Опыты научные, политические и философские (Том 3)

Мы уже упоминали, между прочим, о том обстоятельстве, что в последнее время между землевладельцами, негоциантами и другими местно заинтересованными лицами вошло в обыкновение изображать железные дороги для собственного удобства, не ожидая от них удовлетворительных дивидендов. Люди эти охотно тратят на такие предприятия значительные суммы с тем расчетом, что косвенные выгоды, которые они получат от увеличенных удобств для торговли, более чем вознаградят их за прямой убыток. Политика эта доведена до таких размеров, что, как было показано перед выбранным комитетом, "в Йоркшире и Нортумберланде, где проводятся ответвления главных линий через округа исключительно земледельческие, землевладельцы отдают под них свои земли и разбирают акции". Имея перед глазами подобные примеры, нет возможности сомневаться в том, что капитал на местные линии всегда будет являться, как только сумма ожидаемых от них выгод, прямых и косвенных, будет достаточно велика, чтобы вызвать такое употребление его.

"Но ответвление, - возразят многие, - которое как независимое предприятие не вознаграждало бы за издержки, часто оказывается производительным для компании вследствие усиления движения, которое оно доставляет главной линии. Хотя оно принесет скудный процент с собственного своего капитала, оно вознаградит - или даже более чем вознаградит увеличением процентов с капитала главной линии. Между тем, если б существующей компании было запрещено расширять свою деятельность, это ответвление не было бы построено и последовал бы убыток." Все это правда, за исключением последнего утверждения, а именно что ответвление не было бы построено. Хотя, в качестве корпорации, общество, владеющее главной линией, не могло бы участвовать в такого рода предприятии, но ничто не мешало бы акционерам его, как частным лицам, участвовать в нем в какой угодно мере; и если б условия были настолько благоприятны, насколько здесь предполагается, то этот образ действий, будучи очевидно выгоден для акционеров, был бы принят многими из них. Если б, действуя сообща с другими лицами, находящимися в одинаковых обстоятельствах, владелец акций главной линии на 10 000 ф. ст. имел возможность помочь построению побочной линии, обещающей не более 2% с затраченного на нее капитала, приобретением акций на 1000 ф. ст., - ему был бы расчет так поступить, при условии, что лишнее движение от этой линии возвысило бы дивиденды главной линии на 1/4 %. Таким образом, при ограничении договора между акционерами общества могли бы не хуже теперешнего поощрять расширения там, где они нужны, с той только единственной разницей, что вследствие отсутствия обеспеченных дивидендов люди поступали бы с некоторой осмотрительностью и беднейшие акционеры не приносились бы, как теперь, в жертву богатым.

Одним словом, наше убеждение состоит в том, что каждый раз, когда оказывается возможным собрать капитал для расширения какой-нибудь линии у лиц, заинтересованных в этом расширении, - местных землевладельцев, заводчиков, акционеров главной линии и пр.; каждый раз, когда для всех этих лиц ясно, что косвенные выгоды вместе с прямыми выгодами, получаемыми ими, сделают это предприятие благодарным, - тем самым доказывается факт, что линия нужна. Каждый же раз, напротив того, когда ожидаемая прибыль не довольно значительна для того, чтобы заставить взяться за предприятие, доказывается факт, что предполагаемая линия не так нужна, как нужно что-нибудь другое, и, следовательно, не должна быть построена. Так что, вместо того чтобы заслуживать порицание в качестве помехи развития предприятий по части железных дорог, отстаиваемый нами принцип имеет положительное достоинство, состоящее в том, что, уничтожая искусственные побуждения к подобным предприятиям, он заключает их в должные границы.

Краткий обзор показаний, сделанных выбранному комитету, покажет, что принцип этот имеет еще разные другие достоинства, на которые в наших рамках мы укажем только вскользь.

По расчету м-ра Лаинга, - а м-р Стефенсон хотя и не ручается за верность его, но говорит, что "не полагает, чтобы м-р Лаинг преувеличил дело", - выходит, что из 280 000 000 ф. ст., уже собранных на построение наших железных дорог, 70 000 000 ф. было растрачено без нужды на различную борьбу, на построение двойных линий, на "размножение бесконечного числа проектов, приводимых в исполнение при совершенно безумных расходах". А м-р Стефенсон полагает, что "цифра эта далеко не отображает собою полной суммы всего убытка, относительно удобств, экономии и других сторон деятельности железных дорог, понесенного публикой вследствие небрежности парламента в издании законов по части железных дорог". При правильном понимании договора между акционерами большую часть этого убытка можно было бы избежать.

Соревнование между соперничествующими обществами в расширении существующих линий и построении новых ответвлений, которое причинило уже громадный вред и последствия которого, если не положить ему конец, по мнению м-ра Стефенсона, приведут к тому, что "собственность, приносящая теперь 5 1/2 %, через десять лет будет приносить только 3 %, на сумму 21 000 000 ф. ст.", - это соревнование никогда бы не могло установиться в его настоящем злостном и пагубном виде при ограничивающем принципе, защищаемом нами.

Следуя внушениям ревности и антагонизма, наши общества добыли себе утверждение на 2000 миль железных дорог, которые никогда не были построены. Миллионы, промотанные таким образом на изыскания и парламентскую борьбу, "пищу юристов и инженеров" - почти все были бы спасены, если б утверждение на каждую добавочную линию могло быть даваемо только независимому обществу капиталистов, ничем и никем не охраняемых от последствий безрассудного прожектерства.

Сознаются, что ответвления и побочные линии, построенные под влиянием чувства конкуренции, не всегда проводились в наиболее удобных для публики направлениях. Так как при сооружении таких линий одним из главных побуждений - часто даже самым главным побуждением - было желание досадить или отомстить противникам, то направление их специально приспособлялось к этой цели и вследствие того не удовлетворяло местным интересам. Между тем, будь эти же ответвления и побочные линии предоставлены собственной предприимчивости округов, через которые они проходят, оказалось бы совершенно противное, потому что, вообще говоря, в мелких, как и в более важных, случаях дороги, удобнейшие для публики, бывают непременно и самые выгодные для строителей.

Если б устранилась незаконная между различными обществами конкуренция в построении расширений, ее осталось бы именно настолько, насколько это благодетельно для всех. Несправедливо, будто бы между железными дорогами не может существовать такого рода конкуренция, какая существует между торговцами. Показания- м-ра Саундерса, секретаря "Great Western", доказывают противное. Он говорит, что там, где большая западная и северо-западная железные дороги проводят сообщение между одними и теми же городами, как, например, в Бирмингем и Оксфорд, обе дороги, как бы по тайному соглашению, держатся того же тарифа и что если таким образом устраняется конкуренция в ценах, то остается конкуренция в быстроте и предлагаемых удобствах. Результат тот, что каждая из этих железных дорог довольствуется тем движением, которое естественно выпадает ей на долю в силу ее положения и местных условий, что одна подстрекает другую доставлять публике возможно большие удобства и содержаться в надлежащем порядке, угрожая отнять у нее приходящееся на ее долю движение, если небрежностью или неисправностью она будет отталкивать публику настолько же, насколько привлекает ее особыми своими удобствами. В таком же точно виде устанавливается в окончательном результате и конкуренция между торговцами. После того как постоянным понижением цен наперебой один другому они наконец доходят до последней цены, по которой продажа может производиться с соблюдением необходимого барыша для них, цена эта делается установленной ценою, каждый торговец довольствуется теми потребителями, которым, по близости жительства или другим причинам, удобно запасаться у него; только в том случае, если он поставляет дурной товар, ему можно опасаться, что потребители причинят себе лишнее беспокойство, обращаясь в другое место.

После всего этого не согласятся ли читатели в необходимости возможно скорейшего улучшения в законах, относящихся к акционерным предприятиям, такого улучшения, которое превратило бы договор акционеров из неограниченного в ограниченный или не превратило бы его, а признало бы его таковым. Если наши доводы основательны, то главной причиной многообразных злоупотреблений нашей администрации железных дорог оказывается отсутствие такого ограничения. Барышничество акциями со стороны директоров, совокупные проделки юристов, инженеров, подрядчиков и т. п., измена интересам владельцев, - все запутанные злоупотребления, подробно разобранные нами, первоначально возникли из этого отсутствия и через него сделались возможными. Оно сделало путешествие дороже и менее безопасным, нежели было бы в ином случае, и, по-видимому, облегчая сношения, косвенно было для них помехою. Поддерживая антагонизм между обществами, оно привело к дурным проектированиям добавочных линий, к растрате огромных сумм на бесполезную парламентскую борьбу, к убыточному употреблению почти невероятного количества национального капитала на построение таких железных дорог, в которых не чувствуется еще достаточной потребности. Если рассматривать дело в общей сложности, суммы, помещенные акционерами в предприятие по железным дорогам, доведены этой неограниченностью менее чем до половины средней производительности, которую такие помещения капитала должны бы дать; наконец, как признано всеми авторитетами, акции железных дорог в настоящую минуту держатся ниже уровня своей настоящей стоимости страхом дальнейшего понижения, имеющего последовать за новыми расширениями. Значит, если принять в соображение громадность страдающих интересов, так как итог всего капитала наших обществ скоро достигнет 300 000 000 ф. ст.; если, далее, принять в соображение, с одной стороны, огромное число лиц, между которыми распределено обладание этим капиталом (а многие из них не имеют других доходов, кроме получаемых с него процентов), а с другой стороны, припомнить, в какой значительной мере тут страдает все общество как прямо - в деле легкости торговли, так и косвенно - в деле экономии его денежных средств, если принять в соображение все это, окажется крайне необходимым поставить капитал железных дорог на более твердую почву, а предприятия по части железных дорог - в более нормальные границы. Этой перемены равно требует благо акционеров и публики, ее, очевидно, предписывает и справедливость. Такую перемену нельзя обвинять как меру неуместной законодательности. Это просто применение к акционерному договору принципа, применяемого ко всяким другим договорам, это не что иное, как исполнение справедливых обязанностей государства в деле, оставлявшемся до сих пор без внимания, это не что иное, как лучшее применение правосудия.

Postscriptum. Наша доктрина, по которой контракт, заключенный между акционерами, должен строго выполняться и какие бы то ни было дела, не входящие в специальную задачу общества, не должны вовсе предприниматься, не придется по вкусу директорам. Один из наших друзей, как председатель правления одного из главнейших железнодорожных обществ, близко знакомый с железнодорожными тузами и парламентскими обычаями по отношениям к ним, уверяет, что такое ограничительное толкование в жизни неприменимо и, вместе с тем и правительство никогда не позволит себе делать такого рода стеснение.

Мне кажется весьма вероятным, что он прав, утверждая последнее. Несмотря на общепризнанную догму, допускающую, что при помощи парламентского акта можно сделать все, глупо надеяться на то, что парламент одними этическими соображениями будет в силах удержать кого-либо от нарушения заключенного им условия или узаконить нарушение такового. Зная, что, пользуясь этой догмой, иногда доходят до порицания государственных гарантий (как, например, по отношению к тем, который приобрел землю на основании положения об обремененных долгами имениях в Ирландии, или как, например, в случаях с некоторыми первыми железнодорожными компаниями, которым в силу соглашения были предоставлены некоторые льготы под известными условиями), было бы нелепым предполагать, что законодательная власть, обратив свое благосклонное внимание на требования акционеров, удержится от уничтожения контракта, по которому акционеры согласились совместно работать. Люди должны быть гораздо добросовестнее, чем они на самом деле есть, чтобы не доходить до таких поступков.

По поводу другого его заключения - именно, что такое ограничение станет неисполнимым затруднением, - я решительно недоумеваю. Весьма вероятно, что при наших современных условиях железнодорожной администрации последствия такой системы были бы неудобны, но в такой же мере вероятно и то, что, если бы такое ограничение было сделано обязательным, создалась бы иная и лучшая система железнодорожной администрации. Могут подумать, что подобное утверждение ни на чем не основано. Между тем я делаю это с некоторой уверенностью, ибо та форма администрации, о которой я говорю, сходна с тою, которая предполагалась, хотя и в несколько ином виде, в то время, когда впервые установились железные дороги. Для тех, у которых взгляд на способы перевозки товаров по железной дороге установился на основании обыденных наблюдений, мое утверждение, пожалуй, и непонятно, но те, которые помнят, как предполагалось в самом начале пользоваться железными дорогами, поймут, о чем я говорю.

Новые системы устанавливаются в большей или меньшей степени по старым образцам. В те времена, когда была разрешена постройка первой железнодорожной линии люди практики позаимствовали во многих отношениях у почтовой гоньбы разные приспособления и саму систему. Колея железнодорожного пути определялась шириною хода почтовой кареты. В самом начале вагоны первого класса были сделаны наподобие средних частей трехклассной почтовой кареты, соединенных вместе, при этом были сохранены даже выпуклые стенки и кривые очертания снаружи, часто внутри были начертаны подходящие слова "tria juncta in uno". Вагоны первого класса внутри были обиты также наподобие почтового вагона Первый вагон второго класса, с простыми деревянными скамейками, к которому прикреплялась при помощи железных прутьев крыша, не защищенный ни от дождя, ни от сквозного ветра, считается все-таки несравненно более удобным, чем наружное сиденье почтовой кареты.

Еще несколько лет назад место кондуктора находилось снаружи на обоих концах вагона, как в почтовой карете. Также еще не так давно пассажирский багаж, покрытый брезентом, помещался, как в карете, на крыше вагона, во многих местах контора общественных железнодорожных карет походила совершенно на контору общественных почтовых карет: и там и здесь пассажирам необходимо было записаться, чтобы обеспечить себе место. Находя передвижение по рельсам по одному и тому же направлению непрактичным, предполагали возможность остановиться на способах передвижения по почтовым дорогам, где кареты, двигаясь в любом направлении, могут свернуть по желанию с главного пути. Быть может, читатель потребует подтверждений? Подтверждением мы считаем то обстоятельство, хорошо известное всем заставшим первые дни железных дорог, что в конторах и залах каждой железнодорожной станции были вывешены объявления о размерах пошлины, подобно таблицам, выставленным на каждой заставе, с той лишь разницей, что на этих объявлениях отмечалась поверстная такса за перевозку пассажиров, лошадей, скота, товаров и т. д. В этих объявлениях говорилось, между прочим, что, кроме самого общества, линией могли пользоваться и посторонние лица, проезжая по ней в своих повозках, и за такую привилегию должны были платить по особой таксе; сколько мне известно, однако, привилегией этой невозможно было воспользоваться просто потому, что на этих путях царил ужасный беспорядок.

Но если такая система передвижения была непрактична, то она предзнаменовала иной порядок, сделавшийся весьма практичным, и если бы какое-нибудь железнодорожное общество пожелало установить новый порядок, то оно все-таки было бы ограничено своим уставом.

После опыта неудачной кооперации, при которой масса независимых лиц, имея в собственности отдельные ветви и части дорог, должна согласовать движение своих поездов и т. д., эти лица захотели бы создать то, что мы бы назвали обществом транспортирования кладий, независимо от самих железнодорожных обществ. Каждое из них предложило бы железнодорожным компаниям, владеющим главными линиями, свои ветви и части пути в пределах известных районов, удобно ограниченных, или предложило бы подчинить себе эксплуатацию их линий, - то условливаясь с ними путем договора, то соглашаясь выпустить специальные акции с ежегодным чистым доходом или, наконец, соглашаясь уплачивать по известной таксе за перевозку пассажиров и товаров. При таких условиях первые компании, находясь в положении землевладельцев, хотели бы за свою работу сохранять свои насыпи, выемки, мосты, полотно, станции и т. д. в состоянии, годном для эксплуатации, в то время как общество транспортирования клади, находясь в положении арендатора и владея подвижным составом, пожелало бы за свою часть работы получить право провозить пассажиров и товары по всей линии и иметь возможность привести дело перевозки в гармоническую систему. Ясно, что если в других случаях выгодно разделение труда, то оно имело бы также выгоды и в данном случае: пути сообщения каждого из этих соединенных обществ могли бы лучше ремонтироваться, тогда как это не могло быть сделано в то время, когда дорога эксплуатировалась одним владельцем; наряду с этим и общества транспортирования клади, не занимаясь ничем, кроме приведения в порядок подвижного состава, управления поездной прислугой и т. п., могло бы исполнить это несравненно более удовлетворительно.

Дальнейшее основание для предположения, что можно было бы достигнуть лучших результатов в сравнении с достигнутыми, заключается в том, что при новых обстоятельствах директора не имели бы возможности отдавать все свое время на ведение железнодорожных войн или на проведение в парламент новых законов, - дело, которое при существующих порядках главным образом занимает железнодорожную администрацию.

Стремление к справедливому порядку часто преисполняется неожиданным благодеянием; есть основание полагать, что неожиданное благодеяние будет результатом и в данном случае.

III ТОРГОВАЯ НРАВСТВЕННОСТЬ

(Впервые напечатано в "The Westminster Review" за апрель 1859 г.)

В этой статье мы не имеем намерения повторять много раз высказывавшиеся жалобы на фальсификацию, хотя в таком случае дело не стало бы за свежим материалом. Мы имеем в виду обратить внимание читателя на те виды обмана, которые наименее бросаются в глаза и потому мало известны. Понятно, что то отсутствие добросовестности, которое выражается в подмешивании крахмала в какао, жира в масло, в окрашивании кондитерских произведений свинцовыми солями или мышьяковистыми соединениями, должно, очевидно, проявляться и в более скрытых формах, и действительно последние почти, а может быть, и совершенно так же многочисленны и зловредны, как и первые.

Совершенно ошибочно довольно, однако же, распространенное мнение, что в обманных действиях повинен только низший класс торговцев. Выше их стоящие массы тоже в большинстве случаев несвободны от этого упрека. В среднем коммерсанты, ведущие торговлю тюками и тоннами, в смысле нравственности мало отличаются от тех, которые продают ярдами и фунтами. Высший класс нашего коммерческого мира обнаруживает в своей деятельности все виды незаконных действий, за исключением только простого воровства. Бесчисленные плутни, ложь в действиях или в речах, тщательно обдуманный обман господствуют в торговле; многие из них признаются в качестве "торговых обычаев", и не только признаются, но даже и оправдываются.

Оставляя в стороне хорошо известных своими проделками мелких лавочников, о поступках которых известно почти всякому, остановимся на действиях более высоких в торговой иерархии классов.

Торговля оптовых фирм - в суконном деле, по крайней мере, - ведется главным образом классом людей, которые называются закупщиками (buyer). Каждое оптовое предприятие разделяется на несколько отделов во главе которых стоят вышеупомянутые служащие, которые представляют отчасти независимых торговцев низшего разряда. В его распоряжение предоставляется хозяином предприятия в начале года известный капитал, которым он и оперирует; он заказывает для своего отдела те сорта товара, которые, по его мнению, должны найти сбыт, и старается продать их в возможно большем количестве мелочным торговцам, с которыми ведет торговлю. В конце года отчет показывает, какой барыш он сумел получить на вверенный ему капитал, и сообразно результату он оставляется в должности и на следующий год, быть может на более выгодных условиях, или, напротив, увольняется.

При таких условиях подкуп, казалось бы, невозможен. Между тем мы знаем из авторитетнейших источников, что закупщики (buyers) подкупают других и сами подвергаются подкупу. Подарки, как средство приобретения покупателя, представляют обычное явление среди них и тех, с которыми они ведут дела. Свои сношения с мелочными торговцами они поддерживают посредством угощения и подарков, и сами в своих действиях подвергаются воздействию тех же самых средств. Можно бы предполагать, что интересы обоих сторон должны устранять возможность подобных фактов. Но по-видимому, действие подобных влияний не вызывает особенно очевидных неудобств. Если, как это обыкновенно бывает, имеется несколько фабрикантов, производящих товары одинакового достоинства и по одной и той же цене, или несколько закупщиков, покупающих этот товар на тех же самых условиях, выбор становится затруднительным, так как тут нет основания предпочесть одного фабриканта другому, и потому искушение получить какую-нибудь непосредственную выгоду легко перевешивает чашку весов. Какова бы ни была причина, факт этот, несомненно, установлен как для Лондона, так и для провинции. Фабриканты щедро целыми днями угощают закупщиков, посылают им в угоду то корзину с дичью или домашнею птицей, то ящик с вином и т. д.; мало того, они получают настоящие денежные взятки, иногда, как мы слышали от одного фабриканта, просто кредитными билетами, но чаще всего в виде скидки с общей суммы их закупки. Необычайная распространенность - можно сказать, универсальность этой системы - подтверждается свидетельством человека, который при всем своем отвращении к этому порядку не может от него освободиться. Он сознавался нам, что все его сделки носят этот предосудительный характер. "Всякий закупщик, с которым я вступаю в сделку, говорит он, - рассчитывает получить от меня известную премию в том или другом виде. Один желает получить взятку в скрытом виде, другие принимают ее просто, без прикрас. На предложение одних отвечает: "О, я этого не люблю", но беспрепятственно принимает стоимость их в каком-нибудь другом виде, тогда как другой, который обещает значительную закупку в этом сезоне, потребует, я знаю это хорошо, скидки чистоганом. Этого нельзя избежать. Я мог бы назвать целую массу закупщиков, которые косятся на меня и смотреть не хотят на мой товар, и я очень хорошо понимаю почему, - я не купил их покровительства." Мой собеседник сослался при этом на другого коммерсанта, который подтвердил, что в Лондоне иначе дела не сделать. Некоторые из этих закупщиков становятся настолько алчными, что их вымогательства поглощают большую часть барыша фабриканта, так что возникает вопрос: выгодно ли продолжать с ними вести дела? Как упомянуто уже было выше, такая же система отношений существует и между приказчиками и розничными торговцами, только тут подкупленные начинают сами подкупать. Один из упомянутых нами выше господ, рассчитывающий всегда на эти доходы, говорил тому, слова которого мы привели выше: "Я потратил на N (имя крупного портного) целую кучу денег и, кажется, приобрел-таки его". К этому признанию он присовокупил жалобу, что фирма, у которой он состоит на службе, не дает ему кредита для подобных издержек. Ниже приказчика, совершенно самостоятельного в своем отделе в оптовом предприятии, существует еще целый ряд помощников, имеющих непосредственно дело с розничными торговцами, подобно тому как помощники торгующих в розницу имеют дело непосредственно с публикой вообще. Эти помощники высшего разряда, действующие при таких же самых условиях, как и низшие, в одинаковой с ними степени недобросовестны. Находясь под страхом немедленного увольнения в случае допущенной при продаже ошибки, завися в своем повышении от количества выгодно проданного ими товара и не только не встречая за свои нечестные проделки порицания, но, напротив, вызывая за них похвалу, эти молодые люди обнаруживают просто невероятную степень деморализации. По свидетельству лиц, принадлежавших прежде к этой категории, их лукавство безгранично, они постоянно лгут, и их проделки представляют бесконечную градацию от самого простого до самого тонкого, макиавеллевского, обмана. Вот несколько образчиков. Имея дело с розничным торговцем, они стараются прежде всего запомнить хорошенько род его торговли, с тем чтобы всучить ему тот именно товар, в котором он наименее понимает. Если его лавка находится в местности, где главный сбыт имеют низшие сорта товара (факт, удостоверенный путешествующим агентом), то понятно, что, имея сравнительно мало дела с высшими сортами товара, он плохо понимает в них, и из его невежества извлекается соответственная выгода. Затем, существует обычай показывать образцы материй, шелка и т. п. в таком порядке, чтобы сбить человека с толку. Как при смаковании различного рода кушаний или вина, наше небо, подвергшееся действию более сильного вкуса или букета, становится неспособным различать более тонкий вкус, воспринятый после того, так это бывает и с другими органами чувств: за чрезмерным возбуждением следует временная неспособность к восприятию. Это относится не только к глазам в отношении к цветам, но, как нам сказал один бывший торговец, также и к пальцам в отношении к тканям, и хитрые торговцы имеют привычку, вызывая эту временную нечувствительность, продавать человеку второй сорт за первый. Другой обычный маневр заключается во внушении веры в дешевизну товара. Дело происходит таким образом. Предположим, что портной намеревается сделать запас материй. Ему предлагают сделку: показывают ему три куска материи - два хорошего сорта, примерно шиллингов по 14 за ярд, третий, гораздо ниже сортом, шиллингов по 8 за ярд. Материи придают слегка помятый вид, чтобы иметь очевидное основание для продажи якобы в убыток. Портного уверяют, что этот мнимопопорченный товар продается ему ниже своей цены - по 12 шиллингов за ярд. Сбитый с толку внешним видом материи, который внушает ему веру в то, что товар действительно продается в убыток, и, находясь под впечатлением того, что два куска стоят действительно гораздо дороже объявленной цены, он не останавливается достаточно на мысли, что эта цена уравновешивается значительной дешевизной третьего куска, и, по всей вероятности, купит предлагаемый товар и уйдет с приятной уверенностью, что сделал чрезвычайно выгодную покупку, тогда как в действительности он уплатил полную стоимость товара. Но гораздо более тонкую проделку описал нам некто, прибегавший к пей сам. находясь на службе в одной из оптовых фирм; проделка эта оказалась настолько успешной, что ему поручали впоследствии всегда продавать таким покупателям, с которыми другие приказчики не могли справиться и которые после того обращались исключительно к нему одному. Его политика заключалась в том, что он притворялся всегда страшным простаком и честным малым; при первых нескольких покупках он проявлял свою честность тем, что сам указывал на дефекты в продаваемых им предметах; приобретя таким образом доверие покупателя, он спускал ему низшие сорта вместо высших. Это только немногие из разнообразных приемов, находящихся в постоянном употреблении, и все это, разумеется, сопровождается целым потоком лжи в словах и действиях. От приказчика требуется, чтобы он не останавливался ни перед какой ложью, если она может содействовать продаже. "Всякий дурак может продать то, что требуют", - сказал один хозяин, упрекая своего приказчика за то, что он не сумел уговорить покупателя приобрести совсем не то, что он спрашивал. И эта бесцеремонная лживость, которая требуется от служащих и поощряется примерами, достигает такой ужасающей степени, которая была нами описана в выражениях слишком сильных для того, чтобы мы могли повторить их здесь. Наш собеседник должен был отказаться от места, которое он занимал в одном из подобных торговых предприятий, потому что не мог опуститься до желаемой степени деморализации. "Вы не умеете врать так, чтобы казалось, что вы верите тому, что говорите", - сказал ему один из товарищей-приказчиков. И это было сказано ему в укор!

Так как из младших служащих преуспевают наиболее те, которые наименее подвержены укорам совести - скорее переводятся на лучшие оплачиваемые должности и потому имеют больше шансов со временем открыть собственное дело, то естественно, нравственность хозяев этих предприятий мало чем отличается от нравственности их служащих. Обычная недобросовестность оптовых торговцев подтверждает это вполне. Приказчики не только вынуждены, как мы видели выше, обманывать покупателей на качестве продаваемого товара, этот обман простирается и на количество его, и не вследствие случайной свободной проделки служащего, но как результат установленной системы, ответственность за которую падает на фирму. Обычный прием заключается в приготовлении кусков, которые заключают в себе меньшее число аршин, нежели показывается торговцем. Кусок коленкора номинально заключает в себе 36 ярдов, в действительности же в нем не бывает никогда больше 31 ярда, - и это уж так прямо и признается в торговле вообще. Долго накоплявшаяся сумма обманов, на которую указывает этот обычай, - постепенное уменьшение длины, из которых каждое первоначально вводилось каким-нибудь недобросовестным адептом, которому тотчас же подражали его конкуренты, - теперь ежедневно продолжает возрастать во всех случаях, где торговцу не угрожает немедленное изобличение; число предметов, продающихся в маленьких пачках, пакетах, связках, вообще в такой форме, которая не допускает измерение в момент продажи, обыкновенно меньше показанного фирмой. Шелковый шнурок, так называемый "six quarters", долженствующий иметь 54 дюйма, в действительности заключает в себе только 4 четверти, или 36 дюймов. Тесемка продается обыкновенно гроссами, заключающими в себе двенадцать пучков по 12 ярдов в каждом. Но эти двенадцатиярдовые пучки сокращаются теперь постоянно на 4 или даже на 7 ярдов, так что обычная теперь длина равняется 6 ярдам. Другими словами, те 144 ярда, которые заключались когда-то в гроссе, растаяли теперь в некоторых случаях до 60. И этот обман распространяется также и на толщину. Французский бумажный шнурок, например (французский только по названию), приготовляется теперь различной толщины, которая отмечается соответственно цифрами 5,7,9,11 и т. д.; каждая из этих цифр показывает число сплетенных нитей или, вернее, число нитей, которое должно быть, но которого нет налицо; из трех образцов, взятых у различных торговцев, только один заключал указанное число нитей. Бахрома, например, которая продается намотанной на картон, часто имеет в сказовом конце два дюйма ширины, а в другом только один, или первые 20 ярдов хорошего качества, а остальные, скрытые от глаз, похуже. Эти мошенничества производятся без всякого стеснения, как обычное дело. Мы читали сами ордер, данный служащему, в котором изложены были детали заказа с указанием действительной длины и той, которая должна была фигурировать на ярлыках, и мы сами слышали от одного фабриканта, что ему заказана была тесьма по 15 ярдов в куске, причем на ярлыках должно было стоять: "Гарантировано 18 ярдов"; если же он выставлял на ярлыках действительную длину, ему возвращали товар обратно, и все, чего он мог в этом вопросе добиться, это отпускать товар без ярлыков.

Нельзя себе представить, чтобы в отношениях с фабрикантами эти оптовые торговцы руководствовались кодексом морали, значительно отличающимся от того, которым регулируются их отношения с розничными торговцами. Факты показывают, что разница тут невелика. Например, приказчик (исключительно заведующий закупками для какого-нибудь оптового предприятия на фабриках) забирает часто у какого-нибудь первоклассного фабриканта небольшое количество какого-нибудь нового товара, для создания рисунков которого потрачено немало времени и денег; этот товар он передает другому фабриканту для воспроизведения в большом количестве. Затем, некоторые закупщики делают свои заказы не иначе как устно, чтобы в случае надобности иметь возможность отпереться от них, и нам рассказывали о случае, когда фабрикант, обманутый однажды таким образом, потребовал в другой раз для своего обеспечения подписи приказчика и получил отказ. Существуют и такие неправильные действия, за которые ответственны, как нам кажется, лица, стоящие во главе оптовых предприятий. Мелкие фабриканты, располагающие недостаточным капиталом и в моменты застоя лишенные возможности выполнить свои обязательства, часто попадают в зависимость от оптовых фирм, с которыми имеют дела и жестоко эксплуатируются ими. Попавшему в такое положение остается или продать весь свой товар с большим убытком - 30 или 40 % ниже стоимости его, или заложить его, и, если кредитором является оптовое предприятие, фабриканту несдобровать. Он должен работать на условиях, предписываемых фирмой, и почти всегда банкротится. Чаще всего это наблюдается в шелково-чулочном деле. Вот слова одного крупного представителя этой отрасли, наблюдавшего не раз на своем веку банкротство многих более мелких товарищей по профессии: "Их могут до времени щадить, как кошка щадит попавшую к ней в лапы мышь, но в конце концов они будут все же съедены". И мы тем охотнее верим этому свидетельству, что подобная же система, как нам достоверно известно, практикуется также некоторыми кожевниками по отношению к мелким сапожникам, так же, как и торговцами хмелем и солодом по отношению к мелким лавочникам.

Относительно другого класса оптовых торговцев, торгующих иностранными и колониальными товарами, мы должны сказать, что, хотя в зависимости от характера их специальности их плутни менее многочисленны и разнообразны, так же как и менее ярки, тем не менее и они также носят на себе тот же самый отпечаток. Так как вряд ли можно допустить, чтобы сахар и пряности могли действовать в качестве нравственной или физической антисептики, то мы вправе предположить, что торгующие этими товарами будут, подобно оптовым торговцам, действовать в направлениях наименьшего сопротивления. И на самом деле они точно так же эксплуатируют розничного торговца, как в отношении качества, так и в отношении количества. Описание их товаров не соответствует обыкновенно действительности. Образцы, рассылаемые ими своим покупателям, выдают часто за первый сорт то, что на самом деле второго сорта. Странствующие агенты должны переносить с места на место эти лживые наметки, и, если розничный торговец не обладает достаточной проницательностью или большим знанием дела, он в большей или меньшей степени подвергается обману. Иногда никакое умение не может его спасти. Существуют такие виды обмана, которые мало-помалу утвердились в качестве торговых обычаев, которым розничный торговец вынужден подчиняться. При покупке сахара, например, его обманывают как в качестве, так и в весе. История этого мошенничества такова. Первоначально торговец скидывал на тару с каждой бочки сахара 14 % с веса брутто. Действительный вес дерева, из которого делались бочки, равнялся тогда приблизительно 12 % от веса брутто. Таким образом покупатель получал 2 % барыша. Постепенно бочки стали делаться толще и тяжелее, так что в настоящее время первоначальные 12% возросли до 17 % веса брутто, а так как 14 %-ная скидка все еще продолжает быть в силе, то в результате получается то, что розничный торговец теряет 3 %, которыми он оплачивает дерево вместо сахара. Что касается качества товара, то здесь обман построен на обычае давать пробу из самой лучшей части бочки. Во время своего путешествия с острова Ямайки или с другого места сахар подвергается некоторой усушке; патока, в большем или меньшем количестве, всегда присутствующая в сахаре, просачивается из верхней части бочки в нижнюю, и эта нижняя часть, известная в технике под названием "подошва", foots, окрашивается в более темный цвет и представляет более низкую ценность. Количество его, заключающееся в бочке, значительно колеблется; и потому розничному торговцу, получившему фальшивую пробу, остается угадать, каково будет это количество, и он часто, к ущербу для себя, предполагает его менее действительных его размеров. Нам остается еще упомянуть о другом, более тонком, виде обмана, который заключается в том, что сахарозаводчики помещают влажный сахарный песок в высушенные бочки. В течение того промежутка времени, который предшествует открытию бочки розничным торговцем, высушенное дерево впитывает в себя избыток влаги, заключающийся в сахаре, отчего последний выигрывает в качестве. Если же торговец вздумает жаловаться на то, что вес бочки превосходит положенную тару, он получит в ответ: "Пришлите бочку, она будет, согласно торговым обычаям, высушена и взвешена".

Не останавливаясь долго на других видах мошенничества, из которых вышеописанные являются, может быть, наихудшими, мы укажем здесь на другой пункт в действиях торговых домов - составление торговых циркуляров. Многие торговые дома по заведенному обычаю рассылают своим покупателям периодические отчеты о совершенных ими сделках, настоящем положении и видах на будущее. Служа им взаимно в качестве чеков, эти документы не могут вследствие этого уклоняться слишком далеко от истины, но все же вряд ли возможно ожидать от них полной добросовестности. Лица, от которых они исходят, заинтересованные в большинстве случаев в ценах на упоминаемые в их циркулярах товары, при составлении этих отчетов находятся под давлением своих интересов, что отражается на их видах на будущее. Дальновидные розничные торговцы не упускают этого из виду. Крупный провинциальный бакалейщик, прекрасно знающий свое дело, сказал нам: "У меня правило бросать торговые циркуляры в огонь". И что такая оценка их достоверности не безосновательна, мы догадываемся из замечаний торговцев, работающих в других отраслях торговли. От двух кожевенных торговцев, одного лондонского и другого из провинции, мы слышали ту же самую жалобу на недостоверность циркуляров, рассылаемых торговыми домами, принадлежащими к той же отрасли торговли. Не то чтобы эти циркуляры заключали прямо ложные сведения, но, упуская некоторые факты, которые должны бы фигурировать в них, они вызывают неверное представление.

Приступая теперь к оценке нравственности фабрикантов, мы ограничимся исключительно одним только классом их, а именно фабрикантами шелковых изделий. В интересах систематического изложения фактов мы считаем наиболее целесообразным проследить за различными перипетиями, переживаемыми шелком от первого появления его в Англии вплоть до того момента, когда он является готовым к услугам потребителя.

Связки сырого шелка, привезенного из-за моря (нередко взвешенного к ущербу покупателя вместе с сором, камешками, китайской медной монетой и т. п.), распределяются посредством аукциона. Покупки происходят через посредство "присяжных маклеров" (sworn brokers), и постановление требует, чтобы последние ограничивались исключительно своею ролью в качеств агентов. Между тем, как нам передавал один из фабрикантов шелка, они сами сплошь и рядом спекулируют на шелке, непосредственно или через подставных лиц и, будучи лично заинтересованы в ценах, прибегают по своей должности маклера к мошенничеству. Мы передаем это, впрочем, только как ходячее мнение, за достоверность которого не ручаемся. Купленный таким образом шелк лондонский негоциант отсылает в фабричные округа для "трощения", т. е. для приготовления нитки, годной для пряжи. В установившейся форме сделки между торговцем шелком и тростильщиком шелка мы имеем странный прием организованного и признанного обеими сторонами обмана, выросшего, очевидно, как противодействие предшествовавшему обману. Трощение шелка неизбежно сопровождается некоторой потерей его вследствие присутствия узлов, рваных концов и слишком слабых нитей. Размер этой потери колеблется, в зависимости от сорта шелка, от 3 до 20 %, в среднем он равняется 5 % При такой изменчивости процента потери понятно, что недобросовестный тростильщик при отсутствии контроля может скрыть некоторое количество шелка, ссылаясь на то, что значительная потеря в весе вызвана условиями трощения. Отсюда возникла система "работы за свой счет" (working on cost), как ее называют, в силу которой тростильщик обязан возвратить торговцу то же самое по весу количество шелка, которое он от него получил; значение вышеупомянутого термина, очевидно, выражает то, что, какова бы ни была потеря, она идет на счет тростильщика. Но так как тростить шелк без всякой потери невозможно по крайней мере, 3 %, а обыкновенно и 5 %, - это условие неизбежно влечет за собой обман, если только можно называть этим именем действие, молчаливо признанное всеми участвующими в деле лицами. Шелк взвешивается, и то, что утрачено при трощении, должно быть возмещено каким-нибудь посторонним веществом. Значительную роль играет при этом мыло. В небольших количествах оно необходимо употребляется для удобства наматывания нитей, и это количество охотно увеличивается. Для этой же цели употребляется и сахар. Тем или другим путем нити пропитываются посторонним веществом в количестве, достаточном для возмещения потери в весе. Такова система, которой обязательно должны подчиняться все тростильщики, и многие широко практикуют ее, маскируя этим свою небрежность или что-нибудь похуже.

Следующая фаза, проходимая шелком, есть окраска. И тут опять обман стал хроническим и обычным явлением. В прежнее время, как мы слышали от одного фабриканта, собственника ленточной фабрики, главным способом обмана было взвешивание шелка вместе с водой. Мотки шелка возвращались из красильни если и не явно влажные, то, во всяком случае, с достаточным содержанием влаги для того, чтобы уравновесить оставленное там количество шелка; приходилось принимать меры, чтобы оградить себя от вызванной такими манипуляциями потери. В последнее время, однако, возникла система обмана, далеко опередившая прежний прием, а именно: употребление тяжелых красок. Ниже мы приводим относящиеся сюда детали, сообщенные нам одним тростильщиком шелка. По его словам, этот прием вошел в употребление лет 45 тому назад. До этого времени шелк терял значительную часть своего веса в котле. Тончайшее волокно шелка при выходе из прядильного органа шелковичного червя покрыто легким слоем клея, растворимого в кипятке. Поэтому при крашении этот слой, достигающий 25 % всего веса шелка, растворяется, и шелк теряет соответственно в весе. Таким образом, первоначально на каждые 16 унций шелка, поступившего в краску, терялось 5 унций; но мало-помалу, вследствие употребления тяжелых красок, достигнут был противоположный результат, теперь шелк выигрывает при этом в весе, и выигрывает иногда в почти невероятной пропорции. Оказывается, что увеличение в весе шелка при окраске колеблется между 12 и 40 унциями на фунт; т. е. фунт шелка вместо того, чтобы потерять 4 унции, как было первоначально, увеличивается в весе в некоторых случаях, как, например, при применении некоторых черных красок, на целых 24 унции. Вместо того чтобы стать на 25 % легче, он стал на 150 % тяжелее, заключая в себе 175 % постороннего вещества. А так как в этой стадии обработки шелка все сделки с ним происходят на вес, то становится понятным, что возникновение и развитие этой системы представляет историю целого ряда обманов. В настоящее время это стало известным каждому, занимающемуся этим делом, и каждый настороже. Подобно другим видам мошенничества, он, сделавшись обычным и всеобщим, перестал быть выгодным для кого бы то ни было; но он может все же служить для характеристики нравственности участвующих в нем лиц. Трощеный и окрашенный шелк переходит в руки ткача, и тут мы опять встречаемся с новым видом недобросовестных проделок. Фабриканты узорчатого шелка грешат против своих товарищей, подделывая их рисунки. Законы, которые оказались необходимыми для защиты от этого вида грабежа, доказывают, что он получил широкое распространение и до сей поры еще не вывелся. Один из пострадавших от него передавал нам, что фабриканты и теперь добывают друга у друга рисунки путем подкупа рабочих. В своих сношениях с приказчиками ("buyers") некоторые фабриканты также прибегают к обманам: может быть, под влиянием желания возместить лежащий на них тяжелый налог в виде угощений и т. п. товары, которые были отвергнуты одними закупщиками, показываются другим с искусно разыгранною таинственностью и с уверениями, что эти товары были специально для них сохранены, - прием, на который ловится иногда недостаточно предусмотрительный человек. Вряд ли нужно упоминать, что процесс производства товара имеет свои особые виды обмана. В торговле лентами, например, существует прием, называемый "казовым концом" (topending), который заключается в том, что первые 3 ярда ленты делаются хорошего качества, а остальные (которых не видно, когда лента намотана) дурного или редкого тканья. А затем следует фабрикация различных имитаций, изготовляемых из низших сортов материала, - обманы тканья, могли бы мы их назвать. Этот прием понижения качества товара, не случайный, а твердо установившийся, развивается в поразительных размерах и с поразительною быстротой. Какой-нибудь новый фабрикат, продающийся первоначально по 7 ш. 6 п. за ярд, вытесняется различными подделками до тех пор, пока через 18 месяцев подобие его начинает продаваться по 4 ш. 3 п. за ярд. Встречаются даже более значительные понижения качества и цены - от 10 ш. до 3 и даже 2 ш. за ярд. Это продолжается до тех пор, пока негодность этих поддельных фабрикатов не станет настолько очевидною, что они не находят более сбыта, и тогда возникает реакция, которая ведет или к возвращению первоначального фабриката, или к производству какого-либо нового взамен прежнего.

Из запаса собранных нами заметок о злоупотреблениях в торговле, розничной и оптовой, и в мануфактуре мы должны многие оставить без рассмотрения. Мы не будем здесь распространяться о довольно обычном приеме употребления фальшивых торговых марок или о подделке чужих оберток. Мы должны ограничиться здесь только ссылкой на действия, по-видимому, очень почтенных домов, которые покупают товары, заведомо нечестным образом приобретенные; мы должны воздержаться и от подробного изложения известных установившихся плутней, существующих под личиной величайшей респектабельности, которая, по-видимому, облегчает эти гнусные действия. Те виды обмана, на которых мы здесь останавливались, являются только образцами того, что заняло бы целый том, если бы мы вздумали описывать его во всех его проявлениях.

Упомянем еще о тех видах торговой безнравственности, которые заключают в себе некоторое оправдание, показывая, как незаметно и даже неудержимо люди втягиваются в дурные поступки. Несомненно, что новый вид мошенничества вводится всегда каким-нибудь крайне бессовестным торговцем. Мало-помалу его примеру следуют другие торговцы, обладающие более или менее растяжимым кодексом нравственности. Более нравственные торговцы подвергаются постоянно искушению следовать тем сомнительным приемам, которые практикуются вокруг них. Чем более число неустоявших, чем обычнее становится известная проделка, тем труднее для остальных противостоять искушению. Давление на них конкуренции все более усиливается; они борются с неравными силами, так как лишены одного из источников барыша, открытого для их противников, и в конце концов они вынуждены идти по следам остальных. Возьмем для примера факты, имевшие место в свечном промысле. Как известно, обыкновенные сорта свечей продаются пачками, в которых предполагается по 1 ф. веса. Первоначально номинальный вес соответствовал реальному, но в настоящее время они до известной степени расходятся, причем разница колеблется между 1/2 и 2 унц., и, следовательно, потеря веса достигает иногда 12 ]/2 % Теперь, если какой-нибудь честный фабрикант предложит розничному торговцу свои свечи, скажем, по б шил. за 12 ф., - "О, - скажут ему, - мы получаем их по 5 ш. 3 п.". - "Но мои, - скажет фабрикант, - полновесные, а ваши нет". - "А что мне в том? - ответит розничный торговец. - Фунт свечей и есть фунт свечей, мои покупатели покупают их пачками и не заметят разницы между вашими свечами и другими." И добросовестный фабрикант, встречая везде одно и то же рассуждение, вынужден делать как другие или вовсе отказаться от своего дела. Теперь возьмем другой пример, известный нам так же, как и предыдущий, со слов фабриканта, которому самому пришлось идти на компромисс. Это фабрикант резиновой ткани, получившей теперь такое широкое применение при изготовлении обуви и т. п. От одной из лондонских фирм, с которой он вел большие дела, он получил недавно образец резиновой ткани, изготовленной какой-то другой фабрикой, в сопровождении следующего вопроса: "Можете ли вы работать такую ткань по столько-то за ярд?" (цена ниже той, по которой он до сих пор работал); при этом намекалось, что в случае отказа им придется обратиться к другому фабриканту. Разорвав на части присланный образец (который он показал нам), он нашел, что многие нити в нем не шелковые, как бы следовало, а бумажные. Указывая на это приславшему образец, он присовокупил, что, прибавляя вместо шелка бумагу, он также может работать по указанной цене, что с этого времени и делал, ибо убедился, что в противном случае лишится значительной доли своих заказов. Он понимал, кроме того, что если не уступит вначале, то, во всяком случае, будет вынужден сделать это впоследствии, потому что прочие фабриканты резиновой ткани будут наперебой предлагать такую поддельную ткань по соответственно уменьшенной цене, и если он один будет вырабатывать с виду однородный товар по более высокой цене, то потеряет всех своих покупателей. Этого фабриканта мы имеем серьезные основания считать человеком вполне нравственным, благородным и прямым, и, несмотря на то, мы видим, что в этом случае он в некотором смысле вынужден был принять участие в неблаговидном деле. Факт удивительный, но тем не менее совершенно верный: те, которые не поддаются этой нравственной порче, часто рискуют при этом банкротством, а иногда даже наверняка к нему идут. Мы высказываем это не как очевидное следствие писанных выше условий, но говорим на основании сообщенных нам фактов. Нам рассказывали историю одного торговца сукнами, который, внося совесть в свои торговые дела, отказывался прибегать к обычным в торговле обманам. Он не хотел выдавать свой товар за лучший, чем он был на самом деле, он не хотел уверять, что рисунки самые новейшие, когда они были сделаны в предшествующий сезон, не хотел ручаться за прочность красок, когда был уверен, что они линяют. Воздерживаясь от этих и подобных им неблаговидных поступков, обычных среди его конкурентов, он вследствие того не находил сбыта для своих товаров, которые его конкуренты продали бы при помощи пущенной в ход лжи; дела его шли так плохо, что он дважды приведен был к банкротству. И по мнению нашего собеседника, он своим банкротством причинил людям больше зла, чем мог бы причинить, прибегая к обычным торговым проделкам. Из этого видно, как сложен этот вопрос и как трудно в таких случаях определить степень виновности коммерсанта. Часто даже почти всегда - ему приходится выбирать одно из двух зол. Если он старается вести свое дело со строгой добросовестностью: продает только доброкачественный товар и только полной мерой, - его конкуренты, работающие в той же отрасли, фальсифицируя товар или употребляя другие уловки, имеют полную возможность подорвать его торговлю. Его покупатели, не оценивая в достаточной мере превосходство его товаров в качественном или количественном отношении и увлеченные кажущейся дешевизной других магазинов, изменяют ему. Рассматривая свои книги, он убеждается в том печальном факте, что постепенно уменьшающихся поступлений вскоре недостаточно будет для погашения его обязательств и содержания все возрастающей семьи. Что ему делать в таком случае? Продолжать свой образ действий, прекратить платежи, причинить тяжелые потери своим кредиторам и вместе с женой и детьми идти с сумой? Или последовать примеру своих конкурентов: прибегать к подобным же проделкам и заманивать покупателей теми же самыми мнимыми выгодами? Последний путь является наименее пагубным не только для него самого, но даже и для других; да и так же точно поступают и люди, пользующиеся всеобщим уважением. Зачем же ему разорять себя и свою семью, стремясь быть лучше своих ближних? И он решается делать так, как делают другие.

Таково положение купца, такова аргументация, при помощи которой он старается себя оправдать, и жестоко было бы произнести над ним строгий приговор. Само собою разумеется, что такое объяснение не везде приложимо. Существуют такие отрасли торговли, в которых конкуренция играет менее активную роль и где, следовательно, употребление предосудительных приемов не может быть оправдано; здесь, действительно, плутни гораздо реже. Затем многим купцам удалось приобрести связи, которые обеспечивают им соответствующие доходы, не вынуждая их прибегать к мелкому надувательству, и потому, поступая так, они не имеют никакого оправдания. Кроме того, существуют люди, руководимые обыкновенно не нуждой, а алчностью, которые вводят в употребление эти плутни и мелкие проделки, и эти люди заслуживают безусловного осуждения как потому, что не имеют оправдания для собственной виновности, так и потому, что вводят в грех других. Оставляя, однако же, в стороне этот сравнительно незначительный класс промышленников, мы должны будем признать, что большинство последних, занимающихся обычными родами промышленности, требуют большей осмотрительности в порицании, чем это кажется на первый взгляд. Во всех рассмотренных нами случаях мы должны были прийти к одному и тому же заключению, а именно, что тем, которые занимаются обычными отраслями коммерции, представляются только два исхода: принять образ действия своих конкурентов или отказаться от дела. Люди различных профессий и в различных местностях, люди по природе своей порядочные, очевидно страдающие вследствие унижений, которым вынуждены подчиняться, высказали нам одну и ту же печальную уверенность, что строгая честность несовместима с коммерцией. Их общее убеждение, выраженное каждым из них в отдельности, что строго честный человек должен тут неминуемо погибнуть.

Если бы банковские злоупотребления не обсуждались в прошлом году так часто в нашей прессе, мы остановились бы на более основательном разборе этого дела, теперь же мы предполагаем, что относящиеся сюда факты всем известны, и ограничимся поэтому только несколькими к ним комментариями.

По мнению одного из наиболее сведущих в этой области людей, директора акционерных банков редко оказывались виновными в прямом мошенничестве. За исключением нескольких всем известных случаев, общее правило заключается, по-видимому, в том, что директора не были непосредственно заинтересованы в поддержке тех спекуляций, которые оказались в такой степени разорительными для вкладчиков и пайщиков, и сами оказывались обыкновенно в числе наиболее пострадавших. Их вина, хотя и менее гнусная, но все же очень серьезная, заключалась, скорее, в небрежном отношении к своим обязанностям. Не обладая часто надлежащими сведениями, они оперировали над собственностью людей в большинстве случаев недостаточных. Вместо того, чтобы приложить к распоряжению этой собственностью столько же старания, как если бы это была их личная собственность, многие из них проявили преступную беспечность, отдавая вверенные им капиталы без достаточных гарантий или предоставляя своим товарищам полную свободу действий в этом направлении. В их пользу могут быть, конечно, приведены многие смягчающие вину обстоятельства. Прежде всего не следует упускать при этом из виду общих недостатков корпоративной совести, вызываемых разделенною ответственностью. К этому нужно прибавить, что если пайщики, руководствуясь исключительно уважением к богатству и внешнему положению, на должности директоров избирают не наиболее опытных, наиболее умных и испытанных в своей честности людей, а наиболее богатых и высокопоставленных, то порицание не может относиться только к избранным таким образом лицам, оно должно быть распространено и на тех, кто их выбирает. И даже более - оно должно быть распространено также и на публику, так как такое неразумное избрание отчасти обусловливается известной склонностью вкладчиков. Но после всех этих оговорок приходится, однако же, признать, что эти банковские администраторы, рискующие чужой собственностью, ссужая ею спекулянтов, по своей нравственности мало чем отличаются от этих самых спекулянтов: как эти последние рискуют чужими деньгами в предприятиях, которые кажутся им выгодными; так поступают и директора, которые предоставляют в их распоряжение чужие капиталы. Если последние скажут в свое оправдание, что снабжали их деньгами в расчете на хорошие проценты, так и первые могут сказать, что рассчитывают на то, что помещенные ими капиталы вернутся со значительным барышом. Во всяком случае, это одно из тех дел, вредные последствия которых падают не столько на самих действующих лиц, сколько на других, и если в отношении к директору можно сказать, что его действия имеют главным образом в виду интересы его доверителей, тогда как спекулянт руководится только своими личными интересами, то на это можно возразить, что вина директора не уменьшается оттого, что он делает опрометчивый шаг под влиянием сравнительно слабого мотива. На самом деле, если директор ссужает капиталами пайщиков лицо, которому он не доверил бы своих собственных капиталов, он злоупотребляет оказанным ему доверием. Устанавливая градацию преступлений, мы переходим от прямого воровства к воровству косвенному, на одну, две или несколько степеней удаленному от прямого воровства. Хотя человек, спекулирующий чужими деньгами, не может быть обвинен в прямом воровстве, но может быть обвинен в воровстве косвенном: он сознательно рискует собственностью своего ближнего, с намерением, в случае удачи, присвоить себе барыш, в обратном случае же предоставить ему нести убытки: его преступление заключается в случайном воровстве. Отсюда следует, что лицо, стоящее, подобно директору банка, в положении поверенного и предоставляющее вверенные ему капиталы в руки спекулянтов, должно быть названо соучастником в случайном воровстве. Если такой строгий приговор должен быть произнесен как относительно тех, которые ссужают вверенные им капиталы спекулянтам, так и по отношению к спекулянтам, которые их занимают, то что же должно сказать о гораздо более виновном классе людей, которые добиваются ссуды путем обмана, которые не только закладывают чужую собственность, когда получат ее, но которые получают ее под ложным предлогом? Ибо как иначе можем мы назвать тех, которые достают деньги при помощи аккомодационных векселей? Если А и Б согласятся между собою один выдать, другой акцентировать вексель на 1000 ф., "полученных сполна", тогда как на самом деле между ними не было ни продажи товара, ни передачи ценностей, то такая сделка является не только воплощенной ложью, но она становится ложью живой и активной. Тот, кто учитывает такой вексель, полагает, что Б, сделавшийся собственником 1000 ф., будет в указанный срок иметь для расчета 1000 ф. или что-либо равноценное. Если бы он знал, что ни у того, ни у другого нет в руках ценностей, потребных для уплаты по векселю, он не учел бы его, - он не дал бы человеку взаймы денег без обеспечения. Если А представил в банк фальшивую закладную и получил бы под нее ссуду, то совершил бы не больший проступок. В практическом отношении аккомодационный вексель есть подлог. Ошибочно предполагать, что подлог ограничивается составлением документов, вещественно фальшивых, т. е. содержащих подложные подписи или другие знаки; правильно понимаемый подлог обнимает собою также и составление документов нравственно фальшивых. В чем заключается преступность подделки кредитного билета? Не в одной только механической имитации, это только средство для достижения цели и само по себе отнюдь не преступно. Преступление заключается в обмане, во внушении людям ложного убеждения, что данная бумага якобы представляет известную сумму денег, тогда как на самом деле она не представляет ровно никакой ценности. Нужды нет, достигнут ли этот обман путем копирования букв и изображений, как в поддельном кредитном билете, или в копировании выражений, как в аккомодационном векселе. В обоих случаях предмету, лишенному всякой ценности, придан вид известной ценности, а в этом придании ложного значения и заключается сущность преступления. Правда, что акцептант аккомодационного векселя надеется обыкновенно уплатить по нему в означенный срок Но если тот, кто считает себя на этом основании правым, вспомнит ту массу случаев, когда, пользуясь фальшивыми документами, люди вступали в обладание деньгами, которые рассчитывали немедленно вернуть и были тем не менее признаны виновными в подлоге, они увидели, что доводы эти недостаточно убедительны. Мы утверждаем поэтому, что составители аккомодационных векселей должны быть признаны подделывателями, но чтобы в том случае, если бы закон подвел их под эту категорию, из этого получилась значительная польза, - этого мы не можем сказать; тут возникает целый ряд вопросов: не будет ли подобное изменение в законодательстве вредно в том отношении, что устранит целую массу безвредных сделок, устраиваемых под этою фиктивной формой людьми вполне кредитоспособными? Если бы употребление слов "получено сполна" признано было преступлением во всех тех случаях, когда получения в действительности не было, то не привело ли бы подобное постановление просто к возникновению нового рода документов, в которых эти слова были бы упразднены? Явится ли какая-нибудь польза оттого, что векселя будут своим внешним видом удостоверять, представляют ли они действительно реальные ценности или нет? Действительно ли последует ограничение неправильного кредита, когда банкиры и дисконтеры будут наблюдать за тем, чтобы некоторые из векселей, попадающих в их руки от имени спекулянтов или недостаточно солидных купцов, были признаны аккомодационными? Все это вопросы, которые не подлежат нашему обсуждению; нас занимает здесь только нравственная сторона вопроса. Однако же для того, чтобы правильно оценить размеры вышеупомянутого зла, мы не должны упускать из виду, что подобного рода мошеннические сделки многочисленны и что каждая из них порождает обыкновенно целый ряд других подобных же сделок. Первоначальная ложь является обыкновенно матерью дальнейшей лжи, которая, в свою очередь, производит обширное потомство и т. д. в нисходящих коленах в возрастающей прогрессии. Когда А и Б видят, что срок их векселя в 1000 ф. истекает, а предположенные результаты спекуляции еще не осуществились, они, как это часто бывает, находят, что дело вместо выигрыша привело к потере или что срок для реализации их предполагаемых барышей еще не наступил; или, наконец, что барыш, если таковой имеется, не соответствует тому расточительному образу жизни, который они себе между тем усвоили, - словом, они убеждаются, что вексель не может быть ими погашен, и прибегают к выдаче новых векселей для уплаты по первому.

Придя к этому решению, они обыкновенно находят более удобным заручиться более крупной суммой, чем нужно для предстоящей им уплаты по обязательствам. И если они не достигнут на этот раз крупного успеха, который позволил бы им поправить свои дела, они снова возвращаются к этому средству. И пока не наступит денежный кризис, такой порядок вещей дает им возможность удерживаться без труда на поверхности; и действительно, внешний вид процветания, который придает им значительное число находящихся в обращении их векселей с почтенными бланковыми надписями, создает такое к ним доверие, которое открывает им еще более широкий кредит. И если, как это иногда бывает, эта процедура достигает таких размеров, что к участию в ней привлекаются люди в различных городах королевства и даже далеко за пределами его, эта видимость становится еще разительнее и весь этот пыльный пузырь достигает еще большего развития. Но так как все подобного рода сделки ведутся на занятый капитал, на который приходится платить проценты, и, с другой стороны, поддержание этого организованного обмана ведет за собой постоянные расходы и даже иногда значительные жертвы; затем, так как сама система по своему характеру непременно ведет к безрассудным спекуляциям, то все это здание лжи неминуемо должно в конце концов рухнуть и в своем падении разорить или запутать, помимо участников, также и многих других, которые вовсе не участвовали в предприятии.

И это зло не кончается теми непосредственными карами, которые время от времени обрушиваются на честных коммерсантов. Эта система навлекает на них также и суровые косвенные бедствия. Эти люди, искусственно создающие для себя кредит, являются обыкновенно виновниками понижения цен ниже их нормального уровня, ибо в критические минуты они вынуждены по временам продавать свой товар с убытком, - иначе вся машина остановится - и хотя в каждом подобном деле это является только случайным казусом, тем не менее если принять в соображение число таких случаев в каком-нибудь предприятии, то окажется, что всегда имеются такие лица, которым приходится терпеть убытки, т. е. всегда имеются такие коммерсанты, которые искусственно угнетают рынок. Одним словом, часть капитала, полученного обманным образом от одних купцов, расходуется на то, чтобы понизить барыши других, вовлекая их часто в серьезные затруднения. Однако, чтобы быть справедливым, наше осуждение не должно ограничиваться этими вампирами коммерции, в известной степени оно должно быть распространено на гораздо более обширный класс людей. Между безденежным фантазером, который добивается возможности орудовать капиталом посредством подлогов, и честным купцом, никогда не заключающим обязательств, превышающих размеры его имущества, лежит целая лестница ступеней. От дел, которые ведут исключительно на чужой, приобретенный посредством подлогов капитал, мы переходим к предприятиям, в которых девять десятых капитала заняты и только одна десятая собственного; за ними следуют такие предприятия, в которых отношение действительного капитала к фиктивному более значительно; следуя таким образом далее и далее, мы дойдем до очень значительной категории людей, которые торгуют только немножко выше своих средств. Достигнуть большего кредита, чем тот, который был бы открыт, если бы положение дел было вполне известно, - вот цель, к которой стремятся все эти люди, и случаи, в которых этот кредит не вполне обеспечен, только степенью отличаются от тех, когда этот кредит совсем не обеспечен. Как многие уже начинают понимать, это преобладание косвенной нечестности не мало содействовало нашим коммерческим бедствиям. Говоря вообще, господствующее стремление каждого купца заключается в том, чтобы оперировать не только своим собственным, но также и чужим капиталом, и если А занимает, пользуясь кредитом В, В, в свою очередь, воспользуется кредитом С, который сам прибегает к кредиту А, - если во всем торговом мире каждый принимает на себя обязательства, которые в состоянии выполнить не иначе как при непосредственной или косвенной помощи других, если каждый может быть спасен от банкротства только благодаря чужой помощи, то крах неминуем. Возмездие за всеобщую недобросовестность может быть отсрочено, но его невозможно избежать.

Средний уровень коммерческой нравственности не мог быть, разумеется, точно представлен на тех немногих страницах, которыми мы здесь располагаем. С одной стороны, мы могли привести только немногочисленные типические примеры тех предосудительных приемов, которыми позорится торговля; с другой - мы были вынуждены ограничиться только такими примерами, оставляя в стороне громадное количество честных дел, среди которых они рассеяны. Между тем при увеличении числа первых приговор был бы суровее; при растворении же их в громадной массе честных поступков приговор был бы смягчен. Приняв в соображение все смягчающие обстоятельства, приходится все же признать, что дело обстоит довольно плохо, причем наше впечатление в этом случае основывается не столько на приведенных выше фактах, сколько на мнении лиц, к которым мы за ними обращались. Во всех этих случаях нам пришлось встретиться с основанным на долголетнем личном опыте убеждением, что промышленность неразрывно связана с нравственной испорченностью. Это убеждение высказывалось то с отвращением, то с безнадежностью, то с озлоблением или насмешкой, сообразно характеру собеседника, но это было общее их убеждение. Оставив в стороне высший класс коммерсантов, а также несколько менее распространенных отраслей промышленности и те исключительные случаи, в которых удалось приобрести полное господство над рынком, общее свидетельство компетентных лиц согласно подтверждает, что успех тут несовместим со строгой честностью. Живя в коммерческом мире, приходится принять его этический кодекс: нельзя давать ни больше, ни меньше, быть более честным или менее честным, чем все те, которые опускаются ниже этого уровня, изгоняются те, которые поднимаются выше его, низводятся до его уровня или разоряются. И как при самозащите цивилизованный человек, попавший в среду диких, становится сам дикарем, так, по-видимому, и добросовестный коммерсант при самозащите должен стать так же мало добросовестным, как и его конкуренты. Говорили, что закон животного мира гласит: "Пожирайте и будьте пожираемы"; относительно нашего коммерческого мира мы можем перефразировать это изречение так"Обманывайте и будьте обманываемы". Система жестокой конкуренции, проводимая без соответствующего нравственного контроля, очень близко походит на систему коммерческого каннибализма. Она ставит перед человеком альтернативу: пользуйся тем же оружием, как и твой антагонист, или будь побежден и уничтожен.

Из возникающих ввиду подобных фактов вопросов наиболее сложным является следующий: не оправдывается ли таким образом в полной мере предубеждение, которое существовало всегда против промышленности и промышленников? Не объясняется ли обычное неуважение к коммерсантам той низостью, той бесчестностью и нравственной деградацией, которые в них проявляются? На подобные вопросы ожидается быстрый утвердительный ответ, но мы сильно сомневаемся, чтобы такой ответ был действительно основателен. Мы более склонны думать, что эти проступки являются продуктом общих свойств характера, поставленного в специальные условия. Мы не имеем никакого основания предполагать, что промышленный класс по природе своей хуже других классов людей. Люди, взятые наудачу из высшего и низшего класса, поставленные в одинаковые условия, будут, по всей вероятности, действовать одинаково, и коммерческий мир мог бы очень легко ответить на обвинение обвинением. Кто протестует против их недобросовестности? Стряпчий? Но они могут заставить его замолчать, указав на бесчисленные темные пятна на репутации его сословия. Адвокат? Но распространенный среди них обычай браться за неправые дела и принимать плату за работу, которую не исполнили, делают его критику опасной для него самого. Приговор изрекается прессой? Приговоренный может заметить ее представителю, что высказывать положительные суждения о книге, которую не читал, на основании самого беглого просмотра нечестно, равно и восхвалять посредственные произведения приятеля и громить хорошую книгу, написанную врагом; они могут также спросить, не подлежит ли человек, пишущий под диктовку должностного лица то, чему сам не верит, тяжелому обвинению в желании обмануть общественное мнение? Кроме того, торговцы могли бы сослаться на то, что многие из их неблаговидных поступков навязываются им неразумением их покупателей. Они, и в особенности суконщики, могли бы указать на то, что вечное требование уступки предъявляется без всякого соображения о необходимой доле заработка продавца и что для ограждения себя от подобных попыток нажиться на их потере они вынуждены запрашивать больше, чем намерены взять. Они могут также привести, что затруднения, в которые их часто повергает проволочка в уплате больших сумм со стороны богатых покупателей, сами по себе являются причиной неправильных с их стороны действий, вынуждая их прибегать ко всевозможным средствам, законным и незаконным, для выполнения своих обязательств. И тогда, доказав, что эти люди, обнаруживающие такое неуважение к чужим нравам, не имеют для этого никакого оправдания, купцы могут спросить: одни ли они, могущие привести в свое оправдание необходимость борьбы с беспощадной конкуренцией, заслуживают осуждения и порицания, если обнаруживают подобное же неуважение, но в другой форме. И даже по отношению к блюстителям общественной нравственности членов законодательного собрания они могут воспользоваться аргументом tu quoque, спрашивая: действительно ли подкуп служащего у покупателя настолько хуже подкупа избирателя? Или не придется ли поставить на одну доску приобретение голосов путем громких и пустозвонных речей, произносимых перед избирателями и заключающих в себе неискренние заявления, приноровленные ко вкусам последних, с приобретением заказа на товар обманными заверениями относительно его качества? Нет, немногие классы, если только такие вообще существуют, совершенно свободны от упреков в такой же крупной недобросовестности, если только принять в соображение относительную силу соблазнов, которые мы выше представили. Понятно, что эти поступки не будут ни так мелочны, ни так грубы там, где обстоятельства не способствуют развитию мелочности или грубости, ни так постоянны и организованны там, где условия жизни данного класса не стремились сделать их обычными. Приняв во внимание все эти обстоятельства, мы должны будем, как нам кажется, прийти к заключению, что промышленный класс сам по себе не лучше и не хуже других классов и втягивается в свои гнусные обычаи большей частью внешними условиями.

Другой вопрос, естественно здесь возникающий: не возрастает ли вышеописанное зло? Многие из приведенных нами фактов подтверждают как будто бы это предположение, тогда как многие другие явственно доказывают противное. Взвешивая доказательства, мы не должны упускать из виду, что само внимание общества, так усиленно в данный момент обращенное на эти вопросы, само по себе уже является источником заблуждения, так как оно способно возбудить мысль, что сознанные в настоящую минуту злоупотребления являются продуктом новейшего времени, тогда как на самом деле они до сих пор просто не замечались или мало замечались. Так было, несомненно, с преступлениями, с нищетой, с невежеством народной массы, и то же самое, по всей вероятности, произошло с торговой безвестностью. И как высота живых существ в шкале творения может быть измерена степенью развития их самосознания, так до известной степени может определяться и высота положения целых обществ. Более культурные общества отличаются от менее культурных развитием того, что заменяет социальное самосознание. В последние годы у нас, к счастью, замечался значительный рост этого социального самосознания, и мы полагаем, что этому обстоятельству должно быть главным образом приписано общее мнение, будто торговая недобросовестность возрастает. Известные нам факты, относящиеся к прошлому промышленности, подтверждают это мнение. В своем "Complete English Tradesman" Дефоэ среди других маневров розничных торговцев упоминает об искусственном освещении, которое они устраивали в своих лавках, чтобы придать товару обманчивый вид. Он упоминает о "лавочной риторике", о "потоке лжи", которые лавочники пускают обыкновенно в ход перед своим покупателем, и передает приводимое ими оправдание, что без лжи не проживешь. Он говорит, что в то время вряд ли существовал какой-либо лавочник, который не держал бы у себя ящика с фальшивыми или порчеными деньгами, которые он спускал при всяком удобном случае, и что люди даже наиболее честные торжествовали, если им удавалось проявить свое искусство в сбыте таких денег. Эти факты показывают, что коммерческая честность того времени ни в каком случае не превосходила нынешней; и, если мы припомним многочисленные парламентские акты, изданные в прежнее время с целью противодействовать обманам всякого рода, мы придем к тому самому заключению. То же самое может быть смело выведено и на основании общего состояния общества. В то время, когда в течение целого ряда царствований правительство все более и более обесценивало монету, нравственная высота среднего класса вряд ли могла быть значительнее нынешней. Среди поколений, у которых сочувствие к правам ближнего было так слабо, что торговля рабами не только считалась позволительною, но и инициатор ее в награду получал право сделать в своем гербе надпись, напоминающую об этом его подвиге, едва ли возможно было, чтобы люди более уважали права своих сограждан, чем в настоящее время. Время, отличавшееся таким способом отправления правосудия, что в самом Лондоне существовали целые гнезда преступников и на всех больших дорогах хозяйничали целые шайки грабителей, не могло отличаться честной торговой практикой. Тогда как, наоборот, время, видевшее, подобно нашему, столько справедливых социальных реформ, вынужденных у законодательства общественным мнением, вряд ли может оказаться эпохой, когда сделки между индивидами могли сделаться более несправедливыми. Между тем несомненно, что многие из описанных нами проделок современного происхождения. Значительная их часть установилась в последние тридцать лет, другие зарождаются только теперь. Как примирить это кажущееся противоречие?

Это примирение не особенно трудно. Оно заключается в том факте, что, в то время как простой обман сокращался, косвенные виды его возрастали как в разнообразии, так и в числе. Это положение мы считаем вполне согласным с мнением, что уровень коммерческой нравственности в настоящее время повысился. Ибо, если мы оставим в стороне, как не подлежащие нашему рассмотрению, религиозные и легальные наказания и спросим, что составляет высшую нравственную преграду, удерживающую человека от причинения зла своему ближнему, мы должны будем ответить - сочувствие к причиненному ему страданию. Но степень этого сочувствия, обусловливаемая живостью, с какою мы представляем себе это страдание, изменяется не в зависимости от обстоятельств каждого данного случая. Оно может быть достаточно активно для того, чтобы остановить такого рода действия, которые очевидно должны причинить сильное страдание, и вместе с тем недостаточно активно, чтобы удержать от действий, которые могут причинить только легкое неудовольствие. Достаточно сильное для того, чтобы удержать человека от действия, которое причинит немедленный вред известному ему лицу, оно может быть недостаточно сильно для того, чтобы удержать его от поступка, который причинит отдаленный вред неизвестному ему лицу. Существуют факты, подтверждающие тот вывод, что нравственные преграды изменяются в зависимости от ясности, с какою человек представляет себе дурные последствия своего поступка. Многие, которые не решились бы украсть что-нибудь из чужого кармана, не задумаются прибегнуть к фальсификации своих товаров, и тот, кто никогда не помышлял о сбыте фальшивой монеты, смело принимает участие в проделках акционерных банков. Отсюда следует, как мы говорили, что увеличение числа более сложных и тонких форм обмана вполне совместимо с общим прогрессом нравственности, если только оно сопровождается уменьшением числа более грубых видов обмана.

Но нас интересует здесь не столько вопрос, лучше ли стала торговая нравственность или хуже, сколько - почему она так дурна? Почему мы в нашем нынешнем культурном состоянии обнаруживаем так много черт, напоминающих своекорыстного дикаря? Откуда берется в нас, после неустойчивого внушения нам честных принципов во время нашего воспитания, в дальнейшей жизни так много плутовства? Каким образом вопреки всем увещаниям, которые наш коммерческий класс выслушивает каждое воскресенье в церкви, возобновляет он в ближайший понедельник свои подвиги? Каков тот могущественный фактор, который нейтрализует действие воспитания, законодательства, религии?

Мы не будем останавливаться здесь на разнообразных побочных причинах и сосредоточим все наше внимание на главной причине. В более обширном изложении нужно бы сказать кое-что о легковерии покупателей, которое заставляет их доверять обещаниям невозможных барышей; кое-что и об их алчности, побуждающей их постоянно стремиться получить больше, чем они имеют право рассчитывать, и потому поощряющей продавцов к обманчивым уступкам. Возрастающая дороговизна жизни, обусловленная увеличением народонаселения, может быть, также приходит сюда в качестве побочной причины, так же как и большая стоимость содержания семьи, вызванная более высокими требованиями воспитания. Но главная причина этих торговых плутней заключается в интенсивности стремления к богатству. И если мы спросим: откуда это интенсивное стремление, - ответ будет: оно вызывается неразборчивостью уважения, вызываемого к богатству.

Отличиться от толпы, быть кем-нибудь, приобрести имя, положение такова честолюбивая мечта всех и каждого, а самое верное и вместе легкое к тому средство - накопление богатства. И этому все научаются очень рано. Уже в школе особенное внимание, оказываемое тому, к кому родители приезжают в собственном экипаже, для всякого очевидно, и бедный мальчик, недостаточность гардероба которого свидетельствует о скудных средствах его семьи, очень скоро запечатлевает в своей душе тот факт, что бедность вызывает презрение. При вступлении в жизнь все те поучения, которые он, может быть, слышал о благородстве самопожертвования, об уважении к гению, удивлении перед высокой честностью, вскоре нейтрализуются собственным опытом, так как поступки людей ясно показывают, что не эти свойства служат им мерилом уважения. Он вскоре замечает, что многочисленные внешние знаки уважения со стороны сограждан легко приобрести, сосредоточивая всю свою энергию на накоплении богатства, тогда как они редко приобретаются другим путем, и что даже в тех немногочисленных случаях, когда они приобретены каким-либо другим путем, они никогда не имеют безусловного характера, но соединяются обыкновенно с более или менее явным желанием покровительствовать. И если молодой человек видит при этом, что приобретение богатства возможно и при его скромных дарованиях, а достижение отличий требует блестящих открытий, героических поступков или высокого совершенства в каком-либо искусстве, требует способностей и чувствований, которыми он не одарен, - не трудно понять, почему он предается душой и телом коммерции.

Мы не хотим этим сказать, что люди действуют в силу подобных сознательно выработанных выводов, мы думаем только, что эти выводы являются бессознательно сложившимися продуктами их ежедневных наблюдений. С раннего детства слова и поступки окружающих их людей внушают им мысль, что богатство и почет представляют две стороны одной и той же вещи. Эта мысль, возрастающая и крепнущая вместе с ними, становится с течением времени тем, что мы могли бы назвать органическим убеждением, и это-то органическое убеждение и содействует сосредоточению всей их энергии на наживании денег. Мы утверждаем, что главный стимул составляет не страсть собственно к богатству, а к тому общественному одобрению, к тому положению, которые им создаются. И в этом пункте мы сходимся с мнениями многих интеллигентных коммерсантов, с которыми мы беседовали об этом вопросе. Нельзя поверить, чтобы все нравственные и физиологические жертвы, приносимые людьми, приносились единственно для приобретения тех материальных преимуществ, которые приобретаются посредством денег. Кто согласился бы взвалить на свои плечи лишнее бремя дел с целью приобрести погреб лучших вин единственно для своего собственного употребления? Это делается для того, чтобы иметь возможность угощать своими прекрасными винами гостей и вызывать их восхваления.

Какой купец согласился бы проводить ежедневно лишний час в своей конторе исключительно с целью добиться возможности нанять квартиру в более аристократическом квартале? Если он жертвует интересами здоровья и комфорта, то только для приобретения более высокого внешнего положения, которое ему доставит новый дом. Где тот человек, который проводил бы бессонные ночи, раздумывая над средством увеличить свой доход настолько, чтобы иметь возможность приобрести для жены карету, если бы пользование экипажем было его единственным побуждением? Если он увеличивает таким образом свои заботы, то только ввиду того эффекта, который должен вызвать его экипаж. Эти истины так очевидны, так избиты, что мы не стали бы на них останавливаться, если бы этого не требовал ход нашей аргументации.

Ибо, если стремление к тем почестям, которые даются богатством, есть главный стимул к его приобретению, тогда оказание этих почестей (если они оказываются, как это на самом деле бывает, без особенного разбора) есть главная причина той недобросовестности, в которую вовлекается в силу этих стремлений коммерческий класс. Когда лавочник, ввиду удачного года и благоприятных видов на будущее, уступает убеждениям жены и заменяет старую мебель новой, тратя на это более, чем позволяет его доход, и если вместо ожидаемого барыша следующий год приносит уменьшение дохода и он замечает, что его издержки превышают его доходы, он подпадает сильнейшему искушению ввести какой-либо новейший способ фальсификации или какой-нибудь другой предосудительный маневр. Когда, приобретя известное общественное положение, - крупный негоциант начинает давать обеды, которые впору давать людям, имеющим в десять раз больше дохода, когда он пускается в другие расточительные затеи и, живя таким образом некоторое время выше своих средств, видит, что не может изменить своего образа жизни, не теряя приобретенного положения: тогда он особенно наклонен предпринимать крупные дела, превосходящие его средства, искать чрезмерного кредита, вступать на путь тех постоянно усложняющихся проделок, которые приводят в конце концов к позорному банкротству. И если изображенная нами картина верна, то не подлежит сомнению и вывод, что слепое преклонение общества перед богатством и выставление его напоказ есть главный источник этих бесконечных в своем разнообразии безнравственных поступков.

Да, зло глубже, чем его полагают: оно широко распространяет свою зловредную силу. Эта гигантская система бесчестности, разветвляющаяся во всевозможные виды обмана, связана с самой основой нашего социального строя, она посылает побеги во все дома и находит пишу в наших ежедневных словах и действиях. Во всякой столовой какой-нибудь из ее побегов находит себе почву в разговоре об успешных спекуляциях такого-то, покупки им поместья, его предполагаемом состоянии, о полученном недавно таким-то богатом наследстве или о какой-либо другой удаче, ибо стать предметом такого разговора и есть одна из форм того молчаливого признания, из-за которого борются люди. Всякая гостиная питает это чувство своими разговорами, в которых выражается удивление перед тем, что дорого стоит, перед "богатыми", т. е. дорогими шелками; перед туалетами, заключающими в себе огромное количество материала, т. е. дорогостоящими; перед кружевами ручной работы, т. е. дорогими; перед бриллиантами, которые редки, т. е. дороги; перед старинным, т. е. дорогим, фарфором. А из массы мелких замечаний и мельчайших поступков, которые в самых разнообразных кругах ежедневно показывают, насколько идея о респектабельности связана с представлением о богатой внешности, это чувство почерпает новую пищу.

И мы все тут виновны. С самоодобрением или нет, но мы все подчиняемся установившимся понятиям. Даже и тот, кто порицает это чувство, не в состоянии обращаться с добродетелью в рубище с такою же любезностью, с какою он отнесся бы к этой же самой добродетели в богатом наряде. Вряд ли найдется человек, который не был бы вежливее со слугою в сюртуке из тонкого сукна, чем со слугою в нанковом кафтане. Хотя за внимание, оказанное богатому выскочке или человеку, нечестным путем разбогатевшему, люди обыкновенно удовлетворяют свою совесть, давая на свободу волю своему презрению к нему, но когда они снова встречаются лицом к лицу с этой прикрывающею внутреннее ничтожество блестящей внешностью, они поступают как и прежде. И до тех пор, пока блестящий порок будет окружаться внешними знаками уважения, в то время как презрение к нему будет тщательно скрываться, он, естественно, должен процветать.

Вот почему люди упорствуют в предосудительных поступках, всеми осуждаемых. Они могут добиться таким путем уважения хотя и неискреннего, но по своим внешним результатам не менее действительного. Что значит для человека, богатство которого приобретено целою жизнью обмана, что его имя служит во всех кругах синонимом плутовства? Не был ли он дважды открыто почтен выбором в мэры своего города (достоверный факт), и не должно ли это обстоятельство вместе с уважением, которое оказывается ему при личных сношениях, уравновесить в его мнении все то, что говорится против него, из чего он даже вряд ли что-нибудь слышит? Если несколько лет спустя после того, как обнаружены были его бесчестные поступки, коммерсант достигает высшего гражданского отличия, какое только может дать государство, причем это делается через посредство лиц, которым эти проступки хорошо известны, не является ли такой факт поощрением для него и для всех других жертвовать честностью ради богатства? Если, выслушав проповедь, в которой, не называя имени, изобличались его собственные нечестные проделки, богатый негодяй при выходе из церкви видит, что его соседи низко кланяются ему, - не должно ли это молчаливое одобрение в сильной мере нейтрализовать действие слышанного им в церкви? Несомненно, что для громадного большинства людей внешнее выражение общественного мнения имеет гораздо более важное значение, чем все другие побуждения и ограничения. Пусть тот, кто захочет измерить силу этого фактора, попробует побродить по улицам в костюме мусорщика или носить овощи из дома в дом, он, наверное, придет к заключению, что согласился бы лучше в другой раз совершить какой-нибудь безнравственный поступок, чем погрешить в такой степени против приличий и выносить вызванные этим насмешки. Он лучше поймет тогда, какой мощной уздой является для человека открытое неодобрение общества и каким, наоборот, сильным, превосходящим все другие стимулы является его одобрение. Уяснив себе вполне эти факты, он убедится, что торговая безнравственность должна быть в значительной мере отнесена на счет безнравственности общественного мнения.

Я не желал бы, чтобы из моих слов сделан был тот вывод, что я осуждаю уважение к богатству, честным путем приобретенному и честно употребляемому. В своей основе и в известной мере чувство, порождающее подобное уважение, почтенно. В раннюю эпоху жизни человечества богатство есть доказательство ума, который всегда заслуживает уважения. Приобрести честным путем богатство предполагает ум, энергию, самообладание, а эти качества вполне достойны того уважения, которое косвенным образом им оказывается в том, что является результатом их деятельности. Затем, и разумное управление, и увеличение наследственного имущества требуют тех же самых качеств и, следовательно, имеют также право на уважение. Кроме того, помимо уважения за эти способности, эти люди, сумевшие приобрести и увеличить свое состояние, заслуживают также похвалы и как благодетели общества. Ибо тот, кто в качестве фабриканта или купца, не причиняя вреда другим, сумел реализовать некоторый капитал, показывает тем самым, что он лучше исполнил свои функции, нежели те, которые достигли меньшего успеха. При большем искусстве, большем уме или большей экономии он доставил обществу большую сумму выгод, чем его конкуренты. Полученный им более крупный барыш является только долей того излишка производства, который достигнут им при тех же самых расходах, остальные доли распределяются между потребителями. Так же точно и землевладелец, который путем разумного помещения капитала увеличил ценность (т. е. продуктивность) своего поместья, вносит тем самым свою долю в общую сумму национального капитала. И потому честное приобретение и разумное пользование капиталом имеют свои законные права на наше уважение.

Мы осуждаем здесь, как главную причину коммерческой бесчестности, то неразборчивое уважение к богатству, уважение, которое имеет очень мало или даже вовсе не считается с основными чертами характера его обладателя. Там, где, как это обыкновенно бывает, уважение относится к внешним знакам, не выражающим собою внутренних достоинств, даже более - прикрывающим внутреннюю негодность, там это чувство становится порочным. Это-то идолопоклонство, которое обоготворяет символ отдельно от того, что он символизирует, и есть корень всего того зла, о котором мы говорили. Выказывая уважение к тем благодетелям общества, которые честным путем разбогатели, они создают благотворный стимул для промышленности, но когда они отдают часть своего уважения тем врагам общества, которые разбогатели бесчестным путем, они поощряют нравственную испорченность и становятся соучастниками во всех этих коммерческих обманах.

Что касается средств для исцеления этого зла, то из всего сказанного очевидно, что они могут заключаться единственно в улучшении общественного мнения. Если то отвращение, которое обнаруживается теперь обществом по отношению к прямому воровству, будет проявляться по отношению ко всем видам косвенного воровства, тогда только исчезнут эти пороки промышленного мира. Когда не только обвешивающий и фальсифицирующий свой товар торговец, но также и спекулирующий свыше своих средств купец, и составляющий неправильный отчет банкир, и превышающий свои полномочия железнодорожник будут вызывать к себе такое же отношение, как и карманный вор, тогда только торговая нравственность станет тем, чем должна быть.

Но мы мало надеемся на быстрое улучшение общественного мнения. Настоящее положение вещей представляет, по-видимому, в значительной степени неизбежный спутник современного фазиса прогресса. Во всем цивилизованном мире, особенно в Англии и более всего в Америке, социальная деятельность почти всецело расходуется на материальное развитие. Подчинить себе природу и довести продуктивную и распределительную силы до высшей степени их совершенства - такова задача нашего века и, по-видимому, останется задачей и для многих будущих веков. И как в те времена, когда национальная оборона и завоевания были главною целью жизни, военное искусство ставилось выше всего остального, так и теперь, когда главную цель жизни составляет промышленное развитие, уважение самым открытым образом отдается тому, что способно содействовать вообще промышленному развитию. Английская нация заражена в настоящее время тем, что мы назвали бы предрасположением к коммерции, и незаконное уважение к богатству является, по-видимому, только сопутствующим ему фактором, соотношение их еще очевиднее в обоготворении американцами "всесильного доллара". И пока будет длиться это болезненное предрасположение с сопутствующим ему мерилом достоинства, описанное нами зло вряд ли может быть совершенно исцелено. Вряд ли можно надеяться, чтобы люди научились отличать богатство, представляющее результат личного превосходства, и заслуги перед обществом из других его видов. Символы, внешность повсюду овладели вниманием массы и будут впредь производить то же действие. Даже и культурные люди, оберегающие себя от влияния ассоциированных идей и стремящиеся различать реальное от кажущегося, не могут уберечься от влияния ходячего мнения. Нам остается пока довольствоваться надеждой на медленное улучшение в будущем.

Кое-что может быть тем не менее сделано и в настоящее время путем энергичного протеста против поклонения успеху; и это было бы необходимо сделать ввиду значительного развития этого порочного чувства. Когда один из наших выдающихся моралистов с возрастающей горячностью проповедует нам доктрину, по которой сила все оправдывает; когда нам говорят, что эгоизм, тревожимый угрызениями совести, есть явление жалкое, презренное, тогда как эгоизм, достаточно глубокий для того, чтобы смело топтать все, что становится на его пути к беззастенчивому достижению поставленных им себе целей, есть явление, достойное удивления; когда мы видим, что за сильной властью, каков бы ни был ее характер и направление, признается право на наше поклонение, - приходится опасаться, что господствующее уважение к успеху, вместе с поощряемой им коммерческой безнравственностью, скорее усилится, нежели ослабеет. Не этот выродившийся в поклонение животным культ героев сделает общество более нравственным, но нечто ему диаметрально противоположное - строгое критическое отношение к средствам, которыми создан успех, и уважение к более высоким и менее своекорыстным видам деятельности.

К счастью, в последнее время начали обнаруживаться признаки этого более нравственного направления общественного мнения. Теперь получила молчаливое признание доктрина, что богатый не имеет права проводить, как бывало в старину, свою жизнь в самоуслаждении, но обязан посвящать ее служению на пользу общества. Нравственное возвышение народа с каждым годом привлекает большую долю внимания высших классов; из года в год увеличивается энергия, с какою они посвящают свои силы содействию материальному и умственному прогрессу масс. И те из их среды, которые не принимают участия в этих благородных функциях, начинают вызывать к себе в большей или меньшей степени презрение даже своего собственного круга. Этот последний наиболее отрадный факт в истории человечества - это новое и лучшее рыцарство - обещает создать более высокий критерий благородства и исцелить таким образом много зла, и между прочими также и то, которое составляло здесь предмет нашего обсуждения. Если приобретенное незаконными путями богатство будет неизбежно сопряжено с презрением, если честно приобретенному богатству будет воздаваться только законно ему принадлежащая доля нашего уважения, тогда как все оно в полной мере будет принадлежать тем, которые посвещают свои силы и свои средства более высоким целям, - тогда, несомненно, вместе с другими сопутствующими благами мы достигнем также и улучшения торговой нравственности.

IV

ЭТИКА ТЮРЕМ

Две противоположные теории нравственности, как и многие другие противоположные теории, обе правы, обе и не правы. Школа a priori имеет свои истины, школа a posteriori - свои; и для надлежащего руководства в поведении должно признавать обе. С одной стороны, утверждается, что существует абсолютное мерило справедливости; и относительно известного класса действий это утверждается справедливо. Из основных законов жизни и условий общественного существования можно вывести некоторые неотразимые ограничения индивидуальных действий, ограничения, которые существенно необходимы для совершенства жизни, как индивидуальной, так и социальной или - другими словами - существенно необходимы для величайшего возможного счастья. И эти ограничения, неизбежно следующие из неоспоримых основных начал, столь же глубокие, как и сама природа жизни, составляют то, что мы можем назвать абсолютной нравственностью. С другой стороны, утверждают, и в известном смысле справедливо утверждают, что в применении к людям и обществу, как они есть, требования абсолютной нравственности невыполнимы. Контроль закона, одинаково налагающий страдание и на тех, кто обуздывается, и на тех, кто платит издержки обуздывания, не есть абсолютно нравственная вещь, как доказывается самим фактом, что абсолютная нравственность есть регулирование поведения таким образом, чтобы страдание было не нужно. Следовательно, если признать, что контроль закона в настоящее время необходим, надо признать и то, что эти априористические правила не могут быть немедленно проведены. А отсюда следует, что мы должны применять свои законы и действия к существующему характеру человечества, что мы должны принимать в соображение добро или зло, происходящее от того или другого устройства, и таким образом апостериорным путем составить себе кодекс, приспособленный к настоящему времени. Короче сказать, мы должны возвратиться к теории практической применимости (expediency). Так как каждое из этих положений имеет свое основание, то было бы крайне ошибочно принимать одно из них и исключать другое. Они должны были бы взаимно вытеснять смысл один другого. Прогрессирующая цивилизация, естественно состоящая из компромиссов между старым и новым, требует беспрерывных приспособлений компромисса между идеальным и практическим в общественных учреждениях; а для этого должны иметься в виду оба элемента компромисса. Если правда, что чистая справедливость требует порядка вещей, который был бы слишком хорош для людей, как они есть, то правда и то, что одна практическая применимость не имеет стремления установить порядок в чем-нибудь лучший того, какой есть. Между тем как абсолютная нравственность теми преградами, которые удерживают ее от утопических нелепостей, обязана практической применимости, сама практическая применимость всеми своими побуждениями к усовершенствованию обязана абсолютной нравственности. Соглашаясь, что для нас главный интерес заключается в определении относительно справедливого, мы все-таки необходимо должны рассмотреть абсолютно справедливое, потому что одно понятие предполагает другое. Или - говоря несколько иначе - если мы всегда должны делать то, что всего лучше для настоящего времени, то мы все-таки должны постоянно иметь в виду абстрактно лучшее так, чтобы перемены, которые будут делаться, стремились к нему, а не от него. Так как чистая справедливость недостижима и может еще долго оставаться недостижимой, то мы должны руководиться компасом, который говорил бы нам, где она находится; иначе мы рискуем заблудиться в совершенно противоположном направлении. Примеры, представленные новейшей историей нашей, служат, кажется, очень убедительным доказательством, как важно соединять соображения отвлеченной применимости с соображениями конкретной применимости, - как велики были бы избегнутое зло и достигнутые выгоды, если б нравственность апостериорная просвещалась нравственностью априористической. Возьмем прежде всего вопрос о свободной торговле. До последнего времени все нации постоянно старались искусственно затруднить свою торговлю с другими нациями. В прошедшие столетия такой порядок мог еще быть оправдан как порядок, обеспечивавший безопасность. Не говоря уже о том, что законодатели имели свои побуждения поощрять промышленную независимость, можно сказать, что во времена, когда национальные распри случались беспрестанно, никакой нации не была выгодна большая зависимость в предметах первой необходимости от другой нации. Но хотя и есть основание утверждать, что ограничения торговли были когда-то полезны, нельзя утверждать, чтобы это оправдывало наши хлебные законы; нельзя утверждать, что взыскания и запрещения, опутывавшие до последнего времени нашу торговлю, были необходимы для предупреждения промышленного обессиливания в случае войны. Покровительство во всех его формах было установлено и поддерживаемо по другим основаниям практической применимости; и причины, по которым началась оппозиция этому покровительству и по которым оно было отменено, были также причины практической применимости. Обе враждебные партии выставляли вычисления непосредственных и отдаленных результатов, и решение заключалось в подведении баланса этим разнообразным предугадываемым результатам. И каково же было заключение, которое оправдывали последствия и к которому пришли после стольких веков пагубного законодательства и после стольких лет трудной борьбы? Оно было как раз то, которому ясно учит отвлеченная справедливость. Ход вещей в нравственном мире оказывается совершенно тождественным с ходом вещей в политическом мире. Возможность пользоваться способностями, прекращение которой ведет к смерти, свободное стремление к целям своего желания, без которого жизнь не может быть полной, независимость действия, требовать которой природа побуждает каждого индивида и которой справедливость не полагает других границ, кроме такой же независимости действий индивидов, обнимают, между прочим, и свободу обмена. Правительственная власть, которая, защищая граждан от убийств, грабежа, нападения и других опасностей, показывает, что существенная ее обязанность состоит в том, чтобы обеспечивать каждому свободное употребление его способностей в определенных границах, обязана, при надлежащем выполнении своей роли, поддерживать и свободу обмена и не может стеснять ее, не нарушая своего долга и не становясь притеснителем вместо защитника. Таким образом, абсолютная нравственность постоянно указывала бы направление законодательству. Определяемые только тем соображением, чтобы в смутные времена эти априористические принципы не проводились так, чтобы ставить в опасность народную жизнь, через остановку доставления предметов жизненной необходимости, они должны бы были весьма быстро вести государственных людей к нормальным условиям. Мы избавились бы от тысячи ненужных стеснений. Стеснения, которые оказались бы нужными, уничтожались бы, как скоро надобность в них миновала. Громадная масса страданий была бы отвращена. Благосостояние, которым мы пользуемся теперь, началось бы гораздо ранее. И мы были бы гораздо сильнее, богаче, счастливее и нравственнее.

Другой пример представляет политика железных дорог. Вследствие пренебрежения простого принципа, на который указывает отвлеченная справедливость, сделаны огромные растраты национального капитала и причинены громадные бедствия. Всякий, кто заключает договор, хотя и обязан непременно сделать то, что обозначено в этом договоре, вовсе не обязывается делать какую-нибудь другую вещь, которой не указывается и не подразумевается в условиях. Это положение выводится из основного принципа справедливости, который, как указано выше, вытекает из законов жизни индивидуальной и социальной, и до такой степени оправдывается совокупным опытом человечества, что стало у всех наций одним из общепринятых учений гражданского закона. При спорах о договорах вопрос всегда состоит в том, обязывают ли выражения договора ту или другую из сторон делать то-то или то-то; при этом считается решенным, что ни одну из сторон нельзя принудить сделать больше, нежели сказано или подразумевается в договоре. И этот безусловно очевидный принцип был совершенно обойден в законодательстве по части железных дорог. Акционер, взявший на себя вместе с другими постройку линий железной дороги от одного места до другого, обязывается внести на исполнение предприятия известную сумму и затем подчиниться мнению большинства своих товарищей-акционеров во всех вопросах, относящихся к исполнению проекта. Но дальше этого его обязанности не идут. От него не требуется повиновения большинству голосов в таких вещах, которые не поименованы в учредительном акте общества. Хотя он и принял на себя обязательство участвовать в постройке обозначенных в договоре дорог, это обязательство не простирается на те, не обозначенные в договоре, дороги, которые пожелали бы строить его товарищи по акциям; и голос большинства не может принудить его к участию в постройке такой, не обозначенной в договоре, дороги. Но это различие совершенно упускается у нас из виду. Акционеры одного предприятия постоянно вовлекаются в разные другие предприятия, затеваемые впоследствии их сотоварищами-акционерами, и собственность их помимо их воли затрачивается на выполнение разорительных для них проектов. Договор, заключенный на одну известную дорогу, в каждом случае истолковывается таким образом, как будто бы он заключен на постройку нескольких дорог. Такое неправильное толкование давалось договору не только директорами компаний и безрассудно принималось акционерами, но и законодатели так мало понимали свои обязанности, что постоянно утверждали его. Эта простая причина породила большую часть крушений наших железнодорожных компаний. Ненормальная легкость приобретения капитала была причиной необдуманного соперничества в постройках новых линий и ветвей и в проектировании совершенно ненужных параллельных линий, предпринимавшихся только затем, чтобы вызвать покупку их теми компаниями, интересам которых угрожали новые линии. Если б каждый новый проект выполнялся независимым обществом акционеров, без всякой гарантии со стороны других компаний, без капитала, собираемого с помощью облигаций, - разорительных трат, которые, мы видели, почти вовсе не делались бы, т. е. если б компании учреждались согласно с требованиями чистой справедливости, сотни миллионов денег были бы спасены и тысячи семейств избавлены от разорения.

Мы думаем, что эти случаи достаточно оправдывают наше положение. Общие причины, внушающие нам мысль, что нравственность, полученная непосредственным опытом, должна, чтобы сделаться верным руководителем, просвещаться правилами нравственности отвлеченной, - сильно подкрепляются примерами тех громадных ошибок, которые делаются вследствие игнорирования велений отвлеченной нравственности. Сложных оценок относительной применимости невозможно сделать без помощи указаний, которые достигаются простыми выводами абсолютной применимости.