Оппозиция, или как противостоять Путину

Эпоха политического спектакля

Давайте задумаемся, почему режим Ельцина, не имея за собой значимой социальной базы, загоняя народ в страшную, уже всем ясно видимую яму, так легко управляется с организованной частью народа — т. н. оппозицией? Она и мычит, и брыкается, а то и перепрыгнет канаву и залезет от пастуха в кусты — не хочет идти — а все равно, свистнет подпасок, укусит за ногу Шарик, и бежит она рысцой, куда надо. Радуется тактическим высоткам, которые ей сдал для утешения противник: «Ура! Мы победили на выборах в Думу! Наша взяла на выборах в городе Хлынове!». А ведь всем ясно, что, если бы это всерьез вредило режиму, никаких выборов вообще не было бы. А так, играйте, детки!

Сегодня озабочены: кого же нам выбрать в президенты? Надо ведь менять убийственный курс реформ! А если завтра Ельцин возьмет и учредит монархию? Да весь Синод с кадилами ее освятит, да весь Земский Собор поползет к маленькому Императору на коленях — трудно ли собрать по три клоуна от «субъекта Федерации»? Спросишь какого-нибудь лидера оппозиции, что она в этом случае будет делать, а тебе в ответ: «Да что вы, окститесь!» А спросишь простого обывателя, у него и то более разумный и ясный ответ: «Царя свергать легче, чем президента, потому как дело привычное!»

Тут-то и есть наша слабость, даже самой здравомыслящей части, — мы уповаем на привычные способы, пусть даже для нас самые тяжелые. Так и думает сейчас, хотя бы втайне, большинство: в крайнем случае, повоевать всегда успеем. А то, глядишь, и какую-нибудь недорезанную ракету раскочегарим и саму НАТО напугаем. А пока: «заманивай их, ребята!» Но в том-то и дело, что этот стереотип поведения уже прекрасно изучен, а значит, против него найдены эффективные приемы. В последний момент даже подорвать себя гранатой вместе с врагом никто не сумеет — врагом окажется резиновая кукла, а из гранаты с шипением пойдет какая-нибудь вонь.

Вожди оппозиции и сами видят, что плетутся в хвосте событий, что их постоянно обводят вокруг пальца, но объясняют это высокими материями: нет идеологии! Не созрела! Но если ты уже втянулся в борьбу и множество людей сплочены стремлением устранить данный конкретный режим и сменить политический курс, пресечь губительную «реформу» — разве это не достаточная идеология? На данном этапе — вполне достаточная. Она мобилизует и соединяет всех, кто предвидит катастрофу (вернее, считает катастрофой ликвидацию России и гибель части ее народа). Разве имели какую-нибудь «зрелую» идеологию сербы в Боснии? Они были сплочены общим ответом на самые простые вопросы. Но они честно эти вопросы себе поставили и не побоялись на них ответить.

Нет, у нас дело не в идеологии, а в выборе стратегии и тактики борьбы. В явном виде выбора вроде бы и не было, стоит поднять о нем вопрос, на тебя зашикают и замашут руками. Значит, все делается «по привычке»— но это и есть определенный выбор. И сегодня выбор, возможно, наихудший. Почему же? Думаю, потому, что он неверно определяет суть происходящего конфликта, расстановку сил и способ действий противника. Противник изменился, а мы — нет. Буденный был лихой рубака на японской и германской, стал новатором на гражданской, но оказался беспомощным в 41-м.

Рассмотрим нынешнее столкновение в России в его «мягкой» ипостаси — как «вестернизацию», попытку западного современного общества сломать и переварить российскую цивилизацию. Все предыдущие попытки: шведы и тевтоны, поляки с иезуитами, Наполеон и Гитлер, Керенский с Троцким — были неудачными. Ответ России, соединяющий воинскую традицию и хитрость множества ее народов, во всех случаях был неожиданным, нетривиальным. Традиционное общество России оказывалось более творческим, и «русские прусских всегда бивали». Так мы с этой присказкой Суворова, как бы навсегда подтвержденной Жуковым, и успокоились.

Между тем Запад сделал большой скачок в интеллектуальной технологии борьбы. Неважно, что в целом мышление «среднего человека» там осталось механистическим, негибким, — кому надо, эти новые технологии освоил. Специалисты и эксперты, советующие политикам, освоили новые научные представления, на которых основана «философия нестабильности». Исходя из них была развита методология системного анализа. Она позволяет быстро анализировать состояния неопределенности, перехода стабильно действующих структур в хаос и возникновения нового порядка. Историки отмечают как важный фактор «гибридизацию» интеллектуальной элиты США, вторжение в нее большого числа еврейских интеллигентов с несвойственной англосаксам гибкостью и парадоксальностью мышления.

Все это вместе означало переход в новую эру — постмодерн, с совершенно новыми, непривычными нам этическими и эстетическими нормами. Что это означает в политической тактике? Прежде всего, постоянные разрывы непрерывности. Действия с огромным «перебором», которых никак не ожидаешь. Так, отброшен принцип соизмеримости «наказания и преступления». Пример — чудовищные бомбардировки Ирака, вовсе не нужные для освобождения Кувейта (не говоря уж о ракетном ударе по Багдаду в 1993 г.). Аналогичным актом был танковый расстрел Дома Советов. Ведь никто тогда и подумать не мог, что устроят такую бойню в Москве.

Ошарашивают разрывы непрерывности в этике. Спектр частных случаев вроде расстрела молящихся палестинцев в мечети Хеброна неисчерпаем. Ключевой эксперимент — эмбарго на торговлю с Ираком, которому наша интеллигенция почти не придала значения. А ведь это — взятие заложником всего народа. Вспомним цепочку утверждений: «режим Хусейна есть кровавая диктатура (то есть средний человек, учитель или крестьянин, не имеет возможности повлиять на действия режима) — Хусейн совершает преступление (нападает на Кувейт, оскорбляет США и т. д. — неважно, что именно) — чтобы оказать давление на Хусейна, ООН блокирует Ирак (тем самым убивая детей крестьян и учителей)». Из доклада медиков Гарвардского университета мы знаем, что эти убийства носят массовый характер (сотни тысяч детей, убитых отсутствием простейших медикаментов). А теперь вспомним определение: «заложник — лицо, подвергаемое угрозе или репрессиям с целью заставить тех, кто заинтересован в спасении этого лица, выполнить какие-либо требования, обязательства». Подставьте это определение в рассуждения ООН и вы увидите, что дети Ирака с самого начала рассматривались именно как заложники.

Какой скачок совершила цивилизация с времен Второй мировой войны! Тогда немцы для оказания давления на партизан брали заложников и расстреливали их. Это было признано преступлением, и те, кто ввел в армии эту практику, пошли на виселицу. Сегодня абсолютно ту же самую практику, причем без состояния войны, использует в несравненно больших масштабах сама ООН — и вся культурная элита Запада и РФ не видит в этом ничего дурного. Горбачев даже называет это «воцарением международного права». Я уж не говорю о более наглядном случае— двойном стандарте в отношении мусульман и сербов в Боснии. Но ведь этот способ мышления восприняла заметная (и наиболее шумная) часть нашей интеллигенции, и она вводит эту лишенную всяких этических норм тактику в нашу политическую жизнь.

Буквально на наших глазах в этом направлении сделан следующий важный шаг — устранение моральных норм даже в отношении «своих». В мягкой форме это проявилось на Гаити, где вдруг дали под зад генералам, отличникам боевой и политической подготовки академий США, которые всю жизнь точно выполняли то, что им приказывал дядя Сэм. И вдруг и к ним пришла перестройка — морская пехота США приезжает устанавливать демократию и посылает ту же рвань, что раньше забивала палками демократов Аристида, теми же палками забивать родню генералов.

Но буквально с трагической нотой это проявилось в ЮАР. Когда мировой мозговой центр решил, что ЮАР нужно передать, хотя бы номинально, чернокожей элите, т. к. с нею будет можно договориться, а белые все равно не удержатся, то и «своих» сдали даже с какой-то радостью, которой никогда раньше не приходилось наблюдать. Вот маленький инцидент. Перед выборами белые расисты съехались на митинг в один бантустан. Митинг вялый и бессмысленный, ничего противозаконного. Полиция приказала разъехаться, и все подчинились. Неожиданно и без всякого повода полицейские обстреляли одну из машин. Когда из нее выползли потрясенные раненые пассажиры — респектабельные буржуа, белый офицер подошел и хладнокровно расстрелял их в упор, хотя они умоляли не убивать их. И почему-то тут же была масса репортеров. Снимки публиковались в газетах, и все было показано по ТВ. Конечно, урок для наших демократов, уповающих на солидарность своих заокеанских товарищей, но главное не в этом. Это — новое явление, которое мы обязаны понять. Ведь наша партийно-государственная верхушка, судя по всему, довольно давно «вросла» в западную элиту.

Особенностью политического постмодерна стало освоение политиками и даже учеными уголовного мышления в его крайнем выражении «беспредела» — мышления с полным нарушением и смещением всех норм. Всего за несколько последних лет мы видели заговоры и интриги немыслимой конфигурации, многослойные и «отрицающие» друг друга. Западные философы, изучающие современность, говорят о возникновении «общества спектакля». Мы, простые люди, стали как бы зрителями, затаив дыхание наблюдающими за сложными поворотами захватывающего спектакля. А сцена — весь мир, и невидимый режиссер и нас втягивает в массовки, а артисты спускаются со сцены в зал. И мы уже теряем ощущение реальности, перестаем понимать, где игра актеров, а где реальная жизнь. Что это льется — кровь или краска? Эти женщины и дети, что упали, как подкошенные, в Бендерах, Сараеве или Ходжалы — прекрасно «играют смерть» или вправду убиты? Послушайте, как говорят дикторши ТВ о гибели людей в Грозном, ведь сами их улыбки и игривый тон показались бы еще пять лет назад чем-то чудовищным.

Речь идет о важном сдвиге в культуре, о сознательном стирании грани между жизнью и спектаклем, о придании самой жизни черт карнавала, условности и зыбкости. Это происходило, как показал Бахтин, при ломке традиционного общества в средневековой Европе. Сегодня эти культурологические открытия делают социальной инженерией. Помните, как уже 15 лет назад Любимов начал идти к этому «от театра»? Он устранил рампу, стер грань. У него уже по площади перед театром на Таганке шли матросы Октября, а при входе часовой накалывал билет на штык. Актеры оказались в зале, а зрители — на сцене, все перемешалось. Сегодня эта режиссура перенесена в политику, на площади, и на штык накалывают женщин и детей.

Вот «бархатная революция» в Праге. Какой восторг она вызывает у нашего либерала. А мне кажется одним из самых страшных событий. От разных людей, и у нас, и на Западе, я слышал эту историю: осенью 1989 г. ни демонстранты, ни полиция в Праге не желали проявить агрессивность — не тот темперамент. Единственный улов мирового ТВ: полицейский замахивается дубинкой на парня, но так и не бьет! И вдруг, о ужас, убивают студента. Разумеется, кровавый диктаторский режим Чехословакии сразу сдается. Демократия заплатила молодой жизнью за победу. Но, как оказывается, «безжизненное тело» забитого диктатурой студента, которое под стрекот десятков телекамер запихивали в «скорую помощь», сыграл лейтенант чешского КГБ. Все в университете переполошились— там оказалось два студента с именем и фамилией жертвы. Кого из них убили? Понять было невозможно. Много позже выяснилось, что ни одного не было тогда на месте, один в США, другой где-то в провинции. Спектакль был подготовлен квалифицированно. Но это уже никого не волновало. Вот это и страшно, ибо, значит, все уже стали частью спектакля и не могут стряхнуть с себя его очарование. Не могут выпрыгнуть за рампу, в зал. Нет рампы. Даже не столь важно, было ли это так, как рассказывают. Важно, что чехи считают, что это так и было, что это был спектакль, но его вторжение в жизнь считают законным.

Мы не сделали усилия и не поставили блок актерам и режиссерам, которые водят нас, как бесы. Спектакль — система очень гибкая. У наших душегубов нет детальных планов, как у строителя. Вся перестройка и реформа есть цепь действий по дестабилизации, а для нее не нужна ни мощная социальная база, ни большая сила — взорвать мост в миллион раз легче, чем построить. При этом точно нельзя предвидеть, по какому пути пойдет процесс, есть лишь сценарии. Но «актеры» готовы к тому, чтобы действовать по любому сценарию, и быстро определяют, какой из них реализуется. Прекрасный пример — «Горбачев-путч» в августе 1991 г. Тогда Горбачев переиграл свою команду. А она, хоть и быстро поняла, что попала в ловушку лицедея, уже ничего не смогла предпринять — такого сценария не ожидала. А почему? Потому что была как Буденный. Неполное служебное соответствие. Но зато Ельцин, как считается, переиграл Горбачева — очень быстро и четко среагировала его команда и победила, хотя фальсификации в ее спектакле были совершенно очевидны. Но все они, чувствуется, были актерами одного и того же спектакля, режиссер которого не выйдет на сцену раскланяться.

А что же вожди оппозиции? Большинство из них даже до уровня Буденного не желает подняться. Линейность их мышления ставит в тупик. В октябре 1993-го тысячи людей пришли к Дому Советов, готовые на все. Выходят к народу вожди, их спрашивают: что нам делать, если ОМОН пойдет на штурм? А вожди в ответ: на штурм они не пойдут! Прекрасно, если так, ну а все же, если пойдут? Скажите, хоть в качестве невероятного сценария, что должны делать, по вашим расчетам, безоружные люди? Рвануть на груди рубаху и запеть «Варяга»? Ползти к зданию? Бросать камни? Дайте нам команду, мы все выполним. Нет, твердят одно: они на штурм не пойдут. А в ответ — ошарашивающий удар.

Ну хоть за год после этого что-нибудь изменилось? Практически ничего. На любом собрании одно и то же: «агитация за советскую власть» и более или менее поэтические проклятья в адрес режима. И, что удручает, никогда ни слова в ответ на это мое недоумение. Пусть я небольшая птица, не обязаны мне отвечать, но ведь эти мысли на уме у многих. Ну скажите хотя бы, что я не прав, — все легче будет.

1994 г.