Опыты жизни

Детонация.

Одной из первых установок в Институте гидродинамики была установка по изучению детонации (взрыва) газа в цилиндрической трубе. Уже за несколько десятков лет до этого было обнаружено, что фронт детонации распространяется по спирали. Многие, в том числе крупные, ученые пытались построить теорию этого явления. Его долго изучали в московском Институте химической физики (у Н.Н. Семенова), но и здесь большого успеха добиться не удалось. Б.В. Войцеховский при активном участии Р.И. Солоухина, М.Е. Топчияна и В.В. Митрофанова построил теорию, которая полностью расшифровала это явление и впоследствии получила ряд важных приложений. За эту работу Б.В. Войцеховский, Р.И. Солоухин и Я.К. Трошин (Москва) были удостоены Ленинской премии.

В том же круге идей Л.А. Лукьянчиков разработал новый тип безопасных высоковольтных детонаторов, не срабатывающих даже при ударах (скажем, молотком на железной плите), а также при сильном нагреве (можно бросить на раскаленные угли). Это изобретение позволило резко расширить область применения взрыва в народном хозяйстве — автоматическое отключение тока, рыхление мерзлого грунта, штамповка деталей. Метод штамповки взрывом, внедренный сначала на авиационном заводе им. Чкалова в Новосибирске, быстро распространился на различные заводы многих министерств.

Направленный взрыв.

При взрывных работах почти всегда важно, чтобы грунт переместился в определенном направлении. У меня появилась идея — как надо расположить взрывчатку, чтобы осуществить направленный переброс грунта. Я предложил ее разработку своим ученикам В.М. Кузнецову и Е.Н. Шеру. Эксперименты, выполненные в 1960 году на берегу Обского моря, подтвердили правильность полученного решения, которое позволило повысить эффективность использования взрыва.

Сверхвысокие скорости.

начале 60 —х годов в связи с развитием космических исследований стала весьма актуальной проблема встречи космических аппаратов с метеоритами. Мой ученик В.М. Титов (ныне член-корреспондент) взялся за задачу моделирования метеоритного удара в земных условиях. Используя принципы кумулятивных зарядов, Титов добился возможности разгонять небольшие металлические шарики до космических скоростей — 15—20 км/сек. Это открытие позволило Титову изучать эффект удара о преграды (защитное устройство, обшивку, иллюминатор космического корабля) частиц с космическими скоростями, иными словами, моделировать встречу корабля с метеоритами. Эти опыты также тесно связаны с проблемой эффекта действия метеоритов, падающих на Землю, Луну и другие небесные тела.

Сварка взрывом.

Стрелочный завод обратился к нам с просьбой помочь осуществить упрочнение взрывом подвижной части стрелки. Сотрудники института А.А. Дерибас, Ю.А. Тришин, Е.И. Биченков быстро провели нужный опыт. Обработанная взрывом стрелка была поставлена на путь, и через полгода стало ясно, что она может служить почти в два раза дольше, чем обычно. При желании за полгода-год можно было наладить упрочнение всех выпускаемых заводом стрелок и тем самым дать солидную прибыль. К сожалению, из-за бюрократической волокиты широкое внедрение затянулось. Чтобы пустить на стрелочном заводе цех по упрочнению взрывом, понадобилось почти 15 лет!

Разработка метода упрочнения случайно привела к новому научно-техническому открытию. Желая усилить эффект и избавиться от возможных при взрыве нарушений поверхности стрелки, попробовали упрочнять стрелку, бросая на нее взрывом металлическую пластину. При опытах неожиданно обнаружилось, что часто металлическая пластина приваривается к стрелке. Во время осмотра детали с приваренной пластинкой в лабораторию зашел сотрудник из отдела прочности, посмотрел и воскликнул: “Товарищи, это же новый метод сварки!”, но тут же начал говорить, что все это только забавное явление и приложений иметь не может. Через несколько дней мне принесли на подпись для отправки составленную им заявку на “изобретение” сварки взрывом. Сотрудник был явно жуликоват, мы от него быстро избавились. Развитие теории и практики сварки взрывом взял на себя А.А. Дерибас.

Забавное в этой истории то, что за 15 лет до описанных опытов аналогичная сварка была получена Н.М. Сытым в моей лаборатории под Киевом. Для опытов была нужна медная болванка диаметром 10—20 сантиметров. Достать такую болванку мы не смогли, но у нас была медная проволока. Сытый взял пучок этой проволоки, обмотал детонирующим шнуром и произвел подрыв. Получилась нужная монолитная болванка. Аналогичная сварка происходила также и при опытах с кумулятивными зарядами, но мы рассматривали эти эффекты как курьез.

Оценка, данная этому явлению специалистом по прочности, хорошо знакомым с обычной сваркой, явилась примером того, как важно в коллективе (или рядом) иметь ученых и практиков разных специальностей.

Параллельно с нами сваркой взрывом начали заниматься в США, позже, но в очень широких масштабах — в Швеции, ФРГ, Японии. По количеству раз­личных применений взрыва для сварки мы сегодня занимаем первое-второе ме­сто в мире, но по массовому применению особо важных биметаллических изде­лий (например, сталь — нержавейка), мы стоим на одном из последних мест. Причина — министерствам невыгодно выпускать биметалл, в несколько раз бо­лее дешевый, чем металл с теми же качествами, но дорогой.

Надо отдать должное А.А. Дерибасу, который, несмотря на трудности внедрения, помог сваркой взрывом решить много важных технических задач прямо на заводах.

Больших успехов в использовании взрыва добился Институт электросварки им. Е.О. Патона АН Украины, куда мы отпустили одного из авторов сварки взрывом В.М. Кудинова.

Гидродинамические установки.

С самого начала создания института встал вопрос об экспериментальной базе. Говорили о необходимости создания бассейна для протаскивания в нем моделей судов, лодок — в целях поиска наивыгоднейших конструкций. Самым крупным таким сооружением является канал-бассейн в институте им. Крылова в Ленинграде. Повторять такое сооружение было явно нецелесообразно — долго, дорого, да и рассчитывать на лучшие показатели, чем у ленинградцев, не приходилось. Б.В. Войцеховский, М.А. Лаврентьев, Г.С. Мигиренко предложили и в течение полугода в содружестве с молодежью (Б.И. Новиков и другие) создали принципиально иные устройства, на которых было возможно эффективно испытывать разные модели.

Гидравлика.

Сотрудники во главе с академиком П.Я. Кочиной (член-корреспондент О.Ф. Васильев, Н.А. Притвиц и другие) принимали участие в решении больших проблем, связанных с использованием грунтовых вод, расчетами и проектами сибирских гидроэлектростанций.

Благодаря исследованиям наших гидравликов на Красноярской ГЭС впервые в стране было спроектировано, а затем и построено новое сооружение для переправы судов через 100-метровую плотину — судоподъемник, заменяющий шлюзы. Судно заходит в камеру с водой, которая по рельсам поднимается (или опускается) на нужную высоту, где корабль выходит из камеры в реку (верхний или нижний бьеф).

Совет по взрыву.

Полученные теоретические и практические результаты по взрыву требовали более широкого признания и возможностей для их исполь­зования. По моей инициативе в системе Академии наук СССР в 1959 году был создан Научный совет по народнохозяйственному использованию взрыва, где я стал председателем, а академик М.А. Садовский — моим заместителем. После организации Совета мы получили дополнительные возможности помогать реализации взрывных методов в технике и народном хозяйстве. У нас установилась прямая связь с Союзвзрывпромом и его главным инженером М.М. Докучаевым.

Как раз в то время велось проектирование создания методом взрыва противоселевой плотины на реке Малой Алмаатинке, в районе Медео, в 15 километрах от Алма-Аты. Довольно редко, один раз в 20—30 лет, при определенных климатических условиях в горах при таянии снегов образуются озера. В какой-то момент снежная плотина их не выдерживает и рушится, и огромная масса воды (до миллиона кубометров), несущая каменные глыбы, устремляется вниз по долине речки. Мощность водокаменного потока такова, что он может уничтожить половину Алма-Аты (за 100 лет город страдал от селей 3 раза). В 1962— 1963 годах показания гидрометеослужбы и сейсмических станций стали тревожными — ожидались крупные сели. Взрыв был единственным методом быстро создать плотину на пути селя и защитить город.

М.М. Докучаев предложил создать плотину двукратным взрывом, группа молодежи (М.А. Садовского и моя) провела расчеты, проект был представлен в Совмин Казахстана. Совмин и ЦК партии республики поддерживали проект, но ряд академиков Казахской Академии наук и ученые разных специальностей выступили в печати с резкими возражениями. Говорили и писали о том, что пред­полагаемый взрыв 10 тысяч тонн взрывчатки сам по себе опаснее селя. Экспер­тиза была поручена Совету по взрыву.

Собирались несколько раз в Академгородке и Москве, между заседаниями проводили подсчеты разных вариантов расположения ВВ и возможные сейсмические, фугасные, дымовые (то, чего больше всего боялись противники взрыва) последствия. По приглашению первого секретаря ЦК компартии Казахстана Д.А. Кунаева руководство Совета несколько раз собиралось в Алма-Ате, в совещаниях участвовали также противники взрыва.

На решение взрывать сильно повлиял сель, происшедший в районе озера Иссык в 70 километрах от Алма-Аты. Дело было так. В воскресенье, 7 июля 1963 года, на Иссык приехал один из руководителей республики с гостями. У причала их ожидал катер для поездки на другую сторону озера, чтобы показать гостям построенные там дома отдыха. Катер был наготове, но водитель куда-то отлучился. Пока его ждали, со стороны гор раздался гул и грохот — это шел сель. Стало ясно, что гостей нужно немедленно увозить. Через несколько минут после их отъезда в озеро вошел грязекаменный селевой поток. Озеро переполнилось, в естественной каменной плотине, подпиравшей его, образовалась промоина, и новый селевой поток вместе с водой из озера хлынул вниз по ущелью. Находящийся в конце ущелья районный центр Иссык сильно пострадал, но жертв там почти не было — жители были предупреждены о надвигающейся опасности.

Вскоре нас снова вызвал Д.А. Кунаев и запросил дополнительные данные о безопасности взрыва с тем, чтобы принять окончательное решение. Для проверки в районе, близком к будущей плотине, был произведен модельный взрыв. В спешке мы забыли обеспечить себе укрытие и во время взрыва попали под каменный дождь из камешков от 10 до 100 граммов — все старались голову вобрать в плечи и защитить ее руками. Обоснование безопасности было убедительным, и было принято окончательное решение — взрывать.

Взрыв произвели летом 1966 года. Мы стояли на горе и видели все — от огня до раздробленной каменной массы, отделившейся от склона и завалившей ущелье. Все это мы наблюдали из укрытия, хотя камни на этот раз до нас не долетели.

Через семь лет после сооружения плотины, летом 1973 года, по алмаатинскому ущелью прошел сель, по мощности больший, чем все прежние (он нес валуны весом до 120 тонн). Все построенные выше плотины селевые ловушки были сметены. Селехранилище, образованное плотиной, и рассчитанное на 100 лет, заполнилось почти на три четверти. Водоотводные трубы были забиты, уровень озера неуклонно поднимался, началось просачивание воды через плотину.

Из Москвы была срочно вызвана комиссия: от науки были М.А. Садовский и я. Мы очень жалели, что с нами нет главного создателя плотины М.М. Докучаева. На плотине собрались во главе с Кунаевым руководители Республики, представители промышленности, строители плотины, военные и ученые. Главный вопрос: выдержит ли плотина напор миллиона кубов? Хотя почти все были уверены, что выдержит и что просачивание тоже не страшно (обыкновенная фильтрация через каменную наброску), были предприняты меры по спуску воды из озера через трубы. Здесь исключительную организованность и культуру про­явили военные. Через два дня можно было спокойно ехать домой.

Еще одной важной работой по линии Совета по взрыву была экспертиза на строительстве Красноярской ГЭС. Там нужно было вынуть часть скалы из основания плотины, но использовать взрывы боялись (не образуются ли в скале глубокие трещины). Под мою ответственность все же стали взрывать, и это сильно ускорило работы.

Крупным успехом надо считать завершение работ по теории и практике шнуровых зарядов. Много экспериментов (на воде, под водой, на льду, подо льдом) выполнено на Обском море. Для испытаний на толстом льду (до 2 метров) была организована на самолете экспедиция на Диксон и в устье Енисея. Взрывчатку пришлось взять с собой — так и летели, сидя на мешках с тротилом. Позже накладные заряды с успехом использовались для ликвидации скалы на Казачинских порогах реки Ангары, мешавших судоходству.

Главные авторы и исполнители этих работ (Н.М. Сытый, М.М. Лаврентьев, А.А. Дерибас, В.М. Кузнецов, Г.С. Мигиренко) были удостоены Ленинской премии.

Теоретическая и прикладная механика. Этому институту выпала сложная судьба — несколько раз менялись директора, а с ними и направления исследований. Основатель института академик С.А. Христианович создал современную экспериментальную базу исследований, были построены мощные аэродинамические трубы и стенды.

Были попытки непомерно расширить эту базу, а поскольку карман у Сибирского отделения один, то это пошло бы в ущерб другим, да и увело бы институт в прикладные исследования, свойственные не академической, а отраслевой науке. С приходом на пост директора академика Н.Н. Яненко в институте увеличился удельный вес теоретических тем и численных методов решения задач механики сплошной среды.

Физика в Академгородке представлена четырьмя институтами: Институтом ядерной физики, Институтом теплофизики, Институтом физики полупроводников, Институтом автоматики и электрометрии.

Институт ядерной физики был создан по инициативе И.В. Курчатова. Работавший у него талантливый молодой физик Г.И. Будкер разработал проект ускорителя элементарных частиц со встречными пучками. Курчатов считал это направление весьма прогрессивным, но требующим больших установок и новых людей, и поэтому развивать его следовало на новом месте. Курчатов рекомендовал Будкера для создания в Новосибирске Института ядерной физики и реали­зации там идеи по встречным пучкам. Он рекомендовал также избрать Будкера академиком. Вместе с Г.И. Будкером переехала большая группа сильных физиков (А.А. Наумов, С.Т. Беляев и другие) со своими учениками. Институт быстро вырос и получил мировое признание, работы по встречным пучкам и ускорителям были отмечены Ленинской и Государственной премиями. Институт привлек и воспитал много способной молодежи ( Р-д 3. Сагдеев был избран академиком в 35 лет, А.Н. Скринский — в 34 года).

Ускорители и знаменитый круглый стол, за которым заседает Ученый совет Института ядерной физики, не сходили со страниц газет и журналов и с киноэк­ранов.

Но не обошлось и без сложностей. Стремление Г.И. Будкера расширять институт (в частности, чтобы производить и продавать ускорители) вызвало у меня серьезные опасения. Правда, новосибирский институт — самый маленький среди исследовательских центров ядерной физики, имеющихся в стране (в Москве, Дубне, Обнинске), но он уже и так был больше всех институтов в Академгородке, а мы не могли допускать роста этой диспропорции. Кроме того, по моему глубокому убеждению, институт с количеством работников свыше тысячи становится малоуправляемым, начинается распыление сил.

Крупные результаты получены в Институте теплофизики. Директору С. С. Кутателадзе (ныне — академик) удалось собрать и подготовить очень сильный коллектив теоретиков и экспериментаторов. При активном участии Кутателадзе были решены важные проблемы энергетики: найдены закономерности теплообмена при кипении, в турбулентных пограничных слоях, в закрученных потоках. Найден эффективный путь использования подземных термальных вод (профессор Л.М. Розенфельд). На Камчатке впервые в мире была построена экспериментальная геоэнергетическая станция с турбоагрегатом, работающим на парах фреона.

Новое время — новые задачи, теперь наши теплофизики успешно решают ряд проблем, связанных с тепловыми эффектами при движении тел в атмосфере.

Результаты международного класса по голографии, по автоматизации физических экспериментов и по устройствам для работы человека с ЭВМ получены в Институте автоматики и электрометрии (директор — член-корреспондент Ю.Е. Нестерихин).

В Институте физики полупроводников под руководством члена-корреспондента А.В. Ржанова получили развитие новые важные направления: акустооптика, акустоэлектроника. Здесь за результаты работ по лазерной физике и ее техническим применениям отмечен Ленинской премией профессор В.П. Чеботаев (впоследствии — академик).

Химия.

Уже в первые годы работы СО АН много ценных идей и откры­тий выдали наши химические институты. При активной помощи Н.Н. Семенова нам удалось собрать в городке блестящую плеяду ученых в области химии, сильных теоретиков, в то же время тесно связанных с промышленностью, знавших ее нужды. И второе важное обстоятельство — они работали рука об руку, в тесном контакте, их связывала настоящая дружба. Припоминаю случай: на выборах в Академию Н.Н. Ворожцов набрал необходимое число голосов, чтобы стать академиком, но не было вакансии. Когда удалось добиться дополнительной вакансии и его избрание состоялось, В.В. Воеводский от радости даже прослезился.

В.В. Воеводский, наш первый академик среди химиков, сыграл огромную роль в становлении химической науки в Отделении и в подготовке научных кадров. Человек широкого научного кругозора, он работал во многих новейших областях химии и физики, интересовался проблемами на стыках наук, был словно рожден для работы в комплексном научном центре. У меня с ним было единственное расхождение — по спорту. Он настаивал на строительстве спортивных залов, я же считал, что в городке сама природа создала все условия для физкультуры: зимой ходи на лыжах, летом плавай. (Кстати, однажды, когда я был в Австралии и меня пригласили на матч по регби, я высказался в том духе, что наука далеко ушла бы вперед, если бы в нее вкладывали те силы и энергию, которые уходят во время спортивных баталий. В местной газете воспроизвели эту шутку, а на рисунке изобразили, как я спасаюсь бегством от разъяренных болельщиков).

В.В. Воеводский и член-корреспондент А.А. Ковальский заложили прочные основы Института химической кинетики и горения, который работает на переднем крае физической химии и новых тонких методов исследования хими­ческих превращений, воспитали много способной молодежи. Теперь институт возглавляет ученик В.В. Воеводского — член-корреспондент Ю.Н. Молин.

Неорганическую химию поставил на надежные рельсы академик А.В. Николаев. Он еще до войны работал по сибирским проблемам, открыл в Кулундинских озерах поваренную соль, а за теоретические исследования первым был удостоен премии имени В.И. Вернадского. В Институте неорганической химии впервые была разработана новая методика получения сверхчистых цветных ме­таллов — платины, кобальта, золота. Академик А.В. Николаев со своим кол­лективом добился золота чистотой “шесть девяток” (то есть содержащего толь­ко одну миллионную долю примесей). Получение таких чистых металлов имеет особое значение для многих разделов науки и техники, особенно в электронике, космической технике, вычислительных машинах. Широкое внедрение в практи­ку получили также разработанные в институте моющие средства.

Институт катализа стал, можно сказать, образцом удачного симбиоза “наука — промышленность”. Теоретические исследования по катализу академика Г.К. Борескова и его учеников, его совместные работы с членом-корреспондентом М.Г. Слинько по математическому моделированию каталитических процес­сов (еще один плод комплексного подхода и близости математиков) получили международное признание и нашли широкий выход в промышленность. Академик Г.К. Боресков стал во главе международной организации по развитию этих направлений.

Много ценных теоретических и практических результатов дал Институт органической химии, созданный академиком Н.Н. Ворожцовым. Мне особенно приятно, что в этом институте также получили развитие связи химиков и математиков, на базе ЭВМ возник Всесоюзный центр по спектрам химических веществ, который возглавляет академик В.А. Коптюг. Дирекция этого института постоянно уделяла внимание подготовке кадров как через университет, так и путем привлечения студентов, аспирантов, молодежи к решению больших проблем химии. Эти традиции продолжаются и теперь.

Геология.

Одним из наиболее сильных по кадрам и оборудованию с самых первых дней образования СО АН стал Институт геологии и геофизики. В нем удачно объединились сибирские геологи, в основном воспитанники старой томской школы, а также приехавшие из европейской части страны представители других школ.

Институт геологии можно назвать кузницей кадров самой высокой квалификации. Здесь, например, выросли академик Б.С. Соколов, ныне — академик—секретарь Отделения геологии, геофизики и геохимии Академии наук, академик Ю.А. Косыгин, директор Геологического института в Хабаровске, и академик А.Л. Яншин.

Время создания СО АН совпало с открытием в Сибири многих новых месторождений нефти, газа, железных и полиметаллических руд, интенсивно развивалась добыча золота, алмазов. Институт во главе с академиком А. А. Трофимуком принял самое активное участие в обосновании этих поисков, стал флагманом геологической науки в Сибири. Исследования наших ученых явились теоретическим фундаментом для работы большой армии сибирских геологов-производственников. Крупные результаты за последние годы получены по проблеме искусственного выращивания кристаллов. Созданный в Академгородке геоло­гический музей привлекает многочисленных гостей — и наших, и зарубежных.

Методы добычи полезных ископаемых разрабатывает Институт горного дела, созданный еще в составе Западно-Сибирского филиала и много лет работавший под руководством Н.А. Чинакала, автора знаменитого щитового метода добычи угля. Главным направлением института было создание новой техники для горных работ, и успехи коллектива в этом направлении отмечены Ленинской премией. Появление новых институтов Сибирского отделения (гидродинамики, теоретической и прикладной механики) вдохнуло в институт новую жизнь — больше внимания стало уделяться проблемам горного давления, механике горного массива. Был получен интересный результат — научились определять, как расположить на глубине взрывчатку, чтобы после взрыва куски руды получились в среднем нужных размеров, удобные для выемки и транспортировки. Этот результат, а также машины, разработанные на вибрационных принципах, легли в основу новой высокопроизводительной технологии добычи руды.

Цитология и генетика.

Этот институт, организованный академиком Н.П. Дубининым, на первом этапе прошел короткий, но трудный путь развития. Огромная роль в сохранении и дальнейшем развитии института (после отъезда Дубинина) принадлежит академику Д.К. Беляеву. Под его руководством сложился дружный коллектив теоретиков и практиков, получено много крупных результатов в разных направлениях.

Особо надо отметить, что в Академгородке дана зеленая улица одной из самых молодых и в то же время многострадальных отраслей биологии — генетике. Методом радиационного мутагенеза был выведен новый сорт пшеницы Новосибирская—67, приспособленный к сибирским условиям, получены улучшенные сорта сахарной свеклы. Сильное развитие получила молекулярная биология: уже в первые годы созданы действенные противовирусные препараты.

Экспериментальная биология и медицина.

При формировании институтов Академгородка возникла мысль о том, чтобы иметь институт медико-биологического направления.

Медицина как отрасль науки много лет назад отделилась от близких ей физики, химии. Организация такого института в Академгородке была попыткой соединить фундаментальные достижения в области естественных наук с опытом и потенциалом медицинской науки и практики. С.Л. Соболев и я поехали в Академию медицинских наук, где нас хорошо встретили академики Бахирев, Петровский, Василенко. Мы рассказали о планах создания нового крупного научного центра в Сибири и просили помочь в подборе людей. Сообща перебрали многих известных медиков и остановились на Е.Н. Мешалкине — крупном хирурге и организаторе (позже он получил Ленинскую премию, стал Героем Социалистического Труда). Мешалкин взялся за дело с энергией и энтузиазмом, собрал коллектив врачей и физиологов, организовал лаборатории, начал прово­дить операции на сердце, и скоро это стало основным делом всего коллектива. Было ясно, что институт идет не в сторону фундаментальных исследований. Расширялась клиника, росло число операций. Если исключить субъективные факторы, то, видимо, это была преждевременная попытка соединить две разобщенные и развивающиеся согласно своим собственным традициям системы — Академию наук и Академию медицинских наук, и эта попытка, к сожалению, не удалась. С Институтом экспериментальной биологии и медицины пришлось рас­статься, та же судьба постигла позже и отпочковавшийся от него Институт фи­зиологии. Сейчас первый из них подчинен Министерству здравоохранения РСФСР, второй вошел в состав Сибирского отделения АМН.

Экономика.

При создании Академгородка была ясна необходимость иметь институты по общественным наукам.

Становление института экономики прошло не просто. Директор института член-корреспондент Г.А. Пруденский в числе первых приехал в Академгородок и привез группу своих сотрудников и учеников — значительный, но весьма пест­рый коллектив. Сам Пруденский принадлежал к старшему поколению экономистов и довольно скептически относился к еще только пробивавшим себе дорогу в экономике математическим методам, которые развивала в его институте группа молодежи во главе с А.Г. Аганбегяном, тесно связанная со школой Л.В. Канторовича. Сложилась конфликтная ситуация. Президиум Отделения был склонен больше поддерживать Аганбегяна с его новыми подходами, ему дали возможность организовать самостоятельную (и довольно крупную) лабораторию по применению математических методов в экономике. Год спустя Пруденский серьезно заболел и уехал для лечения в Москву, где вскоре скончался. Директором института стал А.Г. Аганбегян (ныне — академик). За прошедшие годы в институте сформировался сильный коллектив, пользующийся большим авторитетом. Совместно с НГУ выращено много специалистов по экономике. Институт стал признанным лидером в разработке экономико-математических моделей развития народного хозяйства, совместно с государственными плановыми уч­реждениями союзного и республиканского значения ведет важные работы по планированию развития производительных сил восточных районов страны.

История.

Сформировать институт гуманитарного профиля в комплексе с естественными науками оказалось не так легко. У физиков, химиков, геологов здесь было много коллег, им для работы важнее всего были хорошие лаборатории и приборы. А историкам, филологам, философам нужны богатые библиотеки, центральные архивы, общение с учеными того же профиля. Пришлось начать с организации гуманитарного отдела в Институте экономики, его возглавил известный археолог и исследователь Сибири и Дальнего Востока А.П. Окладников (теперь — академик, Герой Социалистического Труда). Он подобрал силь­ный коллектив молодежи и энтузиастов. Исследования и находки коллектива под руководством Окладникова приобрели международную известность, много­томный труд института по истории Сибири был удостоен Государственной премии.

Подготовка кадров.

Как я уже отмечал раньше, с самых первых дней СО АН считало подготовку кадров важнейшей проблемой вообще и особенно — в Сибири.

Создание Новосибирского университета явилось первым шагом в осуществлении одного из главных наших принципов — сочетать научные исследования с подготовкой кадров для науки, высшей школы, промышленности Сибири.

Нам была предоставлена уникальная возможность — создать высшее учебное заведение, идеально приспособленное для соединения образования с наукой. Мы постарались полностью использовать опыт, накопленный в этом направлении Физико-техническим институтом, Московским и Ленинградским университетами. Для этого существовали все условия, так как среди организаторов НГУ были и организаторы Физтеха, и ученые, по многу лет преподававшие в нем и в столичном университете.

Мы развили дальше идею Физтеха, потому что смогли обеспечить университет крупными учеными-преподавателями практически по всем направлениям науки на всех факультетах: механико-математическом, физическом, естественных наук (т. е. по химии и биологии), геологическом, экономическом, гуманитарном.

Наш университет необычен. Прежде всего, он размещается в здании, гораздо меньшем, чем традиционные университеты (строительство обошлось в 4 миллиона рублей, а по общепринятым нормам он бы стоил 40—50 миллионов.). Как же это удалось? Прежде всего, здесь нет множества лабораторий — студенты работают не на учебных приборах и макетах, а в реальных лабораториях академических институтов. Здесь не так уж много аудиторий — большинство спецкурсов и факультативов читается прямо в институтах. Наконец, университету не нужны даже кабинеты для заведующих кафедрами — они имеют их у себя на работе.

Все это решается так просто потому, что университет расположен на территории Академгородка, в 10—15 минутах ходьбы от институтов. Таким образом, ученый, читающий лекцию в университете, равно как и студент, проходящий практику в институтской лаборатории, теряют минимум времени на дорогу. Уже с третьего курса у студентов начинается серьезная практика, а с четвертого курса вся их учебная неделя проходит в лабораториях институтов.

Сибирское отделение с первого дня считало университет своим кровным делом и, надо сказать, немало попортило себе крови, чтобы добиться реализации названных принципов. (Как писал Самуил Маршак: “А все хорошее, друзья, дается нам недешево”).

Подготовка молодежи для работы в науке не терпела промедления — поэтому университет был открыт в 1959 году, раньше многих институтов Отделения. Первый набор был невелик — 200 первокурсников, 50 человек, переведенных на второй курс из других вузов, и 100 человек — на вечернем отделении (это была в основном молодежь, строившая Академгородок). Занимались и слушали лекции в здании школы (корпус НГУ еще строился), а жили первую осень в палатках (общежития еще не были сданы).

Возглавил университет академик И.Н. Векуа, в качестве проректора при­гласили из Москвы одного из организаторов и работников Физтеха Б.О. Солоноуца. В Совет университета вошли крупные ученые — практически все работавшие тогда в Новосибирске академики и члены-корреспонденты Сибирского отделения, они же создавали и возглавляли кафедры. Этот Совет в ходе ожесточенных дискуссий определил те принципиальные положения, которые легли в основу работы Новосибирского университета. Чтобы освободить студентам время для исследовательской работы на старших курсах, нужно было полностью перестроить все преподавание. Университет получил право работать по индивидуальным учебным планам, содержание их рождалось в спорах и исканиях. Надо было перенести чтение большой части теоретических дисциплин на первые годы обучения, определить оптимальное соотношение лекций, семинаров, практикумов, увязать во времени получение новых знаний по различным дисциплинам.

При этом важно было дать студентам глубокие фундаментальные знания, ибо узкие специализации в наше время устаревают с огромной скоростью. Поэтому необходимо создать прочную основу, владея которой, молодой специалист сможет быстро перестраиваться и осваивать новое.

Было много сложностей с отдельными деятелями из Министерства высшего образования. Там были люди, которые считали, что наш университет должен развиваться по установленным стандартам, а Сибирское отделение все время, как могло, ломало эти стандарты, стараясь создать учебное заведение нового типа, максимально приближенное к науке.

Мы, например, не имели права беспрепятственно приглашать на работу в университет научных сотрудников академических институтов — всякий раз следовало обращаться за разрешением в Министерство. Почему-то стипендия у наших студентов была ниже, чем в Московском университете — а это все не способствовало привлечению талантливой молодежи в Сибирь. Довод был один — наш университет маленький. При этом не учитывалось, что такой “плотности” преподавателей высшей квалификации, как у нас, не было ни в одном другом университете, значит, прямой смысл всеми способами привлекать в него молодежь.

Был момент, когда совместительство ученых в университете вообще запретили — но мы выдержали и это и добились отмены этого вредного акта, рожденного непониманием сути проблемы.

Было и еще одно нападение. Ко мне в Институт гидродинамики пришел молодой человек — представитель Госконтроля: “В Вашем Институте имеют место грубые нарушения закона работы по совместительству, Ваши профессора читают лекции в рабочее время института”. Я вежливо поздоровался и сказал: “Приходите через полчаса, я должен сейчас говорить с Москвой по срочному делу”. Я позвонил министру финансов и министру просвещения: “У меня появился человек из Госконтроля и приказывает запретить ученым в рабочее время читать лекции, то есть развалить важнейшее для нас дело — подготовку кадров высшей квалификации”. Оба министра дали санкцию выгнать дурака. Когда ко мне через час снова пришел человек из Госконтроля, я показал на портрет Ленина и сказал: “Вот Ленин, а вот порог — уходите, и чтобы я Вас больше не видел”.

Несколько раз Сибирское отделение выступало с предложением передать Новосибирский университет в его ведение — это помогло бы более тесному сли­янию наших интересов, более оперативной подготовке кадров по новым специ­альностям, широкому привлечению ученых к работе с молодежью. Но это не получилось. Отголоски нашей войны за право введения новшеств в университе­те не изжиты и сегодня.

За последние годы были приняты важные решения по повышению эффективности научно-исследовательской работы в высших учебных заведениях. Предусмотрен ряд мер по усилению привлечения ученых Академии к преподаванию, разрешено более широкое совместительство, определен ряд льгот для университетов и вузов, где особенно хорошо налажена научно-исследовательская работа. Интересно, что в перечень этих вузов (70 наименований) министерство включило только два сибирских: Томский и Иркутский университеты. И не включило Новосибирский.

В 1979 году Новосибирскому университету исполнилось двадцать лет — срок, вполне достаточный для проверки правильности и жизненности его принципов. (Эти принципы после отъезда академика И.Н. Векуа в Грузию последовательно проводили сменившие его на посту ректора академик С.Т. Беляев, выпускник Физтеха, а после него — академик В. А. Коптюг.)

Я считаю, мы добились здесь большого успеха. Новосибирский универси­тет прочно врос в Академгородок, его факультеты тесно переплелись с институ­тами соответствующего профиля. Все члены Академии и половина докторов наук Академгородка (а всего — почти полтысячи сотрудников Отделения) читают в университете лекции, ведут семинарские занятия, руководят курсовыми и дипломными работами. Все деканы, заведующие основными кафедрами, профессора — сотрудники СО АН. Это к вопросу — кто учит. А теперь — кого и как учим?

В Сибирском отделении работают более двух тысяч выпускников НГУ, среди них более 700 стали кандидатами наук, теперь уже появились десятки докторов, а один (Ю.Л. Ершов) успел стать членом-корреспондентом. Выпускники университета и его аспирантуры составляют целые кафедры (математические и физические) в вузах и молодых университетах Сибири.

Одно из главных достижений НГУ — общий высокий уровень подготовки, воспитание способностей к исследовательской, творческой работе. Подтверждение — около трети дипломов и наград на всевозможных студенческих конференциях регулярно достается НГУ, его студенты не раз получали медали Минвуза и Академии наук СССР за лучшие научные работы.

Расскажу об одном эксперименте, который был проведен в конце 60-х годов по математической подготовке студентов на математических и физических факультетах. Взяли несколько крупных университетов Российской Федерации и в один и тот же час предложили на первых и пятых курсах серии задач, которые были разработаны в Отделении математики АН СССР. Руководил экспериментом академик Н.Н. Боголюбов.

В Москве был проведен анализ всех решений, и вот какая получилась картина. При десятибалльной системе по девять баллов было присуждено университетам в Москве, Ленинграде и Новосибирске, остальные четыре университета получили по три-четыре балла, причем и по первым курсам, и по пятым. (Первый курс — кого мы принимаем, пятый — кого выпускаем.)

Это было полуофициальным признанием успеха НГУ. Официальное произошло через несколько лет, когда на Всесоюзном смотре-конкурсе на лучшую постановку научно-исследовательской работы студентов первое место разделили два университета — Московский и Новосибирский.

Подмечать способности, развивать их надо не только у студентов, но и у школьников. Не в тридцать лет должен быть замечен талантливый человек, а в восемнадцать-двадцать, может быть, даже в пятнадцать. Наука от этого только выиграет.

Следующее крупное дело, которое удалось осуществить на базе новосибирского Академгородка, — это создание системы активного отбора способной молодежи на всей территории Сибири, Дальнего Востока, частично Казахстана и Средней Азии. Такой системой оказалась трехступенчатая физико-математическая и химическая олимпиада. Организовывалась она следующим образом.

Первая ступень. По школам, районным, городским и областным органи­зациям народного образования рассылаются составленные сотрудниками СО АН и НГУ задачи школьного типа по математике, физике и химии. Часть задач рассчитана не столько на знание учебника, сколько на сообразительность. Всем желающим предлагается присылать решения в адрес Университета. Это так называемый заочный тур олимпиады.

Вторая ступень. Из приславших ответы отбираются лучшие, и им дается возможность за счет местных органов народного образования приехать во время весенних школьных каникул (в марте) в ближайший областной или республи­канский центр.

В эти центры мы командируем 30—35 бригад из аспирантов, преподавателей и студентов НГУ, сотрудников СО АН, где они проводят второй (очный) тур — задают и проверяют задачи, проводят собеседования. В этом туре могут участвовать и другие школьники областных центров. В общей сложности в нем ежегодно участвуют 8—10 тысяч школьников Сибири и Дальнего Востока.

Третья ступень. Из показавших наилучшие успехи во втором туре около 600 человек за счет СО АН СССР приглашаются в Академгородок. Здесь в течение августа работает так называемая Летняя физматшкола. Крупные ученые и научная молодежь читают ребятам популярные лекции из разных областей наук. Шестьдесят молодых ученых (аспиранты, старшекурсники, доценты университета) проводят месяц со школьниками: это прогулки, купанье, беседы в аудиториях университета и наших институтов. Школьникам предлагают задачи из разных областей на сообразительность. Заканчивается Летняя физматшкола третьим туром олимпиады. Победители принимаются в Физико-математичес­кую школу-интернат (ФМШ) при Новосибирском университете. В 9-х и 10-х классах этой школы обучается более 500 ребят около 30 национальностей со всех концов Сибири и Дальнего Востока. Около половины из них — дети из маленьких городов, рабочих поселков, деревень. Это еще одно доказательство того, что способные люди распределены достаточно равномерно среди интелли­генции, рабочих и колхозников.

ФМШ дает школьникам общеобразовательную подготовку, но с углубленным изучением математики, физики, химии. Один день в неделю освобожден для слушания спецкурсов, работы в институтских лабораториях. Для ребят с “умными” руками, со склонностью к изобретательству мы создали Клуб юных техников (КЮТ), правдами и неправдами построили для него специальное здание. КЮТу много помогали А.А. Ляпунов и А.С. Ладинский (мы с ними получили даже прозвище “трех дедов КЮТа”), сотрудники разных институтов. Наш КЮТ широко развернул работу по детскому техническому творчеству, в нем занимается сейчас до тысячи ребят. На базе КЮТа созданы специальные технические классы в физматшколе.

Ребята выдумывают и строят вездеходы и болотоходы, ведут астрономические наблюдения, конструируют приборы, которые используются в наших институтах. Работы кютовцев получили около 200 медалей ВДНХ, 100 дипломов всесоюзных конкурсов. А первый директор КЮТа И.Ф. Рышков позднее руководил техническим творчеством во всесоюзном пионерском лагере “Артек”.

В период создания ФМШ раздавались голоса: а не похожи ли школы для одаренной молодежи на привилегированные учебные заведения Запада? Нет, никоим образом. Там, на Западе, основной и часто единственный принцип отбора в привилегированные колледжи — высокая плата за обучение. Мы же отбираем молодежь не по средствам и связям родителей, а по способностям. Тот, кто обладает математическим или иным дарованием и волей к труду, может их развивать, независимо от того, в какой местности и в какой семье он родился и рос.

Утверждали также, что мы выращиваем “белую кость”, вундеркиндов, зазнаек. И это не так. В ФМШ настоящего зазнайства быть не может, потому что читают лекции, ведут занятия не только школьные педагоги, но кандидаты наук, иногда академики, крупнейшие ученые. Тут не зазнаешься! Один раз осадят, второй, а на третий раз любой зазнайка поймет, что знает, в сущности, ничтожно мало и начнет работать, что называется, в поте лица.

Собственно говоря, идея отбора и обучения молодежи, способной в какой-то определенной области, не нова: существуют же художественные, балетные, музыкальные школы, и всем ясно, что в первую не примут дальтоника, во вторую — хромого, а в третью — лишенного слуха. То же самое делаем и мы, принимая в ФМШ ребят с выраженными способностями к математике или физике.

Практика показала, что ФМШ — эффективный путь в университет и в большую науку. Ее выпускники становятся лучшими студентами физического и математического факультетов университета, среди них уже более 100 кандидатов наук.

Олимпиады и ФМШ — это большой и удачный педагогический эксперимент, но его еще нельзя считать завершенным. Требует уточнения соотношение между необходимым объемом знаний и творческой инициативой. Выпускники ФМШ в университете нередко оказываются впереди своих сокурсников и потому иногда начинают “разбалтываться”. Наконец, не все удовлетворяет нас в системе школы-интерната: ребятам дорого обходятся поездки на каникулы домой (хорошо, если он с Алтая, а если с Камчатки?). И надо больше отпускать денег на содержание ребят в интернате — ведь усиленная умственная работа требует калорий не меньше, чем физкультура. А в спортивных школах нормы питания существенно выше!

На этом вопросе я сильно попортил отношения с одним весьма крупным руководителем. Встретившись с ним на правительственном приеме, я стал доказывать, что это негосударственный подход — заботиться о будущих футболистах больше, чем о будущих ученых. Разговор вышел крайне острый, помню, Е.А. Фурцева оттаскивала меня за рукав от разгневанного собеседника.

Но совершенно ясно, что олимпиады и специализированные школы — вер­ный способ выявить и подготовить для поступления в вуз по-настоящему талан­тливых ребят из самых отдаленных уголков Сибири, помочь им найти свое при­звание. Можно много рассуждать о деталях этой системы, но нельзя медлить с ее широким внедрением.

Внедрение.

Тесная связь с народным хозяйством была с первых дней орга­низации Сибирского отделения одним из его основополагающих принципов.

Чрезвычайно важно, чтобы все открытия, все достижения науки не оставались “вещью в себе”, а как можно быстрее применялись на практике, ускоряли технический прогресс. При этом надо помнить, что связь науки с жизнью — явление не одностороннее. Нельзя не видеть, что эта связь в наши дни становится непременной и обязательной как для ученых, так и для практиков. Каждому понятно, что технический прогресс прямо зависит от успехов науки. В свою очередь, контакт с производством, несомненно, оказывает благотворное влияние на науку.

Настоящий ученый не может замыкаться в стенах своей лаборатории без ущерба для творчества. Он обогащается идеями, плодотворнее ведет исследования, если регулярно посещает крупные стройки, промышленные предприятия, колхозы и совхозы, завязывает личные контакты с практиками. Ученые обязаны выявлять затруднения, с которыми сталкивается практика, чтобы оказать помощь, используя готовые научные данные или поставив необходимые эксперименты.

В первые годы работы Отделения, когда еще возводились здания институтов, бригады ученых СО АН выезжали на предприятия и стройки Сибири — в Норильск, Якутию, на Красноярскую ГЭС, на заводы Омска и Кемерова, на шахты и рудники Кузбасса. Читали лекции, давали консультации, устанавливали связи, многие из которых переросли в прочное сотрудничество.

СО АН постоянно поддерживает связь с сотнями предприятий, преимущественно в Сибири, и сотни его разработок внедрены или внедряются в народ­ное хозяйство. Сведения об этом можно найти в отчетах, в газетных и журнальных статьях. Я не хочу обращаться к примерам — важнее, на мой взгляд, проследить, как развивалась сама технология внедрения, передачи научных разработок в промышленность.

Проблема внедрения — это проблема преодоления противоречий между учеными, выдвинувшими новую идею, и директором завода, который, закономерно, не хочет идти на риск.

За рубежом тысячи предпринимателей разорились на попытках использовать принципиально новые идеи. В нашей системе управления народным хозяйством мы имеем все возможности, реально оценивая риск, успешно внедрять в жизнь новые научные открытия. Есть две крайности: одни считают, что надо открытие сразу передать промышленности, а другие — ждать, когда сама промышленность начнет использовать открытие. И то, и другое — плохо.

Существенный опыт в области внедрения мы получили на примере работы СКБ по гидроимпульсной технике, первого в СО АН учреждения подобного рода. Мы наглядно убедились, что при любой, сколь угодно прекрасной начальной идее нужна большая техническая доработка, нужны материальные возможности и люди, причем очень разные: и ученые, и инженеры, и квалифицированные рабочие, и чтобы все они трудились вместе над экспериментальным образцом.

Именно отсюда и родилось предложение о КБ двойного подчинения. Схема была такая: институт дает научную идею, министерство строит КБ, дает своих людей, мы — своих авторов идеи и молодежь, оканчивающую университет. Все они вместе “доводят изделие”. Когда ясно, что все получается, министерство строит под это изделие новый завод или цех, туда и уходят разработчики, а КБ берется за новую научную идею. Это и будет максимально быстрый путь внедрения.

Такова была схема. Но в жизни все оказалось существенно сложнее. По­началу все шло гладко. В 1966—1968 годах Президиум Сибирского отделения АН СССР совместно с заинтересованными министерствами и ведомствами при поддержке Госплана СССР и Госкомитета СССР по науке и технике выдвинул проекты развертывания при Новосибирском научном центре нескольких отраслевых НИИ, конструкторско-технологических бюро с опытными производствами для постоянной практической отработки законченных исследований. Было намечено около восьми-десяти таких организаций. Правительство одобрило предложение Президиума Сибирского отделения Академии наук СССР и Новосибирского обкома создать вокруг Академгородка проектно-конструкторский пояс. Началось строительство. Созданные НИИ и КБ приступили к работе на пер­вых порах на площадях и оборудовании Сибирского отделения, разработки велись совместными силами.

По замыслу, НИИ и КБ “пояса внедрения” должны иметь двойное под­чинение. Смысл его в том, что при сохранении обычных внутриведомственных отношений научное руководство их деятельностью должно обеспечивать Сибирское отделение АН СССР. Создание НИИ и КБ было поставлено в тесную связь с основными принципами жизнедеятельности нашего научного центра, опиралось на производственную и хозяйственную базу Академгородка. Это обстоятельство открывало широкие возможности для повышения эффективности научно-технического сотрудничества, ускорения практической реализации законченных научных работ.

Сотрудники Специального конструкторско-технологического бюро катализаторов Министерства химической промышленности проанализировали сред­ние затраты времени на получение нового катализатора по традиционной схеме. Выяснилось, что продукт приходит на завод через 10—12 лет. По новой цепочке взаимодействия, как показали подсчеты, только за счет сокращения излишних ступеней, совмещения операций, рационализации процедуры согласований зат­раты времени могут быть уменьшены вдвое. Аналогичные подсчеты, сделанные в Специальном конструкторском бюро геофизического приборостроения Ми­нистерства геологии СССР, выявили возможность сократить затраты времени на выпуск сигнальной партии нового прибора в 3—6 раз по сравнению с существующей практикой.

Во всяком начинании, тем более сопровождающемся нешаблонным изменением организационных и производственных связей, возникают проблемы, требующие особенного внимания и известной осмотрительности.

Возникли они и здесь, причем в количестве, явно превышающем обычные “шероховатости”, требующие “притирки” партнеров. Появились опасения, до­вольно обоснованные, что отраслевые бюро и институты могут превратиться в обычные конструкторско-технологические коллективы с тематикой, отражаю­щей текущие нужды отрасли. Этого нельзя было допустить.

О возникших проблемах я написал в газете “Правда” в 1972 году. Приведу выдержки из этой статьи.

“НИИ, КБ двойного руководства по самому своему смыслу должны быть головными в определенных областях техники, от них должны исходить предложения о создании проектно-конструкторских подразделений в стране для подготовки массового серийного производства. Следует всячески бороться с искушением идти по легкому пути превращения таких головных организаций в традиционные проектные институты. Здесь решает качество, а не количество. Со своей стороны Сибирское отделение обращает внимание на новизну совместно разрабатываемой тематики, помогает кадрами, создает предпочтительные усло­вия сотрудникам отраслевых НИИ, КБ для участия в исследованиях и росте научной квалификации. Мы ожидаем, что руководители сотрудничающих с нами министерств и ведомств с пониманием отнесутся к этой стороне дела. По-видимому, было бы полезно регламентировать взаимоотношения, вытекающие из двойного руководства, временным положением, утвердив его в Госкомитете по науке и технике”.

К сожалению, урегулировать отношения с министерствами оказалось го­раздо сложнее, чем убедить их создавать новые НИИ и КБ. Попытки создать типовое положение наталкивались каждый раз на возражения, причем у каждо­го министерства они были свои. Нашими отношениями с отраслевыми НИИ и КБ занимался даже Комитет народного контроля СССР, это сдвинуло дело с мертвой точки. И все же понадобилось еще пять лет и постановление ЦК КПСС от 1977 года о деятельности СО АН СССР, чтобы начинались кардинальные изменения.

Время внесло свои коррективы в первоначальную идею. Но существо ее не изменилось. Я уверен, что трудности будут преодолены, и Новосибирский научный центр вместе с “поясом внедрения” в полной мере превратится в научно­технический ансамбль, который не только ведет фундаментальные исследования, но и разрабатывает на их основе новые технологические процессы, машины, приборы, доводит их до совершенства и передает в промышленность вместе с инженерами и техниками, участвовавшими в их создании.

В “поясе внедрения” вырастут новые техникумы, институты, производ­ственно-технические училища, втузы. Здесь под руководством исследователей, крупных инженеров и организаторов производства молодые люди пройдут свой путь к диплому, работая над актуальными техническими и технологическими проектами. Присутствуя при рождении нового, они непременно станут его энтузиастами и ускорят “эстафету”, которая стартует в лаборатории ученого и финиширует в заводском цехе.

“Пояс внедрения” новосибирского Академгородка, конечно, не единственный, и на сегодня не самый главный путь передачи результатов науки производству.

Институты Отделения в широких масштабах ведут научные работы на до­говорных началах с промышленностью. Кстати говоря, средства, поступающие в результате хоздоговорной деятельности, составляют существенную часть (около трети) бюджета Сибирского отделения.

С конца 60-х — начала 70-х годов стали развиваться новые формы связей между учеными и производственниками. Я имею в виду договоры о двухстороннем творческом сотрудничестве с предприятиями, а затем и с целыми министерствами. Например, очень продуктивным был в свое время приезд к нам специалистов нефтяной промышленности во главе с министром В.Д. Шашиным. Работники министерства рассказали о своих трудностях и нерешенных проблемах, ознакомились с разработками академических институтов. С этого начались новые научные исследования, нацеленные на увеличение добычи нефти.

В 1970 году в Новосибирском научном центре побывали представители другой важнейшей отрасли народного хозяйства — цветной металлургии. Итогом встречи стал план шестидесяти крупных работ, выполняемых совместно с Министерством цветной металлургии СССР. В организации сотрудничества активно помогали работники Центрального комитета партии, и это свидетельствует о важности и масштабах дела.

Примерно к концу девятой пятилетки в Сибирском отделении при энергичном участии Г.И. Марчука (тогда — заместителя председателя Отделения) сформировался принцип “выхода на отрасль”. Он состоит в том, что внедрение научных разработок наиболее целесообразно вести на крупных, головных пред­приятиях, которые осваивают новшество, а затем при поддержке министерства распространяют его на всю отрасль. Следующий этап будет еще сложнее — ведь наиболее крупные идеи, революционизирующие производство, часто не вписываются в одну отрасль, а требуют перестройки целого ряда отраслей. Проблемы такого уровня можно решать только в государственном масштабе, с помощью Государственного комитета СССР по науке и технике.

Существует множество “путепроводов”, по которым научные идеи вливаются в промышленность. Формы сотрудничества науки с производством также требуют творческого научного подхода, изобретательности и выбора оптималь­ного решения в каждом конкретном случае.

Поддержка местных органов власти. С самого начала исключительное внимание и реальную помощь в организации научного центра оказывали Новосибирский обком КПСС и горисполком. На первых порах, пока шло строительство, город гостеприимно приютил приехавших ученых. Нам выделили производственные площади и квартиры, помогали добывать оборудование и стройматериалы, устанавливать полезные связи.

С первых же лет ученые Сибирского отделения вводились в состав обкома и горкома КПСС (не говоря уже о Советском райкоме, где они составляют боль­шинство), это сильно способствовало деловому взаимодействию.

Партийным органам Новосибирска мы во многом обязаны тем, что здесь удалось осуществить теснейшую связь науки и производства. Именно на крупнейших новосибирских предприятиях (завод им. В.П. Чкалова, “Сибсельмаш”, “Сибэлектротерм” и другие) и в совхозах Новосибирской области (Искитимский, Медведский) разработки ученых получили путевки в жизнь, отсюда они пошли на другие предприятия. Без повседневной поддержки со стороны партий­ных организаций, начиная от областной и городской, кончая парткомами заво­дов, такие масштабы внедрения были бы невозможны.

Многие дела мы делали совместно. Вспоминаю случай, когда Сибирское отделение особенно нуждалось в подкреплении его новыми членами Академии. Тогда мы вместе с первым секретарем Новосибирского обкома КПСС Ф.С. Горячевым обратились в правительство с просьбой выделить нам пять вакансий для выборов в академики и семь вакансий для членов-корреспондентов. Наше предложение было поддержано, мы получили все, что просили.

Или другой пример. Большое значение для развития вычислительной тех­ники в Академгородке, да и во всем Новосибирске, имело решение горкома партии о подготовке программистов для работы на ЭВМ. Инициатором этого решения был А.П. Филатов, тогда первый секретарь горкома.

А недавно, почти двадцать лет спустя, был проведен специальный пленум Новосибирского обкома партии с докладом первого секретаря А.П. Филатова по проблемам науки и научно-технического прогресса. Это позволяет надеяться, что совместная дружная работа приведет к более полному использованию возможностей науки.

В начальный период большую роль сыграл Е.К. Лигачев, который, не задумываясь, покинул пост заместителя председателя Новосибирского облисполкома и стал первым секретарем Советского райкома партии. В разгар строительства Академгородка работники райкома и райисполкома взяли на себя бремя больших забот. И тогда, и позже, когда строительные дела уступили место другим, связанным с организацией работы научных коллективов, с многоплановым развитием Академгородка, руководство Сибирского отделения всегда на­ходило понимание и поддержку в своем райкоме, который, если использовать слова В.И. Ленина, поистине олицетворяет “союз науки, пролетариата и техники”. (В самом деле, партийная организация Советского района включает коллективы ученых, строителей, нескольких промышленных предприятий.)

Нам работалось легко и потому, что во главе райкома уже на протяжении многих лет стоят партийные работники, которые сами являются учеными, вышли из институтов Сибирского отделения. Кстати говоря, именно на партийной работе в Академгородке многие из них выросли в крупных организаторов науки: доктор экономических наук В.П. Можин возглавляет сейчас Центральный экономический НИИ Госплана РСФСР, доктор философских наук Р.Г. Яновский — заместитель заведующего отделом науки ЦК КПСС, кандидат экономических наук М.П. Чемоданов — директор Института повышения квалификации Минвуза, доктор исторических наук P.C. Васильевский — заместитель директора Института истории, филологии и философии СО АН СССР.

Хочу отметить и роль созданного в первые годы парткома Сибирского отделения, бессменным секретарем которого был мой заместитель по Институту гидродинамики доктор технических наук, лауреат Ленинской премии Г.С. Мигиренко. Партком много сделал для сближения коллективов ученых и строителей, для их взаимопонимания, которое помогло ускорению и улучшению строительства. Позже партком был расформирован, так как большинство его функций взял на себя районный комитет партии.

С энтузиазмом работали и другие общественные организации. Профсоюз взял на себя нелегкие заботы об условиях труда и быта жителей городка, о пио­нерских лагерях, о культуре и спорте.

На счету комсомольцев Академгородка по меньшей мере два крупных дела — ежегодное проведение всесибирских школьных олимпиад вместе с Летней физматшколой и организация советов молодых ученых. Последняя форма объединения научной молодежи, родившаяся в Академгородке, позже нашла всесоюзное признание.

Академгородок называют иногда моделью научного центра вообще. Это верно, если понимать термин “модель” так, как понимают его физики или вычислители, которые отрабатывают на модели различные решения с целью найти наилучшее. Академгородок — первый, а стало быть, в значительной мере экспериментальный город науки. Во времена его создания мы пытались найти где-нибудь юридический статус города, положение о городе, но таких документов не оказалось. Поэтому Сибирское отделение вместе с районными и областными советскими и партийными органами должно было решать самостоятельно все вопросы, касающиеся не только строительства и оборудования научных институтов, но и строительства жилья, университета, школ и детских садов, поликлиник, магазинов, бытовых предприятий, искать для них кадры, рассматривать вопросы транспорта, снабжения городка продуктами, теплом, водой, электричеством — всего и не перечтешь.

Здесь особенно велика была роль моих заместителей Б.В. Белянина и Л.Г. Лаврова, инженера-архитектора А.С. Ладинского, которые с оптимизмом и энергией преодолевали природные и ведомственные преграды.

Все эти заботы и немалые дополнительные затраты, которых не знают научные учреждения, расположенные в крупных городах, — плата за возможность территориальной концентрации исследовательских институтов. Но если сравнить эти затраты с выгодами, которые получили ученые, наука, вся страна от этой концентрации, то они окажутся несопоставимыми, даже если оценивать их только в рублях. Академгородок окупил себя экономией, полученной от внедрения созданных в нем научных разработок, по приблизительным подсчетам, уже через пять-семь лет. Но главный эффект Академгородка не выражается в рублях — это его вклад в научные достижения мирового уровня, ускорение научно-технического прогресса и главное — в подготовку кадров, способных работать на переднем крае науки и техники, находить и решать проблемы, которые ставит жизнь.

Глава 11

СИБИРСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

Совет по науке.

В 50 —х годах науке уделялось все большее внимание, руководители партии и правительства все чаще привлекали ученых для рассмотрения важнейших технических и организационных проблем государственного масштаба. В прессе обсуждалась идея создания инженерно-технического или научно-технического комитета, укомплектованного ведущими учеными и инженерами разных специальностей, которые пользуются большим научным и общественным авторитетом. Комитет должен был обладать правом действенно помогать разработке новых открытий, оперативно содействовать внедрению достижений науки в промышленность, давать объективные и обоснованные заключения по спорным вопросам.

В 1963 году это предложение было реализовано в виде Совета по науке при Совете Министров СССР. Незадолго до этого Н.С. Хрущев вызвал меня к себе, рассказал об этом проекте, предложил мне стать во главе и дать предло­жения по составу нового Совета.

В Совет вошли крупные ученые, руководители Академии наук (М.В. Келдыш, В.А. Кириллин, Н.Н. Семенов, А.П. Александров, Н.Н. Боголюбов, В.А. Котельников, В.А. Трапезников и другие, председателем был назначен я, ученым секретарем Совета — Г.И. Марчук). Совету по науке поручалось вносить в правительство рекомендации по наиболее полному использованию возможностей, открываемых отечественной и мировой наукой для обеспечения быстрейших темпов развития народного хозяйства. Совету было дано право привлекать к работе государственные комитеты, министерства и ведомства, научные, конструкторские и проектные организации, предприятия и отдельных работников. Новому Совету было выделено в Кремле две комнаты и штат — две технические единицы.

Обсудив на первом заседании общие проблемы усиления влияния науки и укрепления ее связей с техникой, мы решили начать работу с проблем освоения Сибири. Поясню вкратце, о чем идет речь.

Техника Севера.

Еще только начиная знакомиться с сибирскими проблемами, я столкнулся с таким парадоксом. Все знают о сибирской зиме с ее лютыми морозами до 40—60 градусов, кое-кто ее даже побаивается, однако в хозяйственных, технических и научных решениях этот фактор нередко игнорируется. А речь идет о поведении различных материалов и сооружений при низких температурах, о проблемах хладоломкости и хладостойкости.

Ни одному разумному архитектору не придет в голову строить дома на берегу Черного моря такими же, как, скажем, в Норильске или Омске. И вряд ли кто захочет у нас в Сибири жить в доме, перенесенном из Абхазии. Но эта элементарная истина, к сожалению, очень медленно доходит до конструкторов и инженеров, создающих, к примеру, автотранспорт или землеройную технику. Стальная деталь, которая годами великолепно работает в условиях Украины или Кубани, становится хрупкой, как стекло, в Якутии или на Таймыре. В итоге мы наносим себе серьезный ущерб, ибо машины живут в несколько раз меньше, чем могли бы, если бы ответственные детали делались из специального хладоустойчивого металла. Истратив дополнительные тысячи, мы сберегли бы миллионы.

В сильные морозы разрушается не только металл. Резина крошится, как сухари, пластмасса трескается, смазка твердеет и перестает выполнять свое назначение. По подсчетам специалистов, количество поломок и аварий, износ деталей стандартной техники на Севере в 3—5 (а иногда и в 8—10) раз больше, чем в условиях средней полосы страны.

Из-за несоответствия применяемой техники требованиям северных условий, из-за транспортной неосвоенности территорий и других причин общая сумма годовых народнохозяйственных потерь достигает миллиардов рублей.

Проблема хладоломкости металлов почти полностью разрешена в отече­ственном мостостроении, на железнодорожном транспорте, в судостроении и самолетостроении, но почему-то это не распространилось на автомобильный транспорт, на горнодобывающую и дорожную технику.

Громадные работы по использованию богатств Севера поставили на повес­тку дня создание морозостойкой техники и материалов в широких масштабах.

За проблему взялся Б.Е. Патон. Он на очередном заседании Совета сделал обстоятельный доклад и внес предложения, которые были всеми поддержаны: об усилении работы по созданию хладостойких материалов и новых конст­рукций транспорта (пригодных в условиях снега, болот, бездорожья, низких тем­ператур).

Для того чтобы иметь более четкое представление о задачах техники Севера, я, Г.И. Марчук, Н.А. Шило и М.М. Лаврентьев в декабре 1964 года побывали в Якутске, Магадане, на Чукотке. Эти поездки дали очень много: мы получили яркие впечатления о крае, узнали о его нуждах.

Остановлюсь на двух встреченных организационных нелепостях. При случайной беседе в самолете нам рассказали об ухищрениях, когда добытое минеральное сырье не сдается государству полностью, а частично оставляется на следующий квартал или даже год. Иначе, если добыли больше плана, на следующий квартал (год) план будет еще больше. А добыча-то колеблется в зависимости от многих условий (на какое место залежи попали, долго ли стояли сильные морозы и т. д.). Кому же охота ходить в отстающих?.

По возвращении в Москву я поднял вопрос об экономической нелепости сложившейся системы планирования. Помню, меня заверили, что порядок установления плана “от достигнутого” будет изменен. Но проблема оказалась много сложнее, чем думалось тогда.

Со второй, не менее вредной, нелепостью не полностью справились до сих пор. У нас много говорится и пишется о проблеме запасных частей для машин — какая-то, часто пустяковая, деталь машины выходит из строя — и машина встала. А добыть эту запасную часть не так просто.

В Сибири недобор урожая часто вызван именно тем, что из-за поломок техники хлеб не успевают собирать до наступления дождей и снегопада. Особенно остро стоит вопрос на Севере — я сам видел тысячи машин, которые меся­цами простаивают из-за отсутствия запчастей, резины. Несколько лет назад в Якутском филиале провели обстоятельное исследование — сколько мы несем убытков ежегодно из-за отсутствия запчастей. Цифра получилась внушительная. Ученые ставят этот вопрос уже давно, но существенные сдвиги происходят только в последнее время.

Активное участие Совет по науке принял в решении вопроса о целесообразности создания Нижне-Обской ГЭС. Была большая борьба. Плотина в низовьях Оби создала бы огромное водохранилище размером примерно с Каспийское море, затопила бы многие территории, перспективные на нефть. На изыскания был потрачен не один миллион. Солидные организации, занимавшиеся проектированием, утверждали, что с воды даже удобнее будет бурить скважины и добывать нефть.

Группа ученых во главе с академиком А.А. Трофимуком (в нее входил и я) побывали у нефтяников в Сургуте и прилежащих районах. И скважины на нефть, и рабочие поселки, и ремонтные базы строились, как правило, на берегу Оби, огромное количество предприятий пришлось бы переносить с берегов Оби вглубь тайги.

Сибирское отделение провело совещание по проблемам строительства Нижне-Обской ГЭС. Абсолютное большинство ученых отнеслись к проекту отрицательно: огромное водохранилище угрожало лучшим лесам, расположенным вдоль берегов Оби, привело бы к заболачиванию больших площадей, изменило бы к худшему климат Западной Сибири. СО АН резко выступило против проекта. В итоге от сооружения Нижне-Обской ГЭС отказались.

Совет по науке просуществовал до конца 1964 года, но начатое им дело не прекратилось и после его расформирования.

Проблемой Севера всерьез заинтересовался академик В.А. Кириллин — председатель Госкомитета по науке и технике. В 1966 году при комитете был организован специальный Научный совет по проблеме “Создание машин, работающих в условиях низких температур” — совещательный, консультативный орган, включающий крупных специалистов по вопросам техники Севера. В него вошел и я (как председатель), от Якутского филиала — член-корреспондент АН СССР Н.В. Черский. Большую роль в работе совета сыграл его ученый секретарь Е. Кущев. С привлечением большой группы ученых были разработаны основные рекомендации по развитию науки и техники для создания надежных машин в северном исполнении.

При большой поддержке Научного совета в Якутске был организован Институт физико-технических проблем Севера во главе с Н.В. Черским. За про­шедшее время многое сделано для перевооружения техники, работающей на Севере. Уже в директивах XXIII съезда КПСС по пятилетнему плану развития народного хозяйства было записано: “Освоить выпуск машин, оборудования и механизмов, предназначенных для эксплуатации в условиях низких температур”. С каждым годом их выпуск растет, но все же он существенно отстает от темпов освоения северных территорий.

Институт Б.Е. Патона совместно с якутскими специалистами по технике Севера разработал надежные способы сварки при низких температурах, укра­инцы очень много сделали для производства труб больших диаметров для север­ных газопроводов.

Совет по технике для Севера настойчиво проводил в своей работе мысль, что удорожание северных вариантов машин и механизмов за счет материалов более высокого качества экономически оправдано — оно окупится повышением надежности и долговечности техники. Естественно, надо разделить всю огром­ную территорию холодного климата на несколько зон, в которых должны дей­ствовать свои, региональные, северные стандарты.

Нужно иметь в виду, что новые виды высокопроизводительной техники и материалов, новые, более совершенные средства транспорта в ряде случаев го­раздо выгоднее внедрять в первую очередь на Севере задолго до того, как они станут рентабельными в освоенных районах. Здесь “отдача” внедрения значительнее — прежде всего из-за более высокой стоимости рабочей силы, которую заменяет машина. Кроме того, появляется возможность вести работы круглый год, и это приносит большую выгоду.

Конечно, уникальность сибирских природных богатств вовсе не означает, что при их освоении можно тратить любые средства, рассчитывая на то, что про­дукция все окупит. Здесь, может быть, даже как нигде, необходимы самые строгие комплексные подсчеты, поиск оптимальных технико-экономических решений. На Севере недопустим узковедомственный подход к решению проблем. На любом предприятии, любой стройке необходимо всесторонне учитывать государ­ственные интересы. Север — во многом еще целина для экономистов, и нужно, чтобы они занялись им всерьез, разрабатывали экономически целесообразные пути наступления на Север.

Как строить и жить в Сибири. Мне не раз приходилось обсуждать этот вопрос и на местах, и в высоких инстанциях, и в прессе. Острота его с годами не уменьшается, а напротив, возрастает.

Колоссальные наши достижения в добыче тюменской нефти и газа, якутских алмазов, цветных металлов Норильска известны всему миру. Однако если подходить к делу более широко, иметь в виду не только сегодняшний день, но и перспективы, то мы должны признать: с освоением сибирских богатств не все обстоит благополучно. Один из основных недостатков — не хватает людей, ве­лика текучесть кадров.

Восьмидесятые годы нашего столетия должны стать периодом опережающе­го развития Сибири, ее науки, промышленности, транспорта, сельского хозяй­ства. Как же надо вести дело, чтобы добиться успеха при наименьших затратах?

На мой взгляд, для этого нужно соблюдение двух главных условий.

Для суровых районов Сибири и Севера первейшее условие — минимум людей, максимум техники. Мне представляется, что надо шире использовать так называемый вахтовый метод, когда квалифицированные бригады выезжают в суровые, неосвоенные места для напряженной и интенсивной работы, а затем возвращаются для длительного отдыха к своим семьям, в обжитые районы.

Кстати, так делают, например, в Австралии, где я побывал в научной поез­дке. Там все жизненно важные центры расположены в южной части страны. Центральная и северная части Австралии чрезвычайно богаты полезными ископаемыми, но климат там исключительно неблагопрятный для человека — жара, отсутствие воды.

В свое время вокруг вахтового метода было много споров, сейчас он все шире используется при освоении нефтяных богатств Тюмени, при лесозаготов­ках, и я не раз во время своих поездок убеждался в его прогрессивности.

Я решительно против всяких времянок, бараков, балков, пока еще сопровождающих человека на Севере. Здесь часто не имеет смысла развивать собственную строительную базу, выгоднее и проще привозить запасные части, готовые блоки оборудования и домов из более обжитых районов с налаженным хозяйством. Сейчас такая стратегия все больше пробивает себе дорогу, за нее воюют и наши экономисты, подкрепляющие ее конкретными расчетами и доказательствами.

Но даже если на Крайнем Севере будет работать минимум людей, нужны будут большие отряды специалистов в более южных районах. В любом случае всестороннее развитие территории восточнее Урала потребует много, очень много новых людей — как сибиряков, так и приезжающих сюда из всех республик и краев страны. Поэтому второе главное условие успешного освоения Сибири — привлечение сюда новых работников, в первую очередь молодежи. Недаром крупнейшие сибирские ГЭС объявлялись всесоюзными комсомольскими стройками, не случайно строительство БАМа началось с призыва туда отрядов молодежи.

Все сибирские богатства — могучие источники энергии, запасы угля, алма­зов и нефти, гиганты индустрии — останутся мертвы, если в Сибири не будет главного ресурса, главной движущей силы — людей. А их-то как раз тут и не хватает.

Двадцать лет назад, начав создавать Новосибирский научный центр, мы столкнулись с теми же проблемами: как привлечь в Сибирь и обучить много новых людей, как построить для них город, как создать в этом новом городе условия для высокопродуктивной работы и хорошей жизни?

Прекрасный Академгородок, построенный под Новосибирском, его удоб­ства и привлекательность — далеко не последний фактор в становлении научно­го центра, в закреплении здесь людей — ведь многих из них охотно приняли бы в столичных институтах.

Мною, как и большинством сибирских ученых, полностью разделяются идеи и предложения о создании на севере Сибири предприятий и городов на уровне самой передовой “завтрашней” техники, о привлечении на Север возможно меньшего, но высококвалифицированного контингента специально отобранных людей, о сооружении самых благоустроенных индустриальных, “алюминиево-пластмассовых” типов зданий со значительным использованием в северном строи­тельстве дерева, о создании индустриальной базы и тылов северной промыш­ленности и градостроительства на юге Сибири.

В ближайшие десятилетия в Сибирь будут привлечены из других районов страны сотни тысяч человек. Им должны быть созданы такие условия жизни, чтобы переселенцы остались в Сибири надолго, навсегда, назвали этот прекрасный край родным.

Борьба за Байкал.

О решении строить на Байкале крупный целлюлозный завод я впервые узнал от одного из организаторов строительства Академгородка, когда он был у нас проездом из Иркутска в Москву. Данные ученых и проектировщиков говорили об опасности предстоящего строительства: Байкалу грозило загрязнение, опасность которого усугублялась из-за высокой сейсмичности района. Тогда же меня попросили попробовать повлиять на выбор другого места для строительства.

В Москве я прежде всего повидался с академиком В., который, как мне сказали, дал положительное заключение на строительство. Разговор с В. был коротким.

— Вы давали положительное заключение по комбинату на Байкале?

— Да, давал, но при условии полной очистки стоков.

— А это можно осуществить?

— Я не знаю, и об этом меня не спрашивали.

Оставалась еще возможность использовать такой довод, как опасность и сильное удорожание строительства по причине сейсмичности. Я написал об этом письмо в правительство. Письмо было послано на заключение в Академию наук, где была создана небольшая комиссия с участием руководителей промышленности, явно заинтересованных в комбинате. Решение комиссии гласило: “В Японии строят, и нам можно”. Я все же еще раз пошел к Н.С. Хрущеву, но получил резкий отказ, а на сессии Верховного Совета Хрущев в своей речи отметил, что некоторые ученые, и Лаврентьев тоже, хотят ловить рыбку и купаться в Байкале, хотя бы во вред всей нашей стране, которой очень нужна целлюлоза.

На строительство комбината были брошены большие силы, но у него было и много противников. В 60-х годах вокруг Байкала разгорелась острая дискуссия, она шла и в государственных организациях и ведомствах, и на страницах печати.

Руководство Сибирского отделения и его институты (Институт земной коры, Лимнологический, Институт леса и древесины и другие) твердо стояли на том, что проектное задание на Байкальский комбинат составлено неудовлетворительно и недостаточно обоснованно, что оно не обеспечивает защиту Байкала от опасных загрязнений. Особенно много сил положил на это академик А.А. Трофимук.

Было много заключений, экспертиз, записок, ожесточенных споров. Ака­демия наук и Сибирское отделение долго отстаивали вариант переброски про­мышленных стоков по трубопроводу из бассейна Байкала в реку Иркут (приток Ангары), настаивали на том, чтобы лес перевозился по Байкалу не в плотах, а в сухогрузных судах и т. д. Но под нажимом целлюлозников все эти предложения были отвергнуты.

Положение, сложившееся с Байкалом, потребовало серьезных решений. В 1969 году вышло постановление Совета Министров СССР “О мерах по сохранению и рациональному использованию природных комплексов бассейна озера Байкал”, в котором министерствам и ведомствам были определены их обязанности. В частности, предусматривалось строительство надежных очистных сооружений, упорядочение рубки, прекращение сплава леса и т. д.

В 1970 году я участвовал в работе правительственной комиссии, проверяющей состояние дел по развитию целлюлозно-бумажной промышленности в районе Байкала и по сохранению его природных богатств. Члены комиссии подробно ознакомились с материалами, посетили Байкальский и строящийся Селенгинский комбинаты, некоторые лесные массивы. Большая часть членов комиссии (в том числе ее руководители и председатели подкомиссий) подчеркивали необходимость сохранить Байкал как уникальное водохранилище, имеющее не только всесоюзное, но и мировое значение. Выдвигалась идея о превращении Байкала и его окрестностей в государственный заповедник со строгим соблюдением правил охраны вод, леса, почвы, фауны, с восстановлением того, что было уничтожено или повреждено предыдущим неразумным хозяйствованием производственных и местных организаций.

Существенные расхождения в точках зрения получились в подкомиссиях по вопросу, в какой мере целлюлозно-бумажные комбинаты в Байкальске (действующий) и Селенгинский (почти построенный и уже частично оборудованный) своими промстоками загрязняют Байкал. И второй вопрос — сопровождаются ли порубка и доставка леса на комбинаты достаточным восстановлением леса, сохранением почвы и чистоты как притоков Байкала, по которым идет сплав, так и самого озера.

Свои личные впечатления и сложившиеся выводы я изложил в записке на имя руководителей комиссии. Вот некоторые положения, которые представлялись мне бесспорными.

1. Большая мощность и культура строительных организаций дали возможность в сравнительно короткие сроки построить и произвести монтаж оборудования на очень высоком строительном и техническом уровне.

2. Несмотря на большое количество трудностей — суровые природные условия, текучесть кадров, дефекты в проектах, — Байкальский завод дает продукцию, крайне нужную нашему государству.

3. Загрязнение Байкала все же имеет место. Загрязнение идет в значительной степени от нарушения технологии и ее несовершенства. При сплаве древесины часть ее тонет и дополнительно загрязняет и Байкал, и притоки. Есть предполагаемая угроза, что при возможном 9—10-балльном землетрясении очистные сооружения будут разрушены. Тогда значительное количество грязи попадет в Байкал сразу, кроме того, восстановление очистных сооружений потребует много времени, и неизбежно встанет вопрос: или останавливать завод на длительный срок, или продолжать сбрасывать отходы завода без очистки. Кроме того, существенное загрязнение Байкала создает река Селенга, несущая стоки промпредприятий.

Понимая, что закрытие Байкальского и переконструирование завода — непомерно дорогие мероприятия, и учитывая, что в создании ком­бинатов вложено много труда тысяч рабочих и инженеров, я предлагал прежде всего провести некоторые немедленные мероприятия, гарантирующие сохран­ность чистоты Байкала; одновременно расширить научные работы по всему ком­плексу охраны Байкальской зоны, по совершенствованию технологии производ­ства целлюлозы и очистке стоков.

В качестве неотложной меры я предлагал создать в 10—12 километрах от Байкальского комбината емкость, в которую можно было бы сбрасывать отходы производства в течение ближайших пяти-десяти лет. Такую емкость можно получить за несколько месяцев при помощи одного или серии подземных взрывов особой мощности.

Кардинальное решение по отводу промстоков из бассейна Байкала принято не было, а я получил от председателя комиссии телеграмму с выговором за мое строптивое поведение.

Скажу попутно, что я проявил строптивость еще по одному вопросу. Некоторые представители целлюлозной промышленности были склонны свалить все неприятности со сбросом отработанной воды в Байкал на Лимнологический институт во главе с Г.И. Галазием, который “не дал универсальное средство для очистки воды”. Вскоре я как председатель СО АН СССР получил сверху распоряжение “укрепить руководство Лимнологического института”. Я выполнил приказ буквально: назначил Г.И. Галазию еще одного заместителя, сохранив за ним самим место директора. Несколько лет руководители Байкальского комбината опротестовывали это решение и требовали снятия Галазия. К этому времени у него как раз кончился срок, на который он был избран. По существующему порядку вопрос был поставлен на очередном Общем собрании Академии наук. При голосовании Г.И. Галазий был утвержден директором на новый срок и продолжает с большим энтузиазмом бороться за сохранность Байкала. Несколько лет тому назад он избран членом-корреспондентом АН СССР.

В 1971 году вышло новое правительственное постановление “О дополнительных мерах по обеспечению рационального использования и сохранению природных богатств бассейна озера Байкал”, весьма обстоятельное и предъявившее суровые требования ко всем ведомствам, ответственным за судьбу Байкала. Большие обязательства были возложены и на Сибирское отделение.

С тех пор сделано многое. В Сибирском отделении действует Научный совет по проблеме Байкала во главе с А.А. Трофимуком, который координирует научные исследования всех ведомств, связанных с изучением, освоением и со­хранностью озера и его бассейна. В этой работе участвует около двух десятков институтов Отделения. Наши ученые предложили новые методы очистки сточ­ных вод и утилизации осадков, правила использования байкальских лесов, разра­ботали варианты переброски промышленных стоков. На Байкале многое изме­нилось: на целлюлозных заводах построены мощные очистные сооружения, пре­кратился молевой сплав древесины по рекам, восстановлено поголовье омуля.

Но успокаиваться нельзя. Сибирское отделение продолжает настаивать на том, чтобы решить проблему кардинально — отвести стоки Байкальского и Селенгинского комбинатов от озера соответственно в реку Иркут и в бессточные котловины вблизи Улан-Удэ.

Охрана природы и наука.

Сегодня всем ясно, что при выборе места для байкальских комбинатов, а также при проектировании сооружений и технологии были допущены серьезные ошибки, даже частичное исправление которых обошлось недешево. Немалая, а может быть, главная ответственность за это ложится на ученых. Я уже говорил о первых уклончивых ответах некоторых академиков на вопросы по Байкалу.

Главная проблема, которая стоит перед наукой, — это научиться прогнози­ровать долговременное глобальное влияние на природу новых гигантов индустрии, гидросооружений. Сегодня люди способны в обозримые сроки превратить степи в богатые урожайные земли, вырастить леса. Но они способны и уничтожить уникальные водоемы, превратить цветущие районы в пустыни. Печальным примером этому служат некоторые озера США, превращенные в вонючие болота.

Наше отношение к природным богатствам должно быть принципиально иным. Советский закон запрещает варварскую эксплуатацию природных богатств — за нарушение законов об охране природы виновники должны идти под суд.

Перед нашими учеными, инженерами, строителями партия и правительство ставят задачу: использовать природные богатства так, чтобы наши потомки помянули нас добрым словом. Мы можем и должны сохранить и леса, и реки, и чистый воздух.

Еще недавно многие ученые могли бы сказать так: “Заниматься экспертизами, вмешиваться в работу проектных и строительных организаций — не дело Академии наук. Это область инженерии”. Сегодня мы понимаем, что большие народнохозяйственные задачи тесно переплелись с большими техническими и научными задачами. Сегодня большая наука не может существовать без большой промышленности, и нет такой области промышленности, строительства, планирования, где не была бы нужна самая передовая наука.

Вторгаясь в практику, ученые нередко попадают в условия, когда их зна­ния проблемы, их авторитета оказывается недостаточно — нужны еще качества борца и гражданина. Иногда приходится давать отрицательные заключения по объектам ненужным и даже вредным, но на проектирование и даже строительство которых уже затрачены немалые средства, труд больших коллективов. И как бы ни было трудно ученому, его долг — не только сказать правду, но и добиться осуществления своих рекомендаций. К сожалению, есть еще ученые, несклонные вступать в конфликты. Есть и “волевые” администраторы, которые, прикрываясь именами таких ученых, их невнятными, обтекаемыми заключениями, проводят свою линию во имя сохранения чести мундира.

Сложность вопроса состоит еще и в том, что наука по комплексному про­гнозированию влияния человека на природу — землю, воду, воздух — даже в обычных условиях, а особенно при реализации больших проектов, находится в зачаточном состоянии.

В постановлении партии и правительства “О дополнительных мерах по усилению охраны природы и улучшению использования природных ресурсов” справедливо отмечено, что Академия наук не обеспечила в полной мере организацию фундаментальных исследований по проблемным вопросам охраны природы.

В нашем государстве приняты специальные законы об охране окружающей среды, водное законодательство. Это документы огромного политического и хозяйственного значения. Их реализация потребует от проектантов, строителей, от ученых всех специальностей решения больших комплексных проблем. Тем более что по всей Сибири идет создание огромных территориально-производственных комплексов, строятся рудники и угольные разрезы, рассматривается вопрос о переброске части рек на юг.

По-видимому, настало время разработать широкий план исследований состояния и динамики изменений окружающей среды с использованием всех достижений науки и техники. Работа должна вестись в таких же масштабах, как при создании атомной энергетики и ракетной техники. Надо использовать опыт этих организаций.

Возвращаясь к вопросу о Байкале, считаю, что если здесь будет организован широкий фронт инженерно-технических и научных работ, то это не только обеспечит сохранность и рациональное использование его природных богатств, но и послужит опытом для решения проблем охраны природы во многих других регионах.

За годы жизни в Сибири мне пришлось побывать в Якутии и Бурятии, на Дальнем Востоке и на Камчатке, на Чукотке и на Байкале, в Тюмени и Томске, на Алтае и в Кузбассе, в старинных сибирских городах и в поселках буровиков и золотодобытчиков. Трудно представить себе места, более богатые разнообраз­ными природными ресурсами и наделенные могучей красотой, более пригодные для смелых, масштабных проектов, более привлекательные для мужественных и сильных людей.

Я — оптимист, иначе не взялся бы в свое время за организацию новосибир­ского Академгородка и Сибирского отделения Академии наук.

Я верю, что Сибирь будет краем гармонии природы и цивилизации, сино­нимом процветания и индустриальной мощи.

Я говорю об этом не только как патриот Сибири, а я им стал, приехав сюда, и останусь им до конца своих дней. Я говорю об этом и как гражданин своей страны, потому что чем масштабнее будет развиваться Сибирь, чем больше дадут ее недра, ее заводы и комбинаты, тем быстрее будет расти мощь всего нашего государства. Это не просто слова. Экономистами точно подсчитано: чтобы народное хозяйство страны развивалось оптимально, не испытывая недостатка в энергии и сырье, темпы развития Сибири должны быть примерно на треть выше, чем в среднем по стране.

Часть III ПОДВОДЯ ИТОГИ

Я прожил большую и, как мне кажется, богатую событиями жизнь. В ней было многое: работа над научными проблемами, заботы организатора, занятия с молодежью, встречи с крупными руководителями, споры с коллегами, многочисленные поездки, знакомство с научными центрами у нас в стране и за рубежом. Я много писал и выступал по вопросам организации науки и образова­ния. Кое-что из того, что я предлагал, удалось осуществить, что-то не получи­лось, до чего-то вообще “не дошли руки”. Сейчас, на склоне лет и в конце своих воспоминаний, мне хочется все же еще раз вернуться к выводам и предложени­ям, которые я вместе со своими единомышленниками вынашивал и отстаивал многие годы, окинуть взглядом происшедшие сдвиги — одним словом, подвести итоги пережитому и передуманному, тому, что сделано и что предстоит еще до­делывать более молодым.

ГЛАВА 12

НАУКА. НИИ. УЧЕНЫЕ

Наука и ее приложения.

Пути научных открытий — от момента, когда создаются условия, благоприятствующие их зарождению, до внедрения в жизнь их результатов — сложны и многообразны.

Есть много полезных важных проблем, для решения которых требуется вполне определенный комплекс знаний и вложение вполне определенного количества человеко-дней добросовестного труда. Решение их можно и даже нужно заранее планировать. В ходе исследования таких проблем случаются иногда и открытия: здесь можно натолкнуться на очень интересные вещи. Но чаще всего в работе над такими проблемами крупных открытий не получается.

Есть проблемы другого типа — те, что связаны с раскрытием еще не понятого до конца явления природы или с овладением каким-нибудь стихийным явлением. Проблемы эти часто остаются нераскрытыми по сто, двести, триста лет.

Как правило, мы не можем предсказать появление новых открытий. Можно лишь с большей или меньшей вероятностью определить, в какой области их можно ожидать. И чтобы не упустить драгоценный улов, надо поставить достаточно большую сеть, работать не только над теми проблемами, неотложность которых уже четко определилась, но и над задачами большой науки: поиском новых явлений природы, их объяснением, над созданием теорий, которые бы охватили возможно более широкий круг явлений. Большая наука позволяет осуществить самые фантастические замыслы человека. Весь опыт истории науки, и особенно история открытий последних десятилетий, учат, сколь неожиданными могут ока­заться приложения самых “ненужных” исследований и сколь большое, часто ре­шающее, значение имеют прямые контакты между учеными и конструкторами.

Ограничусь несколькими примерами из наиболее отвлеченной науки — математики.

Математическая логика с ее “странными” задачами и неожиданной, порой парадоксальной, постановкой вопросов считалась даже до недавних пор изысканной игрой ума. А сейчас она служит основой для создания программ, превращающих электронные машины в управляющие машины, облегчающие автоматизацию трудоемких и опасных процессов. “Теория игр” нашла применение в проектировании различных автоматов. Про “теорию характеров” из области математики крупнейшие специалисты говорили: “Вот пример красивой теории, которая никогда не получит выхода в практику”. Однако сейчас она используется в большом разделе химии. Открытие академиком И.М. Виноградовым его знаменитого аналитического метода в теории чисел находит богатые приложе­ния в важных разделах теории вероятностей, в теоретической физике.

Даже эти примеры говорят о том, что крупнейшими успехами наша наука обязана именно широте интересов, большой протяженности исследовательского фронта. И всякий раз, когда безнадежно отвлеченные, на первый взгляд, науч­ные поиски неожиданно находили выход в практику, у нас были кадры ученых, способные подхватить направление и быстро достичь в нем определенных результатов.

Бесполезных открытий не бывает. Нельзя говорить ученому: “Прекрати свои поиски, потому что сегодня они не нужны промышленности”. Они будут нужны! Отбрасывая с пренебрежением исследования, которые сегодня кажутся отвлеченными, мы рискуем слишком много потерять, ибо, познав неведомые силы природы, мы рано или поздно сумеем овладеть ими.

Кроме дальновидности и широты в организации научной работы требуется еще организационная гибкость в создании связей с производством, продвиже­нии результатов научной работы в жизнь.

Есть ученые, которые считают, что задача академических институтов — только теоретическая разработка проблемы, а воплощение научных принципов в действующие агрегаты — это уже не наука. Они готовы эту долю труда возложить всецело на конструкторские бюро. Мы знаем немало печальных примеров, когда эта множественность промежуточных звеньев приводила к взаимному непониманию, утрате драгоценного темпа, а подчас и к провалу хорошей идеи.

Мы знаем также и другие примеры, когда ученые передают свои идеи промышленности, совместно с инженерами добиваясь получения желаемых результатов, когда наука как бы сливается с производством, оставаясь самой высокой наукой.

К сожалению, положительный опыт связи науки и промышленности удается далеко не всегда: “пробивание” предложения порой занимает годы. Обычно, чем радикальнее предложение, тем труднее его реализовать. Дело тут не только в косности некоторых заводов и министерств, но также и в том, что стране нужна продукция непрерывно, нельзя все время менять производство. Это особенно относится к принципиально новым идеям, не укладывающимся в рам­ки отраслевой промышленности. В этих случаях не надо бояться заводить в на­учных институтах Академии наук собственные конструкторские бюро и доста­точно мощные мастерские, способные воплотить идею в действующий макет, а еще лучше — в машину. Яркими примерами таких институтов могут служить Институт электросварки имени Е.О. Патона Академии наук Украинской ССР, Институт точной механики и вычислительной техники имени С.А. Лебедева. Это же направление развивается в Сибирском отделении АН СССР.

Условия успеха. Хочу обратить внимание на ряд положений, касающихся организации науки, проведение которых в жизнь может дать много полезного как при создании новых научных центров, так и при реорганизации существующих.

Научные открытия и их воплощение на практике часто оказываются на сты­ке нескольких крупных разделов современной науки и техники. Для быстрого развития таких совершенно новых областей нужна кооперация многих научных и промышленных институтов, высших учебных заведений, ученых различных специальностей. Без такой кооперации невозможно было бы решить, например, проблему использования ядерной энергии.

Новым в науке является то, что некоторые современные научные направления требуют огромных установок, стоящих сотни миллионов рублей, целых армий творцов и исполнителей. Многие актуальные проблемы могут быть решены только объединенными усилиями ученых разных специальностей — математиков, физиков, химиков и т.д. Сегодня для того, чтобы быть впереди, надо создавать сильные коллективы во всех ведущих направлениях науки и иметь возможность в любой момент скооперировать ударные группы ученых всех нужных специальностей на высшем уровне.

Поэтому при создании новых крупных научных центров наиболее целесообразны комплексы институтов по главнейшим разделам современной науки — математике, механике, физике, химии, биологии. Дело в том, что почти все наиболее важные современные проблемы науки, техники, сельского хозяйства требуют для своего разрешения знания фактов и методов широкого круга естественнонаучных дисциплин. С другой стороны, само нормальное развитие каждой из наук возможно только при ее взаимодействии с сопредельными областями. Каждый институт должен быть изначально укомплектован крупными учеными, проявившими себя в научной, научно-организационной и практической деятельности.

Я уверен, что наличие прозорливого, обладающего большим научным багажом и в то же время свободного от консерватизма руководителя — главное и единственное условие продуктивной работы научного учреждения любого ранга.

Что касается квалификации научных сотрудников, то количественное со­отношение “генераторов идей”, то есть ученых, умеющих мыслить нешаблонно, и так называемых исполнителей — тех, кто действует в традиционном русле, предписанном руководителем, может колебаться в самых широких пределах. Все зависит от характера работы, от цели, которая поставлена перед коллективом. Следует всячески развивать кооперацию научных сил, находить мобильные и гибкие формы концентрации их на решении наиболее важных проблем, практи­ковать создание временных совместных лабораторий.

Надо приветствовать сочетание научной и производственной работы с преподаванием, с обучением молодежи. Практику в академических лабораториях должны проходить не только студенты университета, но и лучшие студенты других вузов. Научно-исследовательским институтам тоже необходим постоянный приток инициативной молодежи. Бездельников надо выгонять.

Так же, как в ядерной физике имеется критическая масса, превосходить которую опасно, так и в научных коллективах: чрезмерная концентрация ученых в одном научном учреждении, а институтов — в одном городе становится вредной и ведет не к сближению, а к разобщению. Научно-исследовательские институты не должны быть громоздкими, обрастать отделами и лабораториями, не имеющими прямого отношения к профилю института. На мой взгляд, институт в 1000—1500 сотрудников уже неуправляем.

Старое и новое. Юность, зрелость, старость — три периода, присущие не только человеку, но и машинам, новым установкам, новым устройствам, новым нормам. Но человек смертен, а машина большей частью переживает свой нормальный творческий период и в старческом, уже бесплодном, состоянии способна существовать неограниченно долго.

Можно привести немало примеров, когда созданная установка помогла выявить новые важные закономерности, а сложившийся коллектив давал ежегодно научную продукцию. Но прошло 10—15 лет. Все возможности данной установки использованы, а люди топчутся на месте и “уточняют замеры”.

Завод, не идущий в ногу с развитием техники, становится тормозом для внедрения нового. Так и большие научные установки, работающие на холостом ходу, оттягивают средства и силы от главных направлений. Но старики-НИИ опаснее стариков-заводов. Завод, выпускающий устаревшую продукцию, неиз­бежно будет коренным образом реконструирован. А бесплодный старик-НИИ может протянуть не один десяток лет.

На руководителях большой науки, большой техники лежит ответствен­ность: не допускать застоя в науке и технике. Надо вовремя перестраиваться на новое. Устаревшая установка разлагает молодежь. Изо дня в день, из года в год делать одно и то же, ставшее уже давно ненужным, бесперспективным, — особенно вредно.

У нас в руках такие рычаги воздействия на любое научное учреждение, как, например, категорийность институтов, особые условия снабжения и оплаты, финансирование работ и ежегодный прирост численности сотрудников, объемы строительства. Однако, как правило, мы эти возможности не используем. Можно было бы, скажем, раз в пять лет пересматривать категорию институтов в зависимости от конкретных достижений. Институту, переведенному в низшую категорию, следовало бы сокращать штаты и финансирование на 20—30 %. За последние годы в Академии наук СССР введены комплексные проверки инсти­тутов, однако их результаты носят сугубо рекомендательный характер.

Всепрощенчество губительно. Для роста нового всегда необходимо отсечь что-то старое, таковы законы диалектики. Живому нужен не только вдох, но и выдох. Поэтому оправдывают себя перестройки, сокращения, формирование новых коллективов, передача отдельных исследовательских групп в родственные институты или в промышленность — туда, где они будут приносить большую пользу.

Типы ученых.

Следует подчеркнуть роль отдельного ученого при решении больших проблем современной науки: начальная идея открытия всегда идет от одного-двух. В большой работе каждый находит свое место. Так, для разви­тия крупной идеи нужен, как правило, ученый-организатор, человек больших знаний и воли. В процессе работы возникают трудности. Их преодоление требует обычно принципиально новых идей — здесь нужны индивидуальное творчество, самозабвенный труд.

Человечество подошло вплотную к решению проблемы управляемой термоядерной реакции. Сотни ученых и коллективов уже много лет пытаются преодолеть барьер плазменной неустойчивости. Очевидно, появится кто-то первый, кто возьмет эту высоту.

И решение больших проблем, и текущая поисковая работа, даже в пределах одной специальности, требуют участия ученых самых разных типов. Одни вносят свой вклад прямым творчеством, созданием новых методов и путей, другие доводят теорию до совершенства, шлифуют и обобщают полученные результаты, наконец, это может быть ученый почти без личных результатов, но обладающий огромным, непрерывно пополняемым запасом знании по широкому кругу вопросов своей специальности, автор крупных обзорных монографий.

Развитие науки требует гармонического сочетания кадров всех типов. Творчески активный ученый нередко не любит заниматься поиском и чтением печатных источников. Ему полезно поговорить с энциклопедистом. Шлифовка и оттачивание результата тоже необходимы для успешного продвижения новой теории. Бывает, сам автор не сразу узнает свое дитя в новой одежде. Академик С.Л. Соболев однажды услышал в разговоре о работе одного иностранного ученого, удостоенного международной премии, и стал восторгаться его результатами; собеседник посоветовал Соболеву прочесть работу самому. Неделю спустя, при новой встрече, Соболев признался, что вся идейная база восхитившей его работы содержится в его собственных, Соболевских, работах, опубликованных 15 лет тому назад.

Что касается меня, то я многим обязан своему другу — профессору Б.В. Шабату, в соавторстве с которым написал две большие книги “Теория функций комплексного переменного” и “Математические методы в гидродинамике”. Это разносторонний ученый и прекрасный педагог с чрезвычайно широким кругозором. Обладая огромной эрудицией, он много раз наталкивал меня на новые решения, подсказывая известные ему методы и приемы, применявшиеся в сходных случаях. Кроме того, он обладает последовательностью и методичностью, которых не хватает мне. Без него наши книги, возможно, так и не увидели бы свет.

Для организации крупных комплексных, многодисциплинарных исследований потребовался новый тип ученого: ученого-организатора — человека с широкой эрудицией, способного мыслить крупными блоками, включать в планы множество проблем из разных областей знаний. Он разрабатывает и запускает в дело сразу несколько вариантов поиска решения. Он непрерывно наблюдает за ходом работы, а когда возникают трудности, тупики, умеет привлечь таких специалистов, которые помогают ему найти обходной путь. Здесь нужны не только большая воля, обширные знания в различных областях науки и техники, но и тонкое понимание психологии людей. Таким ученым был, скажем, И.В. Курчатов, с которым мне посчастливилось одно время общаться.

Однако не просто найти крупного ученого, хорошего специалиста, кото­рый сумел бы организовать новое дело, руководить коллективом. А ошибка в выборе руководителя обходится слишком дорого — и ученый не использует свой творческий потенциал, и дело разваливается.

К этому надо добавить, что в наше время ученые все чаще становятся и организаторами производства. Это естественно и неизбежно. Происходит взаимопроникновение науки и производства, что помогает нам переводить всю экономику на научную основу. Изобретатель, ученый становятся во главе предприятий и, наоборот, инженеры производства получают возможность работать творчески. Это путь развязывания творческой инициативы, это характерная особен­ность нашего времени и нашего общества.

Вопросы этики. “Какие качества отличают ученого, какие черты характе­ра должен воспитать в себе молодой человек, решивший посвятить себя науке?” — такой вопрос задал мне однажды корреспондент “Комсомольской правды”. Вот что я ответил: “Давайте посмотрим на ученых, которые много сделали в науке. Характерно, что независимо от специальности и дарования каждый из них вложил в науку огромный личный труд. В определенные периоды своей жизни (а эти периоды продолжаются годами) напряженность труда достигает вершины. Исследователь, забывая об отдыхе, ежедневно работает по 14—16 часов. Так что слова о тяжком труде в науке — это не фраза. Это закон. Он остается в силе и в наше время”.

Что еще характерно для исследователя? Полное отключение от “посторонних” дел, которые помешали бы ему реализовать выношенную идею. Такие периоды “отключения” могут длиться, как показывает жизнь, по нескольку месяцев. От осады крепости ученый переходит к ее штурму. Это очень ответственный этап, на котором проверяется умение человека завершить начатое. В такие периоды исследователь еще и еще раз тренирует себя, учится преодолевать внезапно появляющиеся трудности, быстро решать головоломные загадки. Кажется, что стена пала, ты уже в крепости, но перед тобой новый пояс укреплений, который прежде был не виден. Как на войне: рвы, проволока, бездорожье. Поэтому молодому ученому надо готовить себя к великому терпению, к тому, чтобы быстро ориентироваться и вовремя менять тактику, вызывать на помощь или самому строить новые осадные орудия.

Человек, который хочет стать ученым, должен научиться работать даже во время отдыха.

К этому я добавил бы еще одно качество, особенно важное для ученого, — абсолютная честность. Человек, склонный искажать факты, приписывать себе не принадлежащие ему идеи, никогда не сможет стать настоящим ученым.

Помню, один заведующий отделом принес мне на подпись для направления в Комитет по изобретениям и открытиям свою работу, выполненную совместно с сотрудником. После того как я ознакомился с работой, у нас произошел такой разговор.

Я: “У меня два замечания. Первое — я не считаю работу настолько значительной, чтобы представлять как открытие. Второе — эта область весьма далека от Вас. Зачем Вы приписали свою фамилию?”

Он: “Автор мне рассказывал, а я ему давал советы.”.

Честный ученый — очень емкое понятие. Оно, конечно, не исчерпывается только тем, что он не ворует идей и работ у своих учеников или коллег. Гораздо труднее остаться честным, когда ученый должен подписать экспертизу, а его собственное мнение не совпадает с тем, чего от него ждут, или его выводы перечеркивают чей-то затраченный труд.