Орельен. Том 1

XXIII

Телефонный звонок нарушил его грезы. Звонил Барбентан. Он попросил Орельена сопровождать Бланшетту и Беренику в «Казино де Пари». Ложа была уже взята, и вдруг в последнюю минуту выяснилось, что Эдмону надо ехать по делам; если Орельен не свободен, тогда Бланшетта и Береника вынуждены будут сидеть дома, потому что неудобно двум дамам без кавалера…

Но Орельен свободен. Непременно, непременно. Я просто в восторге. А в котором часу начало? Лечу. Сейчас, только оденусь.

— Спасибо, дружище, — ответил Эдмон, — уж очень мне не хотелось портить им вечер. Нет, не бери своей таратайки, я оставлю вам автомобиль и шофера. Только поторапливайся, начало в половине девятого…

Орельен повесил трубку. Не помня себя от радости, он бросился к стенному шкафу и лихорадочно вывалил оттуда все содержимое. Хорошо ли он побрит? Сойдет… Все равно нет времени бриться ещё раз и нет времени обедать. Ничего не поделаешь. Нацепляя на шею ошейник, то бишь крахмальный воротничок, — черт бы их совсем побрал, эти крахмальные воротнички, — он не спускал глаз с гипсовой маски, белым пятном выделявшейся на коричневой обивке дивана. Он говорил с ней вполголоса. Он страшно торопился. Возможно, даже был немножко не в себе.

А тем временем на улице Рейнуар между Эдмоном Бланшеттой происходила довольно бурная сцена.

— Как? Что я слышу? — воскликнула Бланшетта. — Вы нас бросаете?

— Ну, зачем такие сильные выражения? С вами поедет кавалер.

— Конечно, Орельен? Вы даже не потрудились нас спросить, хотим ли мы этого?

— Я заранее был в этом уверен.

— Что вообще все это означает? Днем вы решили ехать, Орельен у нас завтракал, и вы ничего ему не сказали. Я не спрашиваю, куда вы идете, но все-таки…

— Но все-таки ты меня спрашиваешь. Надеюсь, наш уговор остался в силе. Я свободен, ты свободна. Само собой разумеется, на словах. Потому что на деле…

— Я вовсе ни о чем не спрашиваю. Просто не хочу идти без вас в театр.

— Самый верный способ дать мне почувствовать, я палач. И тебе не стыдно? Ты, должно быть, забыла, что Береника скоро уедет домой и что побывать в «Казино» для нее настоящий праздник.

— У меня болит голова, я себя неважно чувствую. Пускай едет без меня.

— Ты же прекрасно знаешь, что без тебя она не поедет… Терпеть не могу всех этих причуд и истерик.

— Безжалостный человек!

— Жалость тут ни при чем. Могу сообщить тебе, если только это исцелит тебя от мигрени, что мне нужно поработать с Адриеном: речь идет о горючем и бензиновых колонках, кроме того, придется устроить собрание акционеров.

— Я вам не верю…

— Я и не требую, чтобы ты мне верила, и если тебе доставляет такое удовольствие забивать себе голову пустяками — считай, что я пошел к любовнице, и прекратим этот разговор… Но Беренику ты все-таки лишишь удовольствия.

— О, Береника, вечно Береника…

— Это уже совсем не по-христиански, дорогая. Если ты упрямишься, попробую уговорить ее поехать с Орельеном, хотя это и не особенно удобно.

— Хорошо, хорошо, я поеду, раз ты так настаиваешь, — воскликнула Бланшетта.

Эдмон как-то странно посмотрел на жену.

— Вот о чем я думаю… — произнес он медленно, упирая на каждое слово: — Кто из нас двоих больше лжет.

— Что это значит?

— Ничего…

В комнату вошла Береника. Она сразу поняла, что супруги поссорились. На ней было то самое вечернее платье, в котором Бланшетта не пустила ее на вечер к госпоже де Персеваль: песочного цвета туника, подбитая розоватым шелком, руки голые до плеча, но ворот высокий. В этом туалете Береника производила впечатление юной провинциалочки. Желая украсить свой скромный костюм, она приколола к плечу огромный золотой и довольно безвкусный цветок, но, как ни странно, этот нелепый цветок действительно к ней шел, так что неудачная попытка обернулась к ее же выгоде. Бланшетта оглядела ее туалет критическим оком, нашла, что он не к лицу Беренике, и, боясь выдать свою радость, воскликнула:

— Эдмон нас с тобой бросил…

— А как же театр?

Слова эти вырвались из глубины души; Береника умоляюще сложила руки. Эдмон расхохотался.

— За нами заедет мосье Лертилуа и заменит Эдмона, — пояснила Бланшетта.

— Мосье Лертилуа?

Бедняжка Береника совсем не умела скрывать свои чувства. Лицо ее озарилось внутренним светом, расцвело и так похорошело, что Бланшетта с удивлением подумала: «Вовсе уж не такое у нее уродливое платье». Эдмон медленно посмотрел на обеих женщин, как бы стараясь угадать, что почувствовала каждая из них в эту минуту, и проговорил:

— Я вернусь поздно. Если вам очень захочется, можете поехать куда-нибудь с Орельеном после театра… Это в его стиле, ведь он известный полуночник. А обо мне не беспокойтесь…

Тут только Береника заметила волнение Бланшетты. Она ласково взяла ее руку и украдкой поцеловала. Было в Беренике что-то детское, какое-то детски подкупающее очарование. Однако Бланшетта сухо отдернула руку и обратилась к мужу:

— Раз уж вы так беззастенчиво распорядились нами — вы, такой поборник свободы, мы постараемся повеселиться… Но не думаю, чтобы я в подобном состоянии могла высидеть весь спектакль…

— Вы себя плохо чувствуете? — встревожилась Береника.

— Ничего, пройдет, — ответил за жену Эдмон. — Ну, я бегу…

Бланшетта пошла за мужем в переднюю и, когда он уже надел шляпу и пальто, вдруг спросила:

— Мне все-таки хотелось бы знать, почему именно вы, друг мой, выбрали нам в провожатые Орельена?

— Правда? Ты действительно хочешь знать?

— Мы же никогда с ним так часто не видались… Тогда ты потащил нас к Люлли, только чтобы встретиться там с Орельеном… на следующий день позвал его к завтраку, и сегодня…

— Ты же отлично знаешь, что Береника ему нравится…

— Он совершенно к ней равнодушен.

— А может быть, к нему неравнодушна сама Береника? Где твои глаза?

— По-моему, просто ты изобретаешь любые поводы, подстраиваешь встречи — лишь бы бросить их в объятия друг к другу.

— Какая страсть, Бланшетта! Что случилось? Не знаю, что и думать! Значит, это тебе так неприятно? Почему бы?

— Вы просто чудовище!

— Впрочем, ты совершенно свободна. Нет, не возражай. Не лги… Доброй ночи.

Поцелуй, который запечатлел Эдмон на челе свой супруги, был исполнен такой иронии, какой нельзя вложить в слова. На что он намекает? Бланшетте и вправду стало плохо. Она взглянула на себя в зеркало и ужаснулась своему отражению. «Боже мой! — вздохнула она. — На кого я похожа?» У дверей позвонили. Наверное, Орельен. Лакей пошел отпирать, и Бланшетта, не раздумывая, бросилась к себе в спальню. Времени оставалось в обрез — только успеть переменить платье.