Осенние цикады

Больше пей да громче пой!

Чем нас встретит мир иной?

Нынче будем веселиться

под вишнями в цвету.

Рассвело едва-едва —

петухи: «ку-ка-ре-ку!»,

«диги-дон!» — колокола

в храмах за рекой.

Даже ласточки и те

к старым гнёздам помнят путь —

почему любимый мой

в гости не зайдёт?..

Далеко любовь моя.

Как её увидеть мне?

«Стань же зеркалом!» — прошу

полную луну…

Провести с тобою ночь

или денежки сберечь?

Ладно, отдаю пять тысяч,

пересплю с тобой!

Хороша ты, хороша,

девушка с вязанкой дров!

Тяжела твоя вязанка —

тяжелей любовь…

Что ни день она спешит

на молитву в дальний храм.

Чётки у неё в руках

да записки в рукавах!

Месяц на востоке,

на западе — Плеяды.

Где-то между ними

любимая моя…

Говоришь: «Приду, приду!» —

Людям на смех, мне на стыд.

Ветер в соснах прошуршал

и умчался прочь…

Кто на светлый праздник Бон[147]

в круг не выйдет поплясать?

Только Будда деревянный,

медный, каменный!

Торопись на праздник Бон!

Все спешат на праздник Бон, —

даже души наших предков

вышли встретить Бон…

Кто не пустится плясать

в полнолунье, в праздник Бон? —

Только кошка, или ложка,

или идол глиняный!

Синано,[148] родимый край!

Чуть заметен вдалеке

над вершиною Асама[149]

голубой дымок…

Я мечты минувших дней

позабыл давно,

а теперь мечтаю лишь

о мечтах былых…

Станешь стройным деревцем —

я цикадой обернусь.

Крепко к деревцу прильну,

плача от любви…

И лягушек дальний хор

болью в сердце отдаёт,

и кукушка до утра

не даёт заснуть…

Я хотел бы тенью стать,

тенью лёгкою твоей —

и не жаль расстаться мне

с плотью навсегда!

Ты зачем принёс волчок?

Видишь, вишни зацвели.

Вот завертится волчок —

все цветы собьёт!..

Поздней ночью на луну

вместе с милой мы глядим —

и прекрасней во сто крат

полная луна…

На пруду лягушек хор

чуть заслышу — и тотчас

вспоминаю о былом,

о минувших днях.

У истоков ты живёшь,

я же — в устье той реки.

По теченью мне пришли

нежное письмо!

Если бы хоть раз во сне

ты ко мне пришла!

Ведь от сплетен лишь во сне

отдыхаем мы…

Хоть горит в груди моей

жарким пламенем любовь,

но любимой невдомёк —

дыма-то ведь нет…

Думы горькие мои —

словно стая облаков.

Ветер увлекает их

неведомо куда…

В гавань, на берег пришла,

проводить его пришла,

но от слёз не в силах даже

вымолвить «Прощай!».

Если хочешь, что ж, бросай

возле ложа кимоно,

только не бросай, смотри,

слов любви пустых!

Не стерпев сердечных мук,

в горы я ушёл, — но вот

уж и гор не разглядеть —

облака кругом…

Мы уходим вдаль,

и дороге нет конца,

нет конца пути.

Так и в небе облака —

нет пристанища у них…

На замок закрыла я

сердце нежное своё.

Ключик к этому замку

у тебя в груди.

Милую не встретил.

Мрак кромешный на душе,

и бреду я под луной,

будто бы впотьмах.

На крутой тропе в горах

не даёт мне куст пройти.

Отпусти, колючий куст, —

вечер настаёт!

Помогает нам луна —

не выходит из-за туч.

Где же ты? Скорей, я жду

в сумраке ночном!

Я прибрежная сосна.

Убаюкает — и вновь

будит тотчас же меня

ласковый прибой.

Скорбью платим мы — в вновь

наслаждаемся тобой.

О луна! Неужто ты

вечный наш удел?

Я у берега ждала,

не придёт ли милый мои,

но лишь сосны для меня

пели на ветру…

Высоко на склонах гор

растопило солнце снег.

Забурлили тут ручьи —

в Мисима текут ручьи,

чтоб красавиц городских

снеговой омыть водой.

Не пытайся проследить

облаков далёкий путь —

нет ему конца.

Человеческих сердец

столько в мире, что не счесть, —

словно радуги цветов

в капельке росы.

Как умру я, как умру,

кто заплачет обо мне?

Верно, чёрный ворон с гор,

только он один!

Этот чёрный ворон с гор, —

он не плачет по живым,

он над мёртвыми кричит,

пожирая их…

Вспоминаем что-то мы,

лишь о чём-то позабыв.

Нет, не надо вспоминать —

ты не забывай!

Нынче утренний туман

был безжалостен ко мне —

даже взглядом проводить

милую не дал…

И во сне, и наяву

о тебе мечты мои. —

Почему я от любви

не сгорел ещё?

Отплывающий корабль

может в гавань повернуть,

если позовут матросов

верные сердца.

В час, когда на всех сердит,

отыщи ручей в лесу

и в прозрачную струю

сердце окуни.

Возвращаются к корням

лепестки цветов.

Больше им уж не цвести

на своих ветвях…

Словно первый майский дождь,

ты для жизни воскресил

грёзы юных лет —

и, как чайка над волной,

мчится вновь душа моя

вдаль от берегов!

Пусть цикада о любви

ночи напролёт поёт, —

но, влюблённый, молча гибнет

мотылёк в огне.

Чувства нежного цветок —

он при встрече лишь цветёт,

а расстанемся — и вмиг

увядает он.

Милого звала назад,

но не повернул корабль.

Только ветер мне шептал:

«Позабудь о нём!»

Над торами Хаконэ[150]

облака густы.

Даже в ясный день

никогда сквозь них

Эдо не покажется.

Вдаль от берега несёт

жизнь мою теченье дней —

словно брошенную лодку

в бухте Нанива…[151]

Там, у берега Сидзё,

лунный свет прохладу льёт.

От прощальных горьких слёз

рукава влажны.

Ах, извилиста тропа,

смертный путь — тропа любви.

Над горою Торибэ

вьётся чёрный дым…

В озере живёт форель,

птица — в зелени листвы,

человек — всегда во власти

сердца своего!

Поздней ночью слышу я:

вдалеке стучит валёк —

покатились, покатились

слёзы по щекам…

То появится в окне,

то опять исчезнет тень —

ветер гнёт и отпускает

молодой бамбук.

Утром ветер налетел,

ливень с запада принёс —

не твои ли это слёзы

струями текут?..

Береговые чайки,

безродные сироты, —

как жалобно, протяжно

кричат они во мгле!..

Невестка со свекровью,

что чашечка и блюдце, —

как встретятся друг с другом,

уж тут пойдёт трезвон!

Как простилась я с тобой,

через рощу побрела.

На сосне блестит смола,

на щеке — слеза…

Не пышные причёски,

не модные заколки —

всего прекрасней сердце,

что верность сохранит!

Как на лов отправлюсь я,

не рыдай ты так, жена!

Ведь и ворон закричит —

сердце защемит…

Посмотри на облака:

видишь, врозь они плывут —

им разлука осуждена,

как и нам с тобой…

Уходит в море лодка,

наполнен ветром парус,

и девушки-певички

с причала машут вслед…

То ли колокол звонит,

то ли сам его язык…

Разделить их — тотчас смолкнет

колокольный звон.

Даже травы и цветы

к Садо, к Садо клонятся, —

верно, хорошо на Садо…

Да так ли хорошо?

Лестницу подставь!

Если же не достаёт

лестница твоя,

знай — то светит в вышине

ясная звезда…

Ну за что мы любим жизнь,

тянемся, цветы вьюнка,

к свету и теплу?

Гнев ли, радость ли, печаль —

всё исчезнет без следа,

как роса в полях…

Дела нет цветам весны,

чуть раскрывшим лепестки,

что когда-нибудь они

тоже опадут…

Что склоняешься тоскливо,

ива, ива, над рекою?

Видно доля мне такая —

над протокой плакать…

Рыбаки ушли на лов.

Чайки в гнёздах мирно спят.

Мерно в скалы бьёт прибой.

Ночь уже близка…

Как посмею я других

ненавидеть, презирать,

если сам себе противен

в глубине души?..

О могучий ураган,

пташку слабую умчи!

Всё равно, куда лететь, —

только бы с тобой…

Приходи, я буду ждать!

Ничего, что ночь темна, —

аромат духов знакомых

к милой приведёт.

Тех, чей ненасытный взор

блеском золота пленён,

увлекает дней теченье

в реку Вечных мук!

Спой ещё, прошу тебя!

Пой же, пой, не умолкай!

Сердце-лотос расцветает,[154]

слыша голос твой…

Много ри[155] проходит тигр

в страшных зарослях лесных —

а к тебе сегодня сёдзи[156]

преграждают путь…

Распрощались молча мы,

только слёзы на глазах…

Всё, что вымолвить не в силах, —

в сердце схороню!

В тихом омуте на дне

колыханье трав речных. —

Кто на дно души проникнет?

Разве, лунный луч…

Я всё жду на берегу,

не придёт ли милый друг, —

но лишь вербы отраженье

в зеркале ручья.

Днём ли вспомню о тебе —

и не в радость ясный день.

Ночью вспомню —

будто нет в небесах луны…

Кличет, кличет где-то птица,

как луна взойдёт, —

вот и я ночной птицей

плачу от любви.

Ах, увидеть бы скорей

ясную мою луну,

милую мою!

Ведь живу я без неё,

будто бы в кромешной мгле…

Заливают изголовье

слёзы, как прилив морской, —

да ведь милый не узнает,

не увидит слёз…

Вот возьму да и спрошу!

Ну, а вдруг ты скажешь «нет»?

Не решусь и не спрошу —

от тоски умру…

Если с милым я —

и зимою незаметно

настаёт рассвет,

а как сплю одна —

ночка летняя длинна!

Знаю, до зари

ты с неё не сводишь глаз —

и ещё милее мне

ясная луна…

Милый, милый, не сердись,

что цепляюсь за рукав —

куст шиповника в горах

к путнику прильнул…

Где бы мне найти цветы,

чтоб не вянули вовек,

где б мужчину отыскать,

чтоб не изменял!..

Бренный мир — всего лишь сон

и, увы, растает он,

миг один — и растворится,

сгинет без следа…

Вижу образ твой,

только удержать не в силах —

вот опять исчез…

От любви неразделённой

сердцу столько мук!

В сливе важен аромат,

а не ветки да листва, —

к человеке важно сердце,

а не стать да спесь!

В ладушки играем мы,

хлоп да хлоп — в ладоши бьём

Барабанчиком твоим

я побыть не прочь!

О тоске моей вовеки

милый не узнает,

только вы не выдавайте,

веерок и пояс!

Жить, цветами наслаждаясь,

радуясь луне…

Несравненное творенье

этот бренный мир!

Ах, одной, опять одной

коротать мне эту ночь!

То ли дождик, то ли слёзы

не дают уснуть…

Кличет поутру олень,

жалобно трубит, —

может быть, ушла подруга,

может, не пришла…

Вышел я за ворота,

а месяц из-за туч.

Месяц скрылся за горой,

а я — в твоём дому…

Спать одной — и то приятней,

чем встречать зарю,

зная, что разлука с милым

снова настаёт.

Хорошо послушать флейту —

пусть один напев.

Хорошо с тобой в постели —

пусть одну лишь ночь!..

Там, в заоблачных краях,

так ли горько без любви

или маются разлукой

только на земле?..

Кто же, кто же так взмахнул[157]

на прощанье рукавом?

Снежным вихрем закружились

лепестки цветов…

Всё мне кажется, что нынче

первый вечер наш…

Нет, последняя, шестая

наступает ночь!

Торопись полюбоваться

вешними цветами —

нынче в Ёсино повсюду

распустились вишни!

Утаить хотела я

безнадёжную любовь —

только слёзы выдают,

на рукав текут:

кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап,

каплют на рукав…

Если даже душной ночью

милый не пришёл,

в ночь ненастную и вовсе

не дождусь его!

Хороши соцветья вишни —

тучи лепестков!

А у меня одно лишь сердце —

цветик полевой…

Как на прочих погляжу,

на бесчувственных мужчин, —

станет на душе светло

от твоей любви!

Те цветы, что попышнее,

и не пахнут вовсе, —

видно, от тебя, красотка,

толку не добьёшься!..

Над Асама и над Фудзи[158]

вьются струйки дыма —

из пылающего сердца

дым валит клубами…

До рассвета прождала —

не пришёл хороший мой.

Снег в ладонях, растопись,

милый, воротись!

К ночи колокол звонит,[159]

на заре кричит петух…

Вспомню о разлуке скорой —

к милому прильну.

Сердце тянется к тебе,

да пройти никак нельзя —

взоры кумушек досужих

дом твой стерегут!

Нынче свяжет нас вино

клятвой роковой —

за любовь в грядущем мире

чарку подниму!

Позвала меня под вечер

горная кукушка —

нам для песен не хватило

даже ночи лунной…

Чем иных перерождений

в бренном мире ждать,

лучше милого при жизни

до смерти любить!

Помнят путь к родным утёсам

гуси в небесах —

как же нам забыть столицу,

наш родимый край!..

Слышу шёпот в темноте,

а лица не различить —

ты мой маленький сверчок

в трещине скалы!

Опадут цветы весной,

чтобы вновь цвести, —

а у нас пора цветенья

в жизни только раз!

В шуме бури за окном

кулика призывный клич…

Ну, окликни же меня

из вечерней мглы!

Заливается кузнечик

под листом плюща —

так и я в тоске стенаю,

плачу от любви…

Долго ли резвиться лани

в заказных угодьях?..

Веселись, гуляй покуда

в этом мире бренном!

Что о людях говорить?

Погляди на быстрину —

лишь на отмелях песчаных

оседает ил…

То ли нам с собой покончить[160]

то ли волосы остричь?..

Волос — дело наживное,

а жизни не вернёшь!

Хороша-хороша

молодая сосёнка —

ветки длинные,

хвоя пышная!

Мы с женою и детьми

посадили нынче рис —

помолюсь об урожае

буддам и богам!

Я плотвичка-невеличка

в тинистом пруду —

сом противный, сом усатый,

отпусти меня!

Как спешу к тебе, мой милый, —

сто ри, что одно.

Не дождавшись, возвращаюсь —

одно ри, что сто!

Милый от меня ушёл,

навсегда ушёл.

Нет любви и нет надежды —

чёрный нынче день!

Дымку с горной крутизны

нелегко сорвать —

от тебя, красавчик мой,

глаз не оторвать!

Для цветов всего страшнее

снег и ветер с гор,

а меня одно пугает —

твой холодный взгляд!

Ох, должно быть, потешает

всех богов и будд

та смазливая бабёнка

жаркою мольбой!

До чего здесь одиноко,

на лесной тропинке…

Где же ты? Скорей откликнись,

горная кукушка!

«Как же быть, как же быть?» —

только это и твержу,

повторяю про себя

триста раз подряд…

Погляди, как проплывают

в небе облака, —

ждёт и нас с тобой разлука,

ждёт далёкий путь…

Вот и жатва подоспела!

Наделаю моти[161] —

будет богу подношенье,

тебе угощенье.

Деревушка под горою,

родина моя!

Здесь и ветхая лачуга

сердцу дорога…

Подарил мне милый нецке,[162]

зеркальце в оправе.

Погляжусь — и вспоминаю,

вновь о нём мечтаю…

В нашей жизни мать с отцом —

что в лампаде огонёк,

а родителей не стало —

будто тьма вокруг…

Ты, мой милый, проживёшь

сто счастливых лет,

а я девяносто девять —

до смерти с тобою!

Если любишь, приходи

навестить меня —

я живу в лесу Синода,

от людей вдали!

Обещал: «Возьму в столицу,

заживём с тобою!..» —

Вот она, твоя столица,

в горной глухомани!

Об одном молю я Будду

ночи напролёт:

пусть в рождении грядущем

нас соединит![163]

Что страшнее — ожиданье

или миг разлуки?

Сладко милого дождаться,

да горько расставаться…

Только бы в ином рожденье

дзёро не остаться!

Наши встречи вспоминаю —

об одном мечтаю…

Мне бы позабудь-травы

хоть былиночку найти!

Сорвала, поворожила,

глядь — и всё забыла…

Комнатушки, где, бывало,

с кем-то ночевала,

снова в памяти всплывают,

лица оживают…

Пареньку за девятнадцать,

а не женат покуда.

До чего, должно быть,

тяжко по ночам бедняжке!

Пусть, объятая любовью,

как роса растаю —

и тогда тебя, мой милый,

буду домогаться![164]

Мы с тобою, милый друг,

плющ на выжженной земле.

Лоз не видно — только корни

в глубине сплелись.

За тобой пойду, любимый,

хоть по брёвнышку во мраке.

Над рекою оступиться —

вместе возродиться!

Хорошо за чашкой чая

поболтать с подругой —

только об одном, заветном,

даже ей ни слова!

Клонятся под ветром к Эдо

травы и деревья.

В Эдо вишни зацветают,

плоды вызревают…

Я б хотела стать луною,

чтобы по ночам

сквозь прозрачный полог в спальне

милому светить…

Ведь и вправду загляденье

шляпы из Тикаэ,

как наденешь да подвяжешь

длинными шнурками!

Хоть непьющий я, ребята,

да, видно, из харчевни

мне не выбраться сегодня —

ноги отказали!

До чего же стали нынче

ветрены мальчишки![165]

Только ночку и уделит —

у себя постелит…

Как у Тиэ Китадзима

прямо с пылу с жару

колобки дают из риса,

а начинка — мисо![166]

Из расселины скалы

бьёт прозрачный ключ —

из такой ли глубины

и твоя любовь?

Мы с тобой на горном склоне

сливы деревца —

расцветаем, опадаем

от людей вдали…

Дождь осенний, поливай!

Снег, не выпадай!

Вдоль тропинки потаённой

клонится бамбук…

Милый — удочка над речкой,

а я — сазан в протоке.

Как бы на крючок пойматься —

не могу дождаться!..

В сердце чистое заглянешь —

будто пруд зеркальный,

а замаранное сердце

хуже мертвечины!

В поле он или в горах —

всюду люб мне милый друг,

и живу я в этом мире

только для него!

В ночь любви под ветром гнётся

ива у застрехи —

сладко виться-выгибаться

под таким напором!..

Если ты и вправду любишь,

вырви ноготь с мясом,

а я себе готов отрезать

на руке все пальцы!

Та, о ком забыл я думать,

как об ирисах вчерашних,

нынче в дом ко мне приходит

мужнею женою!..

Навещать почаще чадо

родители рады —

только их уж больно редко

навещает чадо!

В Эдо цвет вишнёвый буен,

в Суруга[167] — бутоны.

Знаменит и славен Эдо

вешними цветами…

В недрах той горы Асама,[168]

в кратере вулкана

дно пылающее видно,

душ людских глубины…

На людские рты, мой милый,

двери не навесишь —

сплетен бурное теченье

не перегородишь…

Не достану я до ветки

с дивными цветами.

Может, здесь пожить, под вишней, —

всласть налюбоваться?..

Коли ты и вправду любишь,

будь со мною, милый!

Трёх основ круговращенье[169]

вместе одолеем…

Кто же, кто ступил впервые

на Тропу любви?

Столько душ по ней блуждает,

потеряв покой!

Долог путь от лета к лету,

от зимы к зиме.

Четырёх сезонов звенья

составляют год.

По весне цветами вишни

Ёсино манит,

будоражит ожиданьем

первых лепестков.

Прилетел к Душистой Сливе

в гости соловей.

Раздаётся в Первой Трели

радостный призыв.

По теченью разметались,

к мягкой пряди прядь,

волосы Плакучей Ивы

в быстролётном сне.

На Прохладные Одежды

вешний цвет сменив,

Ёсино благоухает

летнею порой.

Хорошо у горной речки

помечтать в тиши.

Как не выбрать Аисомэ.

Первый Миг Любви!

В ясном зеркале потока

отраженье грёз.

Чуть безоблачное небо

осенью дохнёт —

одевается багрянцем

горная гряда.

В дни, когда осенний ветер

рвёт с дерев листву,

всех прекраснее Такао

из окрестных тор.

А потом — то снег, то слякоть,

ливни по ночам.

Ах, тоскливо, одиноко

зимнею порой!

Видом Фудзи из Суруга

славится зима…

Стать мне, что ли, Белым Снегом —

пусть растает плоть!

Может, это и зазорно,

да терпеть невмочь —

о желанье сокровенном

в песне расскажу:

ласки я давно не знаю,

чахну без любви, —

кто утешит, приголубит,

утолит печаль?..

Ветер над увядшим лугом

навевает грусть.

Льётся в сумраке осеннем

тихий перезвон —

это поздние цикады

голос подают.

Вот затеял перекличку

со сверчком сверчок,

и с кузнечиком кузнечик

разговор ведёт.

Верещанье узорчатки

слышится в траве.

Отвечает судзумуси:[171]

«Тири-тири-рин» —

будто листья, опадая,

в воздухе шуршат.

Будто ива и багряник

стонут на ветру:

«Тири-тири-тири-титтэ», —

сетуют они.

Скоро, скоро зимней стужей

сменятся дожди.

Отпоют в листве цикады

и сверчки в полях.

Лишь печаль поры осенней

в сердце будет жить.

Вдоль реки Ёсиногава горная тропинка.

Грустно над рекой склонились

розы ямабуки,

будто дум тяжёлых бремя

ветки их пригнуло.

Вот уже благоухает

дикий померанец.

Раскрываются бутоны

на кустах уцуги.[172]

Нотой звонкою кукушка

возвещает лето.

Я бреду в чаду любовном

через мост Навета.

Пояс-оби повязала,[173]

что любви длиннее.

Соткан пояс мой в Хитати,[174]

в стороне восточной…

Листья жёлтые с павлоний

ветер обрывает,

над Мияги[175] завывает,

осень накликает.

В сумерках туман холодный

над лугами бродит.

Нелегка Любви дорога —

вечная тревога.

На зиму и дуб могучий

с листвой расстаётся —

милый больше не вернётся,

больше не вернётся…

Хвоя с сосен облетает.

Вечер наступает.

В полутьме за дымкой скрылся

склон горы Мацути.[177]

Будто в иней превратился

на ветру осеннем

над дорогою Хигата

крик утиной стаи.

За холмом Эмон ударил

колокол в часовне.

Ясная луна восходит

в небе над полями.

Разум от тоски мутится.

Как слезам не литься!

В зарослях поблекших хаги

злобный вихрь ярится,

буйствует в хмельном задоре,

клёны оголяет,

то утихнет, то взметнётся —

покоя не знает.

В рукавах озябли руки,

промокают ноги.

Я с фонариком зажжённым

бреду по дороге.

Мне места эти знакомы.

Всё-то здесь я знаю.

Песенку о бедной дзёро

тихо напеваю:

«Хороши порой осенней

пурпурные склоны,

где сквозь дымку на закате

проступают клёны.

Радуга мостом прозрачным

тянется за горы,

и спешит к мосту добраться

молодая дзёро».

Поздние побеги риса

полегли под градом.

Сотрясают ураганы

мыс Касивадзаки…

Долго ль тешиться сравненьем

цветов запоздалых?

Долго ли с Восточным краем[178]

сравнивать столицу?

Я в скитаньях бесконечных

до смерти устала.

Ах, куда бы мне прибиться,

где остановиться?

Та, что украшеньем Тика[179]

столько лет считалась,

ныне странствует по свету

перекати-полем,

позабыта, одинока —

как судьба жестока!

Вот бреду неверным шагом

к придорожной чайной.

«Эй, ворота отворите,

странницу впустите!

На минутку подойдите,

в оконце взгляните!..»

Прибежал на зов хозяин

халат поправляет.

Видит, что явилась дзёро —

сразу уговоры…

С ним ли на ночлег остаться,

с жизнью ли расстаться?

Может лучше заколоться,

чем ему отдаться?

Ах, не знаю, то ль заплакать,

то ли рассмеяться…

Плоть не вечна в этом мире.

Наша жизнь — роса.

Без следа в земле истлеет

пышная краса.

Ту, что прелестью пленяла,

услаждала взор,

обратит во прах бездушный

рока приговор.

Кости, брошенные в поле,

ливнем окропит,

выбелит студёным ветром,

зноем опалит…

Мы к горнилу преисподней

вместе побредём

под осенним хмурым небом,

под косым дождём.

Не роса порой вечерней

увлажняет путь —

грешных слёз поток струится,

стон стесняет грудь.

Знаменье нам предвещает

муки в двух мирах:[181]

боль, обиды, холод, голод,

нищету и страх.

Суждено все сферы ада[182]

нам пройти с тобой —

стала нам любви отрада

смертною тропой…

Ты прохлады захотел —

Ветерок прошелестел

И на наше изголовье

Свежестью дохнул

В спальне, где забылись мы

Под покровом летней тьмы,

Ветерок повеял нежный,

Свежестью дохнул.

Ах, как долго длится ночь!

Злой тоски не превозмочь.

Плачет, плачет надо мною

Горная кукушка.

В изголовье рукава[183]

Просушила я едва —

Больше слёзы лить не станем,

Горная кукушка!

Ночь осенняя темна.

В небесах плывёт луна.

Как обидно до рассвета

Плакать здесь одной,

Горько, горько в час ночной

Под блуждающей луной

За окно глядеть в думать

О судьбе иной…

Будто вновь пришёл ко мне

В ясный полдень по весне

Самый первый мой, желанный

Ненаглядный мой.

Он, любви моей под цвет,

В яркий пурпур был одет,

Самый первый мой, желанный,

Ненаглядный мой…

Вот и колокол рассветный

Говорит: «Пора!»

Всё равно не будет завтра

Лучше, чем вчера.

Так учил великий Будда:

Жизнь — всего лишь сон.

Прозвучал удар последний,

А первый — был ли он?..

Пусть в ином перерожденье

Буду я иной,

А сейчас любовь земная

Властна надо мной.

Что мне проку от учений,

Данных на века,

Если жизнь моя — росинка

В чашечке вьюнка!..

В ночь случайной нашей встречи —

Колокольный звон.

Ах, в душе прошедший вечер

Воскрешает он!

Я б ещё тебя любила,

Во сто крат нежней,

Но пора, — иди, мой милый,

Возвращайся к ней…

До чего же горько мне,

До чего обидно!

Ведь ворчуньи-узорчаткя

В комнате не видно,

Только всё бранится кто-то:

«Кйра-кйрэ-кйра!»

Ох, не будет нам с тобою

Ни любви, ни мира…

И в счастливые минуты

Мне покоя нет.

Вместе горше почему-то

Ожидать рассвет.

Вот в полях запели птицы.

Манит зелень трав.

Жемчуг на шёлку искрится,

Увлажнив рукав.

Пусть на твой вопрос ответом

Будет: «Блеск росы!» —

Так в жизни в мире этом

Сочтены часы.

Ночь весенняя на ложе,

Твой горячий шёпот…

Ах, любовь, утраты множа,

Умножает опыт.

Как тоскливо стало в спальне,

Пусто, одиноко.

Сон без милого печальней

Прошлого урока

Я уткнулась в изголовье,

До зари проплачу:

Снова, снова мне с любовью

Не было удачи!..

В водах Тацута[185] кружится

Палая листва.

Вспоминаю милых лица,

Нежные слова.

Предрассветною луною

Берег озарён.

Над излучиной речною

Рдеет старый клён.

Много ль проку в укоризне,

Если всё равно

От любви к любви но жизни

Плыть мне суждено…

Вижу тьму ночного свода

Из каморки тесной:

Раз в году стихают воды

Быстрины Небесной.[186]

К перевозчице Сороке

Обращусь с мольбою —

Так давно минули сроки

Наших встреч с тобою!

Будто становлюсь я, право,

Той Ткачихи тенью.

Для души одна растрава

Звёзд соединенье.

Там, у берега морского,

Водорослей груды.

Мошек жалобное пенье[187]

Слышится повсюду.

Первый ливень над полями —

Осени примета.

Скоро, скоро сбросят горы

Всё убранство лета.

Жизнь бесследно испарится

Утренней росою.

Ах, зачем так страшно воет

Ветер за стеною?..

Воды Ёсино умчали

Вешних вишен цвет.

Лоно Тацута устлали

Жёлтые листы.

Попрошу волну речную

Передать привет, —

Может, о любви вчерашней

Снова вспомнишь ты.

Бросила с моста в протоку

Весточку-письмо,

Где переплелись, обнявшись,

Наши имена.

По теченью, по теченью

Пусть плывёт само.

Пусть к тебе его доставит

Вестница-волна…

А луна всю ночь светила

Сквозь покров тумана…

Всё, что между нами было,

Было так нежданно.

Аромат душистой сливы

С ветром долетает.

Сон об участи счастливой

До зари растает.

На плече твоём вздремну я

Вместо изголовья —

Пусть хулит любовь земную

Чёрное злословье!

Муженёк собрался в Эдо —

Меня покидает.

Пусть в погожий день шагает,

Устали не знает.

Только пусть без потаскушек

Ночлег выбирает!

Говорил в ином рожденье

Вечно будем вместе,

А теперь и глаз не кажешь

К будущей невесте![188]

Ох, моя была бы воля,

Будь уверен, милый,

Я б тебя к себе гвоздями

Накрепко прибила!

Доброе вино — в трактире,

Чай, конечно, в чайной,

А в Кицудзи — дзёро плачет

У реки Печальной.[189]

Ты не плачь, не убивайся,

Милый твой вернётся.

В пятую луну вернётся —

Шестой не дождётся!

Станом тонок, как девица,

Миленький мой.

Только с неба мог спуститься

Миленький мой.

Он вчера но горной тропке

Брёл застенчивый и робкий,

Дымкою увит.

Не могла я надивиться —

Ну по всем статьям девица!

Прямо райский вид…

В мире бренном ты живёшь.

Пей-гуляй в гостях!

Завтра вспомнишь и вздохнёшь

О минувших днях.

Разве кто-то на века

Жизнью овладел?

Вроде, смертного пока

Ждёт иной удел…

Я потешиться не прочь —

Заходи любой!

Всю сегодняшнюю ночь

Проведу с тобой.

Ничего, что допоздна

Ждёт тебя жена, —

Пей вино, пока в бутыли

Не увидишь дна!

Погляди-ка, погляди,

Вон Уэно впереди,

Юсима, Асакуса, Сумидагава.[190]

Уж как ветер ни свисти,

Шляп тебе не унести —

Эти шляпы из Уэно

Пригодятся нам в пути!

Днём и ночью клич олений

Душу бередит.

От избытка впечатлений

Бедный зверь трубит.

Роет он копытом листья,

Право, что за стать!

Вот бы шёрстку — да на кисти,[191]

О любви писать…

Ox, какого же вакасю

Видел нынче я —

Поутру он шёл из замка,

Ей-же-ей, друзья!

Кабы тушь была да кисти,

Да бумаги лист —

Хоть малюй с нею картинку,

Так хорош, артист!

Ту картинку бы да в спальню…

Только вот семья!..

А не то увёз бы, право,

Ей-же-ей, друзья!

В бренном мире мы живём,

В мире суеты.

В меру курим, мною пьём,

Нюхаем цветы.

В жизни всё возьмём сполна,

Чтоб в урочный час

Закатиться, как луна…

И не станет нас.

Жизнь — всего лишь наважденье,

Но ведь хороша!..

Станет плоть бесплотной тенью,

Отлетит душа.

Наслаждайся же покуда.

Балуй естество:

Пей, да пой, да веруй в чудо —

Больше ничего!

С изголовья травяного

Полная луна

Над равниною Мусаси

В облаках видна.

Мне в пути тоску о милом

Вновь навеют сны.

Верно, от росы вечерней

Рукава влажны…

Ты о чём, сверчок, толкуешь

Ночи напролёт?

Не о милой ли горюешь,

Что уже не ждёт?

Не томи напрасно душу,

Ведь и без тебя

Нашей клятвы не нарушу —

Умереть любя!

В предрассветный час унылый

Вижу я во сне,

Как, целуя, шепчет милый

Обещанья мне.

Ах, проснуться — окунуться

В горести опять.

О превратном, невозвратном

Слёзы проливать!..

То ли горных бурь ворчанье

Слышится с вершины,

То ли ручейка журчанье

На лесной лощины.

Ветер в соснах сиротливо

Всё зовёт кого-то,

И звучат его призывы

Музыкою кото.

Опустился летний вечер,

И доносит с моря

Посвежевший южный ветер

Жалобу тидори.

Видно, вместе нам с тобою

Нынче плакать птица!

Было нам дано судьбою

С милым разлучиться…

Барабанит дождь вечерний

В дверь и в окна дома.

Капель шум глухой я мерный,

Лёгкая истома…

Как печально где-то в соснах

Ветер напевает —

Будто об ушедших вёснах

Мне напоминает.