Опыт Октября 1917-го года. Как делают революцию

Правящая партия

От того, насколько стремительно большевики овладели властью даже у Ленина «es schwindelt», кружилась голова. Из радикальной оппозиции, наполовину находящейся в подполье, превратиться в фактических правителей огромной страны означало полностью изменить те условия, в которых партия существовала до сих пор. Вместе с этими условиями стало стремительно меняться все остальное: кадровый состав, роль аппарата, характер и предмет внутрипартийной дискуссии, социальная база и формы обратной связи с массами.

Впрочем, пока Временное правительство оставалось на своем месте, ситуация была более чем двусмысленной. С одной стороны, вооруженное столкновение сторон уже состоялось, и столица практически целиком оказалась в руках восставших. С другой стороны, принципиально ничего не изменилось: правительство уже в течение нескольких дней не контролировало Петроград, но его еще признавало командование армии и провинциальные власти. Суханов точно отмечает это обстоятельство: «Временное правительство еще не было низложено. Оно еще существовало в качестве признанной официальной власти и организовало в столице оборону, а вне ее — подавление мятежа. В десять часов утра 25-го положение, на мой взгляд, ничем не отличалось от того, что было накануне и неделю назад. Пользуясь своим фактическим влиянием, Смольный вывел войска из казарм и разместил их в определенных пунктах города. Правительство, не пользуясь фактической властью, не могло этому воспрепятствовать ни накануне, ни неделю назад. Но низложено оно будет только либо тогда, когда оно будет в плену, либо тогда, когда оно перестанет признавать себя правительством и фактически откажется от власти».

Каждая лишняя минута существования Временного правительства в таких условиях была чревата кровопролитием и даже, возможно, поражением восстания, а вместе с ним и всей большевистской партии. Вероятно, именно поэтому даже противники форсированного восстания внутри большевистского руководства не пытались остановить или отложить штурм дворца (благо, он «запаздывал» сам собой).

Кроме того, успех Смольного, силам которого удалось в течение ночи взять под контроль весь город практически бескровно, воодушевил даже скептиков. Например, Суханов описывает два характерных эпизода, произошедших с ним лично. В три часа дня 25 октября Суханов пришел на заседание Петросовета, на котором председательствовавший Троцкий как раз объявил от имени ВРК, что Временного правительства больше не существует (в действительности, оно все еще заседало в Зимнем дворце). В кулуарах Суханов столкнулся с Зиновьевым, которого он не сразу узнал — так изменился Григорий Евсеевич за месяцы подполья.

«Ну что, товарищ Суханов?» — спросил Зиновьев — «не ожидали вы, что такой быстрой и легкой будет победа?». Когда Суханов объявил, что не относится к поклонникам произошедшего переворота, «Зиновьев молча смотрел на меня с минуту, а потом отошел шага на два в сторону. Ведь он только что высказывался и даже пытался вести кампанию против восстания — из опасения, что оно будет раздавлено. И вдруг дело идет так гладко! Но, с другой стороны, о Керенском и многом другом он действительно забыл и слишком поспешил поздравить чужого человека. В голове Зиновьева, несомненно, шло брожение» — вспоминал Суханов.

Итак, по свидетельству Суханова, Зиновьев и близкие к нему товарищи по партии пребывали в состоянии «брожения». Отрицать успех восстания было трудно, а значит, отпадала половина аргументов, направленных против него. С другой стороны, большинство из них все еще были сторонниками блока с другими левыми партиями, хотя и понимали, что восстание создало новые преграды на пути к нему. Эти колебания отразились и в разговоре Суханова с Каменевым, с которым ему довелось пообщаться на следующий день.

«Ну что же, стало быть, вы одни собираетесь нами править?» — спросил Суханов — «Вот только что, во фракции левых эсеров, я убеждал всеми силами препятствовать вам установить диктатуру одной вашей партии…». «Каменев рассердился: — Ну, если так, — о чем же нам с вами разговаривать! Вы считаете уместным ходить по чужим фракциям и агитировать против нас…». Впрочем, вспышка гнева быстро прошла, и Каменев попытался перевести разговор на другие вопросы. Но Суханов настаивал: «Так вы окончательно решили править одни? — вернулся он к прежней теме. — Я считаю такое положение совершенно скандальным. Боюсь, что, когда вы провалитесь, будет поздно идти назад…». Каменев «нерешительно и неопределенно» то соглашался, то пробовал спорить. «Да, да — говорил он, смотря в одну точку — Хотя… почему мы, собственно, провалимся?».

Суханов очень точно описывает противоречивое положение, в которое попали вчерашние противники форсированного переворота и сегодняшние сторонники соглашения с другими социалистами из числа большевиков: «Каменев был не только посрамленным ныне противником восстания. Он был и противником чисто большевистской власти и сторонником соглашения с меньшевиками и эсерами. Но он боялся опять быть посрамленным. Таких было немало…».

Если «правая фракция» в РСДРП(б) пребывала в нерешительности и колебаниях, то та часть Центрального комитета и других руководящих инстанций, которая шла за Троцким с его тактикой «активной обороны» и курсом на «советский конституционализм», наоборот, сдвинулась в сторону ленинского экстремизма. Сам Троцкий, который накануне заставил самого Ленина признать правоту своего осторожного «легалистского» курса, теперь защищал восстание, которое, по замечанию одного из депутатов Петросовета «предвосхищает решения съезда»: «Воля Всероссийского Съезда Советов предрешена огромным фактом восстания петроградских рабочих и солдат, происшедшего в ночь на сегодня. Теперь нам остается лишь развивать нашу победу». Действительно, что им еще оставалось?

Восстание резко изменило условия, в которых происходила внутрипартийная дискуссия. Она вынудила вчерашних сторонников тактики Троцкого фактически перейти на позиции Ленина в оценках роли восстания, одновременно усилив противоречия большевизма в целом с его потенциальными союзниками из числа социалистических партий. Но разногласиям относительно формулы будущей власти только еще суждено было проявиться.

К началу работы съезда его мандатная комиссия зарегистрировала 649 делегатов, из них 390 большевиков, 160 эсеров (из них более половины левые), 72 меньшевика, 14 объединённых интернационалистов, 6 меньшевиков-интернационалистов, 7 украинских социалистов. На правах большинства места в президиуме заняли 14 большевиков и 7 левых эсеров. Меньшевики и меньшевики-интернационалисты отказались занять зарезервированные для них места. Председательствовал Каменев.

Судя по анкетам, которые делегаты съезда заполняли перед заседанием, абсолютное большинство из них — 505 человек — поддерживали лозунг «Вся власть — Советам», еще 86 собирались голосовать за однородное социалистическое правительство и лишь 55 были сторонниками коалиции с кадетами. Сомневаться в том, как съезд, в принципе, разрешит вопрос о власти не приходилось.

Почти в самый момент открытия съезда делегаты услышали раскаты пушечного выстрела — того самого, которым крейсер «Аврора» давал сигнал о штурме Зимнего дворца (до самого штурма оставалось, правда, еще 3 часа). В наступившей тишине слово взял Юлий Мартов. Его единомышленник и однопартиец Суханов так изложил содержание этой речи: «Прежде всего, надо обеспечить мирное разрешение кризиса. На улицах Петербурга льется кровь. Необходимо приостановить военные действия с обеих сторон. Мирное решение кризиса может быть достигнуто созданием власти, которая была бы признана всей демократией. Съезд не может оставаться равнодушным к развертывающейся гражданской войне, результатом которой может быть грозная вспышка контрреволюции». Таким образом, Мартов потребовал, фактически, прекращения военных действий и создания такой власти, которая бы устроила все «демократические», т. е. советские партии — того же, к чему стремились умеренные большевики.

«Видимо, многие и многие большевики, не усвоив духа учения Ленина и Троцкого, были бы рады пойти именно по этому пути…. Большевистская масса еще недостаточно понимала великие идеи своих вождей и довольно дружно аплодировала Мартову» — иронизирует Суханов. Впрочем, вполне вероятно, что мартовскую идею действительно разделяли не только единомышленники Каменева, но большая часть большевистской фракции, включая тех, кто в прошедшие дни выступал за курс на восстание. Свою солидарность с предложением также высказали левые эсеры, новожизненцы и некоторые другие небольшие фракции.

От имени большевиков заявление сделал Луначарский, который неожиданно сказал, что его фракция «решительно ничего не имеет против» предложения Мартова! При голосовании оно было поддержано единогласно. По всей видимости, даже крайнее крыло большевиков в этот момент не решалось идти на открытый разрыв с умеренными. Многим казалось, что «съезд при колеблющемся большинстве станет на правильный путь создания единого демократического фронта».

Но ситуацию радикально изменили сами умеренные социалисты. Они заняли непримиримую позицию и заявили о том, что они покидают съезд (правые эсеры, правые меньшевики, фронтовая группа, в последний момент даже сам Мартов от имени меньшевиков-интернационалистов и т. д.). «Но меньшевики и эсеры это сделали. Ослепленные контрреволюционеры не только не видели контрреволюционности своей линии, но и не замечали совершенной абсурдности, недостойной ребячливости своих действий… — подчеркивает Суханов — Это блестящее выступление сейчас же оборачивает настроение против «соглашателей». Большевистская масса сжимается вокруг Ленина». Это был абсолютно точный вывод. Конфликтная позиция, которую заняли правые эсеры и меньшевики, выбила почву из под ног тех сил и групп внутри большевистской партии, которые стремились к компромиссу и созданию коалиционной власти на советской основе.

Хотя, справедливости ради, надо сказать, что масла в огонь подлил Троцкий. В ответ на требование Мартова искать компромисс, он с трибуны съезда заявил: «Народные массы шли под нашим знаменем, и наше восстание победило. И теперь нам предлагают: откажитесь от своей победы, идите на уступки, заключите соглашение. С кем? Я спрашиваю: с кем мы должны заключить соглашение? С теми жалкими кучками, которые ушли отсюда и которые делают эти предложения? Но ведь мы их видели целиком. Больше за ними нет никого в России. С ними должны заключить соглашение, как равноправные стороны, миллионы рабочих и крестьян, представленных на этом съезде, которых они не в первый и не в последний раз готовы променять на милость буржуазии? Нет, тут соглашение не годится. Тем, кто отсюда ушел, и кто выступает с предложениями, мы должны сказать: вы — жалкие единицы, вы — банкроты, ваша роль сыграна, и отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории…». Троцкий пребывал в эйфории от победы (а также от собственной роли во всем произошедшем) и не считал нужным идти на уступки. В заключении он предложил принять резкую резолюцию, осуждавшую ушедшие со съезда группы, как изменников делу революции.

В ответ на это заявление Мартов выкрикнул «тогда мы уходим» и бросился к выходу под выкрики делегатов и укоры сочувствовавших ему рабочих. Суханов, который с самого начала считал большой ошибкой и чуть ли не преступлением выход своей фракции со съезда, описывает дальнейшее: «Но дело было еще хуже. Председатель Каменев откликнулся на заявление группы Мартова. Он сказал: съезд постановил единогласно обсудить в первую очередь именно тот вопрос, который так настойчиво выдвигают меньшевики-интернационалисты; но это единогласное решение пока не выполнено потому, что съезд непрерывно занимается внеочередными заявлениями; если мартовцы уходят до обсуждения этого вопроса, то, стало быть, их мотивы неискренни и их уход был заранее предрешен.

Все это окончательно и справедливо топило нашу фракцию в глазах съезда. Каменев-же довершил наше унижение своей корректностью: он предложил снять резкую резолюцию Троцкого против эсеров и меньшевиков». Но произошедшее имело и еще одно следствие. Полностью была дискредитирована и лишена всякой реальной опоры тактика умеренных большевиков (а на момент съезда, возможно, большинства партийной фракции РСДРП(б)!). Причем не руками Ленина, но руками умеренных социалистов и потенциальных партнеров большевиков по созданию коалиционного советского правительства.

Когда после перерыва в зал вернулись некоторые меньшевики-интернационалисты, потребовавшие объявить перерыв в заседаниях для консультаций со всеми социалистическими организациями относительно будущей конфигурации власти, настроение уже было совсем другим, нежели перед их уходом. Никто иной, как Каменев, от имени своей партии, безапелляционно отверг это требование и заявил, что в провале мирных переговоров умеренные социалисты должны винить только самих себя. Правда после этого он все же предложил не принимать резкую резолюцию против меньшевиков и эсеров, предложенную Троцким, чтобы не сжигать мосты окончательно (именно об этом предложении так горько писал Суханов в процитированном выше отрывке).

Первый день работы съезда завершился ранним утром 26 октября принятием написанного Лениным воззвания «Рабочим, солдатам и крестьянам!». Это воззвание приветствовало произошедшее восстание, декларировало переход власти в центре и на местах к Советам и коротко описывало программу реформ: демократический мир, передачу земли крестьянам, рабочий контроль, демократизация армии и т. д. Документ был принят подавляющим большинством при всего двух голосах против и двенадцати воздержавшихся. Причем воздержалась та небольшая группа меньшевиков-интернационалистов, которая вернулась на съезд, чтобы убеждать его делегатов голосовать за необходимость создания коалиционного правительства, опирающегося на «широкие слои населения». Когда соответствующая поправка к воззванию не прошла, небольшая фракция меньшевиков-интернационалистов воздержалась. Большевики же голосовали солидарно.

Спровоцированный вооруженным выступлением конфликт между большевиками и другими социалистическими группами стал важнейшим фактором сплочения собственных рядов РСДРП(б). Другой важный фактор, работавший на временное преодоление разногласий, заключался в том, что партийные лидеры и активисты, руководствовавшиеся прежде тактикой активной обороны, теперь, после восстания (во многом спровоцированного Керенским) сдвинулись к точке зрения Ленина о необходимости срочной реализации партийной программы, без дальнейших компромиссов и колебаний. А ультимативный тон, которым предпочитали говорить с большевиками оставшиеся в меньшинстве умеренные социалисты делал компромисс невозможным.

Еще «…за несколько часов до образования нового правительства и до предложения списка его членов Второму Всероссийскому съезду Советов, <Центральный Комитет РСДРП(б)>призвал на свое заседание трех виднейших членов группы левых эсеров, товарищей Камкова, Спиро и Карелина, и предложил им участвовать в новом правительстве». Очевидно, в данном случае ЦК действовал солидарно и вполне искренне заявлял впоследствии: «Мы крайне сожалеем, что товарищи левые эсеры отказались». Мотивы левых эсеров были понятны: при всех своих симпатиях к большевикам, они считали жизненно необходимым формирование советского правительства на основе широкой коалиции всех советских партий пропорционально их численности на съезде. Вплоть до создания такой правительственной коалиции (или прямого отказа от нее со стороны умеренных партий) лидеры левых эсеров от вхождения в СНК отказались.

В результате, к вечеру 26 октября стало очевидным, что большевики должны предложить съезду Советов чисто большевистский по своему составу список правительства. Объективный характер этого обстоятельства не облегчал задачу большевиков. Поэтому было решено сначала определить программу будущей власти, а уж потом перейти к персональному и партийному составу правительства. Само по себе принятие принципов новой власти, которые были облечены в форму ставших знаменитыми декретов о мире и о земле, могло облегчить в дальнейшем создание на ее платформе коалиции левых социалистов. Поэтому дискуссий среди большевиков по этому поводу возникнуть просто не могло.

Во многом этот план сработал. Съезд единогласно принял представленный Лениным декрет о мире. Декрет о земле был составлен, как известно, на основе эсеровской аграрной программы и крестьянских наказов, и находился в очевидном противоречии с собственно большевистской программой в земельном вопросе. На соответствующее возражение Ленин ответил, что «как демократическое правительство, мы не можем обойти постановление народных низов, хотя бы мы с ним были не согласны». В результате декрет был поддержан подавляющим большинством делегатов. В итоге, программа правительства оказалась демократической и могла рассчитывать на поддержку абсолютного большинства населения. Вероятно, Ленин и другие большевики рассчитывали, что это убедит левых эсеров все-таки отказаться от своей позиции и пойти на коалицию с большевиками. Докладчиком по вопросу о формировании правительства стал Каменев — всем известный сторонник широкого социалистического фронта — который зачитал декрет о создании чисто большевистской власти — Совета народных комиссаров. Ленин был назван Председателем СНК, Троцкий — народным комиссаром по иностранным делам.

Предложению большевиков оппонировали Борис Авилов от меньшевиков-интернационалистов и Владимир Камков от левых эсеров. Они оба настаивали на необходимости искать компромисс с социалистическими группами и фракциями, ушедшими со съезда для образования «однородной социалистической власти». Показательно, что на их выступления отвечал не председательствовавший Каменев (который был согласен с львиной долей аргументов Авилова и Камкова), а Троцкий.

Троцкий заявил, что большевики не против коалиции. Весь вопрос в том, кто в ней будет участвовать и вообще, что это за коалиция — «групп, классов или просто коалиция газет». О его мнению, великим преимуществом большевиков было то, что они заключали реальные классовые соглашения между пролетариатом и беднейшим крестьянством, а не бессодержательные союзы между политическими группировками, которые зачастую никого не представляют. Он еще раз обозначил свой подход к поискам компромисса. «Политическая формула этого восстания — сказал он — Вся власть Советам через съезд Советов». Что же касается покинувших съезд политических групп, то они — «предатели, с которыми мы никогда не объединимся». Таким образом, он очертил границы приемлемого для большевиков (в его понимании) союза с другим партиями: они охватывали только те группы, которые остались на съезде.

В итоге, декрет о создании однопартийного правительства был принят большинством. За предложение Авилова проголосовали лишь около 150 делегатов. Вновь образованное правительство должно было быть ответственным перед многопартийным ВЦИК, в который избрали 62 большевика, 29 левых эсеров, 6 меньшевиков-интернационалистов, 3 украинских социалистов и 1 эсера-максималиста.

Перед самым голосованием за однопартийное большевистское правительство к трибуне вышел представитель исполкома железнодорожного профсоюза — Викжеля. Он заявил, что его организация настаивает на создании однородного социалистического правительства, и, фактически, предъявил ультиматум, что в случае если таковое не будет создано, Викжель возьмет под свой контроль железнодорожную сеть и объявит всероссийскую забастовку на транспорте, парализовав страну. Это была очень серьезная угроза для большевистского режима.

В этих условиях закончил свою работу Второй всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Он сформулировал политическую платформу новой власти, создал многопартийный ВЦИК (с твердым большевистским большинством) и формально подотчетный ему однопартийный Совет народных комиссаров. Вопрос о коалиционном социалистическом правительстве разрешен не был, но на нем по-прежнему настаивали левые эсеры, меньшевики-интернационалисты, многие другие левые группы и организации, в первую очередь Викжель. В самой большевистской партии публично никто не отказывался от самой идеи коалиции между социалистами. Но уже ощущались разногласия в вопросе о ее конкретных формах и составе.

Суть этих разногласий сформулировал через три дня на заседании ПК один из его лидеров Фенигштейн: «У нас есть три течения — сказал он — первое — это власть должна принадлежать большевикам, второе — власть Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, и третье — разорвать с капиталистами и передать власть представителям всех социалистических партий». Если сторонники третьего подхода быстро выделились в своеобразную фракцию и действовали открыто, то граница между первым и вторым течениями — сторонников чисто большевистской и советской власти — была не очень рельефной. Вместе с тем, именно эти два течения и образовали устойчивое большинство в руководящих органах партии в октябре-ноябре 1917 г.

Из ленинской тактики сентября-октября, направленной на форсированный захват власти вполне логично вытекало стремление к осуществлению «диктатуры пролетариата», представленной его единственной партией. Но то партийное большинство, которое с середины сентября ориентировалось на съезд Советов, как на инструмент свержения власти капиталистов, и с середины октября поддерживало курс на восстание, понятый как тактика «активной обороны», теперь рассматривало Советы как главную опору революции. С их точки зрения, коалиция социалистов была возможна и даже желательна в тех границах и пропорциях, в которых эти партии были представлены в Советах. Именно поэтому Троцкий так резко выступал против «предателей», ушедших со съезда и, таким образом, поставивших себя вне советской демократии. В условиях продолжавшегося давления со стороны союзников партии и значительной части ее собственных членов, направленного на продолжение переговоров с умеренными группами и поиск компромисса, именно линия Троцкого и стала равнодействующей в следующие дни.

Важно подчеркнуть, что крайние группировки в партии — с одной стороны сторонники чисто большевистской власти (Ленин), а с другой приверженцы идеи «однородно социалистического правительства» (Каменев) — выступали с позиций известного «авангардизма», в рамках которого политические комбинации между партиями подменяли собой демократические тенденции, отражением которых был съезд Советов. Последовательно демократическим в этих условиях оставалась именно средняя позиция сторонников советской коалиции. Однако она, в силу специфики политической ситуации, была тактически близка и не всегда четко отделена от линии сторонников однопартийной диктатуры.

В этих условиях, развитие внутрипартийной дискуссии находилось в прямой зависимости от позиции и действий других социалистических партий, а также от общего хода политической борьбы в стране. Ключевую роль в этом отношении играли два обстоятельства.

Во-первых, крайне сложная и неопределенная обстановка складывалась в Москве, где силы ВРК встретили ожесточенное сопротивление, и начались кровопролитные бои между сторонниками Временного правительства (под руководством Комитета общественной безопасности) и съезда Советов. Во-вторых, в самой столице возник центр сопротивления большевикам — Комитет спасения родины и революции, созданный городской думой и ушедшими со съезда фракциями. Усилиями Комитета спасения в Петрограде началась подготовка к вооруженному свержению большевиков, которая вылилась в юнкерское восстание 29 октября. Кроме того, Керенскому удалось получить поддержку со стороны казачьих частей генерала Краснова, которые начали наступление на Петроград с целью восстановить власть Временного правительства. Уже 27 октября красновские войска заняли Царское Село. Наконец, 28 октября началась забастовка чиновников и служащих государственных ведомств, которые опираясь на поддержку городской думы Петрограда не признавали власти Совнаркома.

В этих условиях, положение нового режима выглядело практически безнадежным, а его отношения с оппозицией обострились до предела. За резкими словами последовали не менее решительные действия. Уже 27 октября были закрыты многие оппозиционные газеты, продолжались аресты открытых противников большевизма. А 29 октября в столице было введено военное положение и комендантский час.

Все эти обстоятельства не только не способствовали поискам компромисса между социалистическими партиями и группами, но сводили шансы такового к минимуму. А противники большевиков ошибочно переоценивали свои силы и возлагали надежды на свержение нового режима силой, а не на возможность переговоров и коалиции с ним.

Когда 29 октября, в соответствии со своими требованиями, изложенными на съезде Советов, Викжель пригласил представителей всех «демократических» фракций принять участие в переговорах о составе правительства под своей эгидой, большевики были не в том положении чтобы отказываться.

В Петрограде и Москве шли кровопролитные бои между сторонниками и противниками советской власти; в тридцати верстах от столицы стояли казаки Краснова, готовые на следующий день перейти в наступление на город; железнодорожники угрожали начать забастовку в полночь, если к тому времени договоренность о создании социалистической коалиции не будет достигнута; к этим требованиям присоединились Петроградский Совет крестьянских депутатов, Петроградский совет и ряд отраслевых профессиональных союзов, партия левых эсеров и даже в большинстве своем большевистский Центральный совет фабрично-заводских комитетов, а также многие видные большевистские лидеры.

Когда утром 29 октября состоялось заседание Центрального комитета РСДРП(б), на котором рассматривались вопросы о переговорах с умеренными социалистами и позиция партии по поводу возможностей правительственной коалиции с ними, ни Ленин, ни Троцкий на нем не присутствовали. Оба они были заняты организацией обороны Питера от Краснова и подавлением мятежа Комитета спасения родины и революции. Не присутствовали на заседании также Сталин и Зиновьев.

Собравшиеся как само собой разумеющееся расценивали готовность партии участвовать в переговорах, инициированных Викжелем. Причем нет оснований считать, что они рассматривали их в качестве пустой дипломатической формальности. Наоборот, речь шла про конкретные параметры возможного соглашения, причем большевики — в лице присутствовавших одиннадцати членов ЦК — готовы были идти на серьезные уступки.

Во-первых, единогласно было принято решение о необходимости расширения правительства и возможности изменения его состава. Но дальше было сформулировано главное условие: правительство должно создаваться ЦИК Советов и быть перед ним ответственным. Кроме того, было подтверждено решение о том, что программа Второго съезда Советов (декреты о мире и о земле) обязательна для будущего правительства. Единогласно были приняты решения о том, что ЦИК должен быть пополнен представителями ушедших со съезда партий пропорционально численности их фракций, а также представители железнодорожников, почтово-телеграфных служащих и других подобных организаций. Все эти вопросы практически не вызвали острых споров.

Но вот по поводу дальнейших уступок умеренным единства мнений уже не было. Каменев, по всей видимости, предлагал внести в резолюцию формулировку о согласии большевиков «отказаться от кандидатур Ленина и Троцкого, если этого потребуют». Но это предложение в тексте протокола оказалось в итоге вычеркнутым. Вместо него пятью голосами против одного при трех воздержавшихся была принята более мягкая формулировка: «допускается право взаимного отвода партийных кандидатур».

Был еще один пункт повестки, который вызвал, видимо, острые споры и даже потребовал повторного голосования. Сформулирован он в протоколе не слишком ясно: «мы не делаем ультиматума из вхождения в правительство всех советских партий до народных социалистов включительно». Сперва за то чтобы ультиматума не делать проголосовало семь членов ЦК, а против три. Но при повторном голосовании счет был обратный: четверо за (Каменев, Милютин, Рыков и Сокольников) и семеро против (Иоффе, Дзержинский, Берзин, Коллонтай, Свердлов, Бубнов, Урицкий).

Учитывая, что Каменев, Рыков и Милютин — лидеры умеренного крыла партии и сторонники соглашения с другими социалистическими партиями — голосовали «за», остается заключить, что речь шла не о желании большевиков ультимативно требовать вхождения умеренных в правительство (это как раз была платформа их оппонентов на переговорах), а наоборот, о предложении не рассматривать подобное требование в качестве повода для отказа от компромисса.

Бубнов в итоге проголосовал против пункта об ультиматуме, с оговоркой, что сделал это «так как в постановке <вопроса> не указано, что власть в центре и на местах принадлежит Советам». Следовательно, если бы это требование было четко сформулировано, Бубнов был готов согласиться с вхождением в правительство всех левых партий «до народных социалистов включительно». Неясность по отношению к советской природе власти тревожила не только Бубнова: Иоффе также предложил «поставить ультимативное требование» о признании власти Советов участниками переговоров. Однако его предложение не было даже поставлено на голосование, поскольку собравшиеся признали, что оно снято уже принятым решением о том, что правительство создается и отвечает перед ЦИКом.

Таким образом, в отсутствие Ленина и Троцкого, в Центральном комитете столкнулись две точки зрения. Допустимость и даже желательность компромисса с другими левыми партиями признавали все, спорили лишь о масштабе уступок и содержательной стороне возможного соглашения. Большинство собравшихся (Иоффе, Дзержинский, Берзин, Коллонтай, Свердлов, Бубнов и Урицкий) считали, что ключевое условие — это признание источником власти Советов и программы Второго съезда Советов. Однако Каменев, Милютин, Рыков и Сокольников (который традиционно рассматривается в качестве представителя радикального крыла большевизма), по всей видимости, готовы были пойти дальше. На практике готовность составить коалиционное правительство с другими партиями «вплоть до народных социалистов» означало возможность «расширения» базы этого правительства за пределы Советов, в которых те же народные социалисты были представлены в ничтожном количестве. Особенно интересна позиция Сокольникова, поддержавшего каменевское предложение. Советский «фетишизм» никогда не был ему особенно близок, и теперь он демонстрировал, как легко могут совпасть «левая» и «правая» крайности.

В итоге, официальную позицию ЦК РСДРП(б) на совещании Викжеля должны были представлять именно Каменев и Сокольников, т. е. те, кому строгое соблюдение советского принципа формирования власти казалось наименее важным. Вместе с тем, они не могли игнорировать постановление большинства ЦК. Поэтому Каменев стремился лавировать, предельно смягчая позицию своей партии, или интерпретируя ее по-своему. Так, через несколько часов после заседания ЦК РСДРП(б), Каменев в ЦИК, отвечая на официальный ультиматум Викжеля, заявил «что касается вопроса об организации однородного социалистического правительства, то центр тяжести лежит не в составе правительства или в личных группировках, а в признании основоположений, принятых Съездом Советов». Получалось, что Каменев настаивал на признании программы съезда, т. е. в первую голову, декретов о мире и земле, но не ставил окончательной точки в вопросе об источнике правительственной власти. «Что касается совещания — продолжал Каменев — то мы все охотно пойдем туда, чтобы изложить нашу платформу, и чтобы не словом, а делом подкрепили требования народа мира, земли и т. д. ЦК РСДРП(большевиков) уже обсуждал это… и признал возможным вхождение покинувших съезд партий, пропорционально количества членов фракций съезда, привлечение всех не успевших присутствовать на Съезде представителей ж.-д. союза и Почтово-телеграфного союза, представителей армии и крестьянства, не участвовавших на съезде». Эта последняя категория — «представители армии и крестьянства, не участвовавшие на съезде» — служила для завуалированного признания потенциальной возможности «расширить» базу правительства за пределы Советов.

Тем временем, тактика партии на переговорах Викжеля обсуждалась не только на вершине партийного Олимпа, но и в других руководящих сферах, в первую очередь, в ПК РСДРП(б). Здесь настроения были еще более радикальными, нежели в партийном центре. Дискуссия выявила наличие двух групп. Причем обе они были согласны в том, что отказ от советского принципа формирования власти и от программы Второго съезда Советов недопустимы. Но одна часть лидеров ПК выступала за то чтобы пытаться искать компромисс с другими социалистическими партиями, а их воинственно настроенные оппоненты предлагали вообще идти на разрыв с «попутчиками».

«Мы не боремся за соглашение с партиями, а боремся за переход власти от политиканов к революционным представителям» — говорил сравнительно «миролюбиво» настроенный Фенигштейн — «Переход власти в руки Советов и представляет собой всю массу, поэтому вопрос соглашения всех партий отпадает, и я думаю, что Петербургский комитет откажется от него». Фенигштейн и еще ряд ораторов указывали на то, что требование однородного социалистического правительства противоречат главному лозунгу большевиков — «вся власть Советам», а потому его следует отвергнуть (хотя сам Фенигштейн и «не против, в принципе» однородной власти).

Вместе с тем, эти наиболее умеренные вожди петроградских большевиков склонны были поддержать Зиновьева (тоже участвовавшего в заседании) в том, что не следует «отталкивать» другие левые партии. Тот же Фенигштейн говорил: «Мы хотим заставить других идти за нами… Мы их заставили встать на нашу точку зрения. Я не говорю, что мы будем с ними делить власть, но нельзя их отталкивать, мы должны стоять на базе — «Вся власть Советам», мы всегда на этой базе побеждали».

Настроение другой части верхов столичной организации выразил Молотов. Он подчеркнул, что на съезде Советов большевики получили подавляющее большинство, а потому «мы стоим перед фактом власти большевиков не как партии, а как представителей большинства массы». В этих условиях, по мнению Молотова (его поддержали Слуцкий и целый ряд других выступавших товарищей), большевики столкнутся с крайней враждебностью умеренных социалистов, а «грязная пресса меньшевиков и эсеров… теперь ничем не отличается от «Живого слова»».

Таким образом, в ПК не сложилась группировка сторонников отказа от строго советского принципа организации власти, который превратился в основу консенсуса в дискуссии по вопросам политической тактики. Однако если одна часть партактива стремилась к тому чтобы найти компромисс с умеренными социалистами на советской почве, то другая половина городского комитета была готова к окончательному разрыву с эсеро-меньшевистским блоком.

Сторонники первого подхода указывали, что большевикам уже удалось навязать свой подход к главным задачам революции, таким как вопросы о земле и о мире «мелкобуржуазным партиям», а, значит, они смогут, как выразился один из районных активистов партии, «втянуть в Советы и социалистов-революционеров», т. е. убедить (или заставить) их признать Советы единственным источником власти.

Логика второго подхода также исходила из нерушимости советского принципа, но ее главным звеном была резкая критика советского меньшинства. Структуру этого политического настроения и ближайшие выводы из него иллюстрирует дискуссия на заседании райкома РСДРП(б) Второго Городского района, состоявшаяся 4 ноября. Там, например, некий товарищ Крутов «предлагает объявить все партии, кроме большевиков, вне закона, и ни на какие соглашения с другими социалистическими партиями не идти» во имя лозунга «вся власть — Советам».

В итоге острой дискуссии между радикально и ультрарадикально настроенными членами Петербургского комитета была принята резолюция, предложенная Молотовым. Этот документ четко декларировал: «Никакие уступки из принятой большинством Советов программы недопустимы».

Имея за спиной такую внутрипартийную обстановку, большевистская делегация прибыла на переговоры. Однако выяснилось, что их оппоненты из других социалистических организаций настроены гораздо более воинственно, чем сами большевики.

ЦК партии меньшевиков принял 28 октября жесткую антибольшевистскую резолюцию, прямо запрещавшую соглашение с большевиками до тех пор, пока их «авантюра» не будет ликвидирована. Эта резолюция исходила из необходимости формирования нового кабинета министров на основе соглашения Временного правительства, Предпарламента и Комитета спасения Родины и революции.

Похожий подход возобладал и среди эсеров. ЦК и Военная комиссия ПСР разослали всем гражданским и военным организациям партии циркуляр, в котором провозглашали: «Безумная попытка большевиков — накануне краха». Вслед за этим, партийный центр предлагал эсеровским организациям «оказать полнейшее содействие… в деле ликвидации безумной затеи и объединиться вокруг Комитета Спасения Родины и Революции, долженствующего создать однородную революционно-демократическую власть».

Из других партий на необходимости соглашения между большевиками и умеренными социалистами настаивали только меньшевики-интернационалисты во главе с Мартовым и левые эсеры. Но их отказывались услышать не столько большевики, сколько вчерашние и сегодняшние товарищи по партии. Через две недели после переговоров Викжеля, Мартов писал П.Б. Аксельроду: «Оборонцы сначала все восстали против самой мысли о «переговорах с узурпаторами»», а потом начали «вести всю борьбу под знаменем ненавистного рабочему классу «законного» Временного Правительства, за которого не поднялся ни один город и ни один полк на фронте. В этом направлении они успели много повредить» — заключает Мартов.

В таких условиях, стремление к достижению компромисса со стороны большевиков натолкнулось на высокомерие и ультиматумы со стороны их партнеров по переговорам.

Переговоры начались 29 ноября с ультиматума. От имени Комитета спасения Родины и Революции, СП. Вайнштейн потребовал создать «однородное министерство без большевиков». В ответ, Каменев от имени ЦК РСДРП(б) заявил, что «соглашение необходимо и возможно» на почве программы Второго съезда Советов, что новое правительство должно быть ответственно перед Советами, но в него могут войти все партии, «входящие в коалицию Советов, т. е. до народных социалистов включительно». Он заверил, что в ЦИК зарезервированы места для представителей партий, ушедших со съезда, а также, что «для ЦИК на первом месте стоит программа правительства, его ответственность, а отнюдь не личный состав».

Но вместо уступок оппоненты большевиков продолжали говорить языком ультиматумов. От ЦК ПСР М.Я. Гендельман заявил, что «он явился сюда не для того, чтобы вступит в переговоры с большевиками, а изложить Викжелю точку зрения партии в эти исторические минуты». Получалось, что с большевиками никто, собственно, и не разговаривает.

Только меньшевики-интернационалисты — Мартов и Блюм — настаивали на достижении компромисса. Оба признавали вину большевиков за восстание, но предупреждали, что «поражение большевиков станет поражением пролетариата». Что раскол «демократии» приведет к гражданской войне и т. д..

Споры не приводили к сближению позиций. Большевики требовали признать советский принцип организации власти и решения съезда Советов. Меньшевики и эсеры — немедленного отказа большевиков от власти, разоружения рабочих и публичного признания большевиками нового однородно социалистического министерства «без цензовиков и большевиков». «Интернационалисты» безуспешно пытались выработать компромисс. Был объявлен перерыв.

На следующее утро, 30 ноября все стало повторяться, как дурной сон. Дан зачитал длинный список требований к большевикам. Причем, если эти последние были сформулированы в категорическом ключе («передача войск в распоряжение городской думы», «разоружение рабочих», «освобождение арестованных», «гласная поддержка сформированного социалистическими партиями однородного правительства» и т. д.), то в ответ Комитет спасение брал на себя лишь обязательство «предложить Керенскому передать власть новому правительству» или «принять меры к проведению земельных реформ» и т. д. Было непонятно, что будет, если Керенский, например, откажется от «предложения» передать власть.

В отличие от меньшевиков и эсеров, Каменев пошел на уступки. Он заявил, что «в случае соглашения ЦИК и ЦК большевиков» должны издать воззвание о разоружении рабочих и революционных войск. Но — только после соглашения, когда исчезнет угроза со стороны Керенского и Комитета спасения Родины и Революции. Кроме того, Каменев намекнул на возможность компромисса в вопросе об ответственности власти: «Правительство должно быть создано заново и ответственно перед правомочным органом демократии. Таким органом большевики считают орган, избранный на основании всеобщего, прямого, равного и тайного голосования». Про съезд Советов и избранный им ЦИК Каменев теперь не говорил, подразумевая возможность создания некоего нового органа.

Дальнейшая дискуссия сфокусировалась исключительно на проблеме вхождения или невхождения в новое правительство большевиков. Перед кем это правительство будет ответственно, и какую программу станет проводить осталось за скобками.

К 31 октября стало ясно: соотношение сил меняется в пользу большевиков. Выступление Комитета спасения Родины и Революции было подавлено. Силы Керенского под Пулковым были разбиты и деморализованы. В этих условиях, стал меняться и ход переговоров.

На четвертом заседании, вечером 30 октября, был сделан хоть какой-то шаг вперед. Причем, Каменев должен был сначала заявить, что «ЦИК согласен идти на большие уступки». Он предложил собранию определиться по двум принципиальным вопросам: о программе нового правительства и об органе, перед которым оно будет ответственно. Началось обсуждение всевозможных вариантов конструирования такого органа. Поступали предложения рассматривать в качестве такового Предпарламент (то ли в полном составе, толи без цензовиков), сформировать некий новый «Демократический совет» из представителей ЦИК нового созыва, профсоюзов, городских дум Питера и Москвы и т. д.

31 октября свою позицию неожиданно пересмотрел ЦК меньшевистской партии, который «постановил принять участие в попытке организовать однородную власть, включающую в себя социалистические партии от народных социалистов до большевиков».

В условиях такого перелома, произошел и прорыв в организованных Викжелем переговорах. Утром 31 октября переговорщики, наконец, договорились о создании органа, который должен был сформировать правительство, и перед которым оно должно было бы отвечать. Была создана специальная комиссия для обсуждения формирования такого органа, которая в ночь на 1 ноября выработала, наконец, компромиссную формулу. Большевики согласились на то, что в этот орган, помимо членов ЦИК нового созыва, войдут представители профсоюзов и городских Дум Москвы и Петрограда, а также ЦИК Советов крестьянских депутатов. В ответ их партнеры по переговорам сделали единственную, но принципиальную уступку: согласились с вхождением в новое правительство самих большевиков. Правда, было решено допустить «право взаимного отвода партийных кандидатур», что, де факта, исключало участие в правительстве неприемлемых для умеренных Ленина и Троцкого.

Таким образом, к 1 ноября 1917 г. наметился компромисс между эсеро-меньшевистским блоком и большевистской делегацией. Этот компромисс сильно отличался от той программы, которая была сформулирована ЦК РСДРП(б) 29 октября. Он предполагал отказ не только от безусловного преобладания большевиков в новом правительстве, но и отход от советского принципа формирования и ответственности власти. В ходе переговоров, Каменев вновь поднял на знамена программу компромисса партий, перед которой бледнел принцип верховенства Советов.

Пока Каменев, Рязанов и Сокольников вели переговоры с меньшевиками, эсерами и представителями других организаций, внутри руководства самой большевистской партии настроения менялись вовсе не в сторону продолжения политики уступок по отношению к умеренным.

В биографической хронике В.И. Ленина со ссылкой на ряд источников (все — мемуарного свойства) упоминается о том, что Ленин уже 29 октября на заседании ВЦИК выступил с критикой позиции Каменева и его тактики на переговорах в Викжеле. Однако внимательное знакомство с этими источниками позволяет усомниться в датировке этого выступления Ленина. Во всяком случае, сами мемуаристы, пересказывая ленинские слова, не указывают точной даты. В протоколе заседания ВЦИК за 29 октября Ленин не упоминается ни среди выступавших, ни даже среди присутствовавших. В свою очередь, Каменев, председательствовавший на этом заседании, в ответ на предложение Викжеля о переговорах, сказал, что в вопросе «об организации однородного социалистического правительства… центр тяжести лежит не в составе правительства или в личных группировках, а в признании основоположений, принятых Съездом Советов».

По всей видимости, в биографической хронике Ленина была допущена шибка, и речь идет о хорошо известном выступлении вождя в ночь с 1 на 2 ноября. До 1 ноября Ленин не только был занят практическими вопросами организации вооруженной борьбы с восстанием Комитета спасения и, особенно, с войсками Краснова и Керенского, но и не имел достаточных сведений о ходе переговоров Каменева с умеренными социалистами. Такая информация появилась у него только на заседании ЦК (или незадолго до него), посвященного этому вопросу.

Вечером 1 ноября Ленин и Троцкий явились на заседание Петербургского комитета партии. Оба выступили перед собравшимися по вопросу о возможном соглашении. Оба были против уступок умеренным. Оба признали острые внутрипартийные разногласия.

Но Ленин заявил, что «на переговоры Каменева в ЦИК о соглашении я смотрю доброжелательно, ибо принципиально мы не против». Очевидно, он еще не знал о достигнутых предварительных договоренностях. Вместе с тем, Ильич резко критиковал Каменева и Зиновьева за их недавнее выступление против восстания, и доказывал, что уступки эсерам и меньшевикам лишь ослабят советскую власть, сорвут выполнение программы Съезда Советов. По его словам, все разговоры о необходимости пополнить состав Советских органов (имелся ввиду ВЦИК) за счет городских дум, Викжеля и других несоветских организаций — «это мизерное торгашество, а не советская власть». При этом, Ленина не пугала и перспектива раскола со сторонниками компромисса с умеренными социалистами: «Если будет раскол — пусть. Если будет их большинство — берите власть в Центральном Исполнительном комитете и действуйте, а мы пойдем к матросам».

Аналогичную позицию занял и Троцкий, который сформулировал ее еще более жестко. Он подчеркнул, что власть большевикам передал советский съезд. Делить ее с теми «элементами, которые саботировали Совет и извне борются против власти пролетариата», и которые не способны «проводить нашу программу» — недопустимо.

Ленину и Троцкому оппонировали Луначарский и Ногин. Они настаивали на необходимости компромисса и соглашения с эсерами и меньшевиками, который избавил бы стран от гражданской войны и позволил путем «наименьшего сопротивления» овладеть аппаратом государственной власти. По мнению Луначарского, принцип советской власти не исключает возможности включить в состав центрального органа власти представителей дум — «да в них наши сидят». Понимая, важность вопроса, Луначарский, впрочем, оговорился, что когда «думы хотят взять власть, то мы их будем громить». Получалось противоречие, которое Анатолий Васильевич решил поистине творчески: «значит ли это дать думам кусочек власти? — Нет. Только правительство».

Точка зрения Ленина и Троцкого выглядела более убедительной для большинства. Они говорили, что реальная коалиция «рабочих, крестьян и солдат» уже состоялась в Советах, которые доверили власть большевикам, а уступки меньшевикам, эсерам и разным несоветским организациям, за которыми никаких реальных масс практически не осталось, станут отходом от демократизма. Причем, отходом неоправданным. «Я спрашиваю в 1000-й раз: каким образом соглашение нам может дать керосин» — восклицал Троцкий — ведь и «юнкера не подчинены ни меньшевикам, ни Викжелю, и от соглашения с Викжелем не исчезнет борьба с юнкер-отрядом буржуазии».

Симпатии большинства петроградских большевиков были на стороне Ленина и Троцкого. Причем, если на уровне ПК их аргументы воспринимались буквально, то уже в районах торжествовал упрощенный подход. В то время, как Ленин был «принципиально не против» соглашения с другими партиями на платформе признания Съезда Советов источником власти и пропорционального представительства, некий товарищ Крутов из Второго Городского района требовал «объявить все партии, кроме большевиков, вне закона и ни на какие соглашения с другими социалистическими партиями не идти». Ленин и Троцкий еще понимали «диктатуру пролетариата», как власть Советов, а многие их экстремистски настроенные приверженцы в низах партии — как просто диктатуру.

Уже ночью 1 ноября Каменев доложил Центральному Комитету о результатах переговоров, организованных Викжелем. Он осторожно заявил, что эти результаты не носят окончательного характера, «делегации было поручено только узнать мнение партий». Искомое мнение большевистского руководства незамедлило выясниться.

Троцкий расценил итоги переговоров, как иллюстрацию того, что «партии, в восстании участия не принимавшие, хотят вырвать власть у тех, кто их сверг». Он заявил, что «незачем было устраивать восстания, если мы не получим большинства» в 75 % в правительстве. С его точки зрения, невозможно было бы также поступиться и председательством Ленина. Вместе с тем, он допускал возможность «принять представительство дум, если обеспечены будут перевыборы в недельный срок».

Дзержинский и Урицкий, напротив, подчеркнули, что выработанный компромисс неприемлем как раз в силу отступления от принципа, согласованного на предыдущем заседании ЦК, — ответственности правительства перед ЦИК — который исключает представительство от дум. Впрочем, отказ от кандидатур Ленина и Троцкого, по мнению Дзержинского и Урицкого, был также неприемлем, ибо «это в известном смысле отказ от нашей программы». Даже обычно умеренный Луначарский согласился с тем, что предложенный умеренными социалистами компромисс принимать нельзя.

Ленин выступил крайне жестко. «Политика Каменева должна быть прекращена в тот же момент». Всего пару часов назад он еще «доброжелательно» смотрел на переговорную активность Каменева, но итоги переговоров вывели его из себя. «Разговаривать с Викжелем теперь не приходится» — продолжал Ленин — а о том, чтобы допустить его представителей в советские органы не может быть и речи, поскольку профсоюз железнодорожников не является советской организацией. Он даже предложил принять направленную против Викжеля резолюцию. В целом, теперь, по его мнению, «переговоры должны быть как дипломатическое прикрытие военных действий», в то время как партии следует действовать решительно, подавив сопротивление противников в Москве — «и победа наша обеспечена».

Никто не призывал соглашаться на условия, выработанные в ходе переговоров. Рыков, Милютин, Рязанов, Зиновьев и сам Каменев стали подчеркивать свое несогласие с ними. Но, одновременно, они настаивали на продолжении переговоров с целью добиться соглашения с другими партиями.

Со своей стороны за немедленный разрыв переговоров неожиданно высказался только Сокольников, бывший их участником. Он объяснил, что партия «до сих пор маневрировала, чтобы выиграть время», но теперь уступчивость «оборонцев» угрожает большевистскому большинству в правительстве, а значит «вывод тот, что эти переговоры нужно оборвать». При поверхностном сходстве подход Сокольникова разительно отличался от ленинского. Ленин был возмущен несговорчивостью оппонентов (их несогласием с советским принципом формирования власти), а Сокольников опасался, что чрезмерно уступчивые противники вынудят большевиков поделиться властью.

При голосовании вопроса о необходимости разрыва переговоров, за высказались только четверо. Скорее всего, среди них были Ленин, Сокольников и, возможно, Троцкий. Десять членов ЦК, включая Свердлова, проголосовали за продолжение переговоров. Однако на этот раз, переговорная платформа была сформулирована в виде ультиматума, включавшего два пункта: программу Второго съезда (декреты о земле и мире, рабочий контроль, продовольственный вопрос, беспощадная борьба с контрреволюцией, к которой причислялся Керенский) и советский принцип власти (указывалось, что ЦИК может быть пополнен, но только за счет ушедших со съезда партий и не представленных на съезде Советов).

Этот ультиматум предполагалось предъявить на пленуме ВЦИК, который должен был открыться с часу на час. Причем, главным его адресатом являлись левые эсеры, которым предполагалось предоставить «последнюю попытку… создать так называемую однородную власть с целью последнего разоблачения несостоятельности этой попытки и окончательного прекращения дальнейших переговоров о коалиционной власти».

Даже Рязанов, выступавший на заседании ВЦИК, усомнился в возможности принять выработанный на переговоpax с умеренными социалистами компромисс, поскольку он предполагает, что «значение Советов умаляется». Следом за ним, большевистский ультиматум прочел Володарский. Это прозвучало для всех, «как гром среди ясного неба». Левые эсеры, самая близкая к большевикам партия, оказались ультиматумом не удовлетворены: «очень много категоричности и формальной непримиримости». Они попытались сформулировать компромисс на основе новых пропорций формирования «конвента», перед которым должно отвечать правительство. Меньшевики-интернационалисты были еще более категоричны: «Резолюция, внесенная фракцией большевиков… является прямым вызовом всем другим социалистическим партиям» — заявил от их имени Базаров перед тем, как их небольшая фракция покинула заседание в знак протеста.

Но большевики составляли большинство во ВЦИК, поэтому их резолюция получила 38 голосов, в то время, как резолюция левых эсеров только 29. Фракция левых эсеров, фактически приняла ультиматум, разделив ответственность за него с большевиками, после внесения незначительных поправок.

Хотя политическая линия Ленина возобладала, а ВЦИК принял большевистский ультиматум, внутрипартийная борьба в большевистской партии не только не ослабла, а напротив, стала быстро нарастать. 2 ноября вечером Центральный комитет сосредоточился на обсуждении своих внутренних разногласий. К сожалению, протокол этого заседания не сохранился, известна лишь итоговая резолюция на полях которой рукой Ленина сделаны пометки об итогах голосования каждого из пунктов. Но судя по всему, дискуссия выдалась очень жаркой.

Неизвестно, были ли какие-то дополнительные причины, заставившие Ленина и его сторонников активизировать борьбу с оппозицией внутри ЦК в момент, когда линия ленинского большинства и без того торжествовала. Но вечером, когда состоялось заседание ЦК, было заявлено, что «настоящее собрание имеет историческую важность» — так высоко было значение разногласий, разделивших большевистское руководство. Показательно, что одновременно в другом помещении Смольного заседал Петербургский комитет, где царило почти полное единодушие: сторонников внутрипартийной оппозиции там не оказалось.

Зато в ЦК силы сторон были практически равны. Ленин даже вынужден был отправить записку: «В ПК. Очень прошу ПК тотчас вынести решение против соглашательства и принести в ЦК». После непродолжительной дискуссии соответствующая резолюция была принята. «Никакое соглашение, — гласила она — постольку, поскольку оно хоть на йоту ведет к уступкам в области рабочего контроля над производством и введения всеобщей трудовой повинности, — абсолютно недопустимо» — петроградские большевики по своему понимали политические приоритеты момента, но оговаривали и свою позицию в главном для Ленина и большевистских партнеров по переговорам вопросе о власти — «Соглашение возможно лишь с теми социалистическими элементами, которые принимают программу политических и экономических реформ, выдвинутых съездом Советов».

Оппонентами Ленина в ЦК на этот раз выступили «москвичи», т. е., о всей видимости, Ногин и Рыков. Но они получили поддержку со стороны целого ряда других членов ЦК. Из 15 присутствовавших пятеро последовательно голосовали против большинства пунктов предложенной Лениным резолюции, а также против нее в целом. Еще один — два из числа членов ЦК в большинстве случаев воздерживались. Ядро сторонников ленинской тактики состояло из 7–8 членов ЦК.

Ключевая дискуссия развернулась вокруг 4 и 5 пунктов ленинской резолюции. Четвертый пункт гласил, что «не изменяя лозунгу власти Советов… нельзя перейти к мелкому торгашеству за присоединение к Советам организаций несоветского типа». Это был вопрос об одном из главных условий компромисса с умеренными социалистами — о «разбавлении Советов» представителями городских дум и других органов. Только 8 из 15 членов ЦК РСДРП(б) проголосовали за эту формулировку. Один воздержался, а пятеро (гипотетически: Рыков, Ногин, Каменев и Зиновьев, а также кто-то еще), вероятно, считали, что допуск думцев из социалистических фракций не станет изменой делу борьбы за советскую власть.

Но самая острая дискуссия развернулась вокруг следующего пункта резолюции, который провозглашал «уступки ультиматумам и угрозам меньшинства Советов равносильны полному отречению не только от Советской власти, но и от демократизма, ибо такие уступки равносильны боязни большинства использовать свое большинство, равносильны подчинению анархии и повторению ультиматумов со стороны любого меньшинства». Вопрос стоял напрямую о целесообразности уступок.

Голосовать пришлось три раза. Сначала такая резкая формулировка нашла поддержку только 6 из присутствовавших при б голосах против и 2 воздержавшихся. Во время второй попытки за и против проголосовали по 7 человек и лишь один воздержался. Наконец, в третий раз Ленин получил поддержку 8 участников заседания против 7 сторонников политики уступок.

Итак, в Центральном комитете большевистской партии борьба была крайне острой. Но и на этот раз Ленину удалось с минимальным перевесом добиться поддержки своей тактики. Была принята резолюция официально осуждавшая тактику внутрипартийной оппозиции, которая «целиком отходит от всех основных позиций большевизма и пролетарской классовой борьбы вообще», а также несет всю полноту ответственности за «торможение революционной работы и за преступные в данный момент колебания». Оппозиция приглашалась «перенести свою дискуссию и свой скептицизм в печать, отстранившись от практической работы, в которую они не верят».

Казалось, Ленин вновь сумел разгромить внутрипартийную оппозицию, также, как он сделал это во время «октябрьского эпизода» две недели назад. Но борьба не утихла. Наоборот, кульминация была еще впереди. «Ленинские нападки — пишет Александр Рабинович — не заставили умеренных большевиков отказаться от попыток удержать на плаву переговоры о реформировании правительства».

Заседание ВЦИК открылось уже глубокой ночью 2 ноября. На нем, левые эсеры выступили с ультимативным требованием «пересмотреть вопрос о платформе соглашения всех социалистических партий». По мнению выступавшего от имени левоэсеровской фракции Б. Малкина, «мы в качестве победителей должны действовать более снисходительно и предложить демократии более приемлемые условия соглашения». Это был ответ на принятую накануне большевистскую резолюцию ВЦИК. Левые эсеры обещали «в случае вашего отказа начать борьбу изнутри» Смольного (т. е. изнутри Советов).

Впоследствии, один из левоэсеровских лидеров, Борис Камков вспоминал, что выдвижению этого ультиматума предшествовали переговоры с оппозиционной частью большевистского руководства. По его словам, некие «ответственные члены» РСДРП(б) заявляли им: «Товарищи левые эсеры, ведите энергично свое дело, мы вас поддержим и надеемся, что среди большевиков больше сопротивления вы не встретите, и мы пойдем на соглашение». Впрочем, из контекста воспоминаний Камкова (которым он предался на первом съезде ПЛСР 22 ноября) не ясно, состоялся ли такой разговор именно 2 ноября или ранее.

Как бы то ни было, в ответ на ультиматум Малкина Зиновьев от имени ЦК своей партии напомнил, что большевики официально приглашали в правительство самих левых эсеров, а также зачитал резолюцию большевистского ЦК, одобренную накануне вечером. Впрочем, он тут же заявил, что «это заявление фракцией большевиков еще не обсуждалось» и попросил сделать часовой перерыв, каковой и был большевикам предоставлен.

Что происходило на совещании большевистской фракции достоверно неизвестно. Но Каменеву, Зиновьеву и их сторонникам, как они впоследствии признавались, «ценой неимоверных усилий» удалось добиться пересмотра резолюции Центрального комитета. Результатом этого совещания большевистской фракции стала оглашенная Каменевым резолюция, которая признавала «желательным» вхождение в правительство «тех социалистических партий из Советов… которые признают завоевания революции 24/25 октября, т. е. о мире, рабочем контроле и вооружении рабочих». Далее говорилось о решении продолжить переговоры с умеренными социалистами на следующих условиях. Во-первых, речь шла об ответственности правительства перед ЦИК (а не перед неким гибридным органом, о котором речь шла ранее), состав которого, однако предполагалось расширить за счет делегатов от крестьянских Советов, от войсковых частей и флота, от профсоюзов (включая Викжель) и 50 делегатов от «социалистической петроградской городской думы» (т. е. от ее нелиберальной части). Во-вторых, резолюция предусматривала, что большевики получат «не менее половины мест» в новом правительстве, включая посты министров труда, внутренних и иностранных дел. В заключении Каменев продекламировал: «постановляется настаивать на кандидатурах товарищей Ленина и Троцкого».

По сути, резолюция большевистской фракции ВЦИК была компромиссом между принятой накануне резолюцией большевистского ЦК и прежней позицией Каменева на переговорах Викжеля. Главной уступкой была возможность «разбавления» советского представительства несоветскими фракциями, что все-таки носило принципиальный характер. Второстепенной, но тоже важной — требование для большевиков «половины» вместо «большинства» в правительстве. Однако эти уступки были значительно меньше тех, о которых шла речь на переговорах 28 октября — 1 ноября.

Но помимо содержательных уступок, Каменев пошел на пересмотр прямого постановления Центрального комитета советской фракцией партии, что в большевистской политической традиции не допускалось.

Однако, нарушив решения собственной партии, Каменев и его сторонники получили полную поддержку со стороны левых эсеров. Те расценили решение большевистской фракции, как «большой шаг в сторону соглашения» и проголосовали за нее. В заключение была создана переговорная комиссия в составе Каменева, Зиновьева и Рязанова от большевиков и Карелина и Прошьяна от левых эсеров. Теперь формально большевики и левые эсеры выступали на переговорах вместе и от имени ВЦИК.

Александр Рабинович считает, что главной причиной гнева Ленина и обострения конфликта в большевистском руководстве стало то, что «ультиматум ЦК от 1 ноября, и недвусмысленная атака Ленина на умеренных большевиков были нацелены на немедленное прекращение переговоров по поводу реформирования правительства, а предложение, представленное Каменевым, предполагало, в первую очередь, их продолжение». Это все же явное упрощение. Сам по себе разрыв переговоров не был для Ленина самоцелью. На этом этапе ультимативным для него было сохранение советского принципа формирования власти, который он считал наиболее демократическим, с одной стороны, и единственным, открывающим путь к реализации большевистской программы, с другой. В этих пределах, считал Ленин, «принципиально мы не возражаем» против заключения соглашения с умеренными. Если бы Каменев добился компромисса с левыми эсерами на такой платформе, он, вероятно, оказался бы для Ленина приемлемым. Но Каменев как раз проявил готовность пожертвовать «герметизмом» советского принципа.

Если бы основная масса меньшевиков и эсеров пошла бы на предложенный Каменевым компромисс, Ленин и его сторонники в большевистской партии оказались бы в сложном положении. Им либо пришлось бы идти на неприемлемые уступки, либо нести всю полноту ответственности за срыв переговоров перед лицом всей страны. Однако, к счастью для них, умеренные социалисты 3 ноября категорически отвергли предложение ВЦИК, озвученное Рязановым.

Даже выработанные 31 октября — 1 ноября условия компромисса с большевиками вызвали в стане их оппонентов настоящий раскол. Так, в знак протеста из ЦК РСДРП(о) вышла почти половина его членов, в том числе, бывшие министры Гвоздев, Скобелев, а также такие лидеры, как Либер, Голдман и другие. Но даже той части меньшевистских вождей, которые склонялись к компромиссу с большевиками, все время приходилось оправдываться за свое «соглашательство». В частности, во время важного заседания меньшевистских фракций Предпарламента, ЦИК Второго съезда и Петросовета, Дан говорил: «Смысл соглашения — заставить большевиков отказаться от идеи власти Советов и признать равноправие всей демократии». Понятно, что такой подход исключал компромисс на выработанных ВЦИКом условиях. С другой стороны, Дан не скрывал, что «соглашение невозможно без раскола в большевизме», а отказ от него «откалывает от большевизма огромные массы рабочих». «Когда мы этим соглашением отвлечем от большевиков более здоровые элементы пролетарских масс, тогда создастся почва для подавления солдатчины, группирующейся вокруг Ленина и Троцкого» — откровенничал с однопартийцами Дан. Таким образом, политика меньшевиков в области переговоров с большевиками была направлена на провокацию раскола в РСДРП(б), а ее непременным условием был отказ от советского принципа формирования власти.

Неудивительно, что когда Рязанов представил выработанную накануне резолюцию ВЦИК, она была немедленно отвергнута, как неприемлемая. Причем, сделал это представитель левого крыла умеренных социалистов, Р.Абрамович. Принятая затем оппонентами большевиков резолюция требовала создания правительства, ответственного перед органом, представляющим «всю демократию», т. е. новым аналогом Предпарламента. Выработанный с таким трудом каменевский компромисс был отвергнут эсеро-меншевистской стороной.

Помимо провала переговоров с умеренными, группу Каменева ждала еще буря негодования в собственной партии. Уже вечером 3 ноября Ленин, узнав о произошедшем накануне во ВЦИК, пишет текст «Ультиматума большинства ЦК РСДРП(б) меньшинству». Он по одному вызывает к себе в кабинет членов ЦК, на поддержку которых рассчитывает, и предлагает им поставить под документом свои подписи. Когда 4 ноября ультиматум был зачитан на заседании ЦК, его поддержали десять членов руководящего органа партии — сам Ленин, Троцкий, Сталин, Свердлов, Урицкий, Дзержинский, Иоффе, Бубнов, Сокольников и Мурнов.

Ультиматум подтверждал правильность прежней политики большинства ЦК. «Политика нашей партии для данного момента определена в резолюции, предложенной товарищем Лениным и принятой вчера, 2-го ноября, ЦК» — гласил текст. Попытка уклониться от власти, полученной партией на съезде Советов, квалифицировалась как «измена делу пролетариата». Но главным обвинением в адрес оппозиции была не ошибочная политическая линия, а нарушение дисциплины: «вчера на заседании ЦИК большевистская фракция, при прямом участии членов ЦК из состава меньшинства, открыто голосовала против постановления ЦК… Такое неслыханное нарушение дисциплины, совершенное членами ЦК за спиной ЦК… делает для нас очевидным, что оппозиция намерена брать партийные учреждения измором, саботируя работу партии в такой момент, когда от ближайшего исхода этой работы зависит судьба партии, судьба революции».

В итоге, большинство ЦК требовало «категорического ответа в письменной форме на вопрос, обязуется ли меньшинство подчиняться партийной дисциплине и проводить ту политику, которая формулирована в принятой ЦК резолюции товарища Ленина». «В случае отрицательного или неопределенного ответа», ленинцы обещали апеллировать к чрезвычайному съезду с «альтернативным предложением»: либо нынешнее меньшинство должно будет получить мандат от партии на формирование новой власти «вместе с теми своими союзниками, во имя которых оппозиция саботирует сейчас нашу работу», либо оно должно быть исключено из партии.

Несмотря на резкость тона и всю серьезность внутрипартийного кризиса, ленинское большинство пока только угрожало расколом: «честный и открытый раскол сейчас несравненно лучше внутреннего саботажа». Но немедленных «оргвыводов» пока не было, оппозиция все таки не исключалась из партии (и даже из ЦК) автоматически, ей предлагали только подчиниться партийной дисциплине.

В ответ на ультиматум большинства, пятеро членов ЦК — Каменев, Рыков, Милютин, Зиновьев и Ногин — заявили 4 ноября о добровольном выходе из состава Центрального комитета. В мотивировочном заявлении оппозиционеры писали о том, что считают необходимым «немедленное соглашение» с другими партиями, входящими в Советы, и обвинили «руководящую группу ЦК» в том, что она «твердо решила не допустить образования правительства советских партий и отстаивать чисто большевистское правительство во что бы то ни стало». В действительности, такую позицию в ЦК занимал только Сокольников, а Ленин и большинство членов ЦК были сторонниками не коалиции советских партий, которой добивались Каменев и другие правые большевики, а чисто советского правительства на пропорциональной основе. За кажущейся близостью этих формул крылось принципиальное противоречие.

«Мы складываем с себя поэтому звание членов ЦК, чтобы иметь право откровенно сказать свое мнение массе рабочих и солдат и призвать их поддержать наш клич: Да здравствует правительство советских партий!» — говорилось в заявлении оппозиционеров.

К отставкам из ЦК партии прибавился правительственный кризис. Из состава правительства вышли не только Ногин (нарком торговли и промышленности), Рыков (нарком внутренних дел) и Милютин (нарком земледелия), но также нарком по делам продовольствия Теодорович, комиссар по делам печати Н. Дербышев, председатель комиссариата труда Ю. Ларин и председатель рабочей секции наркомата труда Г. Федоров, а также ряд других высокопоставленных чиновников. К заявлению оппозиционных наркомов присоединился и Александр Шляпников, который, однако, счел «недопустимым сложение с себя ответственности и обязанностей».

Оппозиция оставляла ответственные посты, но оставалась в партии, а значит, раскол не был полным. Выход из партии был для Каменева и его сторонников — ветеранов большевизма — неприемлем. Однако только такой путь мог бы стать эффективным инструментом в деле борьбы против курса ленинского большинства. Он мог бы ослабить позиции РСДРП(б) в целом, снизить эффективность аппарата партии, и привести либо к вынужденным уступкам со стороны «руководящей группы ЦК», либо к падению однопартийного режима. Во всяком случае, он мог бы привести к существенному оттоку наиболее опытных кадров из партии.

Оставаясь в рядах РСДРП(б) оппозиционеры рассчитывали на продолжение внутрипартийной дискуссии и возможность пересмотра политики партии в области коалиции с другими социалистическими партиями. Но у них в руках не было не влиятельно печатного органа, ни консолидированной поддержки со стороны крупных партийных организаций. Чрезвычайный съезд партии, о котором много говорилось, так и не был созван, а сами оппозиционеры не настаивали на его проведении. В результате, они не смогли создать центра консолидации сторонников уступок умеренным социалистам. Участники внутрипартийной оппозиции оставались заложниками партийного единства и дисциплины, которая затрудняла внутрипартийную борьбу.

Хотя демарш меньшинства ЦК и части народных комиссаров и вызвал, по признанию секретаря ЦК Стасовой, «колебания в некоторых местах», но они так и не вылились ни в какие организационные формы, а с другой стороны, «кое-откуда из провинции получаются требования более строгих мер по отношению к дезертирам».

Но в момент выхода оппозиции из ЦК и из состава Совнаркома, риск возобновления внутрипартийной борьбы и саботажа оппозиционерами решений большинства сохранялся, ведь, Каменев, например, оставался председателем ВЦИК, а Рязанов возглавлял Петроградский совет профсоюзов.

Руководствуясь, очевидно, этими соображениями, ЦК 5 (или 6) ноября повторил свой ультиматум в адрес Каменева, Зиновьева, Рязанова и Ларина, потребовав «либо немедленно в письменной форме дать обязательство подчиняться решениям ЦК и во всех ваших выступлениях проводить его политику, либо отстраниться от всякой публичной партийной деятельности и покинуть все ответственные посты в рабочем движении впредь до партийного съезда». Ленинцы обвиняли оппозиционеров в том, что они не только продолжают вести внутрипартийную борьбу, но и пытаются «срывать вне рамок нашей партии, в Советах, в муниципальных учреждениях, в профессиональных союзах и т. п. решения ЦК». Отказ от выполнения условий ультиматума заставит ЦК, говорилось далее, «поставить вопрос о немедленном вашем исключении из партии».

Главным основанием обвинений служил, вероятно, эпизод в ночь с 2 на 3 ноября, когда Каменев и Зиновьев путем «невероятных усилий» заставили большевистскую фракцию ЦИК пересмотреть решение ЦК по вопросу о соглашении с умеренными социалистами. Во всяком случае, других примеров того, что оппозиция выносила внутрипартийный спор во внешнюю аудиторию не известно. Именно на это и указал в своем ответном заявлении в ЦК Каменев: «Довожу до Вашего сведения, что нигде вне партии я не выступал против решений ЦК, а на заседаниях ЦИК голосовал согласно решениям большинства фракции». Некоторое лукавство в этом заявлении было: Каменев лично приложил немало усилий, чтобы «решения большинства фракции» сильно отличались от постановления ЦК.

Со своей стороны, Каменев указал, что партийную дисциплину нарушал не он, а Сокольников, который предложил «Петроградскому Совету резолюцию о прекращении переговоров как раз тогда, когда ЦК продолжал стоять на почве продолжения переговоров». Действительно, такое поведение должно было рассматриваться в качестве серьезного превышения полномочий, но в борьбе против правой оппозиции большинство ЦК просто проигнорировало самодеятельность Сокольникова, который стремился к срыву переговоров любой ценой.

Радикалы из числа сторонников Ленина требовали исключения оппозиционеров из партии. Например, Иннокентий Стуков, от имени Московского областного бюро партии, сделал соответствующее заявление. Однако до этого не дошло. Большинство ЦК ограничилось публикацией написанного Лениным воззвания «Ко всем членам партии и ко всем трудящимся классам России». В этом тексте еще раз оговаривались принципы, которые отстаивало большинство ЦК РСДРП(б) во главе с Лениным. «Основным началом новой революции» провозглашался принцип «Вся власть Советам»: «В России не должно быть никакого правительства, кроме Советского правительства». Подчеркивалось, что главной характеристикой действующего правительства является не его однопартийный состав, а его советская природа. Вновь подтверждалась готовность включить в состав Совнаркома представителей других партий в той пропорции, в которой они представлены в Советах.

Ленин подчеркивал, что он готов идти на компромиссы. «Нас обвиняют… что мы неуступчивы, что мы непримиримы, что мы не хотим разделить власти с другой партией. Это неправда, товарищи!». Вновь говорилось о стремлении заключить правительственное соглашение с левыми эсерами. Наконец, упоминалось о переговорах о соглашении социалистических партий, в ходе которых «мы делали… всяческие уступки, вплоть до условного согласия допустить представителей от части петроградской думы». Этот пассаж показывает, что стремление Ленина к достижению приемлемого компромисса было вполне реальным и искренним (хотя он с самого нала не верил, что его политические оппоненты на такой компромисс пойдут), раз уж он допускал мысль «об условном согласии» на включение в представительский орган несоветских фракций.

Выход внутрипартийной оппозиции из ЦК и из Правительства квалифицировался, как дезертирство. «Но мы заявляем, — гласило воззвание — что ни на минуту, и ни на волос дезертирский поступок нескольких человек из верхушки нашей партии не поколеблет единства масс, идущих за нашей партией, и, следовательно, не поколеблет нашей партии». Практика показала, что большинство партийных активистов (по меньшей мере, в Петрограде и Москве) поддержали политику Ленина, также, как ее одобрили рабочие большинства крупных промышленных предприятий столицы. В частности, полную поддержку ленинской линии выразила городская партийная конференция большевиков, проходившая 4 ноября.

Поражение внутрипартийной оппозиции стало очевидным. 7 ноября Григорий Зиновьев выступил с открытым «Письмом к товарищам», в котором он возлагал ответственность за срыв переговоров на меньшевиков и эсеров. Ссылаясь на решение ЦИК от 3 ноября, Зиновьев констатировал: «попытка соглашения была доведена до конца вопреки всем препятствиям, но она не увенчалась успехом не о нашей вине. Теперь доказано, что меньшевики и эсеры соглашения не хотели». Идя на уступки умеренным, большевистская оппозиция, по мнению Зиновьева, вскрыла истинные намерения оппонентов партии в целом, и теперь даже «левые эсеры возложат ответственность за срыв соглашения на меньшевиков и войдут в наше правительство».

В этих условиях, Зиновьев соглашался взять свое заявление о выходе из ЦК назад. Обращаясь к своим единомышленникам по внутрипартийной оппозиции, он предлагал «воссоединиться с нашими старыми товарищами по борьбе». «У нас могут оставаться расхождения, мы сделали все, что могли, чтобы добиться решения вопроса в нашем духе. Но при данном положении вещей мы обязаны… подчиниться партийной дисциплине и поступить также, как поступили левые большевики, когда они остались в меньшинстве по вопросу об участии в Предпарламенте и обязались при этом проводить политику большинства» — резюмировал Зиновьев. Это была капитуляция.

Нельзя сказать, что главной причиной, подтолкнувшей Зиновьева к этому шагу, были только его личные особенности, страх оказаться в оппозиции к Ленину и большинству партии. Ничуть не в меньшей степени, этому способствовало банкротство тактики уступок в отношении меньшевиков и эсеров, которые отвергли предложенный им компромисс. Фактический отказ умеренных социалистов от соглашения лишал правых большевиков почвы под ногами: предмета для внутрипартийного спора просто не оставалось. А ответственность за разрыв переговоров автоматически (с точки зрения большевиков) ложилась на партнеров партии.

Однако инерция конфликта давала себя знать. Большинство ЦК стремилось не допустить самой возможности повторения таких острых конфликтов. Поэтому 8 ноября решением ЦК Каменев был отстранен от председательства во ВЦИК и в большевистской фракции этого органа.

В конце ноября Рыков, Каменев, Милютин и Ногин выступили с примирительным заявлением, в котором говорилось об их готовности вернуться в Центральный Комитет, поскольку тот пошел на некоторые уступки. Однако большинство оставшихся членов ЦК выступили против принятия оппозиционеров обратно в руководящий партийный центр. Как заявил Урицкий, «о вхождении их может быть речь только в том случае, если они дадут нам формальные гарантии, что они вновь не поступят дезорганизаторски». Было принято предложение Ленина отказать «четверке». А вот капитулировавший раньше других Зиновьев, как ни в чем не бывало, участвовал в работе Центрального комитета.

Внутрипартийная оппозиция оказалась, фактически, исключена из состава руководящего органа партии и была вынуждена использовать другие инстанции (прежде всего, Временное бюро большевистской фракции Учредительного собрания). И этот факт предопределил дальнейшее развитие внутрипартийных процессов. Партийная верхушка стала более монолитной. Это не привело к прекращению разногласий, но стало важной вехой в эволюции большевизма. Парадоксально, но факт: в ожесточенной борьбе против внутрипартийной оппозиции, борьбе, объективно способствовавшей нарастанию авторитарных тенденций в политической культуре партии, победившая сторона отстаивала демократические принципы ответственности власти перед советским представительством, а их оппоненты, наоборот, видели выход из сложившейся ситуации в «верхушечной» политической сделке, в создании коалиционной, но безответственной власти.

Создание однопартийного советского правительства, ответственного перед Всероссийским исполнительным комитетом II созыва стало фундаментом новой политической системы. Разгром внутрипартийной оппозиции в РСДРП(б), с одной стороны, и фактический отказ умеренных социалистов от компромиссов с большевиками, с другой, определили развитие политической ситуации в России в конце 1917 — начале 1918 гг.

Уже с первых дней советской власти, на повестку дня вышли новые вопросы, вызывавшие в большевистской партии и за ее пределами напряженные споры: ограничения свободы печати и репрессивная политика новых властей, а чуть позже — взаимоотношения Совета Народных Комиссаров и органа, перед которым он нес ответственность, ВЦИК. В то же время, вскоре после завершения внутрипартийного кризиса начала ноября, вновь встал вопрос о создании коалиционного советского правительства, в котором роль партнеров большевиков могли сыграть левые эсеры — единственная помимо самих большевиков партия, признававшая основополагающие принципы нового режима. Внутрипартийная жизнь РСДРП(б) в ноябре — декабре 1917 г. строилась вокруг обсуждения именно этих сюжетов.

27 октября был издан Декрет о печати, который провозглашал право правительства закрывать оппозиционные газеты. Специально подчеркивалось, что «как только новый порядок упрочится, — всякие административные воздействия на печать будут прекращены, для нее будет установлена полная свобода». Однако пока новая власть «только упрочивается», Совнарком оставлял за собой право закрывать те ораны печати, которые прямо призывали к сопротивлению или неповиновению новому режиму, распространяли клеветнические сведения и призывали к деяниям явно уголовно наказуемым. Целый ряд газет был закрыт уже в первые дни после захвата власти.

После начала наступления на Петроград войск Краснова и Керенского, Совнарком назначил командовать обороной столицы левого эсера, подполковника Муравьева, который тут же издал Приказ № 1, в соответствии с которым красногвардейцам предоставлялось право расстреливать на месте без суда и следствия предполагаемых «контрреволюционеров».

Репрессивная политика новой власти явочным порядком сосредоточилась в руках Военно-революционного комитета. Он издавал и осуществлял приказы, никем не одобренные и не согласованные не только ВЦИКом, но и Совнаркомом. Впрочем, правительство в первые дни после октябрьского переворота и само позволяло себе декретировать важнейшие меры без всяких консультаций с формально высшим органом советской власти.

Эти меры — закрытие оппозиционных газет, Приказ № 1 и декретный произвол — вызвали острую критику со стороны оппонентов большевиков. Но и в их собственных рядах раздавались голоса протеста против таких «эксцессов».

Обсуждение Приказа № 1 стало основным пунктом повестки дня заседания ВЦИК 2 ноября. Причем внес его представитель большевистской фракции, Ю. Ларин. По его мнению «приказ этот можно трактовать, как приказ к самосудам, что недостойно имени такого учреждения, как Военно-Революционный Комитет». Поэтому Ларин предложил немедленно отменить приказ Муравьева, а на будущее учредить специальную тройку из числа членов ВЦИК, которая должна была проверять все приказы военных и гражданских властей. Критику Приказа № 1 развил также и Рязанов. Интересно, что меньшевики-интернационалисты выступили по этому вопросу с менее радикальных позиций, предложив не отменять приказ Муравьева, а потребовать у штаба его «разъяснить».

Недовольство репрессивной политикой новой власти развивалось на фоне дискуссии о создании однородного социалистического правительства. Поскольку вопрос о соглашении был первостепенным в глазах большевистского руководства (и тех, кто выступал за него, и тех, кто был против), то все остальные проблемы увязывались с ним напрямую. Доминирующая группа и внутрипартийная оппозиция в большевистской партии заняли противоположные позиции не только по отношению к проблеме соглашения между социалистами, но и в отношении репрессий и свободы печати. Это стало очевидным на заседании ВЦИК 4 ноября, на котором Ларин поднял вопрос об отмене декрета о печати. Он предложил сосредоточить контроль над репрессивной практикой в руках специально созданного ВЦИКом «трибунала». Ларина поддержали левые эсеры, но большинство партийной фракции большевиков выступило против его предложений.

Право Совнаркома закрывать буржуазные газеты в условиях гражданской войны, начавшейся после октябрьского переворота, отстаивали Аванесов, Троцкий и Ленин. Они солидарно выступали о том, что только ограничения на оппозиционную печать могут лишить буржуазию тех преимуществ, которые ей дают деньги. Малкин и Карелин от левых эсеров доказывали, что «большевистские максималисты» исповедуют «готтентотскую мораль», еще недавно требуя свободы печати для себя, но отказывая в этом своим оппонентам. По их мнению, социализм нельзя ввести штыками, он должен опираться на жертвенную поддержку рабочих и крестьян, а не на репрессии: «вы обесцениваете социалистическое движение, вы лишаете его внутренней и моральной силы» — упрекали они Ленина и Троцкого.

Однако 34 голосами против 24 прошла большевистская резолюция, оставлявшая за СНК право на закрытие газет. Принятие такого решения подтолкнуло левых эсеров сделать заявление о том, что они выходят из ВРК, из Штаба и со всех ответственных постов. Вслед за ними, Ногин сделал заявление от имени группы народных комиссаров о том, что СНК встал на путь «сохранения чисто большевистского правительства средствами политического террора», за который умеренные большевики не хотят нести ответственности, а потому выходят из правительства. Это заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы, ведь за пределами большевистского руководства не было до сих пор известно ничего о глубине раздиравших его противоречий. Теперь же раскол стал очевидным. Также как и то, что по целому ряду вопросов оппозиция в большевистской партии сходилась во взглядах с левыми эсерами, последними кто еще мог войти в коалицию с большевиками.

Левые эсеры попробовали развить наступление и зачитали официальный запрос на имя Ленина, в котором поставили два вопроса: «на каком основании проекты декретов и иных актов не представляются на рассмотрение ЦИК» и «намерено ли правительство отказаться от произвольно установленного ими совершенно недопустимого порядка — декретирования законов». «Так — пишет Александр Рабинович — инициатива Ларина очень скоро переросла во второй острый институциональный конфликт между ВЦИК и Совнаркомом по поводу властных полномочий, а также в прямую конфронтацию по этому вопросу между умеренными большевиками и левыми эсерами, с одной стороны, и большевиками-ленинцами — с другой».

Ленин ответил, что левым эсерам было предложено войти состав Совнаркома, и получить доступ к выработке практической политики, но они отказались. Троцкий добавил, что дело не должно сводиться к вопросу о формальной подотчетности правительства перед ВЦИК, что в отличие от буржуазного парламента, «у нас нет формальных гарантий, но у нас есть реальная возможность проявления своей власти. Вы можете в любой момент отозвать Народных Комиссаров. Вы можете фактически тем самым осуществить свой контроль». Таким образом, Ленин и Троцкий предлагали свести вопрос об ответственности правительства к вопросу о доверии ему. А уступки требованиям левых эсеров увязывали с их вхождением в правительственную коалицию с большевиками.

Впрочем, были и конкретные уступки. Например, Ленин признался, что «о приказе Муравьева Совет Народных Комиссаров узнал лишь из газет», и фактически признал законным отмену этого приказа ВЦИКом.

В итоге, очень незначительным большинством (25 против 23, затем при поименном голосовании 29 против 23) была принята резолюция, предложенная Урицким, и признававшая за СНК право «издавать без предварительного обсуждения ЦИК неотложные декреты в рамках общей программы Всероссийского Съезда Советов» и оставлявшая за ВЦИК «общий контроль над деятельностью Совета Народных Комиссаров и возможность сменять правительство или отдельных членов его». Представители внутрипартийной оппозиции в РСДРП(б) не голосовали или как, например Рязанов, воздержались. Когда в конце заседания Ленин вновь предложил одному из левоэсеровских лидеров, А. Колегаеву стать наркомом земледелия, Малкин ответил, что «наша фракция могла бы принять это предложение» при нескольких условиях, включая немедленное аннулирование декрета о печати и прекращение политики репрессий. Цена компромисса была обозначена.

С другой стороны, внутрипартийная оппозиция в самой большевистской партии дала настоящий бой по вопросу о коалиции с умеренными социалистами, но сформулировать общей платформы по вопросу о репрессивной политике, по декрету о печати и в отношении подотчетности СНК перед ВЦИК так и не смогла. Критика партийного руководства по этим вопросам оставалась как бы второстепенной, на ней сосредотачивались лишь отдельные деятели.

Помимо Рязанова и Ларина, среди них нужно назвать Лозовского, который на совещании большевистской фракции ЦИК выступил с очень эмоциональной речью, в которой он предварял каждый пункт обвинения рефреном: «Во имя партийной дисциплины, я не могу молчать». Лозовский обвинил руководящую группу ЦК в потворстве репрессиям (Приказ № 1 и т. д.), в подавлении инакомыслия (декрет о печати), в безответственности правительства. Но ни Каменев, ни Ногин, ни Рыков, ни Зиновьев, ни тем более Шляпников по всем этим вопросам ленинское руководство не критиковали.

Разгром внутрипартийной оппозиции в РСДРП(б) на время снизил накал внутрипартийной дискуссии. С другой стороны, большевистское руководство пошло навстречу некоторым требованиям внепартийной оппозиции. Так, уже 8 ноября Совнарком официально вынес на обсуждение ВЦИК целый ряд важнейших вопросов. Перед делегатами выступили с отчетом народные комиссары Луначарский, Троцкий, Менжинский, на голосование были вынесены важнейшие правительственные акты. Это стало явной уступкой в отношении требования восстановить реальную подотчетность правительства перед ВЦИК. Практика контроля ВЦИК над действиями правительства получила и дальнейшее продолжение. Причем, большевики учитывали и интересы других фракций, особенно, левых эсеров. Так, 9 ноября был удовлетворен протест ПЛСР по поводу того, что Известия опубликовали только список кандидатов в Учредительное собрание от большевиков.

Ленин подчеркивал, что его правительство отвечает перед Центральным исполнительным Комитетом и открыто для конструктивной критики. «Здесь не может быть речи о том, можно или нельзя позволить себе резкой критики, эта критика составляет долг революционера и Народные Комиссары не считают себя непогрешимыми» — говорил он 10 ноября. Когда левые эсеры предложили принять резолюцию о том, что мирные переговоры с немцами есть прерогатива ЦИК, Володарский возразил, что «Мы знаем, что Совет Народных Комиссаров не делает ни одного шага против воли ЦИК», а потому принятие таких резолюций излишне. На каждом заседании обсуждались проекты ключевых реформ, будь это отмена сословий, декрет о суде или смещение верховного главнокомандующего. Демонстративная лояльность СНК по отношению ко ВЦИКу во многом сняла противоречия. Даже Каменев и Ленин — главные оппоненты в недавнем внутрипартийном конфликте достигали на заседаниях ВЦИКа компромиссы друг с другом.

Важнейшей вехой в истории взаимоотношений Совнаркома и высших советских органов стало создание объединенного ВЦИК рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Это стало возможным после проведения Второго (чрезвычайного) Всероссийского съезда крестьянских депутатов, который открылся в Петрограде 11 ноября.

История Второго крестьянского съезда сложна и запутана. С самого начала он созывался в условиях острого раскола между левыми и правыми эсерами, двумя наиболее влиятельными среди крестьян партиями. На открытии съезда присутствовало около 260 делегатов с решающим голосом при кворуме в 790. К 18 ноября число участников выросло до 330. Принимая упреки в нелегитимности съезда, Мария Спиридонова заявила, что «мы не можем назвать себя правомочным съездом; но мы можем назваться чрезвычайным и перейти со слов к действиям».

На съезде от имени большевиков выступил Зиновьев, который объяснил провал переговоров об однородном социалистическом правительстве саботажем правых эсеров и меньшевиков. «Я был одним из тех, кто стоял за соглашение с социалистическими партиями — говорил он — Но оборонцы и соглашатели своими предварительными условиями… сорвали соглашение… Сними у нас соглашения быть не может. Всем же тем, кто согласен осуществлять программу 2-го Всероссийского съезда, мы говорим: добро пожаловать».

Но главным вопросом повестки дня на крестьянском съезде был, разумеется, вопрос о власти. От имени большевиков С.И. Гусев предложил съезду поддержать большевистский Совнарком и направить в состав ВЦИК 50 своих представителей, а в состав правительства представителей левых эсеров. Но это предложение было отклонено. Победила левоэсеровская резолюция. Она предусматривала ультиматум большевистскому ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов и правительству. Чрезвычайный крестьянский съезд требовал равноправного участия в обновленном ВЦИК, а «в случае, если попытка создать единение встретит непримиримое отношение со стороны большевиков или со стороны правых, крестьянский съезд берет на себя инициативу создать власть на платформе Второго съезда без представителей непримиримых, как правых, так и левых». Реорганизованный на паритетных началах ВЦИК должен был создать коалиционное правительство. Большевистские поправки к этой резолюции были отклонены.

В состав Всероссийского Совета крестьянских депутатов (исполкома съезда) вошли 108 человек, из них 82 левых эсера, 16 большевиков, 5 беспартийных, 3 максималистов и по 1 новожизненцу и анархисту. Включение их в состав ВЦИКа означало потерю большевиками большинства в «советском парламенте».

14 ноября перед делегатами съезда выступил Ленин. Большевистский вождь обратился к левым эсерам с изложением своего кредо: «Партия — заявил он — это авангард класса, и задача ее вовсе не в том, чтобы отражать среднее состояние массы, а в том, чтобы вести массы за собой». Это глубокое убеждение Ленина, которое он пронес через всю жизнь в 1917 году вполне непротиворечиво уживалось с его установкой на переход всей власти к Советам, в которых были представлены трудящиеся классы страны, представленные своими «авангардами». Другое дело, что практическая политика «авангарда» могла войти в противоречие с представленными в Советах массами, но эта проблема встанет лишь в 1918 г. А пока оснований для критики Ленина с демократических, советских позиций не было.

В остальном ленинская речь была посвящена Декрету о земле, на платформе которого, Владимир Ильич, фактически предлагал создать большевистско-левоэсеровскую коалицию. Вопроса о разногласиях относительно формата объединения исполкомов двух съездов, Ленин не затронул.

Вечером 14 ноября заседание съезда было прервано известием о перемирии на фронте, которое огласил большевик М. Харитонов. Эта новость вызвало шумное ликование. Зал стоя аплодировал. Раздавались крики «Да здравствует всеобщий мир!», «Да здравствуют большевики». На съезде создалась идеальная для компромисса с большевиками эмоциональная атмосфера. Даже не дожидаясь окончания заседания, президиум съезда покинул эстраду и отправился в Смольный для переговоров о создании объединенного ВЦИК Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

Со своей стороны, большевистское руководство без острых споров решило пойти на уступки, согласившись на предложенную крестьянским съездом модель реорганизации ВЦИК. «Произошедший перелом в настроениях был материализован и закреплен в Соглашении о создании объединенного ВЦИК, заключенного в ночь с 14 на 15 ноября между президиумом Чрезвычайного крестьянского съезда и президиумом ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов» — констатирует историк В.М. Лавров.

Создание объединенного ВЦИК очень укрепило советский режим, дав ему представительство формального большинства населения. Кроме того, оно стало основой для компромисса с левыми эсерами. Этот вопрос впервые обсуждался уже в ночь с 14 на 15 ноября на совместном заседании ЦК большевиков и бюро левоэсеровской фракции ВЦИК. А 17 ноября Мария Спиридонова официально заявила о готовности ПЛСР войти в правительство: «фракция левых с.-р. считает неизбежным для себя участие в создании ответственной перед ЦИК власти и в самих органах этой власти». Показательно, что это произошло на фоне протеста левых эсеров против роспуска большевистским правительством Петроградской городской думы без санкции ВЦИК. В ответ Свердлов предложил принять «наказ-конституцию для взаимоотношений ЦИК и Совета Народных Комиссаров». В этом документе подтверждалась полная подотчетность правительства перед ВЦИКом. «Все законодательные акты, а равно распоряжения крупного общеполитического значения, представляются на рассмотрение и утверждение Центрального Исполнительного Комитета» — гласил текст этой «конституции». Каждому члену правительства вменялось в обязанность еженедельно отчитываться перед ЦИК. Трудный компромисс был достигнут.

Левые эсеры считали соглашение 17 ноября своей большой победой. Вместе с тем, они приняли решение не пользоваться своим временным большинством во ВЦИК для формирования левоэсеровского правительства. Уже 17 ноября наркомом земледелия стал левый эсер Колегаев. На дальнейших переговорах левые эсеры настаивали на паритете двух партий в правительстве, но в начале декабря согласились на компромиссный вариант, в рамках которого им было передано семь наркоматов в дополнение к земледельческому ведомству. К середине декабря левые эсеры занимали примерно четверть мест в правительстве и около трети во ВЦИК.

Создание объединенного ВЦИК, а также компромисс и последующая коалиция с левыми эсерами резко ослабил внутрипартийную дискуссию в самой РСДРП(б). Во всяком случае, вопрос о взаимоотношениях Совнаркома и ВЦИК фактически сошел с повестки дня, а проблема репрессий ушла далеко на второй план. В центр обсуждения стали вопросы о мире и об Учредительном собрании.

Теперь повестка и сама логика дискуссии навязывались партии той катастрофической реальностью, в которой пребывала огромная страна, доведенная до полного истощения социальными противоречиями, хозяйственной разрухой и кровавой бойней мировой войны. Большевики пришли к власти в качестве советского большинства в результате мучительного поиска путей и стратегий развития революции. Несмотря на все колебания и споры, они сделали главную ставку на Советы, как главный организационный итог революции, и эта ставка принесла им победу. Теперь завоеванная власть и громадный вал связанных с нею проблем и задач стали оказывать такое влияние на внутрипартийные дискуссии и эволюцию большевизма, что очень скоро «старая гвардия» с трудом стала узнавать свою партию. Но это уже другая история…