Осадное положение

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Площадь в Кадисе. Слева — кладбищенская контора. Справа — набережная. Рядом с набережной — дом судьи.

Могильщики в тюремной одежде подбирают мертвецов. За кулисами слышен скрип повозки. Она выезжает на середину сцены и останавливается: Заключенные нагружают ее трупами. Она вновь движется к кладбищу. Звучит военный марш, и передняя стена конторы отъезжает,, открывая внутреннее помещение. Контора напоминает школьный зал для игр. На возвышении восседает Секретарша.

Чуть пониже расставлены столы наподобие тех, где выдаются продовольственные карточки. За одним из столов сидит седоусый первый,Длькальд в окружении чиновников. Музыка становится громче. С противоположной стороны сцены стражники загоняют народ в контору, мужчин и женщин отдельно.

Прожектор направлен в центр сцены. Из своего дворца Чума отдает распоряжения невидимым рабочим, чья деятельность угадывается по движению и шуму за сценой.

Чума. Эй, вы там, живей поворачивайтесь! В этом городе все делается на редкость, медленно. Ленивый народ! Сразу видно, не любит работать. Я признаю безделье только в казармах и в очередях. Такое безделье благотворно, от него мертвеют сердца и ноги. Потому что это безделье бессмысленное. Поторапливайтесь! Надо поскорее закончить строительство моей башни, наладить надежную охрану. Натяните вдоль городских стен колючую проволоку! У каждого своя весна, моя цветет железными розами. Стража! Отметьте звездами дома, которыми я собираюсь заняться. А вы, друг мой, приступайте к составлению списков и организуйте выдачу справок о существовании. (Выходит направо.)

Рыбак (он же корифей). Справка о существовании? Это еще зачем?

Секретарша. Как зачем? Разве можно жить без справки о существовании?

Рыбак. До сих пор прекрасно жили.

Секретарша. Просто до сих пор вами не управляли. А теперь управляют. Главный принцип нашего управления именно в том и состоит, что человеку всегда требуется справка. Можно обойтись без хлеба и без жены, но без заверенной надлежащим образом справки на любой случай жизни обойтись нельзя никак!

Рыбак. Из поколения в поколение мы рыбачили и отлично справлялись с сетями без всяких бумажек, уж в этом я вам клянусь!

Голос из толпы. Я мясник, как мой отец и дед. Чтобы резать баранов, справки ни к чему.

Секретарша. Вы привыкли к анархии, вот и все! Заметьте, мы ничего не имеем против боен, как раз наоборот! Но мы усовершенствовали их работу с помощью учета. В этом наше преимущество. Что же касается сетей, то вы еще увидите, что мы тоже неплохо умеем их расставлять. Господин алькальд, у вас есть бланки анкет?

Алькальд. Вот они.

Секретарша. Стража, помогите-ка этому господину подойти к столу.

Рыбака выталкивают к столу.

Алькальд (читает). Имя, фамилия, род занятий.

Секретарша. Пропустите формальности. Господин заполнит эти пункты сам.

Алькальд. Куррикулюм витэ.

Рыбак. Не понял.

Секретарша. Вы должны указать главные события вашей жизни. Чтобы мы могли с вами познакомиться!

Рыбак. Моя жизнь никого не касается. Это мое частное дело. И нечего в нее лезть!

Секретарша. Частное дело! Для нас эти слова лишены всякого смысла. Речь, разумеется, идет о вашей официальной жизни. Единственной, кстати, которая допускается нашими законами. Господин алькальд, переходите к подробностям.

Алькальд. Женат?

Рыбак. С тридцать первого года.

Алькальд. Мотивы вступления в брак?

Рыбак. Мотивы! Я просто с ума сойду!

Секретарша. Здесь так написано. Это хороший способ сделать частное официальным!

Рыбак. Я женился потому, что я мужчина.

Алькальд. Разведен?

Рыбак. Вдовец.

Алькальд. Вторично женат?

Рыбак. Нет.

Секретарша. Почему?

Рыбак (кричит). Я люблю свою жену!

Секретарша. Странно. За что?

Рыбак. Разве можно все объяснить?

Секретарша. В хорошо организованном обществе — можно!

Алькальд. Привлекался ли к ответственности?

Рыбак. К какой еще ответственности?

Секретарша. Были вы судимы за грабеж, клятвопреступление, изнасилование?

Рыбак. Никогда в жизни!

Секретарша. Порядочный человек, я так и думала! Господин алькальд, пометьте у себя: взять под наблюдение.

Алькальд. Гражданские убеждения?

Рыбак. Я всегда честно служил своим согражданам. Я никогда не отпускал нищего без хорошей рыбины.

Секретарша. Такой ответ не принимается.

Алькальд. О, этот пункт я могу ему объяснить! Гражданские убеждения, это, сами понимаете, по моей части! Мы хотим знать, любезный, принадлежите ли вы к тем, кто уважает существующий порядок по той единственной причине, что он существует?

Рыбак. Да, если это порядок справедливый и разумный.

Секретарша. Звучит сомнительно. Запишите, что его гражданские убеждения сомнительны! И переходите к последнему вопросу.

Алькальд (с трудом разбирая написанное). Причина существования.

Рыбак. Пусть моя мать в гробу перевернется, если я что-нибудь понимаю в вашей тарабарщине.

Секретарша. Нас интересует, какие ры можете представить основания, чтобы оставаться в живых.

Рыбак. Основания! Какие тут могут быть основания?

Секретарша, Вот видите! Пометьте, господин алькальд: нижеподписавшийся признает свое существование необоснованным. В нужный момент это упростит процедуру. А вы, нижеподписавшийся, имейте в виду; ваша справка о существовании временная и выдается на определенный срок.

Рыбак. Временная или не временная, Давайте ее Сюда, и я пойду наконец домой! Меня ждут.

Секретарша. Разумеется, дадим. Но сначала вы должны представить справку; о здоровье, которую вам выпишут после некоторых формальностей на втором этаже, в управлении текущих дел. Бюро волокиты, секция контроля.

Рыбак уходит. К воротам, кладбища вновь подъезжает повозка с трупами. Ее разгружают. С повозки с воплем спрыгивает пьяный Нада.

Н а д а. Да говорю же вам, я не умер!

Его пытаются забросить назад. Он уворачивается и врывается в контору.

Н ад а, Да что ж творится! Если бы я умер, сразу было бы видно. О, извините!

Секретарша. Ничего, ничего. Подойдите сюда.

Над а. Они запихали меня в повозку! Но я просто перепил, вот и все! Нет, надо упразднять!

Секретарша. Упразднять что?

Над а. Все, красавица, все! Чем больше упразднять, тем лучше, А если упразднить все,, вот рай-то будет! Влюбленных, например! Вот кого не выношу! Когда они проходят мимо; я в них плюю. В спину, конечно, потому что ведь попадаются склочные! И детей, разумеется. Вот гнусное отродье! Цветы с их дурацкими лепестками, реки, тупо текущие в одну сторону! О! Упразднять, упразднять! Это моя философия! Бог отвергает мир, а я отвергаю Бога. Да здравствует ничто, ибо это единственное, что действительно существует!

Секретарша. А как же все это упразднить?

Нада. Пить, пить до: смерти, и, все: исчезнет!

Секретарша. Плохой способ! Наш лучше. Как тебя зовут?

Нада. Ничто[2]

Секретарша. Как-как?

Нада. Ничто

Секретарша. Я спрашиваю: как тебя зовут?

Нада. Да так и зовут,

Секретарш а. Отлично. Человек с таким именем всегда найдет с нами общий язык. Перейди сюда и сядь за стол. Ты будешь у нас государственным чиновником, (входит рыбак.) Господин Алькальд, будьте добры, введите в курс дела нашего друга Ничто. А стража пусть пока займется продажей значков. Не хотите ли купить значок?

Диего. Какой значок?

Секретарша. Как какой? Значок, чумы. (Пауза.).Вы вольны, впрочем, отказаться. Это не обязательно!

Диего. Тогда я отказываюсь.

Секретарша. Превосходно. (Подходит к Виктории.) А вы?

Виктория. Я вас не знаю.,

Секретарша. Отлично. Я только хочу поставить вас в известность, что те, кто отказывается носить этот значок, обязаны носить другой.

Диего. Какой?

Секретарша. Значок для тех,' кто отказывается носить значок. Чтоб сразу было видно, с кем имеешь Дело. Рыбак. Прошу прощения...

Секретарша (Диего и Виктории). До скорой встречи! (Рыбаку.) Что опять не так?

Рыбак (с нарастающей яростью): Я был на втором этаже, и мне там сказали, что я должен вернуться сюда, и взять справку о существовании, потому что без нее они не имеют права выдать мне справку о здоровье. Секретарша. Все правильно!

Рыбак. То есть как правильно?

Секретарша. Правильно. Это свидетельствует о том, что в вашем городе наконец заработала настоящая администрация. По нашим понятиям, вы все виноваты. Виноваты в том, что вами приходится управлять. Но нужно, чтобы у вас у самих появилось чувство вины. А чувство вины не появится, пока вас не измотают. Вас изматывают, вот и все. Когда вам вымотают всю душу, дальше дело пойдет как по маслу.

Рыбак. Так могу я, по крайней мере, получить эту окаянную справку о существовании?

Секретарша. В принципе нет, потому что для этого необходима справка о здоровье. Положение, как видите, безвыходное.

Рыбак. Как же быть?

Секретарша. Остается надеяться только на нашу прихоть. Но она непостоянна, как всякая прихоть. Вы получите эту справку как особую милость. Но она будет действительна всего неделю. А через неделю посмотрим.

Рыбак. Что значит — посмотрим?

Секретарша. Посмотрим, есть ли основания ее продлевать.

Рыбак. А если вы не продлите?

Секретарша. Поскольку ваше существование не будет иметь подтверждения, то, вероятно, произведем вычеркивание. Господин алькальд, распорядитесь выписать справку в тринадцати экземплярах.

Алькальд. В тринадцати?

Секретарша. Да, в тринадцати. Один для заинтересованного лица и двенадцать для канцелярии.

Свет в центре сцены.

Чума. Мы должны как можно скорее развернуть широкое строительство бесполезных сооружений. А вы, друг мой, подготовьте сводку о ходе депортации и концентрации. Ускорьте зачисление невиновных в категорию виновных, чтобы обеспечить нас рабочей силой. Всех исключительных отправьте в заключение. Скоро наверняка начнется нехватка людей! Как идет взятие на учет?

Секретарша. Как нельзя лучше. По-моему, эти достойные люди меня поняли!

Чума. Вы слишком мягкосердечны, друг мой. Вам хочется, чтобы вас понимали. В нашем деле это профессиональный недостаток. «Достойные люди», как вы выражаетесь, разумеется, не поняли ничего, но это совершенно неважно! Пусть не понимают, пусть бьются и казнятся, так даже лучше. Ха! Это неплохо звучит! Вы не находите?

Секретарша. Что неплохо звучит?

Чума. Биться, казниться. Эй, вы, казнитесь, казнитесь! Ну как? Чудесное слово!

Секретарша. Великолепное!

Чума. Поистине великолепное! И такое емкое! В нем присутствует и образ казни, сам по себе умилительный, и, главное, идея сотрудничества казнимого с палачом — цель и фундамент всякой прочной власти.

Шум в глубине сцены.

Чума. Что происходит?

Волнение в хоре женщин.

Секретарша. Женщины волнуются.

Хор. Она хочет что-то сказать.

Чума. Выйди вперед.

Женщина (выходя вперед). Где мой муж?

Чума. Вот тебе и раз! Таково человеческое сердце, как говорится! Что же стряслось с нашим муженьком?

Женщина. Он не вернулся домой.

Чума. Обычная история! Не тревожься. Он нашел себе постель потеплее.

Женщина. Он настоящий мужчина и привык вести себя достойно.

Чума. Ну, конечно, жар-птица! Разберитесь, пожалуйста, друг мой.

Секретарша. Имя, фамилия!

Женщина. Антонио Гальвес.

Секретарша заглядывает в блокнот и что-то шепчет на ухо Чуме.

Секретарша. Ну вот! Радуйся, мы сохранили ему жизнь.

Женщина. Какую жизнь?

Секретарша. Царскую, за счет казны!

Чума. Да, я отправил его куда следует вместе*с некоторыми другими, которые подымали шум; но я решил их пока просто обезвредить.

Женщина (пятясь). Что вы с ним сделали?.

Чума (в истерической ярости). Я их сконцентрировал! До сих пор они жили рассеянно и бездумно, в некотором, так сказать, растворении. Теперь они, благодаря мне, сконцентрировались, стали тверже!

Женщина (бросается к хору ', который расступается и принимает её). О горе! Горе мне!

Хор. Горе! Горе нам!*

Чума. Молчать! Не‘стойте без дела! За работу! Нечего хорониться друг за друга! (Мечтательно.) Люди концентрируются, казнятся, хоронятся! Отличная штука — грамматика, годится на все случаи жизни!

Яркий свет в конторе. За столом сидят Нала с Алькальдом. Перед ними очередь из просителей.

Первый проситель. Жизнь подорожала, люди не в состоянии прожить на зарплату.

Нада. Нам это известно. Мы как раз только что приняли новое постановление.

Первый Проситель. Какой же полагается процент роста зарплаты? • :

Нада. Все очень просто. (Читает.) Постановление номер 108. «Постановление о пересмотре межирофессиональной оплаты труда предусматривает упразднение, основной заработной платы и создание неограниченной подвижной шкалы, вследствие чего становится возможным установить максимальную заработную плату, которая будет определена в дальнейшем. Повышение за вычетом надбавок, фиктивно предоставленных постановлением номер 107, будет по-прежнему устанавливаться (за исключением изменений, относящихся непосредственно к пересмотру шкалы заработной платы) исходя из основной заработной платы, ранее упраздненной».

Первый проситель. Но на сколько же повышается зарплата?

Над а. Повышение будет позднее, на сегодняшний день мы имеем только постановление: Зарплата увеличивается на постановление, вот и все.

Первый проситель. Но что нам делать,с этим постановлением?

Н а д а (орет). Можете его есть! Следующий! (К столу подходит второй проситель.) Ты хочешь открыть магазин? Отличная мысль, ничего не скажешь. Для начала заполни этот бланк. Обмакни пальцы в чернила. Так, теперь приложи их сюда. Превосходно.

Второй проситель. Чем можно вытереть?

Нада. Чем вытереть? (Листает досье.) Ничем. Это не предусмотрено уставом.

Второй проситель. Но не могу же я так ходить!

Нада. Почему не можешь? Какая тебе разница, если ты все равно не имеешь права прикасаться к жене? И вообще, тебе это только полезно.

Второй проситель. Почему полезно?

Нада. Потому! Унизительно, значит, полезно. Вернемся, однако, к твоему магазину, Что ты предпочитаешь воспользоваться статьей двести восемь шестьдесят второго раздела циркуляра номер шестнадцать, иначе называемого Пятым Общим уставом, или же параграфом двадцать семь статьи двести седьмой циркуляра номер пятнадцать, считающегося Особым уставом?

Второй проситель. Но я не знаю, о чем в этих параграфах говорится!

Нада. Конечно, приятель! Разумеется, ты не знаешь. Я сам не знаю. Но раз уж надо на что-то решаться, давай воспользуемся обоими сразу.

Второй .проситель. О, обоими сразу!.Спасибо тебе, Нада. ,

Нада. Не за что. Ведь, кажется,,один из этих пунктов дает право открыть лавку, а другой запрещает в ней что- либо продавать.

Второй проситель. Но как же так?

Нада. Таков порядок!

К столу подходит Просительница в полном отчаянии.

Нада. Что случилось, женщина?

Просительница. У меня реквизировали дом!

Нада. Хорошо.

Просительница. Его отдали под учреждение.

Нада. Само собой!

Просительница. Меня выбросили на улицу и обещали переселить.

Нада. Вот видишь, все предусмотрено!

Просительница. Да, но для этого я должна подать прошение, которое будет проходить обычным порядком все инстанции. А моим детям негде жить!

Нада. Тем более надо подать прошение! Вот, заполни этот бланк.

Просительница (берет бланк). Но как скоро это будет?

Нада. Скоро, при условии, что ты представишь юридические основания срочности.

Просительница. Что это такое?

Нада. Письменный документ, удостоверяющий, что для тебя вопрос особой срочности — не жить больше на улице.

Просительница. Мои дети ночуют под открытым небом! Что может быть более срочного, чем дать им кров?

Нада. Никто тебе не даст жилье только потому, что твоим детям негде жить. Тебе его дадут, если ты представишь документ, удостоверяющий, что им негде жить. Это не одно и то же.

Просительница. Я ничего не смыслю в вашем языке. Чертовщина какая-то!

Нада. Это не случайно, женщина. Это делается затем, чтобы люди перестали понимать друг друга, говоря на одном и том же языке. Можешь поверить, мы уже близки к тому идеальному положению, когда люди будут говорить, ни у кого не встречая ответа; два языка, которые схлестнулись в этом городе, взаимно уничтожат друг друга в непримиримой борьбе, и история в конце концов найдет свое полное завершение в немоте и смерти.

Два следующих монолога Просительница и Нада произносят одновременно.

Просительница. Справедливость требует, чтобы дети ели досыта и не мерзли. Справедливость требует, чтобы мои малыши жили. Я родила их на счастливой земле. Воду для крещения дало им море. Им не нужны никакие другие богатства. Я ничего не прошу для них, кроме хлеба насущного и убогого крова. Совсем немного, однако и в этой малости вы им отказываете! Но если вы отказываете несчастным в хлебе, то никаким богатством, никакими хитроумными словами или загадочными посулами вам вовек не купить прощения!

Нада. Сочтите за лучшее жить на коленях, вместо того чтобы умирать стоя, — тогда в мире, безупречно размеченном экером виселиц, останутся лишь безмятежные мертвецы да послушные муравьи и он превратится в подобие пуританского рая, где несут патрульную службу крылатые ангелы в полицейских мундирах, охраняя покой блаженных, сытых одной лишь бумагой да питательными постановлениями, покой святых праведников, распростертых во прахе пред Господом Богом, орденоносным разрушителем жизни, не шутя задавшимся целью развеять древние бредни о слишком прекрасном мире!

Нада. Да здравствует ничто! Никто больше никого не понимает! Идеал достигнут!

Освещается центр сцены. Видны очертания бараков за колючей проволокой, дозорных вышек, еще каких-то сооружений лагерного типа. Входит Диего в маске. Вид у него затравленный. Он замечает постройки, народ и Чуму.

Диего (обращаясь к Хору). Где наша Испания? Где Кадис? Такие постройки не могут принадлежать никакой стране! Мы попали в другой мир, где человек жить не может. Почему вы молчите?

Хор. Мы боимся! Ах, если бы только поднялся ветер...

Диего. Я тоже боюсь. Это помогает — кричать о своем страхе! Кричите, ветер вам ответит.

Хор. Мы были народом, а стали массой! Раньше нас приглашали, теперь нас вызывают! Мы продавали друг другу молоко и хлеб, теперь мы снабжаемся. Мы топчемся на месте! (Топчутся.) Топчемся и твердим сами себе, что никто не может ничего изменить и каждый должен ждать на своем месте, в указанном ему ряду! Какой смысл кричать? Лица наших женщин больше не похожи на цветы, как прежде, когда мы задыхались от желания, глядя на них. Испания погибла! На месте шагом марш! О горе! Мы топчем самих себя! Мы умираем от удушья в этом наглухо замурованном городе! Ах, если бы только поднялся ветер...

Чума. Вот это, я понимаю, благоразумие! Подойди сюда, Диего, теперь, я думаю, ты все понял.

В небе сверкают молнии.

Диего. Мы ни в чем не виновны!

Чума разражается хохотом.

Диего (кричит). Тебе знакомо, палач, слово «невиновность»?

Чума. Невиновность? Что это такое?

Диего. Тогда подойди! Пусть тот из нас, кто сильнее, убьет другого!

Чума. Сильнее я, невинный. Взгляни!

Чума делает знак Стражникам, те надвигаются на Диего. Диего убегает.

Чума. Взять его! Не дайте ему удрать! Тот, кто убегает, по праву принадлежит нам! Пометьте его знаком чумы!

Стражники бегут за Диего. Разыгрывается пантомима погони. Свистки. Вой сирен.

Хор. Он бежит! Он боится: Признался сам, что боится. Он не владеет собой, он потерял голову. А мы стали благоразумны. Нами теперь управляют. Но в безмолвии канцелярий слышен нескончаемый затаенный крик разлученных сердец. Они кричат о море под полдневным солнцем, о Вечернем аромате тростника, о прохладных руках женщин. Наши рты закрыты наглухо, каждый наш шаг на виду, каждый ^час учтен и расписан по минутам, но сердце восстает против молчания. Оно отвергает списки и номера, отвергает бесконечные стены, решетки на окнах, рассветы, ощетинившиеся винтовками. Отвергает, как этот беглец. Он бежит, спасаясь от цифр и теней, пытаясь укрыться в каком-нибудь доме. Но единственное спасение — это море, от Которого нас Отделяют' стены. Пусть же поднимется ветер, чтобы мы смогли наконец вздохнуть...

Диего и в самом деле бросается в какой-то дом.

Стражники останавливаются перед дверью и ставят там часовых.

Ч у м а (орет). Пометьте его чумным знаком! Пометьте их всех! Они не говорят ни слова, но слышно, о чем они думают! У них уже нет сил протестовать, но они очень громко молчат! Зажмите им рты! Заткните кляпом! Заставьте их учить слова-заклинания, пока они сами не начнут механически повторять одно и то же и не станут наконец благонадежными гражданами, которые нам нужны!

С колосников,обрушивается дождь раскатистых лозунгов, выкрикиваемых через громкоговорители. С каждым повторением они становятся все громче и громче и заглушают умолкающий хор, пока не воцаряется полная тишина.

- Чума и Народ едины! Концентрируйтесь, Казнитесь, хоронитесь! Одна хорошая чума лучше двух демократий! Ссылайте, Пытайте — враги всегда останутся! ' '

Свет в доме судьи.

Виктория. Нет, отец, вы не можете выдать властям нащу старуху служанку под тем предлогом, будто она заразилась. Неужели вы забыли, что она меня вырастила и безропотно служила вам всю жизнь?

Судья. Я так решил, и никто не смеет мне противоречить! . . ....

Виктория. Вы не можете один решать все. У страдания тоже есть свои права.

Судья. Мой долг — уберечь этот дом от заразы. Я..!

Вбегает Диего.

Судья. Кто позволил тебе войти сюда?

Диего. Меня пригнал страх! Я бегу от Чумы.

Судья. Ты не бежишь от нее, а несешь ее с собой. (Указывает Диего на знак чумы, который появился у него под мышкой. Пауза. Вдали слышатся свистки.) Покинь этот дом!

Диего. Позволь мне остаться! Если ты меня выгонишь, они бросят меня¹ к остальным, в общую свалку смерти.

Судья. Как служитель закона, я не могу дать тебе приют в своем доме.

Диего. Ты служил старому закону. А новому ты служить не обязан.

Судья. Я служу закону не ради того, что он гласит, а потому что это — закон.

Диего. А если закон преступен?

Судья. Если преступление становится законом, оно перестает быть преступлением.

Диего. Ив этом случае наказуема порядочность?

Судья. Да, если она имеет дерзость выступать против закона.

Виктория. Отец, тобою движет сейчас вовсе не любовь к закону, а страх!

Судья. Ему тоже страшно.

Виктория. Но он пока никого не предал!

Судья. Не предал, так предаст. Все предают, потому что все боятся. Все боятся, потому что никто не чист.

Виктория. Отец, я с вашего согласия принадлежу этому человеку. Не можете же вы отнять его у меня после того, как вчера сами нас соединили!

Судья. Мое согласие касалось не твоего брака, а твоего отъезда.

Виктория. Я всегда знала, что вы не любите меня!

Судья (глядя ей в лицо). Все женщины до единой вызывают у меня отвращение. (Громкий стук в дверь.) Кто там?

Стражник (за дверью). Дом этот взят под арест, здесь укрывают подозрительного. Все обитатели берутся под наблюдение.

Диего (хохочет). Закон милостив, конечно! Но он немного изменился, и ты с ним еще плохо знаком. Судья, обвиняемые, свидетели — все мы теперь братья.

Входят жена судьи, его маленький сын и вторая дочь.

Жена судьи. Нам заколотили снаружи дверь!

Виктория. Дом взят под арест.

Судья. Из-за него! Но я его выдам! Тогда они нас освободят.

Виктория. Честь не позволит вам этого, отец.

Судья. Честь — дело мужское, а мужчин в нашем городе больше не осталось.

Слышатся свистки, приближается топот бегущих. Диего прислушивается, в панике озирается по сторонам и вдруг хватает ребенка.

Диего. Смотри, служитель закона! Если ты сделаешь хоть один шаг, я ткну твоего сына лицом в знак чумы!

Виктория. Диего, это подло!

Диего. Ничто не подло в городе подлецов.

Жена судьи (бросаясь к мужу). Обещай, Касадо! Обещай этому сумасшедшему все, что он потребует.

Дочь судьи. Не подчиняйся ему, отец! Нас с тобой это не касается.

Жена судьи. Не слушай ее! Ты же знаешь, что она ненавидит брата!

Судья. Она права. Это нас не касается.

Жена судьи. Ты тоже ненавидишь моего сына.

Судья. Вот именно, твоего сына.

Жена судьи. О, это не по-мужски — напомнить о том, что ты давно простил.

Судья. Я не простил. Я покорился закону, по которому в глазах людей я являюсь отцом этого ребенка.

Виктория. Это правда, мама?

Жена судьи. Ты тоже презираешь меня!

Виктория. Нет. Но для меня все рушится разом. Душа теряет последние опоры.

Судья направляется к двери.

Диего. Душа теряет последние опоры, но нас поддерживает закон, не так ли, судья? Все люди братья! (Поднимает ребенка и держит его перед собой.) И ты мне брат, вот я и поцелую тебя по-братски!

Жена судьи. Постой, Диего, умоляю тебя! Не будь таким, как мой муж, он ожесточился сердцем. Но он смягчится! (Бежит к двери и преграждает судье дорогу.) Ты же уступишь ему, правда?

Дочь судьи. Почему он должен уступать? Какое ему дело до этого маленького ублюдка, из-за которого житья никому нет в доме!

Жена судьи. Замолчи, тебя просто гложет зависть, ты вся от нее почернела! (Судье.) Но ты! Ведь твой век уже недолог, и ты прекрасно знаешь, что ничего нет на свете достойного зависти, кроме хлеба и спокойного сна! Ты знаешь, что будешь плохо спать в своей одинокой постели, если это допустишь.

Судья. На моей стороне закон. Кто соблюдает закон, ТОТ СЛИТ СПОКОЙНО. ;

Жена судьи. Я плюю на твой* закон! На моей: стороне право, право любящих на.то, чтобы да не раздумали, право виновных на прощение и раскаявшихся — на честь! Да, я плюю на твой закон! Разве ты,поступал по закону, когда малодушно извинялся перед Тем капитаном, который вызвал тебя на дуэль за то, что ты нечестным путем увильнул от призыва, в армию? Разве закону ты служил, когда делал гнусные предложения девушке, которая судилась с негодяем^хозяином?.

Судья. Замолчи, жена!

Виктория. Мама!

Жена судьи. Нет,, Виктория, я не замолчу. Я молчала все эти годы. Я молчала во имя чести и любви к Богу. Но чести больше нет. И один волосок с головы этого ребенка мне дороже, чем само небо. Я не замолчу! Я, по крайней мере, скажу ему, что право никогда не было на его стороне, потому что право, слышишь, Касадо, на стороне тех, кто страдает, плачет и надеется. Оно не с теми — не может быть с теми, — кто рассчитывает и копит.

Диего отпускает ребенка.

Дочь суд ь и. Это право неверных жен на адюльтер!

Жена судьи (кричит): Я не отрицаю своей вины, я готова кричать о ней на весь свет! Но я страдала и поняла, что вина плоти — это всего лишь ошибка, зато вина сердца — это уже преступление. То, что совершается в пылу любви, заслуживает снисхождения.

Дочь судьи. Будем же снисходительны к сучкам!

Жена судьи. Да! Потому что их лоно создано для наслаждения и для зачатия!

Судья. Жена! Твоя оправдательная речь неудачна! Я выдам этого человека, который принес в наш дом раздор! Я выдам его с двойным удовольствием, ибо сделаю это во имя закона и во. имя ненависти^

Виктория. Горе тебе, потому что ты сказал правду! Ты всегда судил лишь именем ненависти, которую красиво называл законом. Даже самые лучшие законы приобретали нехороший привкус в твоих устах, ибо это желчные уста человека, который никогда ничего не любил. О, я задыхаюсь от отвращения! Давай, Диего, обними нас всех, й сгинем все вместе! Но сохрани жизнь тому, для кого она — наказание.

Диего. Оставь меня! Мне стыдно за то, что мы стали такими.

Виктория. Мне тоже стыдно. Я готова умереть от стыда!

Диего внезапно бросается к окну и выпрыгивает на улицу. Судья бежит за ним, Виктория выскальзывает через потайную дверь.

Жена судьи. Настало время, когда бубоны должны прорваться. Не мы одни стали такими! Весь город в бреду.

Судья. Сука!

Жена судьи. Судья!

Темнота, Свет в конторе. Нала и Алькальд собираются уходить.

Нада. Все районные коменданты получили приказ обеспечить новому правительству победу на выборах.

Алькадьд. Это не так просто. Ведь кто-то может проголосовать и «против».

Нада. Нет. Если следовать верным принципам, это исключено.

Алькальд. Что же это за принципы?

Нада. Мы исходим из того, что выборы свободные. Иначе говоря, голоса, отданные правительству, рассматриваются как свободное волеизъявление. Что же касается прочих, дабы исключить возможность скрытого принуждения, препятствующего подлинной свободе выборов, они, согласно предпочтительной сйбтеме, вычитаются из общего числа голосов и подсчитываются с помощью коэффициента, полученного в результате деления числа непо¹ данных голосов на число бюллетеней, признанных недействительными. Вы поняли?

Алькальд. Понял... Да, кажется, понял.

Нада. Я восхищен вами, алькальд. В общем, поняли вы или нет, главное, запомните: суть этой безотказной системы состоит в том, что бюллетени, поданные против правительства, аннулируются.

Алькальд. Но вы же сказали, что выборы свободные?

Н ад а. Они и есть свободные. Просто мы исходим из того, что голосование «против» не является свободным. Оно продиктовано чувством и, следовательно, находится в плену страстей.

Алькальд. Такое мне в голову не приходило!

Нада. Все потому, что у вас до сих пор было неправильное представление о свободе.

Освещается центр сцены. Диего и Виктория выбегают на авансцену.

Диего. Я хочу бежать отсюда, Виктория. Я уже не знаю, в чем состоит мой долг. Я ничего больше не понимаю.

Виктория. Не покидай меня! Долг в том, чтобы быть с теми, кого любишь. Не падай духом!

Диего. Гордость не позволяет мне тебя любить, не уважая самого себя.

Виктория. А кто тебе мешает себя уважать?

Диего. Ты, потому что ты по-прежнему безупречна.

Виктория. Ах, не говори так ради нашей любви, или я упаду перед тобой наземь, и ты увидишь все мое малодушие. Ты ошибаешься. Я вовсе не сильная. Я слабею, делаюсь совершенно беспомощной, стоит мне вспомнить о тех днях, когда я могла беззаветно тебе довериться. Где то время, когда я чувствовала, что тону, словно в океане, если при мне произносили твое имя? Где то время, когда чей-то голос кричал мне «Земля!», едва ты появлялся? Да, я беспомощна, я умираю от малодушного сожаления о прошлом. И если я еще держусь, то только потому, что сила любви толкает меня вперед. Но если тебя не будет со мной, мой бег прервется и я упаду.

Диего. Ах, если бы я мог соединиться с тобой хотя бы затем, чтобы наши сплетенные тела вместе погрузились на дно вечного сна.

Виктория. Я готова!

Диего медленно идет к Виктории, она идет ему навстречу. Они не сводят друг с друга глаз. Они сходятся почти вплотную, но тут между ними словно из-под земли вырастает Секретарша.

Секретарша. Чем вы тут занимаетесь?

Виктория (кричит). Любовью, чем же еще!

Страшный грохот в небе.

Секретарша. Тсс! Есть слова, которые нельзя произносить вслух. Вам следовало бы знать, что это запрещено. Смотрите! (Легонько ударяет Диего, и у него появляется второй знак чумы с другой стороны.) Вы были подозрительным. Теперь вы зараженный. (Смотрит на Диего.) Жаль! Такой красавчик! (Виктории.) Извините, но я больше люблю мужчин, чем женщин, нас с ними многое связывает. Прощайте!

Диего в ужасе смотрит на новый знак чумы.

Обезумев, он бросается к Виктории и стискивает ее в объятия.

Диего. Ненавижу твою красоту, ненавижу, потому что она меня переживет! Будь она проклята за то, что послужит другим. (С силой прижимает Викторию к себе.) Вот так-то! Теперь я умру не один! Что мне в твоей любви, если она не сгинет вместе со мной!

Виктория (отбиваясь). Мне больно! Отпусти!

Диего. Ага! Испугалась! (Хохочет как безумный, трясет Викторию.) Где же вороные кони любви? Ты влюблена, пока времена хорошие, но приходит несчастье, и кони уносятся прочь. Умри, по крайней мере, вместе со мной!

Виктория. Умереть с тобой — да! Но по своей воле! Мне противно это чужое лицо, искаженное ненавистью и страхом! Отпусти! Где твоя былая нежность? Дай мне вновь отыскать ее в тебе. Тогда сердце мое заговорит опять.

Диего (сжимает ее уже не так крепко). Я не хочу умирать один. Но та, что мне дороже всего на свете, отвернулась от меня и отказывается последовать за мной!

Виктория (бросается к нему на грудь). Ах, Диего, да хоть в преисподнюю, если нужно! Я вновь обретаю тебя... У меня ноги дрожат, когда я прижимаюсь к тебе. Поцелуй меня, заглуши поцелуем крик, который поднимается во мне и уже готов вырваться... О-о!

Диего страстно целует ее, потом отшатывается и оставляет ее одну, дрожащую, посреди сцены.

Диего. Посмотри' на меня! Нет, на тебе нет никаких отметин! Никаких знаков чумы! Тебе не придется расплачиваться за это безрассудство!

Виктория. Вернись, теперь я дрожу от холода! Секунду назад твоя грудь обжигала мне руки, кровь в жилах была горяча, как огонь! А сейчас...

Диего. Нет, оставь меня! Я все равно не смогу утешиться.

Виктория. Вернись! Мне ничего другого не надо, только сгореть в одном жару с тобой, страдать от общей боли й кричать с тобой одним криком!

Диего. Нет! Отныне я с другими, с теми, кто несет на себе знаки чумы! Их страдание ужасает меня, вызывает во мне отвращение, до сих пор гнавшие меня от них прочь. Но теперь у нас с ними общая беда, и они нуждаются во мне.

Виктория. Если тебе суждено умереть, то я завидую даже земле, которая обнимет твое тело!

Диего. Ты по другую сторону, ты с теми, кто остается жить! .

Виктория. Но я могу быть и с тобой, если ты станешь долго целовать меня!

Диего. Они запретили любовь! Ах, всей душой я сожалею о том, что потерял тебя!

Виктория. Нет! Нет! Я поняла, чего они хотят. Они всеми средствами добиваются того, чтобы сделать любовь невозможной. Но я буду сильнее их!

Диего. А я нет! И не поражение мечтал я разделить с тобой.

Виктория. Мной владеет только любовь! Я ничего не хочу знать, кроме нее! Мне ничего не страшно. Пусть хоть небо рухнет — я погибну, крича о своем счастье, если только буду держать тебя за руку.

Слышится крик.

Диего. Другие тоже кричат!

Виктория. Я глуха ко всему на свете!

Диего. Оглянись!

Мимо проезжает повозка с мертвецами.

Виктория. Глаза мои больше ничего не видят! Их ослепляет любовь.

Диего. Но страдание развито в самом.небе, которое гнетет нас.

Виктория. Я слишком занята — я несу свою любовь! И не стану обременять себя страданием мира! Это мужское дело, одно из ваших мужских дел, пустых, бесплодных, тщетных, вы затеваете их, чтобы отвлечься от той единственной борьбы, которая действительно трудна, от единственной победы, которой можно гордиться.

Д и его. Что же я должен победить в этом мире, кроме учиненной над нами несправедливости?

Виктория. Ту беду, которая у тебя внутри! Остальное получится само собой..

Диего. Я одинок. Эта беда слишком велика для меня.

Виктория. Я рядом, и у меня есть оружие! .

Диего. Как ты прекрасна, и как,бы я,тебя,любил, если, бы только не боялся!

Виктория. Как бы ты был смел, если бы хотел меня любить!

Диего. Я тебя люблю. Но я не знаю, кто' из нас прав.

Виктория. Тот, кто не боится. А мое сердце не трусливо! Оно все горит одним пламенем, ярким и высоким, как те костры, которыми подают друг другу сигнал привета наши горцы. Оно зовет тебя... Взгляни же, это настоящий костер, как в праздник святого Иоанна!

Диего. Праздник посреди боен!

Виктория. Бойни или Цветущие луга — какая разница для моей любви? Она, по крайней мере, никому не приносит зла, она щедра! А твое безумие, твое бесплодное самопожертвование — кому они принесут благо? Уж наверняка не мне; ведь ты убиваешь меня каждым своим словом!

Диего. Не плачь, мятежница! О, отчаяние! За что обрушилась на нас эта беда! Я бы выпил эти слезы, остудил губы, обожженные их горечью, я бы обрушил на это лицо столько поцелуев, сколько листьев на оливковом дереве!

Виктория. О, наконец-то я тебя узнаю! Это наш с тобой язык, ты его совсем забыл. (Протягивает к нему руки.) Дай мне снова почувствовать в тебе прежнего Диего...

Диего отступает, указывая на знаки чумы. Она хочет дотронуться

до них, но рука ее нерешительно застывает.

Диего. Ты тоже боишься...

Виктория прикладывает ладонь к знакам. Диего пятится,

потрясенный. Она вновь протягивает к нему руки.

Виктория. Иди скорей ко мне! Ничего больше не бойся!

Стоны и проклятия звучат еще громче, Диего озирается словно безумный и убегает.

Виктория. О! Одиночество!

Хор женщин. Мы хранительницы! Эта история выше нашего понимания, и мы ждем, когда она кончится. Мы будем хранить нашу тайну до зимы, до часа свободы, когда крики мужчин смолкнут и наши мужчины вернуться к нам, чтобы обрести то, без чего не могут обойтись: память о свободных морях, о пустынном летнем небе и вечном запахе любви. А пока мы подобны опавшим листьям под сентябрьским ливнем: минуту они кружат в воздухе, потом капли прибивают их к земле. Мы тоже прибиты к земле. Поникнув, мы ждем, когда стихнут боевые кличи, и слушаем, как внутри нас тихо вздыхает неторопливый прибой счастливых морей. Когда облетевшие миндальные деревья покроются цветами инея, мы слегка распрямимся, почувствовав первый ветер надежды, и вскоре воспрянем в этой второй весне. Тогда те, кого мы любим, двинутся к нам, как прилив к застрявшим в прибрежном песке лодкам. Остро пахнущие морем, скользкие от воды и соли, лодки встречают приближение первых волн, которые, покачивая, приподнимают их и постепенно выносят на широкий морской простор. Ах, пусть поднимется ветер...

Темнота.

Освещается набережная. Входит Диего и окликает кого-то, глядя в сторону моря.

Диего. Э-ге-ге!

Голос. Э-ге-ге!

Появляется Лодочник; над гранитом набережной видна только его голова.

Диего. Что ты перевозишь?

Лодочник. Провизию.

Диего. Ты снабжаешь город?

Лодочник. Нет. Город снабжает администрация. Карточками, разумеется. А я снабжаю молоком и хлебом. Там, в открытом море, стоят на якоре корабли. На них укрылись от чумы люди. Я вожу в город их письма и доставляю на корабли провизию.

Диего. Но это же запрещено!

Лодочник. Да, запрещено администрацией. Но я не умею читать, а когда глашатаи объявляли о новом законе, я был в море.

Диего. Возьми меня с собой.

Лодочник. Куда?

Диего. В море. На корабль.

Лодочник. Это запрещено!

Диего. Но ты же не читал закона и не слышал, когда его оглашали на улицах.

Лодочник. Это запрещено не администрацией, а теми, кто укрылся на кораблях. Вы ненадежный.

Диего. Что значит ненадежный?

Лодочник. Вы можете принести их с собой.

Диего. Кого принести?

Лодочник. Тише! (Оглядывается по сторонам.) Микробов, конечно.

Диего. Я заплачу сколько надо.

Лодочник. Не уговаривайте меня. Я слабохарактерный.

Диего. Любые деньги!

Лодочник. А вы отвечаете за последствия?

Диего. Разумеется!

Лодочник. Садитесь. На море спокойно.

Диего собирается спрыгнуть в лодку. За его спиной появляется Секретарша.

Секретарша. Никуда вы не поплывете!

Диего. Что?

Секретарша. Это не положено. К тому же, я вас знаю, вы не сбежите.

Диего. Никто меня не остановит!

Секретарша. Мне стоит только захотеть! А я хочу, потому что вы мой должник. Вы же знаете, кто я такая!

Она отступает на несколько шагов назад, как бы маня его за собой.

Он следует за ней.

Диего. Умереть — пустяк. Но умереть запятнанным...

Секретарша. Понимаю вас. Я ведь только исполнительница. Однако мне даны на вас права. Право вето, если угодно. (Листает блокнот).

Диего. Такие, как я,принадлежат только земле!

Секретарша. Именно это я имела в виду. Вы в некотором смысле принадлежите мне! Но только в некотором смысле. Быть может, не в том, в каком мне хочется... когда я на вас смотрю. (Просто.) Вы мне очень нравитесь, знаете. Но у меня есть указания. (Поигрывает блокнотом.)

Диего. По мне, лучше ваша ненависть, чем ваши улыбки. Я презираю вас.

Секретарша. Как угодно. К тому же, этот наш разговор не очень-то укладывается в уставные рамки. От усталости я становлюсь сентиментальной. Вся эта канцелярщина довела меня до того, что вечерами я начинаю распускаться. (Вертит в руке блокнот. Диего делает попытку выхватить его.)

Секретарша. Нет, право, милый, не надо. Да и что там читать? Блокнот как блокнот, этим все сказано, наполовину дневник, наполовину регистрационный журнал. (Смеется.) Заметки для памяти, вот и все! (Протягивает к нему руку, словно хочет погладить. Диего бросается к лодке.)

Диего. Ах! Он уплыл!

Секретарша. Надо же, и в самом деле уплыл! Еще один простак, который мнит себя свободным, не подозревая, что и он тоже значится в списках.

Диего. Каждое ваше слово двусмысленно. Вы отлично знаете, что именно этого человек и не может выдержать. Давайте кончать поскорее!

Секретарша. Но тут нет ничего двусмысленного. Я говорю правду. Для каждого города существует свой реестр. Это реестр Кадиса. Уверяю вас, что все организовано как нельзя лучше и никто в этих списках не пропущен.

Диего. Никто не пропущен, но все от вас ускользают.

Секретарша (возмущенно). Ничего подобного! (Задумчиво.) Впрочем, исключения бывают. Изредка кто-то оказывается забыт. Но в конце концов они всегда чем- нибудь да выдают себя! Стоит им перевалить за сто лет, как они начинают хвалиться этим, глупцы. О них тут же начинают кричать газеты. Это лишь вопрос времени. Когда я по утрам за завтраком просматриваю прессу, то беру их имена на заметку, сверяю с картотекой. Мы называем это «заморить червячка». И конечно, в итоге мы их не упускаем.

Диего. Но на протяжении ста лет вас не признают, как не признает весь наш город!

Секретарша. Сто лет — ничто. Вам кажется, будто это много, потому что вы смотрите со слишком близкого расстояния. А я вижу все в совокупности, понимаете? Что значит, скажите на милость, в картотеке на триста семьдесят две тысячи имен один человек, даже если он прожил сто лет! К тому же, мы наверстываем упущенное за счет тех, кому нет двадцати. Так что в среднем ничего не меняется. Вычеркнем чуть раньше намеченного срока, и все! Вот так... (Вычеркивает строчку в своем блокноте. Со стороны моря слышится крик и громкий всплеск.) О, я сделала это машинально! Надо же, оказалось, лодочник! Чистейшая случайность!

Диего встает и смотрит на нее с отвращением и ужасом.

Диего. Меня от вас тошнит, вы отвратительны!

Секретарша. У меня неблагодарное ремесло, я знаю. Очень утомительное, требует усердия. Поначалу, например, я чувствовала себя неуверенно. Теперь рука у меня твердая. (Подходит к Диего.)

Диего. Не подходите ко мне!

Секретарша. Скоро ошибки вообще будут исключены. Есть у нас один секрет. Новое усовершенствованное устройство. Вы увидите.

Шаг за шагом она постепенно подходит к нему почти вплотную. Внезапно Диего хватает ее за воротник, дрожа от ярости.

Диего. Хватит! Прекратите эту грязную комедию! Чего вы ждете? Делайте свое дело и не потешайтесь надо мной, все равно я выше вас. Убейте же меня наконец, это единственный способ спасти вашу замечательную систему, где нет места случайностям. Ах, да! Вас ведь занимают только совокупности! Сто тысяч человек — вот что для вас интересно. Это ведь уже статистика, а статистика нема. Из ее данных можно выстраивать графики, чертить кривые, а? Вы занимаетесь целыми поколениями, это проще! Работа тихая, чернильная. Но, предупреждаю вас, отдельный человек — это куда беспокойнее, он кричит о своей радости и о своей предсмертной муке. Пока я жив, я буду нарушать ваш прекрасный порядок случайностью криков. Я вас отвергаю, отвергая всем своим существом!

Секретарша. Милый мой!

Диего. Замолчите! Я из породы людей, которые чтили смерть так же, как и жизнь. Но вот пришли ваши хозяева, и с этой минуты жизнь и смерть превратились в одинаковое бесчестье...

Секретарша. По правде говоря...

Диего (трясет ее). По правде говоря, вы врете и будете врать до скончания времен! Да! Я раскусил наконец вашу систему. Вы заставляете людей страдать от голода и разлуки с любимыми, чтобы отвлечь их от бунта. Вы доводите их до изнеможения, пожираете их время и силы, чтобы у них не осталось ни досуга, ни энергии для ярости! Они топчутся на месте, радуйтесь! Они одиноки, как одинок я сам, хотя они — масса. Каждый из нас одинок из-за трусости остальных. Но я, такой же раб, как и они, терпящий те же унижения, объявляю вам, что вы — ничто и вся ваша власть, которая вроде бы не имеет границ и чуть ли не застит нам небо, — это всего лишь упавшая на землю тень, и ветер ярости скоро ее развеет. Вы думаете, будто можно все уложить в цифры и анкеты! Но вы забыли включить в свой прекрасный реестр дикую розу, таинственные знаки в небе, лики лета, громкий голос моря, минуты страдания и гнева людей! (Она смеется.) Не смейся! Не смейся, идиотка. Вам пришел конец, говорю вам. В ваших самых эффективных победах уже заложено поражение, потому что в человеке — посмотрите на меня! — есть сила, которую вам не обуздать, трезвое бешенство, замешенное на страхе и отваге, стихийное и победоносное. Эта сила скоро поднимется, и вы узнаете тогда, что ваше господство — просто дым. (Секретарша смеется.) Довольно смеяться!

Секретарша продолжает смеяться. Диего дает ей пощечину. Все мужчины из хора сразу же вытаскивают изо рта кляпы и испускают долгий крик ликования. Замахиваясь, Диего стер рукавом знаки чумы. Он прикасается к тому месту, где они были, и смотрит на свои пальцы.

Секретарша. Великолепно!

Диего. Что это значит?

Секретарша. Вы великолепны в гневе! И нравитесь мне еще больше.

Диего. Что произошло?

Секретарша. Вы же сами видите! Знаки исчезли. Продолжайте в том же духе, вы на верном пути.

Диего. Я выздоровел?

Секретарша. Открою вам маленький секрет... Система у них действительно замечательная, вы правы, но в этом механизме есть один изъян.

Диего. Не пониманию.

Секретарша. В механизме есть изъян, милый. Всегда, насколько я помню, достаточно было человеку преодолеть в себе страх и взбунтоваться, чтобы машина заскрипела. Я не хочу сказать, что она останавливается совсем, нет-нет. Но она скрипит, а иногда может даже и вправду испортиться.

Пауза.

Диего. Почему вы мне это рассказываете?

Секретарша. Знаете, у каждого есть свои слабости, даже при таком ремесле, как мое. И потом, вы ведь сами догадались.

Диего. Вы пощадили бы меня, если бы я вас не ударил?

Секретарша. Нет. Я пришла, чтобы вас прикончить, согласно уставу.

Диего. Значит, я все-таки сильнее!

Секретарша. Вы еще боитесь?

Диего. Нет.

Секретарша. Тогда я бессильна против вас. Это тоже записано в нашем уставе. Но могу твердо сказать, что это первый случай, когда я подчиняюсь уставу с удовольствием.

Секретарша тихо уходит. Диего ощупывает место, где были знаки, снова смотрит на руку. Потом резко оборачивается, услышав стоны. Он молча направляется к больному с кляпом во рту. Немая сцена.

Диего протягивает руку к кляпу и вынимает его. Больной оказывается знакомым нам рыбаком. Они в безмолвии смотрят друг на друга.

Рыбак (с трудом выговаривая слова). Здравствуй, брат. Я так давно не разговаривал.

Диего улыбается ему.

Рыбак (глядя на небо). Что это?

Небо очистилось. Поднялся легкий ветерок, распахнул какую-то дверь, где-то заколыхались занавески. Вокруг Диего и рыбака столпись люди без кляпов, глядя на небо.

Диего. Ветер с моря...

Занавес