Операция «Фауст»

7

«Старшему следователю

Мосгорпрокуратуры юристу 2-го класса тов. А. Турецкому

СПЕЦДОНЕСЕНИЕ

Я, старший инспектор МУРа капитан В. Грязнов, в соответствии с Вашими письменными указаниями, произвел ряд следственных действий, направленных на установление местопребывания свидетеля Морозова Альберта Ивановича…»

Законом, в частности статьей 127 Уголовно-процессуального кодекса, следователю предоставлены широкие полномочия в отношении органов дознания, то есть милиции, которая проводит оперативно-розыскную работу по обнаружению преступников и важных свидетелей. И этот факт требует согласованных действий следователя прокуратуры и сотрудников милиции. На практике это требование закона часто оборачивается грызней между нашими службами. Я, быть может, самонадеян, но считаю, что добился этой согласованности в работе со Вторым отделом МУРА, возглавляемым Шурой Романовой. И мне просто повезло, что я веду следствие с помощью капитана Вячеслава Грязнова: за три года работы мы научились понимать друг друга с полуслова. Наша профессия относится к так называемым «критическим»: и следователи и оперативники работают в условиях «критической ситуации». Диплом юриста и долголетняя служба — это еще не все. Надо иметь что-то от Бога. И это «что-то» было у капитана Грязнова в избытке.

«Обстоятельства дела: согласно данным, полученным в 5-м управлении ГРУ, сержант Морозов А. И. был откомандирован из 40-й армии, дислоцирующейся в Афганистане, на учебу в Рязанское высшее воздушно-десантное училище, готовящее офицеров для секретной службы ГРУ Генштаба СССР — спецназа. Морозов прибыл в Рязань, был оформлен на курсы подготовки, проживая в общежитии училища. Однако вчера он исчез: получил 12-часовое увольнение в город, но по месту расположения воинской части не вернулся. Начальник Рязанского училища генерал-майор Слюсарь А. Е. принял меры к розыску курсанта Морозова, но до сих пор положительного результата нет, о чем сообщаю.

Капитан Грязнов».

— Подпись у тебя знатная, — говорю я Грязнову.

— Чтоб не подделали, — поясняет он, — сколько раз жулье пробовало за меня расписаться, чтоб своих выручить из камеры, — каждый раз попадались, суслики…

— Ты понимаешь, Слава, что нам этот Морозов нужен вот так.

— Понимаю, Саша. И учитываю обстоятельство этого дела — пропал он не просто так.

Я лихорадочно старался сообразить, кому было известно о том, что мы «вышли» на этого Морозова: Меркулову — раз, мне — два. Горному — три… Бунину? Нет, ему вчера было не до того. Но что-то тут не так. А может, совпадение?

— Отгадай загадку, Сашок, какая у нас в стране служба самая мощная? Скажешь, КГБ? Фига два. ГРУ. Мне этот Слюсарь порассказал кое-что. Он за Афганистан звездочку Героя отхватил…

Я не узнавал Грязнова: то ли он еще больше побледнел, то ли похудел. Во всяком случае, стал моложе. И глядя на его острый подбородок, я понял, в чем дело: Грязнов сбрил бороду.

Я машинально провел рукой по своему собственному подбородку.

Грязнов засмеялся:

— Намек понял, гражданин начальник. Бороденку пришлось вчера ликвидировать. Между прочим, по твоей вине: борода сильно идентифицирующий признак, да еще рыжая! Хотя в моральном плане нанесен ущерб». Я своей Люське, видишь ли, при бороде напоминал Высоцкого, а теперь хрена собачьего моя Марина Влади под меня уляжется. Эх, жизнь наша… Саш, давай по граммульке, у тебя что-то есть…

Я наливаю в стаканы разбавленный спирт из изъятого «вещдока» — десятилитрового бидона. Бидон был приобщен к делу при обыске по делу о притоне и быстро сделался предметом внимания следственной части. Но на мне лежит обязанность со временем отправить эти десять литров в суд. И я ставлю непременное условие каждому желающему попользоваться этим животворным источником: отлил сто граммов, налил сто граммов воды. В данный исторический период концентрация жидкости подошла к привычным сорока градусам. Мы выпили по сто грамм без закуски, и Грязнов продолжал:

— Так вот. Из слов Слюсаря я понял, что спецназ не уступает по силе Госбезопасности. В его составе только танков больше, чем во французской и германской армиях вместе взятых.

— А сколько подразделений спецназа находится в Москве, знаешь?

— Точно не знаю, но думаю — батальонов шесть, не меньше.

Грязнов неожиданно подмигнул мне и, не спросив разрешения, отлил из бидона еще одну стограммовую норму.

— А теперь, Сашок, слушай внимательно. Есть факты, достойные осмысливания…

И Грязнов вытащил из своего «дипломата»… книгу, я вскочил со стула и выдернул ее из рук капитана.

— Ну, говори же, Слава! — заорал я.

Я уже знал, что это была та книга, довольно потрепанная, странного фиолетового цвета, толстая. И каким-то внутренним зрением я увидел, как убийца Ким поднимается по лестнице с этим томом под мышкой.

Повертев пустой стакан, старший инспектор уголовного розыска наконец вымолвил:

— Я подключил к розыску преступников по фотороботу своих ребятишек, агентов то есть. До сих пор все было фуфло и безнадега. У меня есть один парень — Стасик, человек культурный, кончил Строгановское. Он не желает иметь дело со шпаной и выговорил себе культурный фронт. В воскресенье Стасик гулял по столичным кабакам, завтракал в «Национале», обедал в «Актере», был в «Жигулях».

Времени он зря не терял, а между делом расспрашивал официантов, метрдотелей и швейцаров про посетителей, наших фигурантов примерял. Вот в «Жигулях» один официант признал, что видел «мордашку» одного из парней, который поздоровее. «Мордашка» сидела с поэтом-песенником Дербеневым и художником из «Смены» Карасевым. Сидели они там чистенькие, вроде бы после баньки, и водку с пивом хлестали. Стасик, как человек профессиональный, смекнул, в чем дело, и поехал к Карасеву на Таганку. У него там полуразваленный дом имеется…

Я не перебиваю Грязнова вопросами, верчу в руках и листаю роман Александра Дюма «Виконт де Бражелон». Несколько раз механически перечитываю подзаголовок первой главы: «Тут становится очевидным, что нельзя сторговаться с одним, но ничто не мешает сторговаться с другим». На внутренней стороне обложки — кармашек с написанным от руки чернильным номером «12773/81». Библиотечная книга. Титульный лист вырван. Открываю семнадцатую страницу, где обычно ставится библиотечный штамп. Ни штампов, ни печатей нет…

— …Карасев, хоть и алкаш знатный, кое-что припомнил: да, действительно, познакомились в Сандунах с одним атлетом, представился «Дима» и руку как клещами пожал. Слово за слово, поехали всем гамузом в «Жигули», их там знают, очередь не помеха. Посидели часика три, умяли по дюжине чешского пива. Договорились на следующий день снова в Сандунах встретиться. Я весь понедельник этого Диму в бане караулил, поэта с художником запарил до невозможности, но он так и не появился. Я потрошил Дербенева и художника как мог. И кое-что выпотрошил. Поэт вспомнил, что Дима забыл в бане книгу и очень по этому поводу сокрушался. Дербеневу он показался немного того, тронутым. Все пугал, что приходит новая эра и что на земле должны жить одни супермены. Или что-то вроде этого. Потом, порядком набравшись, сказал, что через два дня двигает в Афганистан.

— В Афганистан?

— В Афганистан. Так что, видно, это одна шайка. В общем, этого «Виконта» я обнаружил у банщика в тумбочке с мочалками. Вот ты ее листаешь, я тоже нюхал со всех сторон…

— Подожди, Слава, — озаряюсь я идеей, — надо попросить этого Карасева, художника, набросать портрет Димы по памяти.

— Если ты будешь меня перебивать советами, мы никогда не доберемся до конца. Зачем по памяти? У Карасева привычка: как встретит нового знакомого, так лепит с него портретик.

Грязнов снова лезет в своей «дипломат» и извлекает четвертной лист ватмана: круглая голова, волосы чуть отросшие ежиком, шрам на подбородке, глаза широко расставлены…

— Надо эту рожу срочно показать Корабельниковой.

— Уже. Опознала положительно.

У меня, по-моему, дрожат руки. Я сцепляю пальцы, чтобы унять трясучку.

— Так вот, листаю я, значит, книжечку… Да ты, Сашок, глотни еще, а то совсем раскис, я смотрю… и между страничками обнаруживаю кусок копирки. Копирка старая, пальцев не пачкает. На свет можно кое-что различить — цифры, несколько букв. Я бегом в научно-технический отдел, стоял у них над душой, пока они колдовали над своей аппаратурой. Между прочим, недавно из ФРГ получили, последний крик науки…

— Слава, к чертовой матери достижения науки, давай дальше.

— Заключение: копирка использовалась при заполнении счетов за электричество и газ. Текст на копирке: улица Дыбенко, дом 27, квартира 3. Не вытаращивайся, в Москве на улице Дыбенко в доме 27 располагается научно-исследовательский институт, жильцов и квартир не имеется. Шура наша нашла консультанта со списками всех улиц страны, названных в честь героев гражданской войны. Мы послали около трех десятков запросов в отделы внутренних дел тех городов, где есть улица в честь Дыбенко. Теперь сижу и жду у моря погоды.

— Где этот список?

Грязнов в третий раз лезет в чемодан. Двадцать восемь городов: Ленинград, Краснодар, Орел, Караганда…

— Ты понимаешь, что это невозможно? Невозможно сидеть у моря.

— Ты про убийства в лифтах слыхал?

— В каких лифтах?

— В обыкновенных. Караулит какой-то тип одиноких баб поздним вечером у лифта, насилует. Десятерых убил. Старая площадь распорядилась найти и никаких гвоздей. Весь наш отдел уже к этому делу подключился. А ты — невозможно!

Мне нечего возразить. Для муровцев свет клином не сошелся на моем деле, хорошо еще Грязнова не отобрали.

— Последняя справочка, Сашок: из московских библиотек книга «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя» под инвентарным номером 12773/81 не пропадала…

Из московских… А всего у нас в стране около четырехсот тысяч библиотек…

— Так вот что, на этой мертвой точке мы и остановимся, гражданин начальник. Учти, кстати, что «Дима» — не обязательно Дмитрий. Еще есть такие имена, как Демьян, Дементий, Вадим, Никодим… Никодим навряд ли, конечно, — грустно говорит Грязнов и начинает складывать свои трофеи в «дипломат».

— Подожди, Слава. Дай-ка мне этот список обратно. Лететь в эти двадцать восемь городов, действительно, нецелесообразно, но ведь туда можно позвонить. У тебя, конечно, есть лишняя копия?

Грязной с удивлением наблюдает, как я разрываю лист на четыре равные части, на каждой по семь городов.

— Сколько у тебя есть времени, час? Вот, сколько успеешь. Когда, он сказал, что двигает в Афганистан? Через два дня? Значит, сегодня. Может, успеем, а? Пошли к Меркулову, у него два телефона…

В коридоре, облокотившись на подоконник, стояла Лана. Я не видел ее целую вечность. Наши прежние встречи стали казаться мне нереальными, существовавшими только в моем воображении. Мне хотелось подтверждения, что это все было на самом деле.

— Лана…

Она даже не обернулась.

— Подожди меня здесь, я сейчас.

Я не услышал, просто догадался, что она сказала «хорошо» — и кивнула в окно, как будто это относилось не ко мне, а к прохожему на улице.

— Хороша, стерва, ничего не скажешь, — зашептал мне Грязнов на ухо, — только равнодушная она какая-то.

Равнодушная… Нет, скорее гордая…

Меркулов выслушал мое короткое резюме по донесениям Грязнова.

— Давай, — он протянул руку за списком, — давай на двоих, я попрошу Пархоменко.

— Ты что, Костя! Так он тебе и будет названивать по телефону! Я хотел попросить Гречанника, ведь у нас смежные дела.

— Не надо Гречанника. На, Вячеслав, вот этот аппарат, крути. А Леонид Васильевич будет рад оторваться от бумажной волокиты и заняться оперативной работой, — усмехнулся Меркулов.

Я знал, почему Меркулов выбрал Пархоменко. Не хочет утечки информации. Пархоменко педант и служака. А у Гречанника кабинет расположен в проходной комнате, там всегда шастает народ. Стоп, Гречанник мне передал ключ от моей квартиры, оставленный ему Буниным. Бунин мне не показался молчаливым, мог вполне при разговоре трепануть, что Турецкий, мол ищет сержанта Морозова из спецназа. Ну и что — Гречанник подослал кого-то к Морозову? Зачем ему это нужно?

Я целовал ее в прохладные губы, и голова моя шла кругом. Лана протянула руку к замку и повернула ключ. И все стало на свои места. Мы были в моем кабинете, откуда все началось — сабантуй, Ким, «Турецкий, мне надо тебе что-то сказать»… Лана отстранилась, видно, почувствовала, как я внутренне сник.

— Ты придешь ко мне сегодня? Только не знаю, когда освобожусь.

Ради этой женщины я бы бросил все к чертям. Но только не дело Ким.

— Я буду ждать. Ты можешь дать мне ключ от квартиры, я буду там тебя ждать.

— Я не уверен, что там у меня порядок.

— Мне все равно…

Мне «повезло»: три города из семи отпали сразу — в доме по улице Дыбенко не было квартиры с номером 3, это были маленькие частные дома. В четвертом городе улица Дыбенко не была газифицирована, следовательно, счета за газ выписываться не могли. Я вел атаку на Караганду, где начальником паспортного стола был полный кретин, отказавшийся давать справки по — телефону, — когда в дверях появилась фигура Пархоменко. Я послал паспортиста подальше, заместитель прокурора Москвы поморщился, положил на стол лист бумаги, исписанный мелким аккуратным почерком, и бесшумно удалился.

«Викулов Игорь Трофимович, 1941 года рождения, проживал в гор. Краснодаре, по адресу: улица Дыбенко, дом 27, квартира 3 с 1958 по 1984 год. Дом газифицирован, счета выписываются под копирку. В конце прошлого года переехал в Москву. Работает в Министерстве сельского машиностроения СССР. Проживает по адресу:…»

Я понесся к Пархоменко: — Спасибо, Леонид Васильевич! Пархоменко с прижатой плечом телефонной трубкой записывал что-то на бумаге.

— Спасибо, товарищ, значит, дом не газифицирован… Вот, Александр Борисович, единственный положительный результат. И, так сказать, тем выше вероятность, так сказать, что это ваш фигурант…

Оставаться бы заместителю прокурора Москвы оперативным работником — цены бы ему не было. На своем сегодняшнем посту он достиг уровня некомпетентности. Явление настолько повсеместно распространенное, что никто не удивляется. И сидит такой номенклатурщик до пенсии, вцепившись обеими руками в номенклатурный стул, — как бы не отняли. Работать-то нечем…

Вахтер услужливо нашел номер комнаты И. Т. Викулова, и я взлетел в скоростном лифте на шестнадцатый этаж. Главный специалист оказался веселым толстым человечком, ничуть не смутившимся при виде моего удостоверения, и тут же весело признался, что он «стибрил «Виконта» в прошлом году в Кисловодске, в санаторной библиотеке. Каким образом копирка попала между страниц книги, он не знал, но для заполнения счетов на электричество и газ действительно пользовался.

— А где же вы его отыскали?

— Кого?

— Да «Виконта», конечно!

— Вот я как раз хотел вас спросить, Игорь Трофимович, как этот роман мог попасть к некоему Диме?

Никакого Димы Викулов не знал и вообще не помнил, куда у него делась эта книга. Поскольку ворованное впрок не идет, он не был обеспокоен этой пропажей. Посмотрев на карасевский набросок, Викулов обрадовался:

— Да это же Вовчик!

Мама родная, час от часу не легче…

— Так я же теперь знаю, что получилось, товарищ следователь! Или я должен говорить «гражданин следователь»?

— Говорите, как вам больше нравится. Как мы можем найти этого… Вовчика?

Викулов смешно потер нос ладошкой, и он у него стал как свекла.

— Дело немножко деликатное. Но догадываюсь, что ищите вы его не просто так. У вас машина? Поехали. К театру ВТО в переулке около улицы Ермоловой. Знаете? Ну, ничего, я покажу. Как Высоцкий пел: «Где твой черный пистолет? На Большом Каретном!» Вот это там.

За шесть минут езды Викулов южной скороговоркой успел изложить историю знакомства с Вовчиком — Димой.

Неделю тому назад его дама сердца, актриса театра ВТО, женщина веселая и общительная, но, к сожалению (или к счастью), замужняя, нагрянула к Викулову в гости со своей подругой Лялей, актрисой того же театра. Ляля привела с собой молодого человека атлетического сложения — Вовчика. Сидели, пили глинтвейн, приготовленный Вовчиком, слушали Аркадия Северского и Хулио Иглесиаса. Подруга с Вовчиком часов в одиннадцать ушли, а утром обнаружилась пропажа: исчезли инкрустированные под старину серебряная зажигалка и портсигар, которые он положил на письменный стол, где, как он припоминает, лежал и прикарманенный Вовчиком роман Дюма. Дама сердца к Ляле — чего, мод, ты уголовников в порядочные дома приводишь, которые моих друзей обворовывают. А та на нее: как ты смеешь так говорить про моих знакомых. Поругались.

— А вы уверены… — начал было я.

— Уверен, уверен, все эти вещички вместе лежали…

— Да нет, Игорь Трофимович, я спрашиваю, вы уверены, что его Вовчиком звали?

— И в этом уверен. Вообще-то он придурковатый какой-то, все пытался нам доказать, что беды человеческие от перенаселения земного шара, надо уничтожить слабых, оставить только достойных. Себя он явно причислял ко второй категории. На что я ему ответил, что пятьдесят лет назад мир эту теорию уже слышал. И ни к чему хорошему это не привело…

— А я не знала, что милиционеры бывают такие красивые, — протягивает мне вялую ладонь Ляля.

— Я, между прочим, из прокуратуры.

— Ах, вот что. Это, конечно, в корне меняет дело, — усмехается Ляля.

Мне не до шуток. Актриса выслушивает меня внимательно и качает головой:

— Как перед Богом клянусь, я с ним только в тот день познакомилась. Это было в прошлую субботу. Я после репетиции зашла выпить кофе… Какое кафе? В саду «Эрмитаж», на открытом воздухе. Там они сидели двое…

— Двое?!

— Вы знаете, я близорука, не хочется признаваться в этом красивым молодым людям. И очки предпочитаю не носить. С Вовчиком был юноша, и я строила ему глазки, просто так, по привычке. Но он особого внимания на меня не обратил. В нем было что-то странное, знаете ли. Вроде бы он педик. Потом молодой человек куда-то исчез, как испарился, а Вовчик нагло подсел за мой столик.

Я показываю Ляле фоторобот второго убийцы Ким.

— А вы знаете, похож. Волосы ежиком, как и у Вовчика, кстати. Но голову не могу дать на отсечение, что это он. Рисунок какой-то расплывчатый…

Но я его узнаю, если увижу. Думаю, что узнаю… Во что одеты? Оба в черные кожаные куртки, это я хорошо помню…

На следующий день после убийства Ким оба преступника сидят напротив Московского уголовного розыска и попивают кофе. Убийцы, лишенные охранительного разума: вместо того, чтобы забиться в нору и сидеть там, дрожа от страха, что их сейчас накроют, они разгуливают по Москве знакомятся с женщинами, проповедуют им гитлеровские идеи…

Больше Ляля ничего не могла сказать в дополнение к рассказу Викулова. Фамилию она не спрашивала. Больше с ним не встречалась. Нет, не упоминал, где живет и чем занимается. Проводил после вечеринки домой. Между прочими — даже не лез целоваться. Я задаю один за другим наводящие вопросы, но ни на один не получаю стоящего ответа.

И вот наконец.

— Ах, да! Он сказал: «Вы знаете, Лялечка, я как Золушка — ровно в полночь должен быть у ворот».

Я его спрашиваю: «Вам далеко ехать, Володя?» Что с вами, Александр Борисович?

Вот идиот! Ну, конечно же — Вовчик — Володя — Владимир — Дима!

— Нет, нет, ничего, продолжайте. Вы спросили: «Вам далеко ехать, Володя».

— Да, я говорю: «Вам далеко ехать, Володя? А то ведь уже половина двенадцатого». — «Нет, говорит, пятнадцать минут на автобусе. Через пять минут по расписанию мой автобус». Вот и все.

— Где вы живете, Ляля?

— Улица 26 Бакинских комиссаров, рядом с метро «Юго-Западная».

— У вас здесь телефон есть?

Я, набирая «02», называю сегодняшний пароль для справок — «Крылья Советов» — и через полминуты получаю ответ: в 23 часа 36 минут по субботам от станции «Юго-Западная» отходит автобус номер 258 по маршруту «Станция метро «Юго-Западная» — Высшие офицерские курсы Министерства обороны СССР «Выстрел». Время следования — 15 минут.

Мне очень хочется верить этим людям, толстяку Викулову и красивой актрисе Ляле Истоминой, я и им верю. Уверен, что они не побегут, как только за мной закроется дверь, звонить этому Диме-Володе. Но я просто не имею права испытывать судьбу и поэтому предлагаю:

— Извините меня, но вам придется со мной проехаться до этих курсов.

Главный специалист Министерства сельского машиностроения, по-моему, просто рад участвовать в приключении, актриса же пожимает плечами и спрашивает:

— Видно, этот «Золушка» украл что-то более значительное, чем зажигалку?

Я рассчитывал, что все произойдет совсем не так, как случилось. Мне казалось — я приеду в этот военный городок «Выстрел», вотчину генерал-полковника Драгунского, и незаметненько так, как бывалый оперативник, наведу справки про этого Диму-Володю, а затем, подключив романовских ребят, бесшумно, без криков и сопротивления, задержу этого подонка по подозрению в убийстве Ким Лапшой, он у меня запоет, я ему такую жизнь устрою, расколю его в два счета без «подсадных уток» и камерных разборок, так что чертям тошно станет.

В военном городке «Выстрел» встретил меня не генерал Драгунский, а дежурный сержант. Вызвал дежурного капитана. Тот усадил моих спутников в ленинской комнате, вручил им газеты, а меня отвел в штаб к дежурному по части. Подполковник снял фуражку, поскреб лысину, стал рыться в толстых журналах: ни в каких компьютерах не копался. Он лишь уточнил, хмурясь и сняв очки:

— Владимир, говорите? Вот этот, что на портрете? Да-а, задали вы нам задачку! К нам сотни офицеров приезжают. Вот если б фамилию назвали или часть, тогда другое дело!

— Если б я знал часть и фамилию, я бы к вам, товарищ подполковник, вряд ли приехал.

Он понимающе кивает головой и названивает по телефону — вызывает комендантов общежитий.

Они входят в помещение штаба один за другим. Молча рассматривают портрет работы карикатуриста Карасева. Наконец один из них — щеголеватый прапорщик — произносит:

— Да это же, товарищ подполковник, лейтенант Ивонин, вернее, теперь старший лейтенант. Герой Советского Союза. Он проживал у меня в пятнадцатой казарме, приезжал в Москву из Афганистана, чтоб в Кремле звездочку получить. Слыхали небось про семерых героев. Им за Афганистан Андрей Андреевич Громыко Звезды вручал. А останавливались эти ребята у нас, кроме Дубова, конечно. Дубову присвоили звание посмертно… У меня замирает сердце:

— А где сейчас этот старший лейтенант Ивонин? В общежитии? Или в центр уехал?

— Зачем в общежитии? Зачем в центр уехал? Он сегодня утром в Афганистан укатил…

Я открыл дверь и решил, что попал не к себе — уж очень было чисто и как-то по-особому прибрано. Иногда моя мама наводит у меня чистоту: драит кастрюли и сковородку, моет холодильник. Но сейчас был ясно виден не мамин «почерк», по части наведения порядка она была не сильна, и мой отчим в своей собственной квартире обычно подбирал брошенные на стулья юбки и бюстгальтеры и делал это безропотно, так как знал, что чувство «вещи на своем месте» у мамы полностью отсутствовало. Я унаследовал это от мамы со всей полнотой: ботинки я оставлял в ванной, галстук цеплял на ручку кухонной двери и громоздил на письменный стол тюк белья из прачечной. Так вот все это волшебным образом обрело свои правильные места, а в кухне под раковиной была распластана чисто отстиранная тряпка (мои старые спортивные штаны).

И я услышал шум душа: Боже ж мой, неужели это Лана убрала квартиру?! Я осторожно заглянул в ванную комнату — за прозрачной хлорвиниловой занавеской, в конусе водяного потока, стояла Лана в тюрбане из махрового полотенца и с поднятыми словно в восточной молитве руками. Я замер от необыкновенной красоты ее обнаженного тела. А она, нисколько не смутившись, сказала обыденным голосом:

— Почему ты сказал, что у тебя непорядок? По-моему, чище, чем всегда…

И я понял тайну чудесного преображения своего жилища: это бунинская майорша навела марафет.

— Чему ты смеешься?

— Да так… рад, что ты здесь, — соврал я. То есть я был действительно рад этому, но смешно мне было совсем по другому поводу. Я представил себе почему-то толстую бабу Бунина, которая четко знала свое дело: порезвилась и за уборку…

Лана все еще стояла в молитвенной позе; с закрытыми глазами, загорелая до темноты бронзы, мощная и грациозная одновременно. Я закрутил душевой кран, и она, не открывая глаз, положила руки мне на плечи…