Операция «Валгалла»

Семь

На том этапе войны, когда ему стало ясно, что Германия, почти наверняка, войну эту проиграет, Карл Адольф Эйхманн, глава отдела гестапо по делам евреев, приказал построить под зданием на Кюрфюрстенштрассе 116, где размещался его офис, убежище в соответствии с самыми строгими стандартами. В нем была отдельная электростанция и система вентиляции, да и во всех других отношениях оно было самодостаточным.

Весь проект разрабатывался и осуществлялся в условиях полной секретности, но в третьем рейхе ничто не оставалось секретом для Мартина Бормана. Сделав это счастливое открытие, и нуждаясь в надежном убежище для осуществления своих задач, он оповестил о своем намерении расположиться в нем. Эйхманн, слишком напуганный, чтобы возражать, согласился, и мирился с неудобствами, проистекавшими от этого соседства до марта, когда решил сбежать.

Когда Борман и Раттенгубер прибыли, место выглядело необитаемым. Входная дверь сорвана с петель, окна вылетели, крыша сильно пострадала от бомбежки. Раттенгубер провел машину по боковому переулку, где под колесами хрустело битое стекло, и въехал во двор позади здания.

На некоторое время артиллерийский обстрел прекратился, и стало понятно, что стрельба, главным образом, происходит где-то неподалеку. Борман вылез из машины, спустился по бетонному пандусу к стальным воротам, выкрашенным серой краской. Он постучал носком ботинка. Открылась решетка. У человека, смотревшего сквозь нее, на стальной каске было выбито: СС. Борман не сказал ни слова. Решетка захлопнулась, и спустя мгновенье дверь автоматически открылась.

Раттенгубер съехал по пандусу вниз, задержался около Бормана, чтобы тот сел в машину, и мимо двух эсэсовских охранников въехал в темный тоннель, по которому они доехали до ярко освещенного бетонного гаража, где и остановились.

Здесь было еще двое охранников из СС и гаупштурмфюрер, молодой человек с суровым лицом. Он, как и его люди, носил на левом рукаве повязку с аббревиатурой «РФСС», которая расшифровывалась: рейхсфюрер СС, символ принадлежности к личному штату Гиммлера, изобретение Бормана, чтобы отпугивать любопытных.

— Итак, Шульц, как идут дела?

— Никаких проблем, рейхсляйтер. — Шульц приветствовал их четким партийным салютом. — Вы подниметесь?

— Думаю, да.

Шульц пошел впереди них к стальному лифту и нажал кнопку. Отступил назад.

— Как прикажете, рейхсляйтер.

Борман и Раттенгубер вошли в кабину, полковник нажал на кнопку спуска, и дверь закрылась. Он был вооружен «Шмайсером», а за ремень засунуты две ручных гранаты.

— Теперь недолго, Вилли, — сказал Борман. — Кульминация многих месяцев тяжелой работы. Ты, наверно, удивлялся, когда я вовлек тебя в это дело?

— Нет, рейхсляйтер, уверяю вас, для меня это честь, — ответил Раттенгубер. — Великая честь получить предложение помочь в такой работе.

— Не более того, что ты заслужил, Вилли. Зандеру нельзя было доверять. Нужен был человек умный и осмотрительный. Кто-то, кому я мог доверять. Это дело первостепенной важности, Вилли. Думается, что ты это понимаешь. Совершенно необходимое, если «Камараденверк» суждено преуспеть.

— Вы можете на меня надеяться, рейхсляйтер, — сказал взволнованно Раттенгубер. — Пока я жив.

Борман положил ему руку на плечо.

— Я знаю, Вилли, что могу. Я знаю. — Лифт остановился. Дверь открылась. Их ждал молодой человек в очках с толстыми линзами и в белом халате врача.

— Добрый вечер, рейхсляйтер, — сказал он вежливо.

— А, Шил, профессор Вайдлер ждет меня. Я так думаю.

— Конечно, рейхсляйтер. Сюда, пожалуйста.

Пока они шли по устланному ковром коридору, единственным звуком было гудение генераторов. Шил открыл дверь в конце коридора и провел их в рабочую лабораторию, уставленную, главным образом, электронным оборудованием. Мужчина в наушниках, сидевший перед громоздким записывающим устройством, был облачен, подобно Шилу, в белый халат. Он имел умное озабоченное лицо, которое украшали очки для чтения с половинными линзами в золотой оправе. Он оглянулся, снял очки и суетливо вскочил.

— Дорогой профессор. — Борман с готовностью обменялся с ним рукопожатием. — Как успехи?

— Прекрасно, рейхсляйтер. Думаю, я вправе сказать, что лучшего и ожидать нельзя.

Фриц Вайдлер являлся доктором медицины университета Гейдельберга и Кембриджа. Горячий сторонник национал-социализма с самых первых его шагов, он получил нобелевскую премию за исследования структуры клетки и был одним из самых молодых профессоров берлинского университета, когда-либо избранных. Он имел репутацию величайшего светила в области пластической хирургии в Европе.

Вайдлер являл ярчайший пример ученого определенного типа, человека полностью посвятившего себя интересам своей профессии со страстью, которая может быть описана только как преступная. Для Вайдлера цель являлась оправданием любых средств, использованных для ее достижения. Приход нацистов к власти обеспечил ему процветание.

Для «Люфтваффе» он вместе с Рашером занимался исследованием влияния низкого давления, используя заключенных, имеющих пожизненные сроки, в качестве подопытных кроликов. Затем, в санатории Гехардта, что находился неподалеку от Равенсбрюка, где часто лечился Гиммлер от постоянно мучивших его болей в желудке, он попробовал заняться замещающей хирургией, используя, когда требовалось, в качестве запчастей конечности заключенных.

Но, действительно, он нашел себя, став сотрудником Института исследования и изучения наследственности при СС. Работал вместе с Менгеле в Аушвице над изучением близнецов, сначала живых, а потом умерших. Все во славу науки и Третьего рейха.

Потом его завербовал Борман. Он предложил ему возможность проведения исходного эксперимента. В смысле создания самой жизни. Вызов, который не мог не принять ни один ученый, который чего-то стоит.

— Где остальные сотрудники? — спросил Борман.

— В комнате отдыха, ужинают.

— Пятеро. Три медсестры, два медбрата. Я не ошибся?

— Именно так, рейхсляйтер. Что-то не так?

— Все прекрасно, — сказал Борман, успокаивая его. — Просто в это трудное время люди склонны поддаваться панике и бежать. Я хотел удостовериться, что никто из ваших людей этого не сделал.

Вайдлер был шокирован.

— Ни одному из них это не могло даже в голову придти, рейхсляйтер. Да, кроме того, они не могли бы пройти через охрану.

— Да, вы правы, — согласился Борман. — Так вы говорите, что все прошло хорошо? Мы уже готовы?

— Я полагаю, да. Но вы должны судить сами.

— Тогда давайте посмотрим.

Вайдлер достал из кармана связку ключей, выбрал один из них и направился к двери в другом конце лаборатории. Борман, Раттенгубер и Шил пошли за ним. Вайдлер вставил ключ в замок, и дверь распахнулась.

Играла музыка. Седьмая симфония Шуберта, медленные величественные звуки наполняли комнату. Вайдлер вошел первым, остальные за ним следом.

Под сильным белым светом, спиной к ним за столом сидел мужчина в брюках из фланели и в коричневой рубашке и читал книгу.

Вайдлер сказал:

— Добрый вечер, герр Штрассер.

Человек, названный Штрассером, оттолкнул стул, встал и повернулся к ним, и Мартин Борман словно увидел себя в зеркале.

Раттенгубер едва подавил вскрик ужаса.

— Бог мой, — прошептал он.

— Да, Вилли. Теперь ты знаешь, — сказал Борман и протянул руку. — Штрассер, как вы себя чувствуете?

— Прекрасно, рейхсляйтер.

Голос был совершенно идентичным, и Борман медленно покачал головой.

— Конечно, с уверенностью утверждать не могу, поскольку, кто знает, как звучит его голос, но мне кажется, все нормально.

— Нормально? — возмущенно воскликнул Шил. — Рейхсляйтер, уверяю вас, просто превосходно. Мы три месяца работали день и ночь, используя самую совершенную записывающую аппаратуру, в которой используется лента вместо проволоки. Мы можем продемонстрировать. Я включу микрофон, а вы что-нибудь скажите, рейхсляйтер. Что хотите.

Борман помедлил, потом произнес:

— Меня зовут Мартин Борман. Я родился 17 июня в Галберштадте в Нижней Саксонии.

Шил отмотал ленту назад и включил воспроизведение. Запись получилась великолепного качества. Потом он кивнул Штрассеру.

— Теперь вы.

— Меня зовут Мартин Борман, — сказал Штрассер. — Я родился 17 июня в Галберштадте, в Нижней Саксонии.

— Теперь ясно? — спросил Шил торжествующе.

— Да, не могу не согласиться. — Борман потрогал подбородок Штрассера. — Я словно смотрюсь в зеркало.

— Не совсем, рейхсляйтер, — сказал Вайдлер. — Если вы встанете рядом, то при близком рассмотрении обнаружатся отдельные черты, которые не абсолютно идентичны, но это не имеет значения. Важно то, что никто не сможет вас различить. Естественно, есть шрамы, несколько, но я расположил их так, что они кажутся морщинками на коже, естественным продуктом времени.

— Я их не могу рассмотреть, — признался Борман.

— Да, не думаю, что мне когда-нибудь удавалось лучше управиться с ножом, точно вам говорю.

Борман кивнул.

— Превосходно. А теперь, я бы хотел поговорить с герром Штрассером наедине.

— Конечно, рейхсляйтер, — сказал Вайдлер.

Он и Шил вышли, и Борман втянул Раттенгубера обратно.

— Проблема сотрудников, Вилли. Ты знаешь, что делать.

— Конечно, рейхсляйтер.

Раттенгубер вышел, Борман закрыл за ним дверь и повернулся лицом к лицу с собой.

— Итак, Штрассер, наконец, этот день наступил.

— Похоже, что так, рейхсляйтер. «Камараденверк»? Начинаем?

— Начинаем, дружище, — сказал Мартин Борман и стал расстегивать китель.

Вайдлер и остальные терпеливо ждали в лаборатории. Прошло примерно двадцать минут, когда дверь открылась, и появились Борман и Штрассер. Рейхсляйтер был в мундире. Штрассер в фетровой шляпе с опущенными полями и в черном кожаном пальто.

— А теперь, рейхсляйтер… — начал профессор Вайдлер.

— Остается только попрощаться, — перебил его Борман.

Он кивнул Раттенгуберу, который стоял у двери. «Шмайсер» вздернулся у него в руках, и потоком пуль Вайдлера и Шила отбросило к стене. Раттенгубер опустошил весь магазин и заменил его новым.

Он обратил к Борману сильно побледневшее лицо.

— Остальные? — резко спросил Борман.

— Я их запер.

Борман одобрительно кивнул.

— Хорошо. Покончи с этим.

Раттенгубер вышел. Моментом позже затрещал «Шмайсер», перекрывая многоголосье воплей. Снова заработала русская артиллерия, заставляя сотрясаться здание высоко над их головами.

Раттенгубер возвратился, едва переставляя ноги.

— Сделано, рейхсляйтер.

Борман кивнул.

— Хорошо, теперь здесь закончи, и уходим.

Он вышел в коридор в сопровождении Штрассера. Раттенгубер снял с ремня на поясе ручную гранату и, выходя, бросил ее в помещение лаборатории. Когда затихла реверберация, яростно затрещал огонь, поглощавший химикаты.

Когда Борман и Штрассер дошли до лифта, коридор стал наполняться дымом, и Раттенгубер побежал к ним.

— Для паники нет оснований, — успокоил его Борман. — Полно времени.

Дверь лифта открылась, они вошли внутрь и поехали.

Когда дверь лифта открылась, их ждал Шульц с «Вальтером» в руке, а у него за спиной стояли два эсэсовца со «Шмайсерами» наизготовку.

— Нет причин для беспокойства, — сказал Борман. — Все под контролем.

— Как скажете, рейхсляйтер, — ответил Шульц, взглянул на Штрассера и открыл от изумления рот.

— Мы сейчас отсюда уходим, все вместе, — сказал Борман спокойно. — Соберите всех своих людей.

Шульц повернулся, отошел на несколько шагов и, положив в рот два пальца, свистнул. Мгновенье спустя из дверей гаража сбежали вниз по пандусу еще два эсэсовца.

— Постройтесь, я хочу сказать несколько слов о той обстановке, которая нас ожидает снаружи, — сказал Борман.

— Рейхсляйтер. — Шульц отдал приказ своим людям, и они построились в шеренгу, он встал к ним лицом.

— Вы хорошо поработали. Просто прекрасно. — У Бормана за спиной Раттенгубер забрался в машину и устроился за MG-34. — Но теперь, друзья мои, настало время нам расстаться.

В последний момент Шульц осознал то, что должно произойти. Его рот распахнулся в беззвучном крике, но Раттенгубер уже задействовал пулемет, заставив Шульца и его команду плясать на бетонном пандусе сумасшедший танец смерти.

Когда Раттенгубер прекратил стрелять, двое из них еще подавали признаки жизни.

— Кончай их, — приказал Борман.

Раттенгубер взял «Шмайсер» и подошел к охраннику. Он выстрелил в голову тому, что еще двигался и поспешно отступил назад, чтобы кровь и мозг не попали ему на сапоги, и в тот же момент услышал резкий металлический лязг, когда MG-34 снова пришел в действие.

Он повернулся и увидел за пулеметом Штрассера.

— До смерти, Вилли, это твои слова, не так ли?

Он сжал пальцы. Лицо под полями шляпы не выражало ровно никаких эмоций. Это последнее, что видел Вилли, умирая.

Штрассер прекратил стрелять и спрыгнул из машины.

— Мне пора. Я возьму «Мерседес» Шульца.

— А я?

— Советую вам подождать здесь до одиннадцати. Потом идите в бункер. Учитывая состояние улиц, вы доберетесь туда к полуночи.

— Опасные времена, — сказал Борман. — Артиллерийские снаряды, шрапнель, шальная пуля, не говоря о том, что можно наткнуться на русский патруль.

— Я, как фюрер, хожу с уверенностью лунатика, — сказал Штрассер. — На мне невидимые доспехи: вера в то, что со мной абсолютно ничего не может случиться, ни с одним из нас. От нас, дружище, слишком многое зависит. Будущее множества людей.

— Я знаю.

Штрассер улыбнулся.

— Я должен идти.

Он подошел к туристскому автобусу фирмы «Мерседес» и сел за руль. Когда он запустил двигатель, Борман подхватил «Шмайсер» и торопливо подошел к нему.

— Возьмите это.

— Нет, спасибо, мне это не потребуется, — сказал Штрассер и поехал вверх по пандусу в темноту.

Риттер сидел на корточках, прислонившись спиной к стене и положив на колени «Шмайсер». Хотя он закрыл глаза, но не спал, и услышал шум приближавшейся машины одновременно с Гоффером, который стоял на часах.

— Майор! — позвал Гоффер.

— Я слышу, — успокоил его Риттер.

Он подошел и встал рядом со главным сержантом, прислушиваясь. К ним присоединился Бергер.

— В любом случае, это не танк.

— Нет, какая-то машина, — сказал Риттер.

Машина затормозила снаружи и остановилась, стали слышны приближавшиеся шаги. Трое мужчин тихо ждали в темноте. Шаги стихли, раздался щелчок, и открылась калитка в воротах. Риттер и Бергер одновременно включили фонарики, их свет вырвал из темноты Штрассера.

— Герр Штрассер, — сказал весело Бергер. — Мы были готовы начать стрельбу. Почему бы вам было не просвистеть несколько тактов из «Deutschland Uber Alles»[9] или еще что-нибудь?

— Хорошо бы открыть ворота, машину лучше завести под крышу. Я не хочу привлекать нежелательное внимание.

Гоффер сказал:

— Бог мой, это же…

Штрассер повернулся к ним. Он пристально посмотрел на Риттера и сказал спокойно:

— Штрассер, меня зовут Генрих Штрассер. Я здесь по поручению шефа партийной канцелярии для выполнения известного вам дела. Вы меня ждали, майор?

— О, да, — ответил Риттер. — Мы ждали именно вас. — Он обратился к Гофферу, пока Бергер открывал ворота. — Заведи машину герра Штрассера в укрытие, Эрик.

Штрассер обнял Бергера за плечи.

— У нас есть шанс убраться отсюда на этой штуке?

— Не вижу причин сомневаться, — успокоил его Бергер. — Они даже не думают о возможности такой попытки на этой стадии. По крайней мере, я рассчитываю именно на это.

Тихо переговариваясь, они направились к самолету. Гоффер завел машину в гараж, и Риттер снова закрыл ворота.

Гоффер прошептал Риттеру:

— Но этот человек не герр Штрассер, это же сам рейхсляйтер. Что происходит?

— Я знаю Эрик, и Бергер сказал, что они не встречались, хотя совершенно ясно, что они очень хорошо знают друг друга.

— Так Бергер знает, кто он на самом деле?

— И кто же это, Эрик? — Риттер закурил сигарету. — Мартин Борман или Генрих Штрассер, что это меняет, если он предпочитает одно имя другому, кто мы, чтобы возражать?

— Майор Риттер! — позвал Штассер. — Одну минуту, если не возражаете. — Они с Гоффером подошли к самолету, и Штрассер посмотрел на часы. — Сейчас девять часов. Капитан Бергер полагает, что мы должны вылететь около полуночи.

— Да, я так и понял, — сказал Риттер. — Как взлетать? Я имею в виду, что будет совершенно темно, если они не пришлют еще несколько бомбардировщиков, чтобы устроить несколько пожаров.

— Когда мы стартуем, мы будем делать все очень быстро, — сказал Бергер. — У меня в самолете целый ящик осветительных ракет. Я запускаю двигатель, и в момент, когда я готов, я хочу, чтобы вы запустили первую ракету. После первой сотни ярдов — вторую. Возможно, нам потребуется запустить еще одну, но я не уверен. Вам будет совсем нетрудно стрелять через боковое окно.

— Тогда во время самого взлета, мы будем достаточно хорошо видны, — сказал Штрассер.

— Две-три минуты всего. Конечно, когда мы уже взлетим, чем темнее будет, тем лучше, но если вы не хотите оказаться на верхушке «Виктори Колон»… — он пожал плечами.

— Только не это, капитан, — сказал Штрассер. — Это, однако, доказывает, что нам предстоит несколько веселых минут.

Риттер отошел и сел на упаковочный ящик у ворот. Он сунул сигарету в рот и стал вынимать спичку. Штрассер подошел к нему с зажигалкой.

— Благодарю вас, — сказал Риттер.

— Вы хотели бы получить от меня какие-то разъяснения?

— Нет, пожалуй. Приказ рейхсляйтера был вполне ясен.

— Хорошо. Тогда, я немного отдохну, пожалуй. У меня предчувствие, что мне потребуется немало сил еще до исхода ночи.

Он отошел, и Гоффер, который топтался неподалеку, подошел и присел рядом с Риттером, прислонившись спиной к стене.

— Что он имел сказать?

— А ты как думаешь? — спросил Риттер.

— Он не попытался что-то объяснить?

— Он спросил меня, не хочу ли я получить от него какие-то разъяснения. Я сказал, что нет. Ты об этом спрашиваешь?

— Да, майор. — Голос Гоффера звучал теперь так, словно он совершенно смирился. — Именно об этом.

В 11.30 русская артиллерия возобновила бомбардировку, сначала как-то спазматически, но спустя пятнадцать минут уже из всех стволов.

Бергер остановился у ворот и посмотрел, посветив фонариком, на часы. Ровно за пять минут до полуночи он сказал:

— Пора. Давайте откроем ворота и выкатим его.

Ночное небо было очень темным, но освещалось яркими вспышками, когда взрывались снаряды, хотя бомбардировка, казалось, сосредоточилась на восточном районе города. Четверо мужчин, по двое на крыло, выкатили самолет на боковую улицу. Здесь едва хватало для него места, между концами крыльев и стенами домов оставалось несколько дюймов.

Стал интенсивней звук боя где-то не очень далеко, и Бергер, бывший в паре с Риттером, сказал:

— Подумать только, сотни тысяч людей оказались в этой смертельной западне и еще сегодня погибнут, а мы, в силу какого-то особого своего предназначения, если двигатель заведется и пропеллер завертится, будем жить.

— Возможно, а возможно и нет.

— Вам не хватает веры, дружище.

— Вернемся к этому разговору, когда пролетим над «Виктори Колон».

Они выкатили самолет на Вест-Ист-авеню, под колесами шасси скрипело битое стекло.

— Что с направлением ветра, Бергер? — спросил Штрассер. — Насколько я знаю, эта штука должна быть развернута должным образом, разве не так?

— Насколько я могу судить, вечер встречный, — ответил Бергер. — С севера на юг, но это ничего не меняет. У нас все равно нет выбора.

Авеню было тихим и темным. Русская артиллерия всю свою мощь обрушивала на район вокруг Потсдамерплатц.

Бергер сказал:

— Так, все загружаемся, кроме майора Риттера.

— Что вы хотите, чтобы я сделал? — спросил Риттер. Бергер дал ему ракетницу и патрон.

— Пройдите по авеню вперед ярдов пятьдесят и ждите. В тот момент, когда услышите, что заработал двигатель, стреляйте и бегите назад изо всех сил.

— Хорошо, — сказал Риттер. — Думаю, с этим я справлюсь.

Гоффер потянул его за рукав.

— Позвольте мне, майор.

— Не будь дураком, — холодно сказал Риттер.

Он пошел прочь, в темноту, неожиданно рассердившись на себя не меньше, чем на Гоффера. Главный сержант имел добрые намеренья, он знал это, но временами… Возможно, они были вместе слишком долго.

Он мысленно считал шаги, когда шел. Наконец он остановился и вставил патрон. Было тихо за исключением глухого гула орудий, и когда заработал двигатель самолета, звук показался оглушающим.

Риттер поднял ракетницу и выстрелил. Спустя пару секунд сигнальная ракета начала опускаться на парашюте, осветив авеню, всего на несколько мгновений, холодным белым сиянием.

В шестидесяти-семидесяти ярдах впереди на авеню стали видны два русских танка и с полроты пехотинцев. Риттер увидел белые лица, услышал возбужденные голоса, повернулся и побежал изо всех сил к самолету.

Они подобрали Риттера уже во время движения, Штрассер держал открытой дверь, а Гоффер ухватил его за шиворот. Русские начали стрелять.

Риттер оказался в кабине на четвереньках, но Бергер возбужденно закричал:

— Свет! Мне нужен еще свет!

Риттер выхватил из коробки еще патрон. Самолет разгонялся по авеню, его хвост задрался, но пришел в движение и один из танков. Бергеру пришлось резко уклониться в последний момент, конец правого крыла едва не коснулся башни танка, и на мгновенье показалось, что он потерял контроль над самолетом.

Но секундой позже он вернулся на прежний курс. Риттер высунул в окно руку и выпустил ракету. В ее внезапно вспыхнувшем свете «Виктори Колон» показалась ужасающе близкой, но Бергер решительно продолжал разбег. Из-за встречного ветра самолет немного отклонился вправо, и Бергер немного подкорректировал направление рулем поворота.

И вот они уже в воздухе, оторвались от дорожного покрытия под градом пуль, «Виктори Колон» бросилась им навстречу.

— Мы врежемся! Врежемся! — крикнул Гоффер, но Бергер упрямо держал направление, не желая жертвовать тягой, ради высоты. И только в последний момент, он оттянул колонку управления на себя до предела, направив самолет резко вверх, пролетев над вершиной колонны в пятнадцати-двадцати футах.

— Слава Богу! Нам удалось это. Просто поразительно, — сказал Штрассер.

— Неужели вы во мне сомневались, рейхсляйтер? — Хайни Бергер засмеялся, не заметив из-за испытываемого им возбуждения, что проговорился, выполнил разворот вправо и пролетел над крышами того, что осталось от Берлина.

Это произошло примерно в то же время, когда часовой у выхода из бункера на Герман-Герингштрассе услышал шум приближавшейся машины. Штабная машина остановилась перед въездом на бетонный пандус. Водитель, темная фигура во мраке, вышел из машины и пошел вперед.

— Назовите себя! — потребовал часовой.

Борман вошел в круг света от лампы. Часовой вытянулся.

— Простите, рейхсляйтер. Я не понял, что это вы.

— Плохая ночь.

— Да, рейхсляйтер.

— Но скоро все будет хорошо. Для всех для нас. Вы должны в это верить.

Борман похлопал его по плечу и пошел вниз по пандусу, в темноту.