Оракул

Мне доводилось плакать, доводилось смеяться, и вот теперь я истекаю кровью. Все это уже случалось и раньше, много раз, но всякий раз происходит по-новому. Как будто я в самом деле стал молодым и растерял мудрость.

Прошлой ночью я лежал в пустыне, и это тело было моим. Я лежал под звездами, в жару и лихорадке. За Лунные горы, за край Земли протянулась моя тень, а внутри меня ползали и барахтались маленькие живые создания.

Я был песком и камнем. Мои внутренности усеялись самоцветами. Мое сердце расплавилось.

Потом это превратилось в сон, и по одежде моей поползли вши.

Рассказать секрет — все равно что бросить камень в воду

Мирани никак не могла уснуть. Поначалу она слишком сердилась, лежала без сна, ожесточенно споря с потолком, а потом, когда злость выветрилась, стало слишком жарко: ни малейшего дуновения ветерка не шевелило газовые занавески на окнах. Даже море притомилось: его волны с усталым шумом разбивались о скалы далеко внизу. Наконец она встала и уселась на подоконник, выпила воды и только сейчас вспомнила о льняном свертке.

Она развернула его. Рубиновый скорпион взглянул на нее своими маленькими золотыми глазками. Она в изумлении сжала его в пальцах. Брошка была ее — та самая, которую она поднесла Богу! На хвосте, в том месте, где должна была быть булавка, осталась крохотная вмятинка. Она в ужасе уставилась на украшение. Она же вручила его Богу! Как могло оно очутиться в руках у Сетиса?! Может быть, ему передал эту брошку мальчик? Потому что он и есть Бог?

Изумление сменилось любопытством, потом вернулась обида. Она легла обратно в постель и свернулась клубочком. Что бы это ни значило, он ушел. И больше никогда не вернется...

Сейчас, в привычной дремотной череде Утреннего Ритуала, она смотрела, как одевают Бога, и, глядя на сложенные у его ног подношения, размышляла. Груды снеди, драгоценная вода, за которую передрались бы измученные жаждой портовые ребятишки, фрукты, хлеб, сладости. Поверх их голов Бог улыбался ей.

— Ты правда здесь? — спросила она шепотом.

И принялась молиться, чтобы это было действительно так. Случая поговорить с Криссой до сих пор не представилось. По дороге на Ритуал та многозначительно хихикнула, так поспешно подавив смешок, что остальные девушки удивленно обернулись. Посреди зала выстроились в кружок Девятеро в масках; за пределами их круга царила темнота В открытую дверь пробивались косые солнечные лучи, но они не в силах были проникнуть сквозь частокол безмолвных колонн, сквозь лабиринт темных закоулков, постаментов и карнизов, сквозь углы и альковы, в пустые приделы, полные сумрака и тени, где под ногами хрустел мелкий песок, нанесенный сквозняком за ночь.

Гермия читала молитву отстраненно, с привычным изяществом. Закончив, она бросила один-единственный взгляд на Мирани и повела процессию из Храма. Полы туник сметали песок на полу в пологие волны, наподобие дюн на пляже. Мирани замешкалась сзади. С облегчением сняв тяжелую маску, она подошла к статуе и достала припрятанную там небольшую лампу. Осторожно наполнив ее священными ароматическими маслами, она тщательно перемешала их, высекла искру заранее приготовленным кремнем и засветила огонь.

Никто не вернулся искать ее. Во дворе жарко стрекотали цикады, высоко над обрывом пронзительно кричали чайки. Со стороны Порта донесся еле слышный звук горна — сигнал открыть Ворота.

В Храме стояла гробовая тишина. Мирани пристроила лампу на верхушку постамента, пересекла зал, выглянула наружу, потом попыталась закрыть огромные бронзовые двери, но их не трогали уже много десятилетий, и громкий скрежет тяжелой створки по выщербленным камням мостовой перебудил бы всех слуг на Острове.

Она вздохнула, вернулась в молитвенный зал. Ее шаги тихо прошелестели по камням.

— Где же ты? — вполголоса спросила она.

Ответом ей была тишина, и на миг она испугалась, что Крисса все-таки не справилась. Потом от дальней колонны отделилась темная тень и превратилась в лысого толстяка, небритого и потного.

— Орфет! — Она торопливо подошла к нему. — Он здесь? Ты его нашел?

— Мы его нашли. — Музыкант улыбнулся своей обычной хитроватой улыбкой. — Он у тебя за спиной.

Она поспешно обернулась.

Он был высок для своих лет, черноволос. Даже сквозь синяки и грязь было видно, что лицо его — точная копия лица статуи. Она в испуге подняла глаза на изваяние, словно хотела убедиться, что оно не ожило, не сошло с пьедестала, но статуя лишь сурово улыбалась ей, точь-в-точь как мальчик.

— Здравствуй, Мирани, — сказал он.

В первый момент она не знала, что делать. Надо было бы опуститься на колени, но это казалось неуместным, тем более что он взял ее за руки и широко развел их в стороны, рассматривая.

— Ты точно такая, какой я тебя представлял! Я видел тебя во сне, и еще в саду. Помнишь сад? Тот, где текла и журчала вода?

Она кивнула, смущенно и немного испуганно.

— А я? Я такой же, как ты думала?

Она бросила быстрый взгляд на Орфета.

— Да. Да... такой же.

— Тогда все в порядке. — Исполнившись странного удовлетворения, он выпустил ее руки и подошел к позолоченному столу, на котором лежали подношения. Она в ужасе смотрела, как он разломил буханку белого хлеба, с аппетитом впился в нее зубами и протянул кусок Орфету. Великан в ужасе отпрянул.

— Архон...

— Сын мой, я воплощение Бога на земле. Это пиршество для меня. И я не хочу, чтобы мои друзья остались голодными. — Голос у него был необычный. Он перекатывался между колоннами, и дрожали языки пламени над лампой, и слова казались необычайно древними и далекими.

Мальчик налил себе воды из кувшина — осторожно, пролив на пыльные камни всего лишь несколько капель, — с жадностью выпил и сказал:

— Мама называла меня Алексосом. И вы так зовите, пока я не стану Архоном.

Мирани обернулась к Орфету.

— Они заметят, что еда исчезла...

— Скажи, что ее съел Бог, — музыкант пожал плечами.

Она с трудом сдерживала рвущийся из груди крик. Но, сделав над собой усилие, сказала как можно спокойнее:

— Пройдите поглубже в зал. Не шумите, и не выпускай его наружу. Сюда никто не придет до завтрашнего Ритуала, а вечером я вернусь, проверю, все ли у вас хорошо.

Орфет угрюмо кивнул. Алексос налил воды в вазу для церемониальных омовений и принялся умываться. Грязь и песок слоями сходили с его лица. Намокшие волосы облепили голову. Он тихо рассмеялся.

Орфет мягко взял ее за руку.

— Оставь его на мое попечение. Завтра день Красных Цветов, верно?

Она горестно кивнула.

Он рассмеялся.

— Хорошо, что меня не поймали, а то бы перерезали горло вместе со всеми остальными... Ты уверена, что мальчик здесь в безопасности?

— Уверена. Но, Орфет, — она понизила голос, — побудь с ним, ладно? Тебе нельзя покидать Храм. Если тебя найдут на Острове...

— Не терзай себя понапрасну, госпожа. — Огромный и грязный, он небрежно облокотился о колонну и посмотрел на нее сверху вниз. — Орфет — малый хваткий. Я не так прост, как тебе кажется...

И на мгновение, в первый раз после их знакомства, ей почудилось, что все его хвастовство и грубость — напускные, не более чем защитная скорлупа, под которой прячется кто-то совсем другой, а его настоящая натура становится видна только поздними ночами, когда он, полупьяный, тихо наигрывает на лютне. Он рассмеялся и отвернулся.

В дверях она обернулась, но обрамленный колоннами зал превратился в непроглядный лабиринт, лишь где-то в темной глубине путеводной звездой слабо мерцала лампа.

Снаружи нещадно палило солнце; жара казалась густой пеленой, через которую ей приходилось с трудом продираться на пути к Верхнему Дому. Над внутренним двором и садом колыхалось знойное марево. Там гуляла Крисса и другие девушки, они смеялись и болтали, но с ними был Корет: слуга внимательно наблюдал за тем, как рабыни пробуют ароматизированное масло из огромных амфор, присланных в дар каким-то купцом. Мирани юркнула в кусты гибискуса. Ей не хотелось слышать испуганный, захлебывающийся от волнения шепот Криссы. Напрасно она ей доверилась, тем самым поставив весь план под угрозу. Впрочем, она не доверяла Орфету — он слишком поглощен своими мстительными замыслами. А мальчик... кто же он такой?!

Бог.

Она нахмурилась. Сетис — единственный, у кого есть здравый смысл. Но Сетис ушел. Он ясно выразил ей свои чувства. Она отвела рукой ветку и нырнула под арку, ведущую на террасу Верхнего Дома.

И застыла, как вкопанная.

На террасе был Аргелин. Он сидел к ней спиной и с кем-то разговаривал. Фасад здания окутывали пышные пряди вьюнка с великолепными алыми цветами; среди распустившихся бутонов деловито жужжала целая армия пчел. Опустившись на колени, Мирани на четвереньках подползла поближе. Земля запеклась твердой коркой и обжигала ладони.

Генерал сидел на скамейке в тени, расшнуровав доспехи, и держал в руке чашу. Он говорил:

— Уверяю тебя, мои люди провели самое тщательное расследование. Музыкант мог на самом деле сесть на корабль и сбежать из города. Если девчонка виновата, думаю, ты, госпожа, разберешься с ней лучше меня, хотя мне почему-то кажется, что ты уже предпринимала такие попытки. — Он растянул губы в своей обычной ледяной улыбке и отпил глоток.

Голос Гермии звучал подавленно: он слышался с беломраморного балкона, нависавшего над морем.

— Ей повезло. В следующий раз повезет меньше...

— Мне казалось, ты выбрала ее, потому что она — серая мышка.

— Да.

Мирани презрительно вздернула брови.

— Пожалуй, я ее недооценила. Этот заговор куда серьезнее, чем мы думали. — Гласительница подошла и села на теплые камни у ног Аргелина, прислонилась спиной к скамье. Ее пальцы глубоко зарылись в листья в считанных дюймах от лица Мирани. Монотонно жужжали пчелы.

— В каком смысле?

— Они хотят посадить мальчишку на трон Архона.

Мирани похолодела. Но Аргелин лишь усмехнулся в ответ.

— Да, госпожа, такой заговор есть. Наш заговор....

— Нет, не наш. Еще один. И девчонка в нем замешана. Одна из Девятерых... скажем так, крайне предана мне, и она мне все рассказала. Мне известно, что мальчишку доставили из Алектро.

— Из Алектро? — Аргелин вытаращил глаза — У меня есть сведения о беспорядках в этой деревне. Настырная толпа тамошних жителей всю ночь галдела под окнами моего штаба. Там у них кого-то похитили. Преступников было двое... да.

Гермия кивнула.

— Один из них — музыкант.

— Что?! — Он внимательно посмотрел на нее. — Откуда ты знаешь?

— Я многое знаю. Даже знаю, где спрятан этот мальчишка. — Она высокомерно улыбнулась. — Хочешь, скажу?

У Мирани перехватило дыхание. Она чуть не вскрикнула от резкой боли в груди.

Аргелин выпрямился. Неторопливо поставил чашу на мраморный пол. Чаша тихо звякнула.

— Скажи.

Гермия придвинулась ближе, взяла его за руку, сжала ее в ладонях......

— Ты любишь меня, Аргелин?

Тот нетерпеливо поморщился.

— Ты же знаешь, люблю. Но какое...

— Интересно. — Глаза Гермии изучали его с холодным любопытством; на ярко накрашенных губах не было улыбки. — Ты так же любил бы меня, если бы я не была Гласительницей? Если бы Гласительницей стала Крисса или Ретия, ты полюбил бы их? — Она крепко стиснула его руку. — Ты пользуешься мною, генерал? Или говоришь правду?

Он молчал; на мгновение Мирани показалось, что он сейчас встанет и оттолкнет Гермию. Но он склонился к ней, взял ее за руки и принялся их целовать, не сводя глаз с ее лица.

— Ты же знаешь, я люблю тебя. Мы наделены равной властью — Гласительница и генерал. Ни один из нас не сможет прожить без другого. Мы едины, Гермия, мы соединены в заговоре, в его успехе или провале, в жизни и смерти... и в Загробном Царстве. — Его голос был тих, лицо сосредоточенно.

Она всматривалась в него оценивающим взглядом. Мирани начала осторожно пятиться. По рукам ползали муравьи.

— Я тебе верю, — прошептала наконец Гласительница.

— Тогда расскажи мне об этом мальчишке. Почему они хотят избрать его? Кто он такой?

Гермия отстранилась. Ее явно что-то тревожило.

— Это мне и самой хотелось бы знать. — С минуту она помолчала, словно опасаясь, что ее спалит его едва сдерживаемый гнев. Потом шепнула: — Боюсь...

— Нет нужды.

— Боюсь, что он — настоящий Архон!

Аргелин изумленно уставился на нее. Мирани застыла от ужаса. И тут генерал расхохотался:

— Настоящий Архон! Архон мертв! Мы сами об этом позаботились. Бог может вселиться в тело любого мальчишки, которого мы выберем! Богу не важно, кем он будет, сгодится любой. Но для нас, Гермия, для нас важно, чтобы это был мальчик, которым мы сможем управлять. А ты Гласительница, ты лучше всех знаешь, чего хочет Бог, потому что у тебя есть особый дар, священный дар. Никто другой не может слышать его слова так, как слышишь их ты! — Он крепко сжал ее руки. — Ты не предаешь Бога. Ты всего лишь выбираешь для него самый подходящий сосуд.

Ее улыбка была печальной.

— Да. Полагаю...

— Так где же этот щенок из Алектро?

Гермия выдернула руку, словно он причинил ей боль.Но все-таки ответила:

— Он здесь.

— Где — здесь?!

Над головой вились и громко жужжали пчелы. Муравьи больно кусались. На руках вспыхивали крохотные огненные точки. Однако она не чувствовала боли. С террасы донеслись слова:

— Храм... — И потом: — Смерть за святотатство.

Она бесшумно выбралась из кустов.

И, задыхаясь, обливаясь потом, бросилась бежать. Через двор, чуть не сбив с ног одну из служанок, прочь от Дома, через площадь — к Храму, безмолвной громадой возвышающемуся над окружающими его садами. Взбираясь по лестнице, она услышала где-то за спиной, в Верхнем Доме, пронзительный крик и нырнула в темную, как чернила, колоннаду.

— Орфет! Орфет, это я! Где ты, боже мой?!

Он отозвался на ее крик внезапно, словно вынырнув из мрака, и она с разбегу чуть не врезалась в него.

— Что?! Что стряслось?

— Они идут! Они все знают! — Она оттолкнула его и ринулась в темноту. — Где Архон?!

— Я здесь, Мирани.

Он был чист. Снял со статуи белую тунику и надел ее, украсил голову тонким серебряным венцом. Она удивленно посмотрела на него, и он спросил:

— Они в самом деле идут сюда?

— Да!

Орфет вытащил нож.

— Тогда Аргелин умрет.

— Замолчи! Заткнись! Дай подумать...

Снаружи мужской голос что-то прокричал, отдавая приказы. На мосту протрубил рог. Она схватила Алексоса за руку.

— Пошли.

Они побежали через зал. Темные тени колонн воскрешали в памяти полузабытые мифы о змеях и скорпионах. В глубине, позади статуи, виднелась небольшая дверь. Узкая лестница в углу вела наверх.

— На крышу? — пропыхтел Орфет.

— Сможем выбраться. Снаружи есть лестница!

Она взлетела наверх и всем телом обрушилась на дверь, преграждавшую выход. Дверь была старая, покоробившаяся, и никак не открывалась. Орфет отодвинул девушку, приналег плечом, дверь хрустнула и распахнулась так неожиданно, что он чуть не рухнул в пустоту. Перед ними сияло голубое небо. Позади высились парапеты Храма, его треугольный фасад. Но крыша была плоской, и они перебежали ее, топча ногами накопившиеся за многие годы птичьи гнезда и рыбьи кости.

— Откуда? — спросил Орфет, задыхаясь. — Откуда они узнали?! Та девчонка! Наверняка... она.

— Если это она, — прошептала Мирани, — то... я задушу ее своими руками!

Задняя стена Храма примыкала к скале; высеченные в камне ступени были древние, выщербленные. Алексос вприпрыжку несся вниз. Орфет следовал за ним, тяжело дыша, время от времени протягивая руку и помогая Мирани.

— Нам надо бежать с Острова!

— Нет! Здесь единственное место, где вы сможете спрятаться. — Она втащила его за скалу, позади которой, спокойно глядя на них снизу вверх, уже сидел Алексос.

— Да, но где?

— Внизу. Под обрывом.

— Боже милостивый, девочка, да как же я туда спущусь.

Мирани провела рукой по лбу.

— Через мое окно, — еле слышно прошептала она.

В Верхнем Доме было тихо. Они пробрались туда через задний двор, но предосторожности оказались излишни. Громкий гвалт сообщил им, где собрались все обитатели Дома, — в Храме и на Мосту: глядели, как по дороге торопливо марширует колонна вооруженных солдат.

И все равно они проскользнули по залитой солнцем террасе как призраки, бледные и напуганные, и Мирани дрожала от ужаса, ожидая, что какая-нибудь из дверей вот-вот распахнется, что навстречу выйдет Крисса и громко завизжит, что в комнате ее будет поджидать Гермия, сидя в кресле с тихой презрительной улыбкой на устах.

Но в комнате никого не было.

Мирани подтащила кровать к окну, вскочила на нее и перегнулась через подоконник. Склон горы отвесно уходил вниз, по едва заметным уступам петляла узкая козья тропинка, исчезая среди корявых оливковых деревьев.

— Сюда!

Орфет протиснулся мимо нее, коротко выругался, затем перевалил свое громадное тело через подоконник и на какое-то мгновение повис, цепляясь пальцами. Потом он разжал руки и снизу послышался глухой удар. Зашуршали кусты.

— Архон, — позвал музыкант.

Алексос уселся на подоконник, свесив ноги, и оглянулся.

— Пойдем с нами, Мирани. Если они знают про нас, то знают и про тебя.

— Знают. — Она нерешительно посмотрела на него.

— Тебе грозит опасность...

— Я жрица из Девятерых! Меня нельзя заменить, пока я не умру, и меня не коснется ни огонь, ни меч, ни вода. Только Бог может...

— Бывают несчастные случаи, — печально сказал он. — Падения. Исчезновения.

— Нет. — Она перевела дыхание, задумалась. — Нет. Я останусь. Мое место здесь. Я не позволю им оттеснить меня, я Носительница и должна быть там, в Девятом Доме.

— Ради Бога, скорее! — голос Орфета донесся до них откуда-то снизу.

Мирани подтолкнула Алексоса.

— Прыгай. Спрячься на обрыве. Вечером, если смогу, спущу вам еды.

Он перекинул ноги через подоконник. Не сводя с нее глаз, грустно улыбнулся. Его волосы темнели под серебряным обручем. Он молчал.

Но в голове она услышала его голос: «Я найду для нас дождь, Мирани. Обещаю».

Он соскочил с подоконника, и как раз вовремя. По террасе простучали шаги, быстрые и легкие. Мирани торопливо отодвинула от окна кровать, и в тот же миг дверь широко распахнулась. В комнату вбежала Крисса.

Ее волосы растрепались, лицо раскраснелось.

— Мирани! Они все знают! Они идут...

Мирани подскочила к ней, схватила за плечи и толкнула к стене.

— Ты выдала меня Гермии!

— Нет! — в ужасе завизжала Крисса. — Нет, Мирани я тебя не выдавала! Ты моя подруга, и я ни за что бы...

— Тогда кому ты сказала?

— Никому...

— Врешь! — Мирани опустила руки. Ярость билась в висках, как боль. — Врешь, Крисса! Кому ты сказала?!

Крисса приподняла плечи и испустила глубокий вздох. По щеке потекла слезинка, она утерла ее ладонью. Наконец подняла глаза. Ее лицо побледнело, осунулось, и Мирани знала ответ еще до того, как его услышала.

— Ретии. Я сказала Ретии...

Что такое смерть, если не самый красный из цветков?

На стол упала тень. Она накрыла бумаги, и отблеск света на черной чернильнице угас.

Сетис торопливо схватил стило и поднял глаза.

Но это был не Надзиратель. Это был Креон.

Опираясь на рукоятку метлы, он стоял возле стола, уставив свои бесцветные глаза на Сетиса.

— Спим на ходу? — прошептал он.

Сетиса бросило в жар. На его столе царил беспорядок, запасы были не переписаны, планы нарисованы вкривь и вкось. Он никак не мог сосредоточиться, все думал и думал о Мирани, о ее вспышке гнева, о мальчике, об угрозах Орфета. Неужели тот и вправду попытается убить Аргелина?! К тому же завтра вечером ему, Сетису, предстоит спускаться в гробницу...

— Кое у кого из нас очень многое лежит на душе, — уныло прошептал он.

— Знаю. — Альбинос склонился над ним и смахнул со стола пылинку. Руки у него были тонкие и белые, как молоко. Потом он сказал: — То, что ты нашел, принадлежит мне!

— Нашел? Ничего я не находил.

— Мальчика. И скорпиона.

Пальцы Сетиса крепко сжали стило. Он облизал сухие губы, мечтая хоть о глотке воды.

— Не понимаю, о чем ты. Оставь меня в покое.

Но Креон его не послушался. Он присел на корточки, задрав колени, облокотился о рукоятку метлы. Глаза у него были бледно-розовые, не как у людей.

— Скорпион принадлежит мне. Это приношение Богу, и ты его похитил. Все они — мои.

— Кто — все?

— Скрытые драгоценности. Сокровища Архонов, спрятанные далеко внизу. Среди туннелей, потайных ходов.

Сетис с любопытством разглядывал его.

— Ты говоришь о могилах, да? Говорят, что ты ночуешь где-то внизу, там у тебя логово. Что ты никогда не выходишь наружу. Это правда?

Креон пожал плечами, стиснул метлу в узловатых пальцах.

— А на что там смотреть, снаружи? Пустое море, пустое небо, пустые пески. — Он спокойно глядел на Сетиса. — Там, внизу, тебя не обжигает солнце, не иссушает ветер. Там нет ни дней, ни ночей, в темноте не различишь цветов. Нет красок.

Он презрительно постучал по чернильницам, наполненным зеленой, синей, золотистой тушью.

— Цвета мне не нужны. Мой нынешний брат — он-то им радуется. — Внезапно он вскочил, быстро и решительно, и спросил: — Что ты сделал со скорпионом?!

Его голос эхом прокатился по залу. Сетис испуганно огляделся.

— Тише! Услышат!

— Люди ничего не слышат и не видят. Их ослепляет солнце. — Он поднес к глазам бутылку с золотыми чернилами; их отблеск озарил его бледную кожу отраженным сиянием. Потом он перевел взгляд на Сетиса. — Как только золото тебя укусит, ты заражен.

Сетису надоел этот разговор, внезапно он рассердился.

— Я отдал его в подарок. Думаешь, я бы оставил его себе?

Креон задумчиво рассматривал его.

— Да, — тихо сказал он наконец.

— Тогда ты ошибаешься. Это ты подложил его туда? Ты что, грабил могилы?

Тощая фигура изогнулась с удивительным изяществом.

— Я не шакал, — прошипел он. — И не лис.

В наступившей тишине шорох тысяч перьев вырезал иероглифы страха на душе у Сетиса.

— Что?! — Он оцепенел. Сердце глухо заколотилось в груди.

— Ничего, только это. — Креон склонился ближе, белые, как молоко, спутанные космы упали ему на грудь. Есть Бог, и есть тень Бога. Тень обитает в темных углах, в мрачных глубинах. Она смотрит. Она видит. Она оберегает души умерших. Думаешь, она не узнает, что ты вздумал им угрожать?

Он разжал пальцы, и чернильница с грохотом упала на стол. Кто-то из писцов обернулся. Сетис прижал чернильницу ладонью.

Креон улыбнулся.

— Не забудь, — прошептал он.

И пошел по длинному проходу, взметая облачка пыли, от которой писцы кашляли, ругались и торопливо прикрывали рукой высыхающие чернила.

Сетис остался сидеть. Он не верил своим ушам. Откуда он узнал? Как?! Ответа не было. Если только... Он согнулся на табуретке, обхватив колени, пораженный внезапной мыслью. Шакал! У профессиональных грабителей могил должны быть помощники в Городе. Может быть, альбинос посвящен в их планы? Может, именно Креон положил записку к нему на стол?!

Но если это так, то зачем он вздумал его предупреждать? Может, он тоже ведет подобные игры и не хочет конкуренции?

На миг Сетис совсем растерялся. Вся его жизнь шла кувырком. Он пошел на преступление ради отца и Телии, но это никого не волнует. Отец не поймет. Только рассердится. А теперь вот и Мирани... Она никогда больше не будет с ним разговаривать. Он для нее всего лишь раболепный клерк, жалкий бумагомарака... «Однако я правильно сделал, что вышел из игры», с вызовом подумал он. Все они посходили с ума, их план никуда не годится, а теперь, без него, им ни за что не выпутаться живыми. Но... Он прикусил кончик пера, размышляя.

Может, стоило сделать вид, что он на их стороне. Может — при этой мысли он чуть не подскочил, — надо, не откладывая, пойти к Аргелину и все ему рассказать. Остановить это безумие...

Но эта мысль — черная, и он отогнал ее, даже не решившись додумать до конца. Алексоса и Орфета наверняка убьют, а Мирани... ее они, пожалуй, не тронут. Или тронут?

Он резко встал, схватил папку и поднялся по лестнице на галерею, тянувшуюся под потолком рабочего зала. Длинные коридоры были размечены бирками-указателями. В первой нише стояли полки, на которых лежали свернутые в тугие свитки, украшенные кисточками Храмовые заповеди.

Он вытащил один из свитков, отыскал законы, касающиеся Девятерых, и торопливо развернул.

— Сетис! — На лестнице появилась голова Надзирателя. — Ты готов?

— Минутку. Надо кое-что проверить.

Испачканный чернилами палец быстро скользил по пергаменту. Наконец он нашел нужные слова, крохотное, едва заметное примечание на полях, и, читая их, понял, что он заранее это знал, в точности предвидел страшный смысл маленькой приписки.

«Девятерым нельзя причинить вред. Их жизнь находится в руках божьих. Но если одна из них запятнает себя изменой или совершит предательство Храма, судьба ее будет такова: ее погребут живой, без воздуха и воды, в могиле Архона. Тем самым руки людей останутся чистыми, и Бог свершит свой суд».

— Сетис!

Он выронил свиток. Тот с резким щелчком свернулся в трубку.

И он оставил ее с музыкантом, готовым на все, и с мальчишкой, который считает себя Богом!

— Я должна была ей рассказать!

Крисса села на кровать и сцепила руки на коленях.

— Мирани, я все время только об этом и думала, и мне было так... так страшно! А вчера ночью она зашла ко мне и спросила, что за секреты я скрываю, и я ответила, что никаких, а она задрала нос и сказала, что если я ей не доверяю, то ей все равно, и тогда я просто не смогла удержаться и все выложила...

— Но ты же знала, сколько от нее бед! Крисса, ты безнадежна! — Мирани готова была отхлестать ее по щекам, но вместо этого принялась расхаживать по комнате. Остановилась у двери, выглянула на террасу. В Верхнем Доме стояла непривычная тишина.

— Они убьют мальчика! — Крисса побледнела, на глазах выступили слезы. — Не убьют. Его уже там нет.

На лице Криссы отобразилось такое карикатурное изумление, что Мирани чуть не расхохоталась. Однако заставила себя сесть и взяла со стола свиток.

— Где же он?

— Послушай. — Голос Мирани был тверд. — Успокойся. Честное слово, в Храме никого нет. Никого! Они не найдут никаких доказательств.

— Но Ретии все известно! Она знает, что я в этом замешана!

— Просто скажешь, что ты все сочинила. — Напустив на себя беззаботный вид, Мирани развернула свиток и отыскала нужное место.

Крисса онемела.

Где-то вдалеке грохнула дверь. На террасе послышались голоса.

— Я не могу! Ох, Мирани, как ты могла втянуть меня в такое!

— Прости. Я не могла придумать ничего лучшего. — Мирани установила свиток на подставку. — Бери шитье. Скорее! Ты должна сыграть свою роль, как никогда в жизни, Крисса. Ты передо мной в долгу и обязана сделать это.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась Гермия. Одна.

Она оглядела девушек.

— Какая мирная картина...

Ее голос был хриплым от сдерживаемой ярости. Мирани заставила себя поднять глаза от чтения.

— Гласительница?! Что случилось?!

Гермия подошла к столу. Ее волосы были безукоризненно уложены в мелкие завитки, красивое лицо сурово хмурилось.

— Не оскорбляй меня притворством, — прошипела она. — Что ты сделала с тем мальчишкой?

Мирани сделала над собой усилие, чтобы не прикусить губу, и постаралась твердо встретить пылающий яростью взгляд темных глаз.

— С каким мальчишкой?!

Голос прозвучал так спокойно, что она сама удивилась.

— Только одно слово, — в шепоте Гласительницы было столько злобы, что Крисса тихонько охнула у себя в углу. — Стоит мне сказать только одно слово...

— Оно ничего не изменит. — Мирани стиснула дрожащие руки. — Я жрица из Девятерых. Даже Аргелин не посмеет и пальцем меня тронуть, потому что иначе Бог нашлет на него чуму, и во сне его станут преследовать бронзовые птицы, и он это знает.

Она поднялась из-за стола и шагнула вперед. Внутри у нее происходило что-то странное. Словно рвались привычные путы. Как будто капли дождя струились по лицу. И тут послышался голос:

«Гермия!»

Гласительница вытаращила глаза.

— Что ты сказала?

"Гермия, выслушай меня. Ты меня слышишь? Тыслышишь мой голос?"

Крисса привстала.

— Мирани, не надо...

Но слова хлынули, как потоп, как весенний ливень.

«Я пытаюсь поговорить с тобой, но ты затыкаешь уши. Я взываю из Оракула, но ты не отвечаешь, никто не отвечает мне уже очень давно! Быть Богом очень трудно и очень одиноко, Гермия. Я погребен страшно глубоко во тьме, мне так долго надо карабкаться вверх, к свету. Ты меня предала. Я звал тебя , но где ты была? Я не знаю, где тебя искать, а моя тень ждет меня у входа в сад. Гермия, это ты прячешь дождь? Это из-за тебя весь мир пересох от жажды?»

Гермия попятилась.

Ее охватил страх. Лицо побледнело, она испустила протяжный стон.

В болезненной, режущей ухо тишине тихо заплакала Крисса. Мирани в один миг услышала и этот плач, и плеск моря и крики птиц, как будто эти звуки вернули ее из неведомого далека, принесли ее с собой.

Гермия продолжала пятиться. Не произнеся ни слова пошарила у себя за спиной, открыла дверь. И только потом, выходя, повернула голову и обожгла Мирани таким свирепым взглядом, что бедная девушка сжалась от страха.

— Отныне мы враги. Берегись Мирани! Прикажи рабыням пробовать все, что ты ешь и пьешь. Потому что я не остановлюсь, пока не уничтожу тебя. Любым способом! — Она попыталась выдавить из себя улыбку. Результат ужаснул всех.

Дверь захлопнулась.

Мирани рухнула в кресло. Дрожь сотрясала ее тело, она никак не могла ее унять. Крисса упала на кровать и зарыдала.

— Что ты наделала? — причитала она. Зачем ты все это говорила?

Мирани облизала губы. От страха сосало под ложечкой, отчаянно кружило голову.

— Думаю, бесполезно тебе говорить, что это была не я, — пробормотала она.

Орудия, чтобы использовать и выбросить

После полудня жара еще усилилась. Цикады, настрекотавшись вволю, смолкли, и на Остров опустилась дурманящая тишина. Воздух давил на плечи испепеляющей тяжестью. Никто не выходил из дому. Девятеро жриц сидели у себя в комнатах, спали или читали, а рабыни обмахивали их большими веерами из страусовых перьев. Но ничто не могло победить влажную духоту, из-за которой каждый жест заставлял обливаться потом, каждое движение давалось с трудом, каждая мысль несла смертельную усталость.

В Порту, должно быть, еще хуже, подумала Мирани.

Она уселась на подоконник, обхватила руками коле ни, прислушалась. В доме у Сетиса наверняка нечем дышать, а на тесных зловонных улочках даже крысы дох нут, высунув языки.

— Да пойдет ли когда-нибудь дождь? — беззвучно спросила она.

Ответа не было.

Может быть, даже он не знал ответа.

У нее была небольшая фляжка с водой и немного фруктов; чтобы достать побольше, пришлось бы идти на кухню, а она знала, что за ней следят. Во дворе прогуливался Корет; он сидел в тени и что-то писал. Она приоткрыла дверь и посмотрела на него. Слуга поднял глаза. Взгляд его был ровным, пристальным.

Итак, они считают, что держат ее под замком. Маленькую мышку Мирани. Тем лучше!

Она надела сандалии, положила воду и фрукты в мешок и перелезла через подоконник.

Земля была сухая и пыльная. Чтобы не упасть, она ухватилась за ветви деревьев, а через несколько шагов увидела глубокую борозду, которую оставил Орфет, скользя вниз по склону. Далеко, страшно далеко внизу сверкало синее море.

Осторожно, мелкими шажками она начала спускаться. Козья тропа была такой узкой, что порой нога не умещалась на ней целиком. Безжалостное солнце жгло обнаженные руки. Она понятия не имела, далеко ли ушел Орфет. Впрочем, идти по следу из сломанных веток было не очень сложно.

Вскоре тропинка вынырнула на открытое место, и Мирани пригнулась, замирая от страха. Она стояла на узком скалистом карнизе, выдающемся далеко в море.

Внизу, в головокружительной бездне, кружили птицы. Мирани вполголоса позвала:

— Орфет!

Мимо нее с громким криком пролетела чайка. Громадный желтый клюв был широко раскрыт. Со сдавленным вскриком Мирани отшатнулась, из-под ее ног сорвалась и со стуком покатилась вниз горсть мелких камушков. Подняв глаза, она увидела высоко над головой черепичную крышу Дома; его террасы и стены сверкали на солнце ослепительной белизной. Если кто-нибудь выглянет в окно, она погибла!

Тропинка шла зигзагами, огибая камни и покосившиеся валуны, спускаясь в расселины и вновь поднимаясь. Склоны густо поросли колючим дроком и приземистыми оливами. То тут, то там чернели кучки козьего помета; над ними кружились мухи и прочие кусачие насекомые.

Далеко ли они ушли?

Она забралась под нависающий выступ скалы, заметила что-то яркое, обернулась и потеряла равновесие. На один головокружительный миг она, поскользнувшись, повисла над пропастью, в каменной глубине которой плескалось море. Потом послышался спокойный голос Алексоса:

— Я тебя держу.

Его ладонь живительной прохладой легла на ее обожженную руку.

Он втащил ее обратно; она вцепилась в него, тяжело дыша.

Орфет спал под нависающим карнизом, привалившись к стене и громко храпя. Радом с ним валялась пустая фляга из-под вина.

— Где он это раздобыл? — в ужасе прошептала Мирани.

— Принес из Храма. — Алексос помог ей подняться по каменистой осыпи; они присели в узкой полоске тени. — Что случилось, Мирани?

Мирани подняла на него глаза.

— Люди Аргелина обыскивают Дом, а Гермия ведет поиски в Храме и вокруг Оракула. Остров отрезан от внешнего мира. На обоих концах Моста, и еще у входов в Верхний и Нижний Дома стоят солдаты — для нашей же безопасности, разумеется...

— Разумеется.

— Они увели Криссу на допрос. Не знаю, что она им расскажет.

— А ты?

Она пожала плечами.

— Они думают, я у себя в комнате. Положение тупиковое. Они ничего не могут сделать, пока не получат доказательств моей вины. — Она обернулась к нему. — Зачем ты заставил меня сказать это Гермии?

— Я?!

— Бог. А Бог — это ты, верно? — Он отвел глаза, и она тихо добавила: — Странно. Я думала, что, услышав Бога, она встанет на нашу сторону, но вышло только хуже...

Алексос, не отрываясь, смотрел на нее темными глазами.

— Может, ей кажется, что она слышит Бога. Наверное, она так и говорит Аргелину...

Эта мысль поразила Мирани.

— Да! — воскликнула она. — Но если бы он знал, что на самом деле Бог разговаривает со мной...

Мальчик уложил горстку камней в кружок. Девять маленьких камушков.

— Будь осторожна, Мирани, — прошептал он. — Они уже однажды пытались тебя убить.

— Бог обещал, что со мной ничего не случится. Он не даст меня в обиду...

Алексос положил в середину кружка еще один камушек, побольше.

— Да. Но что, если Бог лжет?

У них за спиной зашевелился Орфет. Он перевернулся на бок, не открывая глаз, поискал рукой фляжку. Мирани пинком отшвырнула ее в сторону, оттуда вылилось несколько капель.

— Орфет!

Он сел, посмотрел на нее маленькими, налитыми кровью глазками, потер щетину на подбородке.

— Черт, как есть хочется. Что ты принесла?

Она протянула ему фрукты и воду.

С минуту она смотрела, как он жадно пьет, как ходит его кадык. Потом сказала:

— Мне надо знать, что ты собираешься делать.

Он опустил флягу, тщательно заткнул ее пробкой. Далеко в море виднелся кораблик, его парус печально обвис в полном безветрии.

— То, чего ты не знаешь, не может причинить боль...

— Если ты снова возьмешься за свое и потерпишь неудачу, весь план провалится. — Она наклонилась к нему, взяла за грязную загорелую руку. — Ты ставишь под угрозу всех нас. Не надо! Орфет! Пусть твоей местью станет принятие Алексоса в число Избранных, остальное довершит Бог. Забудь об Аргелине!

Он горько рассмеялся.

— Я же говорил, Бог хочет, чтобы я убил Аргелина. Бог вложил эту мысль мне в голову. Я — рука божья, да и ты тоже. Мы его орудия, которые он пустит в ход и выбросит, если пожелает. Наточит или сломает.

Содрогнувшись, она отняла руку, посмотрела на Алексоса.

— А что думаешь ты?

Мальчик старательно очищал апельсин, нюхал ароматную кожуру, словно видел ее впервые.

Когда он поднял глаза, в них светился восторг.

— Это не имеет значения, Мирани. Мне все равно.

Оба они были слишком странными, недоступными ее пониманию. Она смотрела на них с внутренним трепетом: их абсолютная непознаваемость была страшна, она зияла, как пропасть, через которую никогда не удастся перекинуть мост. Если бы здесь был Сетис! Он единственный нормальный человек.

Высоко над горой, в Доме, ударил гонг.

Она в панике подняла глаза.

— Сзывают к началу Процессии. Мне пора! Орфет, прошу тебя, не пытайся уйти с Острова! — Она упала на колени и чуть ли не силой заставила его посмотреть на себя. — Пообещай! Умоляю!

Великан смущенно отвернулся, потом поднялся на нетвердые ноги, помог встать ей. По его лицу и загорелому лбу катился пот.

— Та, Что Носит Бога, не должна умолять. Тем более меня. Я не подведу тебя, Мирани, — сказал он, запинаясь. — Я убью Аргелина. Мы уйдем с Острова. Я умею плавать; мальчик будет держаться за меня. В день Седьмого Дома я затеряюсь в толпе. Будь готова. Потому что если Бог хочет, чтобы мы победили, он должен будет что-нибудь сделать. Сотворить чудо...

И он посмотрел на мальчика, раскладывающего апельсиновые дольки в красивый узор на камне.

Под покровом сумерек Сетис пересек площадь. Вечерело. Далеко на западе, среди белой клубящейся дымки, солнце садилось за Лунные Горы. Маяк на вершине зиккурата пылал и трещал, взвевая в темноту яркие снопы искр.

Вечер был полон огня. В воздухе стоял запах горящих дров. Из Порта ветер приносил дым костров, на которых готовился ужин, и трубы у ворот Города звучали сдавленно, сипло, как будто их металл покоробился от жара, а губы стражников пересохли.

Он опаздывал: если Орфет решится нанести удар, это произойдет сегодня, в день Седьмого Дома, когда слуги Архона отведают красных цветов и отправятся за своим господином во тьму. У Орфета ничего не выйдет. Он не умеет разумно планировать. А вот он, Сетис, справился бы...

Обогнув подножие зиккурата, он поплотнее запахнул плащ и, опустив голову, целеустремленно направился к озаренным пламенем тысяч пылающих факелов дверям Седьмого Дома. У него над головой, на стенах, неторопливо прогуливались часовые, и каменные Архоны бесстрастно взирали через пустыню на тонкий краешек солнца, точно закрывающийся глаз, исчезающий за горизонтом.

Потом наступила темнота.

Тут-то он и услышал шепот. Одно-единственное вкрадчивое слово.

— Писец.

Высокий человек, закутан в плащ. Похож на паломника. Сетис замедлил шаг, обернулся, и человек откинул капюшон.

Миндалевидные глаза Шакала смеялись.

Сетис оцепенел.

— Что ты...

— Здесь делаю? А где же еще бродить могильному псу, если не в Городе Мертвых? — Он улыбнулся. — Думаешь, я никогда раньше здесь не охотился? Это место кишит тайнами, писец.

Сетис поспешно огляделся.

— Нас не должны видеть вместе...

— Никто и не увидит. Я просто хочу, чтобы ты знал: последние приготовления завершены. Мы встретимся. У входа на второй уровень, возле мавзолея Гарнокса, на закате, завтра в это же время. Ничего с собой не бери: у нас есть все необходимое. Понял?

Сетис неохотно кивнул.

— А если не придешь, — любезно добавил Шакал, — мы сами придем тебя искать.

— Я буду там!

— Вот и хорошо. И поведешь нас. В каждый коридор ты будешь входить первым. Так мы узнаем, где расставлены ловушки...

Сетис выругался. Сначала он хотел уйти, но потом снова обернулся, желая что-то сказать. Однако среди теней уже никого не было.

Седьмой Дом был разукрашен красным и золотым. Двери были широко распахнуты; изнутри в темноту изливался яркий огненный свет. Жара внутри стояла невыносимая; Мирани задыхалась под маской, от напряженного ожидания кружилась голова, хотелось расплакаться. И дело было не только в жаре. На медных треножниках горели травы и булькали дурманящие снадобья, приготовленные по тайным рецептам травников — молчаливых людей в оранжевых халатах, которые переходили от котелка к котелку, помешивая ложками ароматическую смесь, испускавшую дремотный, благоуханный дым.

Девятеро сидели кружком на расписных скамьях. У ног Мирани стояла пустая бронзовая чаша. Ее глаза обшаривали толпу, с тревогой вглядывались в каждое лицо.

В центре круга, в самой середине Дома, стоял громадный золотой саркофаг, а вокруг него — еще пустые выстроились застеленные драгоценными шкурами зебр топчаны. Тускло поблескивало позолоченное дерево.

Мирани украдкой поглядывала по сторонам сквозь узкие прорези в маске.

В широкие двери Дома втекала многотысячная толпа. Писцы, рабочие из Города, женщины в вуалях. Одна из них пронзительно, горестно зарыдала, но ее тотчас же утихомирили.

Мирани не видела Орфета. Стиснув кулаки, она молилась про себя:

— Не позволь ему прийти. Не позволь ему!

Запел рог. Гермия встала, прошелестев шелковым платьем, и вместе с ней поднялись все Девятеро. Стоя рядом с Гласительницей, Мирани окинула взглядом их всех: высокую гордую Ретию, златовласую Криссу, Каллию, Гайю, Иксаку... То ли из-за пропитанного дурманящими парами воздуха, то ли из-за страха, пронзившего внезапной болью левый бок, только в девушках произошла какая-то едва уловимая перемена, трепетная, как мираж в пустыне, и подруги в белых платьях, в золотистых масках вдруг показались совсем чужими, бездушной вереницей уродливых металлических лиц, растянутых в лицемерных, не ведающих жалости улыбках.

Впрочем, у нее на лице застыла точно такая же улыбка. Будь у нее зеркало, она не узнала бы саму себя.

А потом вверх по рукам поползли холодные мурашки, ибо она увидела, как в Дом, крадучись, входят тысячи кошек, священных черных кошек, обитавших в Городе. Одни из них разлеглись под стульями и саркофагом, растянулись, одурманенные жарой; другие, задрав хвосты, сновали в толпе. Люди пятились, перешептываясь. В жарком, дымном зареве кошачьи глаза блестели, будто крохотные зеркальца из зелени и янтаря.

Толпа в дверях расступилась. Вошел Аргелин в сверкающих бронзовых доспехах, за ним шагала фаланга солдат. Они сопровождали первую сотню слуг, готовых последовать за своим умершим господином.

Это были личные слуги Архона: служанки, повара, садовники, писцы, дворецкий, врач, астроном, виноградарь, брадобрей. Пятеро дюжих рабов, носивших паланкин Архона. Стройные девушки, танцевавшие для него. Шестнадцать рослых телохранителей. Хромой старик с обезьянкой на руках. Сорок музыкантов с арфами и лирами, бронзовыми колокольчиками и барабаном.

Они входили один за другим. Кто-то плакал, кто-то безучастно взирал на кольцо масок и на пляшущее пламя. Мирани знала — их заранее опоили дурманом. Травники подвели их к топчанам, уложили, шепча что-то успокаивающее. Старый конюх прижимал к себе обезьянку; та в полудреме лежала у него на груди, маленькое коричневое существо, по-видимому, когда-то бывшее у Архона в любимцах, потому что все остальные собаки, птицы и прочие домашние животные уже лежали, забальзамированные, в Доме Собранных Пожитков.

Солдаты, лязгнув оружием, отступили на шаг.

Гермия вытянула руки, и все Девятеро повторили ее жест, соединившись пальцами. Ладони Мирани были горячи; пальцы Гласительницы казались прохладными, они крепко держали руку Мирани. В полной тишине пронзительно заиграла флейта, одинокая и безумная, и жрицы медленно пошли по кругу, сплетая шагами сложный, причудливый рисунок древнего танца смерти.

Она хорошо знала этот танец, часто его исполняла. Раньше он казался ей простой забавой, одной из тысяч ненужных премудростей, которым их научили. Теперь он перешел в реальность, движения исполнились угрозы, и, кружась в сложной веренице шагов, Мира ни чувствовала, как внутри, словно боль, поднимается волна беззвучного ужаса. Вокруг шипели и коптили факелы, клубился едкий дым, мелькали лица, невнятные, как во сне, тихо рокотали барабаны, их ритмичный перестук доносился неведомо откуда, вторя биению сердца, и казалось, сам воздух начинает трепетать в такт их размеренной дрожи. Все эти люди — они умрут. Уйдут вслед за Архоном, но ведь Архон жив, он здесь! И на короткий, яростный миг ей донельзя захотелось закричать, позвать Орфета, пусть он придет, покончит с этим, разгонит удушающий мрак смертоносного Дома. Она подняла глаза и сквозь прорези в маске увидела его.

Закутавшись в серый плащ, он медленно пробирался за спинами стражников. Она последовала за ним взглядом, но тут его заслонила Крисса, потом Ретия; когда она снова увидела его, он уже добрался до Аргелина.

Она метнула отчаянный взгляд на генерала; тот стоял, сложив руки на груди, и внимательно наблюдал за Гермией.

— Что мне делать? — прошептала она. — Что делать? — И с жаром добавила: — Ты хочешь, чтобы это произошло?! Если нет, останови его сейчас же!

Ответом было странное лопотание. Проснулась обезьянка. Она подняла голову и сонными глазами поглядела на Орфета... нет, на кого-то рядом с ним, за его спиной. Потом радостно заверещала, соскочила с рук старика, метнулась сквозь толпу, путаясь среди ног и подолов туник, вплетаясь в рисунок танца, и с довольным визгом вскочила на руки к Алексосу. Мальчик восторженно подхватил обезьянку и прижал к себе.

— Эно!

Все кошки в зале выгнули спины и зашипели. Музыка сбилась с такта. Аргелин обернулся.

И очутился лицом к лицу с Орфетом. Почуяв неладное, генерал отступил на шаг. Музыкант ухмыльнулся.

Его громадная длань мелькнула в воздухе и вцепилась в горло Аргелину.

Потом он выхватил из-под плаща кинжал и вонзил его генералу в грудь.