Операция «Валгалла»

Девять

У Маллголланда в полевом госпитале выдалась тяжелейшая ночь. В десять часов доставили одиннадцать раненых в стычке у Инсбрука. Он со своей бригадой работал всю ночь напролет над ранами разной степени сложности.

Последний его пациент, юный лейтенант имел две пулеметных пули в левом легком. Более двух часов Маллголланд использовал все трюки из своего ныне значительного репертуара. Мальчик скончался в семь утра вследствие обширного кровотечения.

Когда Маллголланд вышел на улицу, тихо падал снег. Он зажег сигарету, но стоял, глубоко вдыхая чистый воздух. К нему подошел главный сержант Грант с чашкой чая.

— Дрянная выдалась ночка, сэр.

— Я вполне мог бы обойтись без нее. Проклятая война уже кончилась, по крайней мере, нам так говорят, а мы здесь стоим по уши в крови и разрухе. Если я кажусь подавленным, это потому, что только что потерял пациента. День начался плохо. — Он отпил немного чая. — Как наш немецкий друг?

— Неплохо. Он просил вас позвать.

— Ладно, — устало сказал Маллголланд. — Давай узнаем, чего он хочет.

Грант пошел впереди вдоль ряда палаток и свернул к палатке с номером три. Шенк лежал на самой дальней койке, положив руку в толстой повязке поверх одеяла. Маллголланд отцепил с конца койки доску и просматривал данные о состоянии раненого, Шенк приоткрыл глаза.

— Доброе утро, герр майор.

— Как вы сегодня?

— Жив, кажется, и премного за это благодарен. Я думал, что руку, возможно…

— Нет, она в порядке, или, вернее, будет в порядке. Вы прекрасно говорите по-английски.

— Я десять лет работал в лондонском Сити, неподалеку от Сент-Пол, в кампании по экспорту.

— Понятно.

Наступила пауза, потом Шенк сказал:

— У вас был шанс подумать относительно письма генерала Каннинга?

Маллголланд сел на край кровати и неожиданно на него навалилась усталость.

— Я нахожусь в затруднении. Это не воинская часть. Мы врачи. Я подумал, что было бы лучше всего связаться со штабом бригады и узнать, не могут ли они этим заняться.

— А они далеко?

— Последнее, что я слышал, они в двадцати милях к западу отсюда, но ситуация, конечно, постоянно меняется.

Шенк сделал попытку подняться.

— Простите меня, герр оберст, но в этом деле время очень существенно. Должен заметить, что по нашим сведениям в Берлине был подписан приказ о ликвидации всех пленных знаменитостей. Если СС доберется до Арлберга раньше, то генерал Каннинг, ваш собственный полковник Бирр и остальные наверняка погибнут. Полковник Гессер любыми средствами хочет избежать такого развития событий. Он хочет немедленно формально сдать командование.

— Никто лучше вас не знает, что территория между нами и Арлбергом переходит из рук в руки. Потребуется боевая часть, чтобы ее пройти. Могут возникнуть неприятности.

— Я прошу только маленький патруль. Пара джипов, если возможно, офицер и несколько солдат. Если я буду с ними, чтобы показать дорогу, мы могли бы добраться за четыре часа. Они могут сразу вернуться с заключенными. Уже сегодня вечером генерал Каннинг и остальные могли бы быть здесь.

— На обратном пути они с той же вероятностью могут нарваться на вашу часть. Это чертовски большой риск, особенно для женщин.

— Так что вы предлагаете, герр майор? Чтобы они дожидались СС?

Маллголланд устало вздохнул.

— Нет, вы, конечно, правы. Дайте мне полчаса. Я попробую придумать что-нибудь.

Он пошел прямо в свою палатку начальника госпиталя и сел за стол.

— Что за неразбериха, но он прав. Мы должны что-то сделать.

— Я вот о чем подумал, сэр, — сказал Грант. — Может быть эти американцы? Капитан Говард, офицер-десантник, и его люди.

Маллголланд замер, вытаскивая из ящика стола бутылку скотча.

— Те, что остались живы после бойни на дороге к Зальцбургу на прошлой неделе? В тебе тлеет искра божья. А в каком состоянии этот капитан Говард?

— Если помните, ему пришлось наложить пятьдесят швов. Множественные ранения от шрапнели. Но он был уже на ногах, когда я его вчера смотрел. А его сержант и второй парень не были ранены.

— Попробуй его найти и приведи сюда.

Грант вышел. Маллголланд посмотрел на бутылку виски, вздохнул, завинтил снова пробку, убрал бутылку обратно в ящик стола и плотно его задвинул. Он зажег сигарету и принялся за оформление бумаг. Спустя некоторое время появился Грант.

— Капитан Говард, сэр.

Маллголланд взглянул на него.

— Прекрасно, главный сержант. Пригласи его сюда и постарайся насчет чая.

Грант вышел, спустя момент, откинув полог палатки, вошел Говард. Он был в каске, лоб пересекал красный, смотревшийся угрожающе, шрам, кончавшийся почти у самого левого глаза. Стежки были еще хорошо видны. На левой руке толстая повязка. Он был бледен, глаза ввалились, на лице выражение неизбывной усталости.

«Боже мой, — подумал Маллголланд. — Этот мальчик на пределе своих сил. Ошибиться невозможно». — Он улыбнулся.

— Проходите, капитан, садитесь. Если повезет, нам вскоре принесут чай. Сигарету?

— Спасибо, сэр.

Маллголланд дал ему прикурить.

— Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно.

Что было такой же явной ложью, какой Маллголланду довелось наслушаться за многие дни. Он, однако, продолжал:

— У меня возникла проблема, с решением которой, я думаю, вы могли бы мне помочь.

Говард не проявил никаких эмоций.

— Слушаю, сэр.

— Нам вчера доставили немецкого офицера с парой пуль внутри. Неприятность заключается в том, что он сам искал военную часть Союзников. Имел при себе письмо американского генерала Каннинга. Вы слышали о таком?

— Гамильтона Каннинга?

— Да, это он. Он в заключении вместе с четырьмя другими знаменитостями, как их называют немцы. — Он подтолкнул к Говарду по столу конверт в пятнах крови. — Вы найдете подробности в этом письме.

Говард достал письмо и читал его безжизненными глазами. Вошел Грант с двумя кружками чая и поставил их на стол. Маллголланд жестом попросил его остаться.

Прочитав письмо, американец поднял голову.

— Эти люди попали в переплет. Что вы хотите от меня?

— Я хочу, чтобы вы добрались до них. Формально приняли капитуляцию полковника Гессера, затем, как можно быстрее, вернулись сюда вместе с его пленниками. Немецкий офицер, который доставил это письмо, лейтенант Шенк, готов отправиться с вами, чтобы показать кратчайший путь. Он был довольно тяжело ранен, но я думаю, нам удастся его поднакачать, чтобы он смог выдержать эту поездку.

— Вы хотите, чтобы я поехал? — спросил Говард.

— И двое ваших людей. Я думал об этом. Мы можем дать вам санитарную машину. При возвращении в ней всем хватит места.

— Вы имеете представление об обстановке на пути отсюда в Арлберг, сэр?

— Могу догадаться, — сказал Маллголланд невозмутимо.

— И вы хотите, чтобы я отправился туда с двумя людьми и раненым немцем? — голос Говарда звучал ровно, без всякого волнения. — Это приказ?

— Нет, я не имею власти вам приказывать, капитан, как, я уверен, вам известно. Голая правда состоит в том, что у меня больше нет никого, кого я мог бы туда отправить. Это медицинская часть, и как вы сами видите, у нас по уши работы.

Говард довольно долго смотрел на письмо, потом кивнул.

— Я поговорю со своим сержантом Гувером и рядовым Файнбаумом, если не возражаете, сэр. Я думаю, что при данных обстоятельствах им должен быть предоставлен некоторый выбор.

— Прекрасно, — согласился Маллголланд. — Но, пожалуйста, не тяните с принятием решения. — И он повторил фразу, сказанную ему Шенком: — Время в этом деле очень существенно.

Говард вышел. Маллголланд посмотрел на Гранта.

— Что ты о нем думаешь?

— Не знаю, сэр. Но, на мой взгляд, с него уже достаточно.

— А всем нам, главный сержант? — произнес Маллголланд устало.

Файнбаум и Гувер установили маленькую палатку в конце ряда, по другую сторону от транспортной стоянки. Гувер увлеченно писал письмо, пока Файнбаум, сидя на корточках у входа, разогревал на портативной плитке фасоль в котелке.

— Фасоль, опять фасоль. Неужели эти англичане ничего больше не едят?

— Возможно, ты предпочел бы НЗ? — сказал Гувер.

— О, относительно этого у меня большие планы, Гарри. После войны я собираюсь купить полный грузовик этой дряни, военных излишков, понимаешь? Я собираюсь доставить это моей старой бабушке, которая держит строго кошерный дом. Такой кошерный, что даже кошки становятся религиозными.

— Ты собираешься кормить кошек НЗ?

— Так точно.

— И разбить старушке сердце? Чем она это заслужила? Что она тебе сделала?

— Я тебе скажу, что она сделала. В тот день, когда япошки бомбили Пирл-Харбор, он позвала меня и сказала: «Мэнни, ты знаешь, что тебе делать». Открыла входную дверь и указала направление к вербовочной конторе и подтолкнула меня в спину.

Он положил бобов на жестяную тарелку и подал ее Гуверу. Сержант сказал:

— Ты слишком много болтаешь, но я тебя понимаю. Мне самому до чертиков здесь надоело.

— Когда мы отсюда выберемся? — спросил Файнбаум. — Я имею в виду, что я уважаю и люблю нашего благородного капитана, как никто другой, но сколько мы можем околачиваться около него и ждать, пока он обретет свою богом проклятую душу.

— Прекрати это, — сказал Гувер. — Знаешь же, что ему сильно досталось.

— В этой игре есть только два способа существования, живым или мертвым. За этот год, что я служу с тобой и с ним, я видел, как ушло много хороших мужиков. Но они умерли, а я — нет. Я не торжествую по этому поводу, но это факт жизни, и я не собираюсь сидеть и оплакивать их.

Гувер поставил тарелку.

— Потому что ты сукин сын. Я только что сделал открытие. Ты не делаешь этого, потому что ты у нас патриот или еще кто-то. Ты делаешь это, потому что тебе нравится. Потому что это тебя взвинчивает так, как ничто другое.

— Пошел ты!

— Чего тебе не хватает? Еще одной звезды героя? Ты хочешь стоять в одном ряду с другими героями?

— А ты хотел бы, чтобы я вернулся в тот подвал в Ист-сайде и за тридцать долларов в неделю пришивал пуговицы на гульфики, когда случается, что мне негде играть на кларнете? Нет уж, спасибо. Прежде, чем я туда вернусь, я лучше вырву чеку у одной из гранат, что на мне. Я хочу тебе еще кое-что сказать, Гарри. — Его голос стал низким и убеждающим. — Для меня день сейчас, что год прожитый до войны. Когда настанет мой черед, я надеюсь, что получу прямо промеж глаз, примерно за минуту до подписания мирного договора. А если тебе, детка, и нашему благородному капитану это не нравится, займитесь чем-нибудь другим.

Он встал и, повернувшись, обнаружил, что Говард его слушает. Они стояли, и ни Гувер, ни Файнбаум не знали, что сказать теперь.

Первым заговорил Говард:

— Скажи мне, Файнбаум, вот Гарланд, Андерсен, О'Гради, да все парни из нашей части, на всем пути по Европе с самого D-дэй, ты о них никогда не думаешь? Неужели факт их смерти ничего для тебя не значит?

— Парни умерли, так они умерли. Правильно, капитан? Я имею в виду, что, может быть, какая-то частица моего мозга о них скучает или еще что-то, но я не могу этого изменить.

— И ты думаешь, что они выполнили свое предназначение?

— Вы говорите о справедливости войны, сэр? О достойности наших целей и прочем подобном вздоре? Боюсь, этого я тоже не приемлю. Я считаю так, последние десять тысяч лет, каждый день кто-то где-то вытряхивает душу из кого-то. Это в природе нашего вида.

— Знаешь, Файнбаум, я начинаю думать, что ты, возможно, прочел одну-две книжки.

— Может быть, капитан. Чего не бывает?

— Ладно, — сказал Говард. — Ты рвешься в бой? Так у меня для тебя приготовлено знатное развлечение. Слышал когда-нибудь о генерале Гамильтоне Каннинге? — Он коротко обрисовал ситуацию.

Когда он закончил, Файнбаум сказал:

— Не доводилось слышать ничего более странного. Но там же территория индейцев.

— Между нами и Арлбергом пятьдесят миль этой территории.

— И они хотят, чтобы пошли именно мы? Три парня в санитарной машине с немцем на носилках. — Он засмеялся. — Знаете, капитан, мне это нравится. Да, определенно, нравится.

— Хорошо, тогда пойди скажи главному сержанту Гранту, что мы идем. Скажи ему, что я через пять минут подойду, чтобы поговорить с этим немецким лейтенантом Шенком, и двигайся. Если мы собираемся идти, мы сразу выходим.

Файнбаум выбежал из палатки, а Говард наклонился и взял с плиты кофе. Гувер сказал:

— Вы уверены, что правильно поступаете? Вы неважно выглядите.

— Знаешь, Гарри, я устал до мозга костей. Устал так, как никогда не уставал за всю свою жизнь, а спать не могу. Ничего не чувствую, ничего не хочу, — признался Говард. — Может быть, мне нужно понюхать пороха. — Он пожал плечами. — Может быть, мне нужно это, как Файнбауму. — Он положил в рот сигарету. — Знаю одно, мне сейчас лучше пойти и рискнуть собой, чем прятать здесь свою задницу и ждать конца войны.

Финны стояли лагерем на ферме невдалеке от главной дороги и примерно в десяти милях от Арнгайма. Их было тридцать восемь человек под командованием хауптштурмфюрера Эрика Сорсы.

55-ая бронетанковая дивизия «Викинг» была первой и, без сомнения, лучшей иностранной дивизией «Ваффен-СС». Укомплектована она была, в основном, голландцами, фламандцами, датчанами и норвежцами, финны присоединились в 1941, пополнив войсковые подразделения опытными лыжниками, которые были чрезвычайно нужны во время Русской кампании.

В январе 1945 года потери на Восточном фронте были такими колоссальными, что было решено создать новый полк, совместно германо-финский. Проект получил новое развитие, когда несколько десятков финнов, оставшихся в живых, с Сорсой в качестве своего командира дали ясно понять, что они не будут возобновлять свой контракт с правительством Германии после 1 мая. Поэтому, из штаба дивизии в Клагенфурте пришел приказ, в соответствии с которым они перебазировались на ферму в Оберфельде, где им надлежало ожидать дальнейших распоряжений, именно этим они и были заняты ровно три недели.

Сорса, двадцати семи лет от роду, был красивым молодым человеком с вьющимися волосами. По фасону его горский головной убор был таким же, как у всех в армии: эдельвейс с левой стороны, спереди, обычная для СС, «мертвая голова». На манжете надпись в две строки: Финский добровольческий батальон Ваффен-СС. Нарукавная нашивка была черной с белым львом. Он носил два Железных креста, серебряный значок за ранения и нашивку за Зимнюю кампанию.

Сорса стоял в дверях фермерского дома, курил сигарету и наблюдал за десятком своих людей, спускавшихся на лыжах между деревьев по склону выше за фермой следом за пожилым главным сержантом Матти Гештрином. Гештрин завис над стеной амбара, совершил мастерский прыжок, и остальные друг за другом через равные промежутки точно повторили его маневр. Сильные, уверенные в себе люди в двусторонней зимней униформе, белой с одной стороны и осенней расцветки с изнанки.

— Видели что-нибудь? — спросил Сорса.

— А должны были? — ухмыльнулся Гештрин. — Я думал, мы просто тренировались. Из штаба никаких известий?

— Нет, мне кажется, о нас забыли.

Гешртин, закуривая сигарету, посмотрел из-за плеча Сорсы и перестал улыбаться.

— Судя по всему, я бы сказал, они как раз о нас снова вспомнили.

Штабная машина спускалась по покрытой снегом дороге, Гоффер был за рулем, Риттер в камуфляжной куртке с поднятым капюшоном сидел с ним рядом. Штрассер и Эрл Джексон расположились сзади. Гоффер завел машину во двор фермы и остановил ее. Сорса и Гештрин остались стоять, где стояли, у двери в дом, но остальные финны существенно приблизились, один или двое сняли с плеча пехотные винтовки «Маузер». Сорса сказал им тихо что-то по-фински.

— Что он сказал? — спросил Штрассер у Джексона.

— Он сказал: спокойно, мальчики. Я сам справлюсь.

Еще десять-пятнадцать финнов вышли из амбара, в большинстве своем в рубашках, но с оружием разного рода. Никто не сказал ни слова, каждый ждал, строго вертикально сыпался снег. Вдруг послышался шорох скольжения, лыжник в белом возник над амбаром и мастерски приземлился во дворе, скользнув вбок, и замер на расстоянии одного-двух ярдов от Сорсы. За ним последовал другой, потом еще один.

Это была поэма движения, абсолютное совершенство. На лице Сорсы появилась легкая застывшая улыбка, которая как бы говорила: вот мы какие, а вы?

Джексон пробормотал:

— Эти парни величайшие в мире лыжники. Они здорово потрепали русских в первую военную зиму. Хочу еще вас предупредить, что они большие мастера перерезать горло.

— Ждите здесь, — сказал Риттер ровным голосом. — Оставайтесь в машине.

Он вышел из машины и пошел через двор к Сорсе. Несколько мгновений он просто постоял перед высоким финном, который мог видеть только «мертвую голову» у него на фуражке, потом сказал:

— Неплохо, совсем неплохо.

— Вы так думаете?

— Конечно, вполне профессиональный прыжок.

— Вы можете сделать лучше?

— Возможно.

К стене были прислонены несколько пар лыж. Риттер взял одни и присел, затягивая ремни креплений на своих тяжелых сапогах танкиста.

Гоффер подошел к нему и присел рядом.

— Позвольте, я вам помогу, штурмбаннфюрер.

Сорса оценил черную форму танкиста, в которой был Гоффер, его Рыцарский крест. У него неожиданно изменилось выражение глаз, и он повернулся, коротко взглянув на Гештрина.

Риттер потопал ногами, взял палки, которые ему подал Гоффер.

— Давно это было, правда, Эрик?

Он оттолкнулся, пробежал мимо машины через ворота и стал подниматься между деревьев по крутому склону. Никто не говорил ни слова. Все ждали. Риттер чувствовал себя удивительно спокойно и миролюбиво, когда поднимался, следуя зигзагам фермерской дороги, полностью отдавшись этому подъему, получая огромное удовольствие от всего вместе.

Когда он повернулся, он был примерно в сотне футов выше двора, на лыжне, проложенной до него финнами. Все лица были обращены к нему, и Риттер вдруг почувствовал себя счастливым, он едва сдерживал смех, рвавшийся из груди.

Он запрокинул голову и взвыл по-волчьи, старый условный сигнал лесорубов Гарца, и ринулся вниз в стороне от лыжни, по самому крутому склону, выписывая такие крутые виражи между деревьев, что у зрителей захватывало дух. Потом подпрыгнул, с легкостью перемахнул амбар и машину, не долее секунды скользил боком, затем выполнил поворот на левой палке, приземлившись в снежном вихре, застыл в неподвижности в ярде от Сорсы, безукоризненно выполнив, таким образом, «Стем Кристина».

Финны одобрительно загомонили. Гоффер присел рядом с Риттером, расстегнул ремни креплений. Риттер скинул капюшон, расстегнул куртку и снял ее.

— Этот малый вполне годится для сцены, — прошептал Штрассер Джексону.

Риттер подтянул перчатки и заговорил, не глядя на Сорсу:

— Штурмбаннфюрер Риттер, 502-ой СС-батальон тяжелых танков. Я здесь, чтобы принять командование этим подразделением по специальному приказу из Берлина, от самого фюрера.

Сорса окинул его взглядом. Нашивка за Зимнюю кампанию, железные кресты первого и второго класса, серебряный значок, свидетельствующий, по меньшей мере, о трех ранениях, Рыцарский крест с дубовыми листьями и мечами, темные глаза и бледное дьявольское лицо.

— Сама смерть наведалась к нам, — сказал Гештрин.

— В моем присутствии говорите по-немецки, пожалуйста, — спокойно сказал Риттер. — Полагаю, вашим людям это по силам, хауптштурмфюрер, учитывая, что они на службе Рейху уже, сколько? Четыре года?

— Большинство из них, — сказал Сорса. — Но теперь это не имеет значения. Что это за чушь относительно приказа из Берлина? Мне ничего об этом не известно.

— Герр Штрассер! — позвал Риттер. — Будьте любезны показать этому джентльмену наше предписание.

— С удовольствием, майор.

Штрассер направился к ним, вытаскивая из кармана бумаги, а Риттер отошел на несколько шагов в сторону, игнорируя пристальные взгляды финнов, достал серебряный портсигар и заботливо выбрал сигарету. Гоффер подскочил к нему с зажигалкой.

— Благодарю, штурмшарфюрер.

Это было хорошо отработанное театральное действо, не раз ими разыгранное и действовавшее, обычно, без промаха.

Сорса изучал приказ, поданный ему Штрассером. От вождя и государственного канцлера. Сверхсекретно. И там упоминается его, Риттера, имя. Все точно, как он сказал. И самое удивительное в самом конце, подпись в конце страницы. Адольф Гитлер.

Сорса вернул приказ Штрассеру, и тот спрятал его в бумажник.

— Итак, — сказал Риттер, не глядя вокруг. — Вы удовлетворены?

— Здесь такая ситуация. Мои товарищи и я солдаты по контракту, — сказал сконфуженно Сорса.

— Наемники, — уточнил Риттер. — Мне это прекрасно известно. И что?

— Мои люди проголосовали идти домой, в Хельсинки. Мы не возобновляли наш контраст.

— Зачем это, когда предыдущий в силе до завтра, до девяти часов утра? — сказал Риттер достаточно громко, чтобы все услышали. — Или вы отрицаете этот факт?

— Нет, то, что вы говорите, верно.

— В таком случае, вы и ваши люди являетесь пока солдатами Ваффен-СС, и в соответствии с приказом фюрера, только что показанным вам герром Штрассером, я принимаю на себя командование этим подразделением.

Стало тихо. В это, показавшееся очень долгим, мгновенье каждый ждал, что скажет Сорса.

— Да, штурмбаннфюрер. — Он снова помолчал, потом сказал уже громче: — До девяти часов завтрашнего утра мы остаемся солдатами Ваффен-СС. Мы взяли кровавые деньги, приняли присягу, а мы, финны, всегда держим свое слово.

— Прекрасно, — сказал Риттер и обратился к Гештрину: пожалуйста, постройте подразделение, главный сержант. Я хочу к ним обратиться.

Когда Гештрин прокричал команду, возникло беспорядочное движение, но, в конце концов, финны построились в две шеренги.

Риттер отметил, что их тридцать пять человек. Они замерли в ожидании, снег продолжал сыпаться. Риттер прошелся несколько раз вдоль рядов. Наконец, он остановился, повернулся к ним лицом, руки на бедрах.

— Я знаю, вы настоящие мужчины. Вы были в Ленинграде, в Курляндии, в Сталинграде, я был там тоже. Вы сражались в Арденнах, я тоже. У нас много общего, так что я буду говорить прямо. Капитан Сорса сказал, что вы солдаты Ваффен-СС только до девяти утра. Что вы хотите вернуться домой, в Хельсинки. Ладно, у меня для вас новости. Русские в Берлине. Они встретились с американской армией на Эльбе, разделив Германию пополам. Вы никуда не уйдете, потому что вам некуда идти. Если вы попадете в руки к иванам, все, что вам светит, это пуля, и то, если повезет. — Налетел порыв ветра, сорвал с деревьев снег, на мгновенье завьюжило. — Я в том же положении, потому что мой отчий край русские заняли месяц назад. Так что у нас ничего нет, кроме друг друга и нашего полка. Даже если только до девяти утра, вы еще солдаты Ваффен-СС, самые несгибаемые, самые результативные бойцы, каких видел мир, и с этого момента вы будете снова действовать, как таковые. Если я задаю вам вопрос, вы отвечаете: Jawohl, штурмбаннфюрер. Если я отдаю приказ, вы щелкаете каблуками и выкрикиваете: Zu befehl, штурмбаннфюрер. Вы меня поняли? — Молчание. Он повысил голос. — Вы меня поняли?

— Яволь, штурмбаннфюрер, — прокричали они хором.

— Хорошо. — Он обратился к Сорсе: — Пойдем внутрь, я объясню вам ситуацию.

Дверь открывалась непосредственно в большую, облицованную камнем, кухню. Здесь был деревянный стол и несколько стульев, очаг, в котором горели дрова, и в изобилии военное обмундирование различного предназначения, включая «панзерфаусты», индивидуальные противотанковые ружья, которые стали производиться в больших количествах в последние месяцы войны.

Они собрались вокруг стола, Сорса, Штрассер, Эрл Джексон, Гоффер. Риттер разложил карту области.

— Сколько у вас транспортных средств?

— Одна штабная машина, три бронетранспортера-вездехода.

— Оружие?

— На каждом бронетранспортере есть тяжелый пулемет. В остальном, только легкое пехотное оружие и гранаты. Да, есть еще несколько фаустпатронов, как вы могли заметить.

Штрассер сказал:

— Майор, вам не кажется, что вы несколько перебираете? Как никак, если все пойдет гладко, как должно пройти, нам просто нужно въехать в замок и через полчаса выехать из него.

— Я довольно давно перестал верить в чудеса. — Риттер постучал пальцем по карте и сказал Сорсе: — Замок Арлберг. Вот наша цель. Герр Штрассер введет вас в курс дела, а вы потом ознакомите с ним своих людей. Выезжаем через полчаса.