Осада Шарпа

Глава 8

Тела пятерых погибших французов и одного стрелка были сложены в часовне форта — не из соображений благочестия, а потому, что не оказалось более подходящего места, куда было бы можно их положить до тех пор, пока не появится время их похоронить. Лейтенант Минвер снял белый фронтал с алтаря и приказал двум своим людям разорвать его на бинты, затем, будучи хорошо воспитанным молодым человеком, которого родители не учили оставлять свет в пустой комнате, потушил пламя в неугасимой лампаде перед тем как вернуться во внутренний двор.

Тест-де-Бюш был в хаосе. Стрелки расположились на стенах, а морские пехотинцы и моряки собрались во внутреннем дворе. Шесть полевых орудий притащили в форт, где они стали предметом изучения для всех моряков. «Сцилла» с пробитым тяжелым ядром бортом встала на якорь под защитой орудий форта.

Рюкзаки и прочее снаряжение морских пехотинцев переправили с брига, вставшего на якорь позади «Сциллы», затем подняли в форт с помощью шкивов и талей. Морские пехотинцы хоть и шли налегке, все же прибыли в форт на два часа позже стрелков Шарпа.

— Должен поблагодарить вас, майор Шарп, — Бэмпфилд, с мозолями на ногах, вошел в комнату, где Шарпа перевязывал доктор с корабля. Бэмпфилд вздрогнул от вида крови на лице и рубашке Шарпа. — Дорогой друг, позвольте сказать, как я сожалею.

Хирург, пьяный и в плохом расположении духа, ответил вместо Шарпа.

— Ничего страшного, сэр. Из ран на голове всегда льется как из свиньи на бойне. Он легонько шлепнул Шарпа по голове. — Должно быть, в голове у вас будто барабан стучит, да?

Если он имел ввиду, что будет больно, то он был прав, и хоть хлопок не помог, по крайней мере зрение вернулось к Шарпу как только с глаз вытерли кровь. Он взглянул на молодое и уставшее лицо Бэмпфилда.

— А ведь форт был не очень-то и пуст.

— Да, пожалуй! — Бэмпфилд прошел к столу и стал изучать бутылку с вином, оставленную французским гарнизоном. Он откупорил пробку и налил немного в стакан. Понюхал вино, покрутил его в стакане, еще раз изучил, и, наконец, отхлебнул. — Неплохо. Слегка недовыдержанное, я бы сказал. Он подлил еще вина. — Но ведь обошлось без сломанных костей, верно?

— Я потерял одного человека.

Бэмпфилд пожал плечами. «Сцилла» потеряла шестнадцать. Он сказал это так, будто хотел подчеркнуть, что флот понес большие потери.

— А морские пехотинцы? — спросил Шарп.

— Двоих малость поцарапало, — беззаботно сказал Бэмпфилд. — Я всегда думал, что лужайка — наиболее подходящее место для засады, Шарп. Если они хотят поймать таких как мы, им следует быть более энергичными, — рассмеялся он.

Бэмпфилд — лживый ублюдок, подумал Шарп. Два стрелка, посланные Фредриксоном, предупредили морских пехотинцев о засаде, и капитан пехотинцев, Палмер, уже поблагодарил Шарпа за услугу. Но Бэмпфилд говорил так, будто это он и обнаружил, и захватил в плен засаду несмотря на то, что чертов Бэмпфилд ничего не сделал. Бэмпфилд допил вино.

— Кто-то из американцев спасся? — вопрос прозвучал как обвинение.

— Полагаю, что да, — Шарпу было плевать. У Бэмпфилда было тридцать пленных американцев, но ему было мало. Форт захватили, моряки со «Сциллы» вошли в канал и захватили шасс-маре, никто не может ожидать большего за один день.

— Так вы выдвигаетесь вглубь страны утром, Шарп? — Бэмпфилд взглянул на рану на голове Шарпа. — Это ведь просто царапина, не так ли? Она не помешает вам идти?

Шарп не ответил. Форт взят, Эльфинстоун получил шасс-маре, которые были ему нужны, и эта операция была фарсом. Кроме того, ему было наплевать, собирается ли Бордо восстать или нет, его беспокоило только то, что Джейн не должна умереть пока он где-то шляется. Шарп повернул голову и посмотрел на хирурга.

— Каковы первые симптомы лихорадки?

Хирург взбодрил себя вином.

— Черной, желтой, болотной? Какой лихорадки?

— Любой лихорадки, — проворчал Шарп.

Хирург пожал плечами.

— Жар, дрожь, понос. Я не вижу у вас ни одного симптома лихорадки, майор.

Шарпа охватил ужас. Он испытал искушение выдать свое ранение за более серьезное, чтобы можно было вернуться в Сен-Жан-де-Люз первым же кораблем.

— Ну, Шарп? — Бэмпфилда задело, что Шарп проигнорировал его вопрос. — Вы собираетесь выступить утром?

— Да, сэр. — Шарп встал. Это было лучше, чем терпеть этого самонадеянного капитана. Шарп пойдет утром, устроит диверсию на дороге, вернется и отвергнет все дальнейшие безумства Бэмпфилда. Ему следовало бы вытереть насухо свой палаш, чтобы к утру тот не покрылся пятнами ржавчины, но он слишком устал. Майор не спал прошлую ночь, шел маршем весь день, он захватил крепость. Теперь надо поспать.

Он протиснулся мимо Бэмпфилда и пошел искать какую-нибудь койку в пустой комнате бараков. Там, среди пожитков изгнанных стрелками французских канониров, он лег и сразу заснул.

Уже наступила ночь, холодная ночь. Часовые на стенах дрожали от холода, а вода во рву покрылась льдом. Ветер перестал дуть, дождь прекратился, густые облака рассеялись и на небе появились холодные, серебряные, по-зимнему яркие точки звезд, висевших над мерцающими заледеневшими болотами.

Через эти мрачные болота, из вод залива Аркашон надвигался туман. Туман медленно клубился безмолвной морозной ночью, им заволокло форт, вот и уже замерзла пролитая в перестрелке кровь. Во внутреннем дворе форта Тест-де-Бюш полыхали факелы, туман смешивался с выдыхаемым паром, мороз тронул инеем ножны сабель и стволы орудий на стенах.

Бэмпфилд приказал стрелкам отдыхать, и их на посту сменили морские пехотинцы, чьи красные мундиры и белоснежные ремни казались яркими на фоне звездного неба.

Девять французских пленников, среди которых был и сержант, стрелявший в Шарпа с крыши бараков, были заперты на вещевом складе. Потом их перевезут на одном из судов Бэмпфилда на гниющий корабль, превращенный в плавучую темницу на Темзе или в новую каменную тюрьму, построенную французскими пленными где-то в дебрях Дартмура.

Других пленников поместили в винном погребе, который Бэмпфилд приказал очистить от бренди и вина. Тридцать человек впихнули в помещение, которое едва могло вместить дюжину. То были американцы.

— По крайней мере, они заявляют, что американцы! — сказал Бэмпфилд, садясь перед камином в комнате Лассана и кладя босые ноги на патронный ящик. — Уверен, что половина из них — наши дезертиры!

— Несомненно, сэр, — лейтенант Форд знал, что команды половины американских судов, и военных, и гражданских, были укомплектованы сбежавшими от жестоких порядков Королевского флота моряками.

— Столько ублюдков поймали за раз, — Бэмпфилд сделал паузу, чтобы обглодать куриную ножку, высосал дочиста косточку и выбросил ее в камин. — Поговорите с ними, лейтенант. Возьмите двух надежных боцманматов, понимаете меня?

— Есть, сэр. — Форд прекрасно его понял.

— Каждого, кого вы сочтете дезертиром, поместите в отдельную комнату. Настоящие американцы пусть остаются в погребе.

— Есть, сэр.

Бэмпфилд налил еще вина. Вино было молодое, свежего урожая, но очень даже неплохое. Он напомнил себе, что надо не забыть погрузить все ящики на «Возмездие». Он также нашел несколько прекрасных хрустальных бокалов с фамильными гербами, они будут прекрасно смотреться в его доме в Гэмпшире.

— Вы считаете, что я слишком цацкаюсь с американцами, Форд?

Форд так и считал.

— Их всех повесят, сэр.

— Верно, но важно, чтобы процедура была соблюдена правильно! Мы же не можем пороть пиратов? Это будет нецивилизованно! — Бэмпфилд громко рассмеялся своей остроте. Тех моряков из команды «Фуэллы», которые были британскими моряками, ждет печальная участь. Перед строем всех кораблей, на виду у всей их команды, их выпорют плетками-девятихвостками в качестве показательного урока, чтобы все видели, что ждет пойманного дезертира. Плетка с узелками сдерет кожу и мясо до костей, но их приведут в сознание и повесят на нок-рее «Возмездия». Остальных американцев повесят на берегу без порки, как обычных пиратов.

Лейтенант Форд медлил.

— Капитан Фредриксон, сэр… — помявшись, начал он.

— Фредриксон, — нахмурился Бэмпфилд. — Это тот парень с изуродованным лицом, да?

— Да, сэр. Он заявил, что это его пленники. И гарантировал им достойное обращение.

Бэмпфилд рассмеялся.

— Может быть он хочет, чтобы их повесили на шелковых веревках? Они пираты, Форд, пираты! Это делает их делом флота, передайте Фредриксону: пусть держит свое мнение при себе, — улыбнулся Бэмпфилд своему лейтенанту. — Я сам поговорю с американскими офицерами. Пусть пришлют мою гичку.

Пленение капитана Киллика доставило Бэмпфилду особое удовольствие. Американский мореход много раз накручивал хвост Королевскому флоту, побеждая в боях один-на-один с поражающей легкостью, и люди вроде Киллика становились легендами для своих сограждан. Новость о том, что он пойман и предан позорной казни, покажет американской Республике, что Британия, при желании, может больно отхлестать по щекам любого. Бэмпфилд знал, что Лорды в Адмиралтействе будут весьма обрадованы этим. Совсем немногие могли бить Британию на море, и падение одного из них была более редкой, чем победа над простым пиратом.

— Я не пират, — заявил Корнелиус Киллик, когда его привели к Бэмпфилду.

Полноватое лицо Бэмпфилда расплылось в ироничной улыбке.

— Вы обычный пират, Киллик, преступник, и вас повесят как обычного пирата.

— У меня есть каперское свидетельство от моего правительства, и вы прекрасно об этом знаете! — У Киллика, как и у лейтенанта Догерти отобрали шпаги, к тому же связав руки за спиной. Американец промерз до костей и был вне себя от ярости и осознания своей беспомощности.

— И где же ваше каперское свидетельство? — невинным взглядом посмотрел на Киллика Бэмпфилд.

— Они у меня, сэр, — боцман Бэмпфилда протянул толстый сверток бумаги, который Киллик носил в непромокаемой сумке у себя на поясе. Бэмпфилд взял его, открыл и бегло прочитал бумаги. "Правительство Соединенных Штатов, согласно обычным правилам, дает капитану Корнелиусу Киллику право осуществлять военные действия против врагов Республики за пределами любых территориальных вод и дает капитану Киллику полную защиту правительства Соединенных Штатов».

— Я не вижу никакого каперского свидетельства, — Бэмпфилд бросил документ в огонь.

— Ублюдок, — Киллик, как и любой капер, знал, что эти бумаги — невеликая защита, но ни один капер не хотел бы лишиться и такой.

Бэмпфилд рассмеялся. Он изучал другие бумаги, которые удостоверяли американское гражданство команды «Фуэллы».

— Странное название для пиратского корабля — "Фуэлла"?

— Оно греческое, — презрительно сказал Киллик, — означает — "Грозовая туча".

— Американец, а знает классику! — поддел Бэмпфилд Киллика. — Какие чудеса начались в этом веке!

Боцман Бэмпфилда, рулевой гички Бэмпфилда, ткнул локтем в бок Догерти,

— Этот не Джонатан, сэр, это чертов Мик.[18]

— Ирландец! — улыбнулся Бэмпфилд, — бунтовщик против своего законного Короля, не так ли?

— Я американский гражданин, — сказал Догерти.

— Уже нет, — Бэмпфилд швырнул все документы в огонь, они ярко вспыхнули и сгорели. — Я чую запах ирландских болот, — Бэмпфилд повернулся к Киллику, — Итак, где "Фуэлла"?

— Я же сказал вам.

Бэмпфилд не очень поверил в историю Киллика о том, что «Фуэлла» выброшена на берег с содранной обшивкой и уже бесполезна, но завтра бриги обыщут берега залива Аркашон и выяснят правду. Бэмпфилд также надеялся поймать остатки команды капера. — Сколько среди ваших моряков британцев? — спросил он Киллика.

— Ни одного, — на лице Киллика было видно пренебрежение. На самом деле примерно треть его команды когда-то служили в Королевском флоте, но Киллик знал, какая участь будет им уготована, если правда вскроется. — Ни одного.

Бэмпфилд взял сигару из ящичка, обрезал кончик, и сунул в огонь вырванный из лассановской книги Монтеня лист, скрученный в трубочку. — Вас всех повесят, Киллик, всех вас. Я могу объявить всех дезертирами, даже вас! — он зажег сигару, — Вы хотите по-плохому, или же предпочтете рассказать правду по-хорошему?

Киллик, чьи сигары украл какой-то матрос, завистливо смотрел, как Бэмпфилд втягивает табачный дым.

— Да пошел ты в задницу, мистер.

Бэмпфилд пожал плечами и кивнул боцману.

Гребцы капитанской гички были его любимчиками, и все они окрепли, сидя за веслами. Все были ветеранами бессчетных кабацких драк и боев на море, и двое связанных человек не могли им противостоять.

Бэмпфилд невозмутимо наблюдал. Для него эти двое были явными пиратами, одетыми в мундиры неизвестного государства, их судьба его беспокоила не больше, чем крысы в трюме «Возмездия». Он позволил своим людям избивать их, смотрел как кровь стекает с их губ и носов, и пока они с окровавленными лицами и побитыми ребрами не оказались на полу, не остановил экзекуцию. — Сколько из ваших людей дезертиры, Киллик. Сколько?

Прежде чем Киллик успел ответить, открылась дверь, и в комнату вошел капитан Фредриксон. На лице его читалась ярость.

— Сэр!

Бэмпфилд повернулся в кресле и нахмурился из-за этого вторжения. Ему совсем не понравилось, что стрелок увидел избиение, но Бэмпфилда больше оскорбило то, что Фредриксон даже взял на себя труд постучать, прежде чем войти.

— Фредриксон, не так ли? Вы не могли бы подождать?

Было очевидно, что Фредриксон с трудом сдерживает гнев. Он вздохнул, успокаиваясь, и с трудом поменял выражение лица на любезное.

— Я дал капитану Киллику слово офицера, что с ним будут обращаться уважительно. И я требую, чтобы мое обещание было исполнено.

Бэмпфилд был изумлен этим протестом.

— Они пираты, капитан.

— Я дал слово, — упрямо стоял на своем Фредриксон.

— В таком случае я, как вышестоящий командир, аннулирую ваше слово. Голос Бэмпфилда звучал внушительно из-за гнева, вызванного дерзостью солдата. — Они пираты и утром будут повешены за шею до смерти. Это мое решение, капитан Фредриксон, мое, и если вы скажете еще слово, хоть одно слово, то клянусь Богом, я вас арестую. А теперь убирайтесь вон!

Фредриксон пристально посмотрел на Бэмпфилда. На мгновение он захотел рискнуть и посмотреть, выполнит ли Бэмпфилд свою угрозу, а затем, не говоря ни слова, повернулся и вышел из комнаты.

Бэмпфилд улыбнулся.

— Закройте дверь, боцман. Итак, джентльмены, вернемся к нашим баранам?

Во дворе форта плотники со «Сциллы» сколачивали шестидюймовыми гвоздями брусья, и когда их работа будет закончена, будут готовы виселицы, на которых утром станцует Корнелиус Киллик.

Томас Тэйлор, стрелок из Теннеси, до этого выполнявший свой долг без единого протеста, остановил капитана Фредриксона недалеко от работающих плотников.

— Сэр!

Тэйлор, довольный тем, что увидел ярость на лице капитана, отступил назад. Фредриксон на лице Тэйлора также увидел гнев и знал, что его верность присяге дала трещину. — Мы этого не допустим, — еще раз пообещал он, и отправился будить Шарпа.

Шарп очнулся от сна, в котором пил чай с полусгнившим скелетом своей жены. Он нашарил свой палаш, вздрогнув от боли в замотанной голове и в свете фонаря, принесенного Фредриксоном, узнал над собой лицо с повязкой на глазу.

— Уже рассвет? — спросил Шарп.

— Нет, сэр. Они зверски избивают их, сэр. — Шарп сел на постели. В комнате стоял пронизывающий холод. — Кого?

— Американцев. — Фредриксон рассказал как моряков вели перед Фордом, пока офицеров отвлекал Бэмпфилд. Стрелок Тэйлор разбудил Фредриксона, а теперь Фредриксон разбудил Шарпа. — Они уже нашли двоих дезертиров.

Шарп застонал от пронзившей его голову боли.

— Дезертиров вешают, — по голосу было понятно, что он не полагает для таких людей какой-либо иной участи.

Фредриксон согласно кивнул.

— Но я дал слово Киллику, что с ним будут обращаться как с джентльменом. Они практически уже убили беднягу. И всех их повесят, сказал Бэмпфилд, и дезертиров и остальных.

— О, черт, — Шарп нацепил сапоги, надел куртку и встал с кровати.

— Сволочь Бэмпфилд.

— Девятая страница, параграф один устава должен помочь, сэр.

Шарп нахмурился.

— Что?

— «Ранговый капитан, — процитировал Фредриксон, — командующий кораблем или судном, не имеющим ранга, приравнивается по должности к майору на время командования этим судном».

Шарп застегнул куртку и повесил на пояс свой палаш.

— Откуда, черт возьми, ты об этом узнал?

— Я проглядел соответствующие страницы перед выходом, сэр.

— Господи, это я должен был просмотреть их, — Шарп одел кивер и направился к лестнице. — Но он командир «Возмездия». Это же дает ему ранг полковника!

— Он не на борту, — убедительно сказал Фредриксон, — а «Возмездие» в полумиле от берега. Если он чем-то и командует, то только «Сциллой», а фрегаты не подпадают в разряд ранговых кораблей.

Шарп пожал плечами. Это была достаточно зыбкая уловка, чтобы на ее основании он мог приказывать Бэмпфилду.

Фредриксон спустился по лестнице вслед за Шарпом.

— А могу я напомнить вам следующий параграф?

— Конечно можешь, — Шарп открыл дверь и вышел в холодный внутренний двор. Морозный воздух ужалил его щеки, а на глазах выступили слезы.

— Настоящий устав не дает права ни сухопутному офицеру принимать командование над судами или эскадрами Его Королевского Величества, ни морскому офицеру командовать на суше, — Фредриксон взял паузу, поднял ногу и стукнул каблуком по мостовой, — На суше, сэр.

Шарп взглянул на Фредриксона. Молотки плотников стучали как канонада небольших орудий, эхом отдаваясь в его раненой голове.

— Мне наплевать, Вильям, если он повесит Киллика. Американцев надо вышибить из этой чертовой войны, и мне плевать если мы всех их повесим, черт побери. Но ты говоришь, что дал слово?

— Да, сэр.

— А вот на твое слово мне не плевать.

Шарп тоже не взял на себя труда постучать в дверь, он просто пнул ее ногой и отлетевшие обломки досок заставили Бэмпфилда испуганно отпрянуть.

На этот раз пришли два офицера, оба со шрамами, у обоих выражения лиц тверже, чем приклады винтовок, и оба излучали такой гнев, что в жарко-натопленной комнате стало холодно.

На Бэмпфилда Шарп не обратил внимания. Он прошел через комнату и наклонился над двумя американцами, которые оказались избиты еще сильнее с момента ухода Фредриксона. Шарп выпрямился и посмотрел на боцмана.

— Развязать их.

— Майор Шарп… — начал было Бэмпфилд, но Шарп прервал его.

— Вы очень обяжете меня, капитан Бэмпфилд, если не будете вмешиваться в командование на суше.

Бэмпфилд моментально все понял. Он знал устав и понял, что проиграл сражение. Сражение, но не войну.

— Эти люди — пленники флота.

— Эти люди взяты в плен армией, на земле, а не на воде, они сражались как союзники французской императорской армии. — Шарп закрепил успех. — Они мои пленники, находятся под моей ответственностью, и я приказываю развязать их!

Этого было достаточно для гребцов капитанской гички, и они склонились над связанными людьми.

Капитану Бэмпфилду очень были нужны эти двое американцев, но еще больше он хотел сохранить чувство собственного достоинства. Он понял, что в борьбе за старшинство, в борьбе юридических тонкостей пунктов устава, он едва выжил. Он также чувствовал страх перед этими людьми. Бэмпфилд прекрасно знал репутацию Шарпа и Фредриксона, а их взгляды и шрамы на лицах дали ему понять, что эту битву ему не выиграть силой. Он должен брать хитростью, и потому улыбнулся.

— Мы обсудим их судьбу утром, майор.

— Разумеется, обсудим. — Шарп, удивленный легкостью победы, повернулся к Фредриксону. — Прикажите перевести остальных пленных американцев в более подходящее помещение, мистер Фредриксон. Поставьте своих людей для их охраны. Потом очистите кухню и попросите сержанта Харпера ждать меня там. И приведите туда этих двоих, — он кивком указал на американских офицеров.

На кухне Шарп принес им неуклюжие извинения.

Капитан Киллик, жадно поглощавший кусок хлеба, приподнял окровавленную бровь. — Извинения?

— Вам дали слово офицера, а оно было нарушено. Я приношу свои извинения.

Патрик Харпер открыл дверь.

— Капитан Фредриксон сказал, что вы хотите меня видеть, сэр?

— Ты будешь поваром, сержант. Вон там, на печи, суп лягушатников.

— С удовольствием, сэр. — Харпер, чье лицо почти приобрело свой нормальный размер и казалось восстановившимся после такой хирургии, открыл печь и забросил туда дров. По кухне распространился приятный жар.

— Вы ирландец? — спросил вдруг Харпера Догерти.

— Совершенно верно. Из Танджевейна в Донегале, и нет на земле места прекраснее. — Это уха, сэр, — сказал он Шарпу.

— Танджевейн? — лейтенант взглянул на Харпера. Тогда вы должны знать Кэшлнэйвен?

— По дороге на Боллибоф? — Там где старая крепость? — на лице Харпера появилось выражение счастья. — Я ходил по этой дороге столько раз, что не могу и сосчитать.

— Мы возделывали там землю. Пока англичане не забрали ее. Догерти бросил на Шарпа вызывающий взгляд, но Шарп, отвернувшийся к стене, казался рассеянным. — Я Догерти, — сказал Догерти Харперу.

— Харпер. Я помню одного Догерти, у него была кузница в Минкрамлине.

— Это мой дядя.

— Боже, спаси Ирландию, — Харпер удивленно смотрел на лейтенанта. — А вы из Америки? Слышали ли вы, сэр, что у него был дядя, который чинил мамины сковородки.

— Я слышал, — сказал Шарп. Он думал о том, что подставил себя под удар и без особой пользы. Он спас этих людей на двенадцать часов, не более, и бывает время, думал Шарп, когда солдат знает, что нет смысла драться. Затем он вспомнил, как Дюко, француз, обращался с ним в Бургосе, а другой французский офицер, рискуя карьерой, спас его жизнь, и Шарп знал, что не сможет жить с таким грузом, если просто позволит Бэмпфилду продолжит свои бесчинства. Эти люди может быть и пираты, может они и заслужили веревку, но Фредриксон дал им слово. Шарп подошел к столу. — Вы ранены?

— У меня выбили зуб, — оскалился Киллик, демонстрируя сказанное.

— Это сейчас модно, — спокойно сказал Харпер.

Шарп взял бутылку вина, стоящую перед ним и снес горлышко об край стола.

— Так вы пираты?

— Каперы, — гордо сказал Киллик, — все официально.

Фредриксон, дрожа от холода, вошел в дверь.

— Я поместил остальных джонатанов в караулку. Ресснер присматривает за ними. — Он взглянул на сидящего Киллика. — Прощу прощения.

— Капитан Киллик, — представился Киллик без всякой злобы, — и я благодарю вас обоих. Он держал кружку с вином. — Когда они накинут на нас петли, я скажу, что не все британцы ублюдки.

Шарп налил вина в кружку Киллика.

— Я видел вас, — сказал он, — в Сен-Жан-де-Люз.

Киллик громоподобно рассмеялся, и это напомнило Шарпу Веллингтона. — Это был великолепный день! — сказал Киллик, — Они тогда изрядно подмочили штанишки!

— Да уж, — Шарп кивнул, вспоминая ярость Бэмпфилда когда тот наблюдал за действиями американца.

Киллик пощупал карман, вспомнил, что у него уже нет сигар, и пожал плечами.

— Когда мир, такой радости ничто доставить не может, верно? — Шарп не ответил, и американец посмотрел на лейтенанта. — Может нам действительно заделаться настоящими пиратами, Лайам, когда война кончится?

— Мы столько не проживем, — Догерти горько посмотрел на стрелка.

— Для ирландца, — сказал Киллик Шарпу, — он слишком реалист. Вы собираетесь повесить нас, майор?

— Я собираюсь накормить вас, — уклонился от прямого ответа Шарп.

— А утром, — сказал Киллик, — моряки все равно нас повесят?

Шарп ничего не сказал. Патрик Харпер, стоя у печки, посмотрел на Шарпа и решился сказать.

— Утром, мягко сказал он, — мы будем далеко отсюда, к сожалению.

Шарп нахмурился недовольный, что сержант улучил момент, чтобы вмешаться, хотя по правде говоря, он попросил Харпера присутствовать потому, что ценил здравый смысл здоровяка ирландца. Слова Харпера дали понять две вещи; во-первых, предупредили американцев, что стрелки не могут поручиться за их будущее, и, во-вторых, сказали Шарпу, что стрелки не хотят, чтобы американцев повесили. Стрелки захватили американцев, и причем это обошлось без кровопролития с обеих сторон, поэтому они чувствовали обиду из-за того, что флотские своевольно порешили наказать противника, чья вина состояла лишь в том, что они решили драться.

Никто ничего не сказал. Харпер, внеся свою лепту в разговор, снова повернулся к печи. Догерти смотрел на выщербленный стол, а Киллик, с полуулыбкой на побитом лице, смотрел на Шарпа и думал, что вот еще один английский офицер, совершенно не соответствующий образу, который рисовали американские газеты.

Фредриксон, все еще стоя в дверях, думал: как же похожи Шарп с американцем. Американец был моложе, но у обоих была та же твердость, такие же красивые лица, и то же безрассудство в глазах. Будет интересно, решил Фредриксон, посмотреть, понравятся ли такие схожие люди друг другу, или возненавидят.

Шарп казался растерянным от их встречи, будто бы он не знал, как поступить с таким непонятным противником. Он повернулся к Харперу.

— Суп уже готов?

— Нет, если вы не хотите съесть его холодным.

— Полный живот, — сказал Киллик, сделает нас слишком тяжелыми для виселицы. — Но опять никто не ответил.

Шарп раздумывал на тем, что утром, когда стрелки наконец уйдут, Бэмпфилд повесит этих американцев, как колбасу в погребе. Десять минут назад это совершенно его не беспокоило. Кучу людей вешали каждый день, и повешение было главным развлечением в любом городе с достаточным количеством жителей. Пиратов всегда вешали, и, кроме того, эти американцы были врагами. Было достаточно причин, чтобы повесить команду "Фуэллы".

Вот только одно дело — внимать холодным доводам рассудка, и совсем другое — применять эти жестокие доводы к людям, сидящим на другом конце стола от тебя, людям, единственная вина которых состоит в том, что они осмелились поднять оружие против стрелков. Даже вскормленные на войне французские солдаты не часто отваживались бросать вызов «зеленым курткам», так неужели моряк повесит этих парней за их самонадеянность? Кроме прочего, хотя Шарп и понимал, что это совершенно неоправданное возражение, ему тяжело было считать врагами людей, говорящих на одном с ним языке. Шарп вел войну с французами.

Но закон есть закон, и утром приказы Шарпа велят ему быть далеко от форта, и далеко от Корнелиуса Киллика, который, будучи оставленным на милость Бэмпфилда, будет повешен. И Шарп, поняв это и, не зная, что тут сказать, отпил вина. Он желал, чтобы Харпер поскорей приготовил этот чертов суп.

Корнелиус Киллик, поняв все сомнения Шарпа по выражению на забинтованном лице стрелка, сказал лишь одно слово.

— Прислушайтесь.

Шарп посмотрел в глаза Киллику, но американец больше ничего не произнес.

— Ну, что? — нахмурился Шарп.

Киллик улыбнулся.

— Вы ничего не слышали. Это ветра нет, майор. Ни дуновения, только мороз и туман.

— И?

— У нас принято говорить, майор, — американец смотрел только на Шарпа, — что если моряка вешают в безветренную погоду, его душа не попадает в ад. Она остается на земле, чтобы забрать еще одну жизнь в качестве мести, — американец указал пальцем на Шарпа. — Может быть вашу, майор?

Киллик не сказал больше ничего. Его слова заставили Шарпа подумать о Джейн, дрожащую в лихорадке, и он подумал, с внезапной жалостью, что если ее и нельзя спасти, то лучше бы и ему подхватить лихорадку и умереть вместе с ней, чем в этом холодном, заледеневшем форте, где туман окутывал камни.

Киллик, глядя на твердое лицо, которое пересекал неаккуратный шрам, заметил, как содрогнулся стрелок. Он почувствовал, что Догерти хочет что-то сказать и, чтобы, ирландец не сказал что-нибудь враждебное, пнул его ногой, призывая к молчанию. Киллик, который до этого говорил довольно беззаботно, знал, что его слова ударят в чувствительное место и он усилил свои слова тихим голосом, — Не будет мира человеку, повесившего моряка в полный штиль.

Их взгляды встретились. Шарп размышлял, правда ли слова американца. Шарп говорил себе, что это чепуха, просто суеверие, как и солдатские талисманы, но эти слова сильно засели в голове. Шарпа уже проклинали однажды, начертав его имя на могильном камне, и через несколько часов после этого умерла его первая жена. Он нахмурился.

— Дезертиры должны быть повешены. Таков закон.

Все молчали. Харпер возился со своим супом, Фредриксон стоял, облокотившись на дверь. Догерти облизывал окровавленные губы, затем Киллик улыбнулся.

— Все мои люди — граждане Соединенных Штатов, майор. Кем они были ранее уже не ваше дело, не дело моего Президента, и не дело чертового закона. У них у всех есть соответствующие бумаги! Киллик не сказал про то, что все бумаги были сожжены Бэмпфилдом.

— Вы раздаете эти клочки бумаги всем волонтерам, всем! — насмешливо сказал Шарп. — Если бы обезьяна могла нажимать на спусковой крючок, вы бы и ее сделали гражданином Соединенных Штатов!

— А что вы даете своим волонтерам? — Киллик возразил с такой же насмешкой. — Каждый знает, что даже убийца будет помилован, если вступит в вашу армию! Вы хотите, чтобы мы были более деликатны, чем вы сами? Ответа не последовало, и Киллик улыбнулся. — У кого-то, быть может, есть вытатуированные якоря, у кого-то поротые спины, но я заявляю вам, что все они, до единого человека, свободные граждане Республики.

Шарп взглянул в ярко-горящие глаза американца.

— Вы мне просто это говорите? Или вы клянетесь?

— Я могу поклясться на любой библии в Массачусетсе, если вы этого потребуете. Это означало, что Киллик солгал, но он солгал, чтобы защитить своих людей, и Шарп знал, что солгал бы также на его месте.

— Томас Тэйлор американец, — Фредриксон наблюдал за Шарпом. — Вы бы одобрили его повешение, если бы сидели по ту сторону стола?

А если отпустить пленников, думал Шарп, то флот отрапортует в адмиралтейство, адмиралтейство переправит рапорт в штаб конной гвардии, а штаб конной гвардии напишет письмо Веллингтону и тогда вокруг головы Ричарда Шарпа начнет затягиваться петля. Люди вроде Вигрэма, зануды, почитающие устав, потребуют суда и соответствующего наказания.

А если американцев не отпустить, продолжал размышлять Шарп, то Джейн может умереть, и он вернется в Сен-Жан-де-Люз и увидит свежую могилу. Он почему-то поверил, со страстью человека, цепляющегося за любую надежду, что может купить жизнь Джейн, если не повесит моряка в штиль. Он уже потерял одну жену из-за проклятия и не мог рисковать снова.

Он молчал. Суп закипел и Харпер снял его с огня. Киллик улыбался, как будто его не волновал результат разговора.

— Полный штиль, майор, и лед покроет наши лица только потому, что мы сражались за нашу страну.

— Если я отпущу вас, — сказал Шарп так тихо, что даже в ночной тишине Киллику и Догерти пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать его голос, — дадите ли вы мне слово, как американские граждане, что ни вы, ни ваши люди, здесь в форте и другие, не поднимут оружие против британца до самого конца этой войны?

Шарп ждал мгновенного согласия, даже благодарности, но американцы молчали.

— А если на нас нападут?

— Убегайте, — Шарп подождал ответа, но его не было, затем, к своему изумлению, понял, что вынужден упрашивать человека не идти на виселицу. — Я не могу остановить Бэмпфилда, у меня недостаточно власти. Я также не могу эскортировать вас в плен, мы в сотне миль за линией фронта! Так что вас заберет отсюда флот и повесит всех вас. Но дайте мне слово, и я отпущу вас на свободу.

Киллик внезапно глубоко выдохнул, и это был первый признак того, что он испытывает страшное напряжение.

— Я даю вам свое слово.

Шарп посмотрел на ирландца.

— А вы?

Догерти в замешательстве взглянул на Шарпа. — Вы всех нас отпустите? Всю команду?

— Я же сказал, что да.

— А как мы можем быть уверены, что …?

Харпер что-то сказал по-гэльски. Он говорил недолго, резко, и непонятно для всех в комнате кроме него самого и Догерти. Американский лейтенант выслушал здоровяка ирландца, затем взглянул на Шарпа с неожиданной покорностью.

— Я даю вам слово.

Корнелиус Киллик протянул руку.

— Но если на меня нападут, майор, и я не смогу убежать, то клянусь Богом, я буду драться!

— Но сами вы не будете искать драки?

— Не буду, — сказал Киллик.

Шарп, чья голова раскалывалась от боли, откинулся назад. Харпер принес котел с супом и налил его в пять мисок. Подошел и сел Фредриксон, Харпер сел рядом с ним, и только Шарп не ел. Он посмотрел на Киллика, и спросил очень усталым голосом.

— Ваш корабль поврежден?

— Да, — легко соврал Киллик.

— Тогда я предлагаю вам направиться в Париж. Американский консул отправит вас домой.

— Несомненно, — улыбнулся Киллик. Он съел пару ложек супа. — И что теперь, майор?

— Доедайте суп, собирайте своих людей и уходите. Я прослежу, чтобы на воротах не возникло проблем. Без оружия, разумеется, кроме ваших офицерских шпаг.

Киллик уставился на Шарпа так, будто не поверил своим ушам.

— Мы просто уйдем?

— Вы просто уйдете, — сказал Шарп. Он оттолкнул свой стул назад, встал и вышел из комнаты. Он прошел во двор, глядя наверх, и убедился, что флаг Великобритании, поднятый моряками на флагштоке, безжизненно свисает в безветренном, туманном небе.

Был полный штиль, безмолвие, ни дуновения, и вот Ричард Шарп отпускает врага и нельзя точно сказать, делает он это ради чести, или потому, что близится конец войны и достаточно смертей, или потому, что это просто доставит ему удовольствие.

Он почувствовал слезы на глазах, на которых не так давно была кровь, затем пошел к воротам, чтобы убедиться, что никто не остановит команду «Фуэллы». Его жена будет жить и Шарп, впервые с тех пор как отплыла «Амели», почувствовал облегчение, также как и американцы.