Операция выбор Ы!

4 Полтора года назад (зима)

Я сидел перед телевизором, немой, потерянный, оглушенный и не верил своим глазам и ушам. Привычный мир рушился и, явно, по чьему-то заказу. Мою уютную вселенную топтали, продавали и меняли на будущую неприкосновенность, возможные дивиденды, иллюзорную свободу и бесплатный кофе. Флаги, флаги, флаги, митинги, барабаны, суровые лица, счастливые лица, яростные лица, старушки, студенты, психи, интеллектуалы, эстеты, шахтеры… Что творится? Я перестал мыслить трезво, заразился от экрана общим психозом, болел тяжело, мучительно, не брился и спорил, спорил, спорил… С самим собой, с женой, друзьями с телевизором и соседями. Хотел выключить источник заразы, но не мог найти силы. Иногда, отключал звук, чтобы поесть, не чувствуя вкуса, косился на экран и курил. Курил до еды, во время еды и после. Курил на кухне, в туалете и на ходу. Звонил Квакину.

— Новости есть?

— Все под контролем, — неуверенно отвечал Саня.

— Кокой там контроль?!!! Ты видишь, что творится?

— Не смотри телевизор. Не забивай голову. Ребята работают…

— Какие, на хрен, ребята? Мы чего сидим? Что в партии говорят? Ты в штаб заходил?

— Заходил. Все сидят смирно. Указаний не давали. Велели ждать.

— Чего, бля, ждать? Дождемся… Я взорвусь! Давай хоть листовки расклеим…

— Все будет нормально. Узнаю новости — позвоню.

— Хорошо, жду.

РЕВОЛЮЦИЯ. Я всегда боялся этого слова. Те, кто не боится — явные имбецилы. Или зарабатывают на этом деньги. Ни одна революция не принесла счастья. Даже победившим. Только дербан иностранных инвестиций избранными, трупы с обеих сторон, разбитые семьи, разруха, тюрьмы и торопливые стыдливые казни. Мародеры и проститутки выписывают мандаты и вершат судьбы. Смерть и смрад. А после победы — расстрелы врагов революции и собственных храбрых эскадронных командиров. Тюрьмы забиваются до отказа, стены домов изуродованы лозунгами, а подворотни — испражнениями. Пропали мыло и соль. Это было. Это будет. Ну, может не расстрелы, а уголовные дела. Может не хлеб, а газ. Не соль, а бензин. Ведь это уже было с нами! Как можно забыть?

Я ошалел от бездействия и невозможности высказаться. Механически переключал телевизионные каналы. Флаги, флаги, флаги… Я ненавидел все это, но не мог стоять в стороне. Я, ленивый, сытый и не глупый человек не мог оставаться у экрана. Мне хотелась в экран. Пусть это бессмысленно, пусть все — суета, пусть!

— Новости есть?

— Все под контролем.

Только скажите, что я нужен, назначьте время и место сбора! Я приду.

— Новости есть?

— Все под контролем.

Дайте транспарант, ленточку на рукав, познакомьте меня с единомышленниками.

— Указания не поступали.

Я забыл, какой день недели, время года… Заказчики заморозили выплаты, поставщики не присылали материалы. РЕВОЛЮЦИЯ. Половина страны на майданах. Они обучены на тренингах, они долго готовились; это не стихия, работа проведена блестяще, правильно говорят, организованно передвигаются. Какие отработанные улыбки! Куда нам, ошарашенным и хилым, до этого слаженного механизма! Какие могут быть дебаты?! Нас распнут на энэлпишных крестах, нам поломают суставы новейшими политтехнологиями и бросят в придорожную канаву, наблюдать праздничное шествие новых хозяев. Но, пока я в здравом уме, хочу стоять среди оранжевого моря с собственным флагом, на котором напишу свое имя, не ради призрачной победы, а чтобы все знали, что кто-то думает иначе. И мне страшно, но я верю — на другом майдане стоит такой же человек, с другим флагом, другим именем на флаге, один, и верит, что я тоже стою.

Приехал Андрюха — не бритый, в теплом шерстяном свитере под курткой «Коламбия», похожий на геолога-шестидесятника.

— Дела не важнецкие, — мы сидели у меня на кухне. Андрюха был озабочен, — если так продлится, можно зубы на полку положить. Зарплату рабочим платить надо, а то, разбегутся все. Не соберешь.

На его осунувшемся лице переливалась целая гамма чувств — злость, безысходность, усталость и надежда, что я его успокою.

— Да, — я не находил обнадеживающих слов, страдая от этого еще сильней.

— Что в партии говорят? Ты же общаешься… Может, надо помочь, — Андрюха нервно чесал коротко стриженую голову.

— Ничего не говорят. Отсиживаются, что ли… Мне, иногда, кажется — капец, приплыли, все решено. Поэтому и не дергаются. Жопы свои спасают. Сдали нас с потрохами.

Я, вдруг, вспомнил, как Квакин на свадьбу, в довесок к набору «цептеровской» посуды, подарил мне партбилет. «Партия власти» — шептал он. «Знаешь кто в ней?» И назвал несколько известных имен из столицы, это были люди, занимающие серьезные посты. «А у нас кто? Ну, местные боссы…» Саня сказал. Я услышал фамилию человека, с которым мы росли в одном дворе. «Спасибо, Саня. Может, пригодится еще» «Еще как, пригодится!».

— Давай в штаб сходим, — предложил Андрюха, — все равно сидим без дела.

— Да ходил уже, все на шифрах, молчат, как партизаны. Слова путного не добьешься.

— Вот, блядь!

— Поехали, денег у заказчиков поклянчим, — находиться дома я уже не мог. Все прокурено и веет одиночеством. Запасы продуктов кончались, а голодать я не любил.

Мы проехали по вымершему городу в офис нашего самого важного работодателя. Застали там мелкого клерка, созвонились с директором, выпили кофе, денег не получили и разъехались по домам. Стало грустно и не уютно думать о завтрашнем дне. Все проблемы обострились в свете неизвестности, хаоса и отсутствия прибылей. Так весенний авитаминоз усугубляет чувство одиночества и вакуума вокруг тебя. Мы с Андрюхой владели небольшой фирмой по строительству автозаправочных станций, зарабатывали столько, чтобы не чувствовать себя неудачниками, но не так много, чтобы заинтересовать правоохранительные органы или рейдеров, обедали каждый день в симпатичном татарском ресторанчике, лениво строили планы на ближайшее время, переполняясь иронией и жалостью, как говорил хороший бородатый мужик, застрелившийся в шестьдесят первом году прошлого века от боли и пьянства — иронией и жалостью. Приятными сытыми чувствами людей, которых не волнует проблема поисков куска хлеба на завтрашний день, руки свободны, можно погрузить их в глину, испачкать краской или чернилами, можно просто выпить дорогого коньяку, рассматривая сквозь стекло бокала его изумительный маслянистый цвет. Вдруг, это все оборвалось по совершенно не зависящим от нас причинам — грубо, смело ураганом соломенные хижины на белом песчаном берегу — и мы, несчастные, слабые перед стихией туземцы, собирали подгнившие кокосы в пенном прибое, молясь злым каменным богам, раздирая до крови грудь ногтями в великой печали.

Я в очередной раз набрал номер Квакина. Женский равнодушный голос ответил, что абонент находится вне зоны досягаемости. Зло выругавшись, я нажал кнопку «отбой». Позвонил отец:

— Как настроение?

— Держимся, — неуверенно ответил я, — только не понятно, что делать? И, как обычно, кто виноват?

— В трудные минуты русский народ всегда терпел. Мы с матерью вчера на службу в церковь ходили. Все патриоты, монархисты, интеллигенция, честные офицеры в смутные времена обращались к православию… — отец любил, иногда, вести со мной духовно-просветительские беседы. Он был честным офицером в отставке, патриотом и, с недавнего времени — монархистом.

— Честные офицеры еще и воевали, — нашелся я, — а в церковь и ЭТИ ходят. Тоже свечки ставят. Так что, непонятно, кому Бог поможет…

— Ты только в драку не лезь, — заволновался отец, — не ходи на всякие массовые мероприятия. Толпа — это страшно.

— Вот и весь наш патриотизм. Отсиживаемся, надеемся, не понятно на кого…

— Мы с мамой тебя очень просим, не вмешивайся. С твоим характером…

— Все нормально… Поздно пить «Боржоми»… Буду дома сидеть, в телек пялиться, — успокоил я отца, чувствуя, что это не правда.

— Все устроится, сын. Это пройдет, они все уйдут, они временщики… Надо потерпеть.

— Ну, они еще и не победили, будем надеяться…

— Позвони вечером, мама хочет с тобой поговорить.

— Позвоню. Давай, не болей. Целую.

Люся пришла с работы злая, заснеженная, нервно бросила сумку на стул:

— В этом месяце нам зарплату не дадут. Уже объявили.

Люсин заработок не играл в семейном бюджете большой роли. Но сейчас, и он бы не помешал. Кроме того, несколько месяцев назад, окрыленные затянувшимся финансовым благополучием, мы набрали в кредит целый вагон бытовой техники. Теперь эти кредиты требовали погашения, ежемесячных выплат, мелочных, но обязательных.

— Все один к одному, — пробурчал я, — хорошо, что еще Фусенко не звонит. Завалили работу, а денег требовать наглости хватает…

Недавно, мой старый школьный друг Игорь Фусенко уговорил нас с Андрюхой нанять харьковскую бригаду монтажников на один из строящихся объектов. Но, вместо «непьющих профессионалов» приехали деревенские парни, портили материал, инструменты, пьянствовали и, развлекались, как могли. В итоге — заказчик разозлился на нас, отношения с ним практически прекратились, долгосрочный договор был расторгнут и, мы потеряли заработок. Но Фусенко продолжал звонить, оставаясь глухим к моим доводам, требовал полного расчета. В общем, вел себя, как упрямый мул, потерявший слух, работая на мельнице, ежедневно совершая тысячи оборотов вокруг жернова.

— Не связывайся больше с ним… Дружба дружбой… Эти харьковчане ни разу не сделали, того, что обещали… Ладно, прорвемся, — успокоилась Люся, — и не такое переживали. Помнишь, как времянку снимали… Залезли к хозяевам в сарай, нагребли банок трехлитровых и через весь город перли сдавать. Пешком. Ни копейки же не было… А пункт приема закрыт… Мы в другой… Сумищи неподъемные…

Я засмеялся.

— А что купили на эти деньги, помнишь? — хитро улыбнулась Люся. Женская память набита деталями.

— Нет…

— Шоколадных батончиков и Мальборо поштучно…

— Вот идиоты… Вот как по вечерам сигареты стреляли — помню…

— И так целый год… Ни кому не говорили, что жрать нечего…

— Молодец, правильно, давай поужинаем, — мне стало легче на душе от жутких воспоминаний, которые превратились в семейную историю.

Люся засуетилась, загремела кастрюлями, зашипела чайником. Собаки устроили танцы вокруг нее, требуя подачки. Они ничего не знали о революции. Счастливые, добрые собаки.

Уже за чаем, Люся спросила:

— Телевизор смотрел? Митингуют?

— Не могу смотреть. Заказчик денег не дал. Нужны идеи… А лучше — просто деньги…

— Вытянем… Вспомни, как ты первый заказ ждал… Шесть лет назад…

— Восемь месяцев ходил к этим уродам в офис. Как на службу. Они меня за своего работника стали принимать. Голодный, как собака… Восемь месяцев! Как я вытерпел?! — я улыбнулся, вспоминая свое упорство.

— Мы еще бабкино кольцо золотое продали, чтобы мобильник купить… Типа, мы крутые… — добавила Люся.

… это была слабая, но зацепка. Единственные люди, которых заинтересовало мое предложение по оформлению автозаправочной станции, были похожи на чудом уцелевших бандитов. Как впоследствии оказалось, они и были бандитами.

Денег дома не было абсолютно, уже давно. Я был готов на самые крайние меры, вплоть до продажи души, только бы не испытывать унижающие меня чувства лишнего, на этом свете, человека. Люся продала наше семейное единственное богатство — большое золотое кольцо, подаренное ей бабушкой на возможную будущую свадьбу. После семейного совета, полученные за кольцо деньги мы потратили следующим образом: десять процентов — еда, девяносто процентов — подержанный мобильный телефон. Он был нужен для форсу и связи с потенциальными заказчиками. Я был сосредоточен и зол. Поднимался каждое утро в семь часов, приводил себя в порядок, завтракал тем, что смогла изобрести Люся, обдумывая причину для визита в офис к желанным работодателям и, пешком направлялся туда. Эта процедура повторялась более восьми месяце, изо дня в день, кроме воскресенья. Заказ мне давать не торопились, я был неизвестен, не имел фирмы, рабочих, опыта и автомобиля. Я не имел ничего, кроме желания заработать. Еще, я умел говорить, нравиться и, кроме всего, приобрел инстинкты голодного зверя — острый слух, реакцию, волю к жизни и напористость. Через некоторое время бандиты Паша и Коля, совладельцы автозаправки, перестали относиться ко мне с подозрением, спокойно пересчитывали черную кассу в моем присутствии и вели секретные переговоры с партнерами, я слился с мебелью, оргтехникой, обоями, стал незаметен и привычен для этих самоуверенных и сытых людей. Когда я начал терять силы и надежду, наступил долгожданный день.

— Серега, — обратился ко мне Паша, самый толстый и самодовольный бандит, — пора делать реконструкцию. Ты готов?

Он сидел в черном кожаном троне, за необъятным полированным столом итальянского производства, в белом «адидасовском» костюме — внушительный и карикатурный. Коля примостился на этом же столе с сигаретой в зубах, прямо на полировке, периодически стряхивая пепел на ковровое покрытие.

— Я давно готов, — сердце стонало от предчувствия победы.

— Ты объявлял сумму в пятнашку долларов. Предлагаю одиннадцать, налом. Договорились?

— Мне надо подумать, — я решил взять тайм-аут не для того, чтобы сохранить лицо, просто за долгие месяцы ожидания забыл, какие конкретно работы надо производить, — утром перезвоню.

Паша принял мой ответ как должное и, попрощался до завтра.

— Смотри, он еще носом крутит, — добавил Коля, прищурившись, — не прозевай шанс! Не каждый день такие заказы капают…

— Мне уточнить кое-что надо, скоординировать действия, людей предупредить…

— Ну-ну, координируй, уточняй, — Коля скривил тонкие губы, — координатор…

Я бежал домой, сметая прохожих. Неужели? Неужели, дождался?!!!

— Беру заказ! — заорал я ошалевшей Люсе, — где мои записи, где расчеты?

— Сейчас, сейчас, — суетилась Люся, — эти? Нет? Эти? Тут еще папка зеленая… Калькулятор дать?

Все закружилось по кухне — я, Люся, собаки, бумажки с записями и расчетами, чашки с чаем и сигареты — хоровод людей и предметов, уставших от штиля.

Ночь надежд, ожиданий и сомнений…

«За одиннадцать тысяч долларов работу сделать можно… Но кто ее будет выполнять? Успею ли в срок? Я совершенно не знаю как это делать… Надо звонить Фусенко в Харьков — он этих заправок перестроил… Пускай проконсультирует по старой дружбе… Так хорошо, Фусенко… А этот материал не понятно сколько стоит… И где его брать? Фусенко знает… Ага… Для начала — пять человек… Пусть выполняют сварочные работы… Блин, аппарата нет… Это лишние триста долларов, мелочи… Так… Двадцать семь погонных метров… На двенадцать долларов… Удача подвалила, а я не готов… Как я к этому шел, мечтал… Бац! И не готов…»

Люся все ночь сидела со мной, заваривала чай, пыталась быть полезной и не мешать. Я гнал ее спать, хорошо понимая, что она не заснет. К утру, осоловев от цифр, метров, штук, тонн, я совершенно запутался. Я так ждал этого дня и совершенно растерялся.

— Все, больше не могу. Ложимся спать. Заведи будильник на восемь. Три часа поспим и в бой, — в глазах песок, сигареты кончились. Вот так, Люся, не было печали…

— Все будет хорошо, — привычно успокаивала меня бледная Люся.

Суть моих сомнений была проста — я не знал работы, которую предстояло делать. Мой старый школьный друг Фусенко успешно строил автозаправки по всей стране уже несколько лет, зарабатывал солидные деньги, потолстел и поважнел. От него я нахватался поверхностных знаний — что-то увидел, что-то услышал (благо, память хорошая) — и решил испытать судьбу. Какая разница, что делать, решил я, лишь бы деньги платили. Пока я искал клиентов, Фусенко консультировал меня из Харькова по телефону, я ловил все на лету, заучил несколько убедительных специальных терминов и избавился от внешних проявлений давно не работающего человека. Этого оказалось достаточно, чтобы взять подряд. Но теперь его надо выполнить! Я долго ходил по воскресному рынку и предлагал купить воздух в трехлитровой банке, рассказывая о его лечебных и профилактических свойствах. Покупатели нашлись. Теперь надо было придать воздуху товарный вид, насытить его ароматами леса и морской соли, сделать его действительно полезным, чтобы покупатели не надавали мне по шапке на торговой площади на радость ротозеям.

Я, вдруг, остро почувствовал, что Счастливый Случай приходит не в виде заветного чемодана с долларами, выигрышного лотерейного билета или наследства. Он стучится в дверь вместе с необходимостью выбирать, туманными перспективами, надеждами и сомнениями. Он плод восьмимесячных улыбок, мозгового ступора, дешевых сигарет, страха в глазах жены, голодного просветления и шагов, шагов, шагов. Пешком — в кармане пусто — двигай гамашами, если хочешь есть, сучи ногами, взбивай сливки. Даже, если забыл, зачем ты живешь… Но, выбравшись на край кувшина, решай — шагнуть в зыбкий мир, теряющийся за пределами обеденного стола, рвущийся на холодный ветер, через дверь, в горы, психиатрические больницы, дорогие автосалоны, судебные заседания, к чужим блондинкам, к счетам за услуги кожвендиспансера… Или дохлебать продукт своих усилий, свесив ноги в уютную теплую жижу, убеждая романтичную красавицу- жену в преимуществах спокойной скупой старости…

— Я справлюсь, — сказал я утром Люсе, выходя из дома, неаккуратно побритый, с запавшими от переживаний глазами.

На улице, в поле моего рассеянного зрения попал оборванный рекламный плакат, висевший на желтой стене соседнего дома. Он висел здесь давно, я на него постоянно натыкался взглядом, проходя мимо. Он напоминал лицо престарелой актрисы, плачущей в гримерной комнате — черные борозды слез на сером слое грима. Что-то преломилось в моем взгляде и, я увидел надпись, выпукло, как сквозь линзу:

Реальная работа… долларов в день…

… Не бойтесь браться за что-то, в чем вы не разбираетесь. Ковчег построили любители, «Титаник» создали профессионалы….

… команда… от 19 до 70… тел. 44-50-… с 10 до…

Это был знак. Никогда я не искал знаков, не замечал и не верил в них, но это — Знак! Глупо отрицать — я стоял заколдованный и верующий. Плакат наклеили месяц назад, он успел потерять свежесть и часть печатного текста, но прочитал его я только сейчас, полный сомнений и нуждающийся в поддержке. Не бойтесь браться за что-то, в чем вы не разбираетесь!

Это мне и нужно было. Точная чужая формулировка, посторонняя уверенность в правоте моих действий. Я не один такой — тысячи людей ныряют с головой в мутную воду, не зная дна, рискуя сломать шею о случайный валун.

Но этот прыжок еще не подвиг. Подвиг — каждое утро разминать затекшие суставы, придумывать смысл существования на сегодняшний день, сдирать вместе со щетиной желание остаться в постели, шагнуть на улицу, сфокусироваться на цели и шагать, бежать, ползти к ней, совершая тысячи привычных и надоевших движений, рефлекторно двигая конечностями, вдыхая и выдыхая, гримасничая и уставая. Пока ноги не скрючит артритом. Или тромб в сосуде головного мозга парализует тело. Когда останется только чувствительность пальцев правой руки — единственными признаками твоего присутствия среди живых станут затрудненное дыхание, движения век и возможность сжать кулак. И, надо найти в этой рутинной работе организма великий смысл своего существования — вдох, кулак сжался, выдох, веки дрогнули, вдох, выдох, кулак разжался… Все отпущенное тебе время, ни более ни менее. Вдох… Выдох… Вдох… Подвиг, за который дают ордена, длится секунды, а за твой подвиг не дадут ничего. Он будет тянуться до последних минут жизни. Вдох… Выдох… Веки закрылись и открылись… Вдох… Это единственное, что отличает тебя от обезьяны. Не способность строить города и покупать машины, не философские теории и поэзия, а вдох… Выдох… Шаг, шажок, борьба с своим бессилием, при полном осознании проигрыша и безнадежности предприятия, и нет рядом Бога, некому оценить твои потуги, санитары профессионально равнодушны… Вдох…

Я шел, осознавая, что ничего героического не сделал в своей жизни. Просто шел и дышал. Мучался сомнениями, как все мучаются. Выбирал дороги — но, ведь все выбирают! Надо привыкнуть, что цепь сомнительных решений, череда вдохов и выдохов, утренняя раздраженность, обеды, миллионы шагов, несколько удачных оплодотворений — это и есть твоя жизнь. Не пустые идеи, умершие в нейронах мозга, не прекрасные душевные порывы, навеянные бессонницей, не модные продвинутые теории в дыме марихуаны, а вдох, выдох, шаг из самолета, сжатый кулак, пойманная рыба, напечатанный текст и отказ облегчить свои мучения транквилизаторами, анестетиками и алкоголем.

Странно и неожиданно я получил эту работу. Предоплата приятно оттягивала карман. Господи, как нищета и безденежье, однако, унижает человека! Я парил, наполненный пьянящими планами на будущее. Этим счастьем надо было срочно поделиться. Надо было скинуть кусочек суммы вместе с частью ответственности на какого-нибудь хорошего человека. Квакин! Как я мог забыть! Он тоже маялся без работы, жена клевала его, он мучался, сбегал на рыбалки и охоты, ждал случая заработать сразу и побольше. Услышав о возможности войти в дело, Саня приехал через двадцать минут. Мы обсудили условия сотрудничества и, начиная со следующего утра, с азартом принялись тратить деньги. Кафе, туфли, джинсы, новые мобильники, шуруповерты, дрели, отвертки, металлопрокат, банки с краской, хорошие сигареты — жизнь завертелась, стройка ожила рабочими, выросли суставчатые леса вдоль фасада здания, чертежи, самоклеющаяся пленка, барсетки из кожи кенгуру, обрезная доска, утром было приятно вставать с кровати, ожидая деловую суету. Мы повеселели и, все шло отлично. Потом, неожиданно, Паша и Коля перестали выдавать деньги, пропали на некоторое время, объект опустел — мы с Квакиным замерли в недоумении. Мне позвонил незнакомый человек, сказал, что он приобрел автозаправочную станцию, на которой мы производим работы и, поинтересовался, когда все завершиться. Я объяснил, что финансирование прекратилось, поэтому закончить не представляется возможным. Для него это было неожиданностью. Оказывается, он заплатил сумму за готовый к эксплуатации объект. Я предложил ему разбираться с продавцами и, он спокойно согласился. В период затишья Саня поехал в Чехию по каким-то непонятным делам и, я заскучал. Прошла долгая неделя безделья, когда мне позвонил Паша.

— Серега, когда доделаешь объект?

— Паша, нужны деньги, чтобы доделать, — удивился я его вопросу, — ты же в курсе событий. На полученную сумму мы работы выполнили.

— Серега, не морочь мне голову. Ты получил кучу денег. Надо, чтобы ты закончил. Когда будет результат?

Я опешил. Такой уверенной чуши я давно не слышал.

— Паша, послушай… Может, я и получил кучу денег, но недостаточную, для окончания всех работ. Я не понимаю, почему ты так ставишь вопрос…

— Хорошо, подъезжай завтра в десять в офис — разберемся, — мы поменяли место дислокации. Позвони Коле — он объяснит, где находится новый офис.

На душе стало сумрачно. Что-то в пашином голосе меня насторожило. Какая-то безапелляционная уверенность, при полной абсурдности произнесенного.

«Просто кинуть хотят» — размышлял я — «получили бабки, поделили… Теперь надо достраивать — а отдавать то, что в кармане не хочется. Грузят они меня, что ли?»

При всех сомнениях в правильности своих действий, ровно в десять утра следующего дня я зашел в кабинет, отделанный по последнему слову офисной бандитской моды — неоправданно дорогие итальянские столы, нагромождение ненужной оргтехники, экзотические жалюзи на окнах, стандартная секретарь-блондинка в комплекте. Кроме блондинки, в кабинете находились — Паша, Коля и, неизвестный мне толстячок, лет сорока пяти с дежурно-приветливым взглядом усталой проститутки.

— Надя, сходи в кафе, нам поговорить надо, — произнес Паша, раскачиваясь в кожаном кресле с вибромассажем.

Секретарь Надя молча встала из-за компьютерного стола и вышла.

— Привет, Серега, — подмигнул мне Коля, закрывая за ней дверь на ключ, — познакомься, это — Василий Андреевич. Наш силовик. Подполковник МВД. Очень хороший человек. Меня с Пашей ты знаешь…

Мне не понравились начало разговора, запертая дверь и присутствие Василия Андреевича.

— Добрый день, — выдавил я из себя и пристроился на угол полированного стола. Получилось слегка развязно, но пересаживаться было поздно. Мне стало страшно.

— Давай без предисловий, — начал Паша, — меня интересуют сроки сдачи объекта.

— Паш, я же вчера сказал… Нужно финансирование… Без этого никак. Заплатить рабочим — надо, рассчитаться за поставку материалов — надо… Мы же договаривались, что предоплата должна составлять семьдесят процентов от всей суммы заказа… А я получил чуть больше пятидесяти…

— Так что, пятьдесят процентов для тебя пыль? — перебил мои объяснения Коля, — Мелочи? Это куча денег?! Мы тебе такой заказ дали! Мечтать только можно! А ты вот так…

Я растеряно посмотрел на Василия Андреевича, но он отвернул взгляд в окно. Меня пробил озноб. «Вот это расклад!»

— Так, разговор следующий, — подал голос Паша из массажного кресла, — пиши расписку, что обязуешься закончить объект к такому-то числу… Закончишь — получишь деньги… Остаток. Мы не кидалы…

Больше всего на свете мне хотелось написать расписку и смотаться из запертого кабинета.

— Паша, что за разговоры? Какие расписки? Вы мне недодали денег… А я вам расписки должен писать?

— Вот ты как заговорил… Мы к нему со всей душой, а он нас кинуть хочет…

От абсурдности ситуации, я криво улыбнулся.

— Ты еще и издеваешься над нами? — Паша встал с кресла.

— Я издеваюсь? — я хмыкнул, изображая иронию, — что за…

Паша шагнул ко мне.

Можно тешить себя тем, что окружающая нас Вселенная — это отражение твоего собственного сна в зеркале, которое находится в твоих же мечтах, и сам ты — только мысль, промелькнувшая в сознании высшего существа, можно и удобно размышлять об этом, защитив покой системами сигнализации и пожаротушения, отложив на «черный день» пару десятков тысяч баксов и, оставив новенький автомобиль на охраняемой стоянке… Можно… Пока удар в нос не опрокинул тебя на пол. И твое иллюзорное тело, совершив кукольное сальто, не окажется в пыльном пространстве между офисным столом и евроремонтной стеной. Тогда все хрустальные сверкающие теории рушатся с грохотом падающего стула, мир приобретает очертания коричневого плинтуса перед глазами, выпуклого и твердого, совершенно не похожего на произведение Матрицы… И, надо оставаться на пошарпаном линолеуме, сохраняя неприкосновенными границы фантазийного царства, придуманного на сытый желудок, поскуливая, прижать покорно хвост перед более сильными самцами, или поднять свою бренную оболочку на встречу правому хуку, который вышибает из тебя накокаиненого теоретика, сонливого философа и изощренного в словоблудии посетителя эзотерических вечеринок. Потом можно придумать, что не было высшего смысла вставать с пола, это же сон, всего лишь сон, и, даже убедить в этом окружающих. Но ночью, потный и жалкий, что ты скажешь себе, путаясь в простынях и одеялах? Что ты не мужик, а отражение? Плод мыслительного процесса мертвого даосского монаха, висящего в межзвездной пыли?

Я оторвал взгляд от плинтуса и встал, медленно, пытаясь не шататься и, сел на прежнее место. Губы и нос онемели, я подвигал нижней челюстью, восстанавливая их чувствительность.

— Заебал, — прошипел Паша и ударил снова.

— Я тебя, блядь, закопаю, — услышал я неуверенный Колин голос, приходя в сознание.

Шевелиться не хотелось, на полу было уютно спокойно. Я поднялся на ноги и опять сел на край стола.

— Ты что, отморозок? — удивился Паша и ударил мне локтем в ухо. В голове зазвенело, но я не упал. По шее побежал теплый ручеек.

— Ты слышишь, что я тебя спрашиваю? Ты что, отморозок? Ты нас кинуть хочешь?

«Это он для мента говорит» — понял я.

— Ты будешь отвечать, тварь? — Паша снова ударил, но не сильно.

«Они просто не знают, что дальше делать»

— Ты когда закончишь работу? Последний раз спрашиваю!

Я молча вытер рукой кровь с шеи и начал разглядывать красную липкую ладонь.

«А я же их не боюсь» — вдруг понял я. Когда начался разговор — боялся. А теперь — нет.

— Я тебя порву, сучонок, — визгливо крикнул Коля, но не приблизился ко мне ни на шаг.

Наступила пауза. Они растерялись, ждали моей реакции, но я молчал. Не собирался им облегчать жизнь, мне все равно, я окаменел. Во мне не было ненависти, даже уловив в воздухе запах их страха, я не ощутил презрения или чувства победы — просто понял, что все закончилось. Наше милое общение длилось считанные минуты, а жизнь сдвинулась куда-то вбок, изменился угол зрения, словно я включил на компьютере «бродилку» от третьего лица — теперь можно нажать паузу, перекурить, услышать трель телефона в соседнем кабинете, медлительно оценить вкус крови на разбитых губах — эти разрозненные паззлы огромного мира интересовали меня куда больше, чем два растерянных бандита во главе с продажным ментом. Я перешел на другой уровень. Чтобы меня победить — надо отрубить голову и проткнуть грудь осиновым колом. Они такими магическими способностями не обладали. Теперь им надо было выйти из игры, сохраняя остатки достоинства друг перед другом.

— Ребята, не надо так горячиться, — нашелся мент, — Город маленький. Зачем портить отношения. Серега все понял, все сделает. Да, Серега?

Я молчал.

— Ну вот, видите, все будет в порядке… Серега, ты иди, умойся… И домой. Завтра созвонимся, обсудим — как и что…

— Не вздумай заявление в ментовку писать, — добавил Коля, — у нас свидетели, что ты сам падал, хе-хе…

— Тихо, Коля, Серега не такой… Он мужик, чего ему с заявами бегать, пороги обивать, — мент Дима говорил и говорил, Паша стоял посредине кабинета, потирая травмированный кулак. Мне надоело все это слушать, я встал и вышел, открыв дверь ключом, торчавшим в замке. Меня ни кто не удерживал.

Когда я споласкивал холодной водой лицо, склонившись над белым умывальникам, в туалет зашел Коля и, молча стал хлопать меня по карманам.

— Руки убери.

— А может, ты разговор писал. Диктофончик спрятал в кармане…

— Руки убери. Мне диктофон не нужен. У меня память хорошая, — слова давались с трудом.

— Ну-ну, шутник. До завтра. Не вздумай прятаться…

— … а потом милиция у нас на кухне дежурила, помнишь? — у Люси поднялось настроение от воспоминаний о прошедших трудностях. На кухне, где мы пили бесконечный чай, было уютно и тепло.

— Я с диктофоном ездил на встречу в кафе. Ох, они и напугались! Засады, спецназ… Пропали, как корова языком слизала. Я, кстати, Пашу недавно в супермаркете встретил. Он морду отвернул — типа, не узнает… А глазки бегают.

— Такое пережили — и это переживем…

— Да, — согласился я, — нечего нюни распускать. Но хочется новостей. Пусть что-то произойдет с нами, невозможно так просто сидеть. С ума можно сойти.

— Позвони Квакину. Может, съездите куда-нибудь, в сауну, на рыбалку — развеетесь…

— Звоню, он недоступен. Ладно, объявится.

Я выгулял собак, успокоился, решил обдумать, как избавиться от депрессии, чем занять себя в ближайшем будущем, как обезопасить свой маленький мир от неприятностей и катастроф.

Ближе к вечеру, позвонили из банка, напомнили о погашения кредита (зачем мне были нужны эти дорогие бесполезные вещи!). Неприятно кольнуло в груди — такие простые жизненные моменты всегда выбивали меня из колеи. Я обещал решить вопрос на следующей неделе. Когда я успокоился, позвонил Фусенко (они что, сговорились?!) и пытался выяснить, когда моя фирма оплатит услуги его монтажников. Голос его был сух и официален. Я обещал перечислить часть суммы к концу следующей недели, но знал, что денег не будет, мы с Андрюхой решили не платить — работы были не выполнены, а те, что выполнены — не принимались по качеству. Да и вообще — форс-мажор, Революция. От собственных слабоволия и лжи я не мог сидеть на месте, метался по квартире, мысли скакали от одного решения к другому — забить на Фусенко, забить на Харьков, забить на всё, уехать в Москву, в Париж, развязать локальную войну и возглавить фронт какого-нибудь сопротивления. Последнее, было милым и фантастическим решением всех проблем — плакатные партизаны, похожие на кубинцев, игрушечный броневик обстреливает игрушечные деревенские строения, прислонившись спиной к кирпичной стене, радист беззвучно кричит в трубку, по косогору, часто припадая к пыльной земле, бегут фигурки с автоматами, штаб-квартира в уцелевшей избе, в углу спит не бритый вестовой, рыжая степь, чужие уставшие лица, помощь населения, 3-й взвод обходит справа, расстрел дезертиров, почему молчит пулемет, раненых подобрать, победа, почет и старость в теплой банановой республике. И ни каких фусенко, кредитов и банков…

В этих спасительных для нервов войнах меня никогда не убивали, иногда — легко ранили, я командовал крупным соединением, мы освобождали мелкие населенные пункты и, даже, города. Послевоенная жизнь представлялась мне богатой и спокойной, хотя я понимал, что Гаагский суд, наверняка, приговорил бы меня к расстрелу.

Ночь прошла без сна, что обычно со мной случается, когда я не устаю от работы и, маюсь вынужденным бездельем. Голова пухла планами, решениями, сомнениями — они выползали на простор квартиры, прятались в углах, шептались в темноте, сверкали глазами, требовали сигарет и успокоительных таблеток. Измученный их назойливостью, я заснул, когда за окнами уже серел рассвет.

Утром объявился Квакин, ворвавшись бодрым голосом в мой сонный мозг через телефонную трубку. Проговорив с ним несколько минут, я начал просыпаться — окружающие предметы обрели яркость и вес, в ушах растаяла глухая ночная вата.

— Поехали с нами, — трещал Квакин, — мы будем нырять, а ты ставридки наловишь…

— С кем «с нами»? — не мог понять я.

— Я и Рыжий Вовчик. Ну и ты. Я про Вовчика тебе рассказывал. Мы с ним в Балаклаве ныряли… Уф… Тяжело говорить. Нажрались вчера…

— А куда ехать-то?

— В Феодосию. Там транспортник франзузский затонул во время войны, прямо в бухте его люфтваффе раздолбал. Верхняя палуба не глубже тридцати метров. Мы уже баллоны забили. Катер возьмем. Погода отличная уже неделю. Грех случай упускать… Фууу… Еле дышу.

— А как же ты нырять будешь с перепоя?

— Рыбок подкормлю, — засмеялся Саня, — главное — в загубник не наблевать.

— А на чем поедем?

— На Вовкином «Опеле». Слышишь, тебе не все равно? Столько вопросов лишних. Где, куда, на чем… Собирайся — через час за тобой приедем.

— Подожди, я Люсе скажу.

— Говори. Привет ей. И поцелуй от меня.

Я прикрыл ладонью телефонную трубку и спросил у сонно моргающей Люси, можно ли поехать на рыбалку.

— Езжай, конечно. Я же тебе вчера еще предлагала, чтобы ты с Квакиным развеялся.

— Подъезжайте, — произнес я, убрав ладонь с трубки, — что брать с собой?

— Оденься теплее. Термос с чаем возьми. Еду по дороге купим. Люсю от меня поцеловал?

— Поцеловал, поцеловал. Все. Жду.

— Только не тяни кота за хвост, как обычно. Нельзя опаздывать. С хозяином катера договоренность на определенное время.

— Ладно. Давай.

— Все, конец связи.

— Подожди, а удочки? — заволновался я.

— Будут тебе удочки, — успокоил Квакин, — целый пучок удочек.

— Ну, хорошо.

Пока Люся заваривала чай с мятой в огромном китайском термосе, разрисованном яркими экзотическими цветами, я тщательно подбирал одежду — теплый свитер, связанный Люсей на два размера больше, чем требовалось, от этого особенно удобный и милый, лыжные штаны «каламбия», шерстяные носки, теплые ботинки.

— Шапку возьми, — напомнила Люся, — там ветер.

— Взял. Надо таблетки в рюкзак положить. От головы… и все такое…

— Уже положила. Перчатки не забудь.

— Хорошо.

— Термос в машине держи стоя, не клади на бок. Он протекает.

— Хорошо. Кулек для рыбы надо взять.

— Кулек уже положила.

— Хорошо. О, Квакин звонит. Наверное, подъехал. Чай готов?

— Готов. Забирай. С термосом осторожнее.

— Я понял. Все, поехал. Давай, любимая, жди с уловом.

— Когда вернетесь?

— К вечеру. Думаю, часов в шесть.

Я поцеловал Люсю, подхватил рюкзак и вышел на улицу. Было тепло и безветренно под голубым, совсем не зимним, небом. Странная крымская погода, утро обманывает, перерастает в хитрый день и заканчивается загадочной ночью. Невозможно прогнозировать настроение, температуру воздуха и возможность выпадения осадков. Трепетный, изменчивый мир с внезапными дождями и гололедом. Но, сейчас было сухо и здорово — стоило насладиться этим в полной мере.

Саня познакомил меня с Рыжим Вовой, который оказался сорокалетним мужичком невысокого роста, насупленным, как старичок-боровичок из мультфильма, но веселого и острого на язык. Я забросил рюкзак в необъятный багажник черного Опеля — универсала, где уже разместились баллоны, фирменные сумки с дайверским снаряжением и множество целлофановых кульков, забитых непонятно чем. Квакин забрался на заднее сидение, снял кроссовки и заявил, что будет спать. Вова что-то буркнул про друзей, готовых бросить в трудную минуту, ему было тяжело после бессонной пьяной ночи, но Саня уже лег, накрыл голову спортивной курткой и, видимо, сразу заснул.

— Да, наверное, здорово вы вчера отдохнули, — улыбнулся я, усаживаясь на переднее сидение, рядом с водителем.

— И не говори, — Вова страдальчески скривился и включил зажигание, — отрегулируй сиденье, если не удобно. Там внизу рычажок, с правой стороны.

Всю дорогу мы разговаривали о погружениях, затонувших кораблях, самолетах, техно-дайверах, сухих и мокрых костюмах, компенсаторах, глубинах и катерах. Оказалось, что Вова владелец рекламной фирмы, у нас много общего, но мы не стали обсуждать бизнес — слишком теплый и перспективный был день, чтобы портить его рассуждениями о проблемах добывания денег. «Знаешь, как мы называем биг-борды, на которые наклеиваем постеры с харями всяких кандидатов и политических лидеров?» — это был единственный вопрос, который коснулся работы и окружающего хаоса. «Как?» — поинтересовался я. «Биг-Морды» — сказал Рыжий и, даже, не улыбнулся. «Надо запомнить» — я тоже не засмеялся — настолько это было точно и справедливо. Когда мы въехали в Феодосию, проснулся Квакин и потребовал воды.

— Из моря напьешься, — ответил Рыжий.

— Дайте жидкости, — еле ворочал языком Квакин, — звери. Гестапавцы. Остановите Землю, я сойду.

— Вчера надо было думать, прежде чем водку жрать, — Вова похлопал себя правой рукой по щеке, — видишь, как папа выглядит? Огурец! Потому, что знает меру.

— Дайте воды, — продолжал ныть Саня, — Серега, у тебя термос был. Где он?

— В багажнике. Не достанешь из салона.

— Сукиии…

— Потерпи. Сейчас на рынок заедем, провианта купить — напьешься, — успокоил его Вова.

Когда машина остановилась возле входа в рынок, обозначенный белой каменной аркой, Саня сказал, что все купит сам и, умчался в сторону торговых рядов. Вова откинулся на спинку сиденья и задремал. Я вышел из автомобиля, чтобы размять ноги и поглазеть на газетные киоски. Шершавые, остро пахнущие свежей краской издания пестрели заголовками, которые продолжали телевизионную тему революционного апокалипсиса, содрогаясь, я купил несколько развлекательных журналов с кроссвордами и анекдотами, надеясь, что они не инфицированы политическим герпесом. Журнальчики были прошлогодними и скучными, что меня несказанно обрадовало. Я не хотел платить за Биг-Морды, которые после победы выкачают из меня каждую копейку, вложенную ими в предвыборную компанию. Только с такими процентами, которые не позволяли себе брать даже живодеры-ростовщики в тяжелые и неурожайные годы.

Пока Вова дремал, а я листал прессу — вернулся Квакин, груженный пакетами с провизией.

— Ты что, с голодного края? — поинтересовался Рыжий, открывая глаза.

— Сами потом благодарить меня будете, — кряхтел Квакин, запихивая все купленное в багажник, — вот, смотрите, что я приобрел.

В его руках появилась литровая банка с мутным рассолом, в котором плавали маленькие сизые огурцы.

— Кто хочет? — Квакин открыл пластмассовую крышку и отхлебнул жидкости, — Бомба!

— Давай, — Рыжий протянул руки с умилением глядя на народное лекарство.

Когда рассол кончился — я тоже попробовал, он был острый, с плотным чесночно-укропным ароматом — мы разделили хрустящие, упругие огурцы, доставая их руками из банки. Сразу захотелось есть.

— А что ты там купил? — поинтересовался я у Квакина.

— Правильно, давай перекусим, — поддержал меня Вова.

Мы достали из пакетов свежие белые батоны, круги упоительно пахнущей «краковской» колбасы и пластиковые бутылки с лимонадом. Это простая пища, разложенная прямо на капоте машины, показалась мне необыкновенно вкусной и правильной.

— Чай пить будем? — поинтересовался Квакин.

— Нет, на катере греться будем. В море, наверняка, ветер. Замерзнем после погружения, — возразил Рыжий.

— Правильно, — согласился Саня, ломая колбасные круги руками и раздавая нам.

Но мы, все равно, выпили чаю, используя вместо стакана крышку термоса. Я закурил, наслаждаясь сладким напитком и сладким же дымом.

— По машинам, — скомандовал Вова, когда с едой было покончено, — нас ждут уже. И к пограничникам надо заехать, разрешение взять.

Пока мы добирались до берега, брали разрешение на выход в море (это заняло, к моему удивлению, всего несколько минут — Рыжий явно заплатил за эту скорость), в голове поселилась приятная тяжесть и чувство нереальности того, что происходило за пределами нашей поездки. Да и сама поездка превратилась в сладкий предутренний сон — воскресенье, будильник выключен, спешить некуда. Я не заснул, а барахтался в ватном одеяле из солнечных лучей, бьющих сквозь лобовое стекло и закрытые веки, обрывков радиопесен, коротких фраз моих попутчиков и успокоительного шума двигателя.

— Подъем, соня, — меня похлопали по плечу, я потянулся, выгоняя томное тепло из организма и, открыл глаза. Машина стояла на обрыве, в конце грунтовой дороги. Внизу шелестело спокойное море, подкатывая мелкую волну прямо к ряду железных гаражей, в которых, как я догадался, ночевали катера. От гаражей, прямо в воду спускались рельсы, поросшие зеленой мягкой слизью. По ним на тросе, с помощью лебедок, спускали и поднимали суденышки — старые моторные яхты, древние лодки, новые лодки с японскими моторами и списанные по негодности буксирчики. Квакин устремился вниз по обрыву, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие, боком, ставя ступни на ребро, как это делают альпинисты. Ему на встречу шел пожилой человек в старой ветровке и вязаной шапочке, худой и неловкий. «Хозяин катера» — понял я.

— Это Дима, наш капитан, — подтвердил мои предположения Рыжий, вытаскивая снаряжение из багажника. Блин, все это барахло придется тащить по обрыву до берега.

— Староват он для Димы, — я искал сигареты, хлопая по карманам. — Дотащим, как-нибудь.

— Димон — наш человек, Рыжий закряхтел, поднимая баллоны с воздухом.

— Подожди, сейчас помогу, — сигареты мне найти не удалось, и я вылез из машины.

Пока Квакин что-то обсуждал с капитаном, мы нагрузились первой партией снаряжения и начали спускаться вниз. Ноги разъезжались на мелких камешках, которыми был усыпан склон, я взмок в теплой куртке, но с моря дул свежий ветерок, напоминая о том, что сейчас зима. Вторую ходку мы совершили уже втроем, перенеся все необходимое для экспедиции к Диминому гаражу. Я вошел внутрь и увидел старый большой катер, когда-то выкрашенный белой и голубой краской, стоявший на железной платформе с колесами, много всякого металлического хлама, бочки с топливом, кучи ветоши и развешанный по стенам слесарный инструмент. Тележка с катером стояла колесами на рельсах и была привязана толстым стальным канатом, намотанным на огромный железный барабан, прикрепленный к дизельному двигателю.

— Здесь не курите, — предупредил нас Дима. Я только что нашел сигареты в заднем кармане штанов, закурил одну, но, безропотно выкинул ее в воду.

Рыжий и Квакин стали обсуждать с Димой детали будущего погружения, а я стал поднимать на борт все, что мы принесли из машины.

— Сколько времени в море будем? — доносились до меня куски разговоров.

— Часа четыре…

— А ставридка идет?

— Идет. Если в одном месте нет, в другое перейдем. Есть ставридка, много берут рыбаки.

— Хорошо.

— … найдем корабль?

— … «кошкой» тралить будем… Зацепим — буй поставим…

— с Костей нырял…

— Костя на прошлой неделе был… подняли каску… хороший корабль…

— … французы… большой… бомбили — прямое попадание… за десять минут затонул…

Я попытался разместить сумки и рюкзаки так, чтобы они не мешали под ногами. Второстепенные вещи и кульки с едой засунул под деревянные скамейки. Когда, на мой взгляд, порядок на палубе был наведен, я зашел в рубку, чтобы поглазеть на приборы и большой деревянный штурвал, как на пиратских кораблях. Сейчас спускать будем! — крикнул мне Дима.

Я помахал ему в через лобовое стекло рукой — «понял!». Он в ответ махнул мне и завел дизель лебедки. Катер вздрогнул и стал медленно катиться задом по рельсам, визжали колеса платформы, хрустели шестеренки передачи — я ухватился за штурвал, сохраняя равновесие. Несколько раз катер останавливался, натягивая страшно трос, снова дергался, пока облегченно не закачался на воде. Все запрыгнули на борт, напарник Димы, который подошел во время спуска, отцепил трос и что-то крикнул нам. Мы его не услышали, потому что Дима включил двигатель и рубку наполнил грохот и выхлопные газы. Катер медленно стал пятиться, вспенивая винтами воду и разворачиваясь носом в сторону открытого моря.

— Здорово? — подмигнул мне Саня.

— Спасибо, что вытащил из квартиры, — мне нравилось начало приключения — старый кораблик, небритый Дима-капитан, деловитый Рыжий, бледный с перепоя Квакин, груда снаряжения в фирменных сумках, терпкие морские слова — «кошка», «тралить», «буй», пенная кильватерная струя на металлической поверхности моря и вероятность наловить ставридки.

Когда мы отошли от берега, в лицо ударил плотный свежий ветер, суденышко прыгало на мелкой волне, лавируя между огромными ржавыми конусами, обозначающими подводные препятствия — полная отрешенность от всего, что осталось на суше — я думал, смогу ли жить такой жизнью, добывать из моря рыбу, возиться с лодкой, ходить в старом бушлате, не суетиться, говорить короткими вескими фразами, честно, размерено, ничего лишнего… Потом понял — моя тяга к разнообразию, граничащая с манией, не позволит этого, я уйду к россыпям городских огней, к дымным автомобильным пробкам, к головокружительной беготне, уйду, сбегу, не выдержу равновесия, чтобы потом ночами вспоминать о нем, спокойном и крепком, тяжелом физически, но здоровом и чистом равновесии. Охватила меня, сидящего на скользкой деревянной лавке, звенящая легкая печаль человека, живущего не так, и понимающего это, и продолжающего жить не так, я сквозь солнцезащитные очки смотрел на приготовления Рыжего и Квакина — черные костюмы, фонари, щел-щелк, работают, горит, короткое змеиное шипение проверяемых клапанов, тяжелые пояса, набитые свинцовыми брусками и дробью, завидная сосредоточенность, шшшш, клапан, порядок, я хотел с ними, я не мог с ними, красивые дайверские ножи, подгонка, все это настоящее, баллоны настоящие, катер настоящий, взорванное транспортное судно под нами настоящее, на настоящей глубине, и опасности там настоящие — течения, рваная обшивка, потеря ориентации в лабиринтах отсеков и кают и мутные донные отложения.

Перед погружением я сфотографировал Вову и Квакина, на борту, втиснутых в гидрокостюмы, потом в воде, размахивающих руками и, они синхронно ушли на глубину, а я с Димой остался их ждать, пытаясь понять, сколько будет тридцать пять метров глубины в пересчете на этажи высотного здания. Получалось у меня не менее девяти этажей — я поежился, разглядывая тяжело переливающуюся морскую гладь. Потом, я остался один на открытой палубе — капитан ушел в рубку и лег на узкий топчан, обитый дерматином. Сигареты быстро тлели на ветру, не успевая насытить легкие никотином, время замерло, жизнь сосредоточилась на борьбе с капризной зажигалкой, на частых затяжках, переменчивых бликах зимнего солнца на поверхности воды, ртутный неземной блеск утомлял глаза, убаюкивал, усыплял, приходилось растирать лицо, чтобы не заснуть. Часы остались дома и, было не понятно, сколько прошло времени с момента погружения. Я скинул оцепенение — надо было поинтересоваться у Димы, не пора ли ребятам вернуться, но не успел — на поверхности показались две черные головы в масках.

Они вытянули из глубины три небольших зеленых снаряда (двадцатимиллиметровая зенитная пушка — определил я) и железную часть кирки — всю в наростах, почти бесформенную. Пока мы с Димой помогали стягивать с них тяжелые холодные костюмы, растирали синие тела полотенцами, поили чаем, Квакин рассказал про танки и грузовики на палубе затонувшего корабля, про то, как он растерялся, когда случайно поднял ластами облако ила, про плохую видимость, а я представлял людей, которые барахтались в ледяной воде, панику после прямого попадания авиационной бомбы, всех этих людей, которые думали, что мир создан для них, и мир, действительно, был мал, сжимался до теплого комочка внутри остывающего тела, а вокруг пламя и смертельный холод, как страшно, обидно и нелепо — до берега рукой подать.

Когда водолазы согрелись, капитан вывел катер в открытое море, прочь из бухты, обогнул мыс с обрывистым берегом и заглушил мотор, объявив, что здесь есть ставрида. Мы наладили снасти, очень простые, с множеством крючков и красными и желтыми пучками ниток вместо наживки, ребята обучили меня приемам ловли ставридки, тоже простым, все расселись по разным бортам катера и принялись удить. Дима не обманул — рыбы было много, я наловил полный кулек за двадцать минут. Потом свернул снасть, больше мне не надо было, не хотелось выдергивать из воды этих доверчивых серебристых рыбок, их и так было достаточно для засолки и жарки.

— Потрошить надо, чтобы засолить? — спросил я у Рыжего.

— Не надо. Вымой, солью пересыпь — и на два дня в холодильник.

— И все?

— Все. Пальчики оближешь. Только соль крупную бери, не йодированную. Мелкая не годится.

— Понятно, — посмотрел я на свой улов и, подумал, что часть рыбы придется раздать знакомым. Слишком много.

— Больше не будешь ловить? — поинтересовался у меня Квакин.

— Нет. Куда ее столько? Хватит.

— Ясно, я тоже пас.

— Все, сматываем удочки, — подвел итог Вова, — хорошего — понемногу. Дима, давай к берегу.

Усталые и довольные мы перетащили снаряжение обратно в «Опель», Квакин рассчитался с капитаном, поблагодарив его, все пожали ему руку, и расселись в машине. Теперь я занял заднее сиденье, расположился там комфортно, голова была тяжелая от свежего воздуха, напало сонное оцепенение, Саня наоборот — взбодрился, они с Рыжим начали вспоминать вчерашнюю пьянку, шлюх, которых вызывали, двух прекрасных (как выразился Квакин) и одну ужасную, ее выгоняли, но она осталась, отказалась от денег и косматила (тоже Квакиновское словечко) до утра, напилась, приставала ко всем подряд, но ее не хотели, она танцевала на столе голой, ее все равно не хотели, она плакала, заснула в туалете, потом проснулась и лезла в драку, ругалась со своими прекрасными коллегами. Под рассказ о похождениях несчастной не красивой проститутки я заснул, убаюканный ровным ходом машины и мягким теплом в салоне. Мне приснился не долгий сон о пьяных моряках, которые устроили дебош в портовом кабаке, не поделив малолетнюю азиатскую красотку. Моряки — красочные, не бритые, похожие на пиратов, пили ром из квадратных бутылок, зловеще громко смеялись, тягуче и яростно избивали друг друга возле грязной барной стойки, а желтая хрупкая девочка улыбалась мне издалека, сквозь сигарный дым, манила меня, но ее увели вверх по темной лестнице, в номера, громко хлопнула невидимая дверь, я кинулся за ней, на встречу внезапно подувшему холодному ветру и проснулся. Багажник «Опеля» был открыт, Саня что-то выгружал из него прямо на асфальт.

— Просыпайся, приехали, — улыбнулся Рыжий, — горазд ты поспать.

Я посмотрел в боковое стекло и увидел, что машина стоит возле моего дома, вечер и поездка окончена. Стало грустно и зябко — позади остались — металлическое море, затонувшие рваные корабли, ветер в лицо и маленькая раскосая проститутка в цветном сарафане.

Ставридка получилась на славу — жирная, вкусная, в меру соленая, мы с Люсей с таким удовольствием ее поглощали на второй день после рыбалки, что я не выдержал и решил поделиться с Андрюхой.

— С тебя пиво, с меня — рыба, — сообщил я ему по телефону.

— Завтра в пять приеду. Нормально? — Андрюха обрадовался приглашению.

— Годится. Люся завтра во вторую смену. До девяти вечера. Посидим сами, побалдеем.

— Какого пива взять?

— Разного. Но, много не бери, так, для вкуса. Я его вообще пью только под настроение.

— Значит, в пять?

— Ага, в пять. Жду.

— Посидим завтра с Андрюхой, поболтаем… Решим, как дальше жить… Я тебя с работы заберу, не волнуйся, — сообщил я Люсе, которая расправлялась с солеными ставридками и, только кивнула утвердительно головой. На ее тарелке быстро росла гора рыбьих скелетов и голов, которыми она периодически подкармливала собак, замерших возле стола с заискивающими мордами, пасти полные слюны, печальные глаза ленивых домашних животных, привыкших попрошайничать.

— Хорошо засолили, — я чистил рыбу от внутренностей и костей, раскладывал ее на куске хлеба с маслом, ел и запивал сладким чаем.

— Вкусно, — согласилась Люся. Собаки были с ней полностью согласны.

— Знаешь, хочется, иногда, все бросить… Уехать куда-нибудь в глушь, чтоб ни телевизора ни телефона. Кур разводить, индюков всяких. За грибами ходить, камин, библиотека, сад, бассейн во дворе соорудить, воздух чистый… Собакам раздолье.

— Все это хорошо, если есть возможность в город вернуться, когда надоест. А это быстро надоест. Нам все быстро надоедает. А собакам — главное, чтобы кормили. И спать на теплой кровати.

— Да, — приходилось признать Люсину правоту, — это все мечты. Типа заграницы. Не набегаешься от себя, надо жить там, где живешь. Но, надо что-то менять. Может, в депутаты пролезть? Надоело быть наблюдателем, все дербанят, всё дербанят, скоро и нечего будет уже, начнется передел… Ха! Начнется! Он уже начался, посмотри телевизор — революция это и есть экспроприация экспроприаторов, тот же самый дербан дербанщиков. Одних убирают, чтобы самим открыто воровать, опираясь на закон, Конституцию, армию и милицию. Блин, достало все. Ты же понимаешь, что это не революция, а бандитский переворот — одни паханы сменяют других?

— Понимаю, — вздохнула Люся.

— И я понимаю. Я боюсь, что все понимают. А если понимают все, значит, они согласны с положением вещей. И, просто, новый пахан им больше обещает — крутые наколки, возможность безнаказанно воровать и насиловать. Это тоже временно. Придет новый хозяин, все заберет, одних посадит, других опустит — и так всегда… Из поколения в поколение… Но, мы же не вечные, чтобы ждать светлых времен. Может, надо пристроиться к кому-нибудь, чтобы не думать каждый день о хлебе…

Я разволновался, закурил, мирный разговор за столом перерос в мой злобный монолог, трудно было остановиться, меня несло, плескалось в голове бурное море, поднимая осевшие, погребенные обиды, как облако ила, вызванное неловким движением ласт, фонарь гаснет, паника, где поверхность, трудно трезво мыслить, тело судорожно дергается, поднимая новые и новые клубы мелких частиц, спасите наши души…

— Пристроиться можно, — спокойно произнесла Люся, — а как потом со всем этим жить? Не думаю, что ты сможешь…

Я захлопал глазами, словно вышел из темной комнаты на свет, ничего не видно, но паника пропала, злость улетучилась, осталось только чувство незавершенности, беспомощности и растерянности.

— Пойду собак выгуляю, — это единственное, что я смог выдавить из себя.

«Я придумаю, придумаю, всегда что-то придумывал, и сейчас придумаю, прорвусь, всегда прорывался…» — думал я, прогуливаясь вдоль дороги возле дома, привязанный поводком к собаке, пустой от отсутствия свежих идей. Все очень застоялось в моем мире, я стал слабым от сытости, размеренности и постоянства. Нелепые местечковые перевороты оказались способны нарушить гармонию моего существования, это плохо, очень плохо, тело ослабло, зубы сточились, я плыву туда, куда несет поток, щепка я, вертит меня, мокрую щепку, грязная вода. Страшно — ничего я не контролирую, даже не успеваю рассмотреть проносящийся мимо берег, вижу только серые пузыри, которые зарождаются и лопаются перед моими глазами, они и являются картинкой, иллюстрирующей мою вселенную, эти глупые грязные пузыри. Иногда, промелькнет, вдруг, клочок голубого неба, когда река переворачивает меня на спину, играючи. Миг — и брызги воды слепят глаза, заливает уши — и я забываю, что есть там, вверху, красивое, малопонятное и бесполезно прекрасное. Забываю, ежеминутно занятый притиранием красных глаз, отплевываясь, и барахтаясь, трясу головой, оглохнув.

«Придумаю, придумаю» — шептал я как заклинание, провожая взглядом проносящиеся мимо меня машины. «Придумаю и сделаю».

Андрюха привез кулек, набитый множеством бутылок с пивом — чешским, немецким, темным, светлым, пшеничным…

— Обалдел, совсем, — удивился я, — просил же, «не много».

— Ты сказал — разного, — оправдывался Андрюха, — а «разного» и «не много» — понятия не совместимые…

— Ладно, попробуем все. Понемногу. Открывай. Давай, сначала вот это… Я и бутылку такую не видел.

— Магазины завалены любым, каким хочешь… Просто, ты внимания не обращал. Ты же не дружишь с пивом.

— Все, давай усаживаться. Хватит трепаться, — я достал красивые кружки с крышками в виде кабаньих голов и поставил на стол блюдо со ставридкой.

— Сам солил, говоришь? — Андрюха оторвал голову первой рыбке и отправил ее в рот.

— Сам. Нравится?

— Ммммм. Супер. Без всяких специй?

— Только соль.

— Отлично. Не думал, что зимой она такая жирная. Долго солилась?

— Два дня, — я наполнил бокалы черным пивом.

— Супер. И пиво интересное. Но, я темное не очень люблю…

— А мне нравится.

Мы замолчали, на время, наслаждаясь напитком и рыбой, мягкой, свежей и нежной.

— Знаешь, Андрюха, — я достал сигарету и закурил, — не спал вчера всю ночь… Вечером передача была по телеку — «Операция выбор „Ы“» называется…

— Как называется?

— «Операция выбор „Ы“», операция «Ы», понимаешь?

— Почему «Ы»?

Я засмеялся.

— Кино забыл? «Чтоб ни кто не догадался…» Тема такая, что выборы — это операция, которая направлена на то, чтобы задурить людям голову. Чтобы ни кто не догадался, что им суют под видом обещаний. Выбора то, на самом деле, нет… Ни какого… Хрен редьки не слаще… Что красные, что белые.

— Да-а, не смешно, — Андрюха почесал затылок и приложился к бокалу.

— Не смешно. Но как это верно, Ватсон! И, что самое интересное, передача наша, местная. И рожи там наши, местные, знакомые до боли. Рассуждают что-то, трындят… Понимаешь, к чему веду?

— Нет, честно говоря.

— Я эти рожи, как и ты, с детства видел. С некоторыми в песочнице играл. Теперь они там — а мы здесь. Они говорят, а мы — слушаем. Фирштейн? — в возбуждении я встал со стула и начал расхаживать по кухне.

— Ну и…

— А почему не мы там? Почему не нас показывают по телевизору? Ты задумывался?

— Наверно, у них родители богатые. Или денег много… Девать некуда…

— Вот! — я потер ладони от удовольствия, — вот она, главная наша ошибка. Мы заведомо ставим себя ниже. После такой постановки вопроса мы обречены. Сами себя загоняем в угол.

— Серега, давай смотреть на вещи трезво. Без денег не пролезешь. Это аксиома. Нужен стартовый капи…

— Только не говори мне о стартовом капитале! — оборвал я Андрюху, — это все отмазки. Раньше мы думали, что для начала любого бизнеса нужен этот долбанный стартовый капитал. Так?

— Ну…

— Однако, у нас фирма, созданная из ничего. Из воздуха, из сомнений, из ночных работ, из бессонницы… Ни копейки не заняли. Потому, что у нас был свой стартовый капитал. Знаешь какой?

— ?

— Желание и терпение. Вот и весь необходимый капитал. Это не круче, чем деньги. И не быстрее. Но это работает. Если ты не клянчишь деньги на свое дело, то потом не надо ни с кем делиться…

— Но, это все теория. Как пролезть туда? Реально, с чего начать?

— Начало уже есть. Мы — члены партии. Я возглавляю первичную организацию. Мы уже в строю. На самых задворках, но уже там. Скоро выборы. Судя по всему — толковых людей не хватает. Надо себя проявить, чтобы заметили, так нарисоваться, чтобы не смогли стереть. Мне кажется, сейчас самое подходящее время.

— А жить на какие шиши? Такая работа будет занимать все время. А фирма?

— Вот, подошли к самому важному моменту… С моими аргументами ты пока согласен?

— В общих чертах — да, — Андрюха открыл новую бутылку пива. Про рыбу он забыл, увлеченный разговором.

— Получается, что желание у нас есть. Мы хотим прорваться. Надоело собирать объедки…

— Ну, хватит пропаганды. Делать что надо?

— Надо решить. Бросить фирму вдвоем мы не можем. Значит — надо выбрать депутата Балтики… Один занимается фирмой, другой — лезет в политику. Это может быть только обоюдное решение.

— А если не выйдет ничего? — Андрюха очень надеялся, что я развею его сомнения, но я не хотел врать.

— Может и не выйдет… Этого не узнаешь, пока не попробуешь. Я чувствую — пришло наше время. Пришло, надо только начать.

Мы замолчали на некоторое время. В кухне сгустились вечерние сумерки, незаметно и быстро, я включил свет и выбросил окурки из пепельницы в мусорное ведро.

— Выглядит немного наивно, — Андрюха задумчиво рассматривал пивную кружку, хлопая тяжелой крышкой.

— Понимаю. Я не ставлю нереальных целей. Президентами нам не стать. Но, в горсовет — вполне возможно попасть. Для начала — очень не плохо. Это уже прорыв. Год работы. Что это за срок? Пыль… Год, всего лишь год. И не заметишь, как пролетел.

— Согласен, срок не большой…

— Вот они, выборы… Посмотри. Пролезут те, кто лезет. Те, кто спит, все проспят. Годом жизни можно рискнуть.

— Хорошо, я согласен. Я буду фирмой заниматься — ты продвигаться в партии. План четкий есть?

— Будет план. Пока его нет на бумаге (а он скоро будет!) — все остается на своих местах. Работаем, как работали. Созреет окончательный план битвы — поговорим опять. Будем считать, предварительное решение мы приняли, — я, вдруг, почувствовал себя опустошенным. Все, что я пережил за последние сутки, выплеснулось. Оказалось, внутри меня были только эти переживания, ничего более — гулкая порожняя бочка сидела за столом и пыталась заполнить себя пивом.

— Это не будет легко, — сказал я устало, — может быть, это будет даже отвратительно. Только, я не могу больше ждать. Надо ползти вперед. Если ты откажешься — я пойму…

— Я же согласился, ты чего? — Андрюха удивленно поднял брови, — вместе, так вместе.

— Извини, это я так… Устал что-то. От безделья, наверно. Спать не могу. Выборы, выборы, выборы… Какой канал не включишь — везде выборы. Это их выборы. Следующие будут наши. Поверь, я чувствую… Главное — решить…