Андрею не было присуще чувство мести. Но после этого мерзкого пасквиля Плуганова на Эпштейна он решил, что обязан отомстить этому ублюдку. И сделать он это может только самым доступным ему способом — снять фильм о Плуганове. И так, чтобы его все узнали. Он и актера подберет, на него похожего. И сделает он его отъявленным мерзавцем. Таким, каким Плуганов и является. И где бы он ни появился, с кем бы он ни разговаривал, чтобы все сразу вспоминали этот фильм. Пусть и за его спиной. Андрей и название фильма придумал: «Желтая пресса», олицетворением которой являлся Плуганов. Раньше он не мог бы и подумать о такой возможности, но теперь у него был Фима Бронштейн, а значит, и деньги, и прикрытие.
Еще давно Ксения сказала ему, что у нее есть компромат на Плуганова. Тогда он на это не обратил внимания, сейчас же он был ему как никогда кстати. Андрей позвонил Ксении. Она оказалась в Питере, но, когда с ним сможет встретиться, не знает. Плуганов каким-то образом узнал об их связи и сейчас не спускает с нее глаз. Когда ей удастся ускользнуть от него, она даст Андрею знать. Не теряя время, Андрей позвонил Фиме и договорился с ним о встрече. Когда Фима предложил ему опять встретиться в ресторане «Палкин», Андрей на этот раз возражать не стал. Если Фима платит, почему не побаловаться недоступными ему самому деликатесами. Когда официант, приняв заказ, отошел от стола, Андрей рассказал о статье в «Зеркале», клевещущей на Эпштейна и Алену.
— Вот тварь! — возмутился Фима.
— Он — изощренный! Через них он меня наказывает.
— А почему он к тебе так прицепился?
— За многое. За то, что от его помощи отказался. Но я думаю, что главное в другом. Я тебе не стал раньше говорить… У меня с его женой была небольшая интрижка.
— Ну тогда понятно. Надеюсь, она того стоит? — улыбнувшись и явно ожидая подробностей, поинтересовался Фима.
— Она — потрясающая женщина. Во всех отношениях. И на дух не переносит своего мужа. Но у меня правило — долгосрочных любовных связей я не завожу. Я люблю Тамару, а с кем-то переспать… Ну, сам понимаешь.
— Естественно. У меня то же самое. Что можно поделать, если мы, мужики, так устроены. Но жена — это святое. Так в чем тебе нужна моя помощь?
— Я хочу снять фильм про Плуганова. Да так, чтобы все, кто его знает, сразу бы узнали, что фильм о нем. Я и актера подберу, на него похожего. И антисемитизм его тоже раскрою. Он у меня завоет от злости. Но без твоей помощи мне фильм не снять. Ни финансовой поддержки от правительства, ни частных денег мне не получить. А в том, что фильм принесет прибыль, я не сомневаюсь.
— Андрюша, я же говорил, что можешь на меня рассчитывать. Ты меня за трепло держишь? — искренне возмутился Фима.
— Нет, конечно.
— Спасибо. Делай смету. Я подключу своего человека. С ним и будешь иметь дело. А сейчас давай выпьем за твой, нет — за наш успех.
На следующий день Андрей уже сидел в конторе Фимы на улице Восстания и разговаривал с его замом. А еще через несколько дней он встретился с Ксенией. Встреча была короткая в маленьком баре на Садовой. Ксения рассказала о случае, который произошел много лет назад с Плугановым. Она тогда еще была с ним не знакома и узнала об этом происшествии от его бывшей секретарши, которая раньше спала с Плугановым. О том, что она, Ксения, знает об этом происшествии, Плуганов не догадывается, а Андрей дал ей слово, что никто об источнике его фильма не узнает. Распрощавшись, они договорились при первой же возможности встретиться для более приятного времяпровождения.
Андрей впервые в своей работе собирался снимать фильм о реально существующих людях. По сути говоря, биографический фильм не только о Плуганове, но и о семье Малышевых, которой Плуганов сломал жизнь. Семья продолжала жить в Питере, и Андрей, позвонив и представившись, договорился о встрече. После долгого разговора с ними его отношение к Плуганову переросло в настоящую ненависть. Этот недочеловек был настоящий монстр. Малышевы не только разрешили показать в заключительных кадрах свои фотографии, но и попросили использовать их настоящую фамилию. После общения с Малышевыми Андрей провел несколько часов у компьютера, разыскивая все, что было в Интернете про Плуганова. Но ему нужно было знать, что сделало его таким мерзавцем, знать, как проходили его детство и юность, и Андрей решил лететь в Челябинск, где Плуганов родился и провел первые семнадцать лет своей жизни.
Прилетев в Челябинск, он сначала выяснил, где живут или жили Плугановы и в какой школе учился Всеволод Плуганов. Удостоверение кинорежиссера «Ленфильма» и его узнаваемость как актера открывали перед ним все двери. Родители Плуганова в Челябинске уже не жили: отец умер, а мать, много лет назад бросив мужа, уехала в Саратов. Со школой Андрею повезло больше. Сфотографировавшись с учителями и раздав автографы, он получил адрес одной из одноклассниц Плуганова, Клары Щербаковой. Но Щербакова подросла и изменила фамилию, так что пришлось Андрею идти опять в милицию выяснять новую фамилию и адрес Щербаковой. Клара Щербакова после замужества стала Милитиной и переехала к мужу. Клара оказалась приветливой, милой женщиной, работающей медсестрой в районной поликлинике. Ее муж Михаил, работающий инженером на электростанции, тоже знал Севу Плуганова и даже жил в соседнем доме. Милитины, не принимая отговорок, усадили Андрея с ними обедать. Поставили и бутылку водки, и Андрей решил, что это не тот случай, когда надо отказываться. После нескольких рюмок водки и рассказа о свой работе в кино Андрей стал расспрашивать о Севе Плуганове. Друзей у Губы — прозвище Плуганова из-за его заячьей губы — не было ни в школе, ни во дворе. Пацаны его не любили и частенько били, особенно во дворе. Били без особенной причины, просто потому, что был он всем неприятен, а главное, что не мог дать сдачи, потому что был хиленький и трусливый. Но вместе с тем Губа был злобный, мстительный и жестокий. И, вымещая свое бессилие перед однолетками, он издевался над подростками, которые потом со слезами жаловались своим родителям. Те шли к Плугановым разбираться с Севкиным отцом. Но отец Губы был человеком безвольным, только охал, ахал и извинялся. Дальше дело не заходило. Мать Губы дома почти не бывала и в открытую жила у своего любовника. Губа мать свою ненавидел, и отец был единственным его другом. Уже под конец их беседы Клара вспомнила случай, который хорошо характеризовал мстительность Губы. Ее подруга по классу Наташа Цейтлин, очень красивая девочка, как-то ей рассказала, как Губа неожиданно полез к ней целоваться и она с презрением его оттолкнула. На следующий день в классе были разложены тетрадные листки, где печатными буквами было написано, что Цейтлин трахается со всеми мальчиками во дворе. В школе разгорелся скандал, приходил отец Наташи, требовал разобраться. Все были уверены, что это была работа Губы, но он все отрицал, а доказать ничего было нельзя.
Андрей узнал о Плуганове больше, чем он ожидал, и на следующий день он улетел в Питер. Дома его ждало тяжелое известие: у Эпштейна вчера был приступ и его отвезли в больницу, где диагностировали инсульт. Усложнилось это еще тем, что приступ произошел ночью, но он постеснялся будить Авика с Машей и ждал до утра. Андрей помчался в больницу, но его к нему не пустили. На следующую ночь произошел повторный инсульт, и Григорий Исаевич скончался. Андрей так его и не увидел. Со смертью Эпштейна он лишился не только наставника, но и очень близкого человека, к которому испытывал сыновьи чувства. И Григорий Исаевич относился к нему как к сыну и не скрывал этого. Он, конечно же, по-отцовски любил Авика, но с горечью сознавал, что профессионально его сын абсолютно не состоялся. Это очень огорчало его, и поэтому он вдвойне гордился успехами Андрея.
Похоронили Григория Исаевича на еврейском кладбище, о чем тот попросил Авика и Машу, перед тем как его увезли в больницу на скорой помощи. Кладбище было запущено и представляло собой ужасное зрелище, словно упрек живым за их короткую память. Как объяснили Андрею, подавляющее большинство близких людей уехало из страны, оставив лежащих здесь без памяти и без присмотра.
Народу на кладбище пришло очень много: актеры из его театра, режиссеры из большинства петербургских театров, студенты и профессора театрального института. Авик стоял бледный как полотно и трясся, словно он промерз до самых костей. Андрей, обняв за плечи, крепко прижимал его к себе. Машенька, которую Григорий Исаевич принял в своем доме как дочь, рыдала в голос. Алена была в состоянии полуобморока и мечтала, чтобы все это поскорее закончилось и она могла бы прийти домой, броситься на кровать и разреветься. Григорий Исаевич заменил ей собственного отца, к которому она относилась с презрением и иначе как биологическим отцом не называла. Григорий Исаевич в свою очередь относился к ней как к родной дочери и проявлял свое отношение очень осторожно и ненавязчиво. И Алена отвечала ему взаимностью. Андрея во время похорон одолевала мысль, от которой он не мог избавиться с момента, когда узнал об инсульте Эпштейна: «Если бы не статья Плуганова в “Зеркале”, никакого инсульта бы не было». И еще: «Я, кажется, как Фимка, пойду и забью эту тварь до смерти». Но он знал, что он никуда не пойдет и никого не забьет. Потому что он не Фимка. Потому что он — Земцов, известный кинорежиссер и актер. Потому что в первую очередь он должен думать о своих зрителях. А их не волнуют его личные переживания. Их волнует его образ, который он для них создал. И которого он обязан придерживаться. Но ничто не помешает ему изобразить события, о которых он рассказывает в своем фильме, наиболее приближенными к действительности. И если раньше он собирался как бы намекать на произошедшее, то сейчас, после смерти Эпштейна, он решил идти в открытую и даже начать фильм с фразы в титрах «Фильм основан на реальных событиях», а в самом конце показать настоящие фотографии участников показанной на экране трагической истории. И даже с внешностью Плуганова на экране он решил подойти максимально близко к оригиналу, сделав актеру грим с заячьей губой. Фамилию он решил все же изменить, но так, чтобы тоже сразу становилось понятно, о ком речь. Плуганов он сменил на Луганов, а название журнала с «Зеркало» на «Отражение».
Когда прошло достаточно времени и тяжесть первых дней после смерти Эпштейна стала постепенно растворяться в суете повседневной жизни, Андрей встретился с Фимой и попросил свести его с адвокатом. Андрей показал адвокату выдержки из газетных статей того времени, скопированных им в библиотеке, материал, найденный им в Интернете. Адвокат, просмотрев все, дал им полное добро, но все же попросил Андрея перед началом съемок показать ему сценарий.
«Желтая пресса», конспект сюжета
Действие фильма будет периодически переноситься в прошлое, показывая детство и юность Севы Плуганова, в том числе историю с Наташей Цейтлин.
Малышев Денис Германович, учитель литературы старших классов в одной из петербургских школ. В одиннадцатом классе учится его дочь Оксана. Как преподаватель, Малышев очень популярен в классе, а ученицы поголовно влюблены в высокого, интересного учителя. Для Оксаны же он лучший отец в мире. Ирина Малышева, жена Дениса, очень красивая женщина с прекрасной фигурой, работает фотомоделью в модельном агентстве «Луганов photo models». Семья Малышевых очень дружная и радостная. Небольшой зарплаты учителя, конечно, для беспечной жизни маловато, но зарплата Ирины позволяет им иметь хорошую квартиру, машину и даже время от времени шиковать, например, поехать всей семьей на отдых в Европу. Их спокойной, размеренной жизни, казалось, ничего не угрожало, пока однажды не произошло событие, разом покончившее и с их покоем, и с радостью.
В обычный, ничем не примечательный день в модельном агентстве Луганова на втором этаже четырехэтажного дома в Московском районе происходит рутинная фотосессия. Посредине ярко освещенной комнаты, с фотоаппаратом в руке, оперевшись на одно колено, примостился фотограф, напротив него освещенная слепящим светом прожектора стоит фотомодель в широкополой шляпе и в красочном купальнике. На диване напротив расположились еще несколько фотомоделей, тоже в купальниках, ожидающие своей очереди. Среди них, откинувшись на спинку дивана, развалился Луганов. Справа от него сидит Ира Малышева. Луганов, продолжая наблюдать за фотосъемкой, кладет на обнаженное колено Малышевой руку и начинает поглаживать ее бедро. Ира резким движением сбрасывает его руку. Луганов недоуменно смотрит на нее, возвращает свою руку на ее бедро и, не понижая голоса, говорит:
— Пошли в кабинет, потрахаемся.
Малышева молча встает с дивана, размахивается и влепляет Луганову пощечину. Затем, накинув на себя лежащий на стуле плащ, захватывает свитер и брюки и выходит из комнаты. Луганов ошарашенно смотрит ей вслед.
— Чего уставились, — наконец злобно прикрикивает он на застывших от невиданного зрелища девушек. Затем резко поднимается и уходит в свой кабинет. Садится за письменный стол. Достает из ящика стопку папок, перебирает их, вытаскивает одну, открывает. В папке бумага с фотографией Ирины Малышевой. Читает бумагу, берет телефон, набирает номер. — Сергей Дмитриевич, у меня тут дело для тебя есть. Свяжись с Иванычем, и зайдите в модельное агентство. Да, прямо сейчас. Я жду.
Сергей Дмитриевич Вестин был личным адвокатом Луганова, Николай Иванович Клюгин — начальником его охраны (настоящие имена Андрей тоже слегка изменил). Оба по необходимости занимались темными делишками Луганова.
Луганов никогда физически не устранял своих недругов, для этого у него был журнал «Отражение», на страницах которого он обливал их таким количеством грязи, что им не удавалось очиститься до конца своей жизни. Материалом для нахождения компромата и занимались его адвокат Вестин и начальник охраны Клюгин. Если компромата найти не удавалось, Луганов его изобретал и при помощи тех же подельников приводил в жизнь. А затем писал статью в журнал, которую обязательно подхватывали работающие на него блогеры.
В классе, где училась его дочь, Малышев был еще и классным руководителем. Через несколько дней после происшествия в агентстве, о котором Ирина рассказывать ему не стала, в школу позвонила мать его ученицы Зины Деминой и попросила его, как классного руководителя, навестить заболевшую дочь. Малышев удивился, но, конечно же, согласился. Когда он пришел к Зине Деминой, она сама открыла ему дверь. На ней была одета комбинация, причем на голое тело, и больной Зина никак не выглядела. Малышев сразу повернулся уходить, но Зина бросилась ему на шею и, прижавшись к нему всем телом, стала целовать его в губы. Малышев оттолкнул ее, тогда Зина, дико закричав, вцепилась ногтями в его лицо и провела ладонями сверху вниз, оставляя на лице глубокие, кровавые царапины. Тут же из кухни выскочила ее мать и с кулаками набросилась на Малышева. Денис Германович освободился от нее и, хлопнув дверью, вышел из квартиры. Когда он вышел, Демины сразу успокоились, как будто ничего не произошло, мать Зины подошла к телефону и позвонила в милицию.
Вернувшись домой, Малышев рассказал о произошедшем жене. Промывая его раны, Ира впервые поведала ему, что произошло с ней в агентстве.
— Это его рук дело, — закончив, сказала она.
— Луганова?
— Конечно. Ты не представляешь, какой он мерзавец.
— Тогда мы влипли, — отведя ее руку от своего лица, сказал Денис. — Они, конечно, пойдут в милицию и заявят, что я приставал к Зине. А что еще хуже, что я пытался ее изнасиловать. Тогда мне конец. Из школы меня сразу выкинут.
— Подожди, Дениска. Не надо сразу драматизировать. Может быть, они будут требовать деньги и на этом все закончится.
Но на этом ничего не закончилось. Когда к Деминым пришла милиция, старшая Демина дала показания, что она пришла домой и застала учителя Малышева, пытающегося изнасиловать ее дочь. Полицейские составили протокол, а через час на квартиру Малышевых приехал наряд и увез учителя в милицию.
— Денис, я сегодня же найму адвоката и мы заберем тебя до суда под залог! — в отчаянии крикнула Ира вслед уводимому мужу. — Я найду деньги! — крикнула она в уже закрытую дверь.
Адвокат, которого друзья посоветовали Ирине Малышевой, выслушав ее подробный рассказ, включавший и историю о Луганове, огорченно покачал головой и, пообещав сделать все от него зависящее, сказал, что случай очень тяжелый: статья 131 Уголовного кодекса. Но самое тяжелое, что якобы пострадавшая является несовершеннолетней, а это уже отягчающее обстоятельство — до восьми лет лишения свободы. Он завтра же потребует физического осмотра жертвы, и, если никаких следов насилия на ней не обнаружится, можно рассчитывать на три года. Но, учитывая безупречное прошлое обвиняемого, он будет настаивать на условном сроке.
— Надеюсь, у нас это получится, — обнадежил адвокат Малышеву. — Но ссылаться на Луганова я вам не советую, — категорично добавил он. — Никаких доказательств у нас нет, а он является довольно известной фигурой с огромным количеством влиятельных связей. Забудьте о нем, если не хотите себе еще больше навредить. А сейчас вы должны найти деньги, и завтра в суде мы добьемся освобождения вашего мужа под залог.
На следующее утро Денис Германович вернулся домой. Первое, что он сделал, — он пошел в школу. Директор школы, с которым они дружили семьями, сказал, что лучшее, что он может для Дениса сделать, — это уволить его по собственному желанию. Малышев тут же написал заявление и протянул его директору. Когда Малышев уходил из кабинета, руки ему директор не подал.
Оксана, вернувшись из школы, протянула матери номер журнала «Отражение», на обложке которого была фотография учителя-педофила Малышева и его ученицы Зины Деминой.
— Папа, я уверена, что все это неправда, но в эту школу я больше не пойду.
— Конечно, милая. Мы продадим нашу квартиру и переедем в другой район.
— Папа, а что с тобой будет? Тебя посадят?
— Не волнуйся, Ксанка, — вместо Дениса ответила Ира. — У нас хороший адвокат.
Ночью Малышев долго лежит с открытыми глазами, смотрит в потолок и думает о том, что для него все кончено. Восемь лет тюрьмы, да даже пусть три, ему не пережить. И позора, который он не сможет смыть всю свою жизнь, тоже. Посмотрев на спящую рядом жену, он тихонько встает с постели, одевается, выходит из квартиры, спускается вниз, выходит, идет к своей машине, садится в нее и выезжает на улицу. Выехав за город, он увеличивает скорость. Мимо него в белой ночи мелькают деревья. По встречной полосе, тоже на большой скорости, едет грузовик. Когда до грузовика остается совсем немного, Малышев резко выруливает на встречную полосу и несется навстречу грузовику. Грузовик начинает не переставая гудеть. Когда до грузовика остаются считанные метры, Денис круто поворачивает руль, и машина на полной скорости, съехав на обочину, врезается в дерево. Теперь не переставая начинает гудеть его легковая машина.
Вечером этого же дня в квартиру Деминых приезжает начальник охраны Луганова и вручает матери Зины Деминой конверт с деньгами. Та, пересчитав их, удовлетворенно кивает головой. Конец фильма.
Затем на экране появляется дата произошедших в фильме событий и фотографии настоящих участников этих событий. Последняя надпись: «Денис Германович Малышев остался на всю жизнь парализованным».
Закончив работу над конспектом, Андрей показал его Фиме. Прочитав, довольный Фима хлопнул Андрея по плечу:
— Старик, ты его уделал!
— Если бы, — пожал плечами Андрей. — С него как с гуся вода.
— Но, по крайней мере, его еще так, в открытую, никто не хлестал.
— Ты лучше скажи, сможешь фильм пробить?
— Естественно.
— Спасибо. Я в сценарий еще историю с Эпштейном вставлю. И тоже под настоящей фамилией Григория Исаевича.
— Давай! Обязательно!
— Но ты же понимаешь, Фимка, он меня теперь в покое не оставит. Всю артиллерию пустит.
— А тебя волнует статейка в его сраном журнале?
— Нет. Абсолютно.
— А от остального я тебя защищу. Так что и говорить не о чем. Снимай свои фильмы, пока я жив.
Написав синопсис будущего фильма, Андрей отнес его на студию, куда предварительно позвонил Фима. Редактор на студии уверил Андрея, что проблем с финансированием не будет.
Перед тем как сесть за сценарий, Андрей долго размышлял об актерах на главные роли. На роль прототипа Плуганова — в фильме его фамилия будет Луганов — он решил пригласить Тарасова, сыгравшего у него в театре роль Самуила, мужа Мириам. Тарасов был разносторонний характерный актер. Роль Ирины он, конечно же, отдаст Алене. Придется ее, немного подгримировав, сделать постарше, но вот с ролью учителя, мужа Ирины, он долго не мог определиться. Ему очень хотелось сыграть ее самому, но он был немного староват для Малышева. Тогда он решил в сценарии прибавить Малышеву годы, сделав его намного старше своей жены.
Узнав от Земцова, что он хочет, чтобы она сыграла главную роль в его новом фильме, Алена сначала обрадовалась, но, подумав, сразу и огорчилась.
— Я не смогу, Андрей Николаевич. Клевин собирается «Жаворонок» Ануя ставить, — расстроенно сказала Алена и с гордостью добавила: — Я буду играть Жанну д’Арк.
— Очень жаль. Но я все же поговорю с Клевиным. Я уже за сценарий взялся. Может быть, успеем снять.
Поговорив с Клевиным, Андрей перезвонил Алене.
— Не волнуйся, Алена. «Жаворонка» еще даже в репертуаре нет. Пока одни разговоры. Так что будем мы с тобой снимать «Желтую прессу». Роль отличная. Я тебе завтра в театр синопсис занесу. Кстати, я буду твоего мужа играть.
«Я же наверняка буду с ним целоваться», — сразу пронеслось у нее в голове, и она почувствовала, как к ее лицу приливает краска. «Хорошо, что он меня сейчас не видит», — подумала она.
Смерть отца была для Авика настолько неожиданна, что, вернувшись из больницы домой, он по привычке заглянул к нему в комнату поздороваться. Увидев незастеленную кровать, еще хранившую тепло отца, Авик бросился на нее и разрыдался. Ни отец, ни Андрей о статье в «Зеркале» Авику не сказали, и о том, что она стала причиной его двух инсультов, он так никогда и не узнал. Отец, хоть и был уже в возрасте, никогда серьезно не болел, а женитьба Авика и особенно рождение внука его даже омолодили. И вдруг — смерть. После похорон Авик несколько дней не выходил из дома; Маша ходила по квартире на цыпочках, держа на руках маленького Андрюшу, который все время порывался к папе. Назвать внука Андреем предложил Григорий Исаевич. Машенька и Авик, конечно же, с радостью согласились, хотя радость Авика была исковеркана двусмысленностью и постоянным чувством вины перед своим единственным другом.
В свой первый выход в город Авик пошел в синагогу, где никогда раньше не был. Найдя раввина, он спросил, может ли тот в своих молитвах упомянуть недавно умершего отца.
— Когда вы похоронили отца после его смерти? — первое, что спросил раввин.
— На следующий же день. Я знаю, у евреев так принято.
— Хорошо, — кивнул головой раввин. — А был раввин на похоронах?
— Нет. Мой отец не был религиозным. Он был главным режиссером театра, и на похоронах было очень много народа, и много русских.
— И вы, конечно, не прочли кадиш?
— Нет. Я не знал. Извините.
— Прощение надо просить у Б-а, молодой человек. Дайте мне имя вашего отца, я помолюсь за него сегодня.
— Спасибо, — поблагодарил Авик и, написав на листочке имя отца, отдал листок раввину.
Выйдя из синагоги, Авик почувствовал какое-то внутреннее облегчение и сразу дал себе слово ходить в синагогу хотя бы раз в месяц. Но об обещании своем он забыл в тот же вечер. В конце лета Маша, не имеющая никакого отношения к еврейству, сказала, что в сентябре будет самый главный еврейский праздник Иом-кипур — День искупления. В этот день вспоминают умерших близких людей, и Авик просто обязан будет пойти в синагогу. Она бы пошла с ним, но думает, что это будет грех. Сама она пойдет в церковь и поставит за папу свечку. Маша заставила Авика надеть свой выходной костюм — о том, что нужно одеваться в праздничную одежду, она тоже где-то узнала. Авик послушно выполнял все, что ему говорила Маша. Надев кипу, данную ему при входе в синагогу, и сев на свободное место, которое он отыскал с трудом, Авик огляделся. Маша была права — все вокруг были одеты празднично. Стоящий на возвышении раввин читал лежащий перед ним молитвенник, и микрофон разносил его голос по просторному, в высоких два этажа, зданию синагоги. Сидящие рядом с Авиком тоже смотрели в свои молитвенники. Авик открыл выданный ему при входе молитвенник на первом попавшемся месте. Подержав молитвенник открытым, он закрыл его и стал слушать, что говорит раввин. Потом ему стало скучно, и он стал вспоминать свое детство, проведенное с отцом в театре, когда отец и он сам были убеждены, что театр станет его будущем. Потом он произнес про себя: «Папа, прости меня за все плохое, что я делал по отношению к тебе. Я тебя очень любил, и мне тебя очень не хватает. Господи, я знаю, что ты взял моего отца к себе в рай. Он был святым человеком на земле и заслужил святое место в раю. Спасибо тебе, Господи. Амен». Авик закончил свою импровизированную молитву, встал, извиняясь, пробрался между сидящими и вышел из синагоги. Больше он в синагогу никогда не ходил.
Тамара позвонила ему на следующий день после похорон. Увидев ее имя на дисплее телефона, он не стал отвечать. На следующий день он все же ответил и попросил ему сейчас не звонить. «Я сам позвоню», — сказал он. Ему сейчас очень не хватало ее ласки, ее умения успокоить, пожалеть. Но он удерживал себя и дал слово не звонить ей. Пока. Отец много раз давал ему понять, что знает об их отношениях и категорически их не одобряет и они очень расстраивают его. Отец любил Андрея. Любил так сильно, что Авик даже ревновал отца, который видел в Андрее все то, чего всегда ждал и так и не дождался увидеть в нем, в Авике. И сейчас, сразу после смерти отца, вернуться к их отношениям с Тамарой, считал Авик, будет кощунством по отношению к нему.
Проходили дни, ему нужно было возвращаться на работу, а он все тянул и тянул. Машу он тоже не пускал — ему было тяжело оставаться дома одному, но вскоре они начали ощущать нехватку денег. Когда был жив отец, его зарплата в театре и в институте, плюс Машина зарплата, плюс его, пусть самая из всех маленькая, позволяла им жить ни в чем себя не стесняя. Но, когда отца не стало, довольно быстро растаяли и оставшиеся после него деньги. Наконец Маша настояла на своем возвращении в офис; надо было возвращаться и ему, хотя Фирсов его не торопил. И Авик знал почему: адвокат из него был никудышный. Авику вообще иногда казалось, что, исчезни он вдруг из конторы, Кирилл Владимирович этого и не заметит. Но зарплату Фирсов платил Авику небольшую, и дел в конторе стало побольше — адвокат Плуганова Пестов стал время от времени подкидывать в контору дела, — так что Фирсов продолжал держать Авика и даже за это время успел к нему привязаться.
Как-то утром, когда дома уже никого не было, Авик взял телефон и нажал на запрограммированный в нем номер Тамары. Она сразу ответила и попросила перезвонить через десять минут — у нее лекция. Через десять минут она перезвонила ему сама.
— Мы должны увидеться. Я больше не могу, — первое, что сказала она в телефон.
— Я тоже, — ответил Авик. — Только пойдем в гостиницу. Я не хочу дома.
— Мне все равно, — сказала Тамара.
Увидев Тамару — первый раз после похорон отца, — Авик не выдержал и заплакал. Тамара прижала его к себе, успокаивая, как ребенка. Потом, само собой, невинные, успокоительные поцелуи и поглаживания перешли в затяжные, страстные; потом они стали лихорадочно срывать друг с друга одежду и, наконец, сошлись в уже давно не получаемом, но совсем не забытом состоянии блаженства… Положив Тамаре голову на грудь, Авик слушал ее голос, и ему казалось, что беда, которая навалилась на него со смертью отца, осталась где-то далеко: в спальне отца, на кладбище… А Тамара как раз и говорила ему о кладбище, куда они вчера ходили вместе с Андреем. Они хотели прибрать могилу, положить свежие цветы. Но кто-то там уже побывал: все было прибрано, лежал свежий букет красивых цветов. Андрей сказал, что это, скорее всего, Алена, для которой Григорий Исаевич заменил отца.
— Мне кажется, что она не возражала бы, если бы Андрюша заменил ей мужа, — сказала Тамара, и лицо ее скривилось в неестественной улыбке.
— А я на могиле отца еще не был. После смерти папы не нахожу себе места, а пойти на кладбище, навестить его мне не пришло в голову. Всем пришло, а мне нет. Неужели я такая сука?
— Перестань. Ты же сам сказал, что не находишь себе места, — успокоила его Тамара. — Хочешь, завтра вместе пойдем?
— Нет, — покачал головой Авик. — Я пойду с Машей и сыном.
— Как хочешь. Ты знаешь, Андрюша уже пишет сценарий к новому фильму, — сказала Тамара, начиная одеваться.
— О чем?
— Он не говорит пока, но убежден, что это будет бомба. Он собирается играть главную роль — учителя литературы. Там есть роль его жены. Я попросила его, чтобы он попробовал меня на эту роль. А почему нет? В конце концов, снимаются же непрофессиональные актеры. И бывает очень удачно. Почему не я? Неужели трудно хотя бы попробовать?
— Ты же знаешь Андрея. Для него кино — это все. Он не пойдет ни на какие эксперименты.
— Я знаю, что надо сделать. Я с Фимкой поговорю. Пусть он на него надавит, — сказала Тамара. — Хотя ты прав. Андрюше на всех насрать.
На следующий день Авик с Машей и маленьким Андрюшей, купив большой букет цветов, пошли на кладбище.
В тот же день, когда Авик вернулся на работу, его вызвал к себе в кабинет Фирсов. В маленьком кабинете за столом Фирсова устроился адвокат Плуганова Пестов, сам же Фирсов, прислонившись к стене, стоял сзади стола. Стул по другую сторону стола оставался свободным, но Авику его не предложили, и он так и остался стоять, как ученик, вызванный к директору школы. Фирсов и Пестов во всем представляли собой диаметрально противоположные личности. Фирсов — невысокого роста, с бледным невыразительным лицом, с равнодушным взглядом усталых глаз. Одет он был всегда в один и тот же синий костюм, когда-то, видно, дорогой, элегантный и один из его многочисленных, но, уже давно став единственным, костюм утерял все свои прежние качества. По сути, это был беззлобный и даже добрый человек. В начале своей карьеры перспективный, талантливый и, главное, честный юрист, что бывает крайне редко, Фирсов имел успешную практику, авторитет и большие перспективы. В одночасье он потерял и первое, и второе, и третье. Все это произошло настолько просто и очевидно, что винить во всем он мог только самого себя. Много позже он понял, что подставил его Пестов, начальник адвокатской конторы, обслуживающей только одного клиента — очень крупного бизнесмена Плуганова. Да и подставил Пестов его по инициативе того же Плуганова, которому предстоял выбор: или тонуть самому, или использовать хитрые лазейки, чтобы потопить своего противника вместе с его чересчур настырным и честным адвокатишкой. Такого рода дилеммы Плуганова никогда не волновали — он не задумываясь выбирал то, что было выгодно только ему. Когда успешная карьера Фирсова бы закончена, Плуганов по просьбе своего адвоката изредка подкидывал Фирсову какую-нибудь мелочевку, что было довольно существенно для доходов конторы.
— Садись, Авик, — Фирсов кивнул на стул, стоящий прямо напротив Пестова. — Тут вот такое дело, — начал Фирсов, но был остановлен предупреждающим жестом Пестова.
— Я сам, Кирилл Владимирович, — сказал Пестов и повернулся к Авику. — Нам стало известно, что Земцов начал работу над новым фильмом. Это так?
— Насколько я знаю, да, — кивнул головой Авик.
— О чем фильм?
— Понятия не имею. Он мне не сказал.
— А надо узнать. И вообще, все, чем занимается или собирается заниматься Земцов, мы должны сразу знать. Надеюсь, мы поняли друг друга? — спросил Пестов и откинулся на спинку стула.
— Вы что, предлагаете мне доносить вам на Земцова?
— Догадливый мальчик.
— И не подумаю. Мы с ним с десятого класса друзья.
— Я сейчас разрыдаюсь. Послушай, Эпштейн, — Пестов сделал ударение на фамилии и выразительную паузу, и Авик подумал, что, если бы здесь был Фимка, он разбил бы этому антисемиту рожу, — ты будешь делать так, как тебе велено. Иначе…
— Что «иначе»? — ухмыляясь, перебил его Авик.
— Иначе ты не только отсюда вылетишь, но и поставишь крест на своей карьере жалкого адвоката.
— Сергей Дмитриевич, — попытался вмешаться Фирсов.
— Молчи. Тебе слова еще не давали. Ну так что скажешь, Эпштейн?
— Я уже сказал.
— У него ноутбук офисный? — Пестов повернул голову к Фирсову. Тот кивнул в ответ. — Неси сюда, — ледяным голосом сказал Пестов. — Положи ключи от офиса на стол и шагай отсюда. И своей жене передай, чтобы на работу завтра не выходила. Все адвокатские конторы в Питере и Москве для вас закрыты. Разговор закончен.
Выходя из кабинета, Авик лишь думал об одном: шагать прямо и не блевануть. Ему удалось и то и другое. Выйдя из здания, Авик долго бродил по улицам, не обращая внимания ни на моросящий дождь, ни на сгущающуюся вечернюю темноту. Он пытался восстановить в памяти недавний разговор с Пестовым, но мысли в голове разбегались, и сквозь этот хаос снова и снова четко пробивалась только одна: «Зато я не предал Андрея».
Известие, что они оба остались без работы, настолько потрясло Машу, что она оцепенела и долго смотрела на Авика, не произнося ни слова.
— Это все из-за меня, — наконец сказала она, подняв на него округлившиеся, наполненные слезами глаза.
— При чем здесь ты, — раздраженно отмахнулся Авик.
— При том. Он давно хотел со мной переспать. Еще до нашей свадьбы.
— Ты это серьезно? Он что, приставал к тебе?
— Нет, — еле слышно прошептала Маша, вытирая глаза. — Но я чувствовала.
— Чувствовала она, — передразнил Авик.
— Да, — уже твердо сказала Маша. — Женщины всегда чувствуют.
Авик подошел к буфету, вытащил бутылку коньяка, оставшегося от отца, налил себе рюмку, подумал и налил Маше.
— Выпей со мной.
— Я не хочу, Авик.
— Выпей. Я не могу один пить. А мне надо.
— Хорошо, — сказала Маша, пригубила из рюмки и поморщилась. Она не переносила спиртное и пила лишь грузинское вино, которое любил Григорий Исаевич и к которому он приучил ее.
Авик залпом выпил свою рюмку и затем подробно рассказал ей, что произошло у Фирсова в кабинете. Слушая его, Маша застыла от охватившего ее страха, ее лицо побледнело и к концу рассказа уже превратилось в мертвенно-бледную маску.
— А что же нам делать? — с трудом проговорила Маша.
— Не знаю, — мрачно ответил Авик.
— Помнишь, когда вы с Тамарой поехали на пароходе по Волге, вы встретили школьного приятеля Фиму?
— Да. Ну и что?
— Ты мне сам тогда сказал, что он стал крутым и даже тебе предложил работу адвоката в его конторе.
— Маша, в адвокаты я больше не пойду. Все. Хватит. Буду искать другую работу.
— Какую другую?
— Не знаю. Посоветуюсь с Андреем.
— Это правильно. У Андрюши много связей. Ты же ему расскажешь, из-за чего тебя уволили?
— И не подумаю. И ты не смей.
— Хорошо, — кивнула головой Маша, хотя совсем не понимала, почему нужно скрывать. — Пойду Андрюшку укладывать спать.
Авик очень часто в последнее время стал примерять свои действия к Андрею: поступил бы тот так или нет. Вот и сейчас он решил, что Андрей никогда бы не стал ему рассказывать, что вступился за него и из-за этого они с Машей потеряли работу.
Сначала Авик решил поговорить с Тамарой. Встретились они в «Старбаксе» на первом этаже шопинг-центра «Стокманн».
— Ты ему рассказал, о чем будет новый Андрюшин фильм? — первое, что спросила Тамара.
— Нет. Я до сих пор и сам не знаю. Но все равно рассказывать бы не стал.
— Он как раз об этом говне Плуганове и будет снимать. Я же тебе говорила, что это будет бомба.
— Томка, что мне делать? Нам скоро не на что будет жить.
— Поговори с Фимой. Он тебе уже предлагал пойти в его адвокатскую контору. Помнишь? За ним как за каменной стеной будешь.
— Что вы привязались ко мне с этим Фимкой! Сначала Маша, теперь ты. Не хочу я больше быть адвокатом. Не мое это! Наелся!
— Ну тогда поговори с Андрюшей. У него полно связей. Придумает что-нибудь для лучшего друга.
— Хорошо. Только о моем разговоре с Плугановым не говори ему.
— Почему?
— Не хочу и все. Он будет себя обязанным чувствовать.
— Господи, что еще за цирлих-манирлих!
Андрей о причине безработицы Авика и Маши спрашивать не стал — он и так понял, что за этим кроется Плуганов и, так же как в истории с казино, целью был не Авик, а он сам. Значит, Авик опять пострадал из-за него, только на этот раз уже намного серьезнее. Насчет работы для Авика Андрей придумал сразу. Его спектакль «Мириам» уже не сходил со сцены второй сезон и при полных залах. Отношения с главным режиссером театра Клевиным и директором Грачевым у него были прекрасные, и он хорошо помнил, что директор жаловался на своего зама, который не только не просыхает, но и вдобавок подворовывает. Когда Андрей сказал Авику о возможности работать в отцовском театре, да еще заместителем директора, тот сначала не поверил. Но, узнав, что его завтра ждут в театре на собеседование, уже в который раз за последние дни Авик сдержался, чтобы не заплакать. На этот раз от счастья. Как он ненавидел свою адвокатскую работу! Каждый раз, когда он входил в офис Фирсова, ему было так противно на душе, его так тошнило от предстоящего дня, что он с радостью бы развернулся и пошел домой. Как он завидовал Андрюше, отцу, Тамаре и даже Маше, которые любили свою работу и для которых каждый день был в радость. Как бы отец был за него сейчас счастлив! Авик вспомнил, как однажды отец, который был по-своему верующим и самым эрудированным человеком из всех, кого он когда-либо знал, привел ему цитату из Шопенгауэра: «Единственное доказательство существования Б-а — это искусство». И вот теперь пусть он и не будет заниматься искусством напрямую, пусть он будет только замдиректора театра, но все равно он уже будет принадлежать к этому миру. Сам отец никогда бы не помог сыну устроиться в свой театр. Он не переносил блата. Сколько времени Авику приходилось упрашивать его помочь Тамаре устроиться в институт.
Авика подмывало пойти в офис к Пестову и поблагодарить эту сволочь за счастливые перемены в своей жизни. К Пестову он, конечно, не пошел, но к Фирсову Авик заглянул, поблагодарил за хорошее к нему отношение, рассказал о своих успехах и попросил передать это Пестову. Фирсов расхохотался и пожелал ему удачи.
Плуганов был не из тех людей, кто останавливается на полпути, не доведя свое дело до конца, особенно если оно касалось мести. А случай с Земцовым, которого никак не удавалось добить до конца, стал уже делом принципа. То, что тот внаглую, при свидетелях отказался от его финансовой помощи, а потом вдобавок переспал с его женой прямо в его постели, уже давно ушло на второй план. Главным стало единственное — умение или везучесть Земцова выходить из любых положений незапятнанным. Единственное, что причинило ему боль, была смерть Эпштейна, хотя сам Плуганов эту смерть не планировал, просто старик оказался, как все лицедеи, чересчур впечатлительным. Но прошло время, и Земцов пришел в себя и даже съездил с женой в Америку. Сидеть без работы он не будет — это однозначно. Значит, надо узнать, чем он собирается заняться, а для этого необходимо подобраться к нему поближе. Не получилось с этим жиденком Эпштейном, надо будет привлечь жену. Как всегда в таких случаях, он вызвал к себе своего адвоката Пестова и потребовал компромата на жену Земцова.
Закончив последнюю на этот день лекцию, Тамара вышла из аудитории и позвонила Авику. Ожидая, когда тот ответит, она увидела направляющегося прямо к ней крупного мужчину с портфелем в руке.
— Тамара Федоровна? — спросил мужчина.
— Да, — удивленно ответила Тамара, отключая телефон.
— Мне надо кое-что вам показать. Давайте отойдем в сторонку, — сказал мужчина и направился к окну.
Заинтригованная Тамара последовала за ним. Подойдя к окну, мужчина достал из портфеля папку и, слегка приоткрыв, показал содержимое Тамаре. Лицо Тамары моментально стало пунцовым, и трясущиеся руки непроизвольно потянулись к папке.
— Нет, — твердо сказал мужчина, закрывая папку и убирая ее в портфель. — У меня внизу машина. Там и поговорим.
Мужчина быстрыми шагами направился к лестнице. Тамара на трясущихся ногах, в полуобмороке поспешила за ним. У входа в институт, прямо около столба со знаком, запрещающим парковку, стоял черный внедорожник «мерседес». Мужчина открыл заднюю дверь и, пропустив Тамару, забрался в машину сам.
— Я думаю, не стоит вам показывать все фотографии. Вы хорошо представляете, что на них.
— Откуда они у вас? — с трудом выговорила Тамара.
— Какая разница. Но уж если так интересно. Вы всегда встречаетесь с вашим любовником в одной и той же гостинице. Кстати, вы не обратили внимания, что вам всегда дают один и тот же номер?
Тамара покачала головой.
— А зря. Это мы держим его для вас. Есть такая профессия — частный детектив. Мой клиент такого и нанял. Все остальное — дело техники.
— Что вы хотите за эти фотографии?
— Совсем немного. Вы должны нам сообщать, чем занимается ваш муж.
— Кому «нам»?
— Вы с ним знакомы. Господину Плуганову. Он очень интересуется вашим мужем. Вот, например, ему хочется знать, над чем сейчас он работает. Вы должны знать.
— Сейчас он ничем не занимается. Мы только приехали из Америки, — здесь Тамара солгала. Она знала, что Андрей написал сценарий и готов снимать фильм про этого самого Плуганова.
— Так вот, когда начнет чем-то заниматься, вы нам сразу и сообщите. А если мы узнаем, что вы от нас что-то скрываете, на следующий же день ваш муж будет любоваться этими фотографиями. Вот вам моя визитка. Всего хорошего, — мужчина вышел из машины, подождал, когда выйдет Тамара, сел за руль и исчез.
Тамара прислонилась к фонарному столбу и, глядя вслед удаляющейся машине, пыталась сосредоточиться. «Это должно было случиться. Я всегда знала, что это рано или поздно случится, — думала она. — Удивительно, что прошло столько лет, почти полжизни. И ведь, если разобраться, Андрюша еще ничего не знает. И вообще может никогда не узнать. Ну, буду я сообщать этому Плуганову, что Андрюша собирается снимать о нем фильм. И что? Он все равно и без меня узнает. Ну, так немножечко позже. Так что никакой трагедии не произошло. Сегодня попереживаю, ночью успокоюсь, а завтра опять начнется нормальная жизнь». Но все же она решила встретиться с Илоной и все ей рассказать, может быть, та что-нибудь посоветует.
С Илоной Кисляковой Тамара познакомилась в ресторане. Они с Авиком отмечали его новую работу в театре. Она сразу обратила внимание на сидящую за соседним столиком пару. Интересная, примерно ее лет, хорошо, даже богато одетая женщина и мужчина, явно намного ее моложе, в простеньком пиджаке и клетчатой рубашке. На семейную пару они явно не походили ни по возрасту, ни по одежде, ни по манере себя держать.
— Извини, я сейчас вернусь, — сказала Тамара Авику и пошла в туалет.
Выйдя из кабинки, она увидела заинтересовавшую ее женщину — та стояла около зеркала и подкрашивала помадой губы. Тамара встала рядом и тоже вытащила из сумочки губную помаду.
— У вас красивый муж, — сказала женщина.
— Мы не женаты. Авик мой друг еще по школе.
— Извините, — улыбнулась женщина и красноречиво посмотрела на Тамарино обручальное кольцо.
— Ничего, — сказала Тамара и посмотрела в ответ на обручальное кольцо женщины. — Я так думаю, ваш спутник тоже вам друг?
— Вы правильно думаете. Только Олежек мой друг не по школе. Когда я училась в школе, Олежек ходил в детский сад. Кстати, меня зовут Илона.
— Очень приятно. Тамара.
— Если не секрет, чем вы занимаетесь?
— Преподаю русский в театральном институте.
— В театральном, должно быть, очень интересно. Я работаю в ФСБ. По идее тоже должно быть интересно, но я чисто канцелярская крыса.
— Вот уж на кого вы не похожи, так это на канцелярскую крысу.
— Стараюсь. Ну что ж, пойдемте. Наши мужички наверняка волнуются. И вот вам моя визитка: мало ли понадобится помощь в ФСБ. Да и просто можно встретиться поболтать за чашечкой кофе.
После этой встречи они стали часто встречаться в кафе, где во время болтовни, раскрываясь друг перед другом, нашли между собой много общего и в конце концов подружились. Сейчас, после разговора с помощником Плуга-нова, Илона, как никто, могла дать дельный совет, особенно учитывая ее работу ФСБ и то, что ее любовник Олег тоже служил в ФСБ, правда, всего лишь в должности лейтенанта, но выбирать не приходилось. Илона, услышав тревожный голос Тамары, тут же предложила встретиться. Выслушав Тамарин рассказ, Илона сразу позвонила своему лейтенанту и попросила его к ним присоединиться. Олег, выслушав Тамарин рассказ, с трудом сохраняя на лице серьезность, переписал с визитки все данные адвоката Плуганова и, посоветовав Тамаре больше ни о чем не беспокоиться, хитро улыбаясь, сказал:
— Теперь вы моя должница.
— Я тебе покажу должницу, блядун чертов, — дав Олегу подзатыльник, сказала Илона.
Через день Олег позвонил прямо Тамаре и сухим голосом сообщил, что по ее вине он мог потерять работу. После его разговора с адвокатом Плуганова он был вызван на ковер к начальнику отдела и получил предупреждение, что в следующий раз он в лучшем случае лишится своего звания. Поговорив с Олегом, Тамара поняла, что бороться с Плугановым ей не под силу и придется смириться. Сразу после разговора она позвонила его адвокату и сказала, что Андрей начинает снимать фильм «Желтая пресса». Получив это известие, Плуганов, как делал это раньше, первым делом связался со своим человеком в Министерстве культуры, чтобы перекрыть Земцову финансовый кислород. Ответ чиновника заставил Плуганова нахмуриться. За финансовой поддержкой фильма Земцова уже обратился его продюсер Ефим Бронштейн, имеющий связи на самом верху. И финансовая поддержка министерства была сразу утверждена. Если бы они сами связались немного пораньше, то еще можно было бы что-то сделать, но сейчас уже поздно. Самое невыносимое в этой истории было то, что впервые в его жизни ему перебежал дорогу жид. Для Плуганова это был вызов, и устранить этот вызов стало для него первостепенной задачей. Надо выяснить, кто такой этот Бронштейн, и накопать на него компромат, и сделать это надо как можно скорее, пока Земцов не зашел слишком далеко со съемками своего фильма. Как всегда, он поручил это дело своему доверенному лицу, адвокату Сергею Дмитриевичу Пестову. Когда наконец адвокат доложил Плуганову, что ничего стоящего на Бронштейна он не нашел, тот настолько рассвирепел, что в ярости швырнул на пол стоящий перед ним стакан.
— Какого черта я плачу тебе деньги?! — заорал он. — Мне что, другого стряпчего искать? Я так понимаю, что у этого Бронштейна денег невпроворот. Неужели с его компаниями все чисто?
— Чтобы в этом разобраться, понадобится не один месяц. И, скорее всего, навряд ли. У него должны быть классные адвокаты, как, впрочем, и у вас.
— Много на себя берешь, — успокаиваясь, сказал Плуганов. — А семья у него есть? Может, с женой что-нибудь?
— Жена у него очень религиозная. Там все абсолютно чисто. К бабам он захаживает, но, как и у Земцова, постоянных любовниц нет. Так что здесь тоже не уследить.
— Ладно, свободен. Что-нибудь придумаю сам. Может быть, этот фильм вообще ко мне отношения не имеет. Может, только одни намеки.
Но статью в своем «Зеркале» о кинорежиссере Земцове, снимающем очередной пасквиль на российскую действительность, он все же напечатал. И подписал своим обычным псевдонимом Атом.
Тамара решила не дожидаться, когда слухи об этой статье дойдут до Андрея, и сама протянула ему номер журнала.
— На, почитай очередной пасквиль этого мерзавца! Ну как он это все узнает?! — как можно искреннее, возмущалась она. — И тогда, на премьере «Похищения»! Он ведь тоже знал, что ты собираешься снимать новый фильм. Ведь, правда, уже знал?
— Не помню, — пожал плечами Андрей. — Может быть.
Андрей полистал журнал и вернул его Тамаре.
— Ты что, не хочешь читать? — удивилась Тамара.
— Не хочу, — равнодушным голосом ответил Андрей. — Мне не интересно.
— И правильно! Только время тратить.
Тамара, взяв у Андрея журнал, демонстративно бросила его в мусорную корзинку.
В начале июня 2014 года Андрей приступил к съемкам. За неделю до этого они с Тамарой отвезли девочек вместе с няней на дачу в Репино.
Съемочную группу Андрей собрал почти целиком ту же, что была у него на предыдущих фильмах, — это гарантировало ему слаженность и быстроту работы. И действительно, репетиции и сами съемки проходили гладко, слаженно и быстро. Где-то уже ближе к концу съемок второй режиссер Кочевников предложил Андрею снять сцену, где происходит автомобильная авария, после которой Денис Малышев остается парализованным. Каскадер, который должен был у них сниматься, считался одним из лучших, был очень востребованным, и ему через несколько дней надо было улетать на съемки другого фильма в Москву. Да и белые ночи уже сходили на нет, так что Андрей решил снять сцену с каскадером немного раньше, чем планировал. Сцену снимали сразу за чертой города, на Выборгском шоссе. Андрей договорился со вторым режиссером, что съемки начнут в два часа ночи. В девять вечера, поцеловав уже лежащую в постели Тамару и предупредив ее, что вернется не раньше утра, Андрей вышел из дома и сел в машину. На подъезде к Троицкому мосту зазвонил его мобильник. Расстроенным голосом второй режиссер сообщил Андрею, что только что позвонил каскадер и, извиняясь, сказал, что он ошибся и ему нужно обязательно быть в Москве завтра утром. Каскадер сейчас уже несется в аэропорт. Так что их съемки придется перенести на следующую ночь, а сейчас он собирается отпустить группу домой. Выслушав взволнованную речь Кочевникова, Андрей выматерился и велел собрать нужных людей к десяти утра на съемки в павильоне. Переехав мост, он развернулся и поехал домой. Переезжая опять через мост, он не мог не любоваться панорамой города. Белыми ночами, когда город пустел, а солнце еще только закатывалось за горизонт, он казался театральной декорацией, которую оставили на сцене после окончания спектакля.
Въехав во двор, он увидел запаркованный около их парадной красный «фольксваген» Авика. «Что-то с Тамарой!» — тут же бросилось ему в голову. Андрей запарковал машину и бросился в парадную. Лифта внизу не оказалось, и он, не дожидаясь, перескакивая ступеньки, побежал на третий этаж. Открыв входную дверь и войдя в темный коридор, он услышал доносящийся из спальни стон Тамары и, как вкопанный, остановился. К болезни этот стон никак не относился. Так Тамара стонала, когда он ласкал ее в постели. Затем к стону Тамары присоединился голос Авика. Андрея словно со всей силы ударили в живот, и он согнулся, как от боли. Затем сполз на пол и, прислонившись к стене, отупело смотрел на дверь в спальню, словно мазохист, вместе с болью впитывая в себя доносившиеся оттуда звуки. Наконец Андрей поднялся, сделал шаг к спальне, потом развернулся и вышел из квартиры, закрыв за собой входную дверь. Держась за перила, глядя прямо перед собой, медленно, словно пудовые гири, передвигая ноги, он спустился вниз, вышел во двор, посмотрел на «фольксваген» Авика и сел в свою машину.
Он долго ехал по Московскому проспекту, пока не уперся в Сенную площадь, затем машинально повернул направо, на какой-то улице опять повернул направо. Как и его движение по городу, мысли в голове крутились, ни на чем не останавливаясь. Он даже не пытался сосредоточиться. Проезжая неизвестно по какой улице, он увидел вывеску «Кафе “Экспресс”» и табличку на двери: «Открыто». Он резко затормозил, припарковался и вышел из машины. Открыл свежевыкрашенную оранжевой краской дверь, выделяющуюся ярким пятном на фоне облезлой серой стены, и вошел внутрь. Зал кафе был небольшой: пять-шесть незанятых столиков. Два небольших окна были завешены оранжевого цвета занавесками и совсем не пропускали уличный свет; прямо над столиками, покрытыми белыми, в мелкую оранжевую клетку скатертями, с потолка низко свисали стеклянные, такого же оранжевого цвета светильники; стены кафе были тоже выкрашены в светло-оранжевый цвет. Все это, несмотря на отсутствие уличного света, создавало теплое, уютное, домашнее ощущение. Вполголоса звучала музыка: испанская гитара. Пако де Лусия — Земцов сразу узнал этот диск, он часто ставил его в машине. Прямо перед входом был бар. С левой стороны на барной стойке стоял огромный, сверкающий бронзой кофейный агрегат; задняя стенка бара пестрила большим количеством бутылок с яркими этикетками, а в самом центре висела большая афиша знаменитого американского фильма «Полуночный ковбой» с Дастином Хофманом и Джоном Войтом. Около бара, облокотившись о стойку, стояла симпатичная официантка и отчаянно кокетничала с молодым высоким барменом. Увидев в отражении зеркала входящего Земцова, она повернулась к нему и приглашающе помахала рукой. Все столики были свободны, и Земцов выбрал один прямо напротив бара. Официантка взяла меню и, продолжая улыбаться, подошла к Земцову.
— Здравствуйте, — сказала она, зажгла стоящую на столе в пузатом стаканчике свечку и протянула ему меню.
— Нет, спасибо, — отказался от меню Земцов, — мне что-нибудь покрепче.
— Тогда пускай Андрюша сам решит. Видите, сколько у нас в баре всего. Лучше, чем у Андрюши, вы нигде не найдете, — сказала официантка и вернулась к стойке.
Бармен выслушал, что ему сказала официантка, повернулся к бутылкам, долго их рассматривал, потом достал с полки одну, взял рюмку и подошел к Земцову.
— Здравствуйте. Это подойдет? — он показал ему еще не начатую красивую бутылку.
— Что это? Я в этом плохо разбираюсь.
— Виски. «Макаллан». Далеко не во всех барах держат. Я барменом в Legran работал, так что у меня свои поставщики.
— Хорошо. Вы только оставьте бутылку, чтобы туда-сюда не бегать. У меня желание напиться.
— Это бывает. Вы на машине?
— Да, но я вызову такси. Здесь есть где-нибудь гостиница неподалеку?
— Конечно. Совсем рядом, вам и такси не нужно.
Бармен наполнил рюмку и, так же как официантка, ждал, пока Земцов сделает первый глоток.
— Ну как?
— Отлично, — слегка поморщившись, сказал Андрей.
— Тогда я оставляю бутылку?
— Да, конечно. У вас курят? — спросил Андрей.
— Вообще-то нет, но сейчас уже поздно и никто не придет, так что курите. Вам Любаша пепельницу принесет.
— Ваша Любаша очень милая и вас все время нахваливает. Видно, вы ей нравитесь.
— Надеюсь — она моя жена.
— Жена?! Мне показалось, что она все время с вами заигрывает.
— Вам правильно показалось. Мы уже два года женаты, а она продолжает заигрывать. Но мне нравится, — улыбнулся бармен.
Андрей вдруг почувствовал, что ему делается легче от разговора с этим приятным барменом и его женой. По крайней мере, разговор заставляет его не думать о том, что только что произошло, а потом он напьется, и ему уже будет все равно. Или намного хуже. Он не знал. Он никогда не напивался и понятия не имел, как это действует.
— Вы сказали, что в Legran работали. А каким образом оказались здесь? — спросил Андрей.
— Вы хотите сказать, в этой дыре. Знаете, это длинная история, а я не большой любитель рассказывать. Вы лучше у Любаши спросите. Она с вами с удовольствием поговорит. Ей здесь совсем тоскливо.
— Хорошо. Вы меня извините, что я вас отвлекаю. Профессиональное любопытство.
— Да вы не волнуйтесь. Я знаю. Вы же Андрей Земцов, правда?
— Да. Я смотрю, у вас тут афиша «Полуночного ковбоя», — Земцов показал пальцем на афишу за стойкой бара. — Вы любитель кино?
— Я не просто любитель, я, можно сказать, фанат кино. «Полуночный ковбой» — это гениальный фильм. Один из моих самых любимых. Но не буду вам мешать, — сказал бармен и вернулся за стойку к поджидавшей его жене.
Он сказал что-то ей, она обернулась к Андрею и улыбаясь пошла к его столику.
— Андрюша сказал, что вас интересует, почему мы здесь оказались? — продолжая улыбаться, спросила она.
— Не то что интересует, просто профессиональное любопытство.
— Я знаю, кто вы. Мы с мужем все ваши фильмы видели. Можно сказать, мы ваши большие поклонники.
— Спасибо. Ваш муж, чувствуется, очень необычный человек. Да и вы сами, и вся атмосфера здесь. В вашем кафе все как-то по-особенному и очень уютно. Но в таком месте. Ваше кафе выглядит на этой улице неуместно. Я не думаю, что здесь можно делать хоть какие-то деньги. А тогда какой в этом смысл?
— Вы правы, — кивнула головой Любаша, — хорошие деньги здесь не сделаешь. По крайне мере, не скоро. Можно, я присяду?
— Да, конечно.
— Сюда немногие заходят. В основном постоянные посетители.
— Но этого же мало для бизнеса.
— Ничего, нам хватает. Здесь аренда маленькая.
— Вы им владеете?
— Да, мы открыли это кафе чуть больше года назад. Муж раньше работал в Legran, а у меня была своя парикмахерская на Пушкинской — мне папа ее подарил на свадьбу. У меня, знаете, папа был очень богатый в девяностых. Сейчас уже нет. А с Андрюшей мы всю жизнь вместе, еще с детского сада. Мы с ним росли без особых амбиций: я с детства мечтала делать художественные стрижки, а Андрюша всегда мечтал стать барменом. Он очень американское кино любит, ну и насмотрелся там всякого… Закончил курсы барменов и стал работать. Потом мы поженились. А потом его взяли на работу в Legran. Представляете, как это здорово. Но я всегда знала — его мечта иметь собственный бар. Вот я ему и решила на тридцатилетие сделать подарок. Продала свою парикмахерскую и арендовала этот полуподвал. На большее не хватило. Сначала он взъярился, что я парикмахерскую продала, — он знал, как я ее любила. Но со мной ведь много не поспоришь — смирился как миленький. Он все здесь сам сделал. Я хотела больше модерна, но Андрей модерн не любит — он у меня к уюту тянется.
— Вы его так сильно любите?
— Мужа? Конечно. А кого мне еще любить? Я же вам сказала — мы с ним с детского сада.
От ее слов у Андрея защемило сердце. И у них так с Тамарой было. По крайней мере, он всегда был в этом уверен. И его мысли вернулись к пережитому ужасу. «Как давно это у них? И если бы не ошибка каскадера, я не поехал бы домой… и ничего бы не произошло. У нее с Авиком так бы все и продолжалось, а я так бы ничего и не знал… А может быть, оно и лучше. Ничего не знать. Или узнать, что она ему изменяет, но только с кем-нибудь другим. Только не с Авиком. Вот это было самое невыносимое. Измена любимой жены и предательство самого близкого друга». Мысли были тяжелые, и он понимал, что так будет продолжаться, пока он что-то не начнет делать. И это было самое страшное: ему что-то надо делать. А он так этого не хотел. Только не сейчас. Завтра. Сейчас, наверное, лучше всего напиться. Он очень надеялся, что это поможет. Любаша, видя, как Андрей надолго задумался, потихоньку отошла. Андрей уже и забыл об их разговоре. Он помахал рукой, и Любаша опять подошла к нему.
— Я хочу расплатиться. Бутылку я забираю с собой.
— Сейчас позову Андрюшу. Я не знаю, сколько это стоит, — ответила Любаша и пошла к стойке.
— Идете в гостиницу? — подойдя к столику, спросил бармен.
— Да. И бутылку забираю с собой. Сколько с меня?
— Нисколько. Будем считать, что это мой подарок.
— Нет, так не пойдет. С какой стати, — стал возражать Андрей.
— Я впервые общаюсь с режиссером и актером кино. Да еще с таким, как вы. Плюс к этому мы с вами тезки. Просто заходите иногда. Особенно если на душе будет неспокойно.
— Спасибо. Я обязательно к вам буду заходить, — сказал Андрей и, пожав бармену руку, крикнул стоящей у стойки официантке: — До свидания, Любаша!
Та в ответ помахала ему рукой.
Гостиница действительно оказалась очень близко. Поднявшись в малюсенький номер, он поставил на стол бутылку, взял стакан, стоявший на раковине под маленьким зеркалом, достал из кармана телефон и застыл. Наконец решившись, он нажал кнопку вызова домашнего телефона. Тамара, словно ожидая его звонка, сразу ответила. Андрей как можно более спокойным голосом сказал ей, что вынужден на пару дней слетать в Москву. Он даже не приготовил причину этой неожиданной поездки, но Тамара и не спросила его. Она только попросила позвонить ей, когда он прилетит на место, — чтобы зря не волноваться. Закончив разговор, Андрей опять застыл на стуле с телефоном в руке. Наконец он убрал телефон в карман и налил себе в стакан виски… Андрей не помнил, когда и как он добрался до кровати. Запомнилось только ощущение, никогда раннее не испытанное, головокружение, когда он грохнулся на кровать, и комната вдруг завертелась перед его глазами быстро-быстро. Потом, когда головокружение замедлилось, он почувствовал резкий призыв рвоты. Сдерживаясь из последних сил, он побежал в ванную, склонился над унитазом, и его стало долго и изнурительно рвать. Закончив, он, совершенно обессиленный, со слипшимися от пота волосами, вернулся в кровать и почти сразу опять заснул. Проснувшись, он еще долго лежал в постели, глядя на облупившийся потолок. С трудом встав, налил в стакан воды и стал жадно пить. Вода лилась ему на подбородок, на рубашку. Он вытер рот и подошел к окну. На улице было серо и шел дождь. Андрей посмотрел на часы — без десяти два. Вот только ночи или дня — было непонятно. Ни прохожих, ни машин на улице не было, но это тоже ни о чем не говорило: шел дождь, да и улица была настолько глухой, что отсутствие машин на ней было понятно. Но неожиданно на противоположной стороне улицы появилась молодая женщина под зонтиком и с маленьким мальчиком, шлепающим по лужам. Значит, все-таки это был день. Андрей, все же немного колеблясь, позвонил второму режиссеру. Когда он услышал бодрый голос Кочевникова, он окончательно успокоился. Кочевникову уже звонил каскадер, и сегодня ночью они могут снимать сцену аварии в то же самое время — в два часа ночи.
В девять вечера он сел в машину. Выехав на Московский проспект, он, вместо того чтобы повернуть направо в сторону Сенной площади и поехать на место съемки, повернул налево в сторону своего дома. Доехав до Типанова, опять повернул налево и за сквером уже направо; проехав арку, ведущую к нему во двор, он не останавливаясь выехал на Алтайскую и опять повернул направо. Этот круг он повторил еще раз и только потом заставил себя въехать во двор, повернуть направо и медленно двинуться в сторону своей парадной. «Фольксваген» Авика он увидел еще издалека. «Твари! Твари! Твари!» — проорал он, с каждым криком ударяя руками по рулю. Затем, остановив машину, он откинулся на сиденье и несколько минут бездумно смотрел на машину Авика. Наконец медленно тронулся вперед и, проезжая машину Авика, словно мазохист, получающий удовольствие от боли, проводил ее взглядом. Выехав на улицу, затем на Московский проспект, Андрей помчался на съемки. Съемки аварии прошли гладко, одним дублем. Каскадер работал ловко и очень профессионально. После окончания съемки Андрей подошел к нему поблагодарить. Каскадер оказался невысоким, очень худым человеком с лицом, похожим скорее на восковую маску — совершенно ничего не выражающим.
— Спасибо за все, — сказал Андрей, пожимая ему руку.
— Да не за что. Это моя работа.
— Не только за это. Вы даже не представляете, как вы мне помогли.
— Ну, вам виднее, — пожимая плечами, ответил каскадер и пошел к своей машине.
По дороге в гостиницу он решил заехать в кафе к Андрею с Любашей и выпить чашку кофе, но главное — оттянуть как можно дольше предстоящую бессонную ночь в гостиничной кровати. Кафе оказалось уже закрытым, и Андрей обреченно поехал в гостиницу. Ему, наконец, было необходимо решить, что он будет делать дальше, как разорвать этот в его представлении кровавый нерв, соединяющий его с Тамарой и Авиком. Самое для него страшное было войти в квартиру, когда они, обнаженные, трахаются в его постели. Значит, чтобы этого избежать, он должен будет войти в квартиру, когда они завтракают или уже собираются выходить из дома. Решив, что для него это будет наиболее безболезненно, он перестал об этом думать и попытался заснуть. Но из этого ничего не получилось. Мысли не оставляли его, они сменялись во времени и в пространстве, но всегда вокруг одного и того же: Тамара, Авик и он. В эту ночь, как и в череду последующих, он заснул только под утро.
Около восьми Андрей подъехал к своему дому. Красный «фольксваген» Авика был запаркован около парадной. Андрей поднялся на лифте, подошел к двери и уже собрался открыть ключом дверь, но передумал. Вместо этого он достал сигарету, закурил, сел на ступеньку и стал ждать. Минут через десять раздался звук открываемого дверного замка, и Андрей, отбросив сигарету, встал со ступеньки и шагнул к двери. Дверь распахнулась, и в дверном проеме показался Авик. Увидев Андрея, он от неожиданности оцепенел, в его глазах отразился ужас, и он непроизвольно сделал шаг назад, но тут же, после сильного удара Андрея в грудь, отлетел еще дальше и грохнулся на пол.
— Андрюша, ты неправильно понял. Я просто заехал за Тамарой…
Андрей, не дав ему договорить, схватил левой рукой воротник его рубашки и, приподняв голову Авика от пола, кулаком правой ударил его в лицо, затем отпустил рубашку, и окровавленная голова Авика со стуком ударилась о пол. В конце длинного коридора показалась вышедшая из кухни Тамара. Увидев Андрея и лежащего на полу Авика, она бросилась к ним.
— Принеси из ванной мокрое полотенце, — опустившись на колени и подняв голову Авика, сказала она Андрею.
— Не умрет, — ответил Андрей, поднимая ее с пола. — Пошли на кухню.
Он взял Тамару за руку и потащил ее по коридору. На кухне он усадил ее на стул и сам сел напротив. Тамара словно оцепенела на своем стуле, положив на колени руки с маленькими сжатыми кулачками. На ее побледневшем, бескровном лице всегда искрящие, выразительные глаза застыли от сковавшего ее страха. «До чего же она красива», — подумал Андрей, и ему даже стало ее жалко. Но только на секунду.
— Как давно? — спросил он. — И если я почувствую, что ты врешь, я пойду и выбью правду у Авика.
— С десятого класса.
— Вот как. А я был уверен, что ты была влюблена в меня.
— И была, — слегка оживилась Тамара. — Еще как была. Но Авик… Он в меня сразу влюбился. Я это поняла, и мне это нравилось. Он совсем не такой, как ты. Полная противоположность. И я… и мы стали встречаться… А потом… Ты можешь мне не верить, но я продолжала любить тебя. Все эти годы. И сейчас. Ты считаешь, что нельзя любить сразу двоих?
— А ты как считаешь?
— Авик тоже в это не верит. Но у меня именно так. У меня у самой голова от всего этого идет кругом.
— Давай я облегчу тебе эту задачу. Мы с тобой немедленно разводимся. А что у вас будет с Авиком, это уже ваша проблема. Я же не хочу тратить время и обсуждать очевидное. Пойди собери мой чемодан. И, пожалуйста, делай это молча.
Андрей встал, достал сигарету и подошел к открытому окну. Тамара продолжала сидеть, глядя прямо перед собой, туда, где раньше сидел Андрей. «Я знала, что это должно будет случиться, — думала она. — Рано или поздно. И вот это случилось. И довольно поздно, столько лет. Ему сейчас очень больно. Я вижу это. Потому что он все равно меня любит. И пройдет какое-то время, и он простит. Обязательно простит. А Авика нет. Никогда. Ну и пусть. Плевать. Мне надо будет порвать с Авиком и ждать Андрея. Он обязательно вернется». Тамара повернула голову к курившему около открытого окна Андрею. Потом встала и пошла собирать Андрею чемодан. Проходя мимо ванной, она посмотрела на Авика, смывающего со своего лица кровь. Не сказав ему ни слова, она прошла в спальню и стала собирать вещи Андрея.
Андрею нужно было решать, где он будет жить, пока не снимет себе комнату. Собственно, и решать тут было нечего — Фима был единственным человеком, кто мог ему с этим помочь. Его жена с детьми жили на даче, и вся его огромная квартира в шикарном доме на набережной Невы была пуста. Фима даже будет рад ему. Но Андрею придется рассказать Фиме о том, что произошло. Сделать это Андрею будет нелегко — он за всю свою жизнь никогда никому не рассказывал о своих семейных делах, но, с другой стороны, он чувствовал необходимость с кем-то поделиться, а близких друзей, кроме Фимы и, конечно же, Авика, у него не было. Андрей даже чуть не расхохотался, когда подумал об Авике как о близком друге.
Фима сразу же предложил встретиться в «Палкине», но Андрею претила сама идея говорить о произошедшем в помпезной обстановке «Палкина», и он договорился с Фимой встретиться в кафе «Экспресс», где он напился вчера ночью. Когда он пришел, Фима уже сидел за столиком, на котором стояла знакомая Андрею бутылка виски.
— Привет, Фима, — сказал Андрей, усаживаясь за столик.
— Привет. Ты представляешь, я сказал, что встречаюсь здесь с другом, и назвал тебя — ну ты же у нас знаменитость, и мне бармен сразу принес бутылку двенадцатилетнего «Макаллана». Такого виски даже в гребаном «Палки-не» нет.
— Они оба очень приятные — и бармен, и его жена Лю-баша. Я потом расскажу тебе их историю — прямо готовый сюжет для фильма. Но сейчас речь о другом. Сейчас я тебя ошарашу.
И Андрей рассказал Фиме о том, что произошло за эти два дня. По мере рассказа Андрея лицо у Фимы мрачнело, наливалось краской, пухлые губы сжались, и казалось, что он с трудом сдерживается, чтобы не перебить Андрея.
— Я в своей жизни ни разу не дал в морду еврею, какой бы сволочью он ни был. Но морду этого подонка я бы сейчас превратил в кровавое месиво, — высказался он наконец, когда Андрей закончил.
— Это ни к чему — ему хватило и одного удара. Я вот о чем все время думаю, и, как мужик, ты должен меня понять. Простить измену жены тяжело, но можно. Время все лечит. Но простить измену лучшего друга… Для меня это невозможно. Никогда.
— Согласен. Давай выпьем за дружбу. Настоящую мужскую дружбу.
Фима разлил виски, и они выпили.
— Послушай, Андрюша. Мои сейчас на даче, так что живи у меня сколько хочешь. Мне только в радость.
— А я как раз и собирался тебя об этом попросить. Пока не сниму квартиру.
— А вашу делить не будешь?
— Нет. Эта ее квартира. Я заберу только машину.
Они еще немного посидели, и каждый на своей машине поехал на набережную Невы, где у Фимы была квартира.
На следующий день Андрей продолжил съемки «Желтой прессы».
Андрей начал съемки со сцены, в которой Ира Малышева в постели успокаивает своего мужа, после того как забрала его из милиции. То есть Андрей, игравший Малышева, должен был лечь в одном нижнем белье с Аленой, игравшей его жену. Происходи это с любой другой актрисой, Андрей даже бы не задумывался, но с Аленой это было совсем другое, и он слегка нервничал. Довольно давно, когда Алена еще училась в театральном, он почувствовал, что нравится ей. Тогда это его нисколько не удивляло — он знал, что молоденькие девчонки часто на него западают, но на их восторги он никогда не обращал внимания, в том числе и на Алену. Когда же они вместе работали в театре над спектаклем «Мириам», у него уже не было никаких сомнений, что Алена в него влюблена. Но у него никогда даже мысли не мелькнуло о каких-либо отношениях с ней, кроме рабочих и дружеских. Скорее, его отношение к ней напоминало если не отца к дочери, то старшего брата к своей взрослой сестренке.
Беспокоясь за Алену, на репетиции он сделал так, что на площадке осталось как можно меньше народу — только необходимые. Его самого пригласили на площадку, когда Алена в одном нижнем белье уже лежала под одеялом. Какие бы чувства к нему Алена ни испытывала, сцену в постели она провела высокопрофессионально, и сняли сцену одним дублем. Андрею не хотелось уходить с площадки, и он предложил прорепетировать еще одну сцену. Когда репетиция закончилась и все собрались расходиться, к нему подошла Алена.
— Андрей Николаевич, почему вы сегодня такой грустный?
— Да нет, нормальный.
— Неправда, вы сегодня сам не свой.
— Ну, наверное, это из-за съемок.
— Нет, до съемок вы были еще грустнее.
— Значит, мне тебя не обмануть? — попытался улыбнуться Андрей.
— Не-а, — улыбнулась в ответ Алена.
— Ну что ж, придется как на духу. У меня, так сказать, семейные разногласия. Это бывает.
— Наверное, — кивнула головой Алена и, немного замявшись, добавила: — Андрей Николаевич, а не хотите сейчас зайти ко мне? Я вам сварю отличный кофе. У меня и коньяк хороший есть. Армянский. Я уже тысячу лет как купила, так и стоит неоткрытый. Пойдемте.
— А почему нет! Пойдем.
Выпив рюмку коньяка и попивая густой ароматный кофе, Андрей вдруг стал рассказывать Алене все, что с ним произошло. Абсолютно все. Он не понимал, зачем он это делает — взрослый мужчина в подробностях рассказывает молоденькой девушке, в общем-то, совсем ему чужой, как ему изменила жена. Должно выглядеть смешно, но начав рассказывать, он уже не мог остановиться. В отличие от Фимы, который воспринимал его рассказ с гневом и с предложениями всем набить морду, Алена слушала Андрея не перебивая, заметно переживая, жалея его и сочувствуя. И делясь с ней пережитым за этот день, Андрей чувствовал, как все потрясения, накатившие на него, все эмоции, овладевшие им, постепенно затихают и уступают место неожиданному успокоению и даже безразличию.
— Спасибо, — сказал Андрей, закончив свой рассказ.
— За что? — удивилась Алена.
— За то, что выслушала. Не поверишь, но мне впервые за этот день стало легче.
— А я давно догадывалась насчет вашей жены и Авиэля Григорьевича.
Андрей удивленно посмотрел на Алену.
— Когда я еще в институте училась, я несколько раз видела, как он подвозил ее утром к институту, и они целовались, перед тем как попрощаться. Мне было всегда за вас так обидно.
Алена надолго замолчала, рассматривая свою кофейную чашку, затем подняла голову и, продолжая молчать, стала долго смотреть ему в глаза, словно отыскивая что-то в них. Ее лицо вдруг сделалось серьезным, и по нему словно пробежала легкая судорога. Она встала, обошла стоявший между ними журнальный столик, подсела к Андрею, сидевшему на диване, и, побледнев, сказала своим глухим голосом, звучащим сейчас скорее как шепот:
— Поцелуйте меня. Пожалуйста.
Андрей молча смотрел на нее, потом, подняв руку, прикоснулся к ее побледневшей щеке, протянув другую руку, запустил пальцы в ее густые распущенные волосы, притянул к себе ее голову и нежно, чуть касаясь губами, поцеловал ее в пухлый, слегка приоткрытый рот. Затем осторожно отодвинул ее от себя и, взяв за плечи и смотря ей прямо в глаза, сказал:
— Алена, прости меня, но из этого ничего не получится. У меня внутри сейчас совсем пусто. Я тебе ничего не смогу дать. Ничего. Разве что капельку нежности.
— Нежности? Так это же прекрасно! Как можно противиться нежности, — Алена говорила порывисто, пылко, словно убеждала Андрея. — Нежность — это даже больше, чем любовь. Любовь очень часто приносит страдание. Нежность — никогда.
Алена закинула свои руки ему на плечи и, обдавая горячим дыханием, отчетливо и громко сказала:
— Мне большего от тебя ничего не надо. Только нежность… — и притянула его к себе.
На следующий день Андрей перевез к ней свои вещи. А еще на следующий день он подал на развод с Тамарой.
Появление в его жизни Алены, несомненно, смягчило боль от предательства Тамары и Авика, но окончательно от нее не излечила. И чтобы ускорить свое излечение, он с головой окунулся в производство своего фильма. Работа на съемочной площадке шла слаженно и очень быстро. Ритм задал Андрей, и вся группа — от дольшиков и осветителей до оператора-постановщика и ведущих актеров, сразу и с удовольствием отреагировала. Все ощущали, что они снимают отличное кино.
Об отношениях Андрея с Аленой все сразу же догадались, а они их и не скрывали. На площадке у них были чисто деловые отношения, и Андрей был с Аленой так же требователен, как и со всеми, но, когда работа заканчивалась, всем сразу становилось ясно, что у них не только рабочие отношения. И на студию они приезжали и уезжали на машине Андрея, и в перерывах между съемками они сразу находили друг друга. Узнала об их отношениях и Тамара. После первого ужаса, который охватил ее, когда Андрей застукал их с Авиком, она еще тогда, сидя с Андреем на кухне, думала, что Андрей рано или поздно простит ее и вернется к ней. И все это время она верила в его любовь и ждала его возвращения, но, когда он подал на развод, а затем она узнала о его связи с Аленой, ее уверенность перестала быть такой незыблемой, и она испугалась. Авик, конечно же, знал об их отношениях — ведь он работал с этой Аленой в театре, но Тамаре он об этом ничего не сказал. Когда озлобленная Тамара упрекнула его в молчании, Авик сделал вид, что впервые об этом слышит. Тамара, естественно, ему не поверила, но промолчала, отметив про себя, что в случае ее будущих конфликтов с Андреем Авик, стараясь сгладить свою вину перед другом, всегда будет на стороне Андрея. Так в дальнейшем и оказалось.
Плуганов знал, что Андрей уже заканчивает съемки своего разгромного фильма о нем, но ни остановить его работу, ни вмешаться с прокатом готового фильма, как он это делал раньше, сейчас он не мог. И все благодаря Бронштейну, этому еврейчику, неизвестно откуда свалившемуся, другу Земцова. Значит, остается единственное — облить Земцова помоями. Но делать это надо поэтапно. Сначала что-нибудь очень оскорбительное о близком Земцову человеке, что-нибудь, что принесет этому человеку, а значит, и самому Земцову сильную боль, как это было в случае с его ментором Эпштейном. А потом уже можно будет браться и за самого Земцова. И неважно, если никакого компромата нельзя будет найти. Его всегда можно создать. Но на деле оказалось все намного проще и создавать ничего не пришлось. Его адвокат Пестов сообщил ему, что жена Земцова хочет поговорить лично с ним. Плуганов не раздумывая согласился. И не пожалел. Тамара рассказала ему, что Земцов бросил ее и ушел к своей молоденькой актрисе, которую он давно, еще когда та училась в институте, представил Тамаре как ее сводную сестру по отцу. И вообще, Земцов всегда спал со своими актрисками, но чтобы вот так — бросить семью и сойтись, можно сказать, с ее сестрой! Плуганов за материал поблагодарил и попросил ее держать с ним связь, в случае если еще что-нибудь появится. Он, Плуганов, будет при необходимости с ней тоже связываться.
Одновременно с Плугановым она решила привлечь на свою сторону их общих друзей, которые о ее конфликте с Андреем, как и о его связи с Аленой, ничего не знали. Когда она объявила им, что Андрей бросил ее из-за какой-то молоденькой актриски, они, конечно же, все дружно встали на ее сторону. Про Авика Тамара, разумеется, промолчала. Когда кто-то из их друзей случайно встретился с Андреем и стал требовать объяснений, Андрей оправдываться не стал, об Авике он тоже промолчал, сказав только, что полюбил другую. В том, что Тамара восстановит против него дочерей, он тоже не сомневался, но вот как оправдаться перед ними, он не знал. Единственное, что оставалось, — это ждать, когда они подрастут, и тогда уже надеяться, что они его поймут.
Через несколько дней после встречи Тамары с Плуга-новым к Андрею, поджидающему Алену около театра, подошел Авик.
— Андрей, я не собираюсь оправдываться, но мне нужно сказать тебе что-то очень важное, касающееся тебя.
— Говори, только быстро, и проваливай.
— Да, конечно. Вчера Тамара звонила адвокату Плуганова и договорилась о встрече с самим Плугановым. Сегодня она к нему ходила. Я не знаю, о чем она с ним говорила, но уверен, что о тебе и Алене. Ты должен быть готовым.
— Спасибо. Я учту.
— Хорошо, — сказал Авик и повернулся, чтобы уйти, но передумал и опять обратился к Андрею: — Я еще хочу сказать тебе… Я не буду оправдываться, потому что… Тут нельзя оправдаться. Я просто хочу, чтобы ты знал. Когда я только пришел в ваш класс, я сразу, прямо с ходу влюбился в Тамару… И она сказала мне, что тоже меня любит. Я хотел все рассказать тебе, но она запретила. Она сказала, что продолжает любить тебя и всегда будет любить. И меня тоже. Я знаю, это звучит глупо, но я ей поверил. Мне было очень плохо из-за тебя. Все время плохо. Правда. Я столько раз пытался расстаться с ней, но не мог. Никак не мог. Это была словно болезнь. Я и женился, чтобы забыть ее. Нет, вру, это Тамара велела мне жениться, чтобы у меня тоже была семья. Ну я и женился. А расстаться с Тамарой все равно не смог. Она стала как наркотик. Я даже о самоубийстве думал. Правда. Но я трус. Когда же Плуганов мне предложил за тобой шпионить, я отказался. И меня выгнали с работы. Я не хвастаюсь. Просто чтобы ты знал, как я к тебе отношусь. Ты после Тамары для меня самый близкий человек. Чтобы ты знал. Все. Теперь я пойду. Прости, — закончил Авик свою сумбурную речь и пошел назад в театр.
Андрей смотрел ему вслед и чувствовал, как безудержная ненависть к Авику, которая не отпускала его все эти дни, неожиданно сменилась жалостью. И этому было единственное оправдание — любовь Авика к Тамаре. Андрей представил себе, а что, если бы все было наоборот? Как бы он сам тогда поступил на месте Авика? Но сразу ответить себе на этот вопрос он не смог. Значит, он сомневался. Тогда какое право он имеет осуждать Авика. Тут из театральных дверей вышла Алена, и он сразу вспомнил причину разговора с Авиком: Плуганов собирается написать о них очередной пасквиль. Но говорить Алене об этом сейчас он не будет. Может быть, Авик ошибается. «Зачем тогда зря пугать Алену», — подумал он и пошел ей навстречу.
В ближайшую субботу, после разговора с Авиком, Андрей вытащил из своего почтового ящика номер журнала «Зеркало». На этот журнал он не подписывался, значит, ему специально его подсунули. «Он даже почтальонов покупает», — с брезгливостью подумал Андрей. На обложке журнала была огромная фотография Алены. Под фотографией стояла подпись: «Моральная патология актрисы Шапиро!». Андрей раскрыл журнал. На первой же странице начиналась статья под тем же названием. Андрей быстро пробежал по тексту. Смысл статьи сводился к тому, что актриса Шапиро, не обладая актерскими способностями, пробила себе дорогу на театральный и кинематографический олимп через постель — сначала с уже покойным преподавателем института и главрежем театра Эпштейном, который годился ей в дедушки, а сейчас со скандально известным режиссером Земцовым, который годился ей в отцы, притом что жена Земцова являлась ей единокровной сестрой. Читая статью, Андрей вдруг почувствовал, как сдавливающая боль прорезала его грудь с такой силой, что он зажмурил глаза и, схватившись за грудь, прислонился к стене. Когда боль отпустила, он, прежде чем вернуться домой, дочитал статью до конца, а прочитав, уже не знал, кто у него вызывает больше ненависти — Плуганов или Тамара. Первой Андрею пришла мысль выбросить это дерьмо сразу, не показывая Алене. Но на пороге квартиры он передумал — ей все равно журнал подсунут, так что уж лучше он сделает это сам. Он прошел на кухню, где с чашкой кофе за кухонным столом сидела Алена. Она, улыбаясь, посмотрела на него, и Андрей показал ей журнал. Ее лицо сразу окаменело, она потянулась за журналом, затем, словно обожглась, отдернула руку и покачала головой.
— Нет. Не хочу смотреть. Выброси.
— Правильно, — сказал Андрей и бросил журнал в мусорный бачок. — Я давно этого ожидал, — присаживаясь за стол, сказал Андрей. — Меня Авик предупредил несколько дней назад.
— Ты помирился с Авиком? — спросила Алена, и лицо ее сразу смягчилось. — Как это здорово! Он вообще-то хороший. В театре его все любят.
— Я не то что помирился… Но думаю, что надо, — сказал Андрей и добавил: — Давай как-нибудь пригласим его с Машенькой к нам. Сделаем обед.
— Здорово. Я даже знаю, что приготовлю. Кисло-сладкое жаркое. Это еврейское блюдо. Меня бабушка научила. Она надеялась, что я выйду замуж только за еврея. Но я думаю, тебя бы она все равно полюбила, — сказала Алена и погрустнела.
Ее бабушка умерла около года тому назад. Алена летала на ее похороны и до сих пор сокрушалась, что бабушка так и не смогла увидеть ее на сцене. Алена продолжала пить кофе, задумчиво глядя то Андрея, то в открытое окно.
— Ты знаешь, я, пожалуй, не пойду сегодня на спектакль. Сейчас прямо позвоню Клевину, скажу, что заболела. Пусть замену вызывает. Как ты думаешь?
— Правильно. Поболей дней пять, пока весь шум со статьей уляжется.
Алена не ответила и опять повернула голову к окну. Андрей смотрел на ее, казалось бы, совершенно безучастное лицо, отлично сознавая, что это совсем не так, что ей стоит невероятных усилий, чтобы не разрыдаться. И все это по его вине. Не поддайся он тогда ее очарованию, ее девичьей влюбленности, прояви себя мужчиной, ничего бы не произошло.
— А может, вообще уйти из театра? Буду сниматься в кино. Ты же меня без работы не оставишь, — через силу засмеялась Алена.
— Нет! Ни в коем случае нельзя уходить! Это будет значить, что они победили.
— Кто «они»? — непонимающе посмотрела на него Алена. — Это же только Плуганов.
Андрей не стал говорить ей, что за этой статьей стоит Тамара и вина ее нисколько не меньше, если не больше плугановской.
— Андрюша, тебе нехорошо?! — вдруг вскрикнула Алена. — Ты побелел!
— Черт его знает. Что-то неважно. Какая-то слабость…
— Тебе надо лечь. Пойдем, я тебя уложу.
— Аленка, прекрати! Я что, маленький — сам дорогу не найду. Допивай свой кофе.
Андрей встал из-за стола и пошел в гостиную. Алена, подперев голову ладонью, опять повернулась к окну. Потом она наклонилась и, достав из мусорный корзинки журнал, стала читать статью. Глаза у нее замутились от слез, она вытерла их рукой и опять бросила журнал в корзинку.
— Суки! Суки! — с отчаянием прошептала она и пошла в гостиную.
Подсев к лежащему на диване Андрею, она, словно проверяя его температуру, положила ему ладонь на лоб.
— Андрюша, у тебя лоб мокрый и холодный.
— Что-то меня подташнивает. Может, съел что-нибудь?
— Ты же только кофе пил. А что еще чувствуешь?
— В груди словно давит. Довольно сильно.
— Все! Я скорую вызываю, — уже не на шутку испугавшись, сказала Алена.
— Не глупи, сейчас пройдет. Я в своей жизни никогда не болел, а ты — скорую. Полежу, и все пройдет.
— Нет! Хватит геройствовать, — решительно сказала Алена и пошла к двери.
Андрей попытался что-то сказать ей вслед, но она уже вышла из комнаты, и он только безнадежно махнул рукой.
Приехала скорая, и врач предварительно поставил диагноз — инфаркт. В больнице диагноз подтвердился.
На следующий день его пришел навестить Фима, которому позвонила Алена. Он принес Андрею пакет с киви и манго и большую банку черной икры — все это для сердца незаменимо, как категорически заявил он.
— Мне Аленка сказала, что тебя прихватило, после того как ты прочел плугановский журнал? — спросил Фима.
— Не сразу, но, в общем-то, да. Ты смотрел его?
— Да. Послушай, хватит уже проглатывать.
— А что делать? Помнишь, как ты мне сказал, что поможешь снимать кино и с прокатом, но не сможешь уберечь от его травли.
— Уберечь — нет, но морду ему набить как следует просто необходимо.
— Что я и собираюсь сделать, когда выйду отсюда.
— Окей. Там будет видно, — сказал Фима и заговорщически подмигнул Андрею.
Выйдя из больницы, Фима позвонил в офис Плуга-нова и, сказав, что у него есть очень важная информация об Андрее Земцове, спросил, когда он может поговорить с господином Плугановым? Секретарша попросила подождать и после переговора с Плугановым ответила, что он может приехать прямо сейчас. Фима отправился на канал Грибоедова, где находился офис Плуганова. В соседнем доме располагалась контора его адвоката Пестова. Поднявшись на второй этаж, Фима вошел в огромную приемную, где, кроме секретарши, словно сошедшей с обложки журнала для мужчин, у двери в кабинет Плуганова сидел здоровый мужик, скорее всего, охранник. Фима подошел к секретарше и, мило улыбаясь, представился Василием Костомаровым с информацией об актере Земцове. Секретарша, улыбнувшись в ответ, подняла телефон, переговорила с Плугановым и, продолжая улыбаться, пригласила Фиму зайти в кабинет. Сидевший за массивным столом мелкий Плуганов выглядел довольно комично. Он поднял голову и прищурившись посмотрел на Фиму, пытаясь вспомнить, где он его раньше видел. Затем лицо его побледнело, исказившись от страха, и рука потянулась к встроенному в стол звонку. Фима подскочил к столу и перехватил его руку.
— Не, не, не. Будь хорошим мальчиком, — улыбаясь сказал Фима и своей огромной ладонью закрыл Плуганову рот. — Узнал, значит. Отлично. Вот это тебе за Алену.
Фима зажал плугановский нос между указательным и средним пальцем правой руки и с силой крутанул его. Раздался хруст, сопровождающийся диким воплем Плуганова, который заглушила предусмотрительно закрывшая ему рот огромная ладонь Фимы.
— А вот это за Андрея.
Продолжая улыбаться, Фима, не размахиваясь, коротко ударил его в перекошенный от боли рот. Плуганов мгновенно затих, и его голова упала на грудь, заливая ее кровью. Фима удовлетворенно посмотрел на потерявшего сознание Плуганова и вышел из кабинета. Проходя мимо охранника, Фима приветливо попрощался с ним, быстро спустился по лестнице, сел в машину и уехал. Через несколько дней его вызвали в ФСБ и во избежание серьезных последствий посоветовали уехать на какое-то время в Израиль. Плугановский нос до конца своих дней скривился в сторону заячьей губы, сделав его лицо окончательно омерзительным.
В начале декабря состоялась премьера «Желтой прессы». Фильм с успехом прошел по кинотеатрам России и был показан на многих международных фестивалях. На Берлинском фестивале «Желтая пресса» получила приз как лучший фильм года, а Алена была признана лучшей актрисой. Тема желтой прессы была актуальной не только для России, и фильм с успехом прошел по всей Европе и Америке. На Алену, после фильма ставшую звездой, со всех сторон посыпались предложения о новых ролях. Она от всех предложений отказывалась, дав себе слово сниматься только у Андрея. Сам же Земцов наконец решил отдохнуть и поблаженствовать ничегонеделанием. Алена после долгих переговоров с главрежем Клевиным выбила себе месяц отпуска и стала блаженствовать вместе с ним. При всей своей любви к театру она не думая променяла бы сцену на эту беспечную, бездумную жизнь рядом с Андреем. Она упивалась его постоянным присутствием и своей любовью к нему. И ее любовь, словно вирус, передалась Андрею, и он уже не мог представить себе свою жизнь без Алены. Когда он размышлял об этой своей новой жизни, никакого другого определения, кроме избитого и банального «безоблачная», Андрею на ум не приходило.
За всю свою творческую карьеру Андрей никогда так долго не бездействовал, но как бы он ни был счастлив с Аленой, все же пришло время, и он стал подумывать о работе. И первое, что пришло ему в голову, — его давняя мечта снять фильм по пьесе Чехова «Вишневый сад». Существовало множество экранизаций этой пьесы, но все они были сняты за рубежом, русских же было несколько телеспектаклей — и все. Сам он решил сыграть Гаева, а Алене предложить роль Вари. Фильм, как и все, что снял Андрей Земцов, получился удачным, и пресса была в основном хвалебная, естественно, за исключением журнала «Зеркало». Плуганов после нападения на него Фимы Бронштейна надолго притих, но затем, убедившись, что Бронштейн укатил в свой Израиль, опять стал пописывать уничижительные статейки про Земцова, правда, делал он это скорее уже по инерции. Алену же он больше никогда не трогал — именно из-за нее Бронштейн на всю жизнь изуродовал ему нос.
Тамара продолжала вести свою жизнь брошенной жены, категорически отказываясь дать Андрею развод. Так же категорически она запретила младшей дочери Лизоньке видеться с отцом; старшая же Наташа взбунтовалась против запретов матери и продолжала часто встречаться с отцом. Она даже стала приходить к нему домой, где познакомилась с Аленой и подружилась с ней.
Авик тоже безрезультатно просил Тамару развестись с Андреем. Он все еще надеялся, что они наконец станут мужем и женой.