Орден Ультрамаринов: Омнибус

Грэм Макнилл Посох Асклепия

Исстван Кантарон бежит, хотя знает, что ему не скрыться от своего преследователя. У Дзибана сотни генетически подчиненных ему культистов. Они смертны, но хорошо вооружены и хирургически модифицированы так, чтобы не бояться Адептус Астартес.

Тем более если тот ранен и безоружен.

Он слышит, как они беснуются по всему кораблю, выкрикивая нечистые имена сущностей, которым следовало бы навсегда остаться безымянными. Они лишь немногим лучше зверей или плодов лабораторных экспериментов, обычно сжигаемых сразу после получения.

Исстван опирается рукой на стену коридора, когда колющая боль резко поднимается из паха в живот и грудную клетку. Основное сердце аритмично колотится. Оно скоро откажет, но на второе организм до сих пор не переключился.

Его рана не смертельна.

Во всяком случае, в обычных обстоятельствах он бы ее таковой не счел.

Он прислоняется к голому металлу переборки, но не чувствует вибрации от двигателей «Соджу», и собственное положение кажется ему еще более безнадежным.

Однако Исстван Кантарон — апотекарий Ультрамаринов, и безнадежные ситуации ему не внове. Каждый раз он из них выбирался. Он опускает взгляд на окровавленный наруч, прижатый к костно-белому нагруднику и наградной печати за Ичар IV. Отводит руку — и между пальцами пузырится кровь. У раны идеально круглое входное отверстие и абсолютно безобидный вид.

О себе дают знать десятилетия опыта и глубоко укоренившиеся принципы триажа, применявшегося к боевым братьям в разгар кровопролитнейших боев, — этой жестокой арифметики войны, которая решает, кому жить, а кому умереть.

Входное отверстие раны находится в левом боку, в трещине на стыке нагрудника и карапакса. Диаметр — два сантиметра.

Снаряд стаббера. Восходящая траектория. Выстрел с десяти метров.

Срикошетив от окостеневшего реберного каркаса, снаряд распался на осколки, которые направились вниз через тазовую полость.

Разрыв бедренной артерии

Без вмешательства внутреннее кровотечение его убьет.

Он мог бы сам провести спасительную операцию, но сомневается, что преследователи дадут ему время принять необходимые наркотики и усилители ясности.

Раньше мысль о столь недостойной смерти привела бы Исствана в отчаяние, но сейчас на кону не только его жизнь. С ним души павших братьев. Будущее любого ордена зависит от работы апотекариев — именно они собирают генетическое наследие возлюбленных сынов Императора.

Его братья по отделению мертвы — убиты в первые минуты атаки, когда предатели взяли «Соджу» на абордаж. Остался только он, а с ним — геносемя семи его товарищей. Он не успел добраться до двух последних прежде, чем их забрала пустота, и их героическое наследие потеряно навсегда.

Эта неудача висит на нем тяжким грузом.

Он поворачивает герметичный замок на нартециуме, и изнутри со свистом выпускаемого воздуха выдвигается пробирка в стальной оболочке.

— Такая маленькая, — говорит он. — Но как же много она значит.

Он опускается на колени и кривится, когда в животе вспыхивает боль. Отодвигает небольшую панель переборки и прячет за ней пробирку. Вернув панель на место, он быстро нацарапывает на ней символ: две змеи, обвивающие крылатый посох.

— Посмотрим же, как далеко ты пал, хирург-убийца…

Он опять поднимается и идет дальше, оставляя за собой блестящую дорожку из крови. Его дыхание затруднено, а предметы на периферии зрения кажутся серыми. По коже течет маслянистый пот: его загадочная физиология разгоняет механизмы исцеления до максимума.

Он знает, что они не справятся. Слишком велик ущерб, нанесенный его плоти разлетевшимися фрагментами снаряда. Ему следовало бы положиться на при-ан мембрану и позволить ей отключить все вторичные функции организма, но перед лицом долга жизнь становится недоступной роскошью.

Исстван спускается глубже в лабиринт нижних палуб. Когда-то давно он запоминал план «Соджу», но ее перестроили с тех пор, как он в последний раз летал на Марс со своей частью генетической десятины ордена.

Он больше не уверен, что идет по правильному пути.

Очередная пробирка прячется за вентиляционной решеткой, отмеченной торопливо нацарапанным крылатым посохом со змеями. Другая отправляется в разбитую люминесцентную трубку, обозначенную тем же символом. Ему больно при мысли, что не он поможет братьям переродиться в теле новообращенного воина ордена.

Раньше Адептус Астартес считали бессмертными, легендарными героями, которые смеются в лицо смерти и ступают по галактике с уверенностью полубогов. Великое Предательство разрушило эти представления, и их бессмертие превратилось в метафору, в преемственность героизма, существующую за счет мистического геносемени.

Он и ему подобные — стражи этого бессмертия, хранители будущего своих орденов. Но он не исполнил свой долг, и груз неудачи причиняет большую боль, чем повреждения умирающего тела.

Он успевает спрятать еще три пробирки, а затем преследователи нагоняют его.

Его чувства давно притупились. В обычных обстоятельствах он заметил бы, что предатели приближаются, и убил бы их, не дав даже себя обнаружить, но раны уже почти лишили его сил.

Исстван поворачивает за угол и оказывается под шквалом выстрелов.

Шесть культистов, замотанных в ураган цветов: синий-электрик, оглушительный розовый и тошнотворный фиолетовый. На них капюшоны, но ему видны декоративные шрамы и пирсинг, татуировки и ядовитые оттенки кожи.

— Дзибан! — кричат они, стреляя из примитивных стабберов и автопистолетов. Град снарядов отскакивает от керамитовых доспехов Исствана. Дух брони, разозленный своей прошлой неудачей, защищает от выстрелов и вводит ему дозу боевых стимуляторов.

Окутавший его туман усталости и нечувствительности спадает.

Восприятие обостряется, боль отходит, но он знает, что это временно. Когда эффект введенного средства спадет, ему станет хуже, чем раньше. Но может быть, этого хватит.

Исстван бросается на смертных, но они не убегают.

Генетические модификации Дзибана лишили их какой-либо возможности испытывать страх, и они отвечают на его атаку воем. Они не боятся его, но они — всего лишь смертные, а смертные умирают поразительно легко. Их конечности едва держатся на туловище, и им достаточно даже легкого удара.

Исстван уничтожает двоих одним взмахом кулака, превращая их черепа в чаши с кашей из мозгов. Третий гибнет, когда Исстван вырывает ему горло, а четвертого убивает удар локтем, раздробляющий ребра.

Оставшиеся два кидаются на него и пытаются поцарапать загнутыми кинжалами. Не будь у них нейрологических модификаций, их действия можно было бы назвать отважными, но твари почти не отличаются от автоматонов, и атакуют лишь потому, что это в них зашили.

Оба умирают меньше чем за секунду: костяная пила редуктора выпускает им внутренности, раскидывая в стороны ошметки плоти и кровь. Выпотрошенные тела падают, как мясо из пасти бешеного хищника.

Коридор превращается в скотобойню, в доказательство того, какими безжалостно эффективными в искусстве убийства сделаны космодесантники.

— Неплохо, сын Гиллимана, — раздается за спиной.

Исстван разворачивается, но стимуляторы уже начали истощать перевозбужденный организм.

Голова вдруг кружится, и он падает, когда взрыв масс-реактивного снаряда выбивает ему левое колено. Он прижимается к холодной переборке — системы жизнеобеспечения на «Соджу» сдают — и смотрит, как к нему шагает высокий воин в броне, даже более яркой, чем одежда культистов. Доспехи предателя представляют собой гротескный кошмар из причудливых узоров и фрактальных изображений рекомбинантных ДНК. И несмотря на туманящееся зрение и отказывающие органы, Исстван видит его с такой жуткой, резкой четкостью, что кажется, будто в глаза ему вбивают иголки.

Он узнает облачение Дзибана — он видел его в тысячах ненавистнеческих трактатов.

Дети Императора.

— Дзибан, — произносит он имя, ставшее проклятием в сотне языков. Они никогда не встречались лично, но Исстван наслышан о биологических и генетических ужасах, которые Дзибан творил в десятках звездных систем.

Ничто в его броне не указывает, как великолепна она когда-то была. Раньше ее покрывал финикийский пурпур и удостаивала величайшая честь носить императорского орла. Теперь ее иконографику уродуют богохульные символы Губительных сил, а цвета так отвратительны, что Исствану тяжело на них смотреть.

Он опускается перед Исстваном на колени.

— Ты знаешь меня? — спрашивает он.

Исстван не отвечает, чтобы не тратить воздух, и напрягает челюсть, активируя железу Блетчера. Он с такой силой плюнет едкой слюной в глаз своему мучителю, что та прожжет путь до самого мозга.

Дзибан выбрасывает вперед руку и хватает его за шею.

Он качает головой, как недовольный преподаватель в схоле.

— Давай обойдемся без этих мерзостей, — говорит он, надавливая пальцем на горло Исствана и проталкивая кислотную слюну вниз. — Ведь мы с тобой не из числа тех примитивных смертных.

Дзибан окидывает взглядом броню апотекария, считывая идентифицирующие знаки.

— Исстван? — произносит он. — У воинов ложного Императора это слово пользуется дурной славой.

— Оно напоминает мне о долге, — рычит тот в ответ.

— Но ты ничего не знаешь об этом мире, — говорит Дзибан. — А я был там. Я помню планету черных песков так хорошо, словно видел ее вчера. Это было великолепно.

— Ты чудовище, — рычит Исстван. — Гнусный торговец плотью и кровью. Я знаю, что ты ищешь, и ты это никогда не найдешь.

Дзибан ухмыляется, демонстрируя пилообразные акульи зубы.

— Отнюдь, — отвечает Дзибан. — Мы с тобой одинаковы. Мы — ценители тел, срезающие с них оболочку тайн, чтобы добраться до скрытой внутри истины. Когда-то и я носил священный нартециум и редуктор — пока Владыка Клонов, да будет благословенно его имя, не открыл мне глаза.

Слова Дзибана — не просто метафора.

Глаза предателя представляют собой вздутые сферы внутри глазниц, расширенных крючьями безумца. Чужая кожа на лице туго натянута нитями из сухожилий, концы которых вбиты в основание черепа.

Кузнец плоти из Детей Императора заводит руку за спину и достает несколько пробирок в стальной оболочке. Они поблескивают в тусклом свете тамбура, и видно, что на каждой кислотой выжжена Ультима Макрагга.

— Неужели ты действительно думал, что сумеешь спрятать их от меня?

При виде пробирок Исстван оседает.

— Я надеялся, — отвечает он. — Пусть они никогда не вернутся ордену, но я надеялся, что в твои руки они не попадут.

— И тем не менее ты так четко их пометил, — замечает Дзибан. — Может, я и поднялся на новый уровень плотского мастерства, но старые символы не забывал. Я видел кадуцеи, которыми ты их обозначил. Символ врачевателя с незапамятных времен. Ты рассчитывал, что твои братья-апотекарии станут искать эти тайники и увидят оставленные им крошки?

Исстван кивает.

— Я оскорблен, что ты усомнился в моей способности сделать то же самое, — говорит Дзибан.

— Ты и тебе подобные пали так низко. Я знал, что ты забудешь правду.

— Правду? — смеется Дзибан. — Я мог бы годами рассказывать про открытую мне правду — про правду, которую тебе подобные упрямо отказываются признавать. Но ты умираешь, и у нас нет этих лет. К тому же твой разбросанный флот уже перегруппировывается.

Развращенный апотекарий выбирает одну пробирку и срывает печать. По полированной стенке пробегает мерцающая на свету красная линия, а Дзибан между тем поднимает пробирку ко рту и глотает орган вместе с консервирующей суспензией.

Исстван пытается сохранять спокойное выражение лица, пока Дзибан по очереди открывает все пробирки и поглощает генетический материал.

— Давно у меня не было такого свежего материала, — говорит он. — Я изменил свои рецепторы омофагии и нейроглоттиса и наделил преомнор способностью отфильтровывать генокод, чтобы выделять нужные последовательности и зиготы из всего, что оказывается у меня во рту.

Исстван кивает, кашляет и оставляет на нагруднике Дзибана сгусток крови. Убийца стирает мокроту пальцем и облизывает его.

Он хмурится, распробовав вкус.

— Что ты сделал? — спрашивает Дзибан.

— Убил тебя… — отвечает Исстван, из последних сил бросается вперед и вгоняет нартециум Дзибану в грудь. Игла шприца пробивает многослойный силовой доспех и окостеневшую реберную клетку и пронзает сердце.

Воин из Детей Императора охает и резко опускает руку. Игла ломается и остается в нагруднике.

Из нее падают капли какой-то жидкости.

— Что… — произносит Дзибан.

— Компоненты тиранотоксина, — говорит Исстван. — Сами по себе безвредны, но становятся смертельными — даже для нас — при активации сверхбыстрым катализатором, который я только что ввел тебе в кровь.

— Нет… — выговаривает Дзибан, содрогаясь и хватаясь за горло. — Кадуцей… Я видел твои следы…

Украденное лицо предателя неспособно менять выражение, но когда его тело начинает пожирать себя, в глазах становится ясно виден страх.

— Ты последовал за ложных символом, — отвечает Исстван. — Кадуцей никогда не был символом врачевателей. Древний бог-целитель старой Земли носил с собой посох Асклепия, а не кадуцей. Тот был символом торговли, продавцов, лжецов и воров…

Исстван вновь прислоняется к переборке и улыбается сквозь вернувшуюся боль. Он чувствует вибрацию металла, слышит звук включающихся двигателей, абордажных торпед и «Громовых ястребов», пробивающих поврежденную обстрелами обшивку.

— Геносемя… Где? — хрипит Дзибан, сжимая пробирки. Некроз с пугающей скоростью поражает мышцы, виднеющиеся из-под кожаной маски. Яд был создан для тиранидов, но тело древнего легионера он уничтожает не менее основательно.

Дзибан машет головой. Он уже не может говорить из-за опухшего горла.

— Наследие моих братьев течет в моих венах, — говорит Исстван. — Я погибну, не дождавшись спасения, но все, чем мы были и можем быть, продолжит жить. А ты умрешь и будешь забыт. Плоть твоя обратится в пепел, имя твое с презрением сотрут.

Дзибан падает на бок. Изо рта валится мерзкая, испещренная фиолетовыми точками пена. Он хрипит, пытается сказать что-то, но растворяющийся мозг уже вытекает из ушей и собирается в лужицу под размягчившимися костями черепа.

Исстван слышит, как по кораблю разносится эхо болтерных выстрелов.

Смертные гибнут.

Перед глазами сереет, и он сжимает зубы, борясь с сжимающей в тисках болью. Автономные системы перехватывают у сознания контроль над организмом. Они останавливают его когнитивные процессы, направляя все ресурсы при-ан мембране.

Он позволяет ей утянуть себя в темноту, надеясь, что этого будет достаточно.

Смерть идет к нему, но он ее не боится. Не теперь.

— Воин, который действует из чести, не может потерпеть неудачу, — произносит он из последних сил. — Его долг — его честь. Даже смерть — если она благородна — является наградой и не может являться поражением, поскольку исходит из долга. Ищите честь, — и вы не будете знать никакого страха.