Орлята

И. Туричин СЕРДЦЕ КОРАБЛЯ

Эшелон остановился на каком-то разъезде. Совсем недавно разъезд еще имел название. Оно, наверное, было написано большими черными буквами на запыленной белой доске. А доска прибита к станционному домику, прямо над входом. Но теперь от домика остались только куча пепла да полуразрушенная темная кирпичная труба. Возле пепелища — чахлые кустики, заросший сорняками огород, пожженная солнцем и жарким дыханием паровозов трава.

Ни души кругом, будто вымерло на разъезде все живое.

Из открытых дверей теплушки спрыгнули на землю два матроса. Тот, что постарше, тронул пальцами седые усы, поглядел на пепелище жалостливо:

— Земля горит… горит земля…

Младший, высокий, плечистый, в бескозырке, надвинутой на брови, ничего не ответил. Только дрогнули и окаменели его губы да на скулах появились и исчезли крутые желваки.

С минуту они постояли молча, вслушиваясь в орудийный гул. Била тяжелая артиллерия.

Старший сказал:

— Держится Питер!..

Младший кивнул:

— Держится… А мы вроде в другую сторону.

— Начальству виднее.

Неподалеку дрогнули кусты. Матросы повернули головы.

— А ну, кто там? Выходи!

Тишина.

— Помстилось, видно… — пожилой отвернулся. — Опять стоять будем. До морковного заговенья.

Как бы в ответ, в голове эшелона залился трелью свисток.

— Гляди-ка, поехали!

Матросы вскочили на подножки.

Тотчас рядом раздался звонкий ребячий голос:

— Дяденьки! Возьмите меня с собой, дяденьки!

Из-за сизых кустов выскочил паренек лет двенадцати, бледный, худой, с вихрами светлых, давно нечесанных волос. На нем были серые штаны с бахромой вокруг видавших виды башмаков, пальтишко с оборванным карманом и короткими рукавами. Он кинулся к матросам, глядя то на одного, то на другого настороженными серыми глазами.

— Ты откуда такой взялся? С неба, что ли? — весело спросил молодой матрос.

Паренек не принял шутки, насупился и сказал строго:

— Я из Ленинграда.

Впереди хрипло загудел паровоз. Залязгали буфера. Эшелон тронулся.

— Прости, братишечка! Сами бесплацкартные.

— Товарищи! Дяденьки! Возьмите!..

Молодой засмеялся.

— А документы у тебя есть?

— Документы? — паренек торопливо полез за пазуху, достал оттуда алый комок и, семеня рядом с теплушкой, спотыкаясь о шпалы, развернул его. Ветер тронул концы пионерского галстука.

До сих пор молчавший пожилой матрос сказал:

— А ну, Вася, прихвати-ка салагу!

Молодой соскочил на землю, легко подхватил паренька на руки, крикнул матросам:

— Эй, братки, принимай пополнение из Ленинграда!

Несколько рук бережно подхватили паренька, поставили на вздрагивающий дощатый пол. Вася схватился за скобу возле двери, ловко подтянулся и сел, свесив ноги наружу.

— Операция «похищение салаги» завершилась броском! — он глянул лукаво на паренька. — А мама за нами не побежит следом?

— У меня нет мамы. Наш дом разбомбили.

— Еще раз извини, — Вася вздохнул. — Что-то я сегодня все невпопад. Тебя как звать-то, братишка?

— Ковалев Саша.

Матросы обступили паренька.

— Есть хочешь? — спросил пожилой.

— Хочу.

Кто-то протянул Саше котелок с холодной пшенной кашей, кусок ржаного хлеба, деревянную ложку. От каши пахло дымком. Но отродясь Саша не едал ничего вкуснее.

Матросы молча стояли вокруг и глядели, как он ест.

— Погодь! — пожилой отобрал у него котелок. — Нельзя, брат, сразу столько. Заболеешь. Посиди-ка маленько. Опосля доскребешь.

— Ты как же сюда, на линию-то попал? — спросил один из матросов.

— На фронт пробирался. Воевать. Шел, шел и на фашистов наскочил. Ночью. Они стрелять!.. А я побежал. Третий день брожу.

— И не ел ничего?

— Почему? Ягоды ел…

— Как там, в Ленинграде-то? Говорят, много людей с голодухи…

— Много…

— Ладно. Дайте ему в себя прийти. Эко горя по земле ходит! — пожилой потянул Сашу за рукав. — Ложись-ка вот и спи. Потом наговоришься. Порешим, что с тобой делать, куда девать.

— Я на фронт хочу!

— Все на фронт хотят. Давай спи.

Саша положил голову на охапку сена и провалился в теплую мягкую добрую тишину.

…Так Саша попал к морякам-североморцам. Никогда не мечтал о море, а стал юнгой. Стремился на фронт, а попал в школу. Жаждал взять в руки оружие, а вместо него — учебники, схемы двигателей, разрезанные пополам рогатые мины, замки орудий.

Все было необычным здесь, ко всему приходилось привыкать. Пол называли палубой, лестницу — трапом, комнату — кубриком.

Саше казалось, что не будет конца черной полярной зиме, бледным весенним рассветам, странному лету, когда солнце не уходит за горизонт, а только опустится, лизнет края скал и снова лезет в небо. Медленно тянулось время. Но все-таки наконец наступил день, когда юнга Александр Ковалев, по специальности моторист торпедного катера, получил назначение.

— Товарищ старший лейтенант, юнга Ковалев явился на вверенный вам корабль для дальнейшего прохождения службы! — голос Саши звенит в морозном воздухе торжественно и взволнованно.

Командир торпедного катера старший лейтенант Котов вздернул выгоревшие брови, совсем белые на темном обветренном лице. В зеленоватых глазах его мелькнула настороженность. Ведь перед ним стоял подросток, не матрос. А служба на катере — не шуточное дело! Силенки нужны не малые, выдержка, отвага.

Старший лейтенант посмотрел документы.

— Моторист. Родители есть?

— Погибли.

Саша отвечал коротко, стараясь подавить охватившее его волнение. Он стоял на зыбкой палубе боевого корабля, перед офицером флота, один вид которого внушал уважение, даже почтение. А что, если старший лейтенант сейчас отошлет его под каким-нибудь предлогом?

— Рапорт подавали?

— Так точно.

— На катера просились? У нас — тяжеловато! Мы что? Щепка в океане. Ясно?

Саша вдруг, неожиданно для себя самого, обиделся за катер, на котором ему предстоит служить, к которому он так стремился всеми своими помыслами, горячим мальчишечьим сердцем. Он дерзко посмотрел в настороженные глаза старшего лейтенанта и сказал, четко произнося каждое слово:

— Торпедные катера не щепка, а боевые корабли Советского флота, покрывшие себя неувядаемой славой, — и, понимая, что, в сущности, дерзит начальству, добавил, как бы оправдываясь: — Только они маленькие.

— Ясно, Спасибо за урок, — старший лейтенант сдержал смешок, только в глазах мелькнул веселый зеленый огонек. — Товарищ главстаршина, — обратился он к стоявшему неподалеку главстаршине, — под вашу опеку. Не баловать. Служба есть служба. Можете быть свободным, юнга.

— Есть быть свободным, товарищ старлей! — лихо отчеканил Саша.

Юнге отвели койку в кубрике, который был прямо-таки немного больше спичечного коробка. И началась трудная служба. Вахты. Тревоги. Короткие выходы в залив. Зима — совсем не подходящее время года для плавания торпедных катеров в открытом море. Уж слишком оно свирепо. Большие корабли и те идут с опаской.

Главстаршина Лычагин, опытный моторист, был строг и требователен. Юнга нравился ему. И чем больше нравился, тем строже становился главстаршина. Саша одинаково охотно протирал части двигателя, мыл палубу, тренировался в запуске мотора… Хоть и трудно порой приходилось и уставал, но не жаловался, не ныл. Служба есть служба. Вот только одно омрачало эту службу — погода. Из-за этой самой проклятой северной погоды катера не выходили на боевые операции. Так и не удавалось Саше встретиться с врагом лицом к лицу.

Но наконец наступил для Саши и день первого боя.

Однажды ночью от причала отвалили несколько торпедных катеров. Промчавшись по бухте, выскочили в Баренцево море. Среди них был и катер старшего лейтенанта Котова.

Волны с ревом обрушились на маленькое суденышко. По палубе заплясала, запенилась свинцовая вода. Начало светать.

Катера шли навстречу фашистскому каравану.

В ту самую минуту, когда старший лейтенант Котов, выбирая цель для поражения, скомандовал: «Полный вперед!» — ударила артиллерия вражеского конвоя, открыли огонь береговые батареи противника.

Катер ворвался в лес водяных столбов. Осколками снаряда ранило сигнальщика.

— Кто-нибудь из мотористов — на мостик! Принять вахту сигнальщика! — приказал старший лейтенант.

Саша был на вахте в моторном отсеке. Он не просился наверх. Нет. Он только посмотрел на главстаршину. Поняв этот взгляд, старшина кивнул. Саша бросился к трапу.

Упругий ветер ударил в грудь, перехватил дыхание. На глазах проступили слезы. Саша повернулся к ветру спиной, чтобы хватить воздуха.

— Аппараты, товьсь! — командует старший лейтенант.

Кажется, что катер уже не касается зеленоватой воды, а летит птицей прямо на вражеский корабль. Секунда, другая…

Залп!

Катер, отворачивая, почти ложится на борт. Вражеский корабль начинает крениться. Над ним вздымаются черные фонтаны дыма и пляшущие оранжевые блики пламени. Торпеды достигли цели.

А возле катера взрывают воду снаряды, над головами с визгом проносятся смертоносные светлячки — трассирующие пули.

Саша почувствовал слабость. Во рту стало сухо. К горлу подступила тошнота.

Казалось, что он один в кипящем море. И волны рвутся на палубу, чтобы смыть его, Сашу, утянуть за собой в жуткую зеленоватую глубину. И противник стреляет по нему, норовит накрыть снарядом. И пули ищут его. Именно его.

— Сигнальщик! Не спать!

Саша будто очнулся от резкого оклика командира.

Пробормотал невнятно:

— Есть не спать.

Старший лейтенант не расслышал.

— Не спать, юнга!

— Есть не спать! — громко выкрикнул Саша.

«Что ж это? Я — трус, — с ужасом подумал он. — Я ж пулям кланяюсь».

Саша зажмурился на мгновение и мотнул головой, будто прогоняя сон.

И вдруг отчетливо увидел Ленинград. Страшный, в белых сугробах, будто побледневший от голода и горя…

Он открыл глаза. Все так же кипело море, рвались снаряды, взвизгивали трассирующие пули.

Но что-то случилось с ним самим. Будто это уже не он, дрожащий, втянувший голову в плечи, стоит на шаткой палубе катера, а совсем другой Саша Ковалев: распрямивший спину, сильный, бесстрашный, гордый.

Саша зорко следит за морем, за маневрами врага. Он понимает: сейчас очень многое зависит от него, от его внимания.

— С тонущего транспорта спускают шлюпки! Сторожевой корабль подходит к ним!

Страха как не бывало. Свистят пули над головой. Ревут снаряды. Но Саша не наклоняет головы. Он весь — будто взведенная пружина. Идет бой. Первый Сашин бой с ненавистным врагом!

…Когда катер вернулся на базу и ошвартовался у стенки, старший лейтенант подозвал Сашу.

— Хорошо воевал, юнга. Как положено. Добро.

— Служу Советскому Союзу! — голос Саши дрогнул от волнения.

— Ну-ну… Молодец. Моряк!

У старшего лейтенанта не было похвалы выше.

Шли дни, шла служба в суровых походах. Саша успел забыть о страхе, который испытал в первом бою. На синей форменке его появились награды: медаль Ушакова — за участие в десантной операции в самом логове врага и орден Красной Звезды.

И вот — 9 мая 1944 года.

Штормовое море все иссечено ненавистными гребнями.

Корабли противника где-то здесь, у крутых береговых скал, сливаются с ними, прячутся.

Саша на боевой вахте. Он один в моторном отсеке. Главстаршину вызвали на мостик. Люки отсека задраены. Только вентилятор оттягивает воздух, насыщенный отработанными газами.

Душно.

Звенит машинный телеграф: «Полный вперед».

Саша отвечает: «Полный вперед».

Взвыли моторы. Здесь их мощный голос заполняет все. Каждый закоулок. Здесь моторы — владыки. А он, Саша, владыка над владыками.

В отсек возвратился главстаршина Лычагин.

— Что там? — крикнул Саша.

— Атака! Впереди корабли противника.

Саша кивнул понимающе. Он не видит, как прямо перед носом катера, и за кормой, и у борта вырастают пенные столбы. Низко над самой палубой белыми облачками рвется шрапнель. Все гремит, все вздыблено.

А маленький катер с горсточкой смельчаков упрямо идет к цели, не сбавляя хода, не меняя курса.

Вот он, фашистский корабль. Все ближе, ближе… Врешь, не уйдешь!

Зорко следит за противником старший лейтенант Котов. Прикусил губу.

— Залп!

За кормой торпеды, шлепнувшись в воду, несутся на корабль противника. А катер, резко отвернул влево и, кутаясь в дымовую завесу, отходит.

Грохот. Языки пламени охватывают торпедированный корабль.

С ним покончено.

Теперь все зависит от мотористов. Это Саша отлично знает. При выходе из боя главное — скорость и маневренность. Взбешенные торпедной атакой, фашисты со всех кораблей открыли беспорядочный огонь по маленькому советскому катеру.

Снаряд разорвался под кормой. Катер подбросило.

Сверху, с голубого неба на него начали пикировать штурмовики противника. Один, подбитый пулеметчиком, рухнул в море. Другой сбросил бомбы.

Ничего этого не видел Саша. Прыгала стрелка машинного телеграфа. Катер маневрировал.

Внезапно страшный удар потряс тело корабля.

Сашу швырнуло.

Он потерял сознание.

Когда пришел в себя, вскочил на ноги. Сразу не понял, что произошло. В глазах плыли белесые круги. Все вокруг было в тумане. Саша встряхнул головой. Круги пропали, а туман остался. Остро пахло бензином.

— Мотор! Мотор! — крикнул кто-то рядом.

Саша увидел полулежащего у переборки главстаршину, который пытался подняться, но не мог и только указывал рукой в сторону мотора и мотал головой.

Саша бросился к мотору.

Обожгло руку.

Из пробитого осколками коллектора били наружу две жаркие удушливые струи отработанного газа, масла и пара.

Звенел машинный телеграф. Командир требовал: «Самый полный», — а скорость падала.

С минуты на минуту мотор может взорваться. И тогда катеру смерть.

Заглушить мотор!..

Нет!.. Если катер станет, его потопят.

Спасение только в скорости.

Заделать пробоины!

Немедленно заделать!

Но как? Чем?..

Саша до крови прикусил губу, рванулся, грудью навалился на коллектор, закрывая пробоины телом.

Острая боль пронзила юнгу, в голове помутилось, перехватило дыхание. Но Саша стоял, навалясь грудью на коллектор. И никакая сила, даже смерть, не могла бы оторвать его от мотора.

Оглушенный, он не услышал, скорее почуял, как выравнивается гул мотора. Как тяжело раненный, катер, будто ощутив прилив свежих сил, рванулся вперед, набирая утерянную скорость, уходя из смертельных тисков к родным берегам.

И в израненном теле корабля, уводя его от гибели, бились рядом два могучих сердца — победно ревущий мотор и пламенное сердце юнги.

…Сашу вынесли на палубу.

Было тихо. Только легкие волны с плеском разбивались о недалекие береговые скалы.

От непривычной тишины юнга очнулся и открыл глаза. Тихо.

Почему так тихо?..

Мотор…

Мотор молчит…

— Катер… Катер… — едва слышно сказал Саша. Сухие губы трудно было разомкнуть.

Старший лейтенант Котов склонился над ним.

— Наш катер ушел от них. Мы победили. Ты победил.

Саша увидел его лицо, усталое, ласковое, тревогу в зеленых, как родная морская волна, глазах. Снова попытался что-то сказать, но только вздохнул глубоко.

Голубое небо опрокинулось на него, облило солнечными лучами и потускнело, померкло.

Солнце погасло.

…Старший лейтенант медленно снял фуражку и заплакал.