Операция выбор Ы!

8 Вчера и позавчера (вечер)

Люся будила меня настойчиво, как может только она. Через каждые несколько минут звучали будильники у меня под ухом. Противно, долго, на разные голоса, чтобы у меня не выработался иммунитет. Люся специально использует несколько. Не проснувшись окончательно, я ощутил, что мир изменился. Изменился страшно и бесповоротно.

— Нет, еще спит, — отвечала Люся по телефону, — позвони через минут тридцать. Ага. ага… Хорошо. Да. Пока.

Что случилось вчера? Память не давала мне ответов на какой-то дикий несуразный вопрос. Снова звонок мобильного.

— Да. Андрюш, бужу уже час. Не мычит. Ммда. В зюзю… Конечно, я знаю… Пока.

— Вставай! Тебя пол города ищет, — это мне.

Я стряхивал сон, пытаясь вспомнить вчерашние события. Голова не болела, но было понятно, что я напился. Напился жестко — тело было деревянным и бесчувственным.

— Мусь, — прошипел я, — Мусь, иди сюда.

— Вставай, мне надоело завтрак греть! Андрюха звонил, нервный какой-то. Заказчики звонили. А ты — ноль эмоций. Отец твой звонил, спрашивал про митинг, как все прошло.

— Мусь, иди сюда, — в голове, внезапно, стукнуло. Сразу замутило, похолодели ноги и свело живот. Вот, черт!

— Мне твои выборы на фиг не нужны, если ты бухать будешь.

— Да иди же ты сюда! Сколько звать можно.

— Сам вставай! Собаки уже ноют, пора гулять.

— Алла! — я все вспомнил.

— Алла! Иди сюда! Слышишь? Вчера Квакина убили…

— Что за бред? — Люся что-то уронила на кухне, — что ты несешь?

— Я говорю, Квакина убили. Мне Ритка звонила. Вчера вечером.

— Когда убили? — голос жены задрожал. Она быстро вошла в комнату.

— это что, серьезно? Что случилось? Кто убил?

— Не знаю. Ритка позвонила, я ездил к ней.

— А мне ты мог вчера позвонить? Вот ужас… Почему сразу не позвонил?

— Не хотел по телефону пугать. А потом тяпнул рюмку. И понеслось.

— Он где? Как Ритка?

— Его сначала в больницу забрали. Он там умер. Ритка в трансе. Трясется вся. Ехать боялась. Так и не поехали. Отец его ездил. Потом рассказывал. Как там и что…

Люся опустилась на кровать рядом со мной. Лицо ее покрылось красными пятнами.

— Это из-за списков? Да? Скажи, из-за списков?

Я не ответил. Похмелье нахлынуло вместе с холодным потом и головной болью.

— Принеси чай, пожалуйста. И тазик. Хреново очень…

Меня вырвало прямо на ковер. В голове застучало так, что потемнело в глазах. О, Господи!

— Сейчас, подожди, — Люся убежала за тазиком, чаем и шваброй.

Мутить стало меньше, но в глазах все плыло. Невозможно было сосредоточить взгляд на одном предмете. Я нащупал пульт дистанционного управления и включил телевизор.

Люся вытерла ковер и поставила тазик возле кровати.

— Выпей чаю. Свежий. Не обожгись.

Я глотнул из чашки и, меня немедленно вывернуло опять. Но теперь в тазик. Спазмы заставляли пустой желудок сокращаться в бесполезной попытке вытолкнуть из себя хоть что-нибудь.

— У тебя сосуды полопались в глазах. Ну, зачем ты пил? Тебе же нельзя. Таблетку выпьешь?

Я отрицательно мотнул головой, вытирая сухие губы ладонью.

— Может укол?

— Давай.

Пока Люся возилась со шприцом и ампулами, по телеку начался рекламный блок, посвященный предстоящим выборам.

— Выключи звук, — прошептал я сквозь зубы.

— Пульт у тебя. У меня руки заняты.

— ВЫКЛЮЧИ ЭТИХ ДОЛБАННЫХ ПИДАРАСОВ! Я тебя прошу! Выключи немедленно! Где этот пульт?!!!

Телевизор умолк, и Люся сделала мне укол спазгана. Через десять минут голова онемела, висок перестал пульсировать. Я смог выпить несколько глотков чая, меня стало колотить в ознобе.

— Позвони Ритке. Узнай там, как она. Я поднимусь через часик. Пусть на меня рассчитывает.

Люся ушла на кухню звонить. Я прикрыл глаза, вспоминая вчерашний вечер и смотрел сквозь щелки подергивающихся век на немой телевизор, закрытую Люсей дверь, дымную чашку с чаем и все, что окружало меня, слабого, холодного и тревожного.

В окно заглядывали голые серые ветки, плавно покачиваясь на слабом весеннем ветру. На стене соседнего дома облезла столетняя штукатурка. Серо. Все так серо, что лучше б почернело. Лучше бы исчезло. Самое страшное в серости — это кляксы оранжевых транспарантов. Это разрезы красных плакатов, синие флаги, мертвые бумажные гвоздики и воздушные шарики. Какая сволочь придумала раздавать на митингах детям эти шарики?! Какая сволочь, я спрашиваю?! Они заразятся от этой резины страшными болезнями, они мутируют, превратятся в электорат, так и не успев стать людьми. Они привыкнут ходить на площадь и скандировать чужие слоганы, придуманные за бутылкой дерьмового виски дерьмовыми людьми, они привыкнут держать чужие флаги и портреты, они научатся требовать ЛУЧШЕЙ жизни и не научатся ДЕЛАТЬ жизнь лучше. Страшно, но они будут бить морды себе подобным за людей, с которыми не знакомы, которые вчера их ебали. Будут проливать кровь за то, чтобы ебали их завтра. И после акции получат деньги, и купят на эти деньги конфеты для своих детей. Отравят их этими конфетами, отравят себя водкой, соседскую собаку отравят мышьяком, отравят жизнь друг другу и, пойдут на площади за новыми деньгами, чтобы купит водки, конфет, мышьяка и ненависти.

Ах, Саня, Саня! Что нам, веселым рыбакам и блядунам, не хватало?!

На кухне Люся разговаривала с Риткой: «Рит, Рит, Рит, успокойся, Рит, хочешь я приеду, Ритуля, Рит, Серега скоро приедет, Рит, Рит, ну тихо, успокойся, Рит, а как же дети, Рит, давай я помогу, Ритритритрит…»

Ритка позвонила вчера в семь, когда я возвращался домой. Я был у нее дома через пять минут, ехал, не видя светофоров и пешеходов, не обращая внимания на ямы и отсутствие канализационных люков.

То, что я узнал, меня даже не ужаснуло. Не испугало. А привело в странное состояние, похожее чувство, когда ты проспал все, проспал все самое главное. Ты думал, что прилег на двадцать минут отдохнуть, а проснулся на следующий вечер. Все назначенные встречи не состоялись, жена ушла, город эвакуировали по причине эпидемии, хомяк здох от голода, машина стоит без колес на кирпичах… Но, главное, ни как не удается все это переварить, понять и систематизировать. Что дальше делать, куда звонить и где сигареты?

Ты так ко всему готовишься! К новому дню, к операции на сердце, к празднику, к предательству друзей, к смерти стариков. В детстве я так готовился к войне. Консервы, ватно-марлевые повязки, зеленка… Я собирал это в рюкзак и придумывал укрытие. Подвал? Лес? Вырыть землянку? Я хотел жить. Хотел быть защищенным собственной готовностью. Но ядерный гриб застает тебя в чистом поле, где нет оврагов и бомбоубежищ, спасительных складок местности и противогазов, тушенки, обезболивающих инъекций, товарищей по оружию и командира. Ты один в семейных трусах, босиком на стерне смотришь на яркую вспышку, забывая все наставления гражданской обороны: не смотри в сторону взрыва, ложись на землю, ногами к эпицентру, найди углубление в почве! Нет воли, не поступают нервные сигналы в мышцы тела, череп пуст. Не страшно, просто ты еще не понял, что уже поздно.

Саню забили тупыми твердыми предметами возле гаража.

— Где папка с документами? Коричневая такая, ты должна помнить, — я пошел на кухню в поисках спиртного. Я не пил шесть лет. Серьезно не напивался. Мне нужна была водка. Ритка сидела на диване, поджав ноги, маленькая, похожая на школьницу.

— Дома нет. Он ее всегда таскал с собой.

— Менты нашли ее?

— Нет. Ничего не нашли. А что в ней было? Деньги не взяли… Часы не взяли… Сереж, что в ней было? В папке…

Я увидел литровую бутылку Бехеровки, чешкой настойки, привезенной Саней из Праги. Он так ее и не открыл. Ждал подходящего повода.

— Рит, можно открыть? — я показал ей бутылку.

Рита кивнула и заплакала.

— Его не узнать. Я еле его узнала. Мне показывают… А я говорю — это не он… А потом…

— Выпьешь?

— Давай.

Ритка, Ритка… Всегда ухоженная, красивая и холодная, Ритка — хозяйка жизни, Ритка — бизнес-вумен, Ритка-лиса, кокетка и друг… Дрожащая и одинокая, без макияжа и дорогих шмоток, родная и прекрасная, я рядом, я здесь, выпей водки, Ритка, выпей чешской водки. Я не скажу, что было в папке. Не надо тебе этого знать.

Когда пришел Михалыч — Санин отец, я был пьян, но двигался ровно. Я передал Ритку на его попечение и ушел. Я не мог слышать рассказов о морге. О Сане в морге. Перед уходом я пообещал помочь с завтрашними хлопотами, обнял Ритку, обнял Михалыча и ушел.

В машине меня окончательно накрыла Бехеровка. Я собирался позвонить Люсе, но передумал. Она немедленно заставила бы меня приехать домой. И там бы я сошел с ума. Мне нужны были чужие лица, чужие уши, чужой мир. «Совещание у шефа. Буду поздно. Люблю. Цем-цем.» СМС-ка — прекрасный выход из положения. «Жду. Котлеты готовы. Еще горячие. Я тоже. Лю-лю» — ответила Люся.

— Алло. Сауна? У вас свободно? Щщас приеду. Часа на два. Сергей… Нет. С-Е-Р-Г-Е-Й! Один… Какая, блядь, разница?… О-Д-И-Н! Ну, может, кто-то подъедет… Ждите… Через десять минут. Все, отбой.

Попарюсь, согреюсь и протрезвею — думал я. Сейчас попарюсь, согреюсь и протрезвею.

Только бы завести машину. Где тут ключ вставляется?

Пока грелась машина, я набрал Танькин номер. После долгих гудков она ответила.

— Дааа, — она так томно тянула это ДА, что я, невольно, улыбнулся.

— Привет, мать. Чем занята?

— Привет. Я уже дома.

— Говорить можешь?

— Даааа.

— Можешь приехать? Я тут подыхаю. Напился в говно. Нужна помощь.

— Я уже дома.

— Я понял, что дома, что муж рядом! Я спрашиваю — вырваться сможешь?

— Нет, наверно, ничего не получится… К нам гости пришли.

— Пошли их на хуй! Я тебя единственный раз в жизни прошу — придумай, что-нибудь. Я сдохну тут один. Ты мне нужна, я не могу без тебя. Хочешь, сейчас подъеду за тобой?

— Я перезвоню.

— Давай, я жду.

— Бай.

Когда разговор закончился, мне стало страшно сидеть в машине одному. Я включил музыку и осторожно поехал в сауну.

В бане уборщица мыла кафельные полы, я прошел, не раздеваясь, по гулким помещениям в комнату отдыха и попросил кофе, коньяк, минералки и пачку «Мальборо ультра лайт». В кармане завибрировал телефон.

— Я освобожусь через два часа. Поеду провожать подругу. И, с понтом, у нее останусь, — Танька говорила шепотом. Ты меня заберешь?

— Не могу. Развезло очень. Сядешь в такси — позвони. Я объясню, куда ехать. Подъедешь — встречу.

— Хорошо. Бай, сладенький. Не скучай.

— Жду.

Банщик принес чайник чая вместо кофе и наливал его в стакан.

— Два часа, два часа, — бормотал я, — а что, кофе нет? Я же кофе просил. А что за коньяк?

— Чай хороший, на травах.

— Понятно. А коньяк — «Коктебель». Одиннадцать лет. Сойдет… Выпьешь со мной? Как тебя зовут?

— Костя. Нам не положено.

— Так, Костя, давай пить. Махнем по сотке. Наливай без разговоров.

Костя наполнил рюмки и мы выпили.

— Скажи, Костя. А как тут у вас с девочками?

— Не понял…

— Дурака не валяй. Я про телок спрашиваю. Вызови парочку нормальных.

— У нас нет.

— Так позвони туда, где есть. Только симпатичных. А то приедут крокодилы. И очень быстро. Времени два часа на все осталось.

— Я попробую…

— Пробуй, пробуй. Только быстро.

В помещении сауны было прохладно. На меня накатывали неожиданные приступы озноба, челюсти сводило и во рту становилось кисло, словно хлебнул электролит. Я наполнил стакан коньяком, клацая зубами о стекло, выпил, крупными глотками, и запил горячим чаем. Это на мгновение привело меня в чувство. Надо согреться, надо согреться! Сгибаясь от судорог, переминая на холодном кафеле босыми ногами, я раздевался, проклиная родной банный сервис и медлительность проституток. Мне, вдруг, стало невыразимо весело от абсурдности ситуации: я тут голый, пупырчатый, холодный, синюшный и твердый стою в пустом помещении, жду шлюх, роняю джинсы, поднимаю джинсы, роняю свитер. Испуганный мальчик, потрогай член, найди его, попробуй! Какие шлюхи? Что ты с ними будешь делать? Я упал на пол, хрипел, хохотал и сучил ногами. Остановись! Прекрати все это! Вернись домой, верни жизнь, пусть все абсурдно, нелепо и дико, да, люди умирают. Но сегодня не твоя очередь, у тебя еще есть время, не понятно сколько, но есть. Пусть десять лет, пусть два дня, пять минут…

Вошел Костя и остолбенел, глядя на меня.

— Не обращай внимания, — сказал я сиплым прерывающимся голосом, поднимаясь на ноги, — хуево мне. Друга у меня убили. Я в норме. Маленькая слабость… Чего хотел?

— Мммм-аааа. Понятно. Аа.. — Костя забыл, что хотел сказать.

— Ты дозвонился, куда я просил?

— А, да! Двое приедут Через двадцать минут. Сказали — нормальные. Тридцать долларов в час. Пусть едут?

— Пускай. Я в парилке. Приедут — скажешь.

— Хорошо, понял.

— Давай еще по сотке. Наливай, Костян.

В парилке меня неожиданно накрыл выпитый коньяк. Дрожь прошла, мысли отяжелели, все, что творилось за стенами бани, все, что произошло, происходит или произойдет — превратилось в пиратскую копию фильма, снятого любительской камерой из зрительного зала. Не интересно, дешево, не имеет ни какого отношения ко мне. Это Брюс Виллис? Не похож. Пошел в жопу, Брюс Виллис! Все встанет на свои места. Я сам сниму фильм, качественный, хороший звук и дорогие спецэффекты, миллион в чемодане и личный самолет. Сейчас приедут девки. Потом Танька. Можно вызвонить Андрюхе… Тепло, как замечательно тепло! Запаренный в тазу дубовый веник… Каменка гудит… Хорошо, что я прихватил с собой коньяк, не такой уж плохой коньяк, можно пить из горлышка, очень приличный коньяк! В этом есть, даже, некоторый упаднический шик, гусарский предрассветный декаданс, но шампанское больше подойдет…

— Костя!!! Шампанское есть? Неси бутылку, бокал не нужен. «Новый Свет» неси…

Шампанское принесли уже проститутки. Замотанные в простыни и, не очень противные. У одной в руках было три бокала. Молодцы, сообразительные! Я оглядел их, осмотрел себя и заметил появившиеся первичные половые признаки на своем теле, чему был очень рад.

Добрый вечер, — пискнула блондинка, та, что моложе, лет двадцати.

Приветик, давайте знакомиться, — тоже блондинка, но года на три старше.

— Давайте так, — я забрал шампанское и хлебнул прямо из горлышка. Пена немедленно хлынуло через нос, я закашлялся. Девчонки прыснули от смеха.

— Играем, я угадываю как вас зовут — пьете шампусик. Не угадываю — пью я. Бокал. До дна. А пока — уберите простыни. Вы же в бане.

Похихикивая, они скинули тоги. Аккуратные, нормальны фигурки — я остался доволен картиной.

— Итак. Наполняем бокалы. Начнем с тебя. У меня три попытки, — я указал на ту, что постарше.

— Анжелика?

— Нет, хи…

— Снежанна?

— Не-а.

— Кристина?

Есть! Кристина выпила свое шампанское.

— И ты пей. Я же, наверняка, угадал твое имя. Анжела или Снежанна?

— Снежанна, — молоденькая изобразила книксен и опустошила свой бокал.

— Прекрасно! Кристина и Снежанна! А я — Сергей. Надеюсь, вы не будете допытываться, как я узнал ваши имена? Опыт, девушки, опыт… Сын ошибок трудных… Сколько кристин и снежанн… Но, сейчас не об этом… Паримся, в душ и собираемся возле биллиардного стола. Пять минут. Время пошло.

Я завернулся в простыню, пошлепал в комнату отдыха и стал пересчитывать наличность, доставая купюры из всех карманов. Так, хватит на недельный загул. Это хорошо. Не люблю быть ограниченным в средствах.

Через пять минут все собрались в биллиардной комнате. Я сел на стол и положил деньги на зеленое сукно.

— Во-первых, давайте выпьем, — я наполнял бокалы коньяком и шампанским. Треть коньяка и две трети — шампанское, — прошу любить и жаловать: коктейль «Бурый медведь»! Без разговоров. Отмазки не принимаются.

Выпить эту смесь было легко, что и показали девчонки, но я был уверен в последствиях.

— Теперь быстренько решаем деликатный финансовый вопрос. Два человека, да на два часа — получается четыре. Правильно?

Снежанна с Кристиной согласно закивали головами.

— Хорошо… Четыре… Четыре умножаем на тридцать… Сто двадцать. Правильно?

Слушатели были согласны.

— Вот вам сто пятьдесят долларов… Держите… Лишние тридцать — за смелость в борьбе с «Бурым медведем». А теперь — тест на жадность… Кто хочет заработать сто долларов сверх нормы? Желающие поднимают правую руку… Нет правой, поднимают левую, или ногу… Любую… Короче, поднимаем…

Я отделил от пачки две купюры, показал зрительному залу и увидел две поднятые вверх руки.

— О, прекрасно…

— А что надо делать? — поинтересовалась Кристина.

— Слушаем внимательно. Правила таковы. Мне нужна красота. Красота и непринужденность. Вы будете любить друг друга — я смотреть. Когда захочу, присоединюсь к вам. Могу не присоединиться. Но все должно быть прекрасно. Если мне понравится — каждой еще по полтиннику.

— Мы такое не делаем… — начала было говорить Кристина, но подруга ее прервала:

— Мы не по этим делам, но ты хорошенький, давай попробуем…

— Я повторяю — красота и непринужденность. Мне не нужна фальшь и любительская борьба, дешевые стоны и кряхтенье… Любите друг друга, девчонки, жизнь коротка. Будьте прекрасны и нежны, будьте развратны и беспечны, как в последний раз, — меня несло, — я вас люблю, любите меня, любите этот мир, выбросьте все лишнее из головы! Вперед! «Бурый медведь» с нами! Да здравствует «Бурый медведь»! Деньги — пыль… Я их вам дарю. Подарите мне КРАСОТУ!

Они старались, старались. Они очень старались. Их усердие сквозило в каждом движении, тяжелая работа, уголь вагонами, медведь не помог, костяные руки, пот по спине, попытки изобразить оргазм, много оргазмов, целый шквал оргазмов. Видимо, сто долларов — мизерная сумма, чтобы заманить красоту, хоть на минуту в гости. Такая же мизерная, как и двести тысяч. Во мне не было даже разочарования, пусто, пусто и гулко, как на ночной станции метро. Мне не нужны эти трудяги сексиндустрии, мне нужно заполнить ночной метрополитен живыми людьми, не игральными автоматами, тамагочами и тетрисами, а болью, радостью и надеждами, заселить мертвую планету любовью, живите, пишите картины и сочиняйте стихи. Можете убивать друг друга. Но не за деньги! Из ревности, из-за ненависти, борясь за свою жизнь или счастье, но не за деньги! Господи, как я пьян!

Я вышел в предбанник.

— Наливай, Костя.

— Как девчонки?

— Выгони их. Я уже расплатился.

— Не понравились?

— Я сказал, отправь их… Пусть исчезнут… Вот, возьми. Добавишь им по полтиннику. Прибери все. Сейчас приедет девушка. Это моя любимая девушка. Если она что-то заметит — мне конец. И тебе…

Костя улыбнулся.

— Зря смеешься. Я серьезно.

Когда приехала Таня, я успел смыть с себя запах проституток, а Костя — убрать следы их пребывания. Она была прекрасна в теплом голубом свитере крупной вязки, в неимоверно тугих джинсах, слегка пьяная, светлая, мило морщила носик, разглядывая обстановку сауны. Она была инородным организмом в этом бардаке, нелогичным, как племенная английская лошадь в разорившемся колхозе, сумасшедшая, гордая, даже грязь на ее вороных боках, смотрелась уместно и возбуждающе.

— Сладенький, что с тобой? Ты почему напился?

— Давай уедем, здесь мерзко…

— Нормально, не переживай. Я погреюсь с тобой в парилке. Времени полно. Ты мне все расскажешь. Иди ко мне…

— Будешь что-нибудь?

— Кофе можно?

— Костя, кофе сделай. И шоколадку принеси. Выпьешь, дорогая?

— А ты что пьешь?

— Коньяк с шампанским.

— Ого! Я тоже буду…

— Костя, мы в комнате отдыха.

Я смотрел, как она непринужденно снимает одежду, даже не вздрогнув, не прикрывая грудь, когда Костя принес кофе. Как давно я тебя не видел! Ищу что-то каждый день, жгу бензин, обедаю в дешевых и дорогих ресторанах, пишу дрянные стихи, обманываю людей с трибун, обманываю себя, борюсь с бессонницей… Только скажи, что ты меня любишь, скажи!

— Как я соскучилась, сладенький.

Нет, не то! Скажи, что ты меня любишь. Посмотри в глаза и скажи.

— Ты меня смущаешь. У тебя такой взгляд!

Услышь меня, ты же слышишь. Не можешь не слышать! Иди сюда!!!

Она подошла, прижала прохладные пальцы к моим вискам, откинула мою туманную голову, приблизила свои колдовское лицо к моему, глаза в глаза, озорно, по-индейски, потерлась носиком о мой поломанный нос, вдруг, изменилась, подобралась вся, в зрачках колыхнулось черное звездное небо, тысячелетия эволюции, смертей и перерождений, пронеслась степная конница, заколосилась пшеница, горели города в ее зрачках, рушилось все и изменялось:

— Я люблю тебя, — одними губами в мои губы.

Я вдохнул все, что вмещалось в грудь, если умереть — то лучше сейчас, пока я смел, любим, и готов к этому. Я не боюсь. Я ничего не боюсь…

— ТЫ СПИШЬ, ЛЮБИМЫЙ?

Я вздрогнул, выдыхая танин запах, сжался, ориентируя себя в пространстве и времени… Я дома, телевизор беззвучно мерцает, под боком сопит собака, Саня убит…

— Нет, не могу заснуть. Как Рита?

— Она позвонит, когда понадобится помощь. Отдыхай. Приходи в себя, знаешь, кто звонил?

— Ну…

— Шеф, — Люся округлила глаза и перешла на трагический шепот, — он приедет тебя навестить. Я сказала, что ты отравился рыбой, что спишь… А он — приеду через два часа. Вот еще новости! Явление Христа народу…

— Вот, блин… Что ему надо? Что им всем от меня надо?

— Я приберу пока в квартире, ты поспи…

Я молча вздохнул. Какой уж тут сон! Я знал, ЧТО ему надо… Вчера ночью, окрыленный Танькиными губами и послушным телом, потеряв голову от любви и коньяка, я позвонил Моне, сказал, что вес знаю, знаю, что это он, Моня, виноват в Саниной смерти и пиздец вам всем! Сонный, желеобразный Моня мычал в трубку, называл меня придурком, клялся в верности и непричастности… Да уж… Конечно, не все так чисто в этой истории… Но, Моня в роли серьезного злодея… Это слишком. На мелкие пакости он способен… Нет, не его масштаб… Перепуганный, он, видимо, настучал Шефу про мой ночной звонок — теперь придется оправдываться. Хотя, зачем оправдываться — напился, был не в себе, имею право, с кем не бывает?!! Господи, как все не вовремя, как глупо и нелепо — друг погиб, а я напился как скот, эти чужие продажные девки, звонок Моне, коньячно-истерическое геройство, мнимые просветления, банная интуиция, елки-палки… Зачем, зачем, зачем?!

— Люся, может сказать, что меня нет, забрали в больницу? Или укол сделали… И я теперь сплю, будить нельзя… — крикнул я сквозь шум работающего пылесоса.

— Что? А? Нее… Не удобно, надо было сразу. Сейчас не годится. Детский сад получается.

— Ладно, — сдался я, — пусть едут.

— Ты Андрюхе звонил? Сказал про Саню?

— Что? Не слышу… Да отключи ты пылесос. Чего орать…

— Я говорю, Андрюхе звонил?

— Звонил вчера. Вечером. Он выезжает. Но, на похороны не успеет — поезд в два приходит. Завтра.

— Ясно.

— Люся, пожалуйста, не шуми… Голова, блин, раскалывается. Дай в тишине полежать.

— Все, я уже закончила. Отдыхай. Можешь поспать. Приедут — я тебя разбужу.

— Попробую…

Шеф приехал с Моней, как только я заснул, тревожно ворвались звонками и топотом в нашу маленькую кухню, я вскочил с кровати потный и разбалансированный, а они сели за стол — подтянутые, напряженные, готовые к разговору. Я не был готов, хотелось избежать пресса неожиданных откровений и явной лжи. Люся приготовила чай и ушла к соседке, ободряюще мне кивнув головой. От толстых тел моих партийных товарищей стало тесно, собаки нервно поскуливали в комнате, осторожно царапая закрытую дверь, за окном серо умирал день. Стало душно, липко, нехорошо и неловко.

— Как дела Сереж? Вид у тебя не очень, — Шеф добродушно оглядел мою нелепую фигуру в домашнем халате.

— Устал, наверное, — я неопределенно пожал плечами.

— Что-то с тобой последнее время происходит…

— Да, и я заметил! — вставил свое слово Моня — вчера ночью, например…

— А тебя кто-то спрашивает? — внезапно вырвалось у меня, — кажется, тебе слово не давали.

Моня побагровел от обиды и захлопал мясистыми губами, как пойманный карп.

— Миша, подожди меня в машине, — быстро отреагировал Шеф и Моня выкатился за порог, прогрохотал яростно по лестнице, хлопнув подъездной дверью, — успокоился?

— Я спокоен, — горячий чай беспощадно обжигал сухое горло не утоляя жажды.

— Давай без обид. Что случилось?

— Что случилось? Так, мелочи… Друга моего убили…

— Не иронизируй. Я знаю, что с Сашей произошло. Это большая трагедия. Но, при чем тут наши отношения? Что это за звонки ночные, угрозы, обвинения? Можешь объяснить?

— Списки.

— Что, «списки»? — Шеф удивленно вытаращил на меня глаза.

— Это из-за списков, я думаю, — мысли толклись беспорядочно в больной голове, с трудом складываясь в слова. Вчерашний боевой запал прошел, осталось желание побыть одному, уснуть под мирное мерцание телевизора.

— Это похоже на обыкновенное хулиганство, — уверенно сказал Шеф, — причем тут списки?

— Пропали только списки, которые надо было в комиссию сдавать. Деньги, часы, мобильник — все на месте. Эти вещи взяли бы в первую очередь, — мне очень хотелось, чтобы Шеф меня переубедил. Пусть это будет не он. Пусть это будут сраные наркоманы.

— Ну, Серега, ты даешь! Такие выводы поспешные… Почему сразу мысли о заговоре? Что за бред? Списки… Может, не пропали эти списки. Откуда ты знаешь? Лежит где-нибудь эта папочка в столе… Сейчас такое на улицах творится, не мне тебе объяснять. Обкурятся, нанюхаются дряни — и вперед! Спугнул их кто-то, вот и не забрали ценные вещи. А может — малолетки, натворили дел, испугались и, смылись быстро… Такое сплошь и рядом…

Шеф говорил спокойным чистым голосом, и я успокоился, постепенно — правда, чего это я так взвился?! Сам не раз читал статистику преступности, каждый день происходит подобное.

— Нельзя быть таким подозрительным. Мы же в одной команде. Ты что мне не веришь? Я хоть раз повод давал мне не верить? Мне бы и в голову не пришло кого-нибудь обвинять. Тем более — Мишу Тульского! Тоже, нашел преступника! Он сам себя боится…

— Это точно, — усмехнулся я.

— Давай так — пойдем в понедельник к прокурору города, подадим депутатский запрос о ходе следствия. Этих уродов быстро найдут, поверь, надо только хвост накрутить нашим защитникам правопорядка. А то они любят кота за яйца тянуть. Прошерстят весь район и быстро выйдут на нариков этих. Они же все известны, поименно, надо только прижать хорошенько…

— Ага, прижмут первого встречного, как обычно, — я уже сдался. Шеф, как всегда, был прав. Мне стало стыдно перед Моней за вчерашний переполох.

— Мы этого не допустим. Слава Богу, не последние люди в городе… Поверь, их найдут.

— Я надеюсь, Шеф.

— Так и будет. Слово даю. Я знаю, что ты с Сашей дружил. Сам терял друзей, понимаю, что это такое… Тебе надо собраться с силами, отдохнуть. Можешь на пару дней завеяться куда-нибудь. Деньги я выделю…

— Не надо, спасибо…

— Надо! Отдохни хорошенько. Ты должен быть в седле. Впереди полно работы. Помнишь, о чем мы с тобой первый раз говорили? Я на тебя надеюсь. Все на тебя надеются. Ты часть большой команды. Нам нужна твоя ясная голова и уверенность.

— Я понял, Шеф… Просто, на взводе вчера был…

— Не объясняй, я все понимаю, — Шеф махнул рукой, прекращая мой лепет, — но, предстоит трудный день. Его надо выдержать. Я через два часа улетаю в Киев. Вернусь завтра, но на похороны не успею. Увидимся уже на собрании. Потом на эфир. Возьми деньги у бухгалтера, купи цветы… все что положено… И с Галиной Николаевной съезди на кладбище. Я ее предупредил. Сможешь? Ты в порядке?

— Конечно.

— И еще одна просьба. Если тебя что-то смущает, или вызывает недоверие — позвони мне, все решим. Не надо сразу ураган поднимать. Можно невольно обидеть людей. Это так на тебя не похоже. Ты же умный рассудительный человек…

— Я понял, Шеф. Не надо.

— Все. Я поехал, надо еще в офис заскочить перед отлетом. Жене скажи спасибо за чай. А перед Моней лучше извиниться. Он не заслужил такого отношения. На говно извелся от переживаний. Давай, до завтра… Дверь закрой за мной.

— До свидания, Шеф.

Услышав, видимо, что гости разошлись, вернулась Люся, села рядом на стул и закурила.

— Что они от тебя хотели?

— Да так, — я задумчиво разглядывал причудливые каракули сигаретного дыма, плывущие над столом.

— Они же не просто так приезжали? Это из-за Сани? Говори уже!

— Понимаешь… Я вчера вечером, спьяну… Короче, позвонил Моне и сказал, что это он виноват, что Саню…

— Моня?! Ну ты даешь…

— У них там бодяга вышла со списками. Помнишь, на днях Саня приезжал?

— Дня два назад… Помню.

— Он списки кандидатов в депутаты забрал из штаба, чтобы ни кто их не переписал…

— А при чем тут Моня?

— А Моню Шеф в эти списки хотел засунуть впереди Сани. И еще одного человека. Не знаю, кого. Барыгу какого-то…

— Ну?

— Ну и ну! Я и подумал, что не зря Квакин эти бумаги с собой носил в папке. Хотел их в избирательную комиссию подать раньше, чем новую конференцию соберут и изменят все…

— Ну?

— Заладила… «ну, ну»…

— Ты думаешь, из-за этого Саню?

— Теперь не знаю. Не стал бы Шеф мараться. Ну, взял деньги за место… Ладно. Но, чтобы людей мочить… Не похоже… Да и Моня… Вот блин, наворотил я дел!

— И что теперь?

— Ничего. Шеф говорит, чтобы отдохнул, развеялся. Черт меня дернул звонить с пьяных глаз! Насмотрелся детективов. Из-за дурацкой папки с документами… — внезапно, в голове стукнуло что-то, отгоняя стыд и вялость. «Папка!» Я не говорил, что списки были в папке. Шеф сказал «папочка». Так можно сказать только о конкретном предмете. «Эта папочка». Не «какая-то», а «эта». Он знал о ней. Совершенно однозначно, знал именно о ней! Сначала делал вид, что не понимает, о каких списках идет речь. А потом — «эта папочка».

— Что? Что ты замолчал? Сережа!

— Ммммм. Так, все нормально. Устал я, кажется. Мерещится всякая чушь.

— Ты зря плохо о Шефе думаешь. Он один из не многих, кому можно доверять. Чай будешь?

— Да, конечно… Доверять… Чай? Буду, — черная похмельная слабость заползала в тело, опять начало тошнить.

— Иди, приляг. Я чай принесу. Ты совсем бледный.

— Хорошо. Гале надо позвонить, договориться на завтрашний день. Что-то совсем голова не варит.

— Отдохни, завтра столько всего. Можно, я на похороны не пойду — не могу, — Люся часто заморгала ресницами, стараясь не заплакать.

— Не иди, дорогая.

— Все, ложись. Хватит на сегодня.

— Хорошо.

Закутавшись в одеяло, я смотрел в плывущий по темной комнате экран телевизора, без звука, рваный мир клипов и новостей, рекламных улыбок, все во мне мутно колыхалось — удивление, неверие, сомнение. Иногда, мои подозрения казались не стоящими выеденного яйца, иногда — накатывала холодная волна страха, подозрения, что все это — правда. Ужасно признаться себе, ужасно обмануть себя, ужасно выбрать. Но, выбирать придется — очередной перекресток, как и прежде, с самого начала жизни — трассы, сомнительные пути, плохие дороги, тропинки, тупики, подворотни. «Дороги, которые мы выбираем». О.Генри. Мне бы Вашу ясность мысли, многоуважаемый О.Генри. Моя дорожка вылетела на холм, нырнула в туманный овраг, запетляла вдоль темнеющего леса и, потерялась сочном весеннем разнотравье.