Опыт Октября 1917-го года. Как делают революцию

Октябрьская революция

В октябре 1917 года было предпринято несколько попыток создать орган для подготовки и осуществления восстания. Эти попытки делались Петербургским и Центральным комитетами большевистской партии, съездом Советов Северной области и, наконец, самим Петроградским Советом. Часть из них изначально задумывались в качестве «боевого центра» по подготовке свержения правительства, другие создавались как органы сотрудничества с правительством или обороны на случай новых попыток контрреволюции. В итоге, как известно, события 24–26 октября произошли под руководством Военно-революционного комитета Петросовета (ВРК), непартийного советского органа, хотя и находившегося под определяющим влиянием большевиков и, отчасти, левых эсеров. Возникновение всех этих структур, особенно ВРК вовлекало в процесс подготовки восстания новых людей, обычно почти не влиявших на процесс принятия партийных решений (или даже не состоявших в большевистской партии). Таким образом, один из важнейших тактических вопросов, поставленных большевиками решался параллельно: формально руководящими органами РСДРП(б) и структурами, находившимися вне партийной «вертикали».

Еще 5 октября Исполнительная комиссия Петербургского комитета РСДРП(б) выделила комитет из трех своих представителей — Лациса, Москвина и Феникштейна — который должен был заняться учетом наличных вооруженных сил и подготовкой «выступления». Делалось это под влиянием интенсивной агитации Ленина в пользу скорейшего восстания, которая в тот момент была направлена против Центрального комитета, а потому комитет создавался в тайне от ЦК.

Однако уже 7 октября Бубнов докладывает на заседании ЦК, об этом событии. По всей видимости, ЦК специально собирался для обсуждения именно этого вопроса — других в порядке дня просто не было. Выйдя из предпарламента, но еще не определившись с тактикой завоевания власти, цекисты стремились взять под контроль «самодеятельность» питерских товарищей. Поэтому они создают «бюро при ЦК для информации по борьбе с контрреволюцией» в которое избираются Троцкий, Свердлов и Бубнов (который был представителем ЦК в ПК).

Двадцать лет спустя, Троцкий писал, что первоначально в члены бюро намечалось избрать не Бубнова, а Сталина, но тот «от участия в бюро уклонился, предложив вместо себя малоавторитетного Бубнова». Отказ Сталина Троцкий объясняет тем, что он «к самой идее отнесся сдержанно, если не скептически», не веря в душе в то, что «рабочие и солдаты готовы к действию». Подобное настроение разделяли в октябрьские дни многие комитетчики. Да и сам Троцкий в те дни, как видно, отстаивал тактику «активной обороны», а вовсе не нападения. Так что его упрек в адрес Сталина следует отнести на счет полемических задач, которые Троцкий ставил перед собой в конце 1930-х гг.

К тому же, «малоавторитетный» Бубнов был в тот момент незаменим, как официальный представитель Центрального комитета в ПК. Именно Бубнов сообщил членам ЦК о создании бюро исполкома ПК, через него осуществлялись большинство контактов этих двух инстанций, а ведь задача создания бюро 7 октября во многом заключалась именно в том, чтобы перехватить «незаконную» инициативу Исполкома ПК.

Бубнов оправдал доверие товарищей. Именно по его инициативе был достигнут компромисс, в результате которого оба бюро, созданные ЦК и Исполкомом ПК, объединялись в один орган. В итоге «была образована общая повстанческая комиссия из ЦК и ПК (туда входили еще два представителя от «военки» — Невский и Подвойский — АС.)». Таким образом, номинально, контроль над военно-организационными приготовлениями в столице вернулся к ЦК.

Однако, в действительности, это первое «повстанческое» бюро не сыграло практически никакой роли в событиях октября 1917 г. В 1922 г. Лацис утверждал, что «заседаний этих комиссий, сколько помнится, было всего два, на которых от ЦК участвовали тт. Свердлов и Бубнов, от «Военки» — Невский и Подвойский, от ПК — Москвин и я». Троцкий также утверждал, что «из Бюро по борьбе с контрреволюцией… ничего не вышло». Соперничество ПК и ЦК на фоне полной неопределенности задач, стоявших перед «повстанческими» бюро ПК и ЦК, отражали отсутствие общепризнанной тактической линии у большевистского руководства.

После того, как ЦК РСДРП(б) принял резолюцию о восстании на пресловутом заседании 10 октября, по предложению Дзержинского, было создано «политическое бюро» из 7 человек для руководства восстанием. Этот орган создавался по формуле «редакция + двое + Бубнов». Таким образом, в него вошли Ленин, Троцкий, Сталин, Сокольников от редакции «Рабочего пути», Зиновьев, Каменев, и Бубнов.

Годы спустя, описывая заседание ЦК 10 октября, Троцкий назовет инициативу Дзержинского по созданию политического бюро «довольно случайной» и добавит по этому поводу: «Это важное решение осталось, однако, без последствий: Ленин и Зиновьев продолжали скрываться, Зиновьев и Каменев стали в непримиримую оппозицию к решению 10 октября. «Бюро для политического руководства восстанием» ни разу не собиралось. Лишь имя его осталось в приписке чернилами к отрывочному протоколу, написанному карандашом». Внутрипартийные разногласия, выразившиеся не только в полемике Каменева и Зиновьева с Лениным, но и в слегка закамуфлированных разногласиях относительно того, должна ли партия брать на себя инициативу восстания или ей следует занять оборонительную позицию, не позволили этому первому в истории большевизма политбюро сыграть свою роль.

История Военно-революционного комитета Петросовета восходит к событиям первой декады октября, когда после потери Моонзундских островов правительство заявило об отправке на фронт частей петроградского гарнизона, а также об эвакуации столицы в Москву. Не только большевики подозревали правящие круги в том, что они используют ситуацию на фронте как предлог для подавления революции. Поэтому вопрос об обороне столицы приобретал сугубо внутриполитическое значение. Девятого октября Исполком Петросовета рассматривал два проекта резолюции о ситуации вокруг обороны Петрограда. Один был внесен эсеро-меньшевистским меньшинством, второй — большевистской фракцией (текст составил Троцкий). Несмотря на численное преобладание большевиков, с минимальным перевесом была принята резолюция, предложенная меньшевиком Бройдо.

Несмотря на отсутствие в принятой резолюции резкой критики правительства, характерной для проекта Троцкого, она содержала очень важный пункт, а именно, решение об организации «Комитета революционной обороны», 12 октября переименованного в Военно-Революционный Комитет (ВРК). В принципе, подобные органы создавались Советами и прежде. Например, в ходе борьбы с наступлением Корнилова в Петрограде и его окрестностях были созданы многочисленные комиссии, призванные организовывать оборону революционной столицы. В некоторых районах столицы эти органы сохранились вплоть до октября и в итоге использовались для подготовки свержения правительства.

«Совершенно так же поступали раньше сами соглашатели, группируя вокруг себя в критические моменты гарнизон и создавая властные органы параллельно с органами государства — рассуждал Троцкий — Большевики как будто лишь следовали традициям двоевластия. Но в старые формы они вносили новое содержание». Это новое содержание сводилось к задаче свержения коалиционной власти, а не к ее защите, как это было во всех предыдущих эпизодах.

Однако вопреки господствовавшему в советской историографии представлению, большевики не сразу должным образом оценили возможности Военно-революционного комитета.

11 октября коллегия военного отдела исполкома Петросовета приняла постановление, текст которого был подготовлен левым эсером Лазимиром, формально возглавившим ВРК. Это постановление впервые включает в себя пассаж о том, что Петрограду, как «центру революционной демократии» угрожают не только внешние враги, но и «контрреволюционные покушения внутри» страны, и заканчивается выводом о необходимости организации «революционного штаба по обороне Петрограда» на основе органа, созданного 9 октября. На следующий день, 12 октября исполком Совета принял это постановление, положив начало истории собственно ВРК. Вместе с тем, на этот момент, речь шла только о военных задачах, связанных с выводом войск.

Итак, идея создания внепартийного советского органа, отвечающего за организацию вооруженных сил в столице, возникла вне и помимо большевистского ЦК. В первые дни своего существования, этот советский центр (ВРК) развивался вовсе не как орган восстания, а просто как составная часть аппарата Петросовета. Выполняя свою номинальную задачу, т. е. выясняя возможности организации обороны революционной столицы, ВРК создал вокруг себя еще один орган — Гарнизонное совещание. «Гарнизонное же совещание должно было состоять из полковых комитетов, которые, руководя повседневной жизнью своих частей, являлись «цеховым», практическим, наиболее непосредственным их представительством». Совещание стало самым эффективным аппаратом управления вооруженными силами Петрограда. Причем, этот аппарат с самого начала создавался в условиях острого противостояния с штабом округа и официальными военными властями, стремившимися к выводу «неблагонадежных» частей на фронт.

Подвойский вспоминал, что первоначально организация при Совете революционного комитета преследовала только одну цель — не допустить вывода из столицы революционных войск. И только потом, «благодаря недоверию к штабу, возникла идея образования собственного штаба при Петроградском Совете». Получается, что даже превращение ВРК в штаб военной борьбы с правительством началась не благодаря сознательному руководству большевиков, а под давлением объективных обстоятельств — нарастанию противоречий между командованием и гарнизоном. И эта ситуация коррелировала с доминировавшей среди самих большевиков тактикой «активной обороны», подразумевавшей, что вооруженное выступление может быть вызвано лишь попыткой правительства вывести части гарнизона. «Вопрос о выводе войск есть именно тот боевой момент, на котором произойдет бой» — говорил Крыленко на заседании ЦК 16 октября, доказывая Ленину что «назначать» дату выступления нецелесообразно.

Именно эта тактика была принята за основу и делегатами Северного областного съезда Советов, который принял резолюцию, которая предлагала «местным Советам, следуя примеру Петроградского Совета, создать военно-революционные комитеты для военной защиты революции».

Только в эти дни, т. е. 12–13 октября, значение ВРК и его органов в рамках тактики «активной обороны» революции было осознано большевистским руководством. Историк Е.Д. Орехова отмечает интересную деталь: «Если 9 октября редакция «Рабочего пути» в материале для номера 10 октября опускает самое упоминание о новом органе Петроградского Совета, а в следующем номере, подготовленном до принятия Центральным Комитетом партии большевиков резолюции о вооруженном восстании, сообщает мелким шрифтом решение о создании Революционного комитета обороны, то заголовок сообщения о принятии 12 октября положения о ВРК набирается жирным шрифтом. Редакция сопровождает его собственным комментарием, подчеркивающим значение нового комитета».

Однако Ленин оценил положение о создании ВРК по-своему. Узнав об этом событии, он воскликнул: «Питерский Совет за выступление — Совет выбрал Военно-революционный комитет даже без прений, несмотря на то, что меньшевики и с.-р. требовали открытия прений»» — вспоминал в 1922 г. Осип Пятницкий, который не скрывал, что сам был не согласен с такой интерпретацией, — «газету я прочел, но я не видел, чтобы Питерский Совет высказался за выступление — он только выбрал ВРК». Вопрос о тактике свержения правительства оставался открытым.

Помимо разногласий о том, следует ли брать на себя инициативу выступления, в партии не было общего понимания того, каким органом должно осуществляться руководство военной борьбой с правительством. 15 октября члены ПК приняли резолюцию, предполагавшую создание «боевого технически-информационного центра» при ПК. Однако возник вопрос о том, как этот партийный центр должен относиться к ВРК. «Тов. Лацис сообщает, что создался Советский конспиративный центр, не чисто большевистский. Необходимо выяснить отношение к нему». В итоге было принято решение направить в ВРК представителей от районных организаций большевиков, поскольку «все центры в момент конфликта мы переместим в Совет. Теперь наши партийные центры должны усилить Боевой центр в Петроградском Совете…». Однако с таким подходом были согласны не все.

Подвойский, например, говорил Ленину, что «военно-революционный комитет по существу является расширенным Бюро военных организаций при Центральном Комитете нашей партии». Ленин горячо возражал: «Вот это и неправильно. Ни в коем случае не Бюро, а такой полномочнейший, но беспартийный орган восстания, который связан с самыми широкими слоями рабочих и солдат. Этот Комитет должен обеспечить участие в вооружении и восстании неограниченным пролетарским и солдатским массам… Ни под каким видом не следует допускать ни малейшей тени диктаторства Военной организации в Военно-революционном комитете. Главная задача Военной организации в том, чтобы Комитет не уклонился от правильной большевистской позиции».

Ленин, защищая 16 октября резолюцию о восстании, предлагает передать все технические вопросы на усмотрение «ЦК и Совету». Очевидно, под «Советом» им понимается в этот момент собственно ВРК. Эта формулировка сохраняется и в принятой собранием резолюции.

Так же как и ПК, Центральный комитет решил усилить ВРК своими представителями. На заседании ЦК 16 октября был создан «Военно-революционный центр в составе: Свердлов, Сталин, Бубнов, Урицкий и Дзержинский. Этот центр входит в состав революционного Советского комитета».

Собственно, это был уже третий орган, созданный ЦК в связи с восстанием. «Бюро 7 октября», как было уже показано выше, создавалось тогда, когда курс на восстание еще не был взят партией на вооружение, и было связано, главным образом, с инициативой ПК, которую следовало взять под контроль. В свою очередь политбюро, созданное 10 октября, оказалось недееспособным. Теперь было решено организовать «центр [который] предназначался не для самостоятельного руководства восстанием, а для пополнения советского штаба». И Ленин, и ЦК в целом признали приоритет непартийного советского органа.

Отсутствие в составе ВРЦ фамилии Троцкого неоднократно использовалось в сталинской историографии как доказательство того, что подготовкой и проведением восстания руководил Сталин через посредство ВРЦ, а Троцкий стоял в стороне от этой работы. Этот довод был весьма убедительно парирован самим Троцким. «Аргумент — писал он — явно несообразный: «центр», по точному смыслу постановления, должен был включаться в тот самый Военно-революционный комитет, председателем которого был Троцкий». С таким же успехом можно было бы, например, отрицать роль Ленина в организации переворота, на том основании, что его фамилии нет в составе ВРЦ.

Собственно, ВРЦ так никогда и не функционировал как сколько-нибудь автономная и самостоятельная инстанция. Не известно ни об одном заседании этого органа. Его члены входили в состав ВРК и, в той или иной степени, принимали участие в работе, в частном порядке и на разных этапах. Этого, однако, оказалось вполне достаточно. Троцкий утверждал, что, кроме Сталина, практически не участвовавшего в работе ВРК, еще три члена военно-революционного центра, «Урицкий, Дзержинский и Бубнов — были привлечены к работе каждый индивидуально, лишь 24 октября, как если бы решение 16 октября никогда не выносилось». 24 октября Троцкий действительно потребовал от ЦК «отпустить в распоряжение Военно-революционного комитета двух членов ЦК для налаживания связи с почтово-телеграфистами и железнодорожниками» и на эти направления работы были направлены, соответственно, Дзержинский и Бубнов.

В тот же день, 16 октября, положение о Военно-революционном комитете было, наконец, утверждено пленумом Петроградского Совета. «Революционный штаб пролетарских вооруженных сил — Военно-революционный комитет — комментировал это событие пять лет спустя Подвойский — был таким образом создан».

Подвойский и его товарищи по Военной организации РСДРП(б) не сразу отказались от идеи подчинить военную подготовку борьбы с правительством самим себе. Как верно подметил Александр Рабинович, «между 9 и 22 октября создание и первые мероприятия ВРК — главную тему всех газет, включая «Рабочий путь», — практически полностью обошла молчанием газета «Солдат», что отражало стремление руководства Военной организации по-прежнему ревностно охранять свое главенство в вопросах, касающихся гарнизона». Около 19–20 октября «военка» направило в ЦК письмо, обсуждавшееся на заседании ЦК 20 октября. Текст этого письма неизвестен, но, судя по контексту обсуждения в ЦК, речь шла о желании лидеров «военки» вернуть себе лидирующее положение в деле военной работы в столице. ЦК, по предложению Иоффе и Троцкого, отклонил просьбу Военной организации, заявив, что «все наши организации могут войти в революционный центр и в нашей фракции там обсуждать все интересующие их вопросы».

Организационное оформление ВРК продолжалось вплоть до 20 октября, когда состоялось его первое заседание. Лишь на следующий день, на втором заседании было избрано Бюро ВРК из пяти человек. В него вошли три большевика — Подвойский, Садовский и Антонов-Овсеенко и два левых эсера — Лазимир и Сухарьков. Председателем стал Лазимир (впоследствии, уже после прихода большевиков к власти, его сменит на этом посту Подвойский). Судя по документам ВРК, создание бюро вовсе не снизило роли Троцкого в работе «штаба восстания», которая оставалась для него, как председателя Петросовета, вполне прозрачной и подконтрольной. Зато партийная Военная организация РСДРП(б) вынуждена была отказаться от своей автономии и действовать в рамках ВРК, в работе которого ее лидеры приняли самое активное участие. Таким образом, был найден компромисс между амбициозными претензиями лидеров «военки», требованиями советской легальности и планами союзников большевиков — левых эсеров.

20-22 октября практическая работа ВРК сосредотачивалась вокруг подготовки 22 числа «дня Петрограского Совета», который рассматривался, как «мирный смотр сил советской демократии» накануне съезда Советов. Главной интригой был предполагавшийся на тот же день некоторыми казачьими и правыми организациями крестный ход в ознаменование 105-летней годовщины освобождения Москвы от Наполеона. Члены ВРК, а также вообще левая общественность ожидали провокаций со стороны участников казачьей демонстрации. Например, Свердлов, изучив маршрут крестного хода воскликнул «Это же новая корниловщина готовится! Хотят опередить нас!». Такую же тревогу испытывали и члены ВРК. Поэтому они приложили все усилия чтобы на очередных заседаниях Гарнизонного совещания убедить представителей казачьих частей не участвовать в опасном шествии. Но главным шагом, одновременно оборонительным и наступательным, стало направление 20 октября комиссаров ВРК во все воинские части гарнизона. Эта мера рассматривалась как предосторожность против попыток правительства организовать вооруженное подавление революционных сил. Однако именно она привела ВРК в состояние острого конфликта со штабом Петроградского военного округа и спровоцировало правительство и командование на ответные шаги, которые и привели к восстанию 24–25 октября.

Получив поддержку частей гарнизона (через Гарнизонное совещание), ВРК в ночь на 22 октября предъявил штабу округа ультиматум: отныне все приказы командования будут приобретать силу лишь после утверждения ВРК и его комиссарами. Это означало, фактически, уничтожение военной власти правительства. По словам чешского историка М. Реймана действия ВРК «не только по фактическому положению, но и по закону считались бы в любом государстве актом прямого бунта и восстания». Так же их квалифицировал и Александр Рабинович. Однако были ли эти действия частью заранее согласованного плана по вооруженному свержению правительства до съезда Советов? Или они оставались превентивными мерами, призванными лишить правительство возможности подавить революцию, сорвать съезд Советов? Думается, что руководство самого ВРК, включая большевистских лидеров, входивших в его состав, ориентировалось по-прежнему на второй вариант.

Разумеется, командующий округом Георгий Полковников отказался принять условия Военно-революционного комитета, изложенные ему делегацией, состоявшей из Лазимира, Мехоношина и Садовского. Правительство обсуждало возможность введения в столицу надежных частей с фронта и ареста членов ВРК. Однако практически сразу выяснилось, что подавляющее большинство частей гарнизона Петрограда и его пригородов в случае столкновения поддержат Совет, а не Временное правительство. На сторону ВРК перешел даже считавшийся лояльным гарнизон Петропавловской крепости. При этом «надежных частей» фронт предоставить также был не в состоянии. При таком раскладе сил, Временное правительство сочло за благо отменить демонстрацию казаков 22 октября.

«Отмена демонстрации казаков есть гигантская победа. Ура! Наступать изо всех сил и мы победим вполне в несколько дней» — отреагировал на это событие Ленин. Однако ВРК демонстрировал совсем другое настроение: 23 октября «мятежный» приказ был отменен. Причем на этом настаивали не только левые эсеры, но и ряд видных большевиков — Рязанов, Каменев и др. Но и более радикальные большевики, такие как Антонов-Овсеенко, входившие в руководство ВРК, все еще рассчитывали на то, что власть возьмет не ВРК, а сам съезд Советов. «Петроградский Совет констатирует, что благодаря энергичной работе ВРК связь Петроградского Совета с революционным гарнизоном упрочилась, и выражает уверенность, что только дальнейшей работой в этом же направлении будет обеспечена возможность свободной и беспрепятственной работы открывающегося Всероссийского съезда Советов» — говорил сам Антонов-Овсеенко 23 октября.

В.Т.Логинов, признавая, что вся риторика ВРК носила накануне свержения правительства «оборонительный характер», утверждал, что «когда в литературе эту фразеологию уличали в несоответствии с наступательной позицией Ленина, то оснований для такого противопоставления — нет. Для Владимира Ильича важно было лишь то, чтобы оборонительная фразеология не перешла ту неуловимую грань, за которой начинается оборонительная тактика». Но эта точка зрения выглядит очевидной натяжкой. Хотя сами участники событий, обычно постфактум, оценивали свои «оборонительные» заявления, как «военную хитрость», конспирацию и т. д. Особенно усердствовал в этом Троцкий. Вместе с тем, все история ВРК, с одной стороны, и внутрипартийной дискуссии в РСДРП(б) в октябре 1917 г., с другой, свидетельствуют о том, что тактика «активной обороны» была выбрана сознательно. И инициативу вооруженного восстания брать на себя ни большевики (в большинстве своем), ни тем более ВРК, не хотели, дожидаясь нападения со стороны правительства или открытия съезда Советов.

Лишь 24 октября, после того, как правительство приказало разгромить большевистскую прессу, начались военные действия — как акция защиты революции от наступления на нее. По воспоминания Троцкого, написанным в 1924 году, Ленин в итоге признал правильность этой оборонительной тактики. «Помню, огромное впечатление произвело на Ленина сообщение о том, как я вызвал письменным приказом роту Литовского полка, чтобы обеспечить выход нашей партийной и советской газеты — писал Троцкий — Ленин был в восторге, выражавшемся в восклицаниях, смехе, потираний рук. Потом он стал молчаливее, подумал и сказал: „Что ж, можно и так. Лишь бы взять власть“. Я понял, что он только в этот момент окончательно примирился с тем, что мы отказались от захвата власти путем конспиративного заговора… Одной фразы было достаточно: „Можно и так!“ Это значило: „Может быть, я и хватал иногда через край в придирчивой подозрительности, но ведь вы же понимаете?..“… У Ленина были для этого и дополнительные психологические мотивы: он все время опасался взятого Смольным слишком медленного курса, и он спешил теперь первым признать его обнаруженные на деле преимущества».

В целом, сосредоточение всей военно-организационной работы в ВРК позволило вывести вопрос о вооруженном восстании из узких рамок внутрипартийной дискуссии, где он вызывал слишком много неразрешимых противоречий. По факту, ВРК вооружился той самой тактикой «активной обороны», против которой боролся Ленин, но которую отстаивал Тоцкий и большинство большевистских руководителей в Петрограде. «Превентивное» вооруженное выступление было фактически сорвано.

Если работа ВРК оказалась как бы выведенной за пределы внутрипартийной дискуссии о сроках и формах свержения правительства, то в самой большевистской партии эта дискуссия достигла максимального накала и привела к самому острому конфликту за всю историю революции.

После заседания ЦК 16 октября Ленин повторяет то что за несколько дней до него сделали Зиновьев и Каменев — пишет «Письмо к товарищам», еще раз излагая свои доводы и подвергая довольно жесткой экзекуции противников восстания.

Ленин не скрывает опасений, что «парочка товарищей» вносит «известную смуту» в ряды борцов. Он, таким образом, правильно оценивал масштаб колебаний партийного руководства, несмотря на то, что решение о восстании было подтверждено абсолютным большинством голосов.

Вождь объясняет колебания «растерянностью», «запуганностью» своих оппонентов. Он пишет, что все их доводы — относительно изоляции большевиков, недостатка народной поддержки за ними, громадных трудностей, стоящих перед революцией — либо не верны, либо перевешиваются теми рисками, которые влечет за собой промедление с захватом власти. Нельзя, считает Ленин, дожидаться того, что правительство и буржуазия откроют фронт, сдадут Питер или, дождавшись голодных бунтов, потопят революцию в крови.

Собственно, Ленин почти ничего не прибавляет к своим прежним тезисам о необходимости немедленного восстания. Ничего, кроме крайней остроты — на грани литературных приличий — полемики против оппонентов. «Если оставить в стороне экзекуцию несогласных, произведенную с присущей Ленину силой, то в остальном этот документ есть совершенно пустопорожнее место» — констатирует Суханов. Очевидно, Ленин считал главной причиной того, что восстание «пробуксовывает» сознательный саботаж прямых противников вооруженного свержения правительства. В действительности, работа ВРК демонстрировала лишь то, что большевики, поддержавшие ленинскую тактику на заседаниях ЦК и других партийных инстанций, рассматривали подготовку восстания как политику «активной обороны», но не нападения на позиции правительства. Ленинская атака была направлена не на главное препятствие к осуществлению его планов.

В свою очередь, Каменев и Зиновьев пытались перенять тактические приемы самого Ленина. Поскольку контроль над партийной прессой был в руках сторонников Ленина, доступ туда для полемических упражнений «парочке товарищей» был заказан. И Каменев опубликовал свое, ставшее впоследствии знаменитым, заявление в газете Горького, поскольку, по словам Суханова, в ««Рабочий путь» его для этого, разумеется, не пустили».

«Не только я и т. Зиновьев, но и ряд товарищей-практиков находят, — утверждал Каменев — что взять на себя инициативу вооруженного восстания в настоящий момент, при данном соотношении общественных сил, независимо и за несколько дней до съезда Советов было бы недопустимым, гибельным для пролетариата и революции шагом». Кроме аргументов против немедленного восстания Каменев сообщил читателям «Новой жизни», что ему «неизвестны какие-либо решения нашей партии, заключающие в себе назначение на тот или другой срок какого-либо выступления».

В тот же день, 18 октября, текст заявления был зачитан по телефону Ленину. Вождь, по его собственному признанию, был потрясен и «отказался верить этому». Однако, поборов растерянность, он немедленно написал «Письмо к членам партии большевиков», в котором подверг Каменева и Зиновьева беспрецедентной по своей резкости критике, на этот раз называя их по именам и подчеркивая разрыв всяких личных и политических отношений с ними.

Ленин квалифицировал выступление Каменева в «Новой жизни» как предательство и штрейкбрехерство. Причем только незначительная часть его письма была посвящена критике аргументов противников восстания (изложенных, кстати сказать, весьма тенденциозно). Основное внимание уделялось шельмованию самого факта публикации заявления оппозиционеров во внепартийной прессе и предложениям по борьбе с фрондерами.

Больше всего Ленина возмущает то, что «неопубликованные постановления центра, после их принятия, оспариваются в непартийной печати и в ряды борцов вносятся колебания и смута». В итоге он провозглашает разрыв всех отношений «с этими бывшими товарищами» и заявляет, что он «товарищами их больше не считает и всеми силами и перед ЦК, и перед съездом будет бороться за исключение обоих из партии». Противники восстания в партии должны быть уничтожены.

В тот же день, когда было опубликовано заявление Каменева в «Новой жизни», Троцкий, выступая в столичном Совете, заявил на прямой вопрос о планах большевистской партии, что «никаких вооруженных выступлений нами не было назначено. Но если бы Совет по ходу вещей был вынужден назначить выступление, рабочие и солдаты выступили бы как один человек по его зову». Под этими словами «обеими руками» подписался и Каменев. Действительно, выступление Троцкого, отрицавшего наличие у большевиков планов вооруженного восстания, во многом повторяло заявление самого Каменева. Однако, если последний подвергся небывалой по резкости критике со стороны Ленина, то за Троцкого Владимир Ильич счел нужным вступиться в своем очередном письме: «Увертка Каменева на заседании Петроградского Совета есть нечто прямо низкое; он, видите ли, вполне согласен с Троцким. Но неужели трудно понять, что Троцкий не мог, не имел права, не должен перед врагами говорить больше, чем он сказал?».

Однако, заявление Троцкого было не просто военной хитростью, конспирацией действительных планов заговорщиков. Он открыто излагал тактику ВРК и Петросовета (проводимую большевистским большинством). Об этом сам Троцкий писал позднее, обильно цитируя свою речь 18 октября: «У нас с правительством имеется конфликт, который может получить крайне острый характер… Мы не позволяем… обнажить Петроград от его революционного гарнизона». Этот конфликт подчинен, в свою очередь, другому надвигающемуся конфликту. «Буржуазии известно, что Петроградский Совет предложит съезду советов взять власть в свои руки. И вот, в предвиденье неизбежного боя буржуазные классы пытаются обезоружить Петроград». Политическая завязка переворота впервые дана была в этой речи с полной определенностью: мы собираемся взять власть, нам нужен гарнизон, мы его не отдадим. «При первой попытке контрреволюции сорвать съезд мы ответим контрнаступлением, которое будет беспощадным и которое мы доведем до конца»». Но Троцкий действительно не собирается нападать первым. Понимал ли Ленин этот нюанс?

Вероятно, понимал. В ночь с 18 на 19 октября состоялось совещание Ленина, Троцкого, Свердлова и Сталина на котором обсуждалась тактика партии. В частности было, видимо, принято решение не призывать сторонников партии к вооруженному выступлению. На это решение ссылался через два дня Сталин: «Сокольников написал для завтрашнего номера «Правды» передовицу, заканчивающееся призывом к Советам и членам партии поднять восстание… Я после переговоров с Марией Ильиничной статью оставил без изменений, выбросив конец (с призывом), сославшись на решение позавчерашнего ночного совещания, противоречащее такому призыву». Итак, в узком кругу Ленин пошел на уступку Троцкому и другим сторонникам тактики «активной обороны».

Но в отличие от Каменева Троцкий в целом был за быстрый переход власти к большевикам, а не к «революционному фронту». Троцкий формально поддерживал тактику восстания, а Каменев активно боролся с нею. И всю ответственность за задержку восстания (в том числе и за колебания остальных большевиков) Ленин возлагал на него.

Получалось, что одно и то же заявление может рассматриваться как вполне своевременное или как недопустимое в зависимости от того, какова позиция его автора во внутрипартийной борьбе.

19 октября в официальном письме в Центральный комитет, Ленин требует исключить Зиновьева и Каменева из партии за «полный состав штрейкбрехерства», выразившийся в публикации во внепартийной печати заявления против партийного решения о восстании.

Зиновьев пытался протестовать против ленинских проклятий, ссылаясь на то, что Ленин сам рассылал свои письма в обход ЦК до принятия решения о вооруженном восстании, и, следовательно, точно также грешил против партийной дисциплины. «Неужели трудно понять, — негодовал в ответ Ленин — что до решения центром вопроса о стачке агитировать и за и против можно, а после решения в пользу стачки… после этого агитировать против стачки есть штрейкбрехерство?». Поняв, насколько серьезно на этот раз настроен Ленин, Зиновьев сделал 19 октября попытку сгладить конфликт. Он написал в редакцию «Рабочего пути» заявление, в котором утверждал, что «действительные мои взгляды по спорному вопросу очень далеки от тех, которые оспаривает тов. Ленин. Присоединяясь к вчерашнему заявлению т. Троцкого…, я думаю, что мы вполне можем сомкнуть ряды и отложить наш спор до более благоприятных обстоятельств». Это была почти капитуляция.

На Ленина, однако, этот жест не подействовал. Зато «парочка товарищей» получила неожиданную поддержку со стороны Сталина, который, как главный редактор ЦО, не только не проигнорировал заявление Зиновьева, но и 20 октября опубликовал его с благожелательным комментарием от имени редакции: «Мы в свою очередь выражаем надежду, что сделанным заявлением т. Зиновьева (а также заявлением т. Каменева в Совете) вопрос можно считать исчерпанным. Резкость тона статьи тов. Ленина не меняет того, что в основном мы остаемся единомышленниками».

В тот же день произошло очередное заседание ЦК. На нем присутствовало восемь членов ЦК (и ближе к концу к ним присоединилась Александра Коллонтай); ни Ленина, ни Каменева, ни Зиновьева не было. Главный вопрос повестки дня — ситуация вокруг заявления Каменева и предложения Ленина об исключении «парочки» из партии. Свердлов зачитал письмо Ленина. Сам он согласился с Ильичем в том, что поступок Каменева «ничем не может быть оправдан; но ЦК не имеет права исключать из партии». Вместо этого он предложил более умеренную меру: удовлетворить прошение Каменева о выходе из ЦК. Свердлова поддержали еще четверо — Троцкий, Сокольников, Дзержинский и Иоффе (кроме того, обоим оппозиционерам было запрещено выступать против решений ЦК). Трое — Сталин, Урицкий и Милютин — возражали против этого, предлагая «обязать этих двух тт. подчиниться, но оставить их в ЦК» (Сталин), как минимум вплоть до пленума ЦК. Милютин вообще доказывал, что «ничего особенного не произошло». Острота конфликта была непропорционально больше «преступления».

Троцкий заявил, что считает недопустимым публикацию заявления Зиновьева (и аналогичного заявления Луначарского), равно как и комментарий редакции. К его мнению присоединился Сокольников, который сообщил, что «не принимал участия в заявлении от редакции по поводу писем Зиновьева и т. п., считает это заявление ошибочным». Это так сильно задело Сталина, что он подал в отставку из редакции (которая, правда, принята не была).

Разгром оппозиции (включая формальный вывод из состава ЦК ее лидеров) был полным. Однако, эта операция способствовала выделению новой группы внутри ЦК, недовольной слишком радикальной расправой над оппозиционерами.

Исследуя биографию своего противника по внутрипартийной борьбе, Троцкий объясняет этот эпизод тем, что Сталин, будучи вынужденным сохранять внешнюю лояльность Ленину, в душе оставался сторонником более умеренного подхода и разделял опасения Каменева и Зиновьева. «Поведение Сталина — писал Троцкий — может казаться необъяснимым в свете созданной вокруг него легенды; на самом деле оно вполне отвечает его духовному складу. Недоверие к массам и подозрительная осторожность вынуждают его в моменты исторических решений отступать в тень, выжидать и, если возможно, страховаться на два случая. Защита Зиновьева и Каменева диктовалась отнюдь не сентиментальными соображениями. Сталин переменил в апреле официальную позицию, но не склад своей мысли. Если по голосованиям он был на стороне Ленина, то по настроению стоял ближе к Каменеву».

Такая интерпретация необъективна или, как минимум, неполна. Сталин традиционно относился к левому крылу партии, и в абсолютном большинстве случаев выступал солидарно с Лениным. Причем делал он это не из мимикрии, но, как свидетельствуют его статьи, в согласии со своими собственными взглядами. Его попытка протянуть руку помощи внутрипартийной оппозиции в самый критический для нее момент объясняется двумя мотивами. Во-первых, Сталин стремился максимально сократить издержки внутрипартийного конфликта и избежать возможного раскола. Об это он заявил на заседании 20 октября: «исключение из партии не рецепт, нужно сохранить единство партии». Во-вторых, он руководствовался, возможно, организационными соображениями другого характера. Два взаимосвязанных фактора — резкий взлет авторитета и значения Троцкого в большевистской партии и падение роли «старой гвардии» — наверняка играли для Сталина определенное значение. Он инстинктивно или сознательно проявлял солидарность со старыми товарищами, ветеранами большевизма, чье внутрипартийное поражение грозило ослабить позиции всей «когорты» и самого Сталина персонально.

Троцкий, хотя кратко и мимоходом, но все-таки упоминает о подобных мотивах Сталина: «К тому же недовольство своей ролью естественно толкало его на сторону других недовольных, хотя бы политически он с ними не вполне сходился».

Впрочем, быстро выяснилось, что Сталин не был единственным сторонником компромисса. В этом с ним были согласны многие лидеры «большинства». Даже Свердлов, выступавший на заседании ЦК в качестве защитника самых жестких мер, по всей видимости в ходе переговоров с Лениным стремился найти компромисс, смягчить конфликт.

Так, 22 или 23 октября Ленин написал Свердлову письмо, в котором перечислял сторонников «перемирия» в партии, причисляя к ним и самого Свердлова. «По делу Зиновьева и Каменева, — писал он — если вы (+ Сталин, Сокольников и Дзержинский) требуете компромисса, внесите против меня предложение о сдаче дела в партийный суд (факты ясны, что и Зиновьев срывал умышленно): это будет отсрочкой». Таким образом, за достижение компромисса во внутрипартийном конфликте выступили большинство цекистов. И Ленин, зная об этом, был готов, если не принять это предложенное ему перемирие, то хотя бы согласиться с «отсрочкой». Однако в том же письме Ленин просит Свердлова подтвердить тот факт, что ЦК принял отставку Каменева. Изгнание Каменева из ЦК он рассматривал как необходимое условие для «компромисса».

Уже через четыре дня, 24 октября Каменев, как ни в чем ни бывало сидел на своем месте в Смольном, принимая участие в заседании Центрального комитета. Об исключении его из состава руководящей партийной коллегии никто не вспоминал. Казалось бы, гора родила мышь: беспрецедентный по своей остроте конфликт в руководстве партии кончился ничем. Однако это не вполне так. Была выполнена главная задача, которую ставил перед собой Ленин: принципиальная оппозиция восстанию и захвату власти была разгромлена и подавлена. Может быть, это стало одним из факторов, позволившим так легко перевести партию и ВРК в режим восстания, как только правительство дало к этому первый повод. Принципиально бороться с этим теперь было некому.

«Октябрьский эпизод Каменева и Зиновьева» самым серьезным образом повлиял на дальнейшую судьбу этих двух деятелей и вообще на историю партии. На протяжении двух последующих десятилетий он неизменно упоминался в полемике в моменты наибольшего обострения внутрипартийной борьбы, а модель, задействованная в ходе борьбы Ленина и большинства ЦК с октябрьскими «штрейкбрехерами», послужила прообразом кампаний против многочисленных внутрипартийных оппозиций в 1920–1930 гг. Впрочем, эта модель выстраивалась ретроспективно, уже в новых условиях, лишь символически отсылая к истории октябрьского «штрейкбрехерства».

21 октября состоялось очередное заседание Центрального комитета. Основное внимание было посвящено организации предстоящего съезда Советов. Обсудили вопросы конструирования президиума съезда, сроки его открытия. Сталин предложил озаботиться подготовкой докладов о войне, о власти, о рабочем контроле, о земле, по национальному вопросу. Свердлов специально добавляет, что «к подготовке тезисов докладов необходимо привлечь Ильича». Цекисты обсуждают сугубо мирные, организационные проблемы, готовят тезисы предложений партии по главным вопросам внутриполитической жизни страны, принять решения по которым должен все-таки съезд. «Решения исходят из того, что к моменту открытия Съезда победа еще не будет достигнута» — подчеркивает В.Т. Логинов.

Работа Петербургского комитета партии, а также партийной фракции Петросовета была посвящена в эти дни организации и проведению 22 октября «дня Петроградского Совета», задуманного как «мирный подсчет сил рабочих и солдат». Это план удался и день 22 октября стал демонстрацией влияния левых сил, массовой поддержки Советов и всеобщего неприятия Временного правительства. Суханов рассказывает о том, какой энтузиазм вызывали на одном из многочисленных митингов слова Троцкого, открыто призывавшего любой ценой поддержать Советы в их борьбе за власть: «Это ваше голосование пусть будет вашей клятвой — всеми силами, любыми жертвами поддержать Совет, взявший на себя великое бремя довести до конца победу революции и дать землю, хлеб и мир!». «По всему Петербургу — продолжает Суханов — происходило примерно то же самое. Везде были последние смотры и последние клятвы. Тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч людей… Это, собственно, было уже восстание. Дело было уже начато…».

Суханов прав, если восстанием считать открытый призыв к свержению правительства и переходу власти к «неконституционному» органу — съезду Советов. Но тогда большевики начали «восстание» в марте или, во всяком случае, в апреле, когда выдвинули лозунг «Вся власть Советам». Конечно, когда почти все части столичного гарнизона отказались признавать приказы командования, а признали своим единственным начальством Военно-революционный комитет, гарнизон продемонстрировал неповиновение на грани с мятежом. Но ведь и Троцкий прав: Советы с самого начала революции по частям делали то же самое, вмешиваясь в компетенцию армейских и гражданских властей. К тому же «восставшие» не переходили в наступление; они не захватывали административных зданий, не формировали исполнительных органов государственной власти; не пытались удалить остатки старой власти во главе с правительством. Они лояльно ждали открытия самого представительного органа в стране — Всероссийского съезда Советов.

Впрочем, деятельность ВРК и Гарнизонного совещания объективно вела к тому, что власть Временного правительства становилась все более призрачной. 23 октября гарнизон Петропавловской крепости заявил о том, что он будет подчиняться ВРК. Фактическая военная власть в столице сосредоточилась в руках революционеров. Констатируя подавляющее превосходство противников правительства, Суханов задается вопросом: «почему не нападал и не наносил решительного удара Военно-революционный комитет?». И признавал, что «В конце концов, ответ может быть только один: из политических соображений откладывали до съезда, тянули с последним ударом до 25-го».

Несмотря на принятые и неоднократно подтвержденные решения ЦК о восстании, несмотря на беспрецедентно жесткое подавление внутрипартийной оппозиции против тактики восстания, большевики фактически ориентировались на мирный, «легальный» сценарий перехода власти. Конечно, Ленин и, вероятно, некоторые другие большевистские руководители (Сокольников, в какой-то степени, Свердлов и ряд петроградских партийных лидеров) настаивали на форсированном захвате власти. В частности, узнав об отмене казачьего крестного хода 22 октября, Ленин написал Свердлову записку «Отмена демонстрации казаков есть гигантская победа. Ура! Наступать изо всех сил и мы победим вполне в несколько дней!». Но все дело в том, что ЦК партии не собирался «наступать изо всех сил».

Еще вечером 23 октября ВРК и Петросовет ориентировались на то, что вопрос о власти будет разрешен съездом Советов. В принятой по докладу Антонова-Овсеенко резолюции, в частности, говорилось: «Петроградский Совет констатирует, что благодаря энергичной работе ВРК связь Петроградского Совета с революционным гарнизоном упрочилась, и выражает уверенность, что только дальнейшей работой в том же направлении будет обеспечена возможность свободной и беспрепятственной работы открывающегося Всероссийского съезда Советов».

Ситуация стала меняться в предрассветные часы 24 октября. И не по инициативе большевиков. Уже 23 октября, после долгих колебаний Керенский решил нанести превентивный удар. Сначала премьер вообще приказал арестовать членов ВРК. Но после дискуссий, правительство сделало чуть более осторожный шаг: было решено начать уголовное преследование членов ВРК за подстрекательство к гражданскому неповиновению и деятельность, направленную против законного правительства. Заодно было решено вновь арестовать большевиков, обвинявшихся в государственных преступлениях в июльские дни и выпущенных под залог в августе-сентябре. Правительство также отдало приказ закрыть большевистские газеты. К Зимнему дворцу стягивались курсанты военных училищ, юнкера и другие «надежные» подразделения. Командованию Северного фронта было приказано срочно отправить в столицу надежные части для подавления «бунта».

Ранним утром 24 октября отряд юнкеров захватил типографию в которой печатались «Рабочий путь» и «Солдат». Часть тиража и матрицы были уничтожены, здание было опечатано.

Большевики все время ждали начала открытой контрреволюции, пророчествовали о «второй корниловщине», организованной «бонапартистом Керенским», но нападение правительства утром 24 октября не на шутку встревожило лидеров партии. На заре Ломова и Рыкова, ночевавших в помещении партийного издательства, разбудил звонокТроцкого: «Керенский выступил. Все в Смольный» — выпалил председатель Совета.

О том, насколько серьезно отнеслись к опасности Троцкий и другие лидеры ВРК, можно судить по тексту «Предписания № 1» разосланного от имени Военно-революционного комитета во все части гарнизона и подписанный Троцким, Лазимиром, Свердловым, Антоновым-Овсеенко, Подвойским и Лашевичем: «Петроградскому Совету грозит прямая опасность, ночью контрреволюционные заговорщики попытались вызвать из окрестностей юнкеров и ударные батальоны в Петроград. Газета «Солдат» и «Рабочий путь» закрыты. Настоящим предписывается привести полк в боевую готовность. Ждите дальнейших распоряжений. Всякое промедление и замешательство будет рассматриваться как измена революции».

Утром в Смольном собралось 11 членов ЦК: Свердлов, Троцкий, Дзержинский, Ногин, Милютин, Урицкий, Ломов, Иоффе, Бубнов, впервые принимавший участие в заседании ЦК Ян Берзин и… Каменев, об отставке которого никто, разумеется, просто не вспоминал. Каменев рассказал о переговорах ВРК со штабом Петроградского военного округа, а также о переговорах с ЦИК, на которых большевики и левые эсеры пообещали признать военную власть штаба в обмен на гарантии безопасности для левых. Теперь, по словам Каменева, эти договоренности «нарушены закрытием «Рабочего пути», поэтому разрыв с ЦИК должен произойти именно на этой почве». Таким образом, даже такие последовательные противники тактики восстания, как Каменев (даже после конфликта с Лениным, он отстаивал свою точку зрения, например 22 октября на митингах в день Петросовета) вынуждены были признать необходимость вооруженной борьбы с перешедшим в наступление правительством.

ЦК решил немедленно отправить вооруженную охрану в типографию и обеспечить возобновление выпуска партийной прессы. Верные ВРК солдаты уже около 9 утра очистили типографию от юнкеров и возобновили печать газет.

Осознав неизбежность вооруженной борьбы, ЦК обсудил такие вопросы как переговоры с железнодорожными и почтово-телеграфными служащими, лояльными старому ЦИК, а также с левыми эсерами относительно борьбы с наступлением правительства; Милютину поручили организовать в Питере продовольственное дело, т. е. подготовиться на случай, если обеспечение столицы продуктами ляжет на плечи советских властей; Свердлов должен был отслеживать шаги правительства, а Троцкий убедил собравшихся подготовить запасной штаб в Петропавловской крепости на случай «разгрома Смольного». Но вопрос о немедленном свержении правительства даже не был поставлен. Военные действия начинались помимо воли центрального руководства большевистской партии, которое лишь реагировало на них в рамках оборонительной тактики.

В отличие от ЦК, Петербургский комитет, собравшись впервые с 15 октября, призвал к «безотлагательной подготовке» восстания. Собрание «активных работников Петроградской организации» партии приняло резолюцию следующего содержания: «ПК считает необходимой задачей всех сил революции немедленное свержение правительства и передачу власти Советам рабочих и солдатских депутатов как в центре, так и на местах. Для выполнения этой задачи ПК считает необходимым перейти в наступление всей организованной силой революции, без малейшего промедления, не дожидаясь, пока активность контрреволюции уменьшит шансы нашей победы». Но этот подход не был господствующим. ЦК придерживался своей прежней тактики. Однако бурно развивавшиеся события заставили партийных лидеров признать разногласия, которые замалчивались в течение двух недель. В 2 часа дня состоялось заседание большевистской фракции съезда Советов, в котором участвовали делегаты, уже успевшие приехать в Питер. На нем выступали Сталин и Троцкий.

Сталин вводил приезжих в курс дела, рассказывая о переговорах ВРК со штабом округа, с представителями ЦИК и ПСР. Говоря о нападении правительства и о реакции на него ВРК и партии, Сталин признал: «В Военно-революционном комитете два течения: 1) немедленное восстание; 2) сосредоточить сначала силы. ЦК РСДРП присоединился ко второму». Точно такой же подход нашел отражение в передовице «Рабочего пути», написанной Сталиным. Будущий вождь народов призывал читателей «встать всем поголовно», «выбирать делегации» и требовать от съезда Советов замены империалистического правительства Керенского «правительством рабочих и крестьян».

Абсолютно в согласии с тезисами Сталина на собрании большевистской фракции выступил и Троцкий. «Правительство бессильно; мы его совершенно не боимся… Наша задача, обороняясь, но постепенно расширяя сферу нашего влияния, подготовить твердую почву для открывающегося завтра Съезда Советов. Завтра… выявится настоящая воля народа». Троцкий убеждал собравшихся делегатов-большевиков, что арест и свержение правительства не является «самостоятельной задачей», а большевики лишь «обороняются»: «если бы Съезд создал власть, а Керенский ей не подчинился бы, то это был бы полицейский, а не политический вопрос. Было бы ошибкой командировать хотя бы те же броневики, которые «охраняют» Зимний дворец, для ареста правительства, но зато не ошибка постановление Военно-Революционного Комитета открыть типографию «Рабочего Пути» и возложить охрану вместо юнкеров на доблестный Литовский полк. Это оборона, товарищи, это оборона! (Бурные аплодисменты.) Если бы правительство вздумало нас арестовать, то на крыше Смольного установлены пулеметы. Это тоже оборона, товарищи (а ночью оно думало об этом — вызывало войска, собирало адреса, объявило Военно-революционный Комитет арестованным)». Еще немного позже, отвечая на запрос депутации Петроградской городской Думы, Троцкий официально заявил: «вопрос о власти подлежит решению съезда Советов».

Итак, даже в середине дня 24 октября руководство ЦК РСДРП(б), в отличие от ПК, еще придерживается оборонительной тактики. Впоследствии Троцкий и другие мемуаристы, а вслед за ними огромное большинство историков объясняли эти слова необходимостью конспирации, «военной хитростью» и т. д. Однако нет оснований соглашаться с такой натянутой интерпретацией. Троцкий и Сталин продолжали ту политическую линию, которую они отстаивали с сентября, лишь вынуждено соглашаясь на компромиссы то с умеренными большевиками, то с Лениным. Они выступали перед партийной аудиторией, перед которой не было оснований «секретничать». Наконец, они могли оправдать наступательную тактику тем, что правительство первым нарушило нейтралитет. Но оба подчеркивают свою (и ЦК в целом) верность той политике, которую искренне считают верной — политике «обороны». Именно в этом кроется ответ на вопрос, которым задавался Суханов, — почему большевики и ВРК бездействовали, позволяя правительству собирать силы.

Однако вооруженная борьба на улицах уже началась. И вопрос о вооруженном столкновении решался не одной стороной. Правительство не могло справиться с Советом или с большевиками, но заставить их сражаться, было в его силах. Вечером, на пленуме Петросовета, Троцкий расставил точки над «и»: «Конфликт восстания сегодня или завтра не входит в наши планы у порога Всероссийского съезда Советов… Мы считаем, что съезд Советов проведет этот лозунг с большей силой и авторитетом. Но если правительство захочет использовать тот срок, который ему осталось жить, — 24,48 или 72 часа — и выступит против нас, то мы ответим контрнаступлением, ударом на удар, сталью на железо» — заявил он, и добавил для полной ясности — «Понадобится ли для этого вооруженное выступление — зависит от политической ситуации, от тех, кто будет противиться воле Всероссийского съезда». Аналогичное по смыслу официальное заявление сделал вечером 24 октября и ВРК по требованию фракции левых эсеров.

Вечером 24 октября Предпарламент вынес резолюцию, фактически отказывавшую правительству в доверии. Керенский пришел в ярость, но вместо того, чтобы пойти на уступки, просто выставил пришедших к нему для переговоров Дана, Авксентьева и Гоца: правительство «не нуждается в наставлениях и указаниях и само справится с восстанием». Изоляция правительства накануне решающих событий становилась абсолютной. В этих условиях командование столичного округа принимает решение развести мосты через Неву, чтобы изолировать центр города от рабочих районов на правой стороне. Стянутые к вечеру 24 октября к Зимнему дворцу лояльные правительству силы берут под контроль Дворцовый мост и разводят все остальные мосты через Неву, а также занимают электростанцию, вокзалы, правительственные учреждения. Очередной раунд военных действий снова был инициирован слабой стороной — правительством.

Около 5 или 6 часов вечера Ленин получил из рук Маргариты Фофановой, на квартире которой он жил, газеты, официальные прокламации и заявления ВРК, а также целый ворох новостей, переданных устно. В том числе и о разведении мостов правительственными войсками. Ленин, очевидно, понял, что ВРК и ЦК РСДРП(б) все-таки взяли курс на ожидание съезда и лишь обороняются, в то время как правительство перешло к решительным шагам.

Разведение мостов напугало не одного Ленина. Например, один из видных работников Военной организации партии, Александр Ильин-Женевский писал: «Мне невольно вспомнились июльские дни… Разведение мостов представлялось мне как бы первым шагом попытки к нашему уничтожению. Неужели Временное правительство опять одержит над нами верх?». Ленин отнесся к этому факту примерно так же. Он сел за стол и написал письмо членам ЦК: «Товарищи! Я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно». Ленин требовал не ждать съезда, а «сегодня ночью арестовать правительство». Для этого он планировал мобилизовать «все районы, все полки» для немедленного давления на ВРК и Центральный комитет собственной партии — вождь уже успел осознать, что именно эти инстанции «тормозят восстание» — чтобы «ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, ни коим образом». Письмо было размножено и разослано во все райкомы, а также Троцкому и другим партийным руководителям в Смольный.

Есть свидетельства о том, что это письмо Ленина осуждалось на собраниях партийного актива. В.Т. Логинов считает, что именно «давление снизу», инициированное ленинским письмом, заставило ЦК перейти к наступательной тактике. Однако вряд ли все это могло произойти так быстро. Ленинское письмо обсуждалось в райкомах лишь глубокой ночью. А «давление» могло бы состояться лишь к утру, когда Ленин уже был в Смольном, и когда разногласия о тактике оказались уже не актуальными. О том, что Ленин опоздал с попыткой давить на руководство ВРК и партии упоминает и Троцкий: «24 вечером Ленин переживал последнюю вспышку тревоги, захватившей его с такой силой, что он сделал запоздалую попытку мобилизовать солдат и рабочих для давления на Смольный».

Пока же ВРК по прежнему «оборонялся». На экстренном собрании было принято решение воспрепятствовать разведению мостов, как мере явно агрессивной и направленной на подавление революции. В течение вечера комиссары ВРК чаще всего мирно, без единого выстрела установили контроль над многими объектами, которые перед этим были взяты под контроль лояльными правительству силами — телеграфным агентством, продовольственным ведомством, некоторыми мостами и т. д. Так правительство само втягивало ВРК в активные действия, заставляя реагировать на свои военные эволюции.

Ленин об этом не знал. Зато он получил официальный ответ ЦК, который, по словам передавшей его Фофановой, «его не удовлетворил». «Не знаю — все что они мне говорили — они все время врали или заблуждались? Что они трусят» — нервничал Ленин. Он несколько раз требовал разрешения отправиться в Смольный под охраной верных красноармейцев, но так и не получив его, решил пойти сам на свой страх и риск. Сопровождал его один Эйно Рахья.

Это путешествие Ленина в Смольный много раз описывалось мемуаристами и историками. До того как Ленин станет главой российского правительства оставалось всего несколько часов. Но по его внешнему виду мало кто мог бы об этом догадаться. Дешевое пальто, невзрачная кепка, грязная перевязка «как от зубной боли». Они с Рахья вскочили на ходу в трамвай, шедший в депо и проехали несколько остановок по пути. Затем воспользовавшись суматохой и без пропусков, «зайцами» проскочили мимо правительственных солдат, охранявших выход с Литейного моста в сторону центра, Наконец, их остановил конный патруль на Шпалерной. Ленин пошел дальше, а Рахья «в грубой форме» дискутировал с юнкерами. Очевидно, он играл роль убедительно, юнкера признали в нем и его спутнике (завтрашнем премьер-министре!) бродяг и отстали. «С виду мы действительно представляли типичных бродяг» — признавался Рахья. Когда же они с Лениным подошли к Смольному, выяснилось, что там поменяли пропуска и туда невозможно попасть. Пришлось Рахье «по примеру карманников устроить давку», толпа оттеснила часовых, и будущий Председатель Совета Народных Комиссаров попал, наконец, в штаб революции.

Через несколько минут после этого Ленин уже разговаривал с Троцким. «Помню хорошо, — писал годы спустя Лев Давыдович — что Владимир Ильич начал с тревожного вопроса по поводу тех переговоров, которые мы вели со штабом Петроградского округа относительно дальнейшей судьбы гарнизона. В газетах сообщалось, что переговоры близятся к благополучному концу. «Идете на компромисс?» — спрашивал Ленин, всверливаясь глазами». Троцкий заверил, что это «военная хитрость». Поскольку воспоминания писались через семь лет после событий октября 1917 г., когда само восстание стало фетишем революционного мифа, Троцкий старался не подчеркивать разногласий с Лениным, а сглаживать их задним числом. И все же (в отличие от позднейшей сталинской историографии) совсем нивелировать разницу в подходах Лев Давыдович не стал. По его воспоминаниям Ленин успокоился лишь после того, как выяснилось, что обороняясь ВРК уже захватил контроль над большей частью города, обеспечил выход большевистских газет, что части гарнизона ему подчиняются. Тогда Ленин признал — «Что ж, можно и так».

Вероятно, именно в ходе этого разговора произошел забавный эпизод, увековеченный в литературе и кинематографе. Ленин беседовал с Троцким в одной из проходных комнат Смольного. В этот момент туда зашли меньшевистский лидер, Федор Дан, то ли со Скобелевым, то ли с Либером, то ли втроем с Либером и видным деятелем правого крыла партии эсеров Абрамом Гоцем. Они развернули на столе сверток с какой-то едой и принялись закусывать. Но в какой-то момент Дан перестал жевать и стал всматриваться с наспех загримированного Ленина. Потом толкнул своего спутника локтем и вся компания быстро ретировалась. Ленина эта история привела в крайне веселое расположение духа: «Узнали, подлецы».

Ленин, Троцкий и Рахья от греха подальше перешли в более надежное помещение, где к ним присоединились многие члены Центрального комитета. Началось заседание ЦК, которое продлилось почти до утра. Протокол заседания не велся, но его ход был реконструирован историками по мемуарным источникам. По подсчетам Е.А. Луцкого, присутствовали, минимум, десять членов ЦК: Ленин, Берзин, Зиновьев, Иоффе, Каменев, Милютин, Ногин, Смилга, Сталин, Троцкий. Вероятно, что участие принимали и некоторые другие члены ЦК, а также ряд деятелей ПК РСДРП(б) и Военной организации. «Некоторые члены ЦК уходили с заседания, другие приходили». Председательствовал Ленин.

Иоффе от имени ВРК сделал доклад о происходящем в городе. Выяснилось, что, только реагируя на действия правительственных войск, ВРК взял под свой контроль большинство мостов через Неву, некоторые вокзалы и административные здания. В Питер были вызваны финляндские войска и матросы из Кронштадта, прибытие которых ожидалось с минуты на минуту. В то же время, обнаружилось, что телеграф, Государственный банк, телефонная станция, Варшавский вокзал (куда могут прибыть верные правительству части с фронта) и целый ряд других стратегических пунктов остаются под контролем правительства. Просто потому, что ВРК не принял решение захватить власть, но лишь реагировал на действия противника.

Вместе с тем со всей очевидностью выяснилось, что силы ВРК намного превосходят силы правительства. Гарнизон и Красная гвардия выполняют все приказы Смольного. На стороне Керенского лишь небольшие отряды юнкеров, казаков и женский «батальон смерти». «Все важнейшие пункты города — вспоминал Троцкий — переходят в наши руки почти без сопротивления, без боя, без жертв». Неожиданно для собравшихся выяснилось, как вспоминал Милютин, что решительный «перевес на нашей стороне». Только сейчас большинство большевистских лидеров открыли для себя, «что власть-то мы действительно взяли». Взяли вопреки собственным планам, в порядке рефлекторной реакции на неудачное наступление правительства.

Когда ситуация выяснилась, Каменев резюмировал: «Ну что ж, если сделали глупость и взяли власть, то надо составлять министерство». Его поддержал Милютин (в своих воспоминаниях он вообще приписал эту инициативу себе). Но это «предложение некоторым показалось настолько преждевременным, что они отнеслись к нему, как к шутке». Власть свалилась настолько неожиданно, что казалась анекдотом.

С точки зрения Ленина, фактический захват власти был вовсе не преждевременным, а напротив своевременным и благополучным исходом. Поэтому он с готовностью признал правоту прежней тактики Центрального комитета. Вот как об этом спустя три года рассказывал Сталин: «Несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов и довели дело до съезда Советов 25 октября, до успешного восстания. Ильич был тогда уже в Петрограде. Улыбаясь и хитро глядя на нас, он сказал: «Да, вы, пожалуй, были правы»… Товарищ Ленин не боялся признавать свои ошибки».

Но признав ошибки, Ленин, видимо, настоял на том, что военные действия против правительства должны быть доведены до конца. Теперь нет смысла выжидать. Лацис вспоминал, что «к концу знаменитой ночи, когда решался вопрос о правительстве и Центральный комитет колебался, Ильич вбежал в помещение Петербургского комитета с вопросом: «Ребята, лопаты у вас есть? Придут ли в окопы питерские рабочие по вашему зову?»». Ответ был утвердительным, и имена эта решимость Ленина и ПК подействовала на колеблющихся, заставив их решиться на активные наступательные действия.

И вот, в ночь с 24 на 25 октября, около 2 часов пополуночи, происходит, наконец, перелом в тактике восставших. Это убедительно показал историк Александр Рабинович, опираясь на многочисленные источники. Именно в два часа ночи в полки и заставы Военно-революционного комитета поступает приказ усилить патрули и установить контроль за движением на своих участках. В ближайшие три-четыре часа ВРК берет под контроль Николаевский и Варшавский вокзалы, центральную электростанцию, Главный почтамт, последний из остававшихся в руках правительства Николаевский мост, а также Государственный банк, центральную телефонную станцию. К раннему утру правительство было окружено со всех сторон, оно осталось без связи и электроснабжения. Один из штабных генералов телеграфировал в штаб фронта: «Временное правительство как будто бы находится в столице враждебного государства».

Переворот фактически состоялся. Он осуществлялся лишь как серия оборонительных мероприятий, предпринимаемых ВРК в ответ на попытки правительства захватить инициативу. Лишь в самый последний момент, ранним утром 25 октября восставшие перешли в наступление, когда город, большей частью, уже находился в их руках.

Неожиданно оказавшись у власти в предрассветные часы 25 октября, члены ЦК большевистской партии принялись составлять персональный список первого советского правительства. Троцкий предлагает называть членов правительства не министрами, а «народными комиссарами», а весь кабинет в целом — «Совет народных комиссаров». Ленин и другие цекисты в восторге: «это превосходно: ужасно пахнет революцией!». Дальше перешли к обсуждению кандидатур.

Споры возникали только тогда, когда каждый из присутствующих отказывается от предложенной ему чести возглавить то или другое министерство. Сначала Ленин предложил на пост председателя СНК Троцкого. Тот вспоминал: «Я привскочил с места с протестом — до такой степени это предложение показалось мне неожиданным и неуместным». Потом настал черед самого Ленина. Иоффе свидетельствовал: «Владимир Ильич сначала категорически отказывался быть председателем СНК и только ввиду настояний всего ЦК согласился». Затем Ленин предлагал поручить Троцкому внутренние дела, тот отказывался, говоря, что не надо давать козырей в руки противников, назначая на такой пост еврея; Ленин возмущался — «У нас великая международная революция, — какое значение могут иметь такие пустяки?»; сошлись на предложенном Свердловым компромиссе: Троцкий стал наркомом по иностранным делам. НКВД отдали Рыкову.

Ломов вспоминал: «Наше положение было трудным до чрезвычайности. Среди нас было много преданнейших революционеров, исколесивших Россию по всем направлениям, в кандалах прошедших от Петербурга, Варшавы, Москвы весь крестный путь до Якутии и Верхоянска… Каждый из нас мог перечислить чуть ли не все тюрьмы в России с подробным описанием режима… Мы знали, где бьют, как бьют, где и как сажают в карцер, но мы не умели управлять государством и не были знакомы ни с банковской техникой, ни с работой министерств… Желающих попасть в наркомы было немного. Не потому чтоб дрожали за свои шкуры, а потому что боялись не справиться с работой… Все народные комиссары стремились всячески отбояриться от назначения, стараясь найти других товарищей, которые могли бы с большим успехом, по их мнению, занять пост народного комиссара». Самого Ломова срочно отправили в Москву, а когда он уехал «пользуясь моим отсутствием», назначили наркомом юстиции. Луначарский возглавил народное просвещение. В этой области он был бесспорной кандидатурой. Иван Теодорович — продовольственное ведомство. Милютин — наркомат земледелия.

Большевики рассчитывали, в принципе, на создание коалиционного кабинета, в состав которого войдут, как минимум, левые эсеры. Но пока согласия от них получить не успели, и предварительный список наркомов составлялся из одних большевиков. Все были убеждены, что это сугубо временная мера, а потому споров о коалиции с другими партиями просто не возникло. Разногласии по этому поводу пока ни у кого в РСДРП(б) не было. Они появятся лишь через сутки. Одни сутки тогда многое решали.

В 10 часов утра 25 октября члены ЦК переходят в помещение ВРК. К этому времени становится окончательно ясно, что власть в городе в руках восставших. Зимний дворец пока не взят, но правительство ничего кроме него не контролирует. Настала пора публично объявить себя властью. И большевистский «ареопаг» общими усилиями составляет обращение «К гражданам России».

Ленин записал: «Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета…». Это уже было фактом, никто не спорил. Дискуссию вызвал следующий абзац, в котором Ленин предложил создать Советское правительство на пленуме Петросовета, до открытия съезда. Большинство было против, и Ленин вынужден был зачеркнуть этот абзац. ЦК и ВРК отказались предрешать волю съезда. Прежний подход все-таки победил. Вместо этого записали: «Дело за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено». Вопрос о том, кто утвердит Советское правительство не оговаривался. Но подразумевалось, что это может сделать лишь съезд Советов.

Таким образом, тактика «ожидания съезда» с которой Ленин боролся на протяжении всего октября, продолжала оказывать влияние на курс партии. То, что Троцкий позже назовет «иллюзией советского конституционализма» было пока для большинства большевистских лидеров основной стратегической перспективой. И они сумели отстоять свою позицию перед сильнейшим давлением со стороны Ленина.

Фактически, большевистская партия пришла к власти, как партия советского большинства, защищая революцию от посягательств со стороны правительства, и не выходя за границы «советской легальности». Переворот этот совершился быстро, практически бескровно и… во многом неожиданно для самих его участников. Даже Ленин чувствовал себя потрясенным. Троцкий свидетельствовал: «Власть завоевана, по крайней мере в Петрограде. Ленин еще не успел переменить свой воротник. На уставшем лице бодрствуют ленинские глаза. Он смотрит на меня дружественно, мягко, с угловатой застенчивостью, выражая внутреннюю близость. «Знаете, — говорит он нерешительно, — сразу после преследований и подполья к власти… — он ищет выражения, — es schwindelt» [голова кружится], — переходит он неожиданно на немецкий язык и показывает рукой вокруг головы. Мы смотрим друг на друга и чуть смеемся».