Орленок

Киносеанс на квартире

— Мама, пришей мне пуговицу. Я куртку сниму.

— Ишь ты! — засмеялась Надежда Самуиловна. — Самому надоело неряхой ходить. Давай, давай!

— Только скорей, мама, а то мы опоздаем на сеанс.

— В кино собрался? Деньги там у меня в сумке возьми…

— Деньги у меня есть, тетя Надя, — перебила ее Тоня.

В шубе и шапке она стояла на пороге своей комнаты.

— А, вот кто тебя надоумил пуговицу пришить! Спасибо, Тоня, что порядку его учишь.

— Какую пуговицу? — недоумевала Тоня. — Я ничего не знаю.

— Ну что ты, мама! Это я сам. Уж и сказать нельзя!

Тетка и племянница переглянулись. Тоня отвела глаза.

Это было уже не в первый раз. Собираясь с ней в кино, Шура приглаживал щеткой волосы, чистил куртку и вообще старался принять благообразный вид.

Из кино Тоня вернулась одна. Шура куда-то исчез после сеанса. А вечером, когда все домашние собрались в кухне за самоваром, он потихоньку пробрался в дом со двора, неожиданно потушил лампу, и на выбеленной стене, как на экране, развернулось ослепительное зрелище победы древнерусского полководца над тупорылой немецкой свиньей.

— Да что ж это такое? — изумлялась Надежда Самуиловна. — Где ты пленку достал?

— У киномеханика выпросил.

— А как же ты… того… пускаешь ее? — заинтересовался Павел Николаевич.

— Аппарат сам сварганил.

Мать зажгла лампу, и отец долго рассматривал самодельный аппарат, критикуя и похваливая.

— Музыки нет, — пожалела Тоня, — а то бы совсем как в кино.

— Подумаешь, велика штука музыка! — с важностью протянул Витя. — Накручивай, Шурка, я сейчас.

Он побежал в спальню за своей балалайкой, и когда свет погас, волнующие эпизоды Ледового побоища снова возникли на белой стене, но уже в сопровождении музыкальных номеров, довольно удачно подобранных на балалайке.

Рассказала ли Тоня в учительской о киносеансах своих двоюродных братьев или Витя проболтался в классе, а может быть, и сам киномеханик Шура поделился новостью, только на другой день в кухню Чекалиных набилась чуть не вся школа. Всем хотелось посмотреть самодельное кино под аккомпанемент балалайки. Поздно вечером, когда зрители разошлись, а все домашние улеглись спать, Тоня и Шура остались вдвоем в кухне.

— И чаю не дали выпить, — пожаловался он, — а самовар остыл.

— В печке есть кипяток, — сказала Тоня. — Налить?

— Налей, пожалуйста.

Он пил и ел с жадностью, откусывая хлеб крепкими белыми зубами.

«Как голоден, — подумала Тоня, — а забыл об еде за делом!» И спросила вслух:

— Ты куда пойдешь после десятилетки?

— А что?

— К технике у тебя способности. И большие. Я думаю, ты изобретателем можешь быть.

— Угу! — мотнул головой Шура и, прожевав хлеб, добавил — Я авиаконструктором хочу, инженером. А ты? Неужели с этих пор в учительницах будешь? Давай поедем вместе в Москву? А, Тоня? В один и тот же вуз поступим.

— Давай, — снисходительно улыбнулась Тоня.

— А ты не улыбайся, как тетя племяннику. Я ведь всерьез. Знаешь, я с девчонками до сих пор не дружил. Не то чтобы воображал о себе, а так, неинтересно. В военном деле ничего не смыслят, в технике тоже. Им бы только фотографироваться. Ты другое дело, с тобой обо всем поговорить можно. Давай дружить?

— Давай! — тепло согласилась Тоня.

— Только я знаешь какой? Я не люблю, как Володька Кузнецов: сегодня с одной девчонкой дружит, завтра с другой. И когда девчонка так делает, тоже не одобряю. По- моему, дружба так дружба, на всю жизнь.

Несколько дней спустя ребята со всего города сбегались поглазеть на диковинку. Две лохматые собаки, Громила и Тенор, запряженные парой в салазки, терпеливо ждали, пока Шура вытягивал из колодца одно ведро за другим, а потом обе собаки, как хорошо объезженные лошади, бережно, чтобы не расплескать воду, повезли салазки.