Опыт Октября 1917-го года. Как делают революцию

Корниловский мятеж

Главным политическим действом августа — до корниловского мятежа — было Московское Государственное совещание, проходившее в Первопрестольной 12–15 августа. Это мероприятие было задумано Керенским для того чтобы эффектно презентовать программу вновь сформированного коалиционного правительства и заручиться поддержкой «цвета русского общества».

Поскольку было очевидно, что любые принципы демократического представительства приведут к преобладанию «левых» и сделают состав совещания нелояльным правительству, его состав был сформирован почти произвольно. Так, из почти 2500 человек, принявших участие в Совещании, 488 были депутатами Государственной думы всех четырех созывов, 147 были гласными городских дум, 117 — представителями армии и флота, 313 человек были приглашены от кооперативов, 150 от торгово-промышленных кругов и банков, 176 от профсоюзов, 118 от земств; лишь 129 человек представляли Советы крестьянских депутатов и 100 — Советы рабочих и солдатских депутатов; присутствовали также представители интеллигенции (83 человека), национальных организаций (58), духовенства (24) и т. д. В итоге, по словам «Известий» «визитки и сюртуки преобладали над косоворотками».

Никем не избранное, Совещание, разумеется, не имело никаких формальных полномочий, о чем, например, заявил Керенский: «Не подобает в настоящем собрании кому бы то ни было обращаться с требованиями к правительству». «Оговорка» министра-председателя была не случайна, Совещание собирали не для того чтобы перед ним отчитываться, а для того чтобы имитировать поддержку со стороны «общественности».

Большевики с самого начала не испытывали иллюзий насчет роли Московского Государственного совещания. Уже 5 августа ЦК обсуждает партийную тактику по отношению к Совещанию. Дело в том, что ЦИК, опасаясь, что большевики сорвут «единение» с правыми силами, не включил их представителей в состав советской делегации. В этих условиях, первой реакцией было призвать к бойкоту. За эту идею высказались 4 участника из 17 присутствовавших. Семеро выступили за то, что бойкот ничего не даст. Но полное единодушие вызвала идея использовать Совещание как площадку для разоблачения замыслов правящих кругов, пытавшихся подменить такими безответственными собраниями созыв Учредительного собрания.

Поскольку, даже после того как ЦИК отказался включать большевиков в состав своей делегации на московское совещание, некоторые большевики все же прошли через другие квоты (от городского самоуправления, профсоюзов, рабочих кооперативов и т. д.), было единогласно решено «входить, организовать фракцию, которая выработает декларацию, и уйти, как только откроется совещание и выберут президиум (до начала работ совещания)». Для подготовки этих шагов, было решено провести кампанию в «Рабочем и солдате», а также подготовить резолюцию ЦК по вопросу о Московском совещании и напечатать отдельной брошюрой воззвание по этому поводу.

В тот же день Петербургский комитет РСДРП(б) принял решение бойкотировать Московское Государственное совещание поскольку представители партии в ЦИК были на него не допущены. ПК искренне считал, что принимая такое решение выполняет решение Центрального комитета. Однако это недоразумение было ликвидировано на следующий день, б августа, когда ЦК проинформировал ПК относительно своего решения. Дальнейшей дискуссии по поводу отношения к Московскому совещанию не последовало.

Шестого августа ЦК принял официальную резолюцию «О московском совещании 12 августа». Это последнее квалифицировалось большевистским руководством, как попытка создания «сильного общероссийского центра» «контрреволюционной буржуазии». «Московское совещание имеет своей задачей санкционировать контрреволюционную политику, поддерживать ведение империалистической войны, встать на защиту интересов буржуазии и помещиков, подкрепить своим авторитетом преследование революционных рабочих и крестьян. Таким образом, Московское совещание… на деле является заговором против революции, против народа».

Исходя из этого, в партийной печати, в массовых организациях, на предприятиях и в казармах Питера, Москвы и ряда других городов была проведена агитационная кампания. В Центральном органе партии («Рабочий и солдат», потом «Пролетарий») с 8 по 17 августа был помещен ряд статей, призывавших членов и сторонников партии протестовать против Государственного совещания в Москве. Аналогичные, даже еще более острые статьи публиковались в региональной партийной прессе, особенно в Кронштадте и Москве. Опубликованное в день открытия Московского совещания Воззвание ЦК РСДРП(б) призывало: «Организовывать массовые митинги протеста против этой контрреволюционной махинации».

Московское областное бюро РСДРП(б) выступило с инициативой проведения общегородской забастовки протеста. Его поддержали Московский комитет партии, а также районные Советы Москвы, находившиеся под значительным большевистским влиянием. И, хотя Моссовет, с небольшим перевесом, отклонил идею проведения забастовки, 12 августа рабочие большинства московских предприятий не вышли на работу. Бастовало до 400 тысяч человек. Некому было даже обслуживать буфет Большого театра, где собрался «цвет русского общества».

Борьба против Государственного совещания показала, что большевики вернули и даже нарастили свое влияние в пролетарской среде, а также продемонстрировала, что в отличие от «всех живых сил страны», как именовали делегатов Совещания, тонувшего в противоречиях между правыми и центристами, РСДРП(б) способна выдвинуть единую политическую линию и эффективно воплощать ее в жизнь.

Во время заседаний Государственного совещания произошло еще одно почти никем не замеченное, но символическое событие. Политическая физиономия совещания выявилась вполне определенно, а правые силы заранее готовились к триумфальной встрече генерала Лавра Корнилова, поэтому у левых, включая сюда представителей советского большинства, была реальная причина опасаться того, что попытка установления диктатуры может произойти прямо на этом совещании. Поэтому Московский Совет создал 12 августа сформировал Временный революционный комитет, призванный защищать Советы от покушений справа. Этот орган был, фактически, прообразом Военнореволюционного комитета, который возьмет власть в Питере в октябре. В его состав вошли по два представителя от трех революционных советских партий, включая большевиков. Причем, выслушав от Юровского информацию об этом, ЦК 14 августа не только не осудил действий московских товарищей, но и решил еще создать Информационное бюро с эсерами и «остатками ЦИК», которое должно было координировать действия советских партий в случае попытки военного мятежа в Москве. Несмотря на недоверие к «соглашателям», большевистское руководство оказалось готово к сотрудничеству с ними в условиях наступления контрреволюции.

В результате переговоров, которые шли между Правительством, представителями деловых кругов и Ставкой, на протяжении более чем месяца, удалось достигнуть договоренности об изменении курса внутренней политики вправо, причем заранее предусматривалась опора на вооруженную силу. В рамках этого, наконец достигнутого, негласного соглашения, предусматривавшего введение военного положения в Петрограде, восстановление смертной казни не только на фронте, но и в тылу, а в ближайшей перспективе, роспуск Советов, командование начало (с ведома и санкции Правительства) передвижение войск к столице. Все это, однако, держалось в секрете от прессы и, тем более, от Советов.

Разрыв между Керенским и Корниловым состоялся лишь 26 августа, после скандальной миссии Владимира Львова, взявшегося выстраивать отношения между «живыми силами страны», но выполнившего свою роль весьма неуклюже. Львов, вольно или невольно, ввел в заблуждение генерала Корнилова, выдавая свои собственные рассуждения за предложения Керенского, а потом передал этот разговор премьеру так, что тот увидел в нем ультиматум со стороны военных путчистов.

В Петрограде об открытом конфликте между правительством Керенского и главковерхом Корниловым стало известно только во второй половине дня 27 августа, когда правительство выступило с официальным сообщением о кризисе.

Весь вечер в ЦИКе шли заседания фракций, партии пытались сориентироваться в резко меняющейся политической обстановке. К сожалению, материалы этих фракционных совещаний не сохранились. Только глубокой ночью, в 23:30 началось, наконец, совместное заседание Центрального Исполнительного комитета Советов рабочих и солдатских депутатов (ЦИК) и Исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов (ИВСКД).

Позицию большевистской фракции сформулировал в своем выступлении Сокольников. Он, во-первых, заявил, что большевики уже предприняли «все необходимые меры для того, чтобы осведомить массы о надвигающейся опасности и выбрали комиссию для принятия мер к локализации наступления на революцию». Во-вторых, Сокольников раскритиковал Временное правительство, которое, несмотря на предупреждения большевиков об опасности со стороны контрреволюционных верхов армии, не предпринимало до последнего момента никаких шагов для защиты революции. Наконец, он заявил членам ЦИК, что «Временному Правительству, которое признается вами, пролетариат не поверит, не поверит он и другой власти, которую вы создадите без него. Никакая директория не заставит эти массы идти в смертный бой с врагом революции». Только проведение решительной программы в жизнь, может, по мнению большевистской фракции, вселить массам доверие к власти, заявил Сокольников, расшифровав и содержание этого «курса» курса: «Программа эта выражается в трех основных требованиях: республика, мир и хлеб». Вместе с тем, от практических предложений большевики на этот раз воздержались.

Выслушав ораторов от всех фракций, члены ЦИК проголосовали три предложения. Прежде всего, было решено заменить кадетов в составе Временного правительства «демократическими элементами», оставив в остальном его состав прежним. Большевики отказались участвовать в голосовании, и решение прошло единогласно. Зато предложение о поддержке Директории, о создании которой уже заявил Керенский, было большинством отклонено. Наконец, меньшевики и эсеры предложили созвать новое Государственное совещание из «демократических элементов», перед которым Временное правительство должно было бы нести ответственность. Эта идея получила поддержку подавляющего большинства, причем даже «представитель большевиков Луначарский заявляет, что большевики будут голосовать за это предложение, если, конечно, состав этого совещания будет революционным».

Таким образом, первая реакция большевистской партии на выступление Корнилова была выработана партийной фракцией ЦИК. Причем, эта реакция значительно отличалась от тех тактических установок, на которых настаивал Ленин в «Слухах о заговоре». Новизна заключалась в трех основных моментах.

Во-первых, Сокольников, фактически, предложил высшим советским органам (в которых эсеры и меньшевики по-прежнему составляли подавляющее большинство) создать власть «вместе с пролетариатом» на платформе «республики, мира и хлеба». Таким образом, он возвращался к доиюльскому требованию советского правительства, против которого сам же и боролся на последнем съезде партии. Другое дело, что для Сокольникова решающую роль играл не «советский фетишизм», а союз левых партий, представлявших, по его мнению, угнетенные классы — пролетариат и мелкую буржуазию.

Во-вторых, большевики поддержали идею созыва нового Государственного совещания. На практике это означало бы курс на тесный союз сил «революционной демократии», без обязательной передачи власти Советам. Даже в вопросе о сохранении действующего правительства (при условии замены кадетов «демократическими элементами») большевики отказались от голосования, т. е. скорее воздержались, чем выступили против.

Резолюции V! съезда признавали окончательный переход «мелкобуржуазных партий» в стан врага. Об этом же говорил и Ленин в «Слухах о заговоре». Но партийная фракция ЦИК и ИВСКД, наоборот, пыталась заключить с меньшевиками и эсерами соглашение, главной содержанием которого был бы курс, изложенный в трех словах Сокольниковым, а не советская формула организации власти.

Ранним утром 28 августа, после перерыва в заседании ЦИК, во время которого члены президиума ездили в Зимний к Керенскому, а партийные фракции заседали отдельно друг от друга, пленум возобновился. Теперь вернувшиеся со встречи с премьером лидеры умеренного большинства настаивали на том, чтобы ЦИК признал Директорию — авторитарный правительственный орган из пяти человек, который сформировал Керенский, и который, по его словам, отвечал лишь перед собственной совестью. Это предложение вызвало бурные споры, в ходе которых Луначарский от имени большевиков заявил, что «настало время для Советов создать национальное правительство», которое должно было декретировать демократическую республику и обеспечить немедленный созыв Учредительного собрания. В такой редакции, требования были прямым возвратом к лозунгу «вся власть Советам», который был снят VI съездом.

В конце концов, предложенная Церетели резолюция о поддержке Керенского и Директории (с единственным условием — что новое правительство обеспечит эффективную борьбу с контрреволюцией) была поддержана большинством собрания. Сокольников, от имени РСДРП(б) заявил, что несмотря на неприятие ими идеи создания Директории, они «готовы согласовывать все свои действия с действиями Временного Правительства и заключить с ним технический военный союз», если правительство будет действительно бороться против контрреволюции.

Конечно, восстание Корнилова стало для многих шоком. Даже сам Владимир Ильич вынужден будет признать 30 числа, что «Восстание Корнилова есть крайне неожиданный… и прямо-таки невероятно крутой поворот событий». Что же касается его соратников, то они были обескуражены не меньше него, причем от них требовалось принимать решения немедленно, не дожидаясь советов Ленина. Двойственные и неопределенные резолюции VI съезда не давали прямых указаний о том, как себя вести в стремительно меняющейся обстановке, и старые разногласия дали себя знать. Большевистская фракция ЦИК попыталась заключить своего рода соглашение с умеренными социалистами: сначала на условиях создания революционной власти, проводящей программу «республики, мира, хлеба» и ответственной перед новым Государственным совещанием, затем на старой платформе Советского правительства.

Но главное, большевики направили трех своих представителей в созданный 28 августа ЦИКом Комитет народной борьбы с контрреволюцией, в который также вошли по три представителя меньшевиков и эсеров, пять представителей ЦИК, по два представителя от Центрального Совета Профсоюзов и Петросовета. От большевистской фракции в комитет вошли Каменев, Рязанов и Невский. Вхождение в такой коалиционный орган означало, разумеется, пресловутый «военный союз» с другими партиями «революционной демократии». Фактически, лидеры партийной фракции ЦИК повторили операцию московских большевиков, которые вошли в аналогичный орган Моссовета во время Московского Государственного совещания. В своем письме к ЦК, приложенном к статье «Слухи о заговоре», Ленин рассматривал такой шаг как очень опасную политическую ошибку, и требовал отстранить москвичей от партийной работы.

Александр Рабинович полагает, что причина таких неоднозначных действий партийной фракции ЦИК кроется в том, что сильное влияние на нее оказывали лидеры «правого крыла» большевизма. Однако, это не вполне верно. Главным докладчиком от фракции был Сокольников, который зарекомендовал себя на последнем съезде (да и до того), как крайне «левый», сторонник создания «повстанческих отрядов» и курса на вооруженное восстание. Кроме того среди членов фракции не последнюю роль играл и Свердлов, так же не замеченный в умеренности. Поведение большевистской фракции ЦИК не было отражением взглядов умеренного фланга партии. Дело скорее в том, что после отказа от того, что Сокольников назвал во время VI съезда «советским фетишизмом», у большевиков осталось очень мало моделей стратегии. Либо союз с «умеренными» (не важно, на советской платформе или просто путем создания «революционного правительства» из представителей партий «революционной демократии»), либо вооруженное восстание и «захват власти для себя». Корниловщина сняла восстание с повестки дня, и большевики перебирали варианты, которые у них оставались — отсюда такая легкость в переходе от «советской» модели конструирования власти к комбинации с новым Государственным совещанием.

Покладистость большевиков удивляла даже внешних наблюдателей. «В военно-революционный комитет большевики послали своих представителей, несмотря на то, что они должны были находиться там в ничтожном меньшинстве» — не скрывая удивления пишет Суханов.

Практически одновременно с большевистской фракцией ЦИКа вопрос о тактике партии в сложившихся обстоятельствах встал в повестку Петербургского комитета РСДРП(б). Заседание ПК, посвященное выступлению корниловцев, состоялось даже несколько раньше заседания ЦИК. Его открыл своим докладом по текущему моменту член ЦК Бубнов.

То, как Бубнов описал события корниловского мятежа, а также его анализ политического положения и выводы сильно отличалось от того, о чем говорили Сокольников и Луначарский на заседании ЦИК, зато было очень похоже на тезисы Ленина из статьи «Слухи о заговоре».

Бубнов предостерег своих слушателей от того, чтобы блокироваться с меньшевиками и эсерами, как это сделали некоторые московские большевики во время Московского Государственного совещания. «Ни в какие сношения с Советским большинством не входить. Центра с Советским большинством нам нельзя делать» — заявил Бубнов. Более того, он подчеркнул, что даже «с информационной целью мы тоже не должны входить» в общие с меньшевиками и эсерами органы. Через несколько часов после того, как Бубнов произнес эти слова, большевики войдут в Комитет народной борьбы с контрреволюцией, созданный ЦИКом.

Бубнов (точь-в-точь, как Ленин) раскритиковал московских товарищей, вошедших в аналогичный советский орган с представителями других советских партий. «Опыт московских товарищей показывает, что сначала они советское большинство — А.С.> обратились к нам, а потом на нас плюнули. Нам нельзя такой ошибки повторять» — резюмировал он. Вместо «повторения ошибки» москвичей, по мнению Бубнова, нужно организовывать борьбу с корниловщиной своими силами. В полном соответствии с тезисами Ленина, он предлагал «действовать <так>, чтобы вести собственную линию и не помогать ни Керенскому, ни Корнилову».

Более того, по его словам, «ЦК уже создал центр», который «должен объединить все элементы Петроградской организации». Этот «центр» должен незамедлительно заняться улучшением связи, мобилизацией масс и организацией дежурств.

За докладом Бубнова последовала дискуссия, столь же бурная, сколько и сумбурная. Один из ее участников даже иронически отметил, что выходит «у нас вермишель: и текущий момент, и обстрел Исполнительной комиссии». Действительно, значительная часть собравшихся критиковали работу Исполкома ПК и требовали немедленных перевыборов этого органа. Впрочем, большинство претензий к ИК (а отчасти даже и в адрес ЦК партии) были технического, а не политического свойства. Исключение составили претензии лично к Володарскому по поводу его речи в ЦИК 24 августа, в которой он, якобы, выступил с оборонческих позиций. Впрочем, Бокий сразу опроверг эту информацию, заявив, что речь Володарского была искажена журналистами.

Но были и политические возражения. Калинин раскритиковал подход Бубнова. «ЦК говорит, что для нас все равно: Корнилов или Керенский» — пересказывал он тезисы докладчика (а заодно, и Ленина) и подчеркивал разницу между армейской верхушкой и Временным правительством. По его мнению, партия должна сориентироваться — кто из противников опаснее. Если главную угрозу представляет Корнилов, то «мы должны от Керенского все выторговать», а если «соотношение таково, что у Корнилова мало шансов — тогда у нас один враг — Керенский» — с поистине мужицкой хитростью предлагал будущий всесоюзный староста. Однако он определенно высказался против всяких попыток организовать «выступление пролетариата».

Однако у Калинина нашлось много оппонентов, которые, наоборот, считали ошибкой то, что партия так долго сдерживала массы от выступлений. Теперь, по мнению целого ряда членов ПК (Рахья, Харитонов), необходимо было напрямую обратиться к массам с призывом к выступлению. При этом они были против участия партии в органах советского большинства, даже в порядке обмена информацией. Однако, вместе с тем, практически все согласились, что нельзя «противопоставлять партию Советам». Евдокимов пытался прояснить ситуацию: «Мы критикуем поведение теперешних Советов, но мы не против Советов… Мы против линии ЦИК, но не против их по существу». Даже Рахья соглашался: «Нельзя для класса дискредитировать Советы» — и пытался найти выход в перевыборах Советов — «Надо требовать переизбрать ЦИК».

Однако все упирались в одно и то же противоречие: как практически совместить установки «не выступать против Советов» и «не входить не в какие соглашения» с ними. Например, должна ли партия поддерживать сбор в пользу ЦИК, инициированный советским большинством, который теперь мог быть направлен на финансирование антикорниловской борьбы? Как отказывать в поддержке советскому большинству, в то же время не противопоставляя партию Советам, в столь острой ситуации? Выхода из этого противоречия найти так и не смогли и большинством голосов решили не принимать никаких политических резолюций, оставив эту заботу ЦК, а ограничиться лишь техническими приготовлениями по партийной линии (с привлечением районных Советов).

Итак, позиция Бубнова не была принята на вооружение ПК. Однако она оставалась своего рода альтернативой тактике, озвученной накануне Луначарским и Сокольниковым. Причем Бубнов, явно соотносивший свои слова с тезисами ленинской статьи «Слухи о заговоре», заявил, что излагает не «личное мое мнение, а… ЦК <и> Исполнительной комиссии».

В отличие от ПК, Военная организация РСДРП(б), которой, фактически руководил главный партийный администратор, Свердлов, сумела выработать единую позицию. Она была отражена в нескольких статьях газеты ВО «Солдат» (представителем от ЦК в ней, как уже говорилось, с недавних пор был Бубнов), а также в резолюции, принятой на проходившей под председательством Свердлова на собрании членов «военки» и ее представителей в частях гарнизона столицы.

Эта резолюция, принятая поздним вечером 28 августа, возлагала вину за попустительство контрреволюции на «соглашательскую» политику умеренного большинства Совета. «Контрреволюция, создавшаяся в обстановке благоприятствующего ей соглашательства вождей из большинства Совета р. и с.д. в прочную организацию… — гласила она — подошла к настоящим событиям «корниловского наступления»». В свою очередь, политика Временного правительства рассматривалась в качестве «той канвы, на которой буржуазия выполнила организованный и глубоко продуманный заговор против революции».

Далее, резолюция требовала организовать власть рабочих, солдат и крестьян, «дав этой власти всю полноту гражданских и военных полномочий». Резолюция допускала участие в этой власти партий Советского большинства, правда, обуславливая этот вопрос целым набором требований, как то: освобождение арестованных после июльских событий большевиков, арест контрреволюционных офицеров, приведение в боевую готовность частей Петроградского гарнизона, вооружение рабочих и отмена смертной казни на фронте, а также расстрел «контрреволюционного командного состава на фронте, во главе с генералом Корниловым как изменником и предателем народа».

Принятие этих требований было необходимо, с точки зрения лидеров «военки», «чтобы готовность у вождей большинства Совета р. и с.д. окончательно порвать с контрреволюционной буржуазией выразилась на деле».

В дальнейшем «военка» организовала ряд митингов солдат петроградского гарнизона, а также запись около 40 тысяч рабочих столицы в вооруженные отряды Красной гвардии. «В чрезвычайных обстоятельствах… лидеры Военной организации, как и их коллеги из Петербургского комитета, сосредоточили все свои усилия на оказании помощи в защите революции через специально созданные внепартийные массовые организации, подобные Комитету народной борьбы с контрреволюцией, и через Советы» — резюмировал А. Рабинович.

Фактически, «военка», находившаяся под контролем членов ЦК Свердлова, Дзержинского и Бубнова (вовсе не относившихся к «правому» крылу), заняла позицию идентичную той, которую сформулировали лидеры партийной фракции ЦИК. Они предложили союз умеренным социалистам, причем не настаивая на советской формуле организации власти.

Центральный комитет РСДРП(б) впервые с начала мятежа собрался лишь 30 августа. ЦК рассмотрел предложение Зиновьева о возможности возвращения его к работе и принял решение всемерно способствовать этому. И действительно, с 29 августа статьи Зиновьева публикуются практически в каждом номере Центрального органа партии. Как уже говорилось, Зиновьев из раза в раз предостерегает партию против вооруженного восстания, которое, по его мнению, было обречено, так же, как, в свое время, Парижская Коммуна. «Но в том-то и беда, что (насколько может предвидеть человеческий ум) такое восстание в данный момент должно было бы и кончиться так же, как кончилось восстание парижских рабочих: поражением» — пишет он.

Кроме того, ЦК принял решение использовать сложившуюся ситуацию, чтобы провести кампанию митингов за освобождение арестованных в связи с событиями 3–5 июля и возвращения на свои посты преследуемых большевиков. «Членам ЦК, входящим в Комитет народной борьбы с контрреволюцией вменяется в обязанность — гласят протоколы — поставить и там вопрос о преследуемых за 3–5 июня».

После этого кто-то из присутствующих поставил вопрос о выходе представителей большевистской партии из Комитета, в котором большевики составляли очевидное меньшинство. Но предложение было отклонено. Большинство ЦК посчитало, что «это решение может быть принято лишь в общей связи с вопросами о вооружении рабочих и о власти». Таким образом, вопрос о сотрудничестве с силами «революционной демократии» обуславливался тем, насколько те сами окажутся готовыми к соглашению с большевиками.

Нам не известно, кто именно предложил выйти из Комитета и кто воспрепятствовал этому, но можно предположить, что это был Бубнов, самый последовательный сторонник тактики «самостоятельной» работы партии, отказа от соглашений с умеренными социалистами.

В дальнейшем, собравшиеся решили отложить обсуждение вопроса о политической ситуации до следующего собрания, которое состоялось на следующий день, 31 августа. Оно представляло из себя расширенное заседание ЦК с участием представителей фракций большевиков в ЦИК и Петросовете. Таким образом, число сторонников компромисса с советским большинством заведомо было выше обычного.

Единственным вопросом повестки дня была написанная Каменевым декларация «О власти». После того как проект декларации был зачитан, «тов. Каменевым была объявлена генеральная дискуссия, в которой принимали участие все присутствовавшие». Как видно, Каменев выступал председателем собрания, хотя это было лишь второе заседание ЦК на котором он присутствовал.

Сама резолюция представляла собой сравнительно умеренный для большевиков документ. Она была предназначена для принятия ЦИКом и от имени последнего провозглашала, что «отныне должны быть решительно прекращены всякие колебания в деле организации власти». Каменев, от имени большевиков предлагал высшему советском органу отстранить от власти «не только представителей к,-д. партии, открыто замешанной в мятеже, и представителей цензовых элементов вообще», но и принципиально отказаться от политики соглашений с буржуазными силами.

Резолюция констатировала, что «исключительные полномочия Временного правительства» более не могут быть терпимы, также как и его «безответственность». И провозглашала, что «единственный выход» из создавшегося положения в создании власти из «представителей революционно ного пролетариата и крестьянства». Таким образом, предполагалось создать власть из представителей советских партий, ответственную перед каким-то представительным органом. Но в роли последнего могли теоретически выступать как Советы, так и планировавшееся Государственное совещание, в котором большевики согласились участвовать. Однако в резолюции формула конструирования власти не расшифровывалась, указывалось лишь на ее классовое содержание и принципы политического курса.

Новая власть должна была декретировать демократическую республику, отменить частную собственность на помещичью землю, ввести рабочий контроль над производством и распределением, национализировать важнейшие отрасли промышленности, обложить крупные капиталы налогами, отменить тайные договора, а также прекратить все репрессии против рабочего класса и его организаций, смертную казнь на фронте, очистить армию от контрреволюционного комсостава и т. д..

Таким образом, Каменев предлагал руководству партии окончательно сделать ставку на тактику союза с советскими партиями, не обуславливая этот союз советским принципом организации власти в стране, а лишь обговорив своего рода «правительственную программу», которую должна была осуществлять новая власть.

Ход «генеральной дискуссии» нам не известен, но каменевская резолюция была по ее итогам принята. По всей видимости, некоторые разногласия в партийном руководстве все же существовали, поскольку вечером того же дня, на следующем заседании ЦК было решено поручить Сталину и Каменеву подготовить по докладу о текущем моменте для планировавшегося на 3 сентября пленума ЦК. Следовательно, партийное руководство признавало, что единства мнений по этому вопросу не существует. Но какие именно вопросы оставались спорными не ясно. Возможно, часть цекистов стремились к более самостоятельной линии партии в духе рекомендаций Ленина. Не исключено (хотя и менее вероятно), что были сторонники того, чтобы придать Каменевской резолюции больше определенности, указав на советский принцип организации будущей власти.

Свою первую реакцию на события корниловского мятежа Ленин сформулировал только 30 августа, после того, как Крупская привезла ему в Финляндию свежие газеты и рассказала «новости из первых рук». Сделал он это в своем письме в Центральный Комитет РСДРП(б). Ленин признавал, что происходящие события означают для партии и страны резкий и стремительный поворот и, «как всякий крутой поворот, он требует пересмотра и изменения тактики». Но, «как со всяким пересмотром, надо быть архиосторожным, чтобы не впасть в беспринципность». Далее Ленин прямо обвиняет в беспринципности тех, кто «скатывается до оборончества или… до блока с эсерами, до поддержки Временного правительства».

Таким образом, Ленин сразу же встал в оппозицию тому курсу, который партия выработала сразу на нескольких уровнях: от фракции в ЦИК до ЦК, и который пользовался поддержкой большинства партийных лидеров.

С другой стороны, сам Ленин изменил свою оценку ситуации и свои взгляды на ближайшие задачи партии. Вместо установки на немедленный захват власти большевиками он призывает «ни на йоту не ослабляя вражды» к Керенскому «иначе подойти к задаче борьбы с ним», а именно отказаться от немедленного свержения правительства. Вместо этого он предлагал партии сосредоточиться на том, чтобы самостоятельно вести войну с Корниловым «революционно, втягивая массы, поднимая их, разжигая их». В тот же день в «Рабочем вышла статья Зиновьева» «Чего не делать», направленная против уличной мобилизации, и такие статьи были одним из наиболее важных мотивов в центральной большевистской прессе тех дней. Противоречие между ленинскими предложениями и политикой руководства партии в Петрограде очевидно.

По мнению Ленина, партия должна была разъяснять народу «слабость и шатания Керенского», а последнему предъявить целый набор «частичных требований»: арест Милюкова и Родзянко, вооружение рабочих, передача помещичьих земель крестьянам, введение рабочего контроля и т. д. Причем «не только к Керенскому, не столько к Керенскому должны мы предъявлять эти требования, сколько к рабочим, солдатам и крестьянам, увлеченным ходом борьбы против Корнилова». Задача всей этой политики, по мнению вождя, заключалась в том, чтобы разжечь истинно революционную борьбу с контрреволюцией, поскольку «развитие этой войны одно только может нас привести к власти». Те же самые «частичные требования» ЦК РСДРП(б) и партийная фракция ЦИК предлагали советскому большинству в качестве условия образования однородного социалистического правительства.

Итак, Ленин отказался от идеи немедленного захвата власти, но по-прежнему воспринимал стремление ряда партийных деятелей к заключению определенного союза с эсеро-меньшевистским блоком, а тем более сотрудничество с правительством как недопустимые «соглашательство» и «беспринципность». Его позиция была, как несложно заметить, близка той, которую сформулировали Бубнов на заседании ПК.

Уже завершив свое письмо с критикой соглашательства и беспринципности «иных большевиков», Ленин написал маленький post scriptum: «прочитав… шесть номеров «Рабочего», должен сказать, что совпадение у нас получилось полное. Приветствую ото всей души превосходные передовицы…». Эта ленинская похвала часто сбивала с толку исследователей, которые относили ее к курсу ЦК в корниловские дни в целом. Однако, как было показано выше, этот курс пребывал в стадии формирования, а политические установки партийной прессы часто носили противоречивый характер.

Ленин читал «Рабочий» за 25–29 августа, когда на его страницах преобладала критика Временного правительства и политики соглашений с буржуазными силами, которую проводило советское большинство. Передовицы Сталина, которые так понравились Ленину, в самом деле, отражали влияние его собственной статьи «Слухи о заговоре». Конечно, первые намеки на возможность союза с умеренными социалистами уже появлялись в выступлениях партийных лидеров, но по-настоящему отразиться на страницах ЦО они еще не успели. Как раз с 30 августа тон «Рабочего» заметно меняется, преобладающей становится тактика на новое сближение с эсерами и меньшевиками. Но Ленин этого пока не знал.

Вечером 31 августа 1917 г. чуть было не случился коренной перелом в истории русской революции. По словам Александра Рабиновича, «это был, по-видимому, тот момент предоктябрьских дней, когда меньшевики и эсеры ближе всего подошли к разрыву с либералами и к принятию более радикальной политики, которая, возможно, существенно изменила бы ход революции». Действительно, именно 31 августа — 1 сентября блок эсеро-меньшевистского большинства Советов с буржуазно-либеральными силами был, фактически разорван, и на повестке дня было предложение большевиков о союзе «всех революционных сил».

Вечером 31 августа, на фоне окончательного разгрома корниловского мятежа и резкого сдвига массовых настроений влево, началось пленарное заседание ЦИК, посвященное вопросу о власти. Большевики уже два дня вели пропагандистскую кампанию против новой коалиции советских партий с буржуазией, предлагая в качестве альтернативы союз всех левых сил. Эта кампания разворачивалась в партийной прессе, а также на предприятиях и в общественных организациях, в которых большевики пользовалась влиянием (см. выше). Утром 31 августа ЦК РСДРП(б) поддержал написанную Каменевым резолюцию «О власти», которая и была предложена высшему советскому органу в качестве платформы дальнейшего развития революции.

Заседание ЦИК началось с выступления Каменева, который зачитав свою резолюцию, призвал к сохранению единого революционного фронта, сложившегося в ходе борьбы с Корниловым. По словам докладчика, ключевую роль в победе сил «революционной демократии» сыграли Советы, однако, затрагивая вопрос о характере будущей власти, Каменев подчеркнул, что «фракцию большевиков интересует не техническая сторона, а те силы, которые войдут в состав этой власти, одинаково ли они понимают задачи момента, и смогут ли они идти в ногу с демократией».

Слово было, наконец, произнесено во всеуслышание. Большевики не настаивали на непременной передаче власти Советам, а всего лишь стремились к должному подбору «сил», которым предстоит сформировать власть, т. е. выступают против новой коалиции с буржуазией, за однородносоциалистическую власть, способную проводить оговоренный заранее курс. Тем не менее, даже столь умеренную резолюцию ЦИК одобрить не решился, прервав свое заседание, так и не проголосовав по резолюции Каменева.

Во время этого перерыва состоялось заседание Петроградского Совета. Каменев, выступая со своей резолюцией, еще раз покритиковал политику коалиции. В итоге разгорелась оживленная дискуссия между сторонниками и противниками создания чисто социалистического правительства, которая закончилась только к утру тем, что большинство депутатов Петросовета отвергли резолюцию эсеров, и приняли в качестве политической платформы резолюцию Каменева. За нее проголосовали 279 делегатов, против 115 и 51 человек воздержался.

Это был беспрецедентный успех. Впервые резолюция большевиков по столь серьезному вопросу была принята на столь высоком уровне. Теперь большевистскому руководству было чем похвастать. Их новая тактика привела к невиданным доселе победам. Редакторы ЦО партии озаглавили сообщение об этом событии словами «Исторический поворот».

Большевики не в первый раз выступали со своей декларацией о власти с трибуны Петроградского Совета. Так, 2 марта они получили всего 19 голосов против 400 за эсеро-меньшевистскую альтернативу, а в апреле, декларацию большевиков, направленную против участия социалистов в правительстве, поддержали 100 делегатов, против 2000, выступивших за коалицию. На этом фоне победа большевистской резолюции 31 августа «означала кардинальную переориентацию в приоритетах и целях» всех Советских партий. Во всяком случае, так считали очень многие. В том числе, и в большевистской партии.

Комментируя политическую тактику большевиков в новой ситуации, Григорий Зиновьев писал: «Мы ни на минуту не забываем, сколько вреда принесла революции тактика «соглашательства», — мы ни на шаг не отойдем от нашей революционной линии; независимо от колебаний Советов, мы поведем свою борьбу и доведем ее до конца. Но на нынешнем историческом повороте, мы обязаны еще раз открыто и всенародно предложить честный союз всем подлинно революционным силам страны».