Осада Шарпа

Глава 10

Этой ночью и стрелки и пехотинцы спали совсем мало. Рассвет выдался холодным, очень холодным. Над промерзшей лужайкой клубился туман.

Шарп проснулся от боли в затылке. Он сел, облокотившись спиной на ивовое дерево и почувствовал подмышкой укусы вшей, должно быть, подхваченных на «Амели», но он слишком устал и замерз, чтобы затевать охоту на них.

— Черт, черт, черт, — Фредриксон, клацая зубами от холода, присел рядом с Шарпом. — Немало мы прошли за вчерашний день.

В сотне ярдов впереди сквозь туман виднелся аккуратный каменный мост через Лейр, со стоящими на краях парапета урнами. По соседству с мостом располагался кирпичный домик и из его трубы курился дымок, наводя на мысль о жарком камине.

— Это здание заставы, — сказал Фредриксон, — так что кофе нам не видать.

Без сомнения, думал Шарп, во Франции сборщики дорожных податей такие же нелюбезные, как и их английские коллеги. Подобная работа и не могла сделать человека любезным.

— Если бы у нас было достаточно пороха, можно было бы взорвать чертов мост.

— Но у нас его нет, — грустно сказал Фредриксон.

Шарп с усилием встал на ноги. Фредриксон выставил последнюю вахту, и пикеты, по два человека в каждом, расположились по краям луга, на котором расположилось маленькой войско. Бивак выглядел довольно жалко. Несколько пехотинцев расположились под телегами, а большинство людей Шарпа просто закутались в плащи, положив головы на свои ранцы, и тряслись от холода.

Неподалеку паслась корова, изредка мыча, она глядела на двоих людей, прогуливающихся вдоль реки. Судя по тому, что в феврале коровы уже выгонялись пастись, здешний климат был мягче английского, но все равно было чертовски холодно. Прекрасный лебедь, появившийся из-за моста, дождался своего собрата и две птицы, не обращая внимания на людей, величаво поплыли вниз по течению.

— Вот и обед, — сказал Фредриксон.

— А мне никогда не нравился их вкус, — сказал Шарп, — Мясо как водоросли, волокнистое. Он сморщился от внезапной боли в голове. Он подумал, а что если флотский хирург ошибся, и его рана более серьезная, чем просто царапина от пули? Он вспомнил, как Джонни Пирсон из Королевского восточно-кентского полка, получив точно такую же рану, клялся, что это пустяки, а затем внезапно умер через неделю.

Покосившийся забор, заброшенный и заросший белым от инея боярышником, преграждал путь к главной дороге. Шарп взобрался на выложенную камнем проезжую часть, достаточно ровную, но все же с выбитыми колесами рытвинами, заполненными водой и льдом. Трава на дороге не росла, и это говорило, что дорога постоянно используется. К югу, там, где дорога скрывалась в тумане, были видны очертания домов, церкви и высоких тополей. Река здесь делала изгиб, и, вне всякого сомнения, маленький город находился там, где через реку пролегал старый мост, а этот, новый и более широкий построили так, чтобы французская армия на своем пути в Испанию не испытывала трудностей в продвижении по узким, средневековым улочкам города. По этой дороге шесть лет подряд французская армия бросала в горнило войны людей, пушки, боеприпасы, лошадей, сабли и седла и прочее, что требовалось на войне в Испании. И по этой же дороге, думал Шарп, та же самая армия отступала после поражений.

— Что в городе?

Фредриксон понял, что Шарп имеет ввиду: не располагаются ли в городе французские войска.

— Сборщик дорожных податей говорит, что никого нет.

Шарп посмотрел на север.

— А там?

— В четверти мили буковая роща и что-то вроде фермы. Это то, что нам и надо.

Шарп согласился. Он полностью доверял Фредриксону, и если Фредриксон сказал, что буковая рощица и ферма лучше всего подходят для засады, то нет смысла искать что-то лучшее.

Судя по истошному визгу, хлопанью крыльев и возгласам, стало ясно, что кто-то припас лебедей на обед. Капитан Палмер, зевая и почесываясь, перелез через забор.

— Доброе утро, сэр.

— Доброе утро, Палмер, — сказал Шарп, — Холодновато, да?

Палмер не ответил. Офицеры прошли к зданию заставы, огороженному белой оградой. Черно-белая доска, в точности как и на английских заставах, извещала, что проезд закрыт. Справа от моста был брод, но он был наполовину завален камнями, так что ни карета, ни телега не могли избежать оплаты за проезд.

Сборщик податей, лысый и на костылях, в агрессивной позе стоял возле ворот. Он переговорил с Фредриксоном, который, в свою очередь, повернулся к Шарпу.

— Если у нас нет пропуска, то мы должны заплатить шесть су.[20]

— Пропуска?

— Раньше я выдал нас за немецкие войска, воюющие на стороне Бонапарта, — сказал Фредриксон. — Пропуск позволит нам не платить за проезд.

— Скажи ему, пусть катится к черту.

Фредриксон передал комплименты Шарпа сборщику, который в ответ сплюнул Шарпу под ноги.

— Trois hommes, — сказал мужчина, поднимая три пальца на случай, если эти немецкие варвары его не поняли, — six sous.

— Да пошел он. — Шарп поднял металлическую щеколду, запиравшую ворота, как вдруг над Шарпом раздался щелчок, он посмотрел вверх и увидел жену сборщика, наклонившуюся из окна сверху. Это была необыкновенно уродливая женщина, с волосами, замотанными платком, но гораздо серьезнее было то, что она целилась в офицеров из огромного мушкетона с толстым медным стволом.

— Six sous, — непреклонно сказал сборщик. В жизни сборщиков дорожных податей было полно сюрпризов, и непонятные войска не были для него чем-то необычным.

Капитан Палмер, на которого репутация Ричарда Шарпа наводила страх, был изумлен тем, что стрелок достал десятифранковую монету. Возникла небольшая задержка, пока сборщик вошел в дом, открыл железный сундук, отсчитал сдачу и выдал Шарпу лист бумаги, на котором было написано, что, — как объяснил Фредриксон, — они могут получить компенсацию в штабе в Бордо.

— Я не могу заставить ублюдка пропустить нас, — по крайней мере, пока не разоружим его армию, Вильям, а наши люди пройдут вброд.

— А может быть нам…? — нерешительно начал Палмер.

— Нет, — сказал Шарп. — У нас приказ не раздражать население, капитан. Не воровать, не насиловать. Если кто-то нарушит приказ, я его повешу. Сам. Лично и немедленно. — Из-за боли в голове он произнес слова более резко, чем намеревался.

— Да, сэр, — подчинился Палмер.

Они прошли к буковой роще, которую Фредриксон ночью исследовал.

— Отличное место, — нехотя сказал Шарп, — если кто-нибудь пройдет по дороге сегодня. В чем я сомневаюсь. Нормальные люди в такой холод сидят дома.

Буковая роща росла справа от дороги, а ферма стояла слева. Это был жалкий сарай, постройка с грязными стенами, окруженная замерзшей грязью и парой соломенных пристроек под курятники.

За живой изгородью располагался свинарник. Шарп раздавил тонкий ледок каблуком и развернулся посмотреть на дорогу между буковой рощей и живой изгородью по сторонам фермы.

— Вот что мы сделаем, Палмер. Если кто-то сегодня появится, то ваши пехотинцы остановят их, а стрелки перебьют.

Палмер, желая показать, что все понял, кивнул. Фредриксон понял сразу же. Используя морских пехотинцев чтобы заблокировать дорогу, Шарп вынудит вражеские войска спасаться по сторонам дороги. И они побегут прямо на сидящих в засаде стрелков. Все пройдет быстро и эффективно.

— А что, если они появятся с юга?

— Пропустим их, — Шарп знал, что любая колонна с юга пойдет порожней.

Устройство ловушки заняло два часа. Никого пока не было видно, и рота стрелков Минвера и пехотинцев Палмера собрались в одно небольшое здание фермы. Рота Фредриксона, вытянув короткую соломинку, расположились в более открытой буковой роще. Харпера с двумя стрелками Фредриксона отправили на полмили к северу в качестве наблюдателей.

Фермер с женой и дочерью сидели на корточках в углу кухни, заполненной крупными, плохо пахнущими людьми с тяжелыми флотскими мушкетами. Дочка была довольно миловидной, хоть и с грязными волосами, и морские пехотинцы, которые не видели женщин месяцами, пожирали ее глазами.

— Не дай бог кто-то ее тронет ее хоть пальцем, даже протянет палец в ее сторону, — предупредил Шарп Палмера, — я повешу виновного.

— Да, сэр.

Шарп зашел к стрелкам в коровник. Наружная стена коровника, как и в Англии, служила для сельских жителей своего рода музеем. К доске был приколот горностай, его старая сухая шкурка затвердела от мороза. Валялись разлагающиеся тушки ворон, а также шкурка выдры. Стрелки, несмотря на холодный завтрак и недостаток сна выглядели бодрыми и улыбнулись Шарпу.

Затем Шарп прошел к изгороди. Он увидел на дороге двух человек, прошедших по дороге с собакой на поводке. Через четверть часа прошла женщина с худющей коровой, которую наверняка погнала продавать на рынок, чтобы заработать немного денег и протянуть остаток зимы. Никто не заметил стрелков.

Для Шарпа было весьма странным то, что он находиться здесь, в глубине Франции, и никому до этого нет дела. Только флот, полагал он, способен делать такие вещи. Французы, лишенные флота, никогда не смогут вот так вот устроить засаду где-нибудь на дороге в Гемпшир. Но Шарп вот здесь, к следующему закату его уже здесь не будет, а флотилия Бэмпфилда в заливе Аркашон была в такой же безопасности, как и на якорной стоянке на реке Хэмбл.[21]

Шарп вернулся к ферме. Холодная погода и пустующая дорога заставили его подумать, что вряд ли какой-нибудь конвой сегодня появится. Его голова ужасно болела и, вдали от своих людей, он морщился от боли и тер рукой лоб. Джонни Пирсон, помнил он, просто свалился в тарелку с вареной требухой, без предупреждения, без единого звука, просто умер через несколько мгновений после того, как с улыбкой объявил, что уже можно снимать повязку с головы. Шарп надавил на лоб, проверяя, не скрипит ли кость. Она не скрипела, но было дьявольски больно.

На ферме пехотинцы поставили на огонь котел с водой, собрали вскладчину чай, и комната наполнилась приятным ароматом. Девушка, заметил Шарп, уже смущенно улыбалась пехотинцам. У нее были по-кошачьи зеленые глаза, и она засмеялась, когда он попытался заговорить с ней.

— Отнеси немного чая в коровник, — приказал Шарп.

— Это наш чай, — раздался из комнаты голос.

Шарп повернулся, но никто не возразил, и чай понесли стрелкам.

На улице постепенно теплело, иней таял. Туман рассеялся и стало видно тополя на севере — где-то там, в канаве, прятался Харпер. Медленно махая крыльями, полетела на север серая цапля, враг всех рыбаков на форель.

Поздним утром, когда скучавшие пехотинцы уже начали флиртовать с зеленоглазой девушкой, Шарп решил, что день пройдет впустую. Никто не придет. Он перешел через дорогу к людям Фредриксона, которые прятались под опавшими листьями, и сказал Милашке Вильяму, что если в ближайшие два часа никто не появится, то они пойдут обратно.

— Мы пойдем в Фактюр и заночуем там, — такое решение сокращало время завтрашнего марша до Аркашона, а там Шарп будет настаивать, что мысль о захвате Бордо была абсурдна.

Фредриксон был разочарован тем, что их путешествие может оказаться бесполезным.

— Вы не собираетесь дожидаться заката?

— Нет, — Шарп дрожал под плащом. Он был уверен, что уже никто не придет, хотя, по правде говоря, сам надеется на это, чтобы уже отправиться обратно. Кроме того, у него начинался жар. Он сказал себе, что ему нужен доктор, но он не хотел, чтобы Фредриксон это понял. Шарп заставил себя улыбнуться. — Никто не придет, Вильям, я это костями чувствую.

— У вас надежный скелет?

— Он никогда не ошибается, — сказал Шарп.

Враг пришел в полдень.

Новости принес Харпер и двое его стрелков. Двадцать кавалеристов, скорее идущих шагом, нежели рысью, за ними шесть покрытых парусиной фургонов, две кареты, и пять рот пехоты. Шарп, стараясь не обращать внимания на боль в голове, принял доклад Харпера. У врага было преимущество, но Шарп счел, что неожиданность сведет это преимущество на нет. Он кивнул Палмеру:

— Приготовьтесь. — Затем перебежал в коровник, к стрелкам Минвера, и приказал им замаскироваться. — Если я скомандую отступление, то вы знаете куда идти.

— Через мост. — Минвер обнажил саблю и облизал губы. — Прикрывать отступление.

Шарп поспешил вместе с Харпером туда, где морские пехотинцы сидели, склонившись за живой изгородью.

— Вы видите тот указатель? — спросил он Палмера. Тот кивнул. В пятидесяти ярдах от них стоял указатель, расстояние в милях было зачеркнуто и написано расстояние в километрах, как было недавно принято во Франции. Указатель говорил, что до Бордо было сорок три километра, но это ничего не говорило Шарпу. — Не двигайтесь пока они не дойдут до этого указателя, понятно?

— Да, сэр, — Палмер побледнел от мысли, что придется подпустить врага на такое близкое расстояние, но ничего не сказал.

Обычно все дурные предчувствия покидали Шарпа при первом же взгляде на врага, но боль в голове чертовски отвлекала. Ему хотелось прилечь где-нибудь в темном месте и забыться в глубоком сне. Он попытался прогнать боль, но это не удавалось, она мучила его, но он заставил себя отвлечься от нее и посмотреть на лошадей, уже появившихся из туманной дымки. В подзорную трубу Шарп мог видеть, что лошади были по-зимнему тощие. Британская армия даже не стала перетаскивать на захваченные клочок Франции через Пиренеи свою кавалерию, понимая, что пока не взойдет весенняя трава, кавалерия будет скорее обузой, чем подмогой. Но французы всегда меньше заботились о лошадях.

— Если лошадь окажется рядом с вами, — объяснял Шарп морским пехотинцам, которые, как он полагал, не встречались ранее с кавалерией, — бейте ее по морде прикладом. — Пехотинцы, сидя под защитой живой изгороди, нервно улыбнулись.

Позади кавалерии, по дороге катились тяжелые фургоны, скрипя, как скрипят все похожие фургоны. Каждый фургон тащили по шесть быков. Позади фургонов шла пехота, а позади пехоты катились две кареты с закрытыми окнами и плотно задернутыми шторками.

Шарп засунул подзорную трубу в карман. В буковой роще, знал он, люди Фредриксона направили вперед заряженные винтовки. Это как ловить рыбу в бочке, враг был у себя дома, они идут с незаряженными винтовками и рассеянными мыслями. Они думают об оставленных милашках, о том, где будут ночевать следующей ночью и о том, что враг остался далеко-далеко позади.

Кавалерийский офицер, в латунном шлеме, обтянутым парусиной и в черном плаще, прикрывавшем ярко расшитый мундир, вдруг привстал в седле. Он оторвался от конвоя и поскакал вперед, явно соблазненный городом за рекой, где есть винные магазины в которых очень тепло.

— Черт, — выдохнул Шарп. Человек мог увидеть засаду, и он быстро проскачет эти пятьдесят ярдов. Но на войне ничего не идет так, как запланировано. — Займись ублюдком, Патрик. Но не раньше, чем он нас заметит.

— Да, сэр, — Харпер взвел курок винтовки.

Шарп взглянул на Палмера.

— По моему приказу мы наступаем. В две шеренги.

— Да, сэр.

Не кричать, не восклицать. Французские и испанские войска, наступая, кричали, но безмолвные атаки британских солдат были жуткими. Бледные пехотинцы наклонились еще ниже. Один перекрестился, а другой молился с закрытыми глазами.

Французский офицер пустил свою лошадь рысью. Он курил сигару, пуская дымок, и рассматривал окрестный пейзаж. Он взглянул на ферму, наклонился, чтобы вытащить из стремени плащ, который забился туда, когда он привставал, и увидел красные мундиры и белые перекрещенные ремни пехотинцев, прятавшихся в тени живой изгороди, которая все еще была покрыта инеем.

Он был так изумлен, что продолжил двигаться вперед с открытым ртом, и когда до живой изгороди оставалось около пятнадцати ярдов, Харпер выстрелил в него.

Пуля ударилась в кирасу под плащом. Пробив броню, она изменила направление и, пробив горло француза, вошла в его мозг. Из открытого рта хлынула яркая кровь.

— В линию! — закричал Шарп, — Наступаем!

Лошадь попятилась в ужасе.

Француз, все еще с сигарой в руке, упал назад в седло. Он был мертв, но колени все еще сжимали бока лошади и когда та дернулась назад, труп завалился вперед, гротескно приветствуя пехотинцев, которые вылезли из своего укрытия и строились на дороге в две шеренги.

— Вперед!

Лошадь дернулась, ее глаза побелели, а мертвый француз, казалось, уставился на Шарпа, стоявшего перед лошадью. Тело завалилось влево, упало на землю, но нога француза застряла в стремени, и труп волочился позади лошади.

— Не стрелять! — предупредил пехотинцев Шарп. Он не хотел, чтобы кто-нибудь с испугу зря потратил выстрел. Майор обнажил палаш. — Вперед, бегом!

Остальные лошади остановились. Фургоны из-за своего тяжелого груза все еще катились вперед по инерции. А пехота, казалось, не заметила этого выстрела.

Морские пехотинцы, выдыхая пар, выбежали на дорогу, к месту, где уже были пятна крови. Сапог Шарпа раздавил сигару мертвого офицера.

Двое кавалеристов начали вытаскивать карабины из седельных кобур.

— Стоять! — закричал Шарп. Он стоял на обочине. — Первая шеренга, на колено! — Это было совсем необязательно, но так стоявшие в линии войска были устойчивее, а Шарп знал, что, несмотря на готовность морских пехотинцев, у них не было опыта сухопутных сражений. — Капитан Палмер! Опустить прицелы ниже, пожалуйста!

Палмер с абордажной саблей в руке, вздрогнул от неожиданной любезности Шарпа, позволившего ему отдать приказ открыть огонь. Он прочистил горло, прикинул расстояние до врага, увидел, что горсточка кавалеристов уже забрались в седла и рассеялись по обочинам, и прокричал приказ.

— Огонь!

Пятьдесят пуль вылетели из пятидесяти стволов.

— Перезаряжай! — прокричал сержант. Лейтенант Фитч с тяжелым пистолетом в руке возбужденно перекатывался с пяток на носки.

Харпер отошел вправо, чтобы желтоватый дым не заслонял обзор. Он видел, как рухнули шесть лошадей, забив копытами по мостовой. Два человека упали, а двое других поползли в сторону буковой рощи. Бык, тянувший первый фургон, замычал от боли.

Грохнул карабин, и еще один. Где-то в конце конвоя французская пехота поспешила к обочинам, что-то кричали офицеры. Фургоны, заскрипев тормозами, задрожали от внезапной остановки.

Харпер высматривал офицеров. Он увидел одного, кавалериста с саблей в руке, выкрикивающего своим людям приказы встать в линию и атаковать.

Харперу потребовалось секунд двадцать, чтобы перезарядить винтовку. Грянул еще один залп морских пехотинцев, на этот раз менее удачный из-за того, что они стреляли почти вслепую из-за дыма первого залпа. Харпер прицелился в офицера и нажал на курок.

Вспыхнул черный порох, искры впились в его щеку, затем он снял свое семиствольное ружье и снова отошел в сторону. Офицер отшатнулся, прижав руку к плечу, вперед выдвинулись полдюжины кавалеристов с саблями наголо и глубоко вонзили шпоры в худые бока лошадей.

— Осторожно, сэр! — крикнул Харпер Палмеру и, услышав звук деревянных шомполов, которыми пехотинцы все прочищали стволы мушкетов, залпом выстрелил из своего ружья.

Отдача отбросила его назад, а от звука семиствольного ружья, подобного выстрелу маленького орудия, казалось, остолбенели все. Двух кавалеристов снесло с седел, одна лошадь взвилась на дыбы, сбросив седока, и угроза со стороны конницы миновала. Оправившись от неожиданности, из-за раненых лошадей появились первые две роты французских пехотинцев с байонетами на мушкетах.

Фредриксон открыл огонь.

Огонь с фланга проредил первые ряды французской пехоты, а Фредриксон выкрикнул приказы, будто у него было гораздо больше людей, чем на самом деле. Французы начали в испуге озираться по сторонам, и в это время капитан Палмер дал третий залп.

Туман перемешался с дымом, а запах крови с запахом пороха.

Шарп присоединился к Харперу. Люди Минвера, промедлившие поначалу, открыли огонь слева.

— Прекратить перезаряжать! — крикнул Шарп пехотинцам, — Первая шеренга встать! Примкнуть штыки! — он уже забыл про боль в голове.

— Байонеты, сэр! — тихо пробормотал Харпер. Только стрелки, носившие сабли-штыки, использовали такую команду.

— Байонеты! Байонеты! Капитан Палмер! Пройдите вперед!

Шарп теперь чувствовал сражение, понимал его инстинктивно и знал, что битва выиграна. Это было ликование, торжество, несравнимое больше ни с чем на земле. Он принес смерть и такие раны, что человек вздрогнул бы от ужаса, если бы увидел все это во сне, но война давала высшее ощущение победы над врагом.

Французы численно превосходили Шарпа в три или четыре раза, но они были ошеломлены, дезорганизованы и потрясены. Люди Шарпа владели инициативой, были готовы к битве, и если он сейчас ударит, если поведет себя так, будто уже победил, то наполовину оглушенный враг будет разбит.

Шарп посмотрел на морских пехотинцев.

— В атаку! Бегом! Вперед!

Кавалерии больше не было, ее уничтожил залп семиствольного ружья и выстрелы снайперов Фредриксона. Мертвые и раненые лошади валялись на поле, сваленные огнем винтовок, а их выжившие наездники попрятались за фургонами. Впереди вагонов толпа французских пехотинцев кое-как выстроилась в линию, а пехотинцы Шарпа шли на них в дыму с примкнутыми к мушкетам байонетами.

Если враг выстоит, думал Шарп, то морских пехотинцев перережут.

Если они выстоят, то каждый пехотинец окажется перед тремя или четырьмя вражескими байонетами.

Если какой-нибудь вражеский офицер, один из тех людей в голубых мундирах увидит хилую атаку Шарпа, морским пехотинцам настанет конец.

— Вперед! — закричал Шарп так, будто громкий голос мог добавить ему людей против неровной линии ощетинившихся байонетами врагов.

— Огонь! — Фредриксон, молодчина Фредриксон все понял. Он выстроил свою роту в два ряда, вывел их из-под прикрытия деревьев и теперь, с расстояния в шестьдесят ярдов, выдал залп по вражескому флангу.

Этот залп, вместе с атакой Шарпа, сломал французов. Как только какой-нибудь француз видел малочисленность атакующих, враг появлялся с другой стороны и другой голос приказывал атаковать, а вид байонетов, как и очень часто до этого, вызвал панику.

Французские пехотинцы, в большинстве своем совсем молодые рекруты, не выдержали и побежали. Офицер колотил их эфесом шпаги, но французы беспорядочно отступали. Офицер повернулся, вытащил пистолет, но в живот ему ударила пуля, он согнулся, широко открыв глаза, и один из стрелков Фредриксона схватил уздечку, когда офицер свалился на холодную землю.

— Собраться позади первого фургона! — крикнул Шарп Палмеру когда они побежали вперед. Строй морских пехотинцев поломался из-за того, что людям приходилось переступать через мертвых и умирающих людей. Харпер, не переносивший страданий гибнущих животных, поднял пистолет упавшего офицера и выстрелил голову раненой лошади, отчаянно ржавшей от боли.

Выстрелом из карабина спешившийся кавалерист застрелил одного пехотинца. Люди Минвера застрелили кавалериста, сразу шесть пуль ударили в него, и он упал на траву как тряпичная кукла.

Под фургоном прятались дезертиры. У одного все еще был мушкет и Шарп, думая, что тот заряжен, ударил по нему палашом, выбив из рук. Парень в ужасе закричал, но Шарп уже шел дальше, перепрыгнув через труп в голубом мундире. А впереди огромная масса французских пехотинцев, спотыкаясь и падая, в панике отступала. Из кареты высунулся офицер и что-то им закричал, и некоторые, самые смелые, остановились, развернулись и снова встали в линию.

— Капитан Фредриксон!

— Я вижу их, сэр!

Шарп перебежал за фургон. С левой стороны дороги, где скрывались люди Минвера, целая рота французов встала в три шеренги.

— Шестидесятый! — Шарпу пришлось прокричать дважды, потому что первый выкрик совпал с залпом людей Фредриксона. — Атака с фланга! Атака с фланга!

Пехотинцы Палмера тяжело дышали. У нескольких из них байонеты были окрашены красным, другие добивали французов, сидящих под тяжелыми фургонами, но Палмер втолкнул их в линию и приказал зарядить мушкеты.

Французы дали залп первыми.

Расстояние было примерно семьдесят ярдов, довольно далеко для мушкетов, но два морских пехотинца упали, третий закричал, а остальные продолжали работать шомполами, утрамбовывая порох и пули. Шарп подумал, что пехотинцы применяют деревянные шомпола потому, что железные бы быстро заржавели, но быстро отбросил эти неуместные мысли, ибо вражеские пули врезались в доски фургонов. Отставшие из первой роты присоединились к первым французам, пока те начали перезаряжать свои мушкеты.

— Целься! — закричал Палмер.

— Не стрелять! Не стрелять! — Шарп встал перед морскими пехотинцами. Он придал голосу твердости. Есть время, когда надо поднять людей в драку, а есть — когда надо их успокоить. — Пехотинцы наступают! Маршем! Вперед! — Шарп отвел пехотинцев по левую сторону от фургонов, оставив Фредриксону правую сторону.

Стрелки Минвера показались на левом фланге французов, люди в зеленых куртках возникли из-за деревьев и строений фермы, каждый прикрывал своего напарника, и их огонь пощипал фланг французской роты.

Французский офицер глянул влево, раздумывая, не развернуть ли несколько человек и не ударить ли по стрелкам, затем посмотрел вперед, на наступающих красномундирников.

Это было не бездумное продвижение вперед, а медленное, уверенное наступление. Шарп хотел уменьшить дистанцию, чтобы мушкетный залп стал убойным. Он следил за маневрами противника. Блестящие, новенькие шомпола сверкали, поднимаясь из стволов. Он слышал звук, с которым они входили в стволы мушкетов, зажатых коленями.

— Пехотинцы! Стой!

Сапоги наступающих людей грохнули по мостовой. Звук этот был необычайно громким.

Люди Минвера все еще стреляли, их пули постоянно бились во фланг французов. Пули из карабинов, из которых стреляли спешившиеся кавалеристы, свистели мимо Шарпа. Бык, не замечающий резни вокруг, мочился на дорогу и резкий запах ударил в ноздри Шарпу.

— В середину! Целься! — Шарп специально медлил с залпом. Он хотел, чтобы французы увидели смерть перед тем, как она придет. Он хотел, чтобы они испугались.

Линия морских пехотинцев подняла мушкеты и уперла их в плечи. Один или двое еще не взвели курки, затем оттянули их назад, и этот щелчок прозвучал как предвестие.

Шарп прошел на фланг морских пехотинцев и поднял палаш. Некоторые французы заряжали мушкеты, но большинство просто нервно глядело на тонкую линию красномундирников, которые, казалось, медлили. Шарп хотел дать время воображению французов.

Подошел Харпер и встал неподалеку от Шарпа. Его винтовка была заряжена, и он ждал приказа. Для Харпера все французы были просто мальчишками, вытащенными из деревень на усиление армии Наполеона. Это были не усатые опытные ветераны, закалившиеся в страшных сражениях в Испании, а новобранцы, взятые прямо из школ или ферм, чтобы просто умереть.

Новобранцы приготовили мушкеты. Некоторые забыли вытащить шомпол из ствола, но это уже не имело значения.

— Целься ниже! — прозвучал приказ Шарпа. Он знал, что большинство стреляло выше. — Цельтесь им в пах! Огонь! — он резко опустил палаш.

Залп прозвучал оглушительно, а тяжелые мушкеты с силой впечатались в плечи. Все застлал густой дым, пахнущий как тухлые яйца.

— Ложись! — закричал Шарп. Он увидел изумленные лица и закричал еще сильнее. — Ложись! Всем лечь!

Озадаченные пехотинцы попадали на дорогу. Шарп встал на колено в стороне от ядовитого мушкетного дыма.

Французская рота вздрогнула от попадания пуль. Как человек, получивший удар в живот, целая рота согнулась пополам, а затем офицеры и сержанты, выкрикивая команды, выровняли строй, и Шарп увидел, как стоявшие сзади перешагнули через упавших убитых и раненых.

Французский офицер проигнорировал стрелков на своем фланге. Ими можно заняться после красномундирников.

— Tirez![22]

Шестьдесят или семьдесят мушкетов выстрелили в дым, но морские пехотинцы уже лежали на земле и новобранцы выпалили выше.

— Наступайте на них! Вперед! — ликующе выкрикнул Шарп. Эта рота французов была последней угрозой, но она миновала потому, что Шарп заставил своих людей лечь. — Встать! Встать! Веселей, ублюдки! — Теперь настало время пошуметь, время ужаса.

Пехотинцы, которые мгновение назад были целью для плотного залпа, встали на ноги и приготовились ринуться в атаку. Они орали так, будто брали на абордаж вражеский корабль. Лейтенант Фитч пальнул из пистолета и попытался вытащить из ножен свою саблю.

Новобранцы, глядя теперь сквозь собственный дым, увидели, как невредимый враг несется на них с длинными байонетами и, подобно первым двум ротам в голове конвоя, сломали строй.

Тех, кто промедлил, пехотинцы догнали и прикололи байонетами. Офицер на лошади, краснолицый и взбешенный, ринулся навстречу пехотинцам, но Шарп в стремительном выпаде кольнул лошадь палашом в зад, животное дернулось, а офицер рубанул вниз своей саблей.

Лезвия столкнулись, и руку Шарпа отбросило. Лошадь попятилась, махая копытами, будто ее специально тренировали, но Шарп обратным движением вмазал лошади палашом по морде, как его учили.

Животное развернуло, офицер вытащил ноги из стремян и когда лошадь начала падать на бок, ловко спрыгнул наземь.

— Сдавайтесь, — сказал Шарп офицеру.

Ответ, что бы он ни значил, был точно не согласием сдаться. Легким движением француз вытащил саблю.

Шарп сделал выпад и, зная, что последует контратака, отступил назад. Лезвие француза дернулось за ним, проткнуло воздух, а тяжелый палаш Шарпа ударил его по эфесу, пригибая саблю к земле, Шарп шагнул вперед и впечатал французу коленом в пах, а затем врезал грубым тяжелым эфесом своего палаша по лицу.

— Сдавайся, ты, ублюдок!

Француз валялся на траве, выронив шпагу и прижав руки к паху. Он с трудом дышал, разевая рот, стонал, и Шарп решил, что это означает сдачу. Он пнул его саблю в канаву, подтащил лошадь, стоящую перед ним, и неуклюже забрался в седло. Ему хотел забраться повыше, чтобы лучше осмотреть удачно выбранное поле боя.

Французы бежали. В четверти мили к северу одна рота остановилась и образовала строй, но они не представляли проблемы. Несколько выживших все еще цеплялись за фургоны, кого-то перекололи байонетами, но большинство взяли в плен. Так или иначе, фургоны были пусты и Шарп решил, что их возницы убежали вместе с остальными в буковую рощу.

— Капитан Палмер?

Палмер удивился, увидев Шарпа на лошади.

— Отправьте группу солдат в рощу. Надо очистить это чертово место. И не церемоньтесь с ними! Отпугните ублюдков!

— Да, сэр.

— Капитан Фредриксон! — Шарп развернул лошадь к дальней стороне дороги. — Займитесь той ротой! — указал он к северу. — Возьмите людей Минвера и прогоните их оттуда, Вильям.

Теперь надо было выставить пикеты, уложить раненых в фургоны, да и сами фургоны надо было исследовать. Две кареты отвели вперед. Одна была пуста, а в другой сидели две испуганные женщины, с тюбиками нюхательной соли в руках. — Приставьте к ним стражу, капитан Палмер! Распрягите лошадей. — Шарп мог оставить женщин там, где они и были, но лошадей, как и быков, следовало отпустить на волю. Некоторые бы на его месте приказали убить живность, чтобы французы не смогли ими воспользоваться в будущем, но Шарп не мог отдать такой приказ.

Быков прогнали прочь уколами байонетов. Одного быка, раненного мушкетной пулей, прирезали и Шарп наблюдал, как морские пехотинцы разделывают теплую тушу, которая станет их ужином.

Другие пехотинцы роем налетели на фургоны, разрывая парусину и перерезая веревки. Бочки и ящики вскрывали и выбрасывали на край дороги, где под охраной сидели пленники.

Прошло всего двадцать пять минут с начала кровавой драки, и французский конвой, следующий в глубине Франции под охраной полубатальона солдат, был захвачен. И что еще лучше, хоть и совершенно необъяснимо, боль в голове у Шарпа полностью прошла.