Опыты жизни

ЭВМ.

Вскоре после окончания Великой Отечественной войны и возвра­щения математиков в Москву в Стекловском институте был поднят вопрос о большой роли, которую должны приобрести в предстоящие годы ЭВМ. Эта точка зрения не поддерживалась Отделением технических наук, где все внимание уде­лялось вычислительным машинам на механическом принципе — “дифференци­альным анализаторам”, а также аналоговым машинам. Была даже заметка в московской газете, где электронные машины критиковались и отвергались с философских (!) позиций.

В 1947 году я выступил на Общем собрании Академии наук, посвященном 30 —летию Октябрьской революции, с обзорным докладом о путях развития со­ветской математики. В нем я вынужден был отметить наше отставание в области машинной математики. Приведу это место из своего доклада.

“Если по основным разделам математики к 30-й годовщине Великой Ок­тябрьской социалистической революции мы можем рапортовать: мы догнали, а во многих разделах и перегнали зарубежную математику, то в отношении ма­шинной математики нам нужно еще много усилий, чтобы догнать. Вычислительная ячейка, созданная в 1935 году в Математическом институте имени В.А. Стеклова, начинает выполнять, особенно за последние годы, крупные заказы. Эта ячейка за 12 лет из двух комнат распространилась на целый этаж и занимает сейчас больше половины всей площади Математического института. Дальше отделу приближенных методов распространяться в институте уже некуда, кроме того, его задачи таковы, что для их решения нужен совершенно другой размах”.

Я также высказал пожелание, чтобы решение Отделения физико-математических наук о создании специального института вычислительной техники, вынесенное более двух лет назад, нашло скорейшее и полное выполнение.

После появления ЭВМ в США среди наших математиков, электротехников и механиков произошел раскол: большинство считали ЭВМ бесперспективной рекламой, предлагали усилить производство вычислительной техники на аналоговых и механических принципах. Именно под это направление в АН СССР был открыт новый Институт точной механики и вычислительной техники (ИТМиВТ).

Совсем иная обстановка сложилась в Киеве. Туда сразу после войны А.А. Богомольцем был приглашен С.А. Лебедев, который, еще будучи в Москве, начал вести расчеты и разрабатывать (пока на бумаге) принципы действия электронной вычислительной машины. Обсуждение в кругу московских математиков с широким кругозором (С.А. Лебедев, М.В. Келдыш, Д.Ю. Панов, Л.А. Люстерник, М.Р Шура-Бура и другие) убедило меня в огромном науч­ном, техническом и оборонном значении электронных вычислительных машин. Я рассказал А.А. Богомольцу о положении с новыми ЭВМ, о необходимости поддержать Лебедева и получил все полномочия для развертывания нового дела, а также деньги, оборудование, помещение.

Место, где должна была размещаться ЭВМ, совместно с Лебедевым на­метили под Киевом, в Феофании, рядом с моей лабораторией. Это был полураз­рушенный двухэтажный дом. Сильвестров и Петере по моему письму в Совмин Украины в рекордно короткий срок реконструировали и оборудовали выбранное помещение.

Лебедев сумел за короткий срок мобилизовать сотрудников своего Электротехнического института, собрал и обучил молодой коллектив. При активной поддержке А.А. Богомольца и всего Президиума АН УССР в течение двух лет был изготовлен и в 1947 году начал работать макет машины. Это была первая советская ЭВМ — “МЭСМ” (малая электронная счетная машина). Мы показывали ее секретарю ЦК КП(б) Украины Н.С. Хрущеву, командующему войсками Киевского военного округа А.А. Гречко, другим высоким гостям, рассказывали о круге важнейших государственных проблем, при решении которых ЭВМ должна сыграть решающую роль.

Это резко повысило интерес к новому принципу вычислительных устройств. Посмотреть машину стали приезжать из Москвы. Ситуация явно менялась в пользу электронных вычислительных машин. Было принято решение — изменить тематику Института точной механики и вычислительной техники, переменить руководство института и все силы бросить на создание большой ЭВМ.

Когда в Центральном Комитете партии мне предложили возглавить это дело, я дал согласие только при условии, что главным конструктором будет сразу назначен академик С.А. Лебедев (в то время директор Электротехнического института Академии наук УССР в Киеве). Это условие было выполнено, и я приступил к исполнению обязанностей.

Меня вызвал президент Академии С. И. Вавилов и предложил поехать с ним к тогдашнему руководителю работ по вычислительной технике министру машиностроения и приборостроения СССР П.И. Паршину. По дороге Вавилов советовал мне всемерно опираться на этого руководителя, ибо только он способен помочь, но он же может и завалить.

Паршин нас встретил очень приветливо, но прямо сказал: “Машины я буду строить сам, у меня для этого все возможности. Я привлек АН, чтобы вы по­могли мне авторитетом, ну а также, если будет нужно, дали статьи в прессу, навели научный лоск”.

В это время (1950-й год) сложилась такая обстановка. Половина коллектива Института точной механики и вычислительной техники АН СССР (около 150 человек) проектировала элементы машин на механическом принципе (дифференциальные анализаторы); вторая половина (около 100 человек) занималась созданием электронных аналоговых машин. Работа велась в помещениях часового завода. Новое здание для института строилось медленно, окончание строительства намечалось через два—три года.

КБ Министерства (П.) — около 300 человек — сосредоточилось на проектировании и изготовлении элементов под маркой “Стрела”. Схема и чертежи были приобретены в США. Около 150 человек, совместно с сотрудниками ИТМиВТ, работали над созданием дифференциальных анализаторов.

Для выполнения задания были крайне необходимы новые люди, рабочие площади, квартиры (для переезда Лебедева и его группы из Киева). На руководящую работу в институте я привлек Люстерника, Панова, Шуру-Буру, Диткина. Началась интенсивная работа по конструированию ЭВМ и по проблемам программирования и математического обеспечения. Сложной задачей было найти ставки и рабочие площади для нужных специалистов. Путь был только один: избавиться от прежних сотрудников, работавших по другой тематике — дифференциальным анализаторам и аналоговым машинам.

Произошло это так. В декабре ученый секретарь института составил отчет за 1950 год и план на 1951 год. Как обычно, план был “полностью выполнен”. Но я обнаружил, что новый план почти полностью совпал с “выполненным”. Я издал приказ: “За обман руководства Академии наук ученого секретаря товарища такого-то уволить из института”. Было много звонков (даже от С.И. Вавилова) о незаконности увольнения и необходимости отменить приказ. Я всем отвечал: “Новый план совпадает со старым — значит, старый не выполнен. Но раз в отчете написано, что старый план выполнен, значит, отчетом мы обманываем руководство Академии”. Дело передавалось в суды — районный, городской, областной, республиканский; все принимали решение: “восстановить на работе”. Дело завершил Верховный суд. Увольнение было узаконено, а группа бесполезных институту сотрудников тут же ушла “по собственному желанию”.

В институте началась серьезная работа по проектированию и математическому обеспечению новой ЭВМ, по подготовке численных моделей и сложных систем уравнений (Люстерник, Шура-Бура и другие). Все же нам (руководству института) было ясно, что при сложившейся ситуации на создание машины понадобится много лет, а институт развалится значительно раньше. Были необходимы решительные меры, надо было заинтересовать хотя бы одно сильное ведомство. Я обратился лично к министру Ванникову. Была назначена комиссия во главе с академиком И.Е. Таммом. Комиссия осмотрела мой институт (машину БЭСМ) и институт, делавший машину “Стрела”. Было принято решение в пользу “Стрелы”.

Тогда мы (вместе с Лебедевым и Пановым) составили докладную записку в ЦК и Совмин, где просили: 1) ускорить на год строительство нашего института, 2) дать нам половину квартир нового жилого дома Академии наук, 3) право внеочередного отбора лучших студентов Физтеха и МЭИ, 4) подчинить нам на 5 лет бывший институт Лебедева в Киеве, 5) приравнять нас по зарплате к институту, делавшему “Стрелу”, 6) выделить нам 150 электронных ламп. По всем пунктам решение было положительным, кроме пункта 6 (на всю Академию наук отпускали около 100 ламп в квартал). Этот вопрос удалось решить по идее Лебедева. Мы пошли к министру радиопромышленности и спросили: “Много ли претензий предъявляют вам потребители ламп?” Министр ответил: “Да, много. Считаю, что в большинстве случаев лампы выходят из строя по вине потребителей”. Лебедев предложил помощь: “Дайте нам 150 ламп, они у нас будут в непрерывной работе, и мы вам будем ежемесячно давать официальное заключение по качеству ламп. Естественно, те лампы, которые перегорят, вы нам замените новыми”. Проблема ламп была решена.

В 1952 году мы переехали в новое здание на Ленинском проспекте. Работа шла днем и ночью. Но вскоре я получил срочное назначение на предприятие вне Москвы и был освобожден от московских дел. Директором института стал С.А. Лебедев.

В 1953 году я был вызван в Москву, в комиссию по осмотру и приемке двух машин: БЭСМ (АН СССР) и “Стрелы”. Ситуация для нашей ЭВМ была крайне неблагоприятной. Во-первых, все агрегаты новой памяти (конструкции С.А. Лебедева) решением свыше были адресованы для “Стрелы”. Нам пришлось делать память ЭВМ на акустическом принципе, что снижало ее быстродействие в 15—20 раз. Во-вторых, председателем комиссии по приемке был крупный руководитель, который уже создал свой вычислительный центр под “Стрелу”.

На комиссии рассматривались задачи, которые были заданы одним высоким ведомством и теперь решались на обеих машинах. Давая оценку выполненной работе, председатель заметил, что одна из задач, проводимых мною на ЭВМ, лишена смысла. Это замечание нас спасло: я сразу после заседания поехал к руководству ведомства, задавшего задачи, и сказал: “Вы занимаетесь проблемами, лишенными смысла, зря тратите крупные деньги и время ведущих ученых; я вынужден об этом написать докладную на самый верх”. “Что Вы хотите?” “Я хочу: первое — отложить приемку на полгода, второе — в течение двух недель снабдить нашу ЭВМ агрегатами конструкции Лебедева”.

Через полгода БЭСМ—1 (первая большая электронная счетная машина) Академии наук решала все заданные ей задачи в 5—8 раз быстрее, чем “Стрела”. В соревновании двух фирм победила не та, у которой было в достатке средств, людей, площадей, а та, у которой были прогрессивные идеи. Сами по себе средства еще ничего не дают. И наоборот, человек, одержимый передовой идеей, сможет получить важный результат и в самых неблагоприятных условиях. Классический пример — супруги Кюри открыли радий, работая в сарае.

Позже этот принцип — сначала люди с идеями, а потом уже здания с приборами — был положен в основу создания институтов Сибирского отделения Академии наук.

БЭСМ—1 стала предшественницей серии отечественных электронных цифровых вычислительных машин (“Минск”, “Урал”, “Днепр”, “Мир” и т. д.). Наиболее мощной из последующих машин этого поколения явилась БЭСМ—6, работающая со скоростью около миллиона арифметических действий в секунду. Она стала базовой машиной, которой оснащены основные вычислительные центры страны. С.А. Лебедев был избран академиком АН СССР, получил Ленинскую премию.

Создание ЭВМ стало в полном смысле революцией в науке и технике. По­явились машины, способные решать весьма сложные математические задачи, машины, заменяющие тысячи вычислителей. Принципы, заложенные в ЭВМ (память, логические операции и т. д.), оказались исключительно плодотворными в самых разнообразных и часто неожиданных областях науки и техники. Богатые приложения были получены в автоматике.

Трудно переоценить роль отечественных ЭВМ в прогрессе нашей атомной энергетики, особенно в успехах по освоению космоса. Советские ЭВМ в 1954— 1956 годы были на уровне лучших американских, а ученые-математики, участвовавшие в создании машин и в работе на них, ни в чем не уступали своим американским коллегам.

Чем же объяснить, что теперь мы уступили американцам и по мощности ЭВМ, и по масштабам их использования?

Я вижу несколько причин. Успокоенная достигнутыми успехами, значительная часть математиков и конструкторов-электронщиков переключилась на другие задачи. Еще более грубая ошибка была допущена в подготовке кадров для новой техники. Феноменальная скорость вычислений на ЭВМ породила ложное представление о том, что машины полностью обеспечат все работы по прикладной математике и, стало быть, количество математиков можно не увеличивать, а даже сокращать. Было упущено из вида, что для получения при помощи ЭВМ новых ценных научных результатов нужно не меньше математиков, а квалификация их должна быть существенно выше, только тогда смогут быть реализованы огромные возможности и преимущества ЭВМ.

Грубо говоря, ЭВМ — это металлические устройства, набитые электроникой. Они получают жизнь и способность выполнять сложные операции только благодаря искусно составленным программам, которые задаются человеком. Разработка математического обеспечения (программ) становится сейчас реша­ющим фактором расширения сферы применения вычислительной техники. Из­вестно, что уже в конце 60-х годов стоимость математического обеспечения ЭВМ выросла настолько, что превысила стоимость их материальной части, и эта тен­денция прогрессирует. Поэтому крайне необходима широкая подготовка специ­алистов, владеющих основами современной вычислительной техники.

Подготовка кадров по прикладной математике — это, по моему мнению, проблема номер один, это важнейшее условие современного научно-технического прогресса. О том, как мы пытались решить эту проблему в условиях Сибирского отделения АН СССР, речь пойдет дальше.

Балтика. Морская тематика.

После окончания войны все трофейные германские военные суда, согласно договоренности между союзниками, в определенные сроки должны были быть уничтожены. Значительная часть попавших к нам судов (подводные лодки) находилась в Балтийском море, в районе Таллина. Было принято решение при уничтожении судов провести испытания на выявление “слабых мест” судна, а также посмотреть эффективность различных форм поражения. Для проведения этих работ была создана комиссия во главе с вице­адмиралом Раллем. В комиссию, кроме представителей военно-морских сил, были включены ученые. В одну из групп вошли от Академии артиллерийских наук — М.А. Лаврентьев и полковник Баум, от Академии наук — Л. И. Седов.

В августе 1950 года вице-адмирал Ралль собрал нашу группу в Таллине, на совещании был утвержден план работ. В наше распоряжение были предоставлены пароход “Эмба” и катера, вскоре мы вышли в море. Еще на совещании у Ралля была создана руководящая группа, куда вошли, кроме ученых, около де­сяти морских офицеров. Группа была неработоспособна: каждый из трех ученых с чувством собственного превосходства отстаивал свою точку зрения. Проблему “Что делать?” решили совместно с Седовым: перед общим собранием надо 1) договориться мне и Седову; 2) договориться нам с Седовым и Бауму; 3) на собрании втроем проводить принятое решение. Фактическая диктатура Лаврентьева — Седова себя оправдала, собрания проходили быстро и эффективно.

У меня на пароходе была отдельная каюта в носовой части. Проснулся рано утром, посмотрел в окно — на море почти штиль. А в десяти метрах от корабля покачивается мина и медленно приближается к носу. Зацепит корабль или пройдет мимо — это смерть или жизнь. Мина прошла мимо, и когда отошла на безопасное расстояние, ее расстреляли. При взрыве возник высокий фонтан (султан). Кстати, задача о том, как образуется султан при подводном взрыве, долго не поддавалась решению. В шестидесятых годах я предложил ее для конкурса молодых ученых Института гидродинамики Сибирского отделения Академии наук. Решил ее один из моих учеников В.К. Кедринский.

В пятидесятых годах было решено создать при крупных академических институтах целевую докторантуру для подготовки ведущих инженеров промыш­ленности к получению докторских степеней. По линии Стекловского института ко мне прикрепили двух крупных морских инженеров (Г. С. Мигиренко и Яковлева ) сроком на два года. В Академию наук как консультант был в это время приглашен от флота вице-адмирал Брыкин, серьезный ученый и приятный, умный человек.

У моих докторантов было две главных темы: первая — использование шнуровых зарядов для разминирования портов (после войны в Крыму, Владивостоке и других портах осталось на дне очень много неразорвавшихся мин, требовалось быстро и надежно их уничтожить); вторая — стойкость различных корабельных конструкций при ударных нагрузках, в том числе при взрыве.

По шнуровым зарядам благодаря активной помощи Брыкина был достигнут большой успех. На одном из заводов разработали технологии, начался серийный выпуск. Потребителями шнуровых зарядов оказались не только моряки. Заряды понадобились для осушения болот (на Украине были созданы даже специальные шнуроукладчики), для тушения торфяных и лесных пожаров. Мои докторанты принимали активное участие в этих делах, провели серии модельных и натурных опытов, предложили способы расчета. По второму направлению был также вскрыт ряд интересных явлений и разработана методика расчета. Оба в срок стали докторами технических наук. Один из них — Г.С. Мигиренко — позже поехал со мной в Сибирь.

В 1958 году за научные и практические результаты группе моих учеников была присуждена Ленинская премия. Среди отмеченных были А.А. Дерибас, В.М. Кузнецов, М.М. Лаврентьев, Г.С. Мигиренко, а также автор “мокрого пороха” Н.М. Сытый.

По предложению ныне покойного министра В.А. Малышева я не один раз побывал в Севастополе, в частности на стенде Морского института. После одной из поездок я имел встречу с министром. На встрече присутствовал также директор института. Я поделился впечатлениями о работе экспедиции и отметил крайне неудачный выбор места (рядом дымит завод, вода покрыта слоем нефти и грязи и т. д.). Посоветовал перенести место опытов, работы и жилья на 3—4 километра от города, где чистая вода, хороший пляж, морская прохлада. При таких условиях работать будет вдвойне приятно. Директор сказал мрачно: “Мои сотрудники за свою зарплату должны работать, а не получать удовольствие на пляже”.

Меня возмутил этот подход к работникам. Я знаю много примеров, когда запутанная проблема решалась на пляже, во время прогулки: ученый, начинающий или зрелый, если он настоящий ученый, должен уметь думать, то есть работать, непрерывно. Я решил немного развлечь министра и уколоть директора и рассказал анекдот про молодого богатого американца. Он приехал в Париж развлечься, познакомился с красивой, доступной парижанкой и отлично проводил время. После какой-то из покупок американец спрашивает парижанку:

— Ты довольна?

— Да, милый.

— Ну, конечно: я трачу на тебя уйму денег!

— Нет, ты мне просто нравишься.

И американец почувствовал себя обкраденным: он платил деньги и считал, что все удовольствие должно принадлежать одному ему!

— Вот и Вы, — обратился я к директору института, — считаете, что раз платите своим сотрудникам зарплату, то все удовольствие должно принадлежать только Вам.

Министр посмеялся, директор помрачнел. А работу мы продолжали.

Отделение физико-математических наук АН СССР.

Вскоре после приезда в Москву я был избран академиком-секретарем Отделения (избирался я на трехлетний срок — с 1950 по 1953 год, а затем, после перерыва, еще на один срок). Почти со всеми членами Отделения быстро установились дружеские отношения, заседания проходили гладко. Основное ядро Отделения — И.М. Виноградов, П.Л. Капица, Л.А. Арцимович, М.А. Леонтович, А.Н. Колмогоров, С.Л. Соболев, Б. М. Вул, А. И. Алиханов. Уже при мне на ближайшем годичном собрании Отделения были выбраны в академики А.П. Александров, Л.А. Арцимович, И.Е. Тамм, Ю.Б. Харитон, астрофизик В.А. Амбарцумян, специалисты по вычислительной технике А.А. Дородницын и С.А. Лебедев, авиаконструкторы Б.С. Стечкин и А.Н. Туполев.

Руководство Отделением требовало детального знакомства с научной деятельностью входящих в него академических институтов, изучения их связей между собой и с промышленностью. На этом посту я особенно остро стал ощущать все потери, происходящие от недостаточной увязки в работе исследователей, от слабых связей с промышленностью.

Выступая на Президиуме Академии наук в 1951 году, я вынужден был отметить, что одним из серьезных недостатков в работе Отделения физико-математических наук остается слабая связь с промышленностью, с отраслевыми институтами. Более того, институты Отделения слабо связаны и с учреждениями других отделений Академии. Нередко важные работы институтов Отделения физико-математических наук остаются неизвестными в Отделении технических наук. Например, в Физическом институте были получены весьма крупные результаты. В этих работах был крайне заинтересован Институт вычислительной техники. Однако информацию о них, нужные изделия Институт вычислительной техники получал через третьи руки.

На Общем собрании Академии в 1953 году я уже смог доложить о налаживающихся связях многих физико-математических учреждений Отделения с самыми разнообразными отраслями промышленности. Я привел тогда ряд примеров, показывающих, что решение специальных задач физики, астрономии, географии, кристаллографии имеет непосредственный выход в практику.

В те годы я обратил внимание на неудовлетворительную работу по подбору и воспитанию кадров. Отделение не имело налаженной связи с высшими учеб­ными заведениями, в частности с Московским университетом. В то же время было ясно, что без студенческой молодежи, без непосредственного общения с ней всех ведущих работников Академии проблему научных кадров в Академии решить нельзя.

На моих глазах быстро развивалась и усложнялась экспериментальная база институтов физико-математического профиля. Достаточно вспомнить мощные ускорители заряженных частиц, которые возводились в Дубне, аэродинамические трубы со сверхзвуковой скоростью и силовыми установками мощностью в десятки и сотни тысяч киловатт, астрофизические обсерватории и радиотелескопы.

Приходилось встречаться и с другими сооружениями, громоздкими и под­час малоэффективными.

Знакомство с ними еще раз убедило меня, как вредна гигантомания — со­здание огромных дорогих установок без ясного представления, для чего это де­лается. Я всегда был и остаюсь сторонником эксперимента “на пальцах” или “на консервных банках”. Считаю, что нужно искать простейший способ промо­делировать явление, увидеть его главные черты. А уж потом думать о сложных установках и оснащать их аппаратурой.

В пятидесятых годах был в моей жизни период, когда я общался с Игорем Васильевичем Курчатовым. Наши ученые и после победы над фашистской Германией вынуждены были заниматься термоядерным оружием: такие работы развивались в Соединенных Штатах, и нужно было сделать все, чтобы не оставить нашу страну безоружной. Мы были знакомы на протяжении двух десятилетий. При создании Сибирского отделения он направил из своего института в Новосибирск целую лабораторию, которая стала мощным ядром нового института.

Незадолго до внезапной кончины Курчатова в 1960 году я был вместе с сибиряками-физиками в его институте. Он рассказывал нам о своих планах, работе. Прощаясь со мной, сказал: “Приеду к вам в Сибирь обязательно. Прилечу в гости в первый весенний день. ” Он не успел приехать. Но Институт ядерной физики в новосибирском Академгородке мы считаем его детищем, и не случайно документальный фильм о молодых ученых этого института назван “Внуки Курчатова”. Правильное, точное название.

Цунами.

Значительная часть моих учеников из Физтеха занималась проблемой цунами — океанских волн, порожденных землетрясениями. Нас интересовал вопрос, где и по каким причинам эти волны принимают катастрофические размеры. Предположим, в районе экватора происходит землетрясение, после которого образуется волна, распространяющаяся в разные стороны. При этом оказывается, что в сравнительной близости от очага землетрясения волна невелика и опасности не представляет. А на большом расстоянии от места землетрясения, например на Камчатке, волна может разрушить целый поселок.

Я высказал гипотезу, что неровности типа подводного хребта могут служить как бы волноводом — над хребтом снижение высоты волн происходит гораздо слабее, чем на больших глубинах. Это подтвердили эксперименты Е.И. Биченкова и теоретические выкладки P.M. Гарипова. Кроме того, на меньшей глубине скорость волны меньше, и головная часть волны над подводным хребтом движется медленнее, чем ее периферийная часть. Меняется профиль волны — в направлении движения образуется вогнутая часть. Возникает кумулятивный эффект. Вогнутая волна распространяется очень далеко и может привести к се­рьезным разрушениям. Средства борьбы с цунами еще неизвестны.

Термальные воды. На одном из заседаний Отделения физико-математических наук мы слушали доклад известного вулканолога Б.И. Пийпа, заведующего вулканологической станцией на Камчатке. Возник разговор о больших энергетических ресурсах Камчатки с ее гейзерами и горячими источниками. Мне удалось быстро организовать экспедицию Академии наук на Камчатку и Ку­рильские острова.

В районе Паратунских источников экспедиция наметила программу работ по выявлению ресурсов термальных вод, необходимых для теплофикации и парникового хозяйства. Местные власти особенно заинтересовались парниками.

На острове Парамушир мы поднялись до кратера вулкана Эбеко. Подъем на высоту 1200 метров был тяжелый, так как по крутому склону плотно росли невысокие деревья, причем росли они сверху вниз. Кратер вулкана был заполнен водой — с одной стороны она была горячая (40—50°С), с другой — в озеро опускался небольшой ледник и температура воды была близка к нулю. Во многих местах из земли со свистом вырывались струи серного газа — на этих струях мы кипятили чай. Посещение кратера Эбеко дало нам яркое представление о том, сколько в камчатской земле тепла и “даровой энергии”.

После поездки на Камчатку я позвонил Н.С. Хрущеву. Мы встретились. Выслушав рассказ о богатствах Дальнего Востока, его энергетических термальных ресурсах, Н.С. Хрущев спросил:

— Что нужно сделать, чтобы эти воды включить в работу?

На сей раз просьба была короткой:

— Решение Госплана СССР о бурении опытных скважин.

Никита Сергеевич при мне позвонил в Госплан. Там начали сомневаться, целесообразно ли это.

Он ответил:

— Ученые просят, значит, у них есть основания. Надо помочь создать экспериментальные установки, провести исследования.

Через несколько дней состоялось решение Госплана о бурении опытных скважин, выделении необходимого оборудования и проектировании Паужетской термальной электростанции, первой в Союзе.

Еще раз я был на Камчатке с Пийпом и сыном в 1963 году. Мне интересно было посмотреть на ход работ на Паужетке и Паратунке. Было приятно, что на Паужетке уже близилось к завершению строительство электростанции на подземном паре. В Паратунке работали теплицы, обеспечивая овощами ближайший санаторий.

Все это было только начало, но “лед уже тронулся”. Использование подземного тепла в больших (промышленных) масштабах становится возможным только сегодня, после теоретических и опытных работ в Институте теплофизики Сибирского отделения.

Но о Сибирском отделении нам предстоит отдельный разговор.

ЧАСТЬ II СИБИРСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ АН СССР

ГЛАВА 7

ЗАМЫСЕЛ И ПЕРВЫЕ ШАГИ

Начало.

К середине пятидесятых годов я многое уже перепробовал — занимался чистой математикой и ее приложениями к механике и технике, пристрастился к экспериментам, приложил руку к созданию ЭВМ, был академиком-секретарем Отделения физико-математических наук, участвовал в организации Физтеха, много преподавал. Но у меня росло чувство неудовлетворенности. Теория кумулятивных зарядов и теория пробивания при больших скоростях, которыми я занимался, породили много новых задач. Для их решения нужны были не только математические модели, но и постановка новых экспериментов. Того же требовали проблемы взрыва, цунами и другие. Попытки поставить нужные эксперименты в одном из институтов Академии артиллерийских наук или на полигоне не удались.

Директор Физтеха генерал-майор И.Ф. Петров достал участок вблизи поселка Орево на берегу канала Москва—Волга. Там быстро был построен водоем и несколько домов-общежитий. Однако ездить туда было далеко, сложно поставлять изделия, оформлять разрешения на взрывы. Попытка получить под лабораторию небольшой запущенный Дом отдыха в районе Звенигорода не уда­лась. Скоро мне стало ясно, что работой в малых масштабах, далеко от культур­ных центров, создать серьезное дело и получить крупные результаты не удастся. Я мечтал о возможностях, которые имел в Академии наук Украины, в Феофании.

Но дело было не только в отсутствии базы для научных экспериментов. Работа в Президиуме Академии наук Украины, в Физтехе, а затем в Отделении физико-математических наук натолкнула меня на многие мысли, связанные с организацией исследований, а также с использованием их результатов в техни­ке, с системой подготовки молодежи для работы в науке. Но реализовать их на практике в едином комплексе мне не удавалось.

В начале 1956 года, когда в печати развернулось обсуждение проекта Директив XX съезда партии, мы с С.А. Христиановичем и С.А. Лебедевым выступили в “Правде” со статьей “Назревшие задачи организации научной работы”, где, в частности, обращали внимание на то, что многие научные институты и основные кадры сосредоточены в Москве и Ленинграде, вдалеке от соответствующих производственных центров, и что это наносит большой ущерб делу. Мы считали, что назрела необходимость в создании общего плана размещения научных институтов, вузов и опытных производств на территории страны.

Решения XX съезда партии поставили на повестку дня интенсивное осво­ение исключительных природных богатств Сибири и Дальнего Востока. К тому времени уже были сделаны серьезные прогнозы по нефти и газу в Сибири, на Ангаре и Енисее велось строительство крупнейших гидроэнергетических установок, вдохнувших в этот регион новую жизнь, в южной части Западной Сибири шло освоение целинных и залежных земель, в Кузбассе строился Запсиб.

В первые послевоенные годы все силы государства были брошены на вос­становление хозяйства западных областей, разрушенного войной. Теперь же внимание постепенно переключалось на развитие восточных областей, начало которому было положено еще в тридцатые годы созданием Урало-Кузнецкого комбината.

Академия наук имела прочные традиции работы в Сибири и для Сибири. По сибирским проблемам плодотворно работали академики И.П. Бардин, И.М. Губкин, В.А. Обручев, А.Е. Ферсман, В.Л. Комаров и многие другие. Но новый этап развития Сибири требовал и нового научного подхода. Экспедиционные исследования, работа различных советов и комиссий по сибирским проблемам, которые сослужили в свое время хорошую службу, были уже недостаточны для продуманного и научно обоснованного освоения многообразных при­родных ресурсов сибирского края.

Становилось все яснее, что Сибирь с ее проблемами — благодатное поле деятельности для науки и ее приложений, что настало время двинуть большую науку на восток.

Чем больше я размышлял и рассуждал с коллегами о Сибири, тем заманчивее представлялась идея именно там создать высокую концентрацию научных сил, обратить их на познание и использование природных богатств. Вспоминались высказывания о Сибири: М.В. Ломоносова: “Могущество Российское при­растать будет Сибирью”, В.И. Ленина: “Чудесный край. С большим будущим” и еще: “Горные богатства Сибири представляются совершенно необъятными, и мы даже в лучшем случае, при большом успехе, в несколько лет не могли бы разработать одной сотой их доли. Они находятся в таких условиях, где потребуется оборудование лучшими машинами”. А это значит — Сибири нужна и вся мощь современной науки, то есть крупные научные силы, активно работающие ученые. В Сибири их к этому времени было не густо — достаточно сказать, что к востоку от Урала, где создавалось около 10 % промышленной продукции страны, находилось едва ли 1—2 % научного потенциала (к примеру, докторов и кандидатов наук). В то же время было ясно, что создание научной базы на востоке не может быть решено только путем эволюционного развития филиалов Академии наук СССР и что необходимо перевести туда крупные, хорошо зарекомендовавшие себя научные коллективы из Москвы и Ленинграда.

Так постепенно созревала идея научного десанта — переезда в Сибирь большой группы ученых и создания там нового научного центра.

Своими мыслями я делился с С.А. Христиановичем, у которого тоже была весьма сложная ситуация: после ухода из ЦАГИ он работал у Н.Н. Семенова и в Отделении технических наук — и тут, и там обнаружилась его несовместимость с начальством. Был разговор и с С.Л. Соболевым, который после неудач в Стекловском институте и у Курчатова также был “не у дел”. Я имел разговоры в ЦК партии с В.А. Кириллиным, возглавлявшим отдел науки и вузов, несколько позже — с Н.С. Хрущевым. Идея создания крупного научного комплекса на востоке страны получила одобрение. Что касается моих учеников и сотрудников из Орева, то все они захотели работать в задуманном сибирском центре.

Нельзя сказать, что идея продвижения науки на восток сразу была принята “на ура”. Пришлось встретиться и со скепсисом.

В декабре 1956 года я возглавил комиссию Отделения физико-математи­ческих наук по рассмотрению жалоб на руководство Свердловского филиала Физико-технического института имени А.Ф. Иоффе. В Комиссию входили П.Л. Капица, Л. А. Арцимович, Г.В. Курдюмов и другие. С задачей мы справились быстро — решили менять руководство. Комиссия вернулась в Москву, а я отправился дальше — в Новосибирск и Иркутск. В Новосибирске председатель Западно-Сибирского филиала АН СССР профессор Т.Ф. Горбачев принял меня очень дружественно, показал свой филиал и дал совет посмотреть наиболее интересные места для расположения нового Академгородка в 20—30 километрах от города — почти девственные сосновые и березовые массивы на берегу реки Оби и будущего Обского “моря”. Из Новосибирска я проехал в Иркутск, побывал на Байкале. В отличие от Новосибирска, председатель Восточно-Сибирского филиала встретил меня неприветливо. Кроме того, и председатель филиала, и ректор университета, и местные власти считали, что строить надо только в самом городе. Таким образом, чаша весов начала склоняться в пользу Новосибирска.

По возвращении в Москву я зашел к А.Н. Несмеянову и рассказал ему о сибирских планах. Несмеянов: “Никто не поедет”. Я назвал четверых, когда назвал пятого, Несмеянов сказал: “Что Вы говорите, а я считал его умным человеком”. Рассказывая об этом разговоре с Несмеяновым, мне удалось под “дураков” получить для СО АН дополнительно порядка 100 тыс. рублей.

О новом центре был разговор и с министром Высшей школы Елютиным, который сказал сразу: “Ничего у вас из этого не выйдет. У меня большой опыт по переводу некоторых вузов из Москвы на периферию. После выхода постановления о переводе около шести месяцев идет подготовка к переезду. За это время практически все (особенно хорошие) профессора и доценты устраиваются в другие вузы Москвы, переводятся и студенты. В намеченный срок в новый город едут директор и секретарь партбюро. Они берут с собой вывеску вуза и некоторое количество мебели и оборудования. На новом месте переселенцы получают помещение (здание средней школы), на которое сразу прибивается новая вывеска. Преподаватели и студенты набираются из средних школ и с заводов. Считая задание правительства выполненным, директор и парторг возвращаются обратно в Москву, где быстро устраиваются на работу как хорошо проявившие себя организаторы”.

Начинать дело без широко известных ученых было невозможно; участие академиков С.А. Христиановича и С.Л. Соболева являлось условием, без которого предприятие по созданию нового научного центра было бы обречено на провал в самом начале. В трудное время организации и становления Сибирского отделения оба они сыграли большую роль.

Я хорошо знал и Христиановича, и Соболева в течение многих лет совместной работы.

С.А. Христианович пережил тяжелое детство, был беспризорником. Случайно встретился с друзьями своих погибших родителей, которые его приютили и дали возможность учиться. Он окончил Ленинградский университет, где отличился способностями к математике, быстротой восприятия и мышления. С.А. Христианович одинаково преуспел в теоретических исследованиях и в эк­сперименте, занимался многими проблемами: течением жидкостей в каналах, фильтрацией нефти и газа, аэродинамикой и газовой динамикой летательных ап­паратов, механикой твердого тела и энергетикой.

До войны я работал с ним вместе в ЦАГИ, там его начали звать САХ (по аналогии с С.А. Чаплыгиным, которого за глаза называли САЧ). Во время войны САХ возглавлял оставшуюся в Москве часть ЦАГИ. Сразу после войны он провел важную часть работы по созданию Московского физтеха. К моменту, когда возникла идея СО АН, САХ, уже трижды лауреат Государственной премии СССР, стал академиком-секретарем Отделения технических наук Академии наук (а я был академиком-секретарем Отделения физико-математических наук). Таким образом, мы могли составить неплохой тандем.

Несколько позже третьим в нашей компании стал С.Л. Соболев, мой давний коллега по Математическому институту им. В.А. Стеклова и по работе с И.В. Курчатовым. Избранный академиком в 31 год, автор широко известных работ в области математического анализа, Герой Социалистического Труда и трижды лауреат Государственной премии СССР, крупный организатор, блестящий педагог, основатель первой в стране кафедры вычислительной математики в МГУ, активный общественный деятель, он был, конечно, полезным соратником в деле организации нового научного центра.

На годичном Общем собрании Академии наук в феврале 1957 года идея сибирского научного центра была обнародована. В докладе главного ученого секретаря А.А. Топчиева было сказано: “Заслуживает внимания предложение академиков М.А. Лаврентьева и С.А. Христиановича о создании в Сибири большого научного центра АН СССР, в котором они выразили желание работать. Президиум Академии наук уверен, что и другие ученые последуют этому патриотическому примеру”.

Общее собрание Академии, а затем краткое сообщение о нем в газете “Правда” вызвали широкий отклик среди многих наших ведущих ученых, которые изъявили желание ехать в новый центр вместе со своими учениками и сотрудниками.

Началась серьезная подготовительная работа по организации Сибирского отделения Академии наук.

Основные принципы.

Создавая новый научный центр, надо было с само­го начала поставить дело широко, с перспективой на будущее. Необходимо было заранее решить — каковы главные принципы, вокруг каких идей сплачивать коллектив и строить проекты.

В развитии современной науки сосуществуют две тенденции: специализа­ция и комплексность, соответственно можно себе представить и организацию научного центра. К тому времени уже был накоплен опыт создания специализи­рованных городов для решения крупных научно-технических задач — таких как овладение ядерной энергией, полеты в космос. Научно-исследовательские центры также возникали в основном как специализированные (Дубна, Обнинск, Крюково, Пущино). Зарубежные городки науки, например Стенфорд и Принстон в США, Гренобль и центры вблизи Лилля и Марселя во Франции, существуют на базе соответствующих университетов. Ни тот, ни другой путь нам не подходил — нужно было развивать исследования не в одной области науки, а широким фронтом, и не было готового плацдарма в виде университета.

Я был глубоко убежден, что сейчас интеграционные тенденции в науке берут верх. У меня на глазах были убедительные примеры: физик Н.Н. Семенов заложил основы теории цепных химических реакций; математик М. В. Келдыш стал теоретиком космонавтики; другой математик, Л.В. Канторович, открыл новое направление в экономике.

Серьезных результатов современная наука может добиться только объединенными усилиями многих направлений. Этот тезис не вызывал возражений.

Дело в том, что почти все наиболее важные современные проблемы науки, тех­ники, сельского хозяйства требуют для разрешения возникающих новых задач знания фактов и методов физико-математического и химического комплексов. С другой стороны, само развитие каждой из этих наук возможно только при наличии всего комплекса наук. Например, в математике с ее электронными счетными машинами, с ее новыми теориями заинтересованы все науки, но сама математика уже не может жить и нормально развиваться без физики, химии и скоро, вероятно, без биологии. Речь идет о дальнейшем усовершенствовании вычислительных машин, а также о поисках новых проблем, новых путей исследования и приложения математики к другим наукам. Сами названия новых областей — химическая физика, физическая химия, биофизика, биохимия — говорят о тесном переплетении между собой наук данного комплекса.

Но при этом важно, каким образом осуществляется комплексный подход к решению проблем. Если, например, в химическом институте завести специальную группу математиков, вряд ли что-нибудь получится. Хорошие математики туда не пойдут — им нужно постоянное общение с коллегами, да и кто захочет быть в качестве “довеска” там, где преобладает совсем другая специальность! Нужен иной путь — не создание пестрых, мозаичных институтов, а кооперация сильных, авторитетных в своей области крупных коллективов. То есть нужен комплекс институтов различных научных направлений.

Многоплановость специальностей важна, между прочим, и для того, чтобы коллектив новоселов прочно закрепился в новом городе. Ведь трудно предположить, что в семье и муж, и жена — оба математики или физики, и не обязательно их дети станут математиками.

Новый центр также ни в коем случае не должен был стать так называемым региональным. Такие центры сыграли большую роль на определенном этапе развития науки — они способствовали изучению местных, региональных проблем, касающихся главным образом изучения природных ресурсов данного края, а так­же отдельных технических задач, поставленных развитием народного хозяйства региона. Собственно, как региональные возникли на первом этапе филиалы Академии наук — Якутский, Дальневосточный, Западно-Сибирский, Восточно-Сибирский. Но новый этап развития науки и производительных сил Сибири породил и новые требования — создание на востоке страны научных учреждений общетеоретического профиля, которые обеспечили бы высокий уровень фундаментальных исследований, постоянное воспроизведение научного задела для практических приложений. Необходимость такого задела в наше время вышла на уровень общегосударственных задач.

Сибирское отделение должно было стать первым в СССР крупным комплексным научным центром, объединяющим и организационно, и территориально институты, работающие по различным направлениям фундаментальной науки. Это был наш первый принцип.

В то же время было ясно, что развивать науку на современном уровне не­возможно без опоры на современную промышленность. А по закону обратной связи промышленность сама остро нуждается в науке как источнике новых идей, революционизирующих производство.

Начавшееся интенсивное освоение Сибири, разведывание ее недр, развитие в восточных районах промышленности и сельского хозяйства поставили перед наукой огромный комплекс задач, требовавших решения. Собственно, именно нужды Сибири стали главным побудительным импульсом создания нового научного центра. Институты Сибирского отделения должны были послужить надежной опорой для создающейся на востоке новой индустриальной базы, для развития новой техники.

Максимально приблизить науку к решению проблем народного хозяйства Сибири, наладить четкую систему быстрой передачи в практику новых научных идей и разработок — эти задачи стали нашим вторым принципом.

Наконец, третий принцип, который можно было бы назвать и первым, — это научные кадры. Создание новых институтов должно было опираться на коллективы, группы и отдельных ученых, уже зарекомендовавших себя в той или иной области науки, они должны были составить хребет новых институтов. Мы ставили обязательным условием, чтобы эти ученые переезжали в Сибирь вместе со своими учениками, аспирантами, даже студентами-дипломниками. Родившийся тогда лозунг “Нет ученых без учеников” не потерял своего значения и через двадцать лет. В СО АН с самого начала дело было поставлено так, что не иметь учеников, не готовить кандидатов и докторов наук для крупных ученых стало неудобно, непрестижно. Количество и качество учеников — один из важнейших критериев оценки труда ученых Отделения всех рангов. Думая о будущем науч­ном центре, мы понимали, что одних только “привозных” кадров недостаточно для широкого развития науки и распространения ее влияния. Необходимо было организовать приток свежих научных сил, способной молодежи, обучающейся на современных идеях, современных приборах и установках. Реальный путь к решению этой проблемы указывал опыт Физтеха. Таким образом, нам необходимо было иметь при новом научном центре университет, где молодежи давалось бы широкое образование и где ученые Сибирского отделения учили бы студентов непосредственно на живом деле, на повседневном участии в работе исследовательских институтов.

Все эти принципы родились в многократных беседах и обсуждениях с круп­нейшими учеными страны, они синтезировали их богатый опыт исследователей, педагогов, создателей новой техники.

Десять лет спустя в докладе, посвященном —летию Сибирского отделения, главные принципы создания новосибирского Академгородка были кратко сформулированы следующим образом:

Первый принцип — решение больших проблем современной науки. И имен­но потому, что наибольшее их число решается на стыках наук, в научном центре должны быть представлены крупными учеными все главные фундаментальные научные дисциплины — математика, физика, химия, биология, геология, геофи­зика, экономика.

Второй принцип — тесная связь с народным хозяйством, ибо наука очень нужна всем его отраслям, нужна промышленности так же, как большая много­отраслевая промышленность необходима для решения научных проблем.

Третий принцип — правильное сочетание ученых старшего поколения и молодежи. Основную массу в научном центре должна составлять молодежь — студенты и аспиранты. Здесь должен быть университет, студенты которого слушали бы лекции ученых, делающих науку в академических институтах, и обучались бы на новейшем оборудовании этих институтов.

Приятно отметить, что нам удалось реализовать эти принципы. Сначала они утвердились и вошли в жизнь в Новосибирском научном центре, теперь они с каждым годом все более полно осуществляются в других научных центрах Отделения.

Организация.

В мае 1957 года события начали развиваться очень быстро. Президиум Академии наук создал подготовительный комитет по организации Сибирского отделения. В него вошли академики М.А. Лаврентьев (председатель), С.А. Христианович, С.Л. Соболев, Л.А. Арцимович, Н.Н. Боголюбов, А.П. Виноградов, В.А. Котельников, А.Л. Курсанов, Д.И. Щербаков. 18 мая Совет Министров СССР принял постановление “О создании Сибирского отделения Академии наук СССР”, в нем было записано: “Организовать Сибирское отделение Академии наук СССР и построить для него научный городок близ города Новосибирска, помещения для научных учреждений и благоустроенные жилые дома для сотрудников в районах Сибири и Дальнего Востока.

Считать основной задачей Сибирского отделения Академии наук СССР всемерное развитие теоретических и экспериментальных исследований в облас­ти физико-технических, естественных и экономических наук, направленных на решение важнейших научных проблем и проблем, способствующих наиболее успешному развитию производительных сил Сибири и Дальнего Востока”.

Этим же постановлением в состав СО АН были включены все восточные филиалы Академии наук: Западно-Сибирский, Восточно-Сибирский, Якутский, Дальневосточный, институты в Красноярске и на Сахалине. Был создан (теперь уже решением правительства) Оргкомитет: М. А. Лаврентьев (предсе­датель), С.А. Христианович, С.Л. Соболев, Н.Н. Боголюбов, А.В. Топчиев, Т.Ф. Горбачев, Б.Н. Кобелев, Н.К. Байбаков, В.А. Кириллин и другие. Оргкомитету и Президиуму АН СССР поручалось в месячный срок разработать структуру, Устав и Перспективный план развития Сибирского отделения.

Уже через шесть дней специальная комиссия вылетела в Сибирь для выбо­ра территорий. В Новосибирске площадка под будущий Академгородок была выбрана единодушно. Здесь нас устраивало все: близость крупного промышленного и культурного центра — и все же достаточное от него расстояние (чтобы городок науки не растворился в большом городе, сохранил внутреннее единство); наличие самого крупного в Сибири филиала Академии наук и его дружественное отношение к проекту нового научного центра; удобства транспорта (узел на Транссибирской магистрали, аэропорт с прямыми рейсами в Москву; наконец, наличие шоссе почти до места строительства). Не последнюю роль сыграли прекрасные природные условия: мягкий рельеф, березовые рощи и полоса сосново­го бора вдоль Оби, перспектива будущего моря рядом с городом. Все это в пол­ной мере себя оправдало.

Мы побывали также и в других городах, где намечалось строительство. Во Владивостоке и Красноярске места для научных центров были выбраны единогласно. По Иркутскому центру мнения разошлись: местные (и власть, и ученые) хотели строить в самом городе; С. А. Христианович предлагал строить на окраине города, в нижнем бьефе плотины на Ангаре; М. А. Лаврентьев — в десяти километрах от города, на Ангаре, но выше плотины.

После долгих споров обком присоединился к Христиановичу — строить на окраине. На месте строительства пришлось сносить дома, а затем возмещать жилье прежним их обитателям из фондов научного городка. Как позже стало всем ясно, тенденция городских властей строить на окраине базировалась на желании взять от пришедшей новой организации как можно больше на благо­устройство города. Город получал кроме положенных 4 0% от построенного учреждениями еще и возможность улучшить жилье гражданам, живущим в сно­симых домах. Но дело не только в этом. Через несколько лет городок оказался стиснутым придвинувшимся к нему городом. Ошибка, допущенная нами более двадцати лет назад, дает себя знать и сегодня — отличные места на берегу Ир­кутского водохранилища теперь заняты обкомовскими дачами, а иркутский Ака­демгородок дышит смогом и дымом соседних промышленных предприятий.

После возвращения комиссии в Москву основное внимание сконцентриро­валось на Академгородке в Новосибирске. Организация нового научного цент­ра происходила исключительно оперативно. Это стало возможно благодаря тому, что Академии наук были предоставлены большие права — определить состав институтов, статус Сибирского отделения, решать вопросы проектирования и строительства.

Начальный этап организации был пройден за фантастически короткий срок. Через месяц и десять дней с момента принятия постановления Академией были определены первые 10 институтов (до конца года их число возросло до 14) и их руководители, утверждены Устав Сибирского отделения и место строительства.

Руководство Академии наук, многие крупные ученые активно помогали нам в выборе научных направлений, структуры институтов, подборе людей. Много предложений и советов мы получили от старейшин советской науки — академиков Г.М. Кржижановского, А.В. Винтера, Е.Н. Павловского, Д.И. Щербакова, И.П. Бардина, К.М. Быкова, B.C. Немчинова, Н.С. Шатского и других.

Организация Сибирского отделения обсуждалась на специальном Общем собрании Академии наук СССР 2 ноября 1957 года, где встретила единодушную поддержку и одобрение. Решением этого собрания всем учреждениям Академии было поручено оказывать всемерную помощь в организации научных подразделений Сибирского отделения. В частности, было предусмотрено создание при академических институтах Москвы и Ленинграда групп ученых и лабораторий для последующего их перевода в соответствующие институты Сибирского отделения.

В развитие постановления о Сибирском отделении Совет Министров СССР принял еще ряд важных решений: о создании в Новосибирске университета, о передаче Сибирскому отделению Государственной научной библиотеки, о пре­доставлении нам права первоочередного отбора выпускников вузов и о беспре­пятственном переводе к нам сотрудников московских и ленинградских научных учреждений, пожелавших работать в Сибири.

В марте 1958 года на Общем собрании Академии наук состоялись первые выборы членов Академии по Сибирскому отделению (об этом я расскажу отдельно). В мае 1958 года в Новосибирске прошло первое Общее собрание Сибирского отделения, где был избран его Президиум и утвержден план научных исследований.

Таким образом, благодаря огромному вниманию ЦК партии, правительства, Академии наук основное формирование Сибирского отделения произошло за год с момента принятия постановления о нем — срок неслыханно короткий, когда речь идет о научном центре.

ГЛАВА 8

ЛЮДИ ПЕРВОГО НАБОРА

Исторически сложилось так, что основная масса научных институтов и почти все академики и члены-корреспонденты работали в Москве и Ленинграде. Это было даже зафиксировано до 1935 года в Уставе Академии, согласно которому при выборах новых членов требовалось присутствие “не менее двух третей всех живущих в Ленинграде и Москве академиков”. На всю Сибирь и Дальний Восток мы имели в 1957 году только одного работавшего в Томске члена-корреспондента — физика В.Д. Кузнецова.

После принятия решения правительства и Академии наук о создании Сибирского отделения главным вопросом стало формирование его кадров. Нужно было привлечь в Сибирь крупных и перспективных ученых, способных возглавить новое дело, решать большие задачи государственной важности. И второе условие — у этих ученых должны быть способные ученики, молодежь, которая последовала бы за своими учителями. Мы исходили из того, что в каждом институте должен быть авторитетный научный лидер, который и определит (по крайней мере, на первые годы) лицо института. Короче, мы придерживались принципа — создавать институт “под директора”, а не искать директора для задуманного (пусть даже и хорошо) института. При этом важно было найти ученых-лидеров для всех основных направлений науки, которые необходимы для создания комплексного научного центра.

Чтобы перспективный ученый согласился уехать из Москвы в Сибирь?! Многим эта затея казалась совершенно сумасбродной. Конечно, для этого требовалась определенная психологическая ломка. Но я был глубоко убежден, что найду единомышленников. Ведь в Москве накопилось много ученых, получивших прекрасные научные результаты, но не имевших условий для дальнейшего развития своих идей. В Сибири же они могли рассчитывать на большую самостоятельность, получить людей, помещения, средства — все необходимое для реализации своего потенциала.

Ученые старшего поколения с большим энтузиазмом отнеслись к идее создания научного центра в Сибири. Они подбирали и рекомендовали сюда крупных специалистов, в том числе своих учеников, выдвигали предложения по новым институтам и направлениям исследований.

Академик И.В. Курчатов заложил основы одного из наших лучших институтов — ядерной физики, направив туда из своего Института атомной энергетики большую группу во главе с талантливыми молодыми учеными.

Академик И.М. Виноградов помог организовать математиков, академик А.П. Виноградов — геологов и геофизиков (ныне его именем назван Институт геохимии в Иркутске). Академики А.В. Винтер и Г.М. Кржижановский ратовали за организацию в Иркутске энергетического института и дали кадры для него. Академик В.Н. Сукачев настаивал на всестороннем изучении и использовании растительных ресурсов Сибири (теперь его имя носит Институт леса и древесины в Красноярске). Директором-организатором Института экономики был академик B.C. Немчинов.

Огромное значение имело выделение правительством и Академией наук специальных “сибирских” вакансий для выборов в академики и члены-корреспонденты. Выборы по Сибирскому отделению были не совсем обычными. В список кандидатур, опубликованный перед выборами, вносились лишь те, кто уже работал в Сибири и на Дальнем Востоке или выразил желание переехать туда на постоянную работу.

Кандидатов выдвигали самые различные учреждения — академические, отраслевые, промышленные. Выбирала же ученых для Сибири вся Академия наук, и выборы были без послаблений. Достаточно сказать, что пять вакансий членов-корреспондентов остались незанятыми.

Наука в Сибири получила невиданное ранее пополнение кадрами высшей квалификации. Это была замечательная плеяда ученых — пионеров движения науки на восток. Они не обманули возлагавшихся на них надежд.

Илья Несторович Векуа — крупный специалист в области математической физики, воспитанник тбилисской математической школы. В Сибири он основал теоретический отдел в Институте гидродинамики, где продолжил свое извест­ное исследование в области интегральных уравнений, стал одним из создателей и первым ректором Новосибирского государственного университета и уехал от­сюда только по настоятельной просьбе Грузинской Академии наук, президен­том которой он был избран и оставался на этом посту до конца жизни.

Пелагея Яковлевна Кочина, известная своими трудами по гидромеханике и теории фильтрации, в Институте гидродинамики возглавила отдел прикладной гидродинамики. Под ее руководством здесь с первых лет начали развиваться расчеты на ЭВМ задач движения грунтовых вод и речных потоков. Она одной из первых среди академиков окончательно переехала в строящийся Академгородок и проводила большую агитационную работу среди академических жен, убеждая их не бояться жизни в Сибири. Она вернулась в Москву по состоянию здоровья, когда ей было за 70, уже Героем Социалистического Труда, но и сейчас очень интересуется делами своего отдела, консультирует своих учеников.

Владимир Дмитриевич Кузнецов, Герой Социалистического Труда, директор Сибирского физико-технического института при Томском университете, до создания СО АН СССР был единственным членом Академии наук за Уралом. Знаток физики твердого тела, он создал известное “томское направление” в области процессов резания металла, предложил один из первых способов борьбы с разрушением металла на морозе.

Анатолий Иванович Мальцев проявил себя как крупнейший, первокласс­ный ученый и организатор. Одним из первых в Сибирском отделении он был удостоен Ленинской премии за цикл работ по приложениям математической ло­гики к алгебре, за короткое время создал сильную сибирскую школу, которая и после его внезапной смерти в 1967 году продолжает занимать ведущие позиции в стране.

Юрий Николаевич Работнов, автор глубоких работ по теории упругости, ползучести и пластичности металлов, организовал в Новосибирске экспериментальные и теоретические исследования по этому направлению, которые после его отъезда успешно продолжаются его учениками.

Из первых девяти в Сибирском отделении вакансий академиков три были предоставлены геологам. Их заняли достойные представители наук о Земле, которые до сегодняшнего дня возглавляют в Сибири важные направления геологической науки.

Владимир Степанович Соболев, известный петрограф, еще в довоенные годы теоретически предсказал наличие алмазов в кимберлитовых породах Якутии, опираясь на их сходство с южноафриканскими алмазоносными породами. За годы работы в Сибири он создал крупную геологическую школу, руководимый им коллектив удостоен Ленинской премии, а сам он — звания Героя Социалистического Труда. О международном престиже B.C. Соболева говорит его недавнее избрание президентом Международной минералогической ассоциации.

Андрей Алексеевич Трофимук пришел в Сибирское отделение сложившимся крупным ученым в области геологии и разведки нефтяных и газовых месторож­дений. В годы войны, когда стране очень была нужна нефть, он, вопреки сомне­ниям многих опытных исследователей, открыл в Приуралье нефтяное место­рождение нового типа. За разведку и освоение нефтяных богатств Приуралья А.А. Трофимук одним из первых среди геологов страны был удостоин звания Героя Социалистического Труда, стал лауреатом Государственной премии. Тогда, в 1958 году, он выступил горячим поборником поиска нефти в недрах Западной Сибири и все последующие годы убедительно доказывал перспективность этого региона, теоретически и практически способствовал открытию новых нефтегазовых провинций и горизонтов на Крайнем Севере, в Восточной Сибири, в Якутии.

А.А. Трофимука можно по праву назвать одним из столпов Сибирского отделения. Он является им и по занимаемой должности, так как уже более 15 лет работает заместителем председателя Отделения, на которого возложены нелегкие обязанности, связанные с развитием филиалов Отделения и исследованиями, направленными на развитие производительных сил Сибири.

Александр Леонидович Яншин — своего рода геолог-энциклопедист, специалист в области стратиграфии, тектоники и литологии, автор важных теоретических и практических открытий. За время работы в Сибирском отделении исследования, ведущиеся под его руководством и при его участии, дважды были отмечены Государственной премией. Продолжая активно сотрудничать с Геологическим институтом АН СССР, А.Л. Яншин первые годы много времени проводил в Москве, чем я был тогда очень недоволен, считая, что он нужнее в Новосибирске. Первую Государственную премию он получил именно как руководитель московской научной группы. Но уже премия 1978 года — чисто сибирская, лауреатами ее стали новосибирцы и иркутяне, и это меня особенно порадовало.

Отдельно следует сказать об академике Гурии Ивановиче Марчуке, моем преемнике на посту председателя Сибирского отделения. Он не принадлежит к плеяде первых академиков Отделения — в годы создания СО АН СССР он был еще молодым ученым и трудился в Физико-энергетическом институте в Обнинске.

В Сибирском отделении мы с самого начала придавали большое значение развитию вычислительной математики и техники. Важно было найти человека, который мог бы возглавить это дело. С.Л. Соболев рассказал мне вкратце о Марчуке, ученике известного ученого Кибеля. В 1961 году за создание числен­ных методов расчета ядерных реакторов и участие в создании первой советской атомной электростанции Г.И. Марчук был отмечен Ленинской премией. По многим данным, он был серьезным ученым и с большим потенциалом на буду­щее. Мы с Соболевым поехали в Обнинск, поговорили с Марчуком и получили его согласие на переход в Сибирское отделение, где он организовал и возглавил Вычислительный центр. Это предложение оказалось чрезвычайно удачным. Г.И. Марчук создал сильную научную школу и один из лучших институтов в области вычислительной математики и техники не только во всесоюзном, но и в международном масштабе. Сразу обратили на себя внимание его организаторс­кие способности, и когда мне было поручено сформировать Совет по науке при Совете Министров СССР, Г.И. Марчук стал его ученым секретарем. Позже я рекомендовал его в заместители председателя Отделения и, таким образом, по­степенно подготовил себе смену. Время показало, что я не ошибся в выборе.

Первыми членами-корреспондентами по Сибирскому отделению были из­браны А.В. Бицадзе, Г.И. Будкер, Г.Д. Бокий, Г.К. Боресков, В.В. Воеводский, Н.Н. Ворожцов, А.А. Ковальский, А.В. Николаев, Ю.А. Кузнецов, В.А. Кузнецов, Ю.А. Косыгин, Б.И. Пийп, Б.С. Соколов, Э.Э. Фотиади, Г.А. Хельквист, Ф.Н. Шахов, В.Н. Сакс, В.Б. Сочава, Э.И. Григолюк, В.Н. Авдеев, К.Б. Карандеев, И.И. Новиков, Н.А. Чинакал, Т.Ф. Горбачев, Л.В. Канторович, Н.Н. Некрасов, Г. А. Пруденский. Почти все они возглавили институты или отделы, создали научные школы, многие из них уже через несколько лет стали академиками.

Существует крылатая фраза о том, что Сибирское отделение создавала вся страна. Может, в ней есть и доля преувеличения, но действительно в период становления Сибирское отделение собрало под свои знамена первоклассных ученых из многих исследовательских организаций и из разных городов. Наибольший отряд составляли москвичи, на втором месте, пожалуй, был Ленинград (оттуда приехали, например, Л.В. Канторович, В.Б. Сочава, А.П. Окладников, Б.В. Птицын, П.Г. Стрелков, В.А. Аврорин), большая группа во главе B.C. Соболевым с К. Б. Карандеевым прибыла из Львова.

В Сибирское отделение вошли и сотрудники столичных институтов Академии наук — носители академических традиций, и близкие к промышленности ученые из отраслевых исследовательских институтов (Г.К. Боресков, Н.Н. Яненко, С.С. Кутателадзе, М.Ф. Жуков, Н.А. Желтухин, М.Г. Слинько), и вузовская профессура.

В новое пополнение Академии наук органически влились сибирские и дальневосточные ученые, давно трудившиеся над проблемами этого региона, посвятившие много лет жизни изучению и освоению сибирского края. В числе первых членами-корреспондентами были избраны три представителя томской геологической школы, основанной еще академиком В.А. Обручевым (известные геологи — братья Ю.А. и В.А. Кузнецовы и Ф.Н. Шахов), и два горняка — один из руководителей сибирской угольной промышленности и науки Т.Ф. Горбачев и создатель щитовой системы добычи угля в Кузбассе Н.А. Чинакал. Все они (как и сибиряки, избранные в более поздние сроки) сыграли большую роль в консолидации коллективов Сибирского отделения, налаживании связей для приобще­ния к нуждам народного хозяйства Сибири.

Особенно много сделал для организации работы Новосибирского научного центра Т.Ф. Горбачев, ставший заместителем председателя СО АН.

Я считаю большой удачей, что в научных центрах не произошло деления на “новых” и “старых”, на “местных” и “приезжих”. Сейчас уже мало кто знает, откуда приехал тот или иной ученый, — все они одинаково считаются сибирскими учеными.

К сожалению, не все избранные по Сибирскому отделению Академии наук работают в Сибири. Не буду говорить о тех, кто вернулся в Москву по возрасту, состоянию здоровья или другим уважительным причинам. Но определенную часть зрелых ученых, сложившихся и по-настоящему вставших на ноги в Сибири, при всяком удобном случае перетягивают к себе столичные институты. Я считаю это большой несправедливостью по отношению к Сибири, где люди нужны гораздо больше, и всерьез рассорился с некоторыми своими прежними коллегами, когда они покинули Сибирское отделение.

Очень важна позиция жен — опыт показал, что именно за ними часто бы­вает решающее слово: ехать или остаться. В первые годы многие московские жены не спешили вслед за мужьями в Сибирь. И, как это иногда случается, один из наших коллег скоро нашел себе подругу на месте, а со старой женой развелся. Я постарался, чтобы эта история стала широко известна в Москве. Расчет оказался правильным: начался массовый переезд жен в Новосибирск.

Конечно, жизнь есть жизнь. Бытовые удобства, снабжение, обеспеченность жильем у нас похуже, чем в крупных городах европейской части страны, меньше театров и музеев.

Я всегда считал, что сибиряки заслуживают самых лучших условий работы и отдыха, и поэтому, как мог, поддерживал любые дела, которые поднимали бы общий уровень жизни и настроение людей. В Академгородке в первые же годы, когда еще не все институты имели свои здания, были построены сначала кинотеатр, а затем Дом ученых. Мы не жалели средств на детские учреждения (ФМШ, КЮТ). Помню, как пришлось дважды обращаться к министру культуры, что­бы получить концертный рояль экстра-класса (иначе выдающиеся пианисты отказывались от выступлений в Академгородке). Другой раз Сибирское отделение оплатило специальный рейс самолета, чтобы привезти из Риги картины Николая Рериха. Вроде бы это и не касалось науки, но зато жители Академгородка и Новосибирска смогли свободно увидеть ту самую выставку, на которую москвичи и рижане часами стояли в очереди.

Тон культурной жизни Академгородка с первых лет задали ученые старшего поколения. На домашних вечерах у И.Н. Векуа часто пела солистка Новосибирского оперного театра А.В. Мясникова, в доме А.А. Ляпунова играла пианистка В.А. Лотар-Шевченко, по приглашению Л.В. Канторовича в городок приезжал Аркадий Райкин, гостем П.Я. Кочиной был поэт Андрей Вознесенский. Ученые встречались с артистами новосибирских театров, выезжали вместе с ними в составе смешанных бригад для выступлений в отдаленные районы области.

Позже центр тяжести культурной жизни переместился в Дом культуры, Дом ученых, в молодежные клубы.

ГЛАВА 9

КАК НАЧИНАЛСЯ АКАДЕМГОРОДОК

Дела строительные. Когда в мае 1957 года было принято постановление о создании Сибирского отделения АН СССР, никаких проектов для Академгородка, естественно, не существовало, даже состав институтов окончательно стал ясен только к августу. Между тем уже в 1957 году на строительство научного городка было выделено 6 миллионов рублей, в 1958 году сумма капитальных вложений возросла до 29 миллионов. Чтобы не терять времени, было решено начать с создания на месте собственной строительной базы и жилья для рабочих-строителей. Для нужд самой науки в 1957 году был заложен только один институт — гидродинамики, пять жилых домов для ученых и Опытный завод на левом берегу Оби. Одновременно быстрыми темпами (в ГипроНИИ Академии, его новосибирском отделении и еще в двух десятках проектных институтов Москвы и Ленинграда) велось проектирование объектов Академгородка — институтских корпусов, жилых домов, детских и культурных учреждений, коммуникаций.

В рабочих руках недостатка не было — после газетных сообщений о создании Сибирского отделения в Новосибирск пришло около тысяч заявлении от молодых добровольцев, желающих строить город науки.

Летом 1957 года уже возводились дома для строителей, строились дороги, велись земляные работы, завозились материалы и оборудование.

Пока разворачивалось строительство, город выделил для прибывающих ученых около 50 квартир, а для штаб-квартиры Сибирского отделения — четырехэтажный дом на улице Советской, в центре города. Кроме того, самоуплотнились институты Западно-Сибирского филиала, уступив часть своих площадей для новых лабораторий. Председатель филиала профессор Т.Ф. Горбачев оказывал нам максимальную помощь.

Весной 1958 года Академгородок, который еще “не вышел из чертежей”, приобрел права гражданства: здесь был образован Советский район Новосибирска. Первым секретарем райкома партии стал Е.К. Лигачев (позднее — первый секретарь Томского обкома партии, член ЦК КПСС), первым председателем райисполкома — Л.Г. Лавров (впоследствии — мой заместитель по общим вопросам, много сделавший для эксплуатации и благоустройства городка). Районные организации прилагали много усилий к ускорению темпов строительства, к обеспечению растущего населения Академгородка всем необходимым — транспортом, предприятиями торговли и общественного питания, культуры и быта, детскими учреждениями, медицинским обслуживанием.

Летом 1958 года был утвержден Генеральный план застройки Академгородка. Городок делился на три зоны: институтскую и две жилые. Все три зоны были “насажены” на одну магистраль в виде буквы П, состоящую из трех прямых улиц (журналисты почему-то называли ее параболой). Теперь это улица Строителей, проспект Науки и Морской проспект. Концы буквы П упираются в Бердское шоссе, идущее мимо Академгородка. От шоссе и от идущей параллельно ему железной дороги городок отделен почти полукилометровой полосой соснового леса — это гарантирует нам чистоту и тишину. Новосибирский Академгородок был спланирован с самого начала как единое целое: научные институты, университет с общежитиями, Опытный завод, жилые дома, гостиница, Дом ученых, клуб и кинотеатр, школы, детские сады и ясли, больничный городок, торговый центр, стадион и даже водная станция. Это был прекрасно задуманный благоустроенный город примерно на 35 тысяч жителей (в этой цифре мы все-таки ошиблись — городок очень скоро достиг этого рубежа и перешагнул его).

Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Организовать новое строительство и вести его нужными темпами оказалось много сложнее, чем собрать коллектив ученых для переезда в Сибирь.

В подготовке и организации строительства Академгородка первостепенную роль сыграл С.А. Христианович, имевший опыт создания Физико-технического института под Москвой. Он сумел привлечь Г.Д. Чхеидзе, строителя Комсомольска-на-Амуре, послужившего прообразом инженера Беридзе в романе В. Ажаева “Далеко от Москвы”, А.С. Ладинского (опытного инженера—архитектора, лауреата Государственной премии), Б.В. Белянина (до этого возглавлявшего крупнейший отраслевой институт). Строительство было поручено Новосибирскгэсстрою. Все бы хорошо, но ведь Новосибирская ГЭС еще не была окончена, и это с самого начала предопределило наши трудности.

Одними из первых объектов Академгородка были деревянный дом и бараки — временное жилье на месте будущих коттеджей, куда сразу же переехали я с семьей и мои ученики осенью 1958 года. Одной из причин столь быстрого переезда было желание наблюдать с первых шагов за строительством Академгородка. Строили медленно и плохо. Выяснялось, что нет то цемента, то кирпичей, то машин. Между тем было решение правительства обеспечить нашу стройку техникой и материалами. Госплан получил указание ЦК партии отпускать все необходимое вне очереди.

Случалось, что местные руководители частично забирали присланное Сибирскому отделению для своих нужд. Так, однажды мне стало известно, что возглавляемый Забалуевым Новосибирский совнархоз забрал себе почти все направленное нам — с санкции первого секретаря обкома Кобелева. Поехал в город к Кобелеву. Сначала он отпирался, а потом сказал прямо: “Я не знаю, за какие грехи тебя сюда прислали, добровольно-то из Москвы в Сибирь никто не едет. Забрали материалы и машины правильно, — если твое дело стоящее, дадут еще, а если не стоящее, значит, поступили правильно, у меня не достроены кинотеатр, оперетка, да и с жильем в городе нехорошо”. Я тут же взял трубку телефона ВЧ (правительственная связь), соединился с предгосплана и сказал: “Строительство приостановлено, ибо не выполнено постановление Совмина по снабжению нас техникой и материалами”. Ответ: “Вам все направлено в срок”. Я: “Вы отправили, а кто получил и куда оно пошло, Вам скажет секретарь обкома тов. Кобелев”, — и тут же передал трубку Кобелеву. Судя по смущенным репликам Кобелева, предгосплана был с ним не очень любезен. Через несколько дней была создана комиссия горкома по проверке жалоб на нарушение в снабжении строительства Академгородка. В ночь накануне начала работы комиссии на территорию Академгородка было завезено все оборудование, техника и материалы, присвоенные ранее Новосибирским совнархозом. Комиссия квалифицировала жалобы ученых как клевету, Чхеидзе вынужден был уйти с работы и уехать. Потеря Чхеидзе была ощутимой, но все же строительство пошло.

Неразберихи в первые годы было много. Один раз нам повезло — Академгородку по недосмотру выделили цемент сразу Госплан СССР и Госплан РСФСР, так что мы должны были получить 200 % от своей заявки. А получили всего 30 % — остальное, оказывается, совнархоз направил на строительство Обьгэс. Или еще такой случай — из Москвы в Новосибирск пришли для Академгородка четыре санитарные машины. Ждем-пождем — нет машин. Через пару месяцев кто-то случайно обратил внимание, что зампреды совнархоза катаются на необычных машинах. Оказывается, это наши санитарные машины: красные кресты стерли, машины перекрасили и переоборудовали, чтобы возить начальство.

Это, конечно, мелочи, но были дела и покрупнее — не успеешь оглянуться, а уже где-то в Москве нам срезали ассигнования, пока разберешься, кто и где, все уже утверждено, а раскручивать все снова много труднее. Но мы сражались за каждую мелочь, потому что если один раз дать себя остричь, это значит — можно еще раз, а там, глядишь, и ничего не останется. Поэтому каждый раз приходилось звонить в Москву, летать туда чуть ли не каждую неделю, обращаться в Совмин, в ЦК, к Н.С. Хрущеву.

Оставались две трудности. Прежде всего, дорога Новосибирск — Академгородок была плохая: машины застревали в грязи, после ливней были места, где даже для грузовика проезд был невозможен. Мы случайно узнали, что закончено создание новой дороги Новосибирск — Аэропорт и сделавшая ее строительная воинская часть будет отправлена на новое место. Я обратился к министру обороны А.А. Гречко (которого знал еще по Киеву) за помощью. Просьба была удовлетворена, и в течение года мы получили отличную дорогу и внутренние коммуникации в Академгородке.

Второй трудностью оставалась слабость строительной организации (которая была еще занята на сооружении Новосибирской ГЭС) и отсутствие базы строительной индустрии. Первыми были построены пять кирпичных домов с двухкомнатными квартирами — из двух десятиметровых комнат (одна проходная). В 1958 году началось, но сильно затянулось строительство Института гидродинамики и школы.

Тяжелое положение со строительством было отражением существовавшего еще неверия в наше дело. Боялись, что деньги будут потрачены, что-то построено, а пока это строится, ученые, которые приехали, уже уедут, а которые хотели ехать, передумают.

В эти первые трудные годы ход строительства не раз рассматривался в Совете Министров СССР и РСФСР, в Бюро ЦК КПСС по РСФСР, принимались меры по усилению помощи Сибирскому отделению. Решено было сосредоточить материальные и денежные ресурсы всего Сибирского отделения прежде всего на создании Академгородка под Новосибирском. Строительство объектов Академгородка было включено в титульный список особо важных строек, нам выделялись дополнительное оборудование и материалы, сюда были направлены две тысячи выпускников школ и училищ трудовых резервов.

Весной 1959 года по поручению Центрального Комитета к нам приезжал заместитель председателя Совета Министров Ф. Р. Козлов с группой работников Госстроя. Он внимательно осмотрел стройку, поговорил с учеными и строителями. Через две недели после его отъезда мы узнали, что строительство передано Минсредмашу — мощной организации, строившей здание МГУ и многие другие ответственные сооружения. Тут же была создана специальная строительная организация “Сибакадемстрой”, начальником ее стал опытный и энергичный строитель генерал Н.М. Иванов. В строительстве наступил перелом. Уже через один-два месяца из разных городов к нам стали прибывать эшелоны с готовыми блоками и строительной техникой.

Осенью 1959 года в строящемся Академгородке побывал Н.С. Хрущев. Когда ему показали макет городка (которым мы очень гордились), он устроил проектировщикам и нам форменный разнос, а потом частично повторил его в выступлении перед городским активом: “Надумали в лесу высотные здания сооружать. Для чего? Это чтоб воронам легче было садиться, что ли? Архитекторам нужно “пятно”, а государство из-за этого должно расходовать лишние средства”. Ругал он нас и за “кирпичное строительство”, и за большие расстояния между институтами (растянуты коммуникации). Досталось и мне: “Построили там хибарку, и в ней поселился академик Лаврентьев. Рассказывают, что он подушками в стужу и метели закрывал окна. Так начинал свою жизнь академик на сибирской земле! Это похвально, это героический поступок, но вряд ли это было необходимо”.

Я-то знал, что как раз было крайне необходимо — жить здесь, наступать на пятки строителям, вовремя вмешиваться в возникающие узкие места. Но пришлось подчиниться — многоэтажные дома исчезли из проекта городка, началось усиленное строительство наиболее популярных в те годы четырехэтажных домов из сборных панелей, в том числе малометражных.

Время отчасти переоценило тогдашние рекомендации. Оказалось, что свободные пространства между институтами были не так уж велики, сейчас еле находится место для дополнительных корпусов. И мы уже вынуждены строить для жилья преимущественно девятиэтажки — для других домов у нас нет площади.

Я еще упомяну о трудностях, которые мы испытали из-за некоторых скоропалительных решений Н.С. Хрущева, из-за его непримиримости к мнениям других. Но справедливости ради надо сказать, что он оказал нам большую помощь, о докладе на XXI съезде партии он от имени ЦК поддержал почин по организации Сибирского отделения, много способствовал выделению материальных и денежных ресурсов на строительство. При нем впервые Президиуму Академии было предоставлено право организовать, по своему усмотрению, единый комплекс институтов нового научного центра, была утверждена единая смета, в пределах которой ученые могли решать многие вопросы.

Создание собственной стройбазы позволило нам поставить строительство на индустриальные рельсы. Когда мы получили завод крупнопанельного домостроения, предприятия по производству различных строительных блоков и деталей, дела пошли веселее.

Темпы ввода сооружений постепенно нарастали. В 1959 году вошел в строй один только Институт гидродинамики, в 1960 году уже два — Институт геологии и геофизики и ядерной физики, в 1961 — три, в 1962 — два института и университет. Первые появившиеся здания становились пристанищем и базой сразу для нескольких институтов. В Институте гидродинамики в первый год размещались еще пять институтов, первые вычислительные машины были уста­новлены в крыле Института геологии и геофизики, многие институты и лабора­тории начинали свою жизнь в квартирах жилых домов.

Будущие хозяева институтов придирчиво следили за ростом своих зданий, вместе со строителями вносили необходимые изменения в проекты, на ходу вписывали в помещения оборудование. Одновременно ученые читали строителям лекции, рассказывали о достижениях науки.

Первая очередь Академгородка была закончена в 1962—1963 годах. Мы получили от строителей красивый, удобный и в то же время скромный город. Главная его красота — лес, который и вокруг, и внутри города. Строители жаловались, что им мешают деревья, но были запрещены даже полные повороты башенных кранов, чтобы не повредить деревья. Некоторые улицы прокладывались в обход рощ, а пешеходные тропинки в лесу посыпались песком и гравием только после того, как жители “голосовали ногами” за оптимальные маршруты. Кроме того, масса деревьев, кустарников, цветов была высажена вдоль улиц и вокруг институтов.

Шедевров архитектуры у нас нет — все жилые и институтские здания построены по типовым либо по повторным проектам. Их внешний вид нас не особенно волновал, мы делали ставку не на уникальные здания, а на уникальных людей с новыми идеями. Что касается жилья, то оно построено из стандартных элементов и обошлось недорого.

Удобства, по замыслу проектантов, должна была обеспечить компоновка городка по микрорайонам и кварталам, внутри которых размещались магазины, детские сады и ясли, школы. Академгородок первым в Союзе строился по принципу микрорайонов, поэтому вокруг этого было много дискуссий. Окончились они в пользу Академгородка — его архитекторы и проектировщики были отмечены Государственной премией РСФСР по архитектуре.

Сотрудники Сибирского отделения практически не знали бараков и времянок, они сразу вселялись в благоустроенные дома с горячей и холодной водой, а немного позже — с электрическими плитами. В зоне городка нет котельных, ближайшая — в пяти километрах, поэтому снег у нас остается чистым до самой весны.

Не все вышло так, как планировалось, но Академгородок стал прекрасным местом для работы и жизни, и мы справедливо гордимся им.

Золотая долина.

Первой поселилась на территории Академгородка, у речки Зырянки, группа молодежи из Института гидродинамики, кое-кто из математиков. Жили в маленьком поселке из шести щитовых домов. Из старшего поколения — только я с женой, из среднего — Г.С. Мигиренко с семьей, а в основном — молодежь, кончившая Физтех или Московский университет и ранее работавшая со мной в Москве и в Ореве. С женами и детьми приехали Б.В. Войцеховский, А.А. Дерибас, П.П. Белинский, Ю.Г. Решетняк, Р.И. Солоухин, М.М. Лаврентьев, Э.А. Антонов; молодоженами или холостяками — В. М. Титов, В.М. Кузнецов, Ю.А. Тришин, Ю.И. Фадеенко, Б.А. Луговцов, В.М. Кудинов, М.Е. Топчиян, В.Л. Истомин, Л.А. Лукьянчиков, В.В. Митрофанов, Е.А. Биченков, P.M. Гарипов.

Рабочие помещения — бараки и палатки — размещались пониже, у самой речки, там же в металлических сборных гаражах были временные склады. Скоро появились и первые экспериментальные установки — кольцевой лоток Б.В. Войцеховского и мелкий, по колено, бассейн, где бросанием в воду доски иницииро­вались волны — модель цунами.

Одновременно все были заняты подготовкой к въезду в будущее здание института — подбирали и заказывали оборудование, проектировали коммуникации и установки, заботились об оснащении лабораторий. На семинарах (в столовой, летом в хорошую погоду — на улице) обсуждали постановки новых задач, будущую тематику.

Название “Золотая долина” было придумано Титовым в первую же осень, когда все березы вокруг стали желтыми. Условия жизни были нелегкими, особенно зимой. Валили сухостой, пилили и кололи дрова, топили печи, таскали ведрами воду. Поскольку никаких магазинов поблизости не было, для организации питания создали коммуну и закупали все необходимое коллективно.

Огромную роль в становлении коллектива “Золотой долины” сыграла моя жена Вера Евгеньевна. По ее инициативе в одном из бараков устроили домашний детский сад. Руководила им (поскольку жены тоже хотели работать, а не сидеть дома) сначала жена Кудинова, а потом жена завхоза Института гидродинамики.

Городское начальство считало наше поселение незаконным и вредным. Мне сказали: “Мы пришлем трактор, чтобы снести твою рухлядь”. Я ответил: “Ничего из этого не выйдет; такими угрозами у нас в “Золотой долине” мамы пугают деток: “Не будешь есть кашу, придет злой дядя и сломает наш дом. ” После этого разговора к нам прислали инспектора по детским садам. После осмотра “объекта” инспектор сказал Вере Евгеньевне: “По правилам ваш детский сад надо закрыть, но многие детсады в городе могут позавидовать вашему”.

Была организована и маленькая столовая, в которой хозяйничала тетя Варя. У нее были знакомые рыбаки, и мы иногда имели к обеду уху и жареную нельму. По воскресеньям, когда столовая была закрыта, семейные готовили дома, а холостяков обычно приглашали на обед мы с Верой Евгеньевной. У нас же встречали праздники (Илья Несторович Векуа был незаменимым тамадой), причем обязательно исполнялась сочиненная молодежью песня:

Прощай, Москва, Сибирь кругом,

Живем семьей единою,

Наш новый дом теперь зовем

Мы “Золотой долиною”.

Кругом шумит почти тайга,

Течет Зырянка реченька.

Кому наука дорога,

В столице делать нечего!

Построят баню нам весной

И выдадут нам валенки,

А там, глядишь, и вступит в строй

Институт гидродинамики.

(Баню действительно построили здесь же, рядом с бараками, сами ее топили). Пели и другие песни из местного фольклора — про собачку Буку, про поездку на остров Диксон (“Сорок градусов — уже не холод, сорок градусов — не широта.”). Была даже сочинена целая поэма — “Долиниада” — про то, как

Столицы опустели ныне:

Покинув берега Невы

И Академии Москвы,

Цвет общества живет в долине —

В прославленной долине той,

Что называют Золотой.

Одним словом, жили дружно и весело. Жена регулярно занималась с молодежью у нас дома английским языком. Каждому полагалось перед приходом побриться и надеть чистую рубашку. Вера Евгеньевна снабжала своих учеников новыми книгами. Как раз в это время я получил из Америки в подарок книгу “Море вокруг нас”. Она нам была особенно интересна, так как мы занимались рядом морских проблем (цунами и другими), поэтому было задумано коллективно перевести ее на русский язык. К сожалению, это дело до конца не довели.

Наше поселение, а вместе с ним детский сад и столовая просуществовали около двух лет, пока в Академгородке не построили первые дома с удобствами.

Мне очень дороги воспоминания об этом времени и все люди, с которыми я делил трудности первых лет.

Теперь Золотая долина — это микрорайон коттеджей, из прежних домов остался только мой, маленький, но уютный. Ведущая сюда улица называется Золотодолинская. На второй год существования “Золотой долины” я был приглашен прочесть несколько лекций в Париж. Поехали с В.Е. на две недели. Поездка была очень удачной, я много встречался с крупными и очень для меня интересными учеными (М. Руа, Ж. Дьедонне и др.). Нас возили по окрестностям — тогда начиналось строительство научных центров вне Парижа. Побывали также в Гренобле, где Ж. Кравченко показал мне ряд интересных гидродинамических установок. Когда вернулись домой, В.Е. мне сказала: “Ты должен устроить поездку золотодолинцев в Париж — ты сам должен понимать, насколько это важно для молодежи, особенно нашей, живущей в такой глуши”. Я организовал тургруппу и поехал с ней сам. (Кстати, за несколько месяцев до выезда Вера Евгеньевна устроила ускоренное обучение будущих туристов французскому языку). Молодежь имела возможность посмотреть город, музеи, театры. Мы посетили Сорбонну, побывали даже в центральном ракетном институте. Были поездки по окрестностям — Версаль, Фонтенбло и др. Поездка, безусловно, была полезной и стимулировала дальнейшую работу.

За первые же два года работы в Золотой долине были получены существенные результаты: Б.В. Войцеховским было создано устройство для получе­ния струй воды сверхвысокой скорости, так называемая гидропушка. На базе нового принципа было развито целое направление — гидроимпульсная техника, позже получившая многие важные приложения, внедренные и внедряемые в промышленность.

Интересный практический выход получили работы по физике взрыва. В Новосибирске, на Оби, построили причал для судов и барж. Причал был оснащен всем оборудованием, вплоть до железнодорожного подъезда. Но уже после окончания строительства выяснилось, что в двух-трех метрах от причала имеется участок мелководья (гранитная скала), из-за этого суда и баржи даже средней емкости подвести к причалу нельзя. Уничтожить скалистый перекат поручили бригаде взрывников. Они взрывали по всем правилам: с плота бурили в граните несколько шпуров, водолаз со взрывчаткой спускался на дно, ощупью разыскивал шпуры, закладывал в них по два килограмма взрывчатки, поднимался на плот; плот отводился в сторону и машинкой по проводу производили взрыв. Сами взрывники признавались, что часто не находили шпура и взрывчатку просто бросали на дно. Таким методом за два года убрали около двадцатой части того, что надлежало убрать.

Мы случайно узнали об этих работах и предложили довести их собственными силами в течение одного-двух месяцев, к тому же бесплатно. Предложение было принято под мою ответственность. Работа в указанный срок была выполнена. Мы использовали некондиционный порох, рвали без всяких шпуров, сбрасывая с лодки на дно мешки с порохом по 20—30 килограммов. Всю работу провел Дерибас с одним помощником. Он проделал и другую работу, крайне важную для Кировского района города. Там нужно было увеличить забор воды, а для этого требовалось удвоить диаметр водозаборного отверстия в стене из бетона высшей марки. Над этим около четырех месяцев трудилась бригада, специально вызванная из Ленинграда, но почти безрезультатно. Подходил октябрь, была угроза, что большой район останется на зиму без воды. Дерибас и две его лаборантки выполнили всю работу с помощью кумулятивных зарядов за один день.

В Золотой долине были также сделаны первые шаги для подготовки кадров. Среди строителей Академгородка было много молодежи со средним и незаконченным средним образованием. Мы решили организовать для этой молодежи курсы по подготовке в университет. Надо сказать, что тогда университет был только на бумаге, но мы были уверены, что он рано или поздно здесь будет и что пора готовить молодежь к поступлению в него. Курсы разместились в недостроенном здании Института гидродинамики, на первом этаже, который отапливался “буржуйками”, преподавали золотодолинцы. Ходили туда пешком, зимой где-то по колено в сугробах, весной — по основательной грязи. Значительная часть ребят, прошедших курсы, на следующую осень поступили в университет, а опыт курсов помог при создании Физико-математической школы.

Дела биологические.

Как-то вернувшись из Москвы, С.А. Христианович рассказал о разговоре, который с ним имел Т.Д. Лысенко, предлагая Сибирскому отделению своих “уникальных” коров.

Я сразу вспомнил все, что узнал о Лысенко и его методах во время работы в Украинской Академии наук. Позже, в 50-х годах, я имел возможность познакомиться с ним ближе. В то время в ЦК партии поступало много писем и заявлений от ученых с жалобами на Т.Д. Лысенко, который, имея большие административные возможности, тормозит развитие генетики и под прикрытием “мичуринского учения” разгоняет крупных ученых из высшей школы, не пропускает в печать важные и для теории и для практики книги наших генетиков и переводы книг крупнейших зарубежных ученых. Заведующий отделом науки ЦК В.А. Кириллин решил поручить группе ученых, в искренность и авторитет которых он верил, наладить контакты с Лысенко и его группой.

Была создана комиссия, в которую вошли сторонники как Лысенко, так и “вейсманистов-морганистов” (академики В.А. Энгельгардт, В.Н. Сукачев, П.Л. Капица, М.А. Лаврентьев).

Утром мы собрались сначала в институте, где Лысенко и его помощники рассказали о своих достижениях и их экономическом эффекте. После этого мы поехали в экспериментальное хозяйство института — “Горки Ленинские”. Лысенко показывал нам своих жирных бычков (их кормили отходами шоколадной фабрики), потом пошли на поля. Здесь Лысенко высказывал свои научные идеи (землю не надо удобрять, ее надо только “разжечь” — она живая, будет сама родить).

Наиболее забавной была дискуссия Лысенко — Сукачев, когда мы подошли к кустовым посадкам по краям полей. Лысенко, показывая кусты, утверждал, что у всех кустов единая корневая система. Сукачев говорил, что это вздор: “Давайте раскопаем несколько кустов, и вы сами убедитесь, что ваша теория срастания — чепуха”. Лысенко: “Если не верите, посадите сами у себя кусты и там копайте сколько хотите, а здесь я вам копать не дам, мне это не нужно, я и так знаю, что корневая система едина. А кроме того, я вам скажу, что я буду на вас жаловаться за вашу клеветническую статью в журнале”. Дальше было совсем весело. Дело в том, что Лысенко сильно хрипел, а Сукачев плохо слышал и думал, что Лысенко продолжает настаивать на срастании корней. Диалог продолжался минут десять. Сукачев: “Все это чушь, срастания нет”, а Лысенко: “Я буду на вас жаловаться.”

Примирение не состоялось.

Учитывая сильную поддержку, которую имел Лысенко, отказаться от его предложения надо было как-то осторожно. Мы обсудили это на Президиуме и решили на предложение никак не откликаться.

В Москве быстро стало известно наше своеволие, и к нам приехала высокая комиссия во главе с Ольшанским проверять работу наших биологов. От нас требовали ликвидировать Институт цитологии и генетики и создать “мичуринский” институт, обещая поддержку людьми и деньгами. Я довольно бессвязно говорил о единстве науки, о соревновании направлений, о том, что мы все — за советскую науку, но против мистики.

Комиссия уехала ни с чем, но уже через неделю мне сообщили, что Хрущев сильно сердит на меня и склонен менять руководство СО АН СССР. Я узнал также, что Хрущев летит в Пекин на праздник 10-летия Китайской На­родной Республики, а потом собирается заехать в Новосибирск, где будет проведена перестройка СО АН с ликвидацией “цитологии и генетики” и возможной сменой руководства Отделения. Сюда надо добавить, что после ссоры с совнархозом (из-за попытки присвоения наших строительных материалов) было организовано на имя Хрущева письмо колхозников, которые жаловались на новых прибывших ученых, “морганистов”, которые вместо пшеницы сажают сорняк якобы для научных целей и т.д., а нам-де такой науки не надо.

Надо было во что бы то ни стало перехватить Хрущева до его приезда в Новосибирск, где он может принять непоправимые решения. Через московских друзей я был включен в одну из делегаций в Пекин, где рассчитывал встретиться с Хрущевым и убедить его в правильности позиции СО АН.

Торжества в Пекине были воистину грандиозные, но я быстро понял сложность моей ситуации: во-первых, проникнуть к Хрущеву было невозможно, во—вторых, мою делегацию должны были возить по Китаю еще 10—15 дней, а сократить поездку тоже было нельзя, поскольку способов индивидуально уехать домой не существовало.

Я стал добиваться, чтобы из гостиницы меня соединили по телефону с резиденцией Хрущева. Портье говорил только по-китайски, и лишь через три часа меня соединили с Андроповым: “Спасите, помогите, мне необходимо срочно попасть домой.”. Через час Андропов сказал: “Завтра летит в Москву Суслов и он Вас возьмет, в 10 утра за Вами заедет посольская машина и доставит прямо на аэродром”.

Я подъехал, когда обменивались речами Хрущев и Мао Цзе Дун, а потом начались прощания. В толпе я пробрался к Хрущеву и на вопрос “А Вы чего тут?” ответил: “Никита Сергеевич, возьмите меня с собой”. Суслов: “Вы же договорились лететь со мной”. Я: “Да, но Вы летите на запад, а мне нужно на восток”. Смех. Так я попал в машину Хрущева (ИЛ—18), которая была специально оборудована — задняя половина не имела обычных кресел. Стол на две персоны, большой диван. В передней половине — обычное расположение; там разместились Шелепин, Ильичев. Я оказался с Хрущевым вдвоем. Самолет шел на Владивосток. Я старался занять Хрущева рассказами из области науки и быта ученых со времен Ломоносова, о том, как Шулейкин стал академиком, что такое “сельдетрон” и т.д.

Во Владивостоке провели неделю. Хрущев уезжал на объект, на даче оставались Шелепин, Ильичев и я. Гуляли по тайге, катались на лодке, купались, обсуждали мировые проблемы.

Когда вылетели из Владивостока, я спросил Хрущева, что бы он хотел посмотреть в Академгородке. “А Вы что предлагаете?” Я назвал вначале геологию, механику (струи высоких и сверхвысоких давлений, круговой лоток) и химию (катализ, сверхчистые материалы). План посещений воспринимался доброжелательно, но когда я назвал Институт цитологии и генетики, ситуация резко изменилась. Хрущев начал говорить со страшным раздражением о Дубинине и его сотрудниках, упомянул о попытке дать нам хороших практиков, но что именно я помешал этому. Хрущев прямо сказал, что при такой ситуации он резко уменьшит финансирование и прочее обеспечение Сибирского отделения. Мои попытки возражать только еще больше его раздражали. Он встал, ушел в другой конец салона, вызвал Ильичева и начал разбирать бумаги, подписывать постановления. Мы летели над горами Восточной Сибири, внизу проплывали отличные панорамы, а я никак не мог придумать, как выйти из положения. Так тянулись длинные два часа.

Когда Ильичев ушел, Хрущев заглянул в передний отсек и, обернувшись ко мне, сказал: “Там уже пообедали, может быть, и нам тоже пообедать?” Я ответил: “Как пожелает начальство”. Принесли закуску, Хрущев предложил: “Может выпьем?” Я: “Как начальство”. Уже после первой полбутылки коньяка настроение сильно улучшилось. Я сказал, что хоть я в сельском хозяйстве и генетике профан, но что Лысенко — мракобес и гад, я уверен. Я напомнил, как мой сотрудник по Украинской Академии наук Н.С. Сытый с помощью мокрого пороха баснословно дешево проложил каналы для осушения Ирпенской поймы под Киевом и как на комитете по Сталинским премиям, куда была представлена работа Сытого, Лысенко заявил, что взрывать нельзя — “земля живая, пугается и перестает родить”.

Хрущев рассказал, что ему лично Лысенко сильно напортил — когда на Украине был неурожай, Сталин снял Хрущева с поста секретаря ЦК компартии Украины и назначил Кагановича. Оказалось, что всю вину за неурожай Лысенко в своей записке Сталину приписал Хрущеву — Хрущев не слушал Лысенко. Хрущев тут же добавил, что когда он спросил Лысенко, как же тот мог написать такую вредную чушь, Лысенко ответил: “Я исполнял задание Политбюро (Сталина)”. Рассказывая это, Хрущев сказал: “Во многом, в чем Вы обвиняете Лысенко, он не виноват — он беспрекословно выполнял волю Сталина”.

Обед кончился в непринужденной товарищеской обстановке. Хрущев вспоминал, как на участке, мимо которого он ездил к себе на дачу, соревновались в урожае Лысенко и Цицин. Сначала впереди шел Цицин, но дождь с градом побил почти весь его урожай, а лысенковский остался цел, и окончательную, бесспорную победу одержал Лысенко. В ответ я рассказывал о разных ситуациях в ученом мире.

Визит в Академгородок прошел хорошо, все наши научные направления были одобрены. Институт цитологии и генетики с его кадрами и тематикой был сохранен, но все же было рекомендовано заменить директора. На совещании в узком кругу при участии Н.П. Дубинина директором был назначен Д.К. Беляев, тогда — кандидат биологических наук. Дубинин высказал желание вернуться в Москву, где ему была предоставлена возможность работать.

Два года спустя, когда Хрущев еще раз посетил Академгородок, вопрос об Институте цитологии и генетики кончился шуткой. Зайдя в сопровождении местного руководства (обкома и СО АН) в выставочный зал, он обратился ко мне с вопросом: “А где ваши вейсманисты-морганисты?” Я ответил: “Я же математик, и кто их разберет, который вейсманист, а который морганист”. На это Хрущев реагировал шуткой: “Был такой случай. По Грузинской дороге шел хохол, его остановили яро спорившие грузин и осетин и потребовали: “Рассуди нас. Что на небе — месяц или луна?” Хохол посмотрел на одного — у него за поясом кинжал, на другого — тоже кинжал, подумал и сказал: “Я ж не тутошний”. Общий хохот, дальше все смотрели выставку в хорошем настроении.

Что касается Д.К. Беляева, то, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Он стал великолепным директором института, крупным ученым и организатором науки. Достаточно сказать, что в последние годы академик Д.К. Беляев является заместителем председателя Сибирского отделения, а в 1978 году был избран президентом Международной генетической ассоциации.

ГЛАВА 10

СТАНОВЛЕНИЕ

Первые годы.

В 1960—1965 годах продолжалось и в основном было завершено строительство новосибирского Академгородка, создание экспериментальных стендов и установок, оснащение лабораторий. Одновременно в значительной части институтов были получены крупные научные и практические результаты.

В ноябре 1960 года было отмечено мое шестидесятилетие. Приехало много друзей из Москвы, Киева, Тбилиси. В эти дни у нас грянул мороз 35—40 градусов, и многим приезжим пришлось организовать подходящую одежду — валенки, полушубки. Среди приехавших были В.А. Кириллин, К.Н. Руднев, М.В. Келдыш, П.Л. Капица, А.А. Дородницын, А.Ю. Ишлинский. Два-три дня прошли быстро: обсуждались перспективы развития СО АН, связи Новосибирска с другими центрами, с Москвой.

Крупным событием было выездное заседание Президиума Академии наук в Новосибирске в сентябре 1961 года. Члены экспертных комиссий по наукам подробно познакомились с деятельностью наших институтов, дали оценку избранным направлениям и первым результатам исследований. В основном оценка была достаточно высокой. Президент Академии М.В. Келдыш, например, сказал: “Когда работа по созданию Сибирского научного городка будет доведена до конца, мы получим образцовое научное учреждение, громадный комбинат науки, который призван не только поднимать науку в Сибири, не только содействовать росту производительных сил Сибири, но и сыграть выдающуюся роль в развитии всей советской науки”. Выездное заседание Президиума всколыхнуло весь коллектив Отделения, вызвало большой энтузиазм.

Остановлюсь кратко на достижениях институтов Академгородка за этот первый период. Поскольку все написанное — воспоминания, а не отчет, то по­нятно, что я буду касаться только того, что мне наиболее близко.

Первые итоги. К следующему большому смотру — 10-летию Сибирского отделения, которое отмечалось в 1967 году, можно было с уверенностью сказать, что замысел создания комплексного научного центра удался. В Академгородке сосредоточены на одной территории 17 институтов и конструкторских бюро — это 7—8 % научного потенциала Академии наук СССР (а все СО АН составляет 10—15 %).

Если на схеме Академгородка соединить линиями институты, которые взаимодействуют, получится густая сеть, отражающая многообразные связи наук. Но наибольшее число линий сойдется в Институте математики и Вычислительном центре, которые и сами расположены в центре Академгородка.

Математика сейчас вросла во все науки, без ЭВМ немыслима полноценная работа комплексного научного центра. В Академгородке нам удалось осуществить плодотворные связи практически всех наук с математикой, что и позволило в ряде случаев сильно продвинуться вперед.

Математика.

В Институте математики с первых лет получили развитие современные научные направления, возглавляемые видными академиками:

С.Л. Соболевым, А.И. Мальцевым, Л.В. Канторовичем, А.Д. Александровым, каждый из которых воспитал плеяду талантливых учеников. Работы института трижды отмечены Ленинской премией.

Яркие результаты по кубатурным формулам получил С.Л. Соболев. В области анализа с самого начала образовалась сильная группа молодых докторов (А.В. Бицадзе, П.П. Белинский и другие).

Особенно сильно выросла и укрепилась школа А.И. Мальцева — лауреата Ленинской премии, умелого организатора и большого ученого. Здесь был получен ряд крупных результатов; он сам и его сотрудники принимали активное участие в развитии университета и физматшколы. Ранняя смерть А.И. Мальцева была для нас большим ударом, но созданная им алгебраическая школа продолжает занимать ведущее положение и пополняться молодежью. Его имя носит улица в Академгородке, где он жил, и аудитория в университете, где он читал лекции.

В тесном контакте с экономистами (А.Г. Аганбегяном и его сотрудниками) в Институте математики получил большое развитие экономико-математический отдел, созданный академиком Л.В. Канторовичем и возглавляемый сейчас его учеником членом-корреспондентом В.Л. Макаровым. Об этом стоит сказать особо — именно у нас, в Академгородке, на базе постоянного взаимодействия математиков и экономистов оформились и получили сильное развитие новые направления науки — линейное программирование и экономико-математическое моделирование, значение которых для планирования народного хозяйства трудно переоценить. За исследования в области математической экономики Л.В. Канторович был удостоен Ленинской премии, а еще через десять лет — Нобелевской премии.

В теоретическом отделе Института гидродинамики академик И.Н. Векуа вел свои известные исследования в области интегральных уравнений, отмеченные в 1963 году Ленинской премией, Л.В. Овсянников существенно развил групповой анализ дифференциальных уравнений. Из молодежи крупный результат получил P.M. Гарипов — он разработал новый теоретический подход к изучению явления цунами.

Яркий след оставил член-корреспондент А.А. Ляпунов. Он собрал около себя группу способной молодежи и много работал с ними по кибернетике и ее самым разнообразным приложениям. Велика роль Ляпунова в создании физматшколы и системы отбора учащихся.

Наиболее крупные успехи Сибирского отделения в области прикладной и машинной математики связаны с приходом в СО АН академика Г.И. Марчука. В 1964 году Марчук возглавил Вычислительный центр СО АН. Здесь он орга­низовал широкие исследования по математическому моделированию, проблемам физики атмосферы и океана, геофизики, языкам программирования и программ­ному обеспечению различных задач науки и техники. Методы численных реше­ний в области механики сплошной среды и математической физики существенно продвинул вперед академик Н.Н. Яненко, сейчас он продолжает эту работу во главе Института теоретической и прикладной механики. В области некорректных задач и приложения математических методов в геофизике сильные результаты получили М. М. Лаврентьев и А.С. Алексеев.

Крупнейшим успехом Сибирского отделения надо считать созданную по инициативе Г.И. Марчука АСУ “Сигма” (в первом варианте — АСУ “Барнаул”) — одну из лучших в СССР по полноте охвата процессов производства, подготовке выпуска продукции и по масштабам. Это коллективный труд сотрудников нескольких институтов Отделения (экономистов, математиков), отраслевого НИИ и самих промышленных предприятий. Созданию этой АСУ активно помогали Барнаульский радиозавод и его директор Б.В. Докторов.

Приятно отметить, что ВЦ с самого начала проводит линию тесной кооперации при решении проблем из различных областей — с ним успешно сотрудничают (и получают крупные результаты) Институт катализа, Институт органической химии, Институт гидродинамики, Институт ядерной физики, Институт автоматики и электрометрии, в последние годы — Институт цитологии и генетики.

Гидродинамика.

Остановлюсь подробнее на Институте гидродинамики — первенце Сибирского отделения. Естественно, эта тематика мне ближе всего. Кроме того, на примере гидродинамики хорошо видно, как на интересных и прак­тически важных задачах быстро выросла и приобрела свое лицо научная моло­дежь, приехавшая в Сибирь даже без кандидатских степеней.