Осенние перелеты (сборник)

Пурга

Муха в Ленькиной комнате нервно летала под потолком, но вот она спикировала в щель между стеной и шкафом и там затаилась. В комнату вбежали Ленька, Наташка и Коля. Наташка придавила дверь спиной и бессовестно заревела.

– Не реви… Ну, пожалуйста, – попросил Коля.

– Тебе ничего, ты гость безответственный, – завыла Наташка. – А Леньке всыплют. Ему всегда за всех попадает…

– Ага, – сказал Коля. – Мне что? Я гость. У меня отец потерялся… У меня вообще никого нет… Я, может, вообще в Африку подамся с Санькой…

– Да перестаньте вы. Чего вы?.. – Ленька сел на кровать, сгорбился, как старичок. – У некоторых такая судьба – отвечать, – сказал он. – Ничего, я уже привык…

Наташка вдруг глаза вытерла, они у нее заблестели с лукавой надеждой.

– Ленька, побежали на остров. Там у летчиков кино в пять часов. Придем после кино – к директору уже поздно. Нас тогда к нему завтра вызовут.

– Все равно, что сегодня, что завтра, – возразил Ленька.

– И не все равно. Завтра понедельник. А в понедельник директору всегда некогда.

– Ну, пойдем, – сказал Ленька без особого энтузиазма. Наташка вырвала лист из тетрадки, принялась записку писать. Ленька и Коля застегнулись, замотали шарфы, рукавицы надели.

В комнату просунулся первоклассник. Волосы стояли у него торчком.

– Соколовы, вы зачем одетые? – медленно поводя глазами, спросил первоклассник. – Куда вы собрались?

– Давай проваливай! – набросилась на него Наташка.

– Я по делу, – первоклассник отпихнул Наташку двумя руками. – Ты, что ли, Чембарцев Коля? – спросил он. – Сведения есть. На гидропост вертолет посылали. Там одни собаки…

– А папа? – Коля побледнел.

– Соколовы, куда вы собрались? – спросил первоклассник. Он заглянул в записку и получил от Наташки подзатыльник.

– Куда собрались, туда и пойдем, – сказала Наташка и вытолкнула первоклассника в дверь. – Проваливай. Не вынюхивай.

– А ты, Соколова Наташа! – выкрикнул первоклассник. – Ты не пихайся.

– Давай, давай… – Наташка прижала дверь спиной.

– Раз собаки на гидропосту, значит, он на вездеходе уехал, – объяснил Коле Ленька. – Наверное, у него поломка. Где-нибудь загорает…

– Приказ по поселку Порт, – сказало радио суровым голосом капитана порта. – Третье предупреждение. С этой минуты поселок переходит на штормовое расписание. Никому из помещений не выходить. Лицам, занятым на круглосуточных вахтах, выходить только группами в связке. В случае возникновения аварийных ситуаций звонить и докладывать непосредственно мне.

Наташка медленно сползла по двери на пол.

– Пурга, – выдохнула она. – А мы и не слышали… Этот балбес. Сережка красноухий, он нас в кладовку запихал. А мы отвечай… – Глаза у Наташки стали большими и совсем темными. – А как же мама? – Наташка стала на четвереньки и поползла под кровать, подвывая: – Ой, что нам буде-ет…

Ленька подошел к столу, угрюмо скомкал записку и бросил ее на пол.

В дверь поскребся кто-то. Ленька и Коля мгновенно нырнули под Ленькину койку. Дверь отворилась тихонько. В щель просунулась голова первоклассника. Он оглядел комнату, сложил губы румяным бубликом, чуть слышно присвистнул и ретировался.

На улице застонало, загрохотало, – казалось, сгружали над темной землей тысячи тонн листового железа. Оно летело вниз и сталкивалось друг с другом, выло и грохотало и рвалось с чудовищным и нестерпимым скрежетом. Налетевший снежный заряд сделал воздух непроницаемым для уличных фонарей. Стекла загудели упруго и как бы прогнулись внутрь.

– М-мама в пургу попадет, – сказала Наташка, захлебываясь слезами.

– Она же полярница.

– Если полярница, пурга что, вокруг нее обежит? – пробормотал Ленька. – Конечно, мама пургу заранее услышит. Где-нибудь спрячется, пересидит…

– Ленька, пурга – очень страшно? – спросил Коля шепотом.

– Спрашиваешь! Стихийный ужас. От земли оторвет и шмякнет. И вдребезги.

– Почему вдребезги?

– Потому что ты уже ледяной будешь. Заскрипела дверь. Ребята затаили дыхание.

– Соколовы! – В комнату вошла Ниночка Вострецова. – Дикари, пожалуйста, молчите у директора про Сережку. Ему по дисциплине отметку снизят, а ему в военное училище поступать… – Войдя, Ниночка принялась поправлять перед зеркалом прическу. – Слышите, Соколовы? – Она повернулась и только тут заметила, что никого нет. – Наверное, в игровой комнате, в хоккей режутся. Вот безответственные микробы… – Ниночка хохотнула красивым голосом и вышла.

Коля прыснул в кулак, показал Леньке, как якобы Ниночка ресницы подводит и загибает. Даже пропел на якобы заграничном языке. Ленька тоже хихикнул. И вдруг Коля спросил:

– Ленька, а вдруг и его?

– Кого?

– Отца.

– Не городи. Тебе же сказали – он с вездеходом. Вездеход кругом закрытый, железный. Пурга ему нипочем. Пересидит… А может, он в избушке охотничьей схоронился. Он местность хорошо знает. – Услыхав сладкий и протяжный Наташкин вздох, Ленька сказал: – Уснула. Она, когда поревет, всегда засыпает. Натура такая… Я всю ночь книжку читал и то не сплю, а она тут же…

Спит Наташка, губами во сне причмокивает и улыбается. Видит Наташка во сне марсианских пионеров с круглыми ушами. Все они в красных галстуках. Главная марсианская пионерка, очень похожая на Наташку, речь говорит, только слов не слышно из-за прекрасной марсианской музыки. Ленька и Коля смотрят на кроватную сетку. Дверь снова скрипнула. Мальчишки прижались щека к щеке. Но в комнату никто не вошел.

– Слышь, а может, сегодня не вызовут? – спросил Коля. – Слышишь, чем так лежать, давай я тебя в шашки обыграю. – Коля вылез, тихонько прикрыл дверь, взял шашки и снова нырнул под кровать. Толкнул Леньку, а Ленька спит. Спит и во сне улыбается.

Видит Ленька теплое Черное море.

На берегу город высокий и вывеска, как на вокзале: «Одесса».

По пляжу бегут ребята, среди них Наташка и Коля. С ними пионервожатая – радистка Рая. Она покупает всем ребятам мороженое и говорит: «Угощайтесь. У нас в Одессе мороженого навалом – прямо из Арктики доставляют».

Коля потряс Леньку за плечо.

– Уснул, сморился. У них у обоих натура такая – спят… – Коля потренькал пружинами сетки, лягнул Леньку ногой, в надежде, что тот проснется. Вдруг у самого своего лица Коля увидел скомканную Ленькой записку. Коля развернул ее, разгладил. «Мы ушли на остров кино смотреть…» – прочитал он. И вдруг улыбнулся. Быстро вылез из-под кровати, положил записку на стол и так же быстро юркнул обратно. Коля смотрел над собой в сетку и, улыбаясь, посвистывал. Тихонько посвистывал и весело.

Один мой знакомый мальчик имел привычку свистеть, когда у него было хорошо и весело на душе. Он насвистывал, даже когда читал интересную книжку. Такой был свистун. Однажды учительница вызвала его читать стихи Пушкина о вещем Олеге. Прочитал этот мальчик строчку и от восторга свистнул. А в том месте, где «гробовая змея… выползала…», мальчик так рассвистался, что учительница была вынуждена открыть окно и сказать:

– Лети, милый, на волю, наша школа не для пернатых.

Улетел мальчик. Где-то сейчас летает?..

Коля еще раз глянул на записку. Сказал:

– Для юмора. Проснемся когда – похохочем… – Глаза его закрылись. Улыбаясь во сне, он потянулся, подтолкнул плечом шашки к трубе парового отопления. В полу возле трубы была дырка. Ее позабыли заделать, когда отопление ремонтировали.

Повариха Татьяна Гавриловна, распаренная от съестных паров, поставила на стол тесто. В тесто упала шашка. Уставшая к вечеру повариха подняла голову и закричала:

– Ленька, перестань безобразничать, я тебя за уши оттаскаю.

Дверь в пятнадцатую комнату широко отворилась – вошла Нитка.

– Соколовы, миленькие, вас к директору. Вы про Сережку не говорите, ему в военное училище поступать… – Нитка оглядела комнату. Лицо ее стало сердитым. – Ну, Соколовы, – сказала она. – Действительно, сверхнахалы. Их к директору «немедленно», а они, наверное, в игры играют…

– Нитка…

Нитка оглянулась. Позади нее стоял первоклассник с глазами широко раскрытыми и почти белыми от переживаний.

– Нитка, они одетые были, – сказал первоклассник. Глаза его почти закатились. – Они куда-то идти собирались…

– Куда идти – пурга…

– Нитка, – голос первоклассника тоненько зазвенел. – У них ушанки были завязаны… И рукавицы. Нитка потрясла головой.

– Что ты плетешь? Пурга. Ты, может, не слышал? Первоклассник хлебнул воздуха и заплакал.

– Они тут записку писали. Соколова Наташа писала… Нитка подошла к столу. Прочитала записку, наспех нацарапанную Наташкиной рукой: «Мы ушли на остров кино смотреть. Не беспокойтесь, нас там покормят».

– Как это – ушли? Когда?

– Перед самым третьим предупреждением… Нитка бросила записку и вылетела из комнаты. Первоклассник нос вытер – сделался похожим на маленького старичка.

Пурга за окном ударила грохотом столкнувшихся броненосцев. Единственная в интернате муха, которой Ленька Соколов так гордился, вылетела из-за шкафа и, как привязанная, принялась летать под лампочкой туда-сюда.

Директор школы-интерната сидел в своем кабинете. Напротив него сидел старый учитель физики. На столе лежала Колина десятка.

– Внесем… – бормотал физик. – Странная логика…

– Говорит Центральная арктическая метеостанция. Ураганный ветер, достигнув поселка Порт, движется в юго-западном направлении с возрастающей скоростью. Всем населенным пунктам, расположенным в этом направлении, принять самые срочные меры. Для самолетов закрыты порты Норильск, Салехард…

В кабинет ворвалась Нитка. Выкрикнула:

– Соколовы!.. – и заревела.

– Я – борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. Прошу посадку.

Рая спала на диване, укрытая шубой. Вместо нее дежурила ее сменщица Клава.

– Я – борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. Прошу посадку…

Клава подбежала к дивану.

– Рая, Рая! Володя посадку просит.

– Я – Порт. Борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть, вы что, в своем уме? Набирайте предельную высоту и уходите.

– Не могу. Едва дотянул до вас – кончается горючее.

– Куда же ты его дел? Ты же вылетел от нас с полными баками?

– Я – борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть, – спокойно прозвучал голос летчика Володи Войкова. – Поглядите на ваши часы – сколько прошло времени с вылета? Пока дорасчистили полосу, я над ними ходил. Короче – горючее на нуле.

– Черт знает что! – аэродромный диспетчер приплюсовал к черту многочисленную нечистую силу рангом помельче. – Даю начальника. Я разрешить не могу.

Рая и Клава с ужасом переглянулись, потом посмотрели на часы. Секундная стрелка обежала полный круг, пока не раздался начальственный голос:

– Володя, ты меня слышишь? Садись восточнее нас в тундре, там нет торосов. Садиться будешь на брюхо. Ты меня понял?.. Постарайся пройти над скалами пониже.

– Я – борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. Вас понял.

В комнату номер пятнадцать поспешно вошли Нитка, директор школы Петр Савельевич и совершенно расстроенный учитель физики.

– Я виноват, – бормотал он. – Я на них накричал… Нитка показала записку. Директор и учитель физики прочитали ее по очереди.

– Погибнут… – Нитка протяжно всхлипнула. – В проливе пурга с двойной силой ду-ует… Там – как в трубе… Их разобьет о торосы.

Может быть, вихрастому первокласснику понравилась роль очевидца, может быть, вид директора и учителя приободрил его, но он тоже вошел, по-свидетельски носом шмыгнул.

– Они одетые были. Ушанки тесемками завязали…

– Ах, как все получилось… Ах, как все получилось… – бормотал физик.

В коридоре толпой стояли ребята, и большие, и маленькие. Они расступились молча, дав дорогу директору и учителю.

Когда дверь в комнату закрылась, Наташка заворочалась во сне и, не открывая глаз, пробормотала:

– Не стягивайте с меня одеяло – мне дует…

– Я – «фиалка». Борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. Отвечайте. Как у вас? Отвечайте. Володя, это я, Рая… – Рая закусила кружевной платочек зубами.

Кроме нее и Клавы, в радиорубке находился капитан порта.

– Молчит, – прошептала Рая, не выпуская платка из зубов.

– Ему сейчас говорить некогда. Посадить самолет в такую пургу – онемеешь. – Капитан покачал головой, прошелся вдоль комнаты и снова остановился за Раиной вертящейся табуреткой. – Чембарцев не отозвался?

– Нет…

– Я – борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть… – четко сказало радио.

И Рая, и Клава, и капитан затаили дыхание.

– Я – борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. Сел на брюхо. Есть раненые. Пришлите вездеходы.

– Слава богу, – облегченно вздохнул капитан. Вытер платком седые виски и затылок вытер. – Позвоню на гидробазу, распоряжусь насчет вездеходов. Уточните их местоположение.

– Я – «Фиалка», я – «Фиалка»! – закричала Рая в микрофон, прижавшись к нему губами. – Уточните ваше местоположение. Я – «Фиалка». Володя, слышишь меня?

Капитан подошел к столику с телефоном. Не успел он снять трубку, как телефон зазвонил.

– Капитан слушает… – Лицо его сначала выразило досаду, потом недоумение, потом некое беспомощное раздражение, какое бывает у занятых людей, когда их отвлекают нелепостями и ерундой. – Что?.. Какие ребята? Через пролив? Какой пролив?.. Что вы городите?

Рая и Клава, смутно догадываясь, о чем речь, встали из-за стола.

Вдруг капитан все мгновенно понял.

– Через пролив?! – закричал он. – Да как!.. – Но тут же взял себя в руки. Осевшим тяжелым голосом сказал: – Вас понял. Принимаю срочные меры.

– Я – борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть, – сквозь хрипы и свисты прорвался голос. – Точно местоположение дать не можем. Мы приблизительно в пятнадцати – двадцати километрах от устья залива. Будем давать вездеходам радиопеленг. При подходе включим огни.

Капитан подошел к микрофону.

– Борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть, тяжелораненые есть?

– Кажется, нет… В машине лютый холод. Обшивку распороло на застругах.

– Говорит капитан порта. Продержитесь часа три? У нас пропали дети. Ушли в пургу. Вездеходы придется отправить на поиск ребят.

Радио помолчало и ответило как бы со вздохом:

– Что поделаешь, капитан. Постараемся.

Капитан сказал Клаве:

– Включите радиосеть. – Он взял микрофон в руки. По всему поселку, по всем службам и жилым домам разнесся его командирский голос: – Говорит капитан порта! Тревога! Трое ребят из интерната пошли через пролив на остров. Судя по времени, пурга накрыла их в середине пролива. Всем жителям, способным идти в пургу, собраться в клубе порта. Из домов выходить группами, в связке. Морякам с зимующих кораблей, портовым рабочим, работникам аэродрома снарядить спасательные отряды. Повторяю…

– Петр Савельевич, пустите! – Сережка Коновалов, одетый по-штормовому, стоял перед директором в директорском кабинете. Вид у Сережки был решительный и отважный. Не напрасно собирался Сережка Коновалов в военное училище.

Директор сидел за столом, уперев голову в скрещенные ладони. В дверях толпились десятиклассники, как и Сережка Коновалов, одетые по-штормовому.

– Петр Савельевич, мы уже не дети! Директор переместил ладони к ушам.

– Петр Савельевич, мы уже почти солдаты. А вы…

– Выйди вон, Коновалов.

– Петр Савельевич, меня нужно обязательно пустить… Петр Савельевич, это я виноват. Я пацанов в кладовую запихал.

– Слышите, Коновалов, вам говорит старый, больной человек… – Директор действительно казался очень старым и очень больным. Думал директор о том, что пора ему на пенсию, что уже не может он воспитывать детей, как нужно.

– Петр Савельевич…

– Сережка, я тебе сказал – выйди вон! – Директор поднял голову. – В школе, Сережа, все дети, кроме учителей и обслуживающего персонала.

Десятиклассники в дверях, в том числе здоровенный штангист, который смог бы, не напрягаясь, посадить старого директора на шкаф, опустили головы.

– Петр Савельевич! – в последний раз с безнадежным отчаянием выкрикнул Сережка Коновалов.

На радиостанции капитан порта, уже одетый, чтобы идти в пургу, говорил в микрофон:

– Спасательный отряд с кораблей, пойдете по центру пролива. Спасательный отряд с острова, вы пойдете вдоль вашего берега. Растягивайтесь в цепь, чтобы сомкнуться с моряками. Я поведу отряд порта и добровольцев. Поддерживайте связь со мной и с «Фиалкой». Мои позывные «Парус». Вездеходы и собачьи упряжки зверпромхоза пойдут вперед. Всё! Выходите на лед.

Говорят, сны нужны человеку, как некий громоотвод. Если человек не видит снов, его мозг быстро устанет, а то и вовсе сгорит.

Наташа видела сны с танцами, с цветами и шумными аплодисментами и любила их пересказывать. На что Ленька неизменно ей говорил:

– Завела канитель. Ничего ты не видела – одно твое бахвальство.

Сам Ленька смотрел сны уютно, как смотрят кино. Себя во снах он воспринимал как бы со стороны.

В этот раз видел Ленька летнюю тундру, всю в разноцветных травах, синее море и толстых чаек, важно расхаживающих у самой воды. Как будто он, Ленька, сидит на железной бочке из-под бензина, которую отец насадил на врытый в землю столб, приладил ручки крестом и при помощи этом конструкции, накручивая на нее трос, вытаскивает из воды то тяжелую моторную лодку, то брюхастых белух, у которых спина отливает синим, как вороненая сталь.

Сидит Ленька на бочке и ничего не делает. Отец с матерью ушли на моторке селедку ловить – Леньку с собой не взяли.

Ленька подумал: «Что я – Наташка, чтобы меня не брать? Я побыстрее мамы могу управляться с сетью».

Скачут вокруг Леньки собаки, приближаются к нему вплотную, чтобы его в нос лизнуть и еще как-нибудь выказать собачью радость. Гонит их от себя Ленька, отпихивает и хохочет. Только Казбек, собака серьезная, вожак, к нему ласкаться не лезет. А больше всех лезет Жулик, лохматый и звонкий. Вдруг собаки остановились, уши насторожили и прянули в тундру. Почувствовал Ленька тревогу в сердце, соскочил с бочки, побежал вслед за собаками. А бежать и не нужно. Идет по лощине прямо на собак олененок. Идет, качается на ломких ногах. Голову опустил. Ленька кричит собакам:

«Назад! Назад!»

Стали собаки, окружив олененка кольцом. Рычат, поскольку все, как одна, ездовые и охотничьи. Ленька их растолкал – они рычат, – подошел к олененку, а шкура у олененка серая, даже багровая и шевелится.

«Гнус», – догадался Ленька. Провел рукой по спине олененковой. Олененок вздрогнул, рука вся в крови. Ленька с себя свитер стянул, стал им хлестать олененка и тереть, чтобы гнуса раздавить. Потом, охватив его шею руками, потянул к воде, к морю. Идет олененок, от гнуса слепой. Следом собаки идут, хвосты поджали – почувствовали привыкшими к людям сердцами, что в эту минуту лаять не следует.

Ленька завел олененка в воду. Поливает его из ладошек, и мошка стекает, как серая краска. А там, где мошка слиняла, – шкура олененкова становится белой. Моет Ленька олененка. Глаза отмыл. Из ушей гнуса выгнал. Стоит олененок белый, слабый-слабый. Глядит на Леньку большими лиловыми глазами.

Застрекотал сон. Побежали непонятные быстрые картинки, как иногда бывает на кинопередвижке с изработанной лентой.

Вдруг картинка хорошо пошла, но другая уже.

Видит Ленька себя и веселого олененка совсем здорового. И уже зовут его Васька, и уже он бодается с Жуликом и тычет губами в Ленькины ладони – хлеба просит.

Осенью, когда уходили оленьи стада из приморья, где летом мошкары меньше, в лесотундру, где зимой корма больше, ушел и Васька вместе с ними.

Может, снова придет…

– «Фиалка», отряд с кораблей вышел на лед.

– «Фиалка», отряд с острова вышел в пролив.

– «Фиалка», я – «Парус», все три отряда соединились.

Следите за нашими позывными.

– Я – «Фиалка». Борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть, как у вас?

– Ничего, сестренка, терпим. Пробоины заделали брезентом. Скоро самолет занесет снегом – будет теплее. Штурману плохо, сестренка… Соображаем чайку погреться.

Рая уставилась на окно, на цветок – бегонию королевскую.

– Не кисни, – сказала Клава. – Наша работа такая – держаться.

На зимовке Соленая Губа гидролог Чембарцев сидел за столом с градусником под мышкой. На столе самовар пофыркивал. Напротив Чембарцева Степан Васильевич сидел с двустволкой в руке.

– Не беги, не беги. Пальну. Дробь бекасиная – сильно не поранит, но и скакать не захочешь.

– Враг ты, Степан. Колода ты. Дети гибнут…

– Не поспеем. До поселка больше ста километров… Покажи температуру.

Гидролог вытащил из-за пазухи градусник, посмотрел и сунул его в стакан с чаем.

– Последний градусник загубил… Сиди, говорю!

– Я – гидропост Топорково, – сказал приемник. Чембарцев и Степан Васильевич разом вскочили.

– Я – гидропост Топорково. «Фиалка», Чембарцева больше не кличь. Он у нас лежит на печке, мазью намазанный. Обморозился он, Раиса. Посылай ему вездеход с доктором. Ты поняла? Это я, тетя Муся с Соленой Губы. Так что не беспокойся… – Приемник закашлялся с присвистом и тяжело задышал.

– Мария, – выдохнул Степан Васильевич. – Ух, Мария…

– Жива, – прошептал Чембарцев.

– Зимовка Соленая Губа, слушай меня, – сказало радио голосом сморенным, но со строгостью. – Степан, ты слышишь? Это я. Я тут, на Топорково. Я когда выходила, пургу объявили. Я и подумала: с ребятами я еще потом разобраться успею, а гидропост нараспашку, собаки голодные, да еще пурга греха понаделает – и повернула сюда. Евгению скажи, как очнется, – я собак в избу загнала. Сейчас печь затоплю – накормлю.

– Вот! – крикнул Чембарцев. – Она против ветра шла – одна! Женщина! А мы на машине.

– Степан, я тебе говорю: простыни сними. Сними простыни – пургой унесет. Ух, Степан. У меня на мороз повешены…

– Я – «Фиалка». Вызываю гидропост Топорково. Тетя Мусечка, спасибо тебе…

– Пойду, раз велит, сниму простыни, – сказал Степан Васильевич. Надел шапку-ушанку, ватник надел и вышел. Со двора, крытого крепкой крышей, ворвался – холод и грохот пурги.

– Я – борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. «Фиалка», как там V вас? Как в проливе?

– Я – «Фиалка». Пока ничего не известно. Как вы держитесь?

– Штурману очень плохо. Другим раненым тоже. Холодно…

Чембарцев схватил полушубок. Обмотал шею шарфом. Когда он надевал шапку, которая не налезала на его забинтованную голову, в избу вошел Степан Васильевич.

– Какие простыни! И столбы повалило… Ты куда это вырядился? Опять?! – Степан Васильевич потянулся к ружью.

– Сколько от нас километров до самолета? – спросил Чембарцев, напялив, наконец, шапку на голову.

– Километров сорок. А что?

– Плохо им. Похоже, штурману совсем тяжело. Степан Васильевич повесил ружье на стену.

– Ты дома будь. Попробую собак поднять.

– Что ты надо мной сторожем стоишь?! – закричал на него Чембарцев. – Нянька нашлась бородатая… Что ты там на своих дохлых собаках сделаешь? Ну, одного увезешь. И то вряд ли. Они у тебя еще отдышаться не успели.

– А ты что сделаешь на своей железяке без рации? Даже самолет не найдешь, его, поди, под верх занесло. А собачки учуют. Собачки найдут.

– Вот и грузи собак в вездеход. И нарты грузи. Одеяла, шкуры. Побольше всего… Давай, давай. Так я и Кольку своего быстрее увижу.

– Грузи сам! – проворчал охотник. – Грузи! Чего рот раззявил? Я пойду собак кликну. Упряжку налажу… – Степан Васильевич выскочил во двор с поспешной и нескрываемой радостью и закричал там: – Казбек! Жулик! Буран… Урчун… Сейчас. Сейчас тронемся… Собаки учуют. Найдут… – Потом он снова сунулся в избу, где Чембарцев загружался оленьими шкурами с пола. – Ты ведь насквозь больной. Температура ведь у тебя… – сказал он голосом надтреснутым и неубедительным. – Мазь захвати. На подоконнике. И спирт. Вон бутыль за этажеркой. А это мне давай, для тебя тяжело. – Степан Васильевич отобрал у Чембарцева шкуры, стянул с печи одеяло и вышел во двор к собакам.

Тихо на радиостанции. Часы тикают, словно маятник по вискам бьет. Пурга за окном неслась куда-то бесконечным экспрессом, груженным нечистой силой, которая выла, визжала и улюлюкала. Пищала чужая морзянка, наверное, пароходы переговаривались между собой в открытом теплом море. Ближние голоса перестали требовать подтверждения их распоряжений и сами на время поперестали распоряжаться. Они только спрашивали:

– Я – «Калмык». Я – «Калмык». «Фиалка», как у вас? Как с ребятишками?

– Я – «Тибет». Я – «Тибет». «Фиалка», как там в проливе?

Радистка Рая убавила звук в приемнике, чтобы эти настойчивые голоса не так били в сердце, но стало ей еще тревожнее. Она посмотрела на Клаву, и обе они посмотрели в темноту за окном, и обе от окна отвернулись. Они отчетливо видели, как идут люди, связанные друг с другом веревками. Ветер кидается им под ноги, в спину бьет – валит. Ищут люди за каждым торосом, в каждой трещине льда. Шарят электрическими фонарями. Впереди них идут вездеходы и собачьи упряжки. Светят вездеходы в пургу сильными фарами. Свет электрический упирается прямо во вздыбленный, содранный со льда снег. Бесится пурга возле фар, не дает свету светить. Идут собачьи упряжки, нюхают ветер, ловят мгновенные запахи – может, здесь те, кого ищут, может быть, рядом.

– «Фиалка», я – «Парус». Пока никаких результатов. Свяжись с больницей – налажен ли прием обмороженных? Троих я уже отправил в поселок. Ушли в связке.

– Я – «Фиалка». Все поняла, – сказала Рая четким голосом, каким и требуется отвечать командиру. Она встала, подошла к телефону.

– Больницу. Эмочка? У вас все готово? Сейчас начнут поступать люди… Нет, не нашли… – Она посмотрела на Клаву и носом легонько шумнула, как это делают дети, когда им нужно что-нибудь выпросить. – Клава, я по штормовому расписанию в больнице дежурю.

– Ладно, – сказала Клава, встала и начала одеваться. – Может, сама пойдешь, там все-таки оживленнее.

– Я – РУН-семьсот, – назвался московский голос. – «Фиалка», как там у вас?

– Я – «Фиалка», – ответила Рая далекому главному начальству. – Гидролог Чембарцев нашелся. Обморожен. Лежит с температурой на зимовке Соленая Губа. В безопасности… Борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть сел на брюхо в тундре к северо-западу от залива. Есть раненые.

– Как с ребятишками? – спросило начальство.

– Ищем.

– Держите нас в курсе.

– Есть, – ответила Рая.

– Раиса, я пошла… – Клава поцеловала подругу и вышла.

Представила Рая, как Клава пойдет одна, вцепившись в страховочную веревку. Хорошо, что недалеко идти – через улицу. И все равно пурга непременно повалит ее – только бы она веревку не выпустила. Часы тикали и все колотили ее по вискам. Представила Рая новогодний праздник, веселый и шумный. Представила долговязого гидролога Чембарцева. Размешивает Чембарцев шампанское в бокале чайной ложечкой и смотрит, как облепляют ложечку холодные пузырьки, как бегут они вверх витой струйкой. А вокруг танцуют веселые люди. И Рая танцует.

Только нехорошо ей – туфля жмет.

– Я – гидропост Топорково, – зашумел в наушниках испуганный запоздалый голос. – Раиса, чьи ребята пропали? Ты чего, Раиса, молчишь? Я тут печку топила, собак кормила, приборку делала, слышу – ребят ищут. Это я, тетя Муся с Соленой Губы. На всех зимовках матери сидят, ждут, – страшно нам, Раиса… Я говорю, не томи, чьи ребята? Ух, Раиса! Ты слышишь?

– Слышу, – прошептала в микрофон Рая.

– Ух, Раиса! Ух, враг! – зашумела в эфире Мария Карповна. – Как мне тут одной, если я мать? А как другим матерям?.. Ну, Раиса, я с тобой побеседую с глазу на глаз, как приеду.

– Слышу, – прошептала в микрофон Рая.

НАТАШКА ЗАПЛАКАЛА.

Жарко ребятам под кроватями в теплых шубах. Ворочаются они. Тяжело дышат – устали спать.

Повариха Татьяна Гавриловна сидела в кухне возле стола, вытирала глаза и нос платком. Жалела Леньку и Наташку, и новенького мальчишку жалела. И всех ребят, что на свете живут, жалела повариха Татьяна Гавриловна. Любила Татьяна Гавриловна детские кинофильмы смотреть в школе вместе с ребятами. И всегда радовалась – до чего у нас ребята сознательные. И всегда огорчалась – до чего у нас взрослые такие нечуткие. Ясно всем: Нитка Стекольникова в Сережку влюблена, в Коновалова. Ну и пусть. Без любви человеку холодно, особенно молодому. Ну и нечего ее попрекать. И не в чем. А есть такие нечуткие…

В вылезшее из кастрюли тесто, которое уже месить пора было и раскатывать для сладких пирожков ребятам к завтраку, упала шашка. За ней другая. Повариха Татьяна Гавриловна подняла глаза к потолку. Закричала:

– Ленька, ужо я тебе задам!.. – И осеклась. Смотрит в потолок странным взглядом.

Коля Чембарцев снов не видел. Исходя из данных науки, он их, конечно, видел, но враз забывал, и когда просыпался, то вылезал в жизнь, как вылезают из окопов засыпанные взрывом солдаты. Сны оставались в нем лишь чувствительными воспоминаниями, как память о вырванном зубе или горячем приморском песке.

Коля спал, и казалось ему, что он в темноте идет. Нету полярной ночи, сквозь которую огоньки видны, и звезды, и северное сияние. Темень вокруг густая и жаркая. Но от этой густой жары холодно. Наталкивается Коля на людей в темноте и просит: «Пожалуйста, включите северное сияние… Пожалуйста…» Но все от него отворачиваются. И никто не включает. «Пожалуйста… – просит Коля. – Будьте добры…»

– Я – «Парус». Я – «Парус», «Фиалка», мы подошли к устью пролива. Все заструги, все торосы обшарили… Собачьи упряжки рядом со мной. Вездеходы поворачивай назад. Прочешем пролив еще раз. Теперь против ветра идти… Люди, Раиса, устали…

– «Парус», «Парус», вас поняла. ВСД-шестьдесят семь, ВСД-шестьдесят девять, ВСД-сорок, ВСД-пятьдесят два. Я – «Фиалка». Поворачивайте обратно. Приказ капитана. Прочесывайте пролив в обратном направлении. Будьте внимательны, впереди вас люди. – И тут Рая добавила от себя: – Когда поравняетесь с ними, особо уставших и обмороженных возьмите на борт.

Идут люди согнувшись, некоторые касаются руками льда, чтобы пурга, бьющая в грудь, не могла опрокинуть их. Некоторые падают. Тогда останавливается вся цепь и ближние помогают упавшему подняться. Собаки впереди людей ползут. Собаки легкие и лохматые. Ветер отрывает их ото льда, как комья ваты. Хорошо, что собаки упряжкой связаны. Иногда ветер катит всю упряжку. Вместе с нартами.

– Я – гидропост Топорково, – сказало радио, всхлипнув. – Раиса, извини меня, я на тебя накричала. Измучилась я…

– Ничего, тетя Муся.

– «Фиалка». Я – борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть.

Рая молчит, словно оглохла – перестала воспринимать голоса и вопросы. Смотрит она на бегонию королевскую и не видит.

– «Фиалка», «Фиалка»… Сестренка, ты что?

– Ничего, – сказала Рая, очнувшись. – Володя! Слышишь, Володя? Как у тебя?

– Порядок, сестренка. О нас не заботься. Ищите ребят спокойно.

– Что случилось, Володя? Объясни толком.

– Сестренка, порядок. Штурмана моего вывезли и других раненых тоже.

– Кто вывез? Поблизости ни одного вездехода.

– Гидролог Чембарцев и Степан Васильевич с Соленой Губы вывезли… Гидролог тоже плох – вместо него за руль второй пилот сел. Мы, сестренка, ликуем. Теперь нам тепло. У нас тут тети Мусины одеяла, и шкуры, и спирт. Гуляем…

Директор школы стоял к комнате номер пятнадцать, смотрел на омара, которого Коля привез из Одессы. Сушеный омар парил над игрушечным мором.

Радио говорило московским бодрым голосом: «Нынешняя весна в Сочи на редкость ранняя. На бульварах и в парках зацветают нарциссы. Скоро распустятся тюльпаны – подарок голландских цветоводов…»

В комнату медленно и растерянно вошла повариха Татьяна Гавриловна. Протянула директору раскрытую ладонь – на ладони шашки. На недоумевающий, досадливый директорский взгляд повариха Татьяна Гавриловна показала пальцем – сверху вниз.

– Падают прямо в тесто… Тут дырка есть… Директор быстро шагнул к кровати. Валенок торчит. Директор шевельнул его ногой. Потом наклонился и вытащил из-под кровати Наташку. Вместе с поварихой Татьяной Гавриловной вытащил из-под другой Леньку и Колю.

– Что, уже завтра? – спросила Наташка, мигая.

Ребята еще протирали глаза, когда в комнату ворвался с красными пятнами на пушистых щеках Сережка Коновалов.

– Ты зачем в малице ходишь по школе? – строго спросила у него Наташка. – Знаешь, не разрешается.

– Я из вас душу вытрясу! – Сережка принялся хватать, тискать их, словно хотел убедиться, что это они в самом деле, а не плод усталого воображения. – Я из вас бифштексов наделаю! – кричал он. – Весь поселок ушел в пургу вас искать. Все в проливе. И собаки. И вездеходы. Даже я просился, дурак… Вы что?.. Надаю сейчас по ушам!

– Мы ничего, – сказала Наташка. – Мы… просто… В дверях толпились ребята, и маленькие, и большие. Сережка взял со стола записку, сунул ее Леньке под нос. Ленька медленно поревел взгляд с записки в пол, потом так же медленно глянул на Колю.

– Чего? – спросил Коля, стаскивая с себя шапку. Ребята из дверей уставились на него. – Чего вытаращились? – закричал Коля. – И пошутить нельзя?! Я для юмора…

Наташка заплакала и на четвереньках поползла под кровать.

– «Парус», «Парус». Я – «Фиалка». Вызываю «Парус»… Зазвонил телефон. Рая встала, сняла трубку.

– Да, – сказала она. – Это я. Что вы сказали? Под кроватью?.. Пошутили, вы говорите? – Она осторожно положила трубку. Ноги ее сделались неустойчивыми, словно стояла она не на синем бобриковом ковре, а на гладком, без задоринки озерном льду.

– Я – «Парус». Я – «Парус»… «Фиалка», все безнадежно. Мы обшарили пролив в обратном направлении. Посылайте вездеходы к самолету.

– К самолету уже идут вездеходы от горы Ветровой, – сказала Рая в пол. – Раненых вывезли…

– Я – «Парус». «Фиалка», почему молчите? – спросил из пурги капитан порта. – Что с вами?

Снова зазвонил телефон. Рая посмотрела на него, потерла виски, прибрала растрепавшиеся за смену волосы.

– «Парус», – сказала она. – Ребята нашлись. Они под кроватями лежали. Они пошутили…

Тихо стало. Даже пурга за окном как бы съежилась, обессилела. Радиоголоса дальние, радиоголоса ближние словно поперхнулись от этого сообщения. Потом загалдело все, засвистало. Завыла и загрохотала пурга. И в этом хохоте слышались Рае слова: «Они пошутили… Они пошутили…»

Ленька Соколов, привыкший за всех отвечать как старший, стоял у дверей директорского кабинета. А Коля сидел на полу в комнате номер пятнадцать и в сотый раз спрашивал голосом, охрипшим от раскаяния:

– Что, пошутить нельзя? Да?