьему натиску… Иной раз по тактическим соображениям не худо сделать шаг назад, чтобы потом сразу двинуться на несколько шагов вперед.

Комиссар Чернопятов кивнул головой и хотел было добавить, что сейчас сделать это невозможно по причине скорого прибытия «товарища Степного» с заданием № 6, но сказать не успел: Вера произнесла взволнованным голосом:

— Москва требует приема, Федор Кузьмич…

Москва… Хмурое лицо Птицына внезапно просветлело.

— Давай, давай, Вера! Принимай, милая!..

Ровно гудел зуммер. Над землянкой проносились порывы холодного ветра, падали крупные капли, дождя, перемежаясь со снежными хлопьями. Серый рассвет медленно просачивался сквозь густую зелень хвойных деревьев, окружавших землянку командира и комиссара партизанского отряда.

Колеблясь, тихо потрескивал плавающий в плошке фитилек, и причудливые тени шныряли по стенам, по полу, взбирались на низко нависший потолок.

Радистка Вера Холодова настороженно вслушивалась в ритмичный стук ключа и быстро записывала радиограмму на листе бумаги.

Чернопятов набивал свою вместительную трубку махоркой, и вскоре густой сизый дым стал пластами наслаиваться в воздухе.

Передача была короткой. Москва сообщала, что сегодня в два часа семь минут в районе высоты 157,2 высадился воздушный десант для проведения операции № 6, который следует встретить и препроводить в расположение партизанского лагеря.

«Что же касается „товарища Степного“, о котором упоминалось в предыдущей радиограмме, — говорила дальше Москва, — то о нем будет сообщено в свое время».

— Опять «Степной» и опять «в свое время», — заворчал Птицын, — кто же этот загадочный «товарищ Степной», дери его курица? Где он? Почему его нет в десанте? Наконец, скажи мне, Федор: имеет ли отношение к десанту этот «товарищ Степной» или он будет действовать самостоятельно, а десантники сброшены для другой операции? Откровенно говоря, ничего не понимаю… Впрочем, для нас теперь ясно одно — будем выполнять приказ Москвы!

Насупив свои мохнатые, густые брови, Птицын поднялся из-за стола и вышел в серый сумрак рассвета.

— Найда! — послышался его голос. — Снаряди две группы и отправь их в район высоты 157,2 для встречи сброшенных там десантников. С первой группой отправишься сам. Действуй, Алексей! Когда все будет готово, доложи…

Голос Птицына умолк, и Чернопятов улыбнулся: самолюбивый, но дельный и дисциплинированный командир Федор Кузьмич. Конечно, ему досадно, что в помощь партизанам присылаются силы извне, но он хорошо понимал, что собственных сил пока в его отряде мало.

Чернопятов сидел и думал, окутывая себя махорочным дымом. Вдруг он расслышал сухой кашель и в густых пластах синеватого дыма с трудом разглядел Веру.

Комиссар спохватился, шагнул к двери и распахнул ее настежь.

— Прости меня, Верушка, — смущенно проговорил он. — Я тебя совсем прокоптил своей махоркой. Ты бы хоть сказала мне, милая…

— Да ведь я, Федор Никитич, и сама-то заметила только сейчас, что у нас, как в коптильне, — сказала Вера улыбаясь.

— Ну, ладно… ты меня одергивай иной раз… Одергивай, без стеснения. Я ведь для перекура и выйти могу, а ты все время у своей рации… Вот, кстати, и опять позывные.

Вера склонилась над рацией.

— Федор Никитич, — тихо и взволнованно произнесла Вера, — нас вызывает «Днепр».

— А-а, — обрадовался комиссар. — Принимай… Принимай, девушка…

3

«Днепр…» Эту кличку каждый партизан произносил с чувством глубокого уважения.

В подполье города Сухова находился их товарищ, партизанский разведчик с кличкой «Днепр», который регулярно передавал из города важнейшие сведения. Но этим все и ограничивалось. Никто никогда его не видел, никто не знал его настоящего имени. Кто он? Молодой человек? Или уже старик? Мужчина или женщина? «Днепр» — это было все, что знали партизаны Птицына.

Кто-то, скрывающийся за этой подпольной кличкой, находясь среди немцев, зорко следил за каждым их шагом, и каждый шаг врагов был известен отряду.

Только командир отряда Птицын и комиссар Чернопятов знали, кто скрывался под кличкой «Днепр» и что он делал во вражьем стане.

Стремился об этом узнать и полковник Качке, которому партизанский разведчик, скрывающийся где-то поблизости, быть может, даже рядом с резиденцией начальника гарнизона, доставлял неисчислимые неприятности: он часто срывал «тонкие, обходные маневры» господина Курта Амедея фон Качке.

Между тем Вера продолжала принимать радиограмму от «Днепра», который сообщал, что немцам стало известно о парашютном десанте Советской Армии в районе высоты 157,2 или, по номенклатуре полковника Качке, в районе квадратов «Марс-6» — «Волк-4», полковник предполагает, что парашютистов высадилось около полусотни, с трех воздушных кораблей, как об этом донес летчик Краузе, но для уточнения их численности и для слежки за ними он направил в район приземления несколько своих разведчиков, знающих русский язык и переодетых под местных жителей. Поэтому десантникам следует опасаться случайных встреч в лесу.

После донесения своей разведки полковник намерен сегодня же направить батальон войск СС для разгрома советских парашютистов.

Прочитав сообщение «Днепра», Чернопятов обратился к Вере:

— Разыщи-ка, девушка, командира. Нужно принимать срочные меры… Молодчина, однако, толковый парень, — проговорил он тихо, про себя.

— Кто это молодчина, Федор Никитич?

— Наш товарищ «Днепр», — с гордостью ответил Чернопятов. — Однако поспеши, девушка…

Оставшись один, Чернопятов разложил на столе карту и углубился в ее изучение. Где сейчас находятся десантники? Поскольку выброс произошел под обстрелом, площадь приземления значительно расширилась, а значит, несомненно, что десант разбился на несколько мелких групп. Возможны и одиночки. Это, конечно, усложнит поиски десантников.

«Надо бы не две, а по крайней мере три группы отправить для встречи», — подумал он, и эту мысль изложил перед Птицыным, как только тот вошел в землянку..

Но не куривший Птицын, войдя в землянку, сразу «зашелся» кашлем.

— Однако, Федор, ты бы поменьше курил, что ли? — сказал он, красный от приступов кашля. — Или не такую махорку крепкую. А то — один курит, а пятеро плачут. У Веры вон даже глаза слезятся. Задохнуться можно!..

— Верно, — согласился Чернопятов. — Самосад крепкий, черт бы его побрал! Бросить курить, что ли?

— Да не бросишь ведь! — махнул рукой Птицын.

— Ну, это уж дудки! — рассмеялся Чернопятов. — Как это — не брошу? Кто сильнее, по-твоему: человек или его привычки?

С этими словами он вынул из кармана кисет и, шагнув к двери, вытряхнул из него махорку.

— Ну, а трубка без табака никому не повредит, — проговорил он, зажимая зубами мундштук, и обернулся к Вере:

— А кисет дарю тебе… ты можешь вышить на нем подходящую монограмму и преподнести молодцу, какой тебе больше понравится.

— Мне никто не нравится. — тихо, с печалью отозвалась девушка, и Чернопятов понял, что невольно причинил ей боль.

Он знал, что незадолго до войны Вера Холодова сильно увлеклась молодым кудрявым телеграфистом станции Сухов — Сергеем Кирьяковым. Но грянула война, и девушка вдруг узнала, что этот молодой, жизнерадостный и веселый парень оказался предателем.

Она еще кое-как могла бы объяснить предательство Кирьякова трусостью, если бы враг угрозой заставил его служить. Нет, он сразу предложил себя в распоряжение немцев, без какого бы то ни было нажима с их стороны.

Девушка с отвращением ощущала и сейчас прикосновение горячих губ Сергея к своим губам и его руки, не раз ее обнимавшие.

Кисет Чернопятова и его слова воскресили перед Верой былые дни. Воспоминание было горьким, как полынь, и тяжелым, как гнет. Оно вызывало к тому же чувство жгучего стыда.

Комиссар бросил на девушку теплый взгляд и постарался исправить свою ошибку.

— Впрочем, — сказал он после короткого раздумья, — ты этот кисет, Верушка, побереги для меня: разобьем немцев — опять закурю. Да уж не самосад, а ароматный трубочный табачок «Капитанский», скажем, или грузинский «Рекорд». Одним словом, приятный на запах.

— Табак табаком, — перебил комиссара Птицын, — а дело делом: кого пошлем с третьей группой для встречи партизан?

— Меня! — решительно произнесла Вера с заигравшим на лице румянцем.

— Обойдемся и без тебя, — ответил Птицын, — твое дело, девушка, пока у рации дежурить…

Румянец еще ярче запламенел на лице Веры. Ей страстно хотелось пойти навстречу десантникам, но не могла она открыть свое истинное намерение, которое командир высмеял бы, как детское: по донесению «Днепра» было ясно, что Сергей Кирьяков непременно пролезет в ряды десантников под видом проводника от партизан и предаст их. Парень он ловкий и неплохой актер.

Никто, кроме нее, хорошо не знал Кирьякова. А она была уверена, что узнает его, какое бы обличье он ни принял, какой бы грим ни положил на свое красивое и… и ненавистное ей лицо.

Девушке хотелось решить сразу две задачи — спасти парашютистов и поймать предателя, тем самым раз и навсегда стряхнуть с себя этот тяжелый душевный гнет.

— Я прошу вас, Федор Кузьмич, — настойчиво повторила она. — А у рации может подежурить и Люба, и Петр, да и товарищ комиссар хорошо знает это дело.

Глаза ее так умоляюще остановились на Чернопятове, ища в нем поддержки, что комиссар разгадал причину ее страстной просьбы и обратился к Птицыну:

— Отпусти ее, Федор… У рации, в самом деле, я могу подежурить, если Любу и Петра ты на что-нибудь другое наметил… А?

— Ах, дери вас курица! — пожав плечами, произнес Птицын свое любимое ругательство. — Пусть ее идет, если так хочется… Только вот непонятно мне, зачем это ей понадобилось?

— Спасибо вам, Федор Кузьмич, — горячо откликнулась девушка, — большое спасибо!.. А вот насчет того — зачем, то, — она загадочно и зло улыбнулась сквозь нахмуренные брови, — то для пользы дела нужно…

— Ну, уж ладно, — улыбаясь в густую поросль усов и бороды, сказал Птицын. — Пойдешь с группой Алексея Найды…

Загрузка...