Оранжевый для савана

Глава 3

Когда я вернулся с Чуки на «Дутый флэш», Артур лежал там же, где я его оставил: записка была непрочитана. Я включил верхний свет, услышал, как Чуки судорожно глотнула воздух и почувствовал, как ее сильные, холодные пальцы впились в мою ладонь. Взглянув на задумчивый профиль танцовщицы, я заметил, что загорелый лоб ее сморщился, а белоснежные зубки прикусили нижнюю губу. Я выключил свет, и повел Чуки в салон, отгородившись от Артура двумя закрытыми дверьми.

— Ты должен вызвать к нему врача! — заявила она.

— Возможно. Попозже. Лихорадки нет. Он отошел, как я тебе уже сказал, но говорит, что просто чувствует слабость. Я считаю, что это от недоедания.

— Может, у тебя и лицензия на врачебную практику имеется? Трев, он так жутко выглядит! Как скелет, как будто он не спит, а уже умер. Откуда ты знаешь что с ним?

— Что я знаю? Только то, что он спит.

— Но что же произошло с Артуром?

— Чуки, он был очень милым парнем, и я не думаю, чтобы он обладал при этом нашими с тобой способностями к выживанию. Он типичная жертва. Его мышеловкой была Вильма, и никому дела не было, покалечат его там или нет. И никакого орехового масла. У нас был один такой в Корее. Большой, деликатный, только что выпущенный из школы в Хилл. И все, начиная с командира взвода, пытались заставить этого птенца опериться до того, как ему прищемят хвост. Но как-то раз, дождливым днем, он услышал ложный вопль, к которым мы все привыкли, и, приняв за чистую монету, бросился на помощь, где его и прошило очередью от горла до самого паха. Я об этом услышал и прибежал как раз тогда, когда затаскивали носилки в «джип». Как раз в это время он и умер. В его застывшем взгляде не было ни боли, ни злости, ни сожаления. Он просто выглядел страшно озадаченным, словно пытался вписать это маленькое происшествие в ту систему, которой его так хорошо обучили дома, и никак не мог это сделать. Вот такие шутки играет судьба с искренними людьми.

— Но нам следует убедиться, что с Артуром действительно все в порядке!

— Пусть выспится. Виски с содовой хочешь?

— Не знаю. Нет. То есть, да. Я хочу еще раз взглянуть на него.

Минут через пять я прокрался на цыпочках по коридору. Дверь каюты для гостей была закрыта. Я услышал ее голос, хотя не мог разобрать слова. Ласковый голос. Он кашлял, отвечал ей и снова кашлял.

Вернувшись в салон, я включил проигрыватель на малую громкость, достаточно малую, чтобы не заревели мои огромные усилители. Потом вытянулся на большой желтой кушетке, потягивая виски с содовой, слушая напоминающий китайскую головоломку струнный квартет, холодного, как лед, Баха и злорадно улыбался тому, как удачно я разрешил проблему Артура.

Чуки присоединилась ко мне минут через двадцать, лучезарно улыбающаяся, с заплаканными глазами и гораздо менее уверенная в себе, чем ей обычно свойственно. Усевшись на краешек кушетки у меня в ногах, она сказала:

— Я ему дала теплого молока выпить, и он снова уснул.

— Вот и прекрасно.

— Мне кажется, это просто от переутомления, от недоедания и больного сердца, Трев.

— Я так и решил.

— Бедный, бессловесный ублюдок. — Выведен из высшей лиги.

Я достал ее виски из морозилки и отнес бокал. Чуки отпила глоток.

— И больше ты, конечно же, ничего сделать не можешь? — сказала она.

— Пардон?

Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Вернуть все, разумеется. Они же его до нитки обчистили. Не зря же он именно к тебе и пришел.

Я вскочил, подошел к проигрывателю и вырубил мистера Баха. Остановился перед Чуки.

— Теперь подожди минутку, женщина. Придержи свои предложения. В них нет...

— Да Бога ради, Макги, не смотри ты на меня так, словно собираешься затрубить, как раненный лось. Мы однажды беседовали с ним о тебе.

— Ну?

— Он спрашивал о тебе. Ты понимаешь. Чем ты занимаешься. Вот я его как бы и просветила.

— Как бы просветила?

— Ну, только то, что ты вмешиваешься, когда люди остаются ни с чем. И оставляешь себе половину того, что удалось спасти. Макги, а почему, по-твоему, он пришел прямо к тебе! У тебя есть какие-нибудь другие предположения на этот счет? Как ты думаешь, почему это бедное, избитое создание проползло через весь штат и рухнуло у тебя на пороге? Наверно, он решил, что ты просто не сможешь отказать ему.

— Я постараюсь все хорошенько выяснить, солнышко.

Мы помолчали. Она допила и со стуком поставила пустой бокал. Встала с кушетки, приблизилась почти вплотную, руки в боки, высокая, с горящими глазами.

— Я сделала тебе одолжение, приехав сюда? — спросила она почти шепотом. — Так вот, ты у меня в долгу за это и еще за два случая, которые я тоже могу припомнить. Ты хочешь, чтобы я сама за этими подонками отправилась? Ты ведь знаешь, я это сделаю. Я прошу тебя этим заняться, сопляк ничтожный, лентяй противный. Они его по стене размазали, в дерьме вываляли. И ему больше некуда податься. — Подчеркивая каждое слово сильным постукиванием костяшек пальцев по моей груди, она выговорила: — Ты-поможешь-этому-человеку.

— Теперь послушай меня...

— И я тоже хочу принять в этом участие, Трев.

— Так вот, я не собираюсь...

— Первое, что нам нужно сделать, это поставить его на ноги и вытянуть из него всю информацию, какую только удастся.

— А как же твои еженедельные телевизионные передачи?

— Я уже опережаю график на две передачи и могу съездить туда, чтобы отснять за день еще три. Трев, они ему ни гроша не оставили. Это какие-то там земельные махинации. Где-то под Неаполем.

— Может, ближе к осени...

— Тревис!

В следующую субботу после полудня «Дутый Флэш» уже покачивался на двух якорях во Флоридском заливе, в трех километрах от Кендл-Ки, с полными кладовыми и пятьюстами галлонами пресной воды в баках. Время от времени я пытался в той или иной степени сделать свой старый плавучий дом еще более независимым от береговых служб. За исключением того времени, когда мы находились дома, в Бахья-Мар, я предпочитал избегать заполненных судами стоянок. У меня под палубой целый отсек забит мощными аккумуляторами. Можно простоять на якоре четыре дня, прежде чем они начнут садиться. Когда аккумуляторы подсядут, их хватает еще для того, чтобы завести генератор, и с его помощью снова зарядить за шесть часов. Иногда, если я оказываюсь столь невнимательным, что аккумуляторы садятся окончательно, приходится запускать десятикиловаттный газовый генератор, чтобы включить электрический. Когда я стою на якоре, то перевожу все электрооборудование на напряжение в 32 вольта. Кондиционеры не могут работать от аккумуляторов, но их можно подключить к газовому генератору. Так что в этом случае приходится выбирать наименьшее из двух зол — или жара или шум от генератора.

Солнце клонилось к Гавайям. Бриз был силен и корпус потрескивал, как поджаривающаяся лепешка. Я растянулся на верхней палубе. Надломленная линия пеликанов двигалась вдоль берега в сторону родного птичьего базара. То, что мне удалось пока узнать от Артура, выглядело малообещающим. Но я успокаивал себя мыслью о том, что пока мы будет приводить его в форму, можно позволить себе кое-что из запланированного и полезного. Я питался сыром, мясом и салатом. Никакой выпивки. Никаких сигарет. Только одна старая добрая трубка, набитая «Черным взглядом», в часы заката. Уж без этого — никак.

Каждый мускул был растянут и болел так, словно все тело было в синяках и язвах. Мы стали на якорь сегодня утром. Пару часов я провел в маске и ластах, сбивая и соскабливая зеленые подтеки и ржавчину с корпуса. После обеда я улегся на верхней палубе, зацепившись большими пальцами за перила и сделал серий десять упражнений, приседая и снова опускаясь на палубу. Чуки поймала меня за этим занятием и уговорила начать уроки гимнастики, которые она разработала для своих танцовщиц. Одно из упражнений было просто пыткой. Она-то его выполняла без малейших усилий. Нужно поднять левую ногу, взяться правой рукой за колено и попрыгать вот так на одной ноге через веревочку, вперед-назад; поменяв руку и колено, проделать все то же на другой ноге. Потом мы плавали. Я мог бы выиграть заплыв. Но при плавании наперегонки у нее была отвратительная привычка медленно опускать голову в воду, а потом медленно выныривать, и еще более гнусная привычка одаривать меня, хрипящего и пыхтящего, безмятежной улыбкой.

Услышав шум, я обернулся и увидел, как Чуки поднимается по лестнице ко мне на верхнюю палубу. Вид у нее был озабоченный. Она села рядом, положив ногу на ногу. В старом, вылинявшем розовом купальнике, со спутанными солеными волосами, ненакрашенная, Чуки выглядела божественно.

— Он чувствует некоторую слабость и головокружение, — сказала она. — По-моему, я его на солнце передержала. Оно все силы вытягивает. Я ему дала соляную таблетку, а его от нее тошнит.

— Хочешь, чтобы я пошел на него взглянуть?

— Не сейчас. Он пытается заснуть. Макги, он бывает так чертовски благодарен за каждую мелочь. И у меня просто сердце разрывалось, когда я увидела его в плавках — он был такой жалкий и костлявый.

— Если Артур будет съедать по несколько обедов в день, как сегодня, такое состояние долго не продлится.

Она рассматривала розовую царапину на округлой коричневой голени.

— Тревис, с чего ты собираешься начать? Что нужно делать?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Мы долго тут простоим?

— До тех пор, пока он не созреет для того, чтобы захотеть вернуться.

— Но почему Артур должен возвращаться? По-моему, он так этого боится.

— Потому что, милая моя девочка, Артур — это собрание моих справочных данных. Он не знает, что одна крохотная мелочь может оказаться неизмеримо важной, поэтому и не станет над ней задумываться и забудет упомянуть. А потом, когда я готов буду поднести запал, он сможет подсказать мне, где бикфордов шнур, а это то, что нельзя сделать, находясь в сотне километров от места будущего взрыва.

Она задумчиво поглядела на меня.

— Артур хочет бросить все это дело.

— Хорошо. Ради Бога.

— Черт тебя побери!

— Сладенькая моя, ты можешь взять хорошую, ласковую лошадку и пообрабатывать ее цепью. Может, ты и превратишь ее в убийцу. А может быть, окончательно сломаешь ее, чтобы она стала грудой дрожащего мяса. А вот удастся ли тебе потом превратить ее обратно в лошадь? Это от породы зависит. Иногда у тебя пропадет желание держать при себе жертву. Иногда, как теперь, у тебя возникает такое чувство, словно он тебе нужен. Без него я в это дело не сунусь. Так что ему придется позабыть про цепь. Ты должна сделать так, чтобы он снова выпрямился. И в этом деле больше ничего мне от тебя не надо.

— А почему бы и нет?

— Дальше это дело, похоже, становится, слишком грязным.

— А я только что вышла в белом передничке из ворот монастыря. Продолжай, Трев.

— Мисс Макколл, самый страшный в мире зверь — это не профессиональный убийца. Это любитель. Вот когда они чувствуют, что кто-то отбирает у них то, что они с таким трудом добыли, тогда они и прибегают к самому жестокому насилию. Глубоко нечестный человек способен выразить свое негодование самым что ни на есть убийственным способом. В данном случае, эта сука почувствует, что за ней следят, активизируется и будет жаждать крови. Не думаю, что проигрыш ее привлекает.

Она смотрела на меня изучающе, и я почувствовал, что надвигается гроза.

— Любой стоящий мужчина найдет такое расследование возбуждающим.

— Да, черт возьми, весьма возбуждающее чувство охватит тебя, когда маячит перспектива быть вышвырнутым в окно. Или почувствовать, как тебя переедет машина.

— Милый, и ты не ощутил даже самого слабого позыва? А ведь эта дама, между прочим, одно время глаз на тебя положила.

Высокая коричневая девушка всего лишь с крохотным розовым лоскутком на теле, сидящая по-турецки на моей виниловой имитации тика. Внизу, на кормовой палубе, настлан настоящий тик, что отчасти оправдывает такую подделку. Глядя на меня с сомнением, она продолжила:

— Мужики с такими, как она, ведут себя расковано.

— Артур так не действовал.

— А что же тебя-то уберегло? Радар?

— Сигнализация. Холостяцкие изобретения для определения ядовитых видов. Один неплохой способ состоит в том, чтобы понаблюдать за реакцией других женщин. И ты, и другие девушки, чуть появлялась Вильма Фернер, тут же разом поджимали губки и обращались с ней почтительно-вежливо. И никогда не вели при ней своих женских разговорчиков. Не обсуждали одежду. Не судачили о ее свиданиях. Не водили на массаж. Не поверяли девичьих секретов. Точно также, солнышко, и женщине следует быть осторожной с мужчиной, с которым не имеют дел другие мужчины.

Это было сказано чуть неосторожно, уж слишком прямой камешек в ее огород. Фрэнк вызывает у большинства мужчин горячее и сладостное желание как следует вмазать ему по роже. В темных глазах Чуки появилось отсутствующее выражение.

— Если бриз стихнет, сюда куча мошкары налетит.

— Согласно долгосрочному прогнозу, слабый ветер сменится более сильным.

Я героически встал. Будь я один, то, наверное, со стонами дополз бы до перил верхней палубы и перевалился через них. Тщеславие — это чудодейственное лекарство. Я мог рассчитывать еще на три-четыре дня пыток, прежде чем к телу, как я надеялся, вернется его былая гибкость, в сочетании со стальным прессом, сброшенным весом и нерасстроенной нервной системой.

Когда я выпрямился и зевнул, Чуки сказала:

— Эй!

Она подошла поближе и очень робко, одними лишь кончиками пальцев, потрогала розовую вмятину у меня под левым локтем.

— А, просто царапина.

— Ножом?

— Угу.

Она проглотила слюну и сникла.

— Сама мысль о ножах приводит меня к тому, что все внутри переворачивается. И заставляет вспомнить про Мэри Ло Кинг.

Пока я отсутствовал, занимаясь тем последним делом, что обеспечило мне финансовую сторону летнего отдыха, какой-то зверюга порезал Мэри Ло. В марте, когда двойняшки работали на Майами-Бич. Его поймали за пару часов, перебрав всех замешанных в малых преступлениях на сексуальной почве. Этого считали безопасным. Несколько раз его сажали на небольшой срок. Подглядывал, появлялся на людях в неприличном виде. По профессии он был поваром. И все время накручивал себя на то, чтобы стать по-настоящему крутым парнем, а Мэри Ло просто оказалась в неудачном месте и в неудачное время. Он был малоразборчив. Напал на первую встречную. Полицейские не сосчитали, сколько ран она получила. Просто сказали: «более пятидесяти».

Психиатры называют это болезнью. Полицейские считают страшной проблемой. Социологи — продуктом нашей культуры, нашим пуританским стремлением считать секс наиприятнейшей гадостью.

Некоторые из этих маньяков доходят до настоящего насилия. Другие довольствуются малым, подглядывая в окна спален. Нельзя вынести за это пожизненный приговор и даже оказать эффективную психиатрическую помощь в течение короткого срока заключения. Насильник подстригает кусты вокруг здания окружной тюрьмы, слушает издевательства других узников и все глубже погружается в свое сумасшествие. А потом выходит и убивает Мэри Ло, и уж тут, как по команде, все становятся экспертами по вопросу о том, что должны были сделать с ним власти после первого же нарушения общественного порядка в парке. От суровых предложений вплоть до кастрации просто отбоя нет.

— Никто ничего не знает о Мэри Ло? — спросил я.

— Только то, что она оклемалась и вернулась на Гавайи.

Чуки отступила на шаг и оглядела меня с ног до головы, словно изучая металлическую скульптуру в парке Музея современного искусства. Печально покачав головой, она проговорила:

— Макги, клянусь, я действительно никогда раньше не замечала, как много раз тебя калечили.

— Ну, эта-то отметина появилась, когда мне три года было. Мой старший брат зашвырнул на дерево молоток, чтобы сбить яблоки. Он-то и упал на меня вместе с ними.

— И тебе нравится это сумасшедшее занятие, при котором ты сплошь и рядом оказываешься на волосок от гибели?

— Ну, разумеется, ушибаться я не люблю. Каждая насечка заставляет становиться осторожнее. Может, со временем, я и стану настолько осторожным, что придется подыскать какую-нибудь другую профессию.

— Ты серьезно?

— Серьезно. Шахтеры зарабатывают силикоз. Врачи — стенокардию. Банкиры — язву. Политики — удар. Помнишь, как в анекдоте про аллигаторов? Радость моя, если бы с людьми ничего не случалось, мы бы все, как в дерьме погрязли.

— А мне следовало бы присмотреться, что с другими парнями происходит. Ладно, ты не можешь ни о чем серьезно говорить.

Она пошла к лестнице и спустилась вниз, как... как могла только танцовщица.

Как раз в данном случае я мог говорить серьезно, но не в том смысле, какой в это вкладывала она. На мне швов не меньше, чем на стеганном одеяле, и, ей Богу, ни единый из них не доставил мне ни малейшего удовольствия. И у самых младших сестер есть синдром старшего сержанта. Я спустился вниз и достал долгожданную трубку. Чуки гремела кастрюлями на обитом нержавейкой камбузе. Я прошел в комнату для гостей, где поселился сам. Это решение приняла Чуки, когда мы снаряжали яхту в плавание, запасаясь провизией, а она переносила на борт свои шмотки. Ровным голосом она объявила, что не собирается ходить вокруг да около. Все нам троим известно, что она спала с Артуром до его женитьбы, а огромная кровать в моей каюте — она уже стояла там, когда я выиграл яхту — давала ей гораздо большую возможность присматривать за ним. А если он захочет этим как-то воспользоваться, то она готова пожалеть его или в лечебных целях, или из хорошего отношения, или в память о старых временах, или из соображений морали — в общем, сказала она, «называй это, как тебе угодно, Макги, черт побери».

Я ответил, что вообще стараюсь избегать разговоров на эту тему, перенес свои вещи и вернулся к грязной и жаркой работе, занявшись смазкой левого двигателя, который после слишком долгого простоя работал с перебоями.

К вечеру Артуру Уилкинсону стало лучше. Была тихая ночь. Мы сидели в шезлонгах на кормовой палубе, глядя на длинную серебристую дорожку лунного света на черной поверхности воды.

Я не без труда заставил его заново рассказать мне кое-что из того, о чем он уже говорил. Время от времени я перебивал его речь своими вопросами, пытаясь понять, не удастся ли разблокировать то, что было глубоко запрятано в тайниках его памяти.

— Как я тебе уже объяснил, Трев, я считал, что мы поедем еще дальше, может, на юго-восток, но после того, как переночевали в Неаполе, Вильма заявила, что, наверно, будет лучше, если мы на некоторое время снимем дом на побережье. Так как стоял апрель, то она надеялась, что нам удастся найти что-нибудь приличное. Домик, который Вильма выбрала, был очень симпатичным, то, что надо. Отстоящий от других строений, с большим участком земли вдоль берега и бассейном. Семьсот в месяц плюс плата за электричество и телефонные разговоры. В эту же сумму входили услуги садовника, который дважды в неделю приходил ухаживать за участком, да еще двести пятьдесят надо было платить женщине, появляющейся в полдень, ежедневно, кроме воскресенья.

— Как ее звали?

— Что? А... Милдред. Милдред Муни. Я думаю, ей около пятидесяти. Грузная. У нее была своя машина, она ездила за продуктами, готовила и выполняла всю домашнюю работу. Накрыв к ужину, она уходила, а посуду мыла уже на следующий день. Так что в месяц выходило где-то около тысячи двести за проживание. И примерно столько же на саму Вильму. Парикмахер и портниха, косметика, заказы по почте из «Сакса», «Бонвитс» и тому подобных мест. Массажистка, особое вино, которое она любила. И туфли. Боже, эти туфли! Так выходило две с половиной тысячи в месяц, что означало тридцать тысяч в год, в три раза больше моего дохода. После свадебных расходов и покупки машины у меня оставалось пять тысяч наличными, помимо ценных бумаг, но они таяли так быстро, что я просто испугался. По моим оценкам, их не хватило бы даже до конца июня.

— А ты не пытался заставить ее понять это?

— Конечно пытался. Но Вильма смотрела на меня так, словно я говорил на языке урду. Казалось, она просто не могла этого понять. Я начинал чувствовать себя тупой дешевкой. Она говорила, что не такая уж это великая проблема деньги. Вскоре я принялся искать пути что-то заработать. Я волновался, беспокоился, но все это казалось чем-то нереальным. Единственное, что имело значение тогда... ну, чтобы она оставалась со мной. В самом начале это было чертовски... здорово.

— Но все изменилось?

— Да. Но я не хочу говорить об этом.

— А позже?

— Может быть. Не знаю. Это все стало чем-то... совсем другим. Я не хочу даже пытаться вам объяснять.

— А если я уйду? — сказала Чук.

— Нет. Спасибо, но это ничего не изменит.

— Тогда поехали дальше. Когда ты впервые столкнулся с людьми из земельного синдиката?

— В конце мая. Как-то во второй половине дня Вильма ушла гулять по набережной и вернулась с Кэлвином Стеббером. Там какой-то паренек подцепил на крючок акулу, и пока он с ней боролся, вытягивая на берег, собралась толпа. Вот так она случайно с ним и заговорила, а когда выяснилось, что у них полным-полно знакомых, то она привела Кэлвина к нам выпить. Как он выглядел? Такой грузный, приземистый и очень загорелый. Казался... очень важным. Они трещали наперебой про людей, которых я знал только из газет. Про Онасиса и ему подобных. Он очень смутно определил то, чем они занимались. Сказал лишь, что приехал поработать над одним небольшим проектом, но все затянулось на гораздо более долгий срок, чем он предполагал. По-моему ему... нравилась Вильма. Он пожелал нам счастья.

Когда Кэлвин ушел, Вильма так вся и загорелась. Сказала мне, что он несметно богат и всегда осуществлял очень успешные инвестиции в самых различных областях. Сказала, что если мы правильно все разыграем, то, может быть, он и позволит нам принять участие в его делах. И тогда, наверняка, самое меньшее, чего мы можем ожидать, это получить в четыре раза больше, чем вложили, потому что малые прибыли его никогда не интересовали. Честно говоря, мне это показалось прекрасным выходом из положения. Увеличив капитал в четыре раза, я смог бы получать достаточный доход, чтобы обеспечить ей ту жизнь, которую она предпочитала. Стеббер жил у себя на яхте, на стоянке в «Катласс-яхт-клубе» и, уходя, пригласил нас заглянуть к нему на рюмочку на следующий день.

— Название яхты и порт приписки?

— "Пират", Тампа, штат Флорида. Сказал, что одолжил яхту у друзей. Вот тогда-то я и повстречал тех его трех людей из синдиката.

Пришлось попросить Артура рассказывать помедленнее, чтобы я мог разобраться с этими тремя, представив себе каждого в отдельности.

Дж. Гаррисон Гизик. Старый. Больной. Высокий, хилый, и тихий. С нездоровым цветом лица. Передвигается медленно, с заметным трудом. Из Монреаля.

Как и Стеббер, Дж. Гаррисон Гизик приехал один. Двое остальных, местных, были с женщинами.

Крейн Уаттс. Адвокат. Темноволосый, симпатичный, дружелюбный. И неприметный. Приехал с супругой, Виви-ан или Ви, как они ее называли. Темноволосая, сильная, хорошенькая, отмеченная солнцем и ветром. Атлетичная. Теннис, парусный спорт, гольф, верховая езда. По мнению Артура, настоящая леди.

Бун Уаксвелл. Возможно происходил из местного болота. Заметный. Грубый, громкий и напористый. Корни его акцента затерялись где-то вдали, в зарослях ризосферы[4]. Черные, вьющиеся волосы. Бледно-бледно-голубые глаза. Лицо желтоватое. Буна Уаксвелла все называли Бу. И он тоже приехал не один, но не с супругой, а с рыжей Дилли Старр, девушкой с исключительно развитыми молочными железами. Такая же шумная, как и славный старый Бу. Когда она напивалась, вела себя несколько неприлично. А напивалась она быстро.

— Ну, ладно, — сказал я. — Значит, всего в синдикате четыре члена: Стеббер, Гизик, Крейн и Уаксвелл. И Стеббер — единственный из них, кто живет за границей. Вечеринка с Бу и его девицей подействовала на всех вас, людей благовоспитанных, несколько раздражающе. И что?

— Мы сидели вокруг стола и пили. На борту был стюард, смешивавший коктейли и подававший напитки, кажется, кубинец. Марио, как они его называли. Улучшив минутку, когда Дилли вышла в туалет, а Бу спустился на берег за сигарами, Кэлвин Стеббер объяснил нам, что иногда не удается выбрать партнера по сделке из своего социального круга. «Уаксвелл — это ключ ко всему проекту», — сказал он.

— А как скоро они взяли тебя в дело? — спросил я.

— Не сразу. Это случилось примерно через две недели. Вильма от Кэлвина не отходила и все время повторяла мне, что, по словам коммерсанта, пока нет никакой возможности привлечь меня: почва еще недостаточно подготовлена. Но она не оставляла надежды. В конце концов, он позвонил мне как-то утром с яхты и попросил зайти к нему без Вильмы. Кэлвин тоже был один. Сказал, что у меня очень настойчивая жена. Но ее напора было бы недостаточно. Однако эта сделка тянется так долго, что один из инвесторов вышел из игры. Стеббер сказал, что чувствовал себя обязанным предложить меня на его место остальным партнерам, поскольку я уже давно появился на сцене и ему глубоко симпатична Вильма. Короче, он уговорил мистера Гизика согласиться, чтобы я вошел в дело на определенных условиях.

— Он именно тогда объяснил тебе, в чем состоят эти условия?

— Только в общих словах, Трев, безо всяких подробностей. Мы сидели в большом салоне, и он разложил карты на журнальном столике. То, что он называл Кипплер-Тракт, было отмечено и закрашено. Двадцать четыре тысячи четыреста гектаров. Довольно странной формы полоса, начинающаяся на севере Марко, расширяющаяся к востоку от Эверглейдз-сити и доходящая, практически, до границы округа Дейд. Синдикат вел переговоры об оптовой закупке этой земли при условии выплаты по семьдесят пять долларов за гектар в течение двух лет при продажной стоимости триста долларов. Как только этот договор будет подписан, Стеббер вместе с другой группой организует корпорацию развития для покупки полосы у синдиката по цене девятьсот пятьдесят долларов за гектар. Это означает, что после выплат синдикату и накладных расходов, все члены получат по пять долларов на каждый доллар вложений в оптовую закупку. Общая сумма за всю операцию составит один миллион восемьсот тридцать тысяч долларов. Он показал мне проспект о деятельности «Делтоны» на острове Марко, где интересы «Колльера» с канадскими деньгами должны были быть представлены предприятиями, охватывающими триста тысяч человек. Кэлвин сказал, что его люди изучили все аспекты этого плана, рост, водные ресурсы и тому подобное, и что если нам удается добиться оптовой закупки, то мы своего не упустим.

По словам Стеббера, он вложил в дело семьсот тысяч, Гизик — четыреста, нью-йоркская ассоциация — пятьсот. Остальные двести тридцать тысяч были внесены Крейном Уаттсом и Бу Уаксвеллом. От этой ерундовой доли, по его мнению, одна головная боль, но было весьма существенно вывести на сцену блестящего молодого адвоката. А Бу Уаксвелл был одним из тех, кто тесно связан с наследниками Кипплера и имеет возможность, если ее вообще кто-нибудь имеет, уговорить их на эту сделку. Нью-йоркская ассоциация вышла из игры и вопрос о пятистах тысячах остался открытым. Он сказал, что мои пятьсот тысяч обернутся тремя миллионами, чистая выручка, сверх инвестиций, составит после выплаты налогов один миллион девятьсот тысяч.

— Я заявил, что предпочел бы вложить сто тысяч. Но он, взглянув на меня, как на уличного пса, свернул свои карты и сказал, что не понимает, зачем тратить попусту мое и свое время, и поблагодарил за то, что я заглянул к нему в гости. Вильма была в ярости. Говорила, что я испортил все дело. Сказала, что поговорит еще раз с Кэлвином Стеббером и выяснит, нет ли у него возможности принять меня на условиях двухсоттысячных инвестиций. Я ответил, что не слишком разумно ставить на карту весь капитал, но она сказала, что это вовсе не игра в карты.

— Тогда он тебя взял.

— Неохотно. Я отправил по почте сообщение в свою брокерскую контору, чтобы они продали весь пакет акций и выслали мне заверенный чек на двести тысяч. Мы встретились на яхте. Я подписал синдикатное соглашение, оно было заверено свидетелями и нотариусом. По нему мне причиталось 11,3 процента от прибыли синдиката.

— И ты не привел своего адвоката для проверки?

— Тревис... Ты просто не понимаешь, как все это было. Они казались такими важными. Они делали мне одолжение, принимая в дело. Не будь Вильмы, они никогда бы меня туда не допустили. Это был мой шанс позволить себе ее содержать. А с того момента, как я в первый раз чуть не упустил возможность войти в их дело, Вильма меня к себе не подпускала. Почти не разговаривала со мной. Перебралась в другую спальню нашего дома на побережье. И потом... они сказали, что это стандартное соглашение. Страниц шесть, через один пробел, обычного размера лист, мне нужно было подписать четыре экземпляра. Пока я подписывал, Вильма стояла рядом, положив мне руку на плечо, а потом поцеловала от всей души.

— Стеббер уехал вскоре после этого?

— Через день или два. В это время Бу Уаксвелл стал вокруг крутиться. Заглядывал к нам без предупреждения. Я понимал, что его привлекает Вильма. Когда я ей на это пожаловался, она ответила, что Кэлвин Стеббер велел нам быть с Бу подружелюбнее. Я пытался выпытать у Уаксвелла, как обстоят дела, но он лишь смеялся и просил не волноваться.

— Когда они потребовали с тебя еще денег?

— Первого августа я получил письмо от Крейна Уаттса. Ссылаясь на параграф такой-то подпараграф такой-то, он просил выслать ему чек на тридцать три тысячи триста тридцать три доллара тридцать четыре цента, согласно подписанному ранее соглашению. Я был в шоке. Выкопал свой экземпляр текста соглашения и прочитал указанный параграф. В нем говорилось, что члены синдиката обязуются совместными усилиями покрывать дополнительные издержки. Я тут же отправился к Уаттсу. Он был уже не так дружелюбен, как раньше. Я не бывал прежде в его офисе. Крохотный кабинетик в придорожной конторе по недвижимости в северном конце города, так называемом Тамиами Трейл. Он вел себя так, словно я отнимаю его бесценное время. Сказал, что переговоры продвигаются и уже есть договоренность о выплате восьмидесяти семи долларов за гектар при оптовой продаже со стороны посредников Кипплера, а это означало, что члены синдиката должны внести дополнительно триста пять тысяч долларов. Несложная математика и дает те 11,3 процентов от суммы, которые были указаны в письме.

Я сказал, что мне вряд ли удастся достать деньги, и, по-видимому, придется согласиться на соответствующее уменьшение доли во всем предприятии. Он посмотрел на меня с удивлением и сказал, что может понять мой отказ, но если я изучу следующий параграф, то, конечно же, пойму, что сделать это невозможно. Там говорилось, примерно следующее: «если один из участников не сможет выполнить подписанных обязательств, то его доля в предприятии конфискуется и делится между остальными членами пропорционально тем интересам, которые они в данный момент имеют в деле». Уаттс сказал, что это абсолютно законно, документ был подписан, зарегистрирован и завизирован у нотариуса.

Я вернулся в наш дом на побережье. Мне потребовалось немало времени, чтобы растолковать это все Вильме. В конце концов, она усвоила, что если я не внесу дополнительную сумму, то мы потеряем двести тысяч долларов. Она посчитала это несправедливым и сказала, что позвонит Кэлвину Стебберу и все исправит. Не знаю уж, где она в конце концов его поймала. Вильма не хотела, чтобы я присутствовал при разговоре. Сказала, что я ее раздражаю. Поговорив с ним, она мне все объяснила. Кэлвин сказал, что у него руки связаны. Если он пойдет ради меня на какие-либо уступки, то остальные поднимут хай. Она просила его выкупить мою долю, но Стеббер ответил, что его ситуация с наличными в данный момент не позволяет на это рассчитывать. Он рекомендовал внести деньги, говоря, что это, несомненно, последняя доплата и договор может быть подписан со дня на день. Вильма была взбудоражена, но в конце концов мы сели и постарались найти выход. У меня еще оставались два пакета «Стэндард Ойл» из Нью Джерси и «Континенталь Кэн» на общую сумму пятьдесят восемь тысяч по текущим рыночным ценам. Я все равно собирался продать что-нибудь, так как у нас оставалось пятьсот долларов на счету и на три тысячи неоплаченных счетов. Оставив двадцать тысяч в акциях, я заплатил Крейну Уаттсу, погасил счета и положил три тысячи в банк.

Первого сентября оптовая цена поднялась до ста долларов за гектар, и они снова потребовали ту же сумму. К тому времени у меня оставалось двадцать тысяч в акциях и четыреста долларов на счету. Но я знал, что мы должны заплатить. Тогда у меня уже был заключен договор с другим адвокатом. Он сказал, что мое дело швах и только последний идиот мог подписать такое соглашение. На этот раз Вильма действовала со мной заодно. Мы сели и обдумали, что можно продать. Мне казалось, она начинает узнавать цену деньгам. Оставшиеся акции, машина, мои фотоаппараты, ее драгоценности и меха. Она поехала в Майами и продала свои вещи. Нам удалось набрать нужную сумму и еще получить около четырехсот долларов сверху. Расплатившись, мы отказались от дома на побережье и переехали в номер дешевого мотеля в пяти-шести кварталах от пересечения Пятой Авеню и Трайл. Он назывался «Цветок лимона». Готовили прямо в комнате на электроплитке.

Вильма не переставала спрашивать, что мы будем делать, если они потребуют с нас еще. И плакала. Это ей принадлежала идея составить список моих старых друзей, которые могли бы оказать помощь. Она настаивала на этом. Мне этого делать не хотелось, но в конце концов я составил список из тридцати двух достаточно преуспевающих людей, которые могли оказать мне доверие. Она несколько раз переписывала мое письмо, пока оно не зазвучало как описание величайших в мире возможностей. Отпечатав тридцать два экземпляра на гостиничной машинке, мы разослали их друзьям, прося, у каждого, как минимум, тысячу долларов и любую сумму, вплоть до десяти тысяч, какую они пожелают вложить. Потом мы стали ждать. Пришло шестнадцать откликов. Восемь человек написали, что очень сожалеют. Восемь прислали деньги. Четверо — по тысяче. Двое — по пятьсот долларов. Один прислал сто и еще один пятьдесят. Пять тысяч сто пятьдесят долларов, которые мы положили на общий счет в банке. На следующей неделе ни одного ответа не пришло.

Восьмерым друзьям я выслал расписки, как и обещал. Потом мне в мотель позвонил Крейн Уаттс. Кэлвин Стеббер остановился в «Трех коронах» в Сарасоте и хотел, чтобы мы пришли с ним повидаться. Уаттс сказал, что могут быть хорошие новости. У Вильмы разболелась голова, и она попросила меня поехать без нее. Машины у нас не было. Я доехал до Сарасоты на автобусе «трайлвей» и к пяти часам уже прибыл на место, но в регистрационном окошечке мне сказали, что мистер Стеббер выписался, оставил Уилкинсону записку. Я показал документы. Письмо отдали мне. Там говорилось, что, похоже, пройдет еще месяцев шесть или около того, прежде, чем договор будет подписан. Возможно, в течение этого времени будет еще один сбор, совсем небольшой, на покрытие накладных расходов. Моя доля, видимо, не превысит восьми-десяти тысяч долларов.

Я так и сел. Казалось, я просто утратил способность трезво соображать. Потом сел на автобус и поехал назад. До мотеля добрался не раньше, чем в начале первого. Мой ключ не подходил. Я постучал в дверь. Вильма не отвечала. Я спустился вниз, в контору, и после того, как черт знает сколько звонил, показался хозяин. Он сказал, что замок сменили. А ему не заплатили за две недели, так что он не отдаст мою одежду и чемоданы, пока я не расплачусь. Я ответил, что здесь какая-то ошибка, моя жена должна была отдать ему деньги. Он все отрицал и на мои вопросы о Вильме ответил, что вечером видел ее и какого-то мужчину, выносивших к машине чемоданы и покидающих мотель. Это-то и заставило его подумать, будто мы собираемся увильнуть, не внеся платы. Вот он и убрал мои вещи в кладовую, поменяв замок. Машину он почти не запомнил, сказал только, что она была бледного оттенка с флоридским номером. Вильма не оставила мне никакой записки. Остаток ночи я провел, бродя вокруг дома. Утром, когда открылся банк, я обнаружил, что еще вчера она сняла все деньги со счета, как раз тогда, когда я думал, будто она ушла за продуктами и вернулась с головной болью.

Ближе к концу его голос стал каким-то бесцветным. Артур был явно утомлен. Чуки пошевелилась и вздохнула. Порывы освежающего бриза раскачивали яхту, какая-то хищная ночная птица пронеслась над нами, закричав, словно от боли.

— Но ведь ты нашел ее, потом — сказал я, чтобы расшевелить Артура.

— Да, да, но я так устал...

Чуки протянула руку и погладила его.

— Солнышко, иди спать. Приготовить тебе что-нибудь?

— Нет, спасибо, — пробормотал он.

Потом с трудом поднялся и пошел вниз, пожелав нам спокойной ночи, пока с шумом задвигалась прозрачная дверь.

— Бедный израненный ублюдок, — вполголоса произнесла Чуки.

— Это была очень профессиональная работа. Они забрали все, кроме того, что на нем было. Даже старых приятелей подоили.

— У него все еще не хватает сил, чтобы начать бороться. Ни физических, ни моральных, — задумавшись, произнесла Чуки.

— И то, и другое зависит от тебя.

— Конечно, но постарайся сделать это полегче для него, а, Трев?

— Вильма уехала в конце сентября. Сейчас конец мая, Чуки. След уже восемь месяцев, как простыл. Где они и много ли зацепок после них осталось? И насколько они умны? Одно очевидно. Вильма была спаниелем, вспугивавшим утку. А потом она брала ее в зубы и приносила в Неаполь. Помнишь, она приехала на том круизном катере из Саванны. Мне кажется, был там один коротышка, слишком приземистый для нее. Ну, она огляделась, присмотрелась к тому, что у нас тут есть. И подцепила Артура. Брак может усыпить подозрение, а секс она использовала в качестве кнута. И когда она полностью приручила мужа, да еще и заставила как следует побеспокоиться о том, где достать денег, то связалась со Стеббером, чтобы сообщить ему: голубок готов лечь в кастрюлю. Солнышко, это было проделано профессионально. Они заставили его заерзать от желания влезть в дело. Он так хотел этого, что, не прочитав, подписал бы собственный смертный приговор.

— Это было законно?

— Не знаю. По крайней мере, достаточно законно для того, чтобы тебе три года пришлось доказывать в суде свою правоту. В результате окажется, что договор был всего-навсего гражданской процедурой по восполнению фондов.

Он никакой процесс и оплатить не сможет. Он и две чашки кофе не оплатит.

— Ты можешь что-нибудь сделать? — спросила она.

— Я мог бы попробовать. Если тебе удастся немного подлечить его.

Она встала, подошла ко мне, быстро обняла, поцеловала в переносицу и сказала, что я сокровище. Когда она ушла, прошло немало времени, прежде чем сокровище, оторвав от шезлонга свой мешок болей и горестей, отправилось спать.